Я увидел его, когда наклонил рукой густой кустик сныти. Оно лежало на черной земле, покрытое крупными каплями утренней росы. Белое, с едва уловимым розоватым оттенком яйцо, чуть меньше страусиного - того самого, которое я видел в коллекции своего шефа. Я так и стоял, наклонившись и придерживая жмут упругой сныти. А оно смотрело на меня, поблескивая радужными искрами в прозрачных каплях росы. В нем было что-то необыкновенное, что-то ласкающее душу самым невыразимым образом. Оно завораживало, не давая оторвать взгляда. Я протянул руку и погладил его. Поверхность показалась мне бархатистой и неописуемо приятной на ощупь. Капли росы размазались по скорлупе и тут же исчезли. Оно было теплым, чтобы не сказать горячим.
Какая птица могла снести его в этих краях? Самая крупная из наших птиц - это дрофа, но ее уже Бог знает сколько лет здесь не встречали. Однако для дрофиного оно было слишком велико. Я поднял его и стал рассматривать в лучах утреннего солнца. Чувствовалось, что под его прочной скорлупой билась жизнь, какая-то особая, неведомая жизнь, пробуждающая к себе чувство необыкновенной нежности, подобной той, которая возникла во мне, когда я впервые взял на руки моего новорожденного сына-первенца. Я положил его в лукошко, в которое намерился было собирать грибы, и накрыл листами сныти. Мое эмоциональное возбуждение было столь велико, что ни о какой грибной охоте уже не могло быть и речи.
Я повернул к дому и медленно побрел по узкой лесной тропинке, время от времени запуская руку в лукошко под травяной покров и нежно поглаживая столь необычную находку.
Такого прилива нежности я уже не испытывал более трех месяцев - с тех пор, как от меня ушла жена. Она уехала с командировочным, который в последнее время зачастил из Москвы в организацию, где она работала заведующей сектором. Высокий, стройный красавец-мужчина, полковник, доктор технических наук. Мне, конечно, не чета. Она сказала, что наши дети уже взрослые, и нас больше ничто не связывает, а этого человека она полюбила по-настоящему; меня же не любила никогда. Это было правдой. Я помог ей собрать вещи и пожелал им счастья. Когда за нею захлопнулась дверь, а спустя минуту я услышал звук мотора увозящей ее машины полковника, меня охватило неописуемое чувство обиды, горечи и душевной боли. Как же так? Вместе прожито более четверти века. Сколько радостей и горестей мы разделили с нею! И вдруг какой-то незнакомец вот так запросто взял и увел ее из моего дома. А до меня не было дела никому.
Квартира опустела. Образцовый порядок быстро обратился в свою противоположность, а в моем сердце поселилась черная меланхолия. Ничто меня не радовало. Квартира осталась за мной - чудесная трехкомнатная. Многие бабы набивались ко мне в жены, но никаких чувств кроме отвращения я к ним не испытывал. Пробовал пить. Но алкоголь только усугублял мою тоску, снижал и без того низкую работоспособность и вызывал физическое недомогание. Сыновья были далеко, жили каждый своей жизнью и во всем сочувствовали матери. Одиночество давило со всех сторон.
И вот я почувствовал, что необычная находка пробудила во мне что-то доброе и нежное. Так, видимо, люди, прожившие всю жизнь бобылями, находят выход для нереализованных чувств отцовства или материнства в уходе за кошками, собаками или другими животными. Размышляя, я незаметно оказался у порога собственного дома.
- Ну, как, много грибов собрали? - спросила сидевшая у подъезда старушка.
- Да нет, ничего не собрал.
- А в корзинке что? Небось, белые все?
Ничего не ответив, я вошел в подъезд и поднялся на лифте на свой шестой этаж. Войдя в квартиру, я тут же положил яйцо на кровать и пошел мыться и переодеваться, а минут двадцать спустя стал внимательно рассматривать находку, не переставая удивляться.
Вооружившись очками и лупой, я увидел, что скорлупа найденного яйца не сплошная, а вся в мельчайших отверстиях, через которые временами мелкими порциями выходила какая-то вязкая жидкость. Потом пузырек воздуха, проходя, вновь открывал отверстие, а жидкость растекалась кольцеобразно вокруг него и быстро затвердевала, наращивая, таким образом, скорлупу. И яйцо как бы росло. Медленно, но росло.
Я попробовал смыть затвердевающие кольцеобразные наросты, но у меня ничего не вышло. Яйцо всосало воду через отверстия, и процесс роста вроде бы даже ускорился. Я поливал его еще и еще, пока отверстия не закрылись и не перестали вбирать воду. Как видно, яйцо напилось. Я прекратил смачивание и стал наблюдать дальше, забыв даже пообедать. Спустя пару минут, отверстия снова открылись, и процесс роста продолжился. Потом я снова полил яйцо водой, и все повторилось как ранее.
Размышляя над тем, что это может быть за яйцо и что мне нужно с ним делать: то ли отнести туда, где взял, то ли отдать соответствующим специалистам, то ли оставить у себя и отложить все решения на "потом", я не заметил, как пролетело время. Почувствовав голод, я решил не возиться дома с кухней, а выйти пообедать в кафе, находящееся в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома.
Я шел по направлению к кафе, не замечая ни шума улицы, ни прохожих и вообще ничего, что творилось вокруг меня. В кафе было пусто. Мне было все равно, чем утолить голод, и я взял первое, что подвернулось под руку: суп с фрикадельками, паровые котлеты и стакан компота.
- Обедаете? Приятного аппетита. Позвольте составить вам компанию, уважаемый Константин Саввич, - услышал я сзади мягкий женский голос.
Это была давняя приятельница моей бывшей жены. Но после того, как мы развелись, и моя жена переехала в Москву к своему новому мужу, их общение постепенно "сошло на нет". Она чуть более полугода, как овдовела и искренне тосковала по своему покойному мужу. Их единственная дочь, которая еще при жизни отца вышла замуж за молодого шведского предпринимателя, оформила, наконец, выездные документы и переехала к нему в Швецию. Так что наши судьбы во многом были сходны, и мы невольно тянулись друг к другу. Однако наше общение ограничивалось только телефонными беседами и случайными встречами, как сегодня. Нас все время разделял какой-то невидимый барьер. То ли мы еще не успели смириться с потерей супругов, то ли осознание невозможности повторения тех отношений, которые могут устанавливаться только в молодости, подспудно тормозило наше сближение. Я искренне обрадовался встрече.
- Конечно, конечно, Милочка! Всегда рад разделить с тобой одиночество.
- Ну, зачем же так меланхолично, Костя? Ведь я нахожусь в подобной ситуации. Вокруг нас столько интересных людей, а ты - одиночество! Да что, на твоей Светке свет клином сошелся? Одиночество! Ты еще мужчина хоть куда. Любая за тебя пойдет с радостью. Вон сколько женщин вокруг тебя, которые истосковались по вниманию, мечтают о семейном уюте, хотят о ком-то заботиться, с кем-то постоянно общаться. Тебе пока что нет и пятидесяти, при желании можешь и детей еще родить.
- Да каких там детей, Милочка. Перестань шутить. Давай лучше покушаем да поговорим на отвлеченные темы.
Обедая, мы говорили о работе, которая осточертела и ей, и мне. Она работала в поликлинике участковым врачом, уставала как проклятая. Если раньше ее радовало то, что на этой работе она может выгадать для себя часок-другой, то сейчас это было ни к чему, не для кого выгадывать. А моя научная работа стала никому не нужной. Зарплату платили все реже и все меньше, перешли на сокращенную рабочую неделю. Перспектив никаких. Впереди мог быть только базар с его грубыми суровыми законами. Такая жизнь была не для меня. Но надо было как-то выживать, и мы обговаривали возможные варианты.
Закончив обед, мы вышли на улицу и остановились, не решаясь разойтись. С минуту помолчали.
- Куда ты сейчас, Костя?
- Домой, разумеется.
- И что намереваешься делать?
Я замялся в нерешительности.
- Уж не завел ли ты даму сердца? Вижу, что завел. Расскажи. Ну, расскажи, пожалуйста. Как интересно!
- Да какая там дама сердца, Милочка! Просто я не знаю, что делать, понимаешь?
- В чем не знаешь, что делать? Что вызвало такое замешательство? Может быть, я смогу чем-то тебе помочь?
- Может быть.
- Тогда рассказывай.
- Понимаешь, это просто так не расскажешь. Ты никуда не спешишь?
- К сожалению, спешить некуда. А что?
- Тогда давай зайдем ко мне домой.
- А ты не боишься, что твои соседи что-то подумают?
- Да ну их к чертям! Пусть думают, что хотят. Мы с тобой взрослые и свободные люди, в конце концов. Какое нам дело до них?
- Ладно, пошли. Так что там у тебя, что рассказать невозможно?
- Понимаешь, Милочка, сегодня утречком я решил пойти в лес за грибами. Благо, лес через дорогу. Пошел, но грибов не нашел ни единого. Вернее, не успел найти. Едва углубившись в лес, я наткнулся на него в траве.
- На кого это "на него"? - недоумевала Милочка.
- На яйцо, большое такое и живое. Такое приятное на ощупь и теплое.
- Ну и что же в этом удивительного?
- Да то, что оно огромное и живое.
- Яйцо - это будущая жизнь, поэтому не удивительно, что оно живое. А огромное, это какой величины, с дом, что ли?
- Да нет, как страусиное, чуть поменьше.
- Странно, откуда оно могло здесь взяться, страусиное? Такое скажешь!
Мы дошли до моего подъезда и стали подниматься на крылечко. Старушки, сидящие рядом на лавочке, оживленно зашушукались. "Вот стервы любопытные, - подумал я, - теперь им на весь вечер будет тема для обсуждения". Мы с Милочкой встретились взглядами и рассмеялись, поняв друг друга без слов. Войдя в мою квартиру, она ахнула от неожиданности.
- Костя, как ты можешь жить в таком беспорядке! Ведь у Светки всегда был образцовый порядок, на зависть всем.
Я ни слова не ответил, только посмотрел на нее и вымученно улыбнулся. Видимо, в моем взгляде она усмотрела укор, потому что осеклась и замолчала.
- Прости, я не хотела причинить тебе боль... Ну, показывай, где эта твоя таинственная находка?
- Да вот, на кровати. Видишь?
- Ого! Да оно и впрямь страусиное.
Она подошла к кровати и стала рассматривать мою находку сначала без очков, потом в очках, а потом погладила ее рукой.
- Да, на ощупь оно в самом деле приятное, как будто бархатное и чуть-чуть влажное.
Она помолчала.
- Тепленькое. Что за птенчик там, внутри? Интересно бы знать. Знаешь, Костя, а давай разобьем его, и я приготовлю из него яичницу нам на ужин!
Я чуть не задохнулся от возмущения.
- Как это, разобьем? Какая там яичница! Оно же живое, понимаешь? Живое! Как ты могла такое предложить? Это же варварство, живодерство!
- Ладно, ладно, не будем разбивать. Но что ты с ним, в конце-то концов, собираешься делать? Если яйцо не насиживается, оно со временем остынет, и зародыш погибнет. Что тогда? Оно протухнет, а ты все будешь любоваться? Дальше что?
- Не знаю, Милочка. Постараюсь сохранить в нем жизнь.
- Как? Каким образом? Сам будешь его насиживать? Или у тебя инкубатор есть?
- Не знаю. Похоже, что оно не нуждается ни в насиживании, ни в инкубаторе. Оно в лесу жило само по себе. Его нужно только вовремя подпаивать.
- Как это, подпаивать? Оно что, пить умеет?
- Да, представь себе. Сейчас я тебе покажу, и ты сама все поймешь.
Я дал ей увеличительное стекло, осветил яйцо настольной лампой, и она принялась с удивлением рассматривать его поверхность. Потом я мокрой губкой увлажнил скорлупу, и Милочка аж цокнула языком от удивления.
- Вот это да! Оно втягивает воду! Оно действительно пьет!
Я продолжал смачивать поверхность до тех пор, пока не закрылись отверстия, и вода не перестала всасываться. Милочка снова удивилась.
- Смотри, напилось. Это надолго?
- На пару часов. Или даже больше. А потом оно снова начнет пить. По-моему, оно поглощает воду, что-то там с нею делает, затем выделяет слизь, которая, затвердевая, наращивает скорлупу. Увеличивает ее толщину, растет. А может быть и не увеличивает, а растворяет ее изнутри. Таким образом, яйцо растет.
- Возможно. Давай проверим. У тебя есть чем замерить его хотя бы только в длину?
- Конечно, есть.
Я принес метровую линейку и два треугольника.
- Подержи. Вот так. Двадцать четыре сантиметра и три миллиметра. Сейчас запишу. Перемерим через сутки. Если не будет заметно, то где-то через неделю перемерим еще разок. Но неизбежно эффект роста в конце концов заметим. Если он имеет место, конечно.
- Ну и что? Что мы потом будем с ним делать?
- Посмотрим, чем все это кончится, что из него вылупится.
- А если динозавр? - игриво спросила Милочка.
- Ну, динозавр - так динозавр.
- И что мы с ним будем делать?
- Не знаю. Посмотрим.
Наступила неловкая пауза. Мы не знали, что сказать друг другу. Мне не хотелось, чтобы она уходила. Ей, видимо, тоже. Мы оставили мою находку в покое и перешли из спальни в залу. Я включил телевизор. По первой программе говорили о выборах президента. Я переключил на вторую. Там стреляли, бегали, дрались. На следующей гремела какая-то дикая музыка, дальше - реклама, клипы и тому подобное.
- Выключи, - попросила Милочка, - смотреть нечего. А у тебя нет кассеты с какой-нибудь медленной ласковой музыкой? Чтобы нервы отдыхали.
Я поставил Адамо. Нежный голос певца успокаивал и придавал нашей встрече оттенок близости, создавал интимный настрой. Я предложил потанцевать. Она медленно встала с кресла, подошла и положила мне на плечи свои мягкие теплые руки. Улыбаясь, посмотрела мне в глаза, и мы щека к щеке медленно поплыли в танце по совсем еще недавно такой пустой и неуютной комнате. Аромат ее косметики и дыхания, близость ее еще упругого и стройного тела слегка возбуждали меня, но я по началу не хотел заходить дальше, что-либо изменять. Просто хотелось, чтобы этот танец длился бесконечно.
- Смотри, уже вечер - совсем темно. Мне пора.
- Куда это тебе пора?
- Домой. Поздно уже.
- У тебя что, дома дети плачут? Кто-то ждет тебя - не дождется?
Она улыбнулась и посмотрела на часы.
- Но домой-то возвращаться надо. Не оставаться же мне у тебя на ночь.
- А почему бы тебе и вправду не остаться? Мы ведь с тобой оба такие одинокие! И мне было бы так приятно твое общество. Останься, ну пожалуйста.
С минуту она помолчала, а потом каким-то глухим, не своим голосом сказала:
- Понимаешь, Костя, еще ведь и года не прошло после смерти Толика. А я его так любила!
- Я Светлану тоже любил. Что же нам теперь, в монастырь, что ли?
- Ну почему в монастырь? Люди осудят, ведь меня все знали как порядочную женщину, и ты, в том числе.
- Да что мы, ради них живем на свете? Привыкнут, куда им деться.
- К чему? К тому, что я...
- Ну что ты, Милочка! Ведь жизнь есть жизнь, и мы с тобой пока еще живые люди. Останься... Пожалуйста...
Я прижал ее к себе и нежно поцеловал. Она припала к моей груди и, дыша мне за пазуху, отрицательно замотала головой.
- Я ведь не для этого к тебе шла, поверь, Костя... Я шла только посмотреть твою лесную находку, и все.
- И я тоже тебя приглашал без всякой задней мысли. Но мне стало так хорошо с тобой... И тебе тоже, я знаю...
- Ты прав, Костенька. Мне хорошо с тобой, даже очень. Но что будет дальше, потом? Чем это все закончится? Я могу всерьез влюбиться, а ты все о Светлане думаешь, я знаю. Ведь ты ее всегда любил, а куда твоя любовь могла деться?
- Вот ты и помоги мне забыть ее. Ведь я ее просто обязан забыть, понимаешь? А я помогу тебе поскорее забыть Толика...
- А я не хочу, понимаешь, не хочу забывать его! Хочу сохранить о нем память в сердце на всю оставшуюся жизнь.
- И что, так и будешь тосковать все время? Не нужно, милая. Ведь нам не так много осталось в жизни радостей. Мне уже до пятидесяти рукой подать, а ты - немногим моложе. Нужно...
Она заплакала. Я усадил ее на кресло и присел на подлокотник. Через минуту она успокоилась и вытерла слезы. Улыбнувшись, она встала и, тряхнув еще не тронутыми сединой светло-русыми волосами, произнесла свой вердикт.
- Ладно, будь что будет. Я пойду на кухню, посмотрю, что у тебя есть из продуктов и попытаюсь приготовить какой-нибудь ужин. А ты - приготовь постель.
Я отправился в спальню и, чтобы застлать чистые простыни, решил перенести яйцо в залу на диван. Взяв его в руки, я опять ощутил нежное чувство, как и утром, и погладил его. В нем вроде что-то забилось. Мне стало еще приятнее, захотелось прижать его к щеке, и я сделал это. Теперь я отчетливо ощутил, что внутри что-то легонько шевельнулось и чуть затрепетало, и это вызвало у меня еще больший необъяснимый прилив теплых чувств. Мне не хотелось с ним расставаться, но здесь предстояла первая ночь с Милочкой. Поэтому я, превозмогая себя, отнес его в залу и направился на кухню.
Там в моем новом клетчатом переднике по-хозяйски хлопотала Милочка. На сковородке шипела и стреляла яичница с ветчиной, а в кофеварке дымился ароматный кофе, купленный еще Светланой.
- Не боишься пить кофе на ночь? - спросила Милочка.
- Нет. Если я не сплю, то лишь тогда, когда о чем-то думаю, переживаю. А когда я счастлив, как сегодня, я сплю нормально и после кофе, и после чая, и после чего угодно. По рюмочке коньячку?
- Да, но только в кофе.
После ужина она отправилась в ванную, а я - к своей удивительной находке. Погладив ее, я опять ощутил под скорлупой легкий трепет, а по моему телу, разогретому кофе с коньяком и воображением, вновь пробежала волна непередаваемой нежности, сочувствия и желания защитить беззащитное существо, какой-то сладкой жалости, как к грудному младенцу. Я сидел и гладил его, наслаждаясь эмоциями, наполнявшими каждую клеточку моего организма.
- Костя, я уже готова и жду тебя. Поторопись, не то я усну, и ты меня до утра уже не добудишься!
Я отошел от дивана и, оглянувшись на прощанье, вышел из залы. Приняв прохладный душ и, наскоро вытершись, я вошел в спальню. Милочка лежала на спине, закрыв глаза и вытянув руки вдоль туловища поверх одеяла, на светланином месте. Я подошел к кровати и откинул край одеяла. Милочка тут же погасила свет, повернулась ко мне лицом, и мы сплелись в объятиях.
Потом мы лежали рядышком и беседовали тихо-тихо, словно нас мог кто-то подслушать. Ее голова лежала у меня на плече, и я ласкал ее тяжелые светлые волосы. Временами она глубоко вздыхала и тесно прижималась ко мне, нежно целовала меня в шею, а потом снова расслаблялась. Это было так приятно! Светлана никогда так не делала.
- Милочка, ты такая хорошая. Я, кажется, люблю тебя, - сказал я и поцеловал ее в трепещущие губы.
- Костя, милый, можно тебе поверить свой тяжкий грех?
- Конечно, ласточка моя!
Я снова привлек ее к себе и поцеловал в плечо, в шею и снова в губы.
- Я первый в жизни раз изменяю своему мужу...
- А я - жене. Но твоего мужа давно уже нет в живых, Милочка! Он мертв, а мы, слава Богу, пока еще живы.
- А Светка? Она жива. И у меня такое чувство, как будто я ворую...
- Она давно от меня отреклась. Сказала, что никогда меня не любила. И это правда, святая правда.
- А, по-моему, она лгала. Вы же прожили более четверти века. И ушла она из сугубо корыстных побуждений. Ей хотелось роскоши, денег и лживого почитания со стороны окружающих. Скоро ее полковник наскучит ей, и она, как женщина умная, поймет, что к чему, и к тебе снова запросится. И ты не устоишь. Ты ее любишь, она тебя тоже. А то, что мы с тобой сейчас делаем - не что иное, как прелюбодеяние. Она вернется, и вы вместе осудите меня.
- Нет, Милочка, насчет ее любви ко мне ты ошибаешься. Она мне сказала правду, что никогда, понимаешь, ни-ког-да меня не любила. Только лгала, что любит.
- И ты поверил? По-моему, ты просто-напросто не знаешь женщин.
- Да, Милочка. Поверил искренне. Она во мне никогда не видела ничего хорошего. Только выискивала недостатки. Все, что я о ней помню - это упреки, укоры, уколы, макания в грязь да удары рожей об асфальт. Сделай ей на копейку - выругает за то, что не на рубль. Сделай на рубль, выругает, что не на сотню. И так до бесконечности.
- Так почему же ты с нею жил столько лет?
- Не знаю. Вероятно потому, что любил.
- Костя, ты такой порядочный и честный. В этом твоя сила и слабость.
- Не знаю, Милочка. Может быть, ты и права. Но факт есть факт. Она пинала меня в лицо, а я, идиот, пытался делать все, чтобы она заметила мои достоинства.
- Костя, ты действительно идиот. Или святой, не знаю. Как ты мог мириться со всем этим?
- Видимо, просто любил.
- Но рано или поздно эмоции должны были поставить все на свои места.
- Они и поставили. Теперь я должен, наконец, прозреть и сделать переоценку ценностей.
- Ладно, Костя, давай спать. Завтра нам обоим на работу.
Она повернулась на правый бок, сделала глубокий вдох и в конце выдоха уже глубоко спала. А я еще долго не мог уснуть. Все думал о Светлане, о будущем наших с Милочкой отношений и о птенце, который, если будет все в порядке, когда-то вылупится из яйца. Что мне потом с ним делать, как и чем кормить, до каких размеров он вырастет и как себя поведет? Отношения с Милочкой отошли на задний план и совсем меня не волновали. "Время покажет", - думал я. С этими мыслями я и уснул.
В шесть утра нас разбудила трель телефонного звонка. Я давно уже установил телефон в режим будильника. Поэтому моя реакция была спокойной. Я потянулся и медленно стал приходить в себя. Милочка мигом вскочила и, осматриваясь вокруг, никак не могла понять, где она находится. Но тут же все вспомнила и, закрыв лицо руками, попросила:
- Костя, отвернись, пожалуйста, мне нужно встать и одеться.
- Зачем же мне отворачиваться? Вчера же...
- Это было в каком-то водовороте эмоций, воспоминаний, философствований и прочего. Сейчас наступило утро, а с ним пришло прозрение, протрезвление, и все стало на свои места. Забудем вчерашнее. Ничего не было.
- Милочка, не нужно противиться своим чувствам. Все было и будет повторяться еще и еще. Я теперь не смогу без тебя.
- Ладно, Костя. Потом все выясним. А сейчас нам обоим пора на работу.
- Пора.
Она побежала в ванную для утреннего туалета, а я наведался в залу. Яйцо лежало на диване, как и вчера вечером. Я подошел и погладил его. Опять внутри его трепет, но в этот раз какой-то нервный, с короткими перерывами; опять то же щемящее нежное чувство. Поверхность его была сухой, и после прикосновения к нему на пальце остался едва заметный белый порошкообразный налет. Я понял, что оно хочет пить.
В ответ на смачивание зародыш ответил особым трепетанием, которое я почему-то воспринял как знак удовлетворения, радости или благодарности. Когда оно напилось, его поверхность вроде бы чуть-чуть потеплела, и движения зародыша стали более мягкими и спокойными.
На столе уже стояли две тарелочки с творогом, политым сметаной, и две чашки горячего кофе. А на середине стола - круглая хрустальная вазочка с печеньем. Все было расставлено с особым вкусом, гармонично, логично, одним словом, как надо. "И когда она успела навести здесь порядок и чистоту?" - подумал я, садясь за стол.
- Может, тебе маловато, или ты еще чего хочешь?
- Спасибо, Милочка, мне и этого много. Я теперь очень мало ем, особенно по утрам. Так что этого - предостаточно.
- Ты уже проведал своего будущего питомца?
- Да, только что. Оно хотело пить. Я напоил его, и оно поблагодарило меня.
- Сказало "спасибо" или как-то еще?
- Как-то еще.
- Как же?
- Особым трепетом под скорлупой, приливом тепла к поверхности и чем-то еще, чего не выразишь словами.
- Костя, ты определенно заболел психически. От длительного воздержания, наверное? Но после нынешней ночи все должно было пройти. Или это остаточные явления?
- Милочка, ты в своем амплуа. Сугубо по-медицински ставишь диагнозы.
- Такая уж у меня профессия - ставить диагнозы.
Она допила последний глоток кофе и принялась мыть посуду.
- Милочка, вот тебе ключи.
- Зачем они мне?
- Как, ты же теперь здесь хозяйка.
Она улыбнулась.
- Костя, ты так наивен! Одна ночь - это еще не значит...
- Для меня значит. И я очень прошу тебя, возьми их. Сегодня после работы перенесем твои вещи.
Она демонстративно рассмеялась.
- Ну, что ты, Костенька! Вот так, сразу? Мы даже ничего не обсудили, не проверили друг друга. В общем, это так не делается.
- Кто сказал, что не делается? Как это не проверили? Мы знаем друг друга без малого два десятка лет! К чему откладывать? Что за условности?
- А мой траур? Нужно, по меньшей мере, год выдержать, а ты...
- Какой еще год? Глупости! Переходи ко мне, притом сегодня же.
- А обо мне ты подумал? Что скажут дети? Родственники Толика? Знакомые? Такой поступок мудрым не назовешь.
- А для чего нам эта мудрость? Дети наши уже сами семейные люди. Толины родственники знают, что при его жизни ты была ему замечательной женой. Они поймут. Может, со временем, но поймут. Живым надо о живом думать. А остальные привыкнут. Посудачат - и привыкнут. Почему мы должны что-то выдерживать, чем-то себя ущемлять? Мы же не в средневековье живем, верно? Нам хорошо друг с другом, так почему мы должны сами себе противиться? В общем, так. Сегодня после работы будь дома. Я приеду за тобой на такси. А ты к этому времени собери вещи. Все!
- Я и не подозревала, что ты такой настырный. А ты утверждаешь, что мы хорошо друг друга знаем. Я должна подумать, Костя. Это серьезно.
- Вот и думай до вечера. А вечером - ко мне. Может мне прийти помочь тебе собрать вещи?
- Ладно, Костя, пора на работу. А то мы слишком уж с тобой заболтались.
Вечером, придя с работы, я тут же принялся "поить" свою лесную находку. Реакция была той же. Теперь я уже понимал его сигналы о помощи и знаки благодарности. С неохотой покинув своего питомца, я без телефонного звонка отправился к Милочке. Она возилась на кухне и собирать вещи вовсе не думала.
- Костя, садись ужинать. А о вчерашнем забудь. Ничего между нами не было. Все тебе приснилось, понял? Попробуй, какие я приготовила котлеты с жареной картошечкой! Ты же только с работы.
Я решительно отодвинул тарелку с аппетитным блюдом.
- Нет, Милочка, я сюда не ужинать пришел, а за тобой с вещами. Где твои вещи первой необходимости? Я помогу тебе упаковаться, и поедем. Остальные заберем потом. Так! Что ты берешь из кухонной утвари? А поужинаем уже у меня. Вернее, у нас. Давай, давай, а то поздно будет, а завтра нам опять на работу.
- Да угомонись ты, наконец! Никуда я не поеду!
- Поедешь! Я не уйду без тебя, и с вещами, ясно?
- Ничего никому здесь не ясно! Ты понял?
Зазвонил телефон.
- Алло! Аня, это ты? Здравствуй. Да нет, не смогу. Я сейчас занята. Чем? Ха-ха-ха!.. Не поверишь! Мне сейчас предложение делают! Кто? Костя Панчук, знаешь такого? Да вот, пришел и говорит, что не уйдет, пока не заберет меня с вещами, а я...
Она держала трубку в левой руке, а правой что-то помешивала в кастрюле на плите.
- Понимаю, что хороший. Но вот так, сразу... Притом, и года не выдержав... Ой, да ну вас обоих! Вам спектакль, а для меня - вопрос жизненной важности. Под вашу с Вовой ответственность? Хм, интересно! Вам бы только праздновать!
Обессилевшая, она опустилась на стул.
- Ну, вот! Сказала на свою голову! Сейчас Коренцовы припрутся. Что он, что она! Что мне с ними делать! Ой! Из-за них соус пригорел!
Она захлопотала над газовой плитой, а я сидел молча и ждал приезда Коренцовых. Аня и Володя когда-то входили в нашу общую компанию, но после начала светланиного романа с полковником они нас покинули. Из телефонного разговора я понял, что они поддерживают мое предложение и хотят быть активными участниками создания нашей с Милочкой новой семьи.
Милочка жила на втором этаже, поэтому было отчетливо слышно, как под окном остановилась и засигналила коренцовская "двадцатьчетверка", а через полминуты настойчиво зазвонили в дверь. Коренцовы влетели как ураган.
- Поздравляем! Совет да любовь! - поддержала его Аня.
Володя откупорил шампанское. Аня стала вытаскивать бокалы из серванта с криком:
- За молодых! Горько!
- Горько! - закричал Володя и поднес мне бокал. А Аня преподнесла шампанское Милочке.
- Погодите, погодите! Кто вам сказал, что у нас свадьба? Никакой свадьбы здесь нет и не будет!
- Вот те на! Ты же мне сама по телефону сказала. А теперь, что? На попятную? Не выйдет! Я ехала отпраздновать вашу помолвку. А что жених скажет? Костя?
- Я - за. Если вы ее уговорите, с меня магарыч. Я приехал уговаривать ее перевозить ко мне вещи, а она что-то заартачилась. Но я знаю, она не против, только разных там пересудов боится: соседей, Толиных родственников и прочих.
- Магарыч! Я люблю распивать магарычи, правда, Аннушка? А вещи мы сейчас же перевезем! На нашей "Волге". Давай, Милочка, собирай вещи, мы поможем, а потом я отгоню в гараж машину, и мы все вчетвером погуляем на славу.
- Это кто же вам дал право моей судьбой распоряжаться? Вы меня спросили?
- Так спрашиваем, - сказала Аня, - Милочка, ты хочешь выйти замуж за Костю?
- Не знаю.
- Как это, не знаешь? Он что, не нравится тебе?
- Нравится! - выпалила Милочка.
- Тогда в чем же дело? Тебе что еще нужно?
- Ну, не знаю... Вот так, моментально, экспромтом... Замуж...
Вмешался Володя:
- Да вам что, по двадцать лет? Вы что, не можете просто сойтись, пожить без регистрации, а потом решить - продолжать или нет? Что вы теряете?
- Не знаю. В жизни так не бывает. В том-то и дело, что нам не по двадцать, - отпарировала Милочка.
- Ладно, решайте. Даем вам полчаса на размышление. Пойдите в комнату, посовещайтесь, а мы с Вовой пока тут посидим. Скажете "нет" - мы тут же уедем. А то, в самом деле, из всех рамок повыходили, - заключила Аня.
Мы с Милочкой вышли в гостиную.
- Соглашайся, Милочка. И автомобиль кстати, и свидетели есть. Действительно, что мы теряем? Не понравится - уйдешь. Не на привязи же я тебя держать буду.
- Да как-то непривычно, ей-Богу. Только на смех людям.
Я видел, что она уже сдалась. Мы помолчали. Потом я взял ее за руку и поцеловал. Мы обнялись и прижались друг к другу щеками. Милочка тихо плакала. Вдруг она резко отстранилась и отерла слезы краешком передника.
- Ладно, Костя, будь опять, по-твоему. Поживем у тебя. До первой ссоры. А потом посмотрим. Иди, скажи им, а я начну собираться.
Я распахнул дверь в кухню.
- Решено! Перевозим Милочку ко мне!
- Но до первой ссоры, - долетело из гостиной.
- Ну, слава Богу, а то я уже подумала, что мы с Вовкой хватили через край. Я помогу ей укладываться, а вы посидите здесь. Понадобитесь - покличем.
И Аня пошла в гостиную, где Милочка уже перебирала свои вещи.
Уже затемно мы подъехали к подъезду моего дома. На лавочке еще сидели старушки. Увидев, как мы таскаем вещи, они начали активно шушукаться. И я, и Милочка испытывали примерно одинаковые чувства по этому поводу.
- Ну, теперь начнут перемывать наши косточки, - сказала Милочка.
- Ты что это, испугалась, что ли? - спросил Володя. - Сейчас мы уладим это дело, пока не выпили.
Он подошел к лавочке.
- Здравствуйте, уважаемые! Новость слышали?
- Здравствуйте. Что за новость?
- Какую?
- Да сосед ваш, Константин Саввич женится! На ком? На Людмиле Григорьевне - вон она, сумку из багажника вынимает. А он ей помогает, видите? Врач, чудесная женщина. Красавица, правда?
- Да, неплохая женщина. А Светочка, она что же, насовсем...
- Никакой Светочки мы больше не знаем, ясно? Вот так! Прошу любить и жаловать новую соседку.
И он занялся вместе с нами разгрузкой вещей. Минут через пятнадцать мы уже сидели втроем и готовили на скорую руку торжественный стол. Вскоре прибыл Володя с бутылкой коньяку. Под крики "горько!" мы умяли плотный ужин, а потом Коренцовы уехали, пожелав нам приятной брачной ночи.
Около часа мы мыли и убирали посуду, вытирали стол, подметали, готовили постель. Потом Милочка пошла в ванную, а я решил проведать своего питомца. Яйцо лежало на кресле в бывшей детской, куда его определила Милочка, готовясь к празднованию нашей помолвки. Я сразу понял, что оно хочет "пить" и стал обильно смачивать его поверхность. Вода активно всасывалась и, как мне показалось, интенсивнее, чем раньше. Потом я начал гладить его и опять ощутил тот трепет, который считал знаком благодарности и удовлетворения. Я наслаждался тем чувством, которое вызывало во мне прикосновение к его поверхности, и был готов ласкать его бесконечно долго и балдеть, балдеть, балдеть...
- Костя, я - уже. Скорей иди, не то усну.
Пожелав яйцу спокойной ночи, я отправился принимать душ. Когда я вошел в спальню, Милочка читала какую-то книгу, прихваченную с собой при переезде. Захлопнув ее, она улыбнулась и протянула ко мне руки.
- Ну, иди же, иди скорей ко мне, насильник несчастный!
- Почему насильник?
- А разве сегодня ты не изнасиловал меня вместе с Коренцовыми?
- Конечно, нет! Ты же призналась, что сама хотела этого. Шалунья, - добавил я, прижимая ее к себе и наслаждаясь гибкостью и упругостью ее еще не начавшего стареть тела.
- Милочка, родная, ты мне так нужна...
- Костя, ты настоящий искуситель! Вчера бесстыдно совратил меня, а сегодня уже заставил перебраться к себе на квартиру. Если и дальше будет так продолжаться, я могу не выдержать. Я не привыкла, чтобы меня водили "на коротком поводке", понял?
И мы, подхваченные потоком любовных эмоций, понеслись в их бурном водовороте.
Как и вчера, меня разбудил телефон. Я лениво поднял и положил трубку. Милочки рядом не было, а из кухни уже доносился аромат кофе и чего-то жаренного. Закончив утренний туалет, я пришел на кухню в надежде на вкусный завтрак и не ошибся. В ответ на мое приветствие Милочка ответила такой эмоциональной, такой проникновенной улыбкой, что я не мог не обнять и не поцеловать ее.
- Ладно, ладно, Костя! У меня же руки заняты! - смеялась она, - видишь - блин подгорает, пусти.
Кислые блины со сметаной были удивительно вкусными и отлично шли к черному кофе.
- Хочешь еще?
- Хочу, но не буду. Предостаточно. После сорока лет в еде нужно быть сдержанным. Все, спасибо, Милочка, - я чмокнул ее в щечку.
- На здоровьице. Костя, ты такой весь правильный, образцовый, а я такая неорганизованная...
- Нет, Милочка, это далеко не так. Не получается быть правильным. А ты - просто прелесть. Я всю жизнь мечтал о такой жене. Почему мы только в молодости не встретились?
- Мы бы в то время друг другу не понравились. Я тогда ценила в людях совсем другое. Это с возрастом я немного поумнела. И ты, видимо, тоже.
- Очень может быть. Пока еще есть время, пойду, подпою яйцо. Ты не наблюдаешь за ним?
- Пока было некогда. Но с удовольствием приму активное участие в этом исследовании. Иди, подпаивай, как ты это называешь, а я домою посуду и присоединюсь к тебе.
Яйцо активно всасывало воду и дольше, и больше обычного. Милочка вооружилась очками и лупой и с интересом наблюдала за процессом. Наконец, яйцо "напилось". Милочка погладила его и нежно улыбнулась.
- Как панбархатом обшито. Костя, оно, по-моему, подросло.
- Нет, это тебе просто кажется. Оно не могло так быстро настолько подрасти, чтобы стало заметно. А вот и линейка, и треугольники. Двадцать пять сантиметров и четыре миллиметра. Посмотри, сколько в прошлый раз было?
- Двадцать четыре и три. Видишь, Костя, подросло на одиннадцать миллиметров, и это всего за неполных два дня!