Гамбург Евгений : другие произведения.

Трижды величайший. Книга I. Астральный удар

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1236 год, Франция. Могущественный герцог Бургундский порабощен духом-кровососом. Живущая в глуши целительница случайно узнает о тайне герцога и попадает в тюрьму по обвинению в колдовстве. Ее сын хочет вызволить мать, но по дороге с ним происходят невероятные события. Успеет ли он в город до того, как мать сожгут? Помогут ли ему сверхъестественные способности, обладателем которых он внезапно стал? Начало положено, но если бы всё было так просто... Древние зловещие существа дождались своего часа...

   Светлой памяти Роджера Желязны посвящается...

ТРИЖДЫ ВЕЛИЧАЙШИЙ

"Что наверху, то и внизу.

Что внизу, то и наверху".

Гермес Трисмегист.

"То, что должно вознестись на самый верх, начинается в самом низу".

Публисий Сир.

Пролог

   "Истину говорю вам, непосвященные! Не тщитесь постигнуть великие знания, что уходят в вечность корнями и кроной небесной, ибо даже бессмертные Маги, сиречь властители астральных энергий, не в силах охватить сию необъятность. Лишь только Хранитель, последний Архонт, неустанно вглядывается в бездну Вечности, ибо Он сам - часть ее..."

Старинный манускрипт, найденный в одном из Средних миров (1).

  
   В Средних мирах довольно удивительных мест. Кто их не видел, тот непременно слышал легенды, или доходила до него чудная молва. То у походного костра старый вояка вдруг взмахнет мечом и поведает зеленым юнцам о своей бравой молодости, то шаман на совете племени ни с того ни с сего начнет пугать собравшихся священным божественным гневом. А то и добрая женщина расскажет ребенку сказку на ночь, да такую, что заставит красноречием своим изойти черной завистью видавшего виды рассказчика. И каждый, каждый из них обязательно упомянет о далеких таинственных краях.
   Больше всего странного и непонятного можно отыскать на задворках Средних миров, там, где сотворенное существо - редкий гость. Другие места давно хожены-перехожены, многие тайны уже хранятся в чьей-то долгой памяти или в мудрых книгах. Но место, о котором пойдет речь ниже, не отмечено ни на одной карте, и знают о нем лишь несколько загадочных созданий, подлинные имена и цели которых никому не ведомы...
  
   Мрачный закуток освещен тусклым пламенем настенного факела и вызывает чувство одиночества и оторванности от бушующего где-то бытия. Здесь - как в забытом подземелье, не хватает простора. Свет факела падает на голый камень, скрывая легкий налет угасшей жизни. Словно зловещее существо некогда томилось в клетке этих стен, медленно сгорая от нетерпения, надежды и отчаяния, последовательно сменявших друг друга. Сам камень позабыл, когда и как здешняя тишина и покой были нарушены в последний раз. Теперь даже пламя факела кажется застывшим и холодным, как на полотне бесталанного художника.
   Но однажды, впервые за долгие столетия, картина вдруг ожила: шевельнулся воздух, дрогнуло пламя, вздохнули стены, и в центре помещения из ничего возник человек - могучий викинг в рогатом шлеме. Огромный железный молот в его руках переменчиво поблескивал гладью плоскостей. Викинг стал быстро оглядываться по сторонам, всматриваясь в темные углы.
   Принадлежал ли странный гость к роду людскому? В этом можно сразу усомниться: очень уж необычные для человека переживания вызывал этот каменный мешок: такие, что не всякий двуногий смог бы без вреда для рассудка просто заглянуть сюда. Кроме тусклого факела на стене, деревянной, потемневшей от времени лежанки на полу, и низкой широкой двери, вытесанной из цельного куска скалы, ничто больше здесь не радовало глаз. Главной же особенностью места являлось отсутствие потолка, но даже это не приносило должного облегчения. Запрокинув голову, любой пришелец увидел бы беспокойный туман, каким бывает небо, спеленатое грозовыми тучами. Временами туман рассеивался и открывал взору вековечную тьму, которая могла зачаровывать любопытное создание и высосать из него душу. Но об этой ее особенности мало кто знал, а большинство тех, кто все же постигал ее суть, теперь уже не могли об этом рассказать.
   Викинг бросил только один взгляд вверх, и, убедившись, что плотный туман не может ему угрожать, еще раз огляделся, держа молот перед собой, готовый к нерадушной встрече. Ничто ее не предвещало, но привычка брала свое - приходилось хранить осторожность. Викинг был само бесстрашие. Он уже решил, что нападать на него никто не собирается, когда затхлый воздух вмиг сгустился до такой степени, что стало трудно дышать. Древние стены будто стряхнули с себя вековую пыль, явив здешнего стража - прозрачного, почти невидимого ящера, сквозь которого легко просматривалась неровная кладка. Длинные, немного загнутые когти на передних лапах и мощные задние ноги не могли испугать бравого викинга, но волосы на его затылке совсем чуть-чуть приподнялись.
   - Вот чудо, видел я твоих далеких родичей, но таких - никогда, - вздохнул воин. Голос у него оказался низким и рокочущим. - Угощу, пожалуй, твою голову моим молотом.
   Двигался ящер непомерно быстро, при этом он издавал цокающие звуки зубастой пастью. Миг! - и он приблизился к викингу, готовый нанести удар. Но человек (будем называть его так) не растерялся, едва ли не быстрее ящера взмахнул молотом над прозрачной головой. Оружие пронеслось мимо - противник находился уже за спиной воина.
   - Откуда только он их берет?! - проворчал викинг, разворачиваясь и подставляя молот под удар острых когтей. На металлической рукоятке обозначились глубокие борозды. Недалеко от пальцев.
   - Что ж, весьма недурственно, - сказал он и почувствовал, что появился кто-то третий. Или что-то. Человек развернулся и прислонился к стене. Теперь он мог обозревать все продолговатое помещение, кроме темных углов. Перед ним было два стража: слева ящер, а справа нечто непонятное. Больше всего оно напоминало собранное в кучу грязное тряпье, которое ткет чернь на хлипких станках. Существо висело в воздухе и излучало угрозу многочисленными складками. Что оно скрывало внутри, какие тайны, викинг не представлял, и это не придавало ему уверенности.
   Существа приближались. Человеку жутко не нравился хищный цокот ящера. В этот раз страж двигался нарочито медленно, стараясь запугать жертву, но викинг пугаться и не думал, рассматривая многочисленные полупрозрачные жилы в теле монстра.
   - Подходи по одному или все сразу! - воскликнул он. - Жалко, конечно, таких красавцев. И оправдываться придется перед вашим...
   Договорить он не успел. Ящер исчез полностью, и в тот же миг человек почувствовал резкую боль в боку, а потом еще, и еще... но уже с другой стороны. Ручейки крови заструилась по телу. Он махал молотом почем зря, противник оказался неуловим.
   Викинг подумал, что ему еще рано покидать телесную оболочку, поэтому воспользовался магией. Времени на мелочи не оставалось, и он произнес одно из самых мощных заклинаний. В устах могучего воина магические слова звучали необычно, но выговаривал он их с завидной легкостью. Всего пара слов и... противник полностью проявился.
   И только-то!
   Ящера должно было, по меньшей мере, разорвать, но этого не случилось. Викинг почувствовал, как на его теле под струйками теплой крови выступил холодный пот. Новые раны становились всё глубже и опаснее, человек не успевал залечивать их, а ящер ускорился и вновь стал невидим. Викингу пришлось наложить на себя несколько защитных чар, но и они постепенно рушились под натиском ящера. Еще несколько заклинаний нападения не принесли никакого вреда стражу, и человеку, кое-как отбиваясь, пришлось отступить в угол. Здесь пространства для маневра было куда меньше, зато проще защищаться. Оставался последний шанс. Куча тряпья зависла невдалеке в ожидании - если ящеру не поздоровиться в этой битве, настанет ее черед занятья нежданным гостем. Но викинг старался не думать об этом. Он стал очень быстро махать молотом перед собой, не давая возможности невидимке приблизиться, а затем запел связку заклинаний, в которую вошло всё, что было сейчас так необходимо для победы. Для начала он залечил раны и усилил защиту, но молот пока справлялся в одиночку, отгоняя стража. Затем мелодия сменилась, и голос викинга стал выше. У него на удивление легко получалось брать самые высокие ноты.
   Он выпустил молот из рук, но тот не грохнулся об пол, как можно было ожидать, а продолжал двигаться. Еще несколько слов, и молот усложнил амплитуду и еще больше ускорился. Теперь добраться до викинга ни по земле, ни по воздуху не представлялось возможным. Стражи это поняли, поэтому ящер отбежал подальше, а странная куча тряпья качнулась в сторону человека. Но тот зря времени не терял. Под звуки его голоса угол, где он прятался, осветился. Камни словно раскалились до бела, хотя на самом деле оставались такими же холодными, как и раньше. Ручейки света заструились в разные стороны, поглощая все большее пространство. Коснулись ящера, тот вновь проявился и с противным цоканьем отпрыгнул назад. Свет почти настигал его, но ящер каждый раз отступал. Вот он оказался дальше, чем куча тряпья.
   Человек не прекращал петь, его лицо озарилось не только окружающим светом, но и уверенностью в победе. Однако куча тряпья намеревалась разбить его надежды. Она спокойно плыла к нему по воздуху, не обращая внимания на очищающий свет вокруг. Странное дело, ее цвет оставался таким же темным, несмотря на яркое освещение.
   Ящер затаился в дальней части помещения, но свет скоро должен был добраться и туда. Куча тряпья заторопилась. Викинг отчаялся остановить ее заклинаниями, ей было явно не до них. Оставалась одна надежда - на молот, сам по себе мельтешащий перед викингом.
   Страж почти вплотную подплыл к молоту и стал раздуваться. Вблизи он уже не напоминал тряпье, на самом деле перед викингом находился сгусток мрака, в котором то и дело возникали еле различимые разряды молний. Викинг замолчал и отшатнулся к стене, пораженный ужасной догадкой. В тот же миг необычный свет пропал.
   Сгусток уже неимоверно увеличился в размерах и коснулся молота. Часть металлического оружия попросту исчезла, словно волна пронеслась по прибрежной гальке и унесла с собой мелкий песок. Чем больше становился сгусток мрака, тем меньше делался молот, и вот уже перед воином мелькала одинокая рукоятка. Еще мгновение, и от молота не осталось и следа.
   - Забавно, - изрек человек и закрыл глаза в ожидании неизбежности. Он понял, что обычной потерей телесной оболочки в данном случае не пахло. Воин замер, с его лица исчезли следы былых переживаний, оно умиротворилось...
   - А я предупреждал, Гвидион, теперь нечего жаловаться, - раздался глубокий голос.
   Викинг повел бровью, но глаза не открыл.
   - Я думал, ты не придешь, - выдохнул он. - Ты, конечно, наблюдал?
   - Я?! - Вопрос как будто застал таинственного собеседника врасплох. - Ну как тебе сказать... В общем, да. Так и будешь стоять с закрытыми глазами?
   - Не хочу видеть твою противную рожу. То есть отсутствие ее, - пророкотал воин. - А стражи великолепны.
   - Особенно второй... Благодарю, Гвидион, за добрые слова, - голос не скрывал иронии. - Стражи доказали, что достойны похвалы. Знаю, ты можешь прекрасно видеть и с закрытыми глазами, так что вообще их не открывай. Так и ходи.
   - Все еще не могу поверить, что я жив, - сказал Гвидион.
   Он и в самом деле включил внутреннее зрение, как только услышал неведомый голос. Все вокруг было таким, как прежде, словно и не произошло никакой битвы, не лился яркий свет по серым камням, и стражи не пытались его уничтожить. Они исчезли так же незаметно, как появились. Но теперь викинг знал, какие ужасы таит это место.
   - Почему ты не предупредил меня о стражах? - спросил он, открыв глаза.
   Его таинственный собеседник, которого слушались не менее таинственные стражи, стоял рядом и внешне походил на монаха, но монахи зачастую народ ушлый, поэтому среди них всегда водилось не мало шутников. Он был весь укутан в черное одеяние с большим ниспадающим капюшоном. Не только факел рассеивал здешнюю тьму, но и странного монаха окружало слабое серебристое свечение.
   - Друг мой, я виноват. - Монах искренне каялся. - Пойми меня и прости. Мне нужно было проверить стражей...
   - И ты не нашел способа лучше?!
   - Это невероятно, Гвидион, но так оно и есть. Прошу прощения. Никого нельзя было впутывать в это дело, ты же знаешь...
   Повисла напряженная пауза.
   - Ну, тогда забудем о моей паленой шкуре, надо так надо, - улыбнулся викинг и сделал взмах рукой.
   - Тебе не кажется, Джехути, что моей руке чего-то не достает? - спросил он.
   - Твоего молота. Согласен, неприятная потеря, но у тебя столько оружия...
   - Он был дорог мне как память.
   - Значит, тебе придется позабыть о нем, - твердо сказал Джехути, - этот молот я не смогу тебе вернуть.
   - Я понял, - кивнул воин, - ведь один из твоих стражей создан из Хаоса. Не знаю, как у тебя это получилось, но я впечатлен.
   - Да уж, его создание тяжело далось мне. Это уникум, единственное существо, которое противоречит сразу всем законам этой вселенной.
   - Как и ты сам, - добавил Гвидион.
   - Отчасти ты прав. Именно поэтому мне было трудно его создавать.
   - Ответь, для чего здесь вообще нужны стражи?
   - Это место, где когда-то происходили удивительные события, оно тоже дорого мне как память, - ответил Джехути.
   Гвидион вопросительно вскинул брови.
   - Не сравнивай со своим молотом, - будто бы улыбнулся Джехути, но его лица не было видно. - Я сомневаюсь, что кто-нибудь случайно сюда нагрянет, но если существует даже ничтожная вероятность, она непременно когда-нибудь произойдет.
   - Да уж, и этого случайного путника встретят твои молодцы? Как же, неплохой подарочек, - провещал викинг.
   - Вероятность мала, так что не обращай внимания. Будем считать, что я поставил здесь стражей на всякий случай, мало ли что. Да и монстров надо было куда-нибудь пристроить.
   - Совершенно с тобой согласен, - ухмыльнулся викинг, - нечего таким тварям бродить по Средним мирам, а то беды не оберешься... Что это вообще за место? - прогрохотал он, подозрительно оглядываясь.
   - Это, Гвидион, последнее пристанище Солнечного бога.
   - А-а-а, - протянул человек, - так сразу бы и сказал...
   Он глубокомысленно потеребил взлохмаченную рыжую бороду, делая вид, что последнее объяснение странного монаха значительно меняет его, Гвидиона, отношение к данному месту.
   - Все равно у твоего брата вкус изысканностью и яркостью не отличался, - проворчал он и направил взгляд вверх. Беспокойный туман, служивший потолком, рассеялся.
   - Был бы ты... - но монах не стал договаривать. - Более подходящего места для нашей встречи не нашлось. Однако, старина, я тебя сюда не препираться позвал.
   - Я слушаю, Джехути, - выдохнул викинг, вглядываясь во тьму над головой. При этом он иногда передергивал исполинскими плечами.
   Джехути помолчал, затем продолжил не здесь начатую беседу:
   - Когда дитя появится на свет, ты подкинешь его крестьянке, о которой между нами уже шла речь. Она вполне подходит для моей миссии.
   - Хорошо, - кивнул Гвидион, стараясь оторвать взор от тьмы, в которой то и дело возникали едва заметные всполохи.
   - Если бы ты меня слушал... - вздохнул монах, затем провел рукой в черной перчатке перед глазами Гвидиона.
   - Уф-ф, присосалась! - зажмурился тот, тяжело дыша. С его лба градом лили пот.
   - Не делай так больше, - посоветовал Джехути, - даже твоя сверхчеловеческая мощь не осилит эту тьму.
   - Кругом Хаос: и сверху, и в форме тряпья плавает, ступить некуда, - проворчал человек, открывая глаза. - Ты знал, великая древность, куда меня привести.
   - Всегда рад сделать приятное немощному человеку, - шутливо ответил Джехути, после чего продолжил, как ни в чем не бывало:
   - Слушай дальше, будущий граф Неверский и мой отец. Как только я появлюсь в замке, ты, может статься, и получишь дальнейшие указания.
   - Так я и думал, будущий мой сын... Надеюсь, ты помнишь, что предстоит тебе сделать до того срока, который ты сам указал?
   - Прекрасно помню, но всякое может случиться... Возможно, я появлюсь раньше, если обстоятельства сложатся не в мою пользу, - с этими словами Джехути протянул Гвидиону серебряную цепочку с амулетом, центр которого украшал карбункул (2). - Наденешь его на младенца.
   - Я буду ждать тебя, Хранитель, - с неожиданной для него учтивостью поклонился человек, одновременно пряча драгоценность за пазуху. - А может, Джехути, тебе лучше не оставлять свой пост? Ты ведь знаешь, никто в полной мере не сможет заменить тебя.
   Викинг, не скрывая надежду, смотрел на таинственного монаха.
   - Лучше, Гвидион, не лучше, - ответил Джехути, - решение уже принято, мой наместник готов. И помни - никто не должен об этом знать!
   - Да будешь ты жив, здоров и могуч, Хранитель! - вновь поклонился Гвидион и исчез, оставив после себя лишь едва слышный хлопок воздуха, который вмиг заполнил пустоту.
   Древний Архонт остался один. Он бесшумно приблизился к стене, плавно перешагнул на нее и неспешно пошел вверх. Теперь стена стала для него полом. Остановившись у края бездны, Он всмотрелся в нее, все дальше и глубже в будущее погружая взор. Несколько раз Он порывался отшатнуться, но сдерживал себя. Увидев все, что было возможно, Архонт опустил голову. Как и раньше далеко не все видения пришлись Ему по душе.
   Потоки света из-под капюшона рассеяли тьму Хаоса и навеянные им видения. Бездна перед Ним заколыхалась, словно зыбкий мираж, и превратилась в зеркало. Джехути откинул капюшон и стал вглядываться в свое отражение. Правильное лицо обрамляли пряди темных волос без тени седины. Все осталось по-прежнему, кроме блестящих золотых глаз, полных тем, что люди обычно называют мудростью... Они будто бы стали еще старше с тех пор, как Он смотрел на себя в последний раз. Они давили, пронзали, высасывали саму жизнь. Они были словно бездна вокруг... Они и являлись частью этой бездны. Поэтому Архонт всегда прятал их под капюшоном, и мало кому удалось видеть Его истинные золотые глаза, встретиться с Его взглядом, который мог погубить любое существо Незавершенных миров.
   Зеркало исчезло так же загадочно, как появилось, но тут с Джехути начало твориться невообразимое. Лицо, которое Он видел перед собой совсем недавно, превратилось в маску, коей оно и было на самом деле, - потускнело, высохло и осыпалось. Одежды тотчас обветшали и сползли, открывая истинный, демонический облик Архонта. И золотые глаза уже не казались глазами. Остались только две яркие щели, словно изнутри темного шатра кто-то кинжалом вспорол ткань, чтобы пустить внутрь лучи солнца. Ничто больше не напоминало о Том Джехути, который явился пред очами Великого мага Гвидиона. В эту минуту Архонт словно слился с бездной в единую тьму.
   Не задерживаясь долее у края Хаоса, Он, словно темный призрак, спустился со стены, подошел к полусгнившей лежанке и лег. С чуть слышным шелестом отовсюду к Нему заскользили бесчисленные тени Его двойников. Он собирал Свое разрозненное сознание воедино, обрекая Незавершенные миры на будущее с другим Хранителем.
   Близилось время новой жизни...
  

Книга первая. Астральный удар

  

1

  
   "Надобно знать, что все те, которые называются в народе колдунами, а также и те, которые занимаются кудесничеством, заслужили смертную казнь".

"Молот ведьм" (3).

  
   1236-й год от Рождества Христова. Франция весьма многообразна. Было в ней и нечто загадочное и, одновременно, открытое взору каждого. То она ощетинивалась копьями, то раскидывалась по ниве охапками свежескошенной пшеницы или повисала спелыми виноградными кистями на тонких лозах. Два или три раза в год здесь случались войны, всенародные праздники, а то и жестокие массовые казни. В каждом событии участвовали и стар и млад, но не было в людях беспричинной озлобленности и жажды насилия. И даже если шли они стена на стену, рубились в страшной сече, поливали землю своей и чужой кровью, отвоевав, отгуляв и отсмотрев положенное, все без исключения возвращались по домам, чтобы предаться кто труду, а кто и дальнейшему веселью. Кому как судьбою положено.
   Чем же таким выделялась Франция из своих исконных соседей? И воевали они так же, и поля у них зеленели порою на зависть самой Франции, да и законы время от времени менялись, причем как в лучшую, так и в худшую сторону. Однозначного ответа теперь не сыскать, но все же существовало во Французском королевстве нечто особенное и это - здешнее своеобразие, особый колорит, живость тела и духа, и вместе с тем почитание традиций. Каждая земля хороша по-своему, но тогдашняя Франция - не просто земля, а ее основание. И если могло что-то сравниться с этой не прописной истиной, то только привитое народу с самого детства уважение и страх перед сеньорами. И не дай бог кому-то нарушить этот священный уклад...
   Старуху везли на площадь. Маленькую деревянную клетку на нещадно скрипучей повозке по уличным ямам и ухабинам тащила пара дряхлых кобылиц. Кажется, что скрипела сама старуха, которая еле помещалась в клетке.
   Толпа встречала повозку неуверенными криками "Сжечь ведьму!", а, завидев ее, постепенно смолкала и провожала старуху молча. Кто-то ее хорошо знает, многим она когда-то спасла жизнь, но присутствие на казни ведьмы являлось проявлением благочестия перед новоявленным лицом инквизиции. И чтобы не оказаться на месте старухи, приходилось играть роль верных соратников страшного ордена. Кто-то, как это водится, проявлял чрезмерное старание, но даже он умолкал под грузом всеобщего молчания и доселе невиданно низких туч...
   Святая инквизиция возникла совсем недавно. Получив почти неограниченную власть над человеческими жизнями всего христианского мира, она старалась реализовать ее с полной силой. Папа ни за что не хотел одобрять создание подобной организации, возможно, уже заранее представляя ее будущее могущество и сложности управления. Но все решило малоизвестное покушение на его жизнь.
   Ходили слухи, что его хотела околдовать, а затем и совратить ведьма, которая прикинулась кухаркой в одном вельможном доме, куда Его Святейшество был приглашен на празднование юбилея хозяина. Папа будто бы не наелся, а, может быть, не напился, сидя за огромным столом, заваленным яствами и заставленным различными сортами лучших вин, хотя главу церкви, как самого почетного гостя, кормили и поили не скупясь. Когда стол был опустошен, а вино выпито, он, якобы, спустился на кухню, чтобы до конца утолить свой священный голод, но не учел, что там в это время может находиться совсем молоденькая девушка.
   Вот тут-то все и случилось. Поговаривали, будто сам хозяин, тоже мучимый голодом или какими-то другими нуждами, заглянул на кухню и увидел, как раздетая кухарка корчится под таким же раздетым Папой. Появление хозяина придало сил Его Святейшеству, и он с криком оттолкнул от себя мерзкую ведьму. О ведьме с тех пор ничего не известно, а вельможа, говорят, умер от сердца, не прожив после досадного происшествия и дня.
   Чуть позже Папа вроде бы дал обет, что сделает все возможное для полного искоренения ведьмовской нечисти, и через четыре года усиленных приготовлений возникла сработанная на славу Святая инквизиция. Стоит отметить, что она существовала и раньше под началом Ордена доминиканцев, только без особых полномочий, и не имела сколько-нибудь известного названия.
   В Бургундии инквизиция появилась совсем недавно, но уже успела неплохо заявить о себе, даже на зависть самой католической церкви, на воскресные мессы которой никогда не приходило столько народу, сколько его было сегодня на дороге к городской площади. Нынешняя казнь в который раз подтверждала могущество доминиканцев. Народ уже привык приходить и провожать несчастных в последний путь огня...
   Чуть раньше, когда повозка со старухой только выезжала со двора тюрьмы, что находится на окраине города, ласковое майское солнце на безоблачном небе согревало дорожную пыль, а весенний ветерок поднимал ее в воздух. Ничто не предвещало непогоды, но вот неведомо откуда появились серые тучи и заслонили небосвод. И чем ближе повозка приближается к площади, тем тучи становятся более темными и угрожающими.
   Ветер утих, стало душно, - погода предвещала грозу, но грома еще никто не слышал. Людские крики в сторону повозки почти прекратились, а те, что еще продолжали звучать, потонули в оглушительной тишине. Тучи, словно живые, колыхались над самыми крышами невысоких городских построек, отчасти скрывали башни монастыря и ратуши, а огромный замок герцога Бургундского как будто превратился в мрачные развалины, ибо видно было только нижнюю часть его стен.
   Народ с напряжением и ожиданием смотрел вверх - если пойдет дождь, казнь отложат. Многие хотели этого, молились об этом, мало беспокоясь, что промокнут и не сразу попадут домой, мешая друг другу разойтись. Они очень хорошо помнили доброту старухи, ее сострадающие глаза и умелые руки.
   Погонщики и охрана торопились. Нужно совершить казнь до грозы.
   Старухе сделалось невыносимо страшно и одиноко. Только она одна не думала о спасительном дожде. Ей вдруг захотелось вновь, хотя бы в последний раз, увидеть солнце, но нависшее над городом непроницаемое одеяло не оставляло никакой надежды. На старухе были грязные лохмотья. Угловатое лицо испачкано тюремной грязью, седые волосы спутались, словно пакля, и закрыли левую щеку, руки, обтянутые тусклой кожей, вцепились в железные прутья, но старуха даже не чувствовала своих окровавленных пальцев с вырванными ногтями.
   Она с надеждой на скорый исход воззвала к небу и сильнее сжала ладони на прутьях. По телу тут же растеклась драгоценная боль, - единственное, что у нее осталось. Она была такой сильной, что вытеснила из головы ненавистный скрип. Однако боль быстро прошла, оставив лишнюю усталость, а скрип вновь заполнил всё существо старухи. Ей показалось, что она опять находится в своей камере. Ее обуял ужас, и, позабыв обо всем, она вцепилась в прутья окровавленными пальцами...
  

2

  
   "Карбункул превосходит все другие драгоценные камни своим блеском, ибо испускает во все стороны лучи, словно горящий уголь, по имени которого он назван. В глазах смотрящих он как бы горит языками пламени".

Марбод, епископ Реннский, "Трактат о камнях-самоцветах".

  
   Рауль проснулся, чувствуя, как между лопаток ручьем стекает холодный пот. Еле сдерживая дыхание, он посмотрел вверх. Черный потолок будто нависал прямо над головой, стоило только приподнять голову. Он зажмурил глаза, хотя знал, что стукнуться лбом об него можно было только подпрыгнув.
   - Опять кошмар приснился? Я услышала твои стоны, прибежала, чтобы разбудить, но ты сам проснулся.
   Женщина, чью голову только-только затронула легкая седина, присела на край лежанки рядом с Раулем и провела ладонью по его каштановым волосам, ласково коснулась щеки, покрытой аккуратно подстриженной щетиной. Слабый утренний свет сочился внутрь хижины через небольшое оконце.
   - Все тот же сон?
   Рауль взглянул на нее серыми глазами, немного отдышался и сказал:
   - Да, матушка, но я не помню, о чем он. Знаю, что тот же самый, но не помню.
   Он не врал.
   - И очень жуткий, - добавил юноша, закрыв глаза. Как такое может быть, думал он, что не помнишь сна, но точно знаешь, страшный он был, веселый или тоскливый? Нет, не знаешь, осенило Рауля, но остается след от увиденного. После хорошего сна не бывает чувства, словно тебя сбросили в пропасть.
   - Ну, ничего, ничего, это пройдет, а ты поспи еще. - Мать поправила прикрывавший сына кусок плотной льняной ткани и вышла наружу.
   Раулю не спалось, хотя чувство панического ужаса, оставленное сном, постепенно развеялось. Юноша повернул голову на бок и стал рассматривать внутреннее убранство хижины. Небольшое и даже тесное помещение было увешано пучками трав, настенная полка заставлена глиняными и деревянными баночками с мазями, настойками и молотыми растениями. У окна стоял небольшой стол, у дальней стены притулилась матушкина лежанка, рядом с которой возвышалась прялка - самый высокий предмет в комнате. По углам были рассованы глиняные горшки разных форм и размеров, дрова, и стояла большая корзина с древесной корой для растопки. Рауль знал, что в столь раннее время мать уже вовсю занималась завтраком. Она всегда вставала чуть раньше солнца, а он чуть позже.
   Летом еда готовилась вне хижины под камышовым навесом между двух осин. Навес спасал огонь от дождя, а зимой очаг переносили внутрь и, обложив булыжниками, зажигали прямо здесь, на земляном полу. Мать говорила, что когда-то пол был деревянный и даже очень добротный, но огня на нем не разведешь, поэтому дерево пришлось снять и приспособить на дрова.
   Если огонь разводили внутри, то он награждал жильцов не только теплом. Сейчас надобности в очаге не было, зато зимой в хижине целый день стоял легкий удушливый дым, спрятаться от которого можно было только снаружи или лежа на низких лежанках. Снаружи, конечно, лучше всего, но на мороз не очень-то и выбежишь. Слава богу, что большая часть дыма вытягивалась через небольшую дыру в потолке, зато к ночи ее затыкали, а раскаленные булыжники грели не хуже открытого огня. По весне мать с сыном чистили потолок и стены от копоти, но с годами грязь настолько глубоко въелась, что вывести ее не удавалась ничем. Рауль задремал, вспоминая долгие зимние вечера, когда он мастерил силки, а мать изредка постукивала веретеном, раскручивая его шустрыми пальцами.
   О, этот вечный запах копоти, даже во сне! Но через него пробился едва уловимый аромат свежего костра и мяса, которое готовила мать. Рауль проснулся от урчания в желудке.
   - Рауль, ты проснулся? - мать услышала жалобный скрип лежанки.
   - Да, матушка, - крикнул юноша, заправляя незатейливую постель.
   - Иди скорее, пока кролик не остыл!
   Роста Рауль был среднего. Простая серая рубаха, которую он натянул через голову, и широкие штаны (юноша не расставался с ними даже ночью) довольно нелепо смотрелись на его поджарой фигуре. Босые ноги только усугубляли это впечатление. Не спасал даже серебряный амулет на шее, который юноша предусмотрительно спрятал под рубаху.
   - Бегу, матушка! - крикнул он, успевая плеснуть в лицо холодной воды из деревянного ведра. Повернувшись к приоткрытой двери, юноша наступил на пустой горшок и провалился в черную дыру. Он запрыгал на одной ноге, пытаясь скинуть нежданную ношу.
   - Ну же, горшочек, опусти, ­­­­- взмолился он.
   Юноша с детства был уверен, что любое растение, любая вещь, все, что существует, но другим кажется неживым, будь то река, туча, дерево, камень, глиняный горшок, на самом деле живое, обладает характером, способно чувствовать и действовать (конечно, в пределах своей формы и размеров), и что с ним всегда можно договориться. Мать не могла понять, откуда в ее сыне такое трепетное отношение к вещам, ведь она его ничему такому не учила, но ни о чем его не спрашивала, и он ей тоже об этом не рассказывал, считая своим естественным свойством. Зачастую мать становилась свидетельницей того, как сын с неизменным уважением и благоговением разговаривает с вещами: хвалит или ругает, требует или договаривается, укоряет или просит прощения, иногда нежно поглаживает, - но только незаметно качала головой и ничего не говорила.
   Горшок отпускать ногу не желал, и Рауль с размаха налетел лбом на косяк.
   - Дьявол тебя побери! - выругался он и двинул ногой по стене, отчего горшок разлетелся вдребезги. ­­- Ты сам виноват. - Потирая ушибленный лоб, юноша вспомнил свои слова и замер в ожидании.
   - Рауль! - донеслось снаружи.
   "Сейчас влетит", - юноша зажмурил глаза.
   - Я тебе сколько раз говорила!
   - Ну, мама, - прошептал он, надеясь, что все обойдется.
   - Никаких дьяволов у меня в доме! - ее строгий тон не предвещал ничего хорошего. - Кролик совсем остыл. Если хочешь горячего, разогреешь сам.
   Рауль улыбнулся, но его улыбка тотчас угасла, как только его взгляд упал на земляной пол. Осколки горшка валялись у его ног. Юноша присел, бережно собрал каждый кусочек, погладил и вынес наружу, где и закопал у ближайшего дерева.
   Когда мать с сыном поели, Рауль отправился проверять силки. Он мастерил их из ткани: нарезал полосками, смачивал приготовленным матерью составом, отчего ткань делалась прочной и водонепроницаемой, и плел сеть. Для приманки подкладывал хлебную корку, крупу или овощи. Жертвы залезали под сеть, задевали хитро поставленную палочку, которая держала силки на весу, после чего сеть падала вниз. Чаще всего попадались мелкие лесные птицы, - мать тогда варила из них бульон, - но бывало, как вчера, забредали глупые кролики. С их острыми зубами ничего не стоило перегрызть сеть, но ушастые предпочитали биться в ней почем зря. А может быть, думал Рауль, ткань после обработки составом была ядовитой, но на язык он ее не пробовал.
   В первом силке юноша обнаружил пару бившихся пичужек. Они долго не давались ему в руки, но, в конце концов, со свернутыми шеями оказались в сумке на поясе Рауля. Юноша установил силок в исходное положение и охваченный азартом охоты устремился к следующей цели. Однако второй силок оказался разодран в клочья. Рауль вздохнул, представив себе свирепого дикого кабана или крупного тетерева, но особо переживать не стал. Уже не в первый раз его ловушки становились жертвами крупных хищников. Жаль только, что создание силка - занятие долгое и нудное.
   Оставшиеся ловушки ничем особенным не порадовали. Часть из них была и вовсе пустой, зато в последней к радости Рауля бился рябчик. Этих птиц в лесу было довольно много, но они очень осторожны и еще ни разу не попадались в силки.
   Рауль возвращался, погруженный в мысли о том, как покажет матери трофей, как она обрадуется. Еще ни разу он не пробовал рябчика, но помнил ее рассказы о том, какое у них вкусное мясо, нежное... нежнее, чем у кролика. Пичуги и малиновки могли бы сравниться с рябчиком, но мяса в них хватало только на придание вкуса бульону, а все остальное - очень мелкие косточки.
   Подходя к хижине, он услышал ругань матери.
   "Интересно, кого она так?", - Рауль вовсе не удивился тому, что мать с кем-то ругается, - гостей всегда хватало, - но ускорил шаг. Мало ли что.
   - Гортензия, я тебя люблю!
   Раулю улыбнулся. Опять пришел этот тупой и вечно пьяный гончар Журден. Ходит к ним из деревни, приносит горшки и прочие полезные в быту вещи, но при этом пытается ухаживать за матерью. Рауля передернуло. Журдену было лет тридцать, а он лип к женщине, которой годился в сыновья. Зато мать всегда принимала его подарки, и этого Рауль понять не мог. Может, у них любовь такая?
   Теперь голоса доносились из хижины.
   - Постой ты, черт волосатый... Что ты делаешь?!
   - Гортензия, любовь моя, наконец-то мы наедине.
   - Ну и что? Даже не надейся...
   - Но я же тебя люблю!
   - Убери лапы, а то я закричу...
   Рауль был уже рядом с хижиной, когда услышал шум борьбы и звук грузного падения на лежанку, от которого та затрещала.
   - Кричи... тебя все равно... никто... не услышит.
   - Ах ты, мразь... Сейчас Рауль придет... он тебе...
   - И что он мне сделает... твой щенок?
   - Убью!
   Рауль появился в дверном проеме и сразу бросился на обидчика, повалившего мать на лежанку. Юноша схватил Журдена за руку, которая была толщиной с бедро Рауля, и попытался оттащить, при этом пиная его по заднице то одной ногой, то другой.
   - Ах ты, щенок...
   Здоровенного Журдена невозможно было поднять, но он уже сам пытался встать, чтобы задать Раулю взбучку. Мать юноши изо всех сил старалась скинуть увальня с себя, и когда он почти встал на ноги, то получил сильнейший удар ногой в причинное место. Журден мгновенно сложился пополам, задев плечо Рауля огромной лысеющей головой. От толчка юношу откинуло назад к двери, и он уже второй раз за сегодня ударился о косяк, только теперь затылком. В глазах потемнело, темнота заискрилась, но уже через несколько ударов сердца Рауль вновь мог видеть. Ничего не изменилось. Журден все еще стоял согнувшись и мычал. Длинная слюна свешивалась с его губ и тянулась почти до самого пола. Гортензия сидела на лежанке, подтянув к себе ноги, и не могла понять, что же произошло.
   Журден в той же позе разогнул руку и вытер слюни, после чего сипло произнес:
   - Ну все, хана тебе, ублюдок.
   "Причем здесь я?!", - пронеслось в голове Рауля, ведь это не он ударил Журдена в пах, но возмущаться было поздно. Журден вытащил из-за пояса широкий нож и пошел на Рауля. Мать закричала, а Рауль не знал, что делать. Его обуял ужас, ноги приросли к земле. Он пытался поймать взгляд Журдена, но в скудном освещении хижины не мог разглядеть даже выражения его лица. Больше всего юноше хотелось убежать.
   Гортензия с криком вскочила, но нож повернулся в ее сторону.
   - Стой, любовь моя, - самое страшное, что слова звучали совершенно искренне. - Ничего плохого я ему не сделаю. Только уши укорочу.
   Свет из окна упал на лицо Журдена, и Рауль разглядел на нем пьяную ярость. Как ни странно, это придало юноше смелости. Он огляделся и схватил палку, по всей длине которой были приделаны металлические полосы. Мать с ее помощью обивала мелкую сушеную траву и ветки, отсоединяя листья от стеблей. Не успел Журден повернуть голову к Раулю, как получил еще более сильный, чем в пах, удар по затылку и рухнул на пол.
   Боясь подойти слишком близко, Рауль спросил:
   - Матушка, я его не убил?
   Журден лежал очень мирно, как будто сладко спал, но палка в руках Рауля и его перепуганный вид вряд ли могли внушить кому-то спокойствие. Вот и Гортензия, закрыв лицо руками, сначала посмотрела большими глазами на сына, и только затем наклонилась к своему ухажеру. Тот не думал подавать признаков жизни, поэтому мать безбоязненно приложила голову к его груди.
   - Нет, не убил, - выдохнула она.
   - Слава богу, - прошептал юноша, а внутренний голос вставил: "А надо было". - Что теперь делать-то?
   - Надо его на воздух вытащить, - мать попыталась поднять Журдена.
   - Мы его не поднимем, - заключил Рауль, отставив палку, предварительно погладив ее с чувством глубокой признательности. - Пусть здесь лежит. Проспится и уйдет.
   - Да, да, - согласилась мать, - пусть поспит. Пойдем, там у меня похлебка свежая, должно быть, горячая еще.
   Они вышли наружу, мать налила в миску бульон и подала Раулю вместе с овсяным хлебом. Юноша заметил, что, как и у него, руки матери мелко подрагивали. Чтобы скрыть волнение она постоянно пыталась их чем-то занять, то щепку подберет, то ложку в десятый раз поправит, как будто неровно лежит, то платье на себе одернет. Наконец, она села на бревно и задумалась.
   За все время, пока Рауль ел, они оба не произнесли ни слова, находясь под впечатлением от происшедшего. Юноша почти не чувствовал вкуса похлебки. Такого с ним еще не случалось. Тихая и размеренная жизнь в лесу была вдруг нарушена, и Рауль не знал, как к этому отнестись. В его голове крутилась единственная мысль: "Почему все это с ними произошло?", но и она сводилась к неутешительным вопросам: "Что им было сделано неправильно, и могло ли быть лучше?" Он понял, что отчаянно боится этого увальня и со страхом ждет, когда тот проснется. Он впервые в жизни почувствовал страх за свою жизнь, за жизнь матери. Такое открытие аппетита не прибавляло.
   - Ты хоть сумку-то сними, - посоветовала мать, когда Рауль, наконец, справился с едой.
   - А? И правда, - согласился он. - Я и не заметил.
   Сумка так и висела на его плече, набитая... Тут Рауль вспомнил о своем трофее.
   - Матушка! - загадочно позвал он.
   - Что, Рауль?
   - Смотри, что у меня есть...
  
   Ухажер проснулся ближе к вечеру. Потирая шишку на затылке, он вышел из хижины и нестройным шагом направился к навесу. Горел небольшой огонь, дым стелился по земле, облегая ноги Журдена. Мать с сыном настороженно следили за его приближением, причем Рауль еще днем зашел в дом за палкой, и теперь она неприметно лежала в траве рядом с юношей. Чем черт не шутит, ведь широкий нож теперь был, как и раньше, заткнут за пояс хозяина, хотя Рауль точно помнил, что Журден выронил его, когда получил по голове.
   - Гортензия, жрать хочу! - изрек Журден, и у Рауля немного отлегло от сердца. Мать засуетилась, подала ложку и хлеб, налила в миску похлебку с ножкой рябчика. Рауль одну съел еще днем, а другую мать отложила, полакомившись грудкой и крылышками. Эта странная щедрость не очень понравилась юноше, но перечить воле матери он не стал. Может быть, у них любовь такая. Что такое любовь, Рауль не знал, но, начитавшись Евангелия, приблизительно представлял, что это, и как бывает.
   Ничего против Журдена Рауль не имел. Хороший мужик, когда трезвый или не сильно пьяный, раз в несколько дней приносил горшки, одежду. Мать с Раулем изредка и сами ходили в деревню, если вдруг надо было что-нибудь срочно приобрести, но чаще всего на это вызывался гончар. Никто его не заставлял, сам хотел.
   Журден поел и, поблагодарив мать, ушел. На Рауля за все время он ни разу даже не взглянул, и у юноши мелькнула мысль, что гончар все прекрасно помнил. "Ничего, - подумал Рауль, - следующий раз неповадно будет руки распускать. Пусть знает, кто здесь главный".
  
   Моросил мелкий дождь, и невесомые капли еле слышно бились о кривое, всё во внутренних разводах, стекло. Матери Рауля его подарила одна престарелая баронесса, тайком ездившая сюда лечить свою подагру. Юноша сидел на лежанке и при неверном свете наступающих сумерек читал травник, написанный неизвестным знатоком или кем-то переписанный. Всего несколько листов пергамента, но Рауль уже который раз с интересом их перечитывал. Мать говорила, что записи не стоит воспринимать всерьез. Он и не воспринимал, зато пока читал, не переставал смеяться. Чего стоили, к примеру, такие строчки: "Настой базилика открывает закупорку в мозгу и избавляет от воды в голове" или "Жир козы помогает тому, кто отравиля шпанскими мушками" и так далее в том же духе. Находились "дельные" советы, которым трудно было не поверить: "В виде отвара безвременник помогает при заложенности груди" или "Северная слива слабит хуже, чем другие сливы, но хорошо лечит болезни кожи, если натереть".
   Дождь усиливался. Веселое настроение покидало юношу вместе с уходящим днем, на душе почему-то стало тревожно. Ни травник, ни ливень за окном, который он так любил, уже не помогали. Рука наткнулась на амулет на шее. У Рауля возникло такое чувство, что кусок серебра с камнем и есть причина непонятной тревоги. А, может быть, и еще что-то, не зря все силки оказались пустыми, когда он недавно ходил их проверять...
   Амулет существовал всегда, сколько юноша себя помнил. Формой тот походил на шестиконечную звезду, только ее лучи были искусно затуплены. На каждом луче выгравированы непонятные символы: несколько разных крестов, обычных и с загнутыми в разные стороны крестовинами, голова быка, лучистое солнце, еще какие-то знаки, - конечно, ни сам Рауль, ни его мать толком не знали их названия. В центре амулета располагался прямоугольный кабошон темно-красного цвета, судя по всему, карбункул. По словам матери, драгоценность подарил ей отец Рауля, когда вернулся из похода на Восток в 1205 году (4). Он попал тогда в пехоту к вассалу герцога, и амулет ему достался в качестве трофея. "Вещица стоимостью в целое состояние оказалась у простого пехотинца! Что уж говорить о богатствах самого герцога..." - удивлялся Рауль, ну тут же забывал о своих мыслях. Богатство у него не ассоциировалось ни с властью, ни с достатком, жаль только, что у герцога самых разных амулетов, наверное, огромное количество, и он может любоваться их красотой хоть целыми днями.
   Юноша чуть ли не с нежностью сжимал амулет в руке, но пальцы не смогли до конца охватить драгоценность. Рауля всегда удивляло то, что мать так мало рассказывает ему о своем прошлом, об отце, о том, почему они живут вдвоем в лесу, а не с другими людьми в деревне или в городе. Он периодически вызывал ее на разговор, а она как-то чересчур поспешно, словно заученно, отвечала на его вопросы и, когда дело доходило до обстоятельных подробностей, умело переводила разговор на худую одежду, недостаток дров, небывало холодную зиму и еще на многое, что он и так прекрасно знал. Со временем он понял, что есть какая-то тайна, которую мать от него тщательно скрывает. Раньше это не приходило ему в голову, да и был он тогда совсем мальчишкой. Сегодня он решил все выяснить. Если получится...
   - Матушка, почему мы живем в лесу, в этой избушке? - начал он вопросом, который задавал уже бессчетное множество раз.
   Мать в это время чистила горшки. Она уже привыкла к таким вопросам и не ждала чего-то необычного.
   - Так получилось, сын мой, нужда заставила.
   - Сколько лет мы... то есть вы, тут уже живете? - он давно знал, что ответит мать, но обстоятельства требовали начинать с самого начала. Какие именно обстоятельства вызвали его неуемное любопытство именно сегодня, для него оставалось загадкой, да он не особенно и задумывался.
   - Как только родила тебя, так и пришла сюда.
   За ее словами он почувствовал улыбку. Игра с сыном в вопросы и ответы веселила мать, отчего Рауль только хмурился.
   - Неужели, матушка, это со мной как-то связано?
   Вопрос был совсем новый.
   - С чего ты такое выдумал? - что-то в голосе матери его насторожило.
   - Я не имею представления, матушка, но кажется мне, что так оно и есть. Вы сами говорили, что пришли сюда сразу, как только я родился. Раньше у меня и в мыслях не было ничего такого, а теперь я даже и не знаю...
   А ведь он, в самом деле, так думал! Не заходит ли он слишком далеко? На лучах амулета отразилась часть избы и спина матери. Была, не была...
   - Да, я родился - и вы почему-то поселились здесь! - почти выкрикнул он.
   - И еще... вы никогда толком не рассказывали о моем батюшке, - совсем тихо добавил он.
   Рауль чувствовал, что идет по тонкому льду. Ему вдруг стало совсем не по себе.
   - Я же говорила тебе, сын мой, что он умер незадолго до твоего рождения, - ответила она, пытаясь держать себя в руках, но горшки всё равно стали биться друг о друга чаще и сильнее.
   - Матушка, вы всегда так говорите, но ведь это не все? Расскажите мне, я уже взрослый и должен знать истину, которую вы... скрываете.
   У Рауля даже руки вспотели. Никогда он еще не был настолько нагл, чтобы допрашивать собственную мать. Как ни странно, особых угрызений совести он не испытывал.
   Она отложила посуду и повернулась к сыну. Мимолетно встретилась с ним глазами, затем подняла взгляд к потолку, словно боролась с собой. Наконец, она решилась.
   - Хорошо, сын мой. Я расскажу тебе все, как есть, но вовсе не ты явился причиной моего переселения в этот домик... не совсем ты. Раз уж тебе скоро восемнадцать, то ты должен знать все, - мать дала себе передышку, поправив черную с редкой проседью прядь. - Нужно было давно тебе все рассказать... Мне тогда было уже сорок лет, - начала она, - но детей Бог не дал...
   Ее голос вдруг сорвался. Она прокашлялась.
   - Нет, расскажу с самого начала, - прошептала она и склонила голову, как будто хотела скрыть от меня лицо.
   Рауль сидел, стараясь не шевелиться. Обычно он всегда беспокоился о матери, был чуток и отзывчив, но сейчас юноша решил, что так будет лучше. Пусть знает, что он уже взрослый.
   Наконец, она немного успокоилась.
   - Мой муж погиб в одной из первых войн с еретиками (5). Я жила одна, но постоянно думала, что вот-вот распахнется дверь, и он зайдет... но он так и не пришел, - в ее голосе скользнула печаль.
   "Откуда же тогда взялся амулет?" - подумал Рауль, но перебить мать не решился.
   - Уже тогда вся округа знала, что я владею даром исцеления прикосновением, и ко мне многие приходили. Но как раз восемнадцать лет назад началась охота на ведьм и колдунов. И хоть я не считала себя ведьмой (и сейчас не считаю), для церкви было достаточно и того, что я делала.
   Мать ненадолго замолчала, погружаясь в воспоминания. Сын терпеливо ждал.
   - Меня спасло то, что через нашу деревню в то время проезжал старый герцог, да примет Господь его душу. Незадолго до этого я вылечила его сына, нынешнего герцога, от какой-то детской хвори, сейчас и не упомню, вот он и предупредил меня об опасности, а заодно и дал разрешение поселиться в его старом охотничьем домике - никто не осмелился бы меня здесь разыскивать. Так оно и случилось. Вечером, сразу после того, как герцог со свитой покинули нашу деревню, я собрала нехитрый скарб и отправилась в лес.
   Тут мать замолчала и опустила глаза.
   - Я вышла на крыльцо, где и наткнулась на корзину... с младенцем...
   В груди у Рауля похолодело, он шумно сглотнул - и вдруг понял, что ожидал именно такого ответа. Она встала и подошла к маленькому окну.
   - Да, это был ты. Малютка, которому не исполнилось еще и месяца. Кто твои настоящие родители, я не могу сказать, но белоснежные пеленки и дорогой амулет, которые были при тебе, могли принадлежать только кому-нибудь из свиты герцога.
   Она несколько долгих минут просто смотрела в окно, - дождь струился по стеклам, - затем повернулась к юноше, который сидел, сжимая амулет в руках.
   - Может статься так, что твои родители нарочно оставили тебя мне, зная, что я ухожу далеко от людских глаз. И впрямь, ни меня, ни тебя никто здесь не искал... Я сразу решила, что твою мать разыскивать тоже не стану, взяла корзину, какой никакой скарб, прихватила козу и пришла сюда. - Она печально улыбнулась. - Скоро ты захотел кушать, но кормить тебя мне было нечем. И тогда я стала поить тебя молоком, которое давала коза... - Женщина смахнула слезы. - Так ты и жил сперва, но потом стал хворать - тебе не хватало матери. Я не знала, что делать, и мой дар не мог тебе помочь. - Она перешла на шепот. - За это время я очень полюбила тебя, но от беспомощности не знала, что делать. Когда ты забывался сном, который становился все длиннее и глубже день ото дня, я поначалу сидела с тобой, а потом в отчаянии отправлялась бродить по лесу. Однажды нашла родник. Непонятно, откуда он взялся, столько раз проходила там, но его не было. Надо думать, погруженная в свое горе, я его просто-напросто не замечала... Почувствовав его силу, козье молоко я стала смешивать с родниковой водой. И вскоре ты оправился...
   Они сидели в сумерках, каждый думал о возникшем между ними разладе. Дождь кончился, в окно заглядывал мрак наступившего вечера. Она зажгла свечу, и стало светлее. Рауль открыл глаза и взглянул на нее, а она смотрела на него. В ее взгляде было столько любви, нежности и заботы, что сердце Рауля едва не оборвалось.
   - О, матушка, простите меня! - в раскаянии он бросился к ней. - Я так перед вами повинен, и для чего я только все это затеял!
   Она обняла его и сквозь слезы произнесла:
   - Ничего, ничего, сын мой, ты уже взрослый, пришла пора тебе узнать обо всем. Это я повинна, нужно было раньше рассказать, пока ты еще дитем был.
   - Матушка, я люблю вас. Кроме вас у меня больше никого нет, - говорил он, - и другой матушки у меня тоже нет.
   - Я тоже люблю тебя, сынок. Без тебя я была бы совсем одинока. И не было бы мне жизни.
   Так, рыдая в объятиях друг друга, мать и сын сидели еще долгое время. В эту минуту между ними уже не было никаких тайн, и лишь загадка странного колдовского амулета так и осталась неразрешенной...
  
   Солнце приближалось к зениту. Юноша только что принес вязанку хвороста, но стоило ему бросить ее под навес, как раздался голос матери:
   - Рауль, принеси воды, сегодня у нас важные гости. А я пока приоденусь.
   - А что за гости, матушка? - спросил он, разминая затекшие руки.
   - Герцог.
   - О, черт... - в серых глазах юноши отразилось удивление. - Что же вы раньше-то не сказали?! А когда его ждать?
   - К полудню... - ответила она. - И брось поминать черта! Ну, давай, поторопись, а то скоро нагрянут. Кто их знает, этих господ, вдруг раньше надумают?
   Воду брали из родника на опушке леса. Мать говорила, что там она целебная, и поэтому не хотела пользоваться колодцем, который сын вырыл недавно у задней части хижины. Приходилось топать почти до опушки.
   В майском лесу царила приятная прохлада. Все звуки тонули в птичьем щебете, и только треск сучьев под ногами мог хоть как-то разнообразить лесное естество. Свет солнца, пробиваясь сквозь по-весеннему ярко-зеленые кроны вековых деревьев, распадался на множество светящихся лучей-дорожек, которые паутиной рассекали лесной полумрак, а свежий ветерок, внизу почти не заметный, тревожил верхушки крон, чем гонял лучики с места на место. В воздухе плавал дивный аромат лесных трав и цветущего жасмина. Осторожная белка спустилась по веткам дуба с самой вершины и внимательно посмотрела на человека. Замерла неподвижно, словно ожидая чего-то, затем сорвалась с места и резво понеслась по веткам, пока не скрылась в листве соседнего дерева.
   В другое время Рауль наслаждался бы лесом, обязательно угостил бы белку крошками хлеба, которые всегда носил с собой для таких случаев, но сейчас он ничего вокруг не замечал. Он шел и думал о том, что узнал вчера от матери. Несколько слов перевернули основу его бытия, потрясли так, что до сих пор ничего дельного в голову не приходило. Он помнил каждое ее слово, каждый жест и каждый взгляд, и чем дальше отходит от дома, тем более одиноко ему становилось.
   Еще эти странности с силками. Сегодня они тоже оказались пусты, но совершенно целехоньки, и даже приманка оставалась на месте. Утром он добавил свежей, надеясь, что хотя бы пара пичуг попадется. Позже перепроверил - ничего не изменилось. Он сказал об этом матери, но она только пожала плечами, мол, ничего страшного, поживем пока на крупе и сушеной рыбе. Было бы не так обидно, если бы птицы молчали, но они продолжали насмешливо щебетать где-то наверху.
   Деревья расступились, и яркое солнце ослепило глаза, развеяв горькие мысли. В душе юноши поселились непривычные в последнее время спокойствие и легкость. Сейчас, после того, как он будто снова пережил вчерашний вечер, Рауль осознал, как сильно любит его мать. И еще... Еще она его простила! За то, что он заставил ее пробудить давно похороненные в нагромождении лет воспоминания.
   Юноша извлек карбункул на свет. При себе он носил его совсем недавно - раньше мать прятала амулет в укромном месте в хижине. Серебро ярко сверкало на солнце, а камень почему-то оставался темным и непроницаемым. "Странно, - удивился Рауль, - как будто и не карбункул вовсе". Он вновь спрятал амулет под рубаху, не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил у него такую драгоценность. Люди здесь бывали не часто, если не считать Журдена, но случиться могло всякое...
   Вот уже и опушка. В неглубокой впадине, окруженная камнями и осокой, искрилась родниковая чаша. Юноша наполнил деревянные ведра, при этом почувствовал подступающую жажду, и чтобы не портить набранную воду, наклонился к роднику и прикоснулся губами к его искрящейся глади. В глубине из маленькой расщелины между камнями еле различимо бился прозрачный водяной вулканчик.
   Неожиданно амулет выскользнул из-за пазухи и, повиснув на цепочке, погрузился в родник. Раздался резкий шипящий звук, как будто на пылающие поленья пролили воду, горячий пар обжег шею и лицо юноши. Рауль хотел отпрянуть, но не смог, - амулет словно вмерз в воду, не давая поднять голову. Когда пар рассеялся, юноша увидел, что родник уже и не родник вовсе, что не вода там, а проем в мир иной. И сквозь этот проем смотрит он на человека с золотыми глазами, да так близко! А тот смотрит на него, и сквозь него, и куда-то еще дальше... Окно вдруг покрылось сетью трещин, лопнуло, но осколки даже не задели Рауля, потому что были не настоящие. Возникла бездна, в глубине которой клубился черный дым. В ушах юноши шумело от приливающей к голове крови. Цепочка врезалась в кожу, и ничего не оставалось, как смотреть в черноту. Внезапно Рауль почувствовал запах дыма и увидел всполохи оранжевого пламени. Картина в глубине того, что совсем недавно было родником, приняла форму гигантского костра, какого юноша и представить себе не мог, и шум в ушах уже не просто шум, а гул бушующего адского пламени.
   В огне он увидел человеческое тело, привязанное к столбу. Хотелось закричать, но горло словно парализовало. Привязанная к столбу, извиваясь и подтягивая под себя ноги, беззвучно кричала ободранная старуха, в которой Рауль узнал любимую матушку.
   "Господи, спаси меня!", - раздался полный ужаса и боли крик родного человека.
   - Я спасу вас, матушка, спасу! - беззвучно зашевелились его губы, высушенные нестерпимым жаром.
   "Рауль, помоги мне, спаси меня!"
   Старуха на столбе стала неистово дергаться в попытках освободиться. Но бежать было некуда, со всех сторон бушевал огненный шторм. Пламя принялось за почерневшие ноги...
   Мать больше не кричала, скрытая дымным саваном. И тут Рауль услышал что-то еще. "Смерть ведьме!", - донеслись до него Голоса сотен невидимых людей. Крики постепенно нарастали, пока полностью не утопили сознание юноши.
   "Смерть ведьме! Смерть ведьме! Смерть..."

3

  

"Не моли о любви, безнадежно любя,

Не броди под окном у неверной, скорбя.

Словно нищие дервиши, будь независим -

Может статься, тогда и полюбят тебя".

Омар Хайям.

  
   - Как же так, что это?! Рауль, сынок, что с тобой приключилось?
   Кто-то тряс его за плечи. Он открыл глаза и встретился с ярким светом, к которому пришлось некоторое время привыкать. А затем... он увидел мать. Затылком он почувствовал, что лежит на мягкой траве, хотел что-то сказать, но во рту пересохло.
   - Ты так бледен, мальчик мой, что случилось? - ее глаза тревожно осматривали его.
   - Матушка, - прошелестел он, с облегчением осознавая, что жив... она жива! - Я видел, как ты...
   - О, пречистая дева, совсем запамятовала, - она бросилась к роднику. Набрав в ладони воды, хотела плеснуть ею в лицо сына.
   - Нет! - отпрянул он, прикрывая амулет на груди. - Подожди! Дай просто попить.
   Спрятав амулет за пазуху, и, на всякий случай, придерживая рубаху рукой, он приподнялся на локте и приник к ладоням матери. Сразу же стало легче, он окончательно пришел в себя, хотя чувствовал сильную слабость. При помощи матери он прислонился к ближайшему дереву и попросил воды еще. Губы горели и как будто распухли, но когда он дотронулся до них языком, ничего особенного не заметил, - губы как губы и даже немного прохладные. А вот жажда и не собиралась отступать. Мать напоила его. Смахнув воду с подбородка, Рауль задумался, как рассказать ей о том, что он видел. А может быть, это ему привиделось? Он уже и не знает точно, что это было, но рассказать или, может быть, предупредить он должен. И тут он вспомнил, что в последнее время видел точно такие же сны. Жуткие видения о смерти матери посещали его чуть ли не каждую ночь, но он их не помнил, а теперь...
   - Я словно услышала, что ты меня зовешь. Не думала, что с тобой может что-нибудь случиться, а вот же как... Ну, рассказывай, - попросила мать, будто бы прочтя его мысли.
   - Матушка, я видел, как вас... - У него не хватило духу договорить. Может быть, он стал жертвой солнечного удара? Или нет? Как хочется ошибиться. На миг вспомнились все подробности. - Матушка, мне кажется, что нас обоих ждет большое несчастье...
   - Какое несчастье, Рауль, что происходит? - она смотрела на него с недоумением и тревогой.
   - Нет, я не помню.
   "Как рассказать? О, боже, как матушке рассказать о том, что я видел? В роднике было что-то ужасное..." И прекрасное. Ангел с золотыми глазами... Для человека очень странный цвет. Рауль, никогда не видел ангела, но считал, что это он и был.
   Про амулет юноша решил вообще ничего не рассказывать, хотя именно он в том, что случилось, сыграл не последнюю роль. Откуда-то была уверенность, что камень ему еще пригодится. Рауль не представлял когда и как, но иначе и быть не могло. Доводы разума не имели значения для юноши.
   Женщина и юноша медленно брели к хижине. Каждый нес по ведру, мать поддерживала сына под руку. Рауль поражался ей: несмотря на возраст, его матушка - "да, именно его матушка, а он ее сын!" - сильная и волевая женщина, и даже близкая старость не могла совладать с нею. "Как я ее люблю", - думал он.
   Матушка!
   Само это слово вдруг стало для него чем-то вновь обретенным. Он словно заново постиг его смысл.
   Юноша только теперь обратил внимание на то, что его мать одета в свое любимое льняное платье, которое она носила только по праздникам.
   "А ведь у нас гости сегодня, - вспомнил Рауль. - Зачем только герцогу понадобилась матушкина помощь?" Ответа на этот вопрос пока не было, как и ответов на все остальные, которые накопились в последнее время. Солнце стояло в зените, скоро должен появиться герцог. Слабость прошла, но в душе остался неприятный осадок от пережитого. Такое было с юношей впервые, и холодящая уверенность в том, что случится что-то недоброе, не покидала.
   Вдруг Раулю показалось, что амулет под рубахой едва заметно вздрогнул, словно живой! Юноша удивился и не мог решить, верить ли своим ощущениям, слишком уж много за последние два дня случилось странных и необъяснимых вещей. Должно быть, все-таки показалось...
   Времени уже не оставалось, герцог должен прибыть с минуту на минуту. Рауль успел надеть старенькие и еще вполне сносные сабо, новые рубаху и штаны. Мать не брала плату за свое знахарство, но находились люди, которые не могли уйти, не заплатив, к тому же им невозможно было отказать. Некоторые приносили еду и вещи, и мать тоже не отказывалась. Чаще всего ничего не приносили - люди, в основном, были бедные, - но одинокой семье хватало и редких подарков, самым ценным из которых мать считала гончара Журдена. Кроме того, Рауль занимался хозяйством, ставил силки и при случае помогал матери. Она научила его грамоте, - откуда она сама ее знала, он так никогда и не удосужился спросить, - рассказывала о разных травах, лекарствах и мазях, которые делала. О том, что будет дальше, он никогда особенно не задумывался.
  
   Мать с сыном сидели на лавке под окном хижины в ожидании высоких гостей. Говорить было не о чем, вернее, не сейчас: Рауль думал о пережитом, мать, терзаемая любопытством, все же старалась ему не мешать.
   - Матушка, нам нужно поскорее отсюда уходить, - вдруг говорит он еле слышно, словно сомневаясь в своих словах. Она хотела что-то спросить, но не успела: послышался долгожданный стук копыт, и Рауль увидел, как по заросшей широкой тропе скачет отряд всадников. В таком количестве сюда еще никто не приезжал: герцог отстроил в другой части леса большой новый дом, и раз в неделю в отдалении можно было услышать собачий лай и протяжные звуки рожков.
   Всадники приблизились. Вперед выехали герцог Гуго и совсем еще молодая девушка, почти девочка. Арбалетчики остановились в отдалении и спешились. Двое вассалов сопровождали сюзерена, не отходя от него ни на шаг.
   Один из них сухощав, с маленькой редкой бородкой, при этом череп его был массивным, поэтому борода ему совсем не шла и казалась куском пакли, приклеенным к подбородку. Судя по манерам, именно он являлся лидером в паре, даже не смотря на то, что оба вассала были благородными баронами и служили герцогу изначально. Другой же вассал был слегка полноват и румян лицом, и больше всего боялся покраснеть лишний раз, ибо тогда становился похож на вареного рака. При этом его губы сливались с цветом лица и терялись на общем фоне. Такие оказии случались с бароном довольно таки часто, посему ярость его по данному обстоятельству также бывала весьма частой и бурной, и обрушивалась на всякого, кто попадался ему на пути, а тем более на того, кто являлся причиной злополучного покраснения. Во всем остальном бароны оставались преданными слугами, их знали и боялись прочие подданные герцога.
   Сам же герцог - молодой статный мужчина не намного старше Рауля. Одет он был в обыкновенный охотничий костюм. Единственное, что его отличало от остальных, кроме королевской осанки и пронзительного взгляда, это два кинжала по бокам, ручки которых были инкрустированы золотом и драгоценными камнями. Еще, пожалуй, великолепный галльский жеребец, по всему видно, недавно объезженный: он крутился под хозяином, беспрестанно фыркал и норовил встать на дыбы.
   - Мое почтение, Гортензия! - поздоровался герцог со знахаркой. - Ты как всегда неплохо выглядишь.
   Гортензия поклонилось.
   - Тп-р-ру-у, мерин. Тпру, кому сказал! - Конь под герцогом немного успокоился, не переставая семенить. - Позволь тебе представить Элоизу, мою воспитанницу.
   Он повернулся к девушке:
   - Поздоровайся, дитя мое. Эта крестьянка теперь будет за место твоего лекаря.
   - Очень приятно, - Элоиза кивнула знахарке.
   - О, госпожа, не могу поверить, что такую красавицу, как вы, мучает какая-то хворь, - Гортензия вновь учтиво поклонилась, на что девушка лишь застенчиво улыбнулась и отвела синие глаза.
   - Это мой сын, его зовут Рауль, - представила мать юношу.
   Рауль с непривычки неуклюже поклонился. Герцог скользнул по нему взглядом, а Элоиза лишь едва заметно улыбнулась ему. Такой красавицы он еще никогда не встречал. Разумеется, он видел прежде обычных девушек и настоящих барышень, которые приезжали сюда с родителями, как сопровождающие или как больные, красивые и не очень. Они для него тогда ничего не значили. Но Элоиза... Она была великолепна! Светловолоска лет четырнадцати со скромной улыбкой на устах. Смотришь на нее, и вспоминается солнечный зимний день. Только вместо холода от нее веяло теплом и нежностью.
   Сердце Рауля забилось в груди от какого-то непонятного чувства. До него вдруг дошло, что он влюбился, - иначе и не назовешь, - и лицезрел ее, не отрываясь, открыв от приятного изумления рот. Но, к его великому сожалению, она больше не интересовалась им, а беседовала с Гортензией. Внезапно девушка побледнела, с шумом втянула в себя воздух и стала валиться с седла.
   - Опять началось! - крикнул Гуго и подхватил девушку на руки. - Ведь говорил же я ей, чтобы не садилась в седло!
   - Несите ее в дом, - засуетилась Гортензия.
   - Что застыли, болваны?! Сгною!
   Услышав господина, вассалы бросилась ему на помощь, но он и без них прекрасно справился, и вскоре Элоиза оказалась в хижине.
   - Останься здесь, - успела шепнуть мать Раулю.
   Ничего не оставалось, как послушаться. Арбалетчики разбрелись по двору. С виду их не сильно тревожило состояние госпожи. Но видимость далеко не истинна. На самом деле они все были не равнодушны к воспитаннице герцога, но никто из них не мог показать свое чувство остальным. Начались бы толки, пересуды, смех за спиной. И стар и млад знали, что любой мужчина, который хотя бы раз видел Элоизу, уже не в состоянии думать ни о ком другом, а Рауль являлся заурядным молодым человеком - значит, не исключением.
   В отличие от искушенных городской жизнью гвардейцев, скрывать свои чувства Рауль не умел, ему это было невдомек. Да и кто над ним будет смеяться? А эти... пусть перемывают ему косточки в своих городах, ему-то что?
   Только теперь Рауль заметил, что среди арбалетчиков была одна девушка. Высокая, стройная, красивая, она сняла шлем, и ее черные волосы разметались по плечам. Рауль не задавался вопросом, полагалось ли девушкам быть солдатами, зато он видел, как арбалетчица вальяжно расхаживает среди мужчин. Время от времени она переговаривалась с ними, бросая на него, Рауля, странные короткие взгляды, после чего смеялась вместе с остальными. Юноша понял, что смеются над ним, но не обратил на это особого внимания. Его мысли были заняты другой - той, чей образ до сих пор стоял перед глазами.
   Он сел на лавку под окном, поближе к ней, и стал молиться: "Господи, помоги ей, сделай так, чтобы она никогда не болела, или болела, но не часто и не очень сильно. Пожалуйста, Господи! Я сделаю все, что ты попросишь!" Такая молитва могла бы кому-то показаться ребячеством, но не все ли мы порой обращаемся к Богу за помощью, не зная, как правильно это делается? Да и нужно ли молиться правильно, когда заветные слова исходят из глубины сердца? Юноша сидел, шептал про себя и думал о ней. Солдаты собрались группой и о чем-то беззаботно переговаривались. Изредка до Рауля доносился их смех.
   - Как тебя зовут?
   Арбалетчица застала его врасплох.
   - Рауль, - ответил он.
   - А меня Адель, - представилась она. - Сколько тебе лет?
   - Семнадцать.
   - Я так и думала... - сказала она. - Пошли со мной, Рауль.
   - Куда? - растерялся он.
   - Кое-что покажу. - Не став дожидаться ответа, она схватила его за руку и потащила к деревьям.
   Рауль не стал вырываться. Вдруг девушка действительно хочет показать ему что-то важное. Надо быть глупцом, чтобы оттолкнуть ее.
   Перед тем, как она затащила его под сень леса, юноша заметил обращенные в их сторону взгляды арбалетчиков. Они были не злые и не добрые, но словно насмешливые и какие-то странные. Как будто голодные.
   Она увлекала его в густые заросли, затем остановилась и положила арбалет на траву. Рауль хотел что-то спросить, но Адель вдруг взяла его за грудки и прижала к дереву своим телом. Защищаясь, Рауль едва успел подтянуть руки к груди.
   - Вы хотели мне что-то показать, госпожа, - залепетал он не в силах вздохнуть.
   "Все, мне конец, - мимолетно подумал он, ведь Адель была выше него и куда мощнее. - Что я такого сделал?!"
   - Сейчас покажу, что хотела, - замурлыкала она, после чего с силой развела руки Рауля в стороны и прижалась грудью к груди юноши. Он никак не мог понять, что происходит, и тут Адель впилась в его губы. Сначала он испытал шок, но ее настойчивые движения языком вывели юношу из ступора, он стал отвечать на ее ласки. Адель еще сильнее прижала его к дереву, Раулю показалось, что она раздавит его, но нет... пока обходилось. Он сам не заметил, как его руки очутились на ее талии и притянули к себе. Оказывается, до этого она стояла не так уж и близко! Через одежду он ощутил твердость ее грудей. Она водила ими из стороны в сторону и тихо постанывала.
   - Где ты научился целоваться? - выдохнула Адель, отклонив голову.
   - Нигде, - смутился юноша, - я еще никогда...
   Она взяла его руки и положила на свою грудь.
   - Тебе нравится?
   Даже под камзолом он чувствовал их объем.
   - Посмотри на них.
   Дрожащими руками он развязал ремешки, расстегнул пуговицы, и перед его взором очутилось два больших солнца с темными острыми сосками. У Рауля даже глаза разбежались от такого восхитительного зрелища.
   Адель взяла его ладони в свои и положила прямо на эти сокровища. Трепетная волна пробежала по ней, передалась Раулю, устремилась куда-то вниз. Он мял и целовал ее белое тело, и вдруг ощутил, как взбухают его просторные штаны. "Что будет, когда она заметит это?!" Паника чуть было не захлестнула его, но в этот миг девушка шагнула назад. Груди заколыхались, но она даже не думала их прятать.
   Адель насмешливо осматривала его. Взгляд ее карих глаз задержался ниже пояса юноши.
   - Вижу, что ты не против, - с этими словами она опустилась на колени и одним движением стянула штаны. Рауль не успел даже охнуть.
   - Ого! - выдохнула она. - Хоть ты и не писаный красавец, но этим мужланам, - она кивнула в сторону хижины, - не презирать тебя надо, а завидовать.
   Рауль словно весь скукожился, собрался в тугой комок на уровне груди, но одна часть тела не была ему подвластна, выдаваясь вперед в своем стремлении к независимости.
   Адель ласкала его губами, и Раулю ничего не оставалось, как расслабиться. Мало того, ему ужасно нравилось то, что она делает. Он вспомнил Элоизу. Она смотрела на него с немым укором, а он мог только мысленно пожать плечами. Вот она, любовь, стоит перед ним на коленях, а он ничего не может сделать, кроме как предаться ей. И самое обидное, что пожаловаться ему тоже не на что. Происходящее было похоже на самый лучший в его жизни сон. Один из тех снов, о которых не рассказывают.
   Приятное чувство усилилось. Рауль чувствовал приближение кульминации и готов был взорваться. Адель вдруг встала, приподняла ногу и оседлала его. Это было так необычно, что юноше захотелось помочь ей. Он подался вперед и под ее вскрик погрузился полностью. Дыхание девушки участилось. Но не успела она войти во вкус, как Рауля захлестнула внутренняя волна. Она бурно окатила его нутро и со стоном устремилась в самую глубь Адели. Она не сопротивлялась, просто ждала, когда волна схлынет, потом вновь довела Рауля до нужного ей состояния. Никаких мыслей в его голове к этому времени не осталось, было только одно желание - продолжать!
   Адель расстегнула свои кожаные штаны и встала к дереву лицом.
   - Теперь так, - скомандовала она.
   Юноша ткнулся во что-то нежное и упругое и попытался протиснуться.
   - Да не сюда, ниже, - пояснила девушка и рукой помогла ему найти верный путь.
   Он вновь оказался ней. На этот раз все продолжалось гораздо дольше. Он постигал ее медленно, до самого конца, потом его движения стали чаще.
   Однажды, когда юноша вместе с матерью пошел в деревню, они увидел, как на околице бык залез на корову. Рауль тогда весело засмеялся, мать улыбнулась, но тут же прогнала улыбку прочь: "Что смешного увидел, нехристь?" Теперь Рауль чувствовал себя таким вот быком и нисколько не стеснялся этого, ему даже нравилось такое сравнение. Он с силой входил в Адель, тело билось о тело, и это только подстегивало их. Девушка вскрикивала от наслаждения, вот уже он сам втянул в себя воздух и со стоном выдохнул в небо...
   Они сползли по дереву вниз, на траву, и просто лежали, пытаясь отдышаться. Рауль не спешил покидать ее нутро, но ощутимый толчок локтем заставил его встать. Она привела себя в порядок, застегнулась, подняла арбалет и пошла к дому, даже ни разу не оглянувшись и не посмотрев, идет он за ней или нет. Рауль шел.
   Когда он подошел к хижине, Адель уже вовсю чирикала с арбалетчиками, которые бросали на Рауля завистливые взгляды. Юноша вновь сел на скамью под окном и, не обращая на них никакого внимания, терпеливо стал ждать, когда мать закончит работу. И все-таки одна мысль под удары сердца билась в его мозгу: "Я был с женщиной! Я был с женщиной!.." От осознания этого ему стало так сладостно на душе, что вперемежку со стыдом, который он испытывал, вспоминая Элоизу теперь, появилось какое-то ранее незнакомое желание начать новую жизнь. Рауль не знал только одного - что в новую жизнь он уже вступил.
   Вдруг из хижины донесся звук разбитого стекла, который заставил Рауля забыть обо всем и напрячься. "Кто-то случайно задел какую-нибудь склянку, мало ли их там..." Как не пытался он успокоить себя, но сердце гулко стучало в груди, предвещая беду. Он вскочил и заглянул в окно. Своей фигурой герцог загородил весь обзор, и Рауль мог разглядеть только побелевшее от страха лицо матери.
   В это время из хижины послышались крики и ругань. Солдаты обратили внимание на шум и взвели арбалеты. Крики нарастали.
   - Ах ты, старая ведьма! - донесся голос герцога.
   Под грохот посуды на крыльце появился бородатый вассал.
   - Четверо ко мне, остальным схватить ублюдка!
   Он показал на Рауля, застывшего у окна. Кто-то толкнул приближенного герцога в спину, тот, чуть не упав, вывалился во двор, и в дверном проеме появилась Гортензия. Сзади ее схватил румяный, но она успела прокричать:
   - Беги, Рауль!
   - Заткнись! - Бородатый развернулся и ударил женщину по губам. - Схватить его!
   Рауль не знал, что произошло между герцогом и матерью, но ноги уже сами несли его прочь. Он бросился через кусты в лес. Вдогонку полетели стрелы. Две из них попали в дерево, мимо которого он только что проскочил, одна воткнулась в землю у левой ступни. Сзади затрещали ветки, сучья, кто-то ругался. Хорошо, что он успел скинуть деревянные башмаки!
   Они не смогут догнать его - он знал этот лес, как свои пять пальцев. "Но почему так, Господи, что с матушкой?" Юноша мчался сквозь лес. Он был ловок и силен. Позади все еще слышались крики, погоня не отставала, а впереди был заросший кустарником овраг. Рауль прыгнул вниз, поскользнулся на выступающей глине и скатился по крутому склону. Встал... и чуть ли не закричал от боли в ступне. Подвернул, но не сильно, вроде бы ничего страшного.
   Из оврага выводило несколько путей. Противоположный склон был пологим. Юноша, прихрамывая, побежал к ручью. Теперь нужно идти тихо, чтобы не тревожить кусты. Он вошел в поток с цветущими заводями, который змеился на дне оврага. Крики постепенно удалились в другую сторону. "Хорошо, что нет собак, - подумал он, - но герцог это исправит, если только я не уберусь подальше из этого леса". Раулю не приходило в голову, что не так он и важен для герцога, что никаких поисков тот мог и не проводить. Нужно лишь не попадаться на глаза тем людям, которые мог ли бы опознать юношу. И само собой, из леса, который всегда был домом, а сегодня вдруг стал ловушкой, нужно незамедлительно уходить.
   "Что с матерью? Что произошло в доме?" Только это по настоящему занимало юношу.
  
   А в доме произошло следующее...
   Элоизу уложили на узкую лежанку, после чего вассалы вышли в сени. Кроме воспитанницы герцога в некогда просторном, а ныне тесном от домашнего скарба и развешанных по стенам и углам полочек и пучков травы помещении остались только сам герцог и Гортензия. Девушка была без сознания, но, к счастью, жива. Дыхание с трудом, но прослушивалось, грудь вздымалась почти неосязаемо. Лицо ее стало настолько бледным, словно прозрачным, что отчетливо обозначились скулы и глазные впадины.
   Гортензия взяла девушку за руку, чтобы пощупать пульс: сердце билось ровно, но слабо, рука холодна, как лед.
   - Давно с ней такое? - без обиняков спросила знахарка у герцога.
   - Чуть больше месяца, - горестно вздохнул тот, - но такого приступа, как сегодня, еще не случалось. Не надо было ей садиться на лошадь. Да разве ж этакой крошке откажешь?!
   - Как же вы, Ваше Высочество, могли так запустить хворь?
   - Нет, ей занимался мой лекарь.
   - Неужели вы забыли обо мне, Ваше Высочество?! - Гортензия искренне удивилась.
   - Нет, разумеется, не забыл, но я никак не мог предположить, что у нее нечто серьезное, - Гуго виновато опустил глаза. - Бывает, что девицы нередко падают в обмороки по самой пустяковой причине... Ты знаешь, чем она больна?
   - Плохая болячка, весьма плохая, но надо проверить, - сказала Гортензия. - А теперь, что бы я ни совершала, не мешайте мне, Ваше Высочество.
   Она подошла к настенной полочке с разными склянками и взяла камедь и маленький нож. Далее она помазала камедью нежный палец девушки и сделала надрез. Выступила ярко-красная капля крови. Гортензия стала ее рассматривать, потом растерла между пальцами. Герцог внимательно следил за действиями знахарки. Опасения ее не обманули, тяжелое малокровие. Она посмотрела на герцога, собираясь сказать ему о недуге Элоизы, но крик ужаса застрял в ее легких.
   Напротив нее, там, где только что был молодой герцог, в окружении темного ореола сидел горбатый монстр. Его красные глаза жадно вытаращились на кровь, что выступила на пальце девушки, зеленоватая кожа лица была покрыта морщинами и гнойными язвами, красный язык высовывался между гнилыми зубами и словно по привычке облизывал склизкие губы. Призрачный шнур красноватого оттенка, словно тонкий канат, соединял его грудь с грудью Элоизы.
   От ужаса Гортензия отшатнулась и ударилась о полочку, которая сорвалась со стены и вместе со всем содержимым рухнула на пол. В помещение ворвались вассалы, но остановились, не увидев явной опасности для герцога. Тем не менее, они готовы были выполнить любой приказ своего сюзерена.
   Глаза Гортензии в панике заметались по помещению, пока вновь не остановились на герцоге, но тот уже был самим собой, лишь темный ореол еще не успел полностью развеяться. Герцог обеспокоено спросил:
   - Что с вами? Моя дочь в опасности?
   Гортензия совсем потеряла голову от ужаса. Увиденное ее так потрясло, что она принялась кричать на герцога, не думая о последствиях:
   - В опасности?! В очень большой опасности, негодяй!
   - Что ты такое говоришь, нищенка?! - Гуго опешил, затем его глаза полыхнули гневом. - Ты забыла, с кем разговариваешь?!
   В бешенстве вскочив, он положил правую руку на рукоятку кинжала. Гортензия прижалась спиной к противоположной стене и во все глаза смотрела на него. Вассалы не двигались с места. Наконец, он понял причину столь резкой перемены в отношении к нему Гортензии, и на его лицо наползла хищная ухмылка.
   - Ты дьявол, дьявол... Как ты мог так поступить с этой крошкой?! - шептала Гортензия, медленно сползая по стене на скамью. Ее мог слышать только герцог.
   - Отойдите в сени! - крикнул Гуго вассалам. - Ты сдохнешь прямо здесь, - прошипел он, подступая к женщине.
   Что-то во взгляде знахарки заставило его остановиться и оглянуться на окно. Приникнув к стеклу, Рауль с ужасом смотрел на герцога.
   - Убейте ублюдка! - скомандовал Гуго.
   Он хотел покончить с ведьмой сейчас, но решил, что такая смерть будет слишком простой для нее. Сначала она увидит мертвое тело своего сына, а потом... У него было, что показать ей потом.
   Вассалы, не мешкая, бросились на порог хижины, чтобы отдать приказ солдатам. Тут Гортензия упала в ноги герцогу:
   - Ваше Высочество, простите меня, Ваше Высочество! Только не сына, я никому ничего не скажу! Пожалуйста, оставьте его! - лепетала она. - Убейте меня, только его пожалейте, Ваше Высочество!
   Она разрыдалась.
   - Уберите от меня эту сумасшедшую! - взвизгнул Гуго, отталкивая женщину. - Старая ведьма тронулась умом, уже сама не ведает, что бормочет.
   Румяный кинулся на помощь сюзерену, но немного опоздал. Гортензия поняла, что от герцога ничего не добьется, проскользнула мимо вассала, но в дверях ее уже ждали...
  
   Солдаты вернулись ни с чем. Слизывая кровь с разбитой губы, знахарка удовлетворенно думала о том, что сыну удалось бежать. Не все еще потеряно, главное, чтобы они его не нашли. Пока сын на свободе, ей будет гораздо легче, что бы ни случилось.
   Элоиза так и не пришла в себя. Ее поместили между двух самых смирных и послушных коней на особенные носилки, где почти не ощущается быстрота езды - были бы опытные наездники.
   Для того чтобы Гортензия не вздумала по дороге кричать, ей в рот сунули кляп, а на голову надели мешок, после чего водрузили на коня поперек седла перед одним из солдат. Герцог был не сильно расстроен тем обстоятельством, что сын ведьмы удрал. По правде говоря, Гуго и не собирался во что бы то ни стало разыскать юношу, его ждали иные развлечения.
   Отряд ехал по ухабистой и неровной дороге в город. Торопились - нужно было поскорее доставить хворую воспитанницу и знахарку, а потом, может статься, Его Высочество все же пошлет отряд на поиски ее отпрыска. Герцог же, предвкушая некую особую расправу над пленницей, беззаботно беседовал с приближенными.
   "Ничего у вас не выйдет, Господь не позволит", - устало думала Гортензия, трясясь на лошади. У нее болели ребра от неудобной позы, но мысли о сыне помогали держаться из последних сил. Она чувствовала, что Рауль жив и здоров, несмотря на кучу стрел, выпущенных ему вдогонку. Зачем только я поддалась страху? - упрекнула она себя. Теперь живой уже от герцога не вырваться.
   "И это чудовище я лечила!", - сокрушалась она, с сожалением вспоминая герцога в детстве: маленький курносый мальчик, стеснительный, послушный отцу и даже какой-то затравленный. Даже при ней герцог-отец упрекал сына в вечной слабости. И вот что из него выросло...
   "Что же со мной будет дальше?", - она, наконец, осознала, в какую попала беду.

4

  
   "Неверие в колдовство является ересью. В Библии говорится, что ведьмы существуют, а следовательно любой, кто не верит в установления священного писания, является еретиком".

"Молот ведьм".

  
   Рауль старался незаметно подойти к хижине. Он прятался за каждым деревом, за каждым кустом, подолгу замирал, вслушиваясь в звуки леса. Нога, к счастью, уже не так сильно болела, а к вечеру и вовсе обещала утихомириться. Юноша не знал толком, что произошло в доме, но понимал - мать забрали, скоро придут и за ним, если он не уйдет из леса как можно скорее и дальше. Может быть, придется податься в город. А для этого нужны деньги, которые мать скопила за годы отшельнической жизни и прятала в укромном тайнике в хижине. Хорошо, если ту никто не охраняет.
   Имелась возможность продать амулет, и денег, скорее всего, хватило бы на вполне беззаботную жизнь, но Рауль даже не помышлял об этом. Потеря амулета с недавних пор значила для него то же, что и потеря матери, каким бы кощунственным это сравнение не показалось. Нужны были деньги - тогда он сможет или хотя бы должен попытаться ей помочь. Что же, если денег в хижине не окажется, тогда ему придется продать амулет!
   Какая глупая мысль, думал он, вызволить мать из рук могущественного герцога. "Вломиться в замок, обезоружить стражу, прижать его к стенке!", - насмешливо звучал внутренний голос. Может быть, следует просто прийти к нему, упасть в ноги, и умолять, умолять, умолять... Тут же стало не по себе - придет же в голову. Какой же я гордый, думал он, смогу ли я так себя унизить? "Ради матушки, только ради матушки это стоит сделать, даже если все окажется напрасно", -вещал непостоянный голос. Будь по-твоему, согласился Рауль, но нужно сначала найти герцога, разузнать о матери, а потом уже решить, что делать дальше.
   Хижину никто не охранял. Наверное, решили, что он испугался и спрятался от них в какую-нибудь вонючую лесную берлогу, ожидая, когда они придут за ним с собаками и вытащат на свет, визжащего и пускающего слюни от ужаса.
   - Этому не бывать никогда! - в гневе прошептал.
   Ступив внутрь, юноша остановился. Все здесь напоминало о матери. Казалось, она лишь ненадолго вышла.
   Рауль решительно подошел к большой плетеной корзине, где мать запасала кору для растопки. Отодвинул ее в сторону и вынул клок войлока из щели в стене. Затем, просунув руку между бревнами, извлек кожаный мешочек с неизвестным гербом, вышитым разноцветными блестящими нитями. К счастью, деньги были на месте. Целое состояние: шесть золотых, восемнадцать серебряных и около полусотни медных монет. Да с такими деньгами можно подкупить кого угодно! И амулет продавать не придется.
   Рауль сунул кошель за пазуху, заткнул щель и поставил корзину на место. Все, теперь можно уходить. Он вышел наружу и поклонился дому. Когда поднял голову, на его ресницах блестели слезы, ибо он чувствовал, что больше никогда не увидит эту старую и такую родную хижину, место, где он провел детство, где стал мужчиной... Рауль развернулся и скорым шагом пошел прочь по заросшей тропе.
  
   Тюрьма находилась на окраине Дижона. Рядом возвышалась церковь Сен-Филибер. Красоту здания омрачала небольшая боковая пристройка, где располагался бургундский корпус инквизиции. Оставив знахарку на попечение начальника тюрьмы и дав ему короткие наставления по обращению с ведьмой, герцог прошел в пристройку.
   Гортензию бросили в одиночную камеру в подземелье. Мрак спертого воздуха нарушал слабый рассеянный свет, падающий откуда-то сверху. Но даже при нем невозможно разглядеть, как выглядело убранство темницы. А внутри нет ничего, что заслуживало бы внимания, кроме рваного гнилого матраса на сыром полу, да отхожего места в углу.
   Гортензия нащупала матрац и без сил упала на него. Боль в разбитом теле тут же превратилась в сон. Проснулась она от грохота отпираемого засова. На свет нет и намека, видимо, снаружи вечер. Дверь открылась, знахарка подняла голову, и факел ослепил ее глаза, успевшие привыкнуть к мраку.
   Их было пятеро. Двое подошли к ней, стража осталась караулить у двери, писарь с раскладным деревянным столиком расположился в углу.
   - Скажите ваше имя, год рождения и место проживания, - начал допрос неизвестный. Он стоял ближе к ней и держал факел.
   - Гортензия Гарде, родилась в 1178 году в деревне Морнизен, что в окрестностях Шалона, - глухо ответила она.
   - Недурно ответила, все бы так, - ухмыляясь, сказал допрашивающий. Писарь скрипел пером.
   - Мне нечего от вас таить, - изрекла она, приняв сидячее положение, и только тут заметила, что на стенах, почти на каждом камне, выбиты кресты.
   - Я дьявольски рад, - рассмеялся человек, но тут послышалось недовольное ворчание, и он повернулся к спутнику. - Простите, святой отец, работа, знаете ли. - К вашему сведению, Гортензия, я - начальник тюрьмы, а это - отец Гомор, генеральный инквизитор герцогства Бургундия, - представил он человека в черной рясе.
   Инквизитор вышел на свет. Гортензия хорошо знала, что стоило ей только покинуть лес, как сразу же она окажется в его руках. Поэтому для нее не стало неожиданностью присутствие инквизитора в камере. Страха она не чувствовала, только усилилась неприязнь ко всем здесь присутствующим.
   - Как видите, Его Преосвященство желает продолжить этот маленький формальный допрос, - возвестил начальник. - Итак, насколько нам известно, вы уже давно не живете в деревне Морнизен... Так где же вы проживали до сегодняшнего дня?
   - В лесу.
   - Хорошо... С какого же времени, позвольте узнать?
   - Уже восемнадцать лет.
   - Весьма любопытно, с каких таких причин крестьянке жить в лесу столько лет в полном одиночестве?
   - С сыном, - непроизвольно поправила она.
   - Пусть с сыном, все равно. Почему вы жили в лесу? - повторил он.
   Гортензии не раз приходилось отвечать на этот вопрос сыну, поэтому он не застал ее врасплох.
   - Так уж вышло, - начала она. - Наша хижина в деревне совсем обветшала, а муж мой сгинул на войне, поэтому починить ее было некому. Как раз тогда по деревне проезжал старый герцог и, увидев мою халупу, спросил, кто в ней живет. Я вышла к нему со своим младенчиком, и Его Высочество молвил, - да примет Господь его душу! - что дарит мне свой старый охотничий домик в лесу. В тот же день я снарядилась и перешла туда насовсем.
   - Какой у нас, оказывается, был добросердечный герцог! И домик подарил, и от инквизиции схоронил! - Гомор, впервые заговорив, сразу перешел в наступление. - Мне доподлинно известна причина твоего переселения, Гарде. Инквизиция уже давно имеет кое-какие сведения на твой счет. И вот, наконец-то, с милости Его Высочества, восемнадцать лет спустя, ты у меня в руках! Наконец-то закончатся твои злодеяния во имя дьявола. Что ты на это скажешь, ведьма?
   Гортензия встала, бледная от гнева.
   - Как можете вы думать обо мне такое? Разве исцелять людей - это грех?
   - Не грех исцелять людей, но при этом надо пользоваться только молитвой и крестом, а ты чем пользовалась? - голос Гомора перерос в крик. - Мерзкими зельями и дьявольской силою!
   - Я не научена исцелять крестом, но Бог дал мне другую способность, и я пользуюсь ею с Его благословения. И никогда, слышите, никогда не забываю о молитве!
   - Ты хочешь сказать - с благословения дьявола? - не унимался Гомор. - В церкви за восемнадцать лет ты тоже ни разу не была?
   - Ну, я...
   - Все понятно.
   Дальше инквизитор обратился к писарю:
   - Все вписал?
   А затем к начальнику тюрьмы:
   - Оставьте нас, сын мой, вас, должно быть, ждут другие дела.
   Тот молча поклонился и вышел.
   - Что вы хотите сделать, святой отец? Обвинить меня в колдовстве, которого я не совершала за всю свою жизнь? - совсем расстроилась Гортензия.
   - И ты еще пытаешься отрицать, что деяния твои - не колдовство, а божий дар? А может быть, ты святая, и тебе пора вознестись? Не переживай, вознесешься, я тебе в этом помогу!
   Она вытерла подолом вспотевшее лицо. Гомору тоже не мешало бы привести себя в порядок, но он не обращал на пот никакого внимания, а думал лишь о том, что с этой глупой крестьянкой почти разделался.
   И Гортензия ему помогла, решив использовать последний шанс. На самом деле он был пудовым замком на ловушке, которую приготовил Гомор.
   - Святой отец, вы изволили обвинить меня в колдовстве, но для чего тогда к колдунье приезжают лечиться такие знатные господа, как сам герцог? Сегодня он привозил ко мне свою воспитанницу, надеясь на мою "колдовскую" силу! - знахарка приняла решение молчать о своем видении герцога. От этого могло быть только хуже, но все было предрешено заранее, ибо генеральный инквизитор уже успел получить необходимые наставления от Гуго. Гомор ждал от Гортензии именно этих слов и сейчас радовался, слушая их. Удостоверившись, что писарь не пропустил ни слова, он вздохнул полной грудью, изображая печаль и праведный гнев.
   - Как можешь ты, женщина, порочить светлое имя нашего благочестивого и богопослушного герцога?! Однако это тебе тоже не сойдет с рук. Разве не ведомо тебе, что воспитанница Его Высочества серьезно больна, и даже церковь простила его, узнав, что он, - Гомор почти рыдал, - потеряв последнюю надежду, решил обратиться за помощью к... к такой, как ты.
   - Какая же я ведьма, если не сумела помочь герцогу?
   - Это случилось по воле Божьей! Он восстановил справедливость, но тебе, ведьме, этого не понять.
   - Я не ведьма. - Гортензия была полна решимости. Если бы она знала, к чему приведет ее упорство...
   - Да, в наших бумагах этого пока нет, но уже есть твое признание в колдовских деяниях. Дело за малым.
   - Я не признавалась ни в каких колдовских деяниях, - ахнула она.
   - Ну, как же! А твои речи о том, что к помощи твоей колдовской силы прибегал сам Его Высочество? Все это тщательно занесено на бумагу нашим писарем, не так ли?
   - Истинно так, святой отец, - кивнул тот.
   - Вот, а ты толкуешь, что не колдовала, - заметил инквизитор. - Ай-яй-яй, а с виду такая простая женщина, - торжествующе улыбнулся Гомор. - Тем более и церковь не посещала...
   У Гортензии все внутри оборвалось. Какой монстр, подумала она. Заговорил, ловил ее на оговорках и неверно истолковывал все ею сказанное. Чего ради она открыла рот, надеясь на людскую доброту? К тому же перед ней был божий слуга... Нужно молчать, больше от нее никто не добьется ни одного слова!
   Лицо святого отца лучилось торжеством, ведь он так легко одурачил простушку. "Сегодня выдался удачный день, - подумал он, - я угодил герцогу и с честью выполнил свой долг перед Господом! Но ликовать пока что преждевременно..."
   Еще далеки были времена, когда костер станет угрожать знатнейшим вельможам, а пока высокопоставленный доминиканец старался заслужить милость хозяина земли, которую топтал.
   - Вы, должно быть, притомились, Гортензия Гарде? Ничего страшного, спите сегодня спокойно, а нашу беседу мы продолжим завтра. У нас с вами еще есть, о чем поговорить, - Гомор вышел прочь. За ним последовал писарь, захватив принадлежности.
   Дверь захлопнулась, щелкнули запоры. Гортензия собиралась лечь, но тут со стороны двери послышался шорох. Принесли еду: воду и кусок черствого хлеба. Женщина кое-как утолила голод - во что бы то ни стало нужно поддерживать силы - помолилась и уснула.
   Ей снился ангел с мечом. Лицо его было лицом Рауля...
  
   На исходе дня 14 мая по разбитой дороге, вьющейся по безлюдному берегу реки Ду, скоро шагал юноша, одетый в невзрачную крестьянскую одежду.
   В эту пору праздные вельможи коротали время в своих замках за обеденными столами. Сервы торопились с полей к своим семьям, ибо на дорогах появлялись разбойники, которые не гнушались даже несколькими медяками. На Рауля пока никто не напал, за что он благодарил Бога и упорно продолжал путь. Несмотря на это, он старался быть осмотрительным, опасаясь встретить на всадников, которые могли оказаться людьми герцога. В течение дня ему повстречались двое. Один - судя по всему, посыльный - быстро проскакал навстречу Раулю, и юноша едва успел спрятаться в придорожной яме. Другой же оказался рыцарем, который неспешно ехал в сторону города. Рыцарь пребывал в плохом расположении духа, вслух бранился, проклиная свою злосчастную судьбу и без вести пропавшего оруженосца, которому, по всей вероятности, набило оскомину беспрерывно выслушивать причитания господина, и он решил спасаться бегством.
   Рыцарь был молод, лет двадцати с небольшим. Голубой плащ, покрывавший закованные в латы плечи, в такт с мечом и господином, безвольно болтался на понуро бредущем кауром жеребце. Забрало шлема было поднято, и оттуда то и дело доносились унылые вздохи. Рауль услышал рыцаря еще издали и спрятался за широким деревом, а тот, думая, что его никто не подслушивает, продолжал свою печальную тираду:
   - О, благороднейший барон... тьфу... почему ты так несчастен, почему тебе так не везет?.. Проклятая судьба, ты никогда не благоволила ко мне... О, любимая Элоиза, прости меня, нерадивого... О, дама моего сердца - моего позора! - я не одержал ни одной победы, несчастный! Какой я рыцарь после этого?! Ох, уйду в монастырь... Проклятый испанец, и тот сбежал от меня, ему-то я чем не угодил? Элоиза, прости меня, ничтожного, видать ничего не стоит барон де Труа...
   Так убивался несчастный рыцарь, пока не скрылся за поворотом. Рауль еще немного подождал, прислушиваясь, затем двинулся дальше.
   Недалеко от города Ду сливалась с Соной. Теперь до Шалона рукой подать, и юноша принял решение остановиться в нем на ночь, надеясь, что за это время с матерью не случится непоправимое. Благодаря ей Рауль знал, куда и в какую сторону ехать. Она когда-то обучила сына местной географии, а захворавшие посетители, среди которых встречались весьма неординарные личности, как правило, делились с Гортензией и ее сыном новостями и сплетнями, чем дополняли и закрепляли знания юноши. Собственно, поэтому Рауль не мог сильно растеряться, оказавшись один на один с судьбой. Также он знал толк в общении с людьми, хотя никогда должным образом с ними не водился, разве что бывали случаи, когда они с матерью (или он один) выбирались в деревню за необходимыми вещами или провизией, где он мог применить свои знания. К сожалению или к счастью, с таким положением дел ничего нельзя было поделать, ибо юноша с младенчества оказался лишен людского окружения, и вероятно, поэтому был лишен свойственных толпе пороков - злобы, ярости и тупости. Оставалось надеяться лишь на всеблагое время, которое волею обстоятельств могло научить его жизни в непредсказуемом мире.
   От Шалона до Дижона добраться без потери драгоценного времени не имелось ни малейшей возможности. Целые сутки требовались на это пешему путнику, а быстрый всадник доскачет всего за два часа. Оставаться долго в Шалоне Раулю было никак нельзя, значит, придется купить лошадь, благо деньги имелись. А где это видано, чтобы серв скакал на лошади по главным дорогам, не рискуя при этом отведать хлыста от первого встречного господина или быть арестованным гвардейцами?! Серву полагалось править деревенской повозкой или идти рядом с конем, и не более.
   Рауль попал в город через южные ворота как раз перед их закрытием на ночь. Он остановил первого встреченного им горожанина и справился о таверне, где можно было недорого поужинать и переночевать. Человек что-то невнятно пробормотал, показал куда-то и заторопился своей дорогой. Рауль последовал его указанию и вскоре оказался на улице, названной в честь виноделов. Уже на углу он увидел деревянное двухэтажное здание, на котором красовалась вывеска "Отдых у большого Одибье". Обширный зал первого этажа таверны занимала харчевня, где посетители могли подкрепиться и утолить жажду. Кроме того, на первом этаже располагались комнаты для гостей, стесненных в средствах, наверху - комнаты для тех, кто состоятельнее. Юноша вошел в просторное помещение харчевни. За стойкой суетился толстый, как бочонок, хозяин с круглым, утопающим в жирных складках, лицом.
   Вокруг витали восхитительные ароматы, вызывая спазмы в животе - от жаркова, яичной запеканки и добротного окорока до хорошо прожаренного цыпленка, душистого хлеба и вина. Почти все маленькие столы на четырех посетителей были заняты, кроме длинного основного стола, что тянулся через все помещение, - рядом с ним еще имелось несколько свободных мест. Отовсюду доносились непринужденные разговоры, сдобренные веселым смехом. Каждый пил и ел то, что по карману. Бродячий жонглер во главе длинного стола играл незамысловатую мелодию на странном музыкальном инструменте, названия которого Рауль не знал. Это была примитивная скрипка. Юноша порядком проголодался и не преминул подойти к стойке.
   - Чего изволите? - радушно поинтересовался толстяк Одибье. Похоже, вежливость водилась за ним от рождения, иначе обращение к Раулю могло быть совсем другим.
   - Мне бы что-нибудь поесть.
   - Замечательно! - привычно воскликнул тавернщик. - Кашу? Винца?
   - Нет, не кашу... Цыпленка, пожалуй, и кружку хорошего, но не слишком дорогого вина, - Рауль первый раз в жизни решил попробовать вина, причем сразу настоящего, а не "винца" - пойла, которое обычно пьют сервы.
   - И еще мне нужна комната до утра. Внизу.
   - Устроим! У нас как раз есть несколько свободных, - Одибье широко улыбнулся, вмиг улучшив свое мнение о неказистом постояльце, и поторопился на кухню.
   Рауль не стал садиться за длинный стол, а прошел мимо него к угловому столику, который только что освободился. Юноша сел на лавку и принялся опасливо разглядывать окружающих. По большей части народ в харчевне был подстать ему и выглядел ничем не хуже, а порой и лучше него: небогатые горожане заглянули под вечер выпить кружку-другую дешевого вина, молчаливые пилигримы сняли, как и он, комнату на ночь, а сейчас жевали кашу с луком. Тут же проводили время слуги и оруженосцы. Еще здесь обреталось несколько странных личностей в черной неприметной одежде. Они сидели обособленно и подстать юноше исподтишка изучали посетителей. Рауль про себя уже прозвал их чернявыми, причем один из них совершенно лыс.
   Кроме вышеперечисленных посетителей здесь увеселялись люди побогаче да поденежнее. На столах стояли бутылки с дорогим бургундским, молочные поросята щерили печеные морды. Веселые крики и хохот первым делом доносились от длинного стола, который по традиции занимал видный люд. Рыцари хвалились друг перед другом ратными подвигами, купцы - денежным состоянием и удачно устроенными сделками. Рауль на миг удивился, заметив барона де Труа, который одиноко сидел за маленьким столом, скрытый в полумраке. Перед ним стояли четыре пустые бутылки и одна початая. Судя по тому, что бутылки были сделаны из стекла, в них некогда хранилось одно из лучших и дорогих во Французском королевстве вин.
   - Хозя-я-ин! - неожиданно заорал барон дурным голосом. - Принеси еще пару... и-ик... бутылок. Да пошевеливайся, кому говорю, не заставляй ждать благородного рыцаря.
   Шлем последнего валялся на столе, и Раулю представилась возможность рассмотреть лицо его господина более подробно.
   Барон оказался типичным бургундом: каштановые волосы, постриженные особым образом - вкруговую - для лучшего ношения шлема, серые глаза, прямой нос. Тот же тип лица, что и у Рауля, и даже похожи они были внешне весьма сильно, только отличало их происхождение, да подбородок барона был мелковат и говорил о безволии хозяина.
   Рыцарь допил бутылку и принялся за следующую, которую только что поднес ему сам хозяин заведения. В то же время в зале появилась молодая служанка и поставила рядом с Раулем поднос с жирным, аппетитно пахнущим цыпленком, и кружку с красным крепленым вином. Рядом она положила два ломтя белого хлеба. Рауль проводил девушку заинтересованным взглядом, вспомнив Адель, какой она предстала перед ним, когда они оказались наедине... Урчание в желудке развеяло сладкие воспоминания, и юноша обратил внимание на стол. "Хорошо постаралась кухарка", - оценил юноша запах, что исходил от белого мяса, и не преминул попробовать содержимое кружки. Он никогда не пил вина, но это, должно быть, было одним из лучших. В нем юноше понравилось абсолютно все - цвет, аромат, вкус. Виноградный напиток оказался воистину замечательным, разве что немного непривычным.
   В то время как юноша, ничего не замечая вокруг, самозабвенно предавался утолению голода и жажды, сидящие за соседним столом чернявые о чем-то тихо и напряженно между собой шептались и бросали на юношу косые взгляды. Вскоре тон беседы резко поменялся, интерес к Раулю как будто иссяк, и чернявые предались беззаботному вливанию дешевого вина в желудок, благо, что сего умиротворяющего напитка у толстяка Одибье было в избытке.
   Игра жонглера сменилась, и он запел, завершая строфы короткими паузами. При этом припев он сопровождал бурной скрипичной музыкой.
  
   - На белом свете рыцарь жил,
   Одну принцессу он любил.
   Затосковал он, затужил -
   Ведь демон даму сторожил...
  
   Но не должен рыцарь убиваться,
   Не должен демона бояться!
  
   И рыцарь наш поход затеял,
   Весь страх в бутылке он развеял,
   С собою меч хороший взял
   И к замку дамы поскакал...
  
   Ведь не должен рыцарь убиваться,
   Не должен демона бояться!
  
   Храбрец на бой врага позвал,
   Меч свой ему он показал.
   Но демон рогом в землю дал,
   И рыцарь с лошади упал...
  
   Ох, не должен рыцарь убиваться,
   Не должен демона бояться!
  
   Но в том ли рыцаря вина,
   Что сила кончилась вина?
   Оруженосец рог отбил,
   Принцессу в жены получил...
  
   А будет рыцарь убиваться,
   Другому может все достаться!
  
   Рауль старался не глядеть на старого знакомца-барона, глаза которого все больше наливались кровью на протяжении всей баллады. Когда же она закончилась, послышались восторженные возгласы и жонглеру посыпалась мелочь. Барон встал, с грохотом опрокинув стол, и воззрился на музыканта. Красные глаза рыцаря бешено вращались.
   - Ах, ты!!! - заревел он.
   На этом, к счастью, язык и тело отказали ему, и он рухнул на опрокинутый столик. Под хохот присутствующих тело рыцаря унесли наверх.
   Рауль справился с цыпленком и с наслаждением допил вино, после чего расплатился с Одибье заготовленным заранее золотым и отправился в свою комнату на первом этаже, оставив тавернщика в радостном недоумении от такой щедрости.
   Эта таверна была одним из худших в городе мест, предназначенных для ночлега, но по сравнению с лесной хижиной, где он провел всю свою жизнь... Юноша не жаловался. Обстановку в комнате составляли деревянная кровать, неприметный стул и огромный железный сундук у маленького окна, который заменял собой стол. Возможно, первейшее назначение сундука - хранение хозяйской рухляди. По всей видимости, он неплохо управлялся с возложенной на него обязанностью: такую тяжесть невозможно было не то что унести, а просто сдвинуть с места. Огромный висячий замок, под стать сундуку, не взял бы даже закаленный топор.
   На столе дымил огарок сальной свечи, отбрасывая причудливые тени на потертые стены и низкий потолок. Кувшин с водой, небольшую деревянную лохань для умывания в углу и грубые ножницы для стрижки бороды на небольшой лавке Рауль заметил только после того, как глаза привыкли к полутьме.
   За окном уже стемнело, и не было возможности что-либо разглядеть, кроме нескольких, слабо мерцающих огоньков где-то вдали. Рауль закрыл ставни и дверь на запоры, внимательно прислушивался к тишине, и, не услышав ничего особенного, вынул мешочек с деньгами из-за пазухи. Он хотел еще раз пересчитать накопления, ибо в лесу мог что-нибудь в спешке напутать.
   Юноша собрался положить мешочек на сундук, когда в дверь постучали. От неожиданности рука его дрогнула, и мешочек, сделав в воздухе затейливую петлю, упал между железной громадой сундука и внешней стеной, под самым окном. Рауль попытался достать мешочек, умоляя его прыгнуть в свою руку, но все было без толку, хотя юноше и показалось в неверном свете свечи, что мешочек пошевелился. Попытки сдвинуть сундук с места тоже ни к чему не привели - тот стоял, словно влитой. И как назло в комнате не было ничего длинного, чем можно было вытолкнуть мешочек из-за сундука.
   Кто-то за дверью вновь напомнил о себе, и юноша спросил:
   - Кто это?
   - Откройте, это я, Одибье, - прозвучал высокий голос.
   - Кто такой? - Раулю было не до какого-то Одибье.
   - Хозяин таверны, - пояснил голос.
   Рауль, наконец, вспомнил, о ком идет речь, и открыл дверь.
   - Что случилось? - спросил он, готовый стоять за себя и за свой ночлег. Ведь денег теперь у него, в сущности, нет, и, если тавернщику вдруг вздумается повысить плату или запросить за что-то еще, он не сможет расплатиться.
   - Ничего особенного, молодой человек, все в полном порядке. Каждый вечер я проверяю, все ли мои постояльцы на месте, так что не стоит беспокоиться.
   - А-а-а! - протянул Рауль с облегчением.
   - Спите покойно хоть до обеда. У нас здесь тихо, и по утрам никого без особой надобности не тревожат. Не забудьте задуть свечу.
   "А не попросить ли старика о помощи?" - подумал вдруг юноша, вспомнив о злополучном мешочке с деньгами. Но осторожность победила. Поди докажи потом, что деньги принадлежат ему. Нужно хотя бы спокойно выспаться, а утром он что-нибудь да придумает.
   Рауль потушил огонь и лег. Из харчевни доносился смех и звон бутылок, но не это мешало юноше уснуть, и даже не утрата денег. Он, несмотря на выпитое вино, все время думал о цели своего путешествия, которая постепенно сменилась образами из детства. Вот он играет с матерью в чехарду, вот она учит его читать и писать. У них была всего одна книга - Евангелие, множество разрозненных листов пергамента, - и он читал только ее, а потом писал тонкой палочкой на земле, или зимой на снегу то, что смог запомнить из книги.
   Самым же ранним его воспоминанием были качели. Ему скоро должно было исполниться три года. Мать приделала доску к деревянному чурбану, а для противовеса приспособила чурбан поменьше. И вот он, заливаясь счастливым смехом, качается на доске вверх-вниз, вверх-вниз, а мать тоже смеется, утирая радостные слезы...
   "А ведь у меня завтра день рождения..." - мелькнула запоздалая мысль, но юноша уже уснул.
  

5

   Архонты (греч.) - мистические вездесущности; заключают в себе многомерную жизнь и способны на единовременные действия любого размаха на всех планах бытия. В христианских представлениях гностиков - архангелы-мироправители.

Из пояснительного словаря к "Тайной доктрине".

   Кромешная тьма сменяла сумерки, близилась полночь, и только звезды беспечно освещали тусклым и немощным светом поднебесный мир. Жизнь в городе постепенно замерла, подчиняясь могуществу ночи. Не слышно стало ни стука, ни шороха, и ни одна животина не смела подать голос. Даже люди, те, что еще не спали, внезапно оставляли последние приготовления ко сну и прислушивались к себе. Чуть позже они вздыхали непонятным мыслям, посетившим их, и старались уснуть. Впрочем, это им удавалось быстро и без особенных усилий, ибо столь необычные мысли, присущие совсем не многим, не могли надолго задержаться в их непривычных к тому головах.
   Все дальше и дальше шла ночь, подчиняя себе земли и народы. Ее влияние распространилось на многие мили, и ясно стало, что не ночь тому виной, ибо смутное беспокойство упало и на ту часть мира, где в это время светило солнце. Явление для Земли столь необычное, что потомок великого хана, продвигаясь все дальше на Северо-запад, остановился, словно в нерешительности, и задумался о чем-то, вглядываясь вдаль. Огромное многажды многотысячное войско, растянутое на многие мили, тут же последовало его примеру и остановилось как по волшебству. В Новгороде молодой князь вдруг проснулся от кошмара, в котором шли на Русь несметные полчища завоевателей, но тут же неожиданно успокоился и заснул вновь.
   Мир замер, словно ожидая чего-то. Его бег во Вселенной приостановился, и все Средние миры оцепенели, следуя Земле. Никто, кроме нескольких великих существ, не заметил этого явления, ибо внутри миров жизнь текла своим чередом. А что нахлынуло нечто исподволь, так странного в том и не было ничего, с каждым случается.
   Поэтому около полуночи за окном таверны послышался неожиданный шорох.
   - А я вам толкую, что у него денег куры не клюют: не всякий деревенский простофиля может купить цыпленка и дорогущее вино. Это ж надо - целый золотой!
   - С чего ты взял, что вино дорогущее?
   - Я же вам, как детям малым, объяснял, что Одибье сам мне сказал. Старик, видно, тоже решил стрясти немного лишних деньжат...
   Этот разговор вели между собой чернявые, которые на самом деле оказались заурядными грабителями. Рауль, а точнее, его состояние, еще с вечера не давало им покоя и являлось для них предлогом для нескончаемого обсуждения. Они уже почти решили, что сделают с богатеньким юнцом, но сомнения все же не пропадали. Постоялец был молод и силен и вполне мог дать отпор, вот только деньги всегда остаются деньгами, и во все времена находятся до них охотники. В этот раз чернявым удача, безусловно, не могла улыбнуться. Даже вчетвером они не смогли бы сдвинуть огромный сундук, если подобное вообще возможно. И, тем не менее, они ничего не знали о том, что вожделенные золотые ("И откуда только они взялись у этого серва?!") теперь уже были совсем ничьи, но стали недоступнее еще более чем прежде...
   - Что-то тишь стоит непривычная.
   - Я тоже почувствовал.
   В ночной тишине раздался металлический звон.
   - Да тихо ты, разбудишь еще! Тогда тебе ни денег, ни девок, ни вкусного завтрака.
   - Д-да он и-и т-так г-готов.
   - С одной кружки только ты и можешь захмелеть.
   - Да заткнитесь вы! - прорычал до этой поры молчаливый лысый. Он давно уже все для себя решил.
   Еле слышно скрипнула ставня.
   - А ну-ка, проверь еще разок, чтобы не было потом...
   Шорохи и болтовня стихли. Чье-то лицо приникло к щели между ставнями.
   - Н-ни черта н-не видно, те...те-мно, как в-в гробу.
   - Вот занятно будет, если стоит он сейчас там с дубиной в руках и...
   - Умолкни, Леший, а то я точно тебя отделаю, и не дубиной. Будешь потом ползать здесь до утра и свои кишки на кулак наматывать... Дай-ка мне эту штуку.
   - И т-точно, Л-лысый, д-да-вай ты с-сам нач-чи-чинай.
   - Тогда не лезьте под руку.
   У окна остался только Лысый. Сейчас он откроет ставни, влезет внутрь, слегка долбанет юнца (если понадобится, то и раскроит ему череп), заберет деньги и будет таков. Он и без этих недоделанных остолопов со всем управится. Таким трусам и неумехам разве что коров пасти.
   Грабитель просунул железяку в щель в попытке дотянуться до задвижки. Все должно пройти как по маслу, не зря же они после удачно обставленного дела снимали комнату в этой же таверне, всякий раз разную, и переделали задвижки на окнах по всему первому этажу так, чтобы ставни открывались с улицы настолько же просто, как изнутри. Оставалось лишь слегка нажать, и окошко бесшумно распахнется. Заслуживало ли упоминания обстоятельство, что и сам тавернщик имел свой куш?
   Неожиданно в полнейшей тишине откуда-то издалека донесся звон монастырского колокола, отбивающего полночь. "С чего это он вдруг раззвонился среди ночи?", - подумал Лысый, исподволь прислушиваясь к ударам, и разозлился на себя за трату драгоценного времени. Грабитель нажал на рычаг, ставни распахнулись.
   Он быстро влез внутрь и под удары колокола стал на ощупь искать постояльца. Глаза быстро привыкли к темноте, и Лысому удалось различить кровать Рауля. Встав над головой жертвы, он размахнулся, но в этот миг пробил последний удар.
   Внезапно Лысый замер, рот его приоткрылся, а глаза вылезли из орбит. С последним ударом колокола, возвестившего о начале нового дня, 15 мая 1236 года, комната постояльца осветилась неестественно ярким светом. Ничего вокруг не замечая, Рауль спал и видел сны, но именно от него исходил странный свет.
   - Что за дьявол?! - прохрипел Лысый. - Эй, ребята, только гляньте на это!
   В этот миг рука Рауля поднялась и резким движением отшвырнула грабителя с такой силой, что тот вылетел в окно, повалив остальных. Тело спящего вдруг поднялось над кроватью и, не меняя положения, переместилось на середину комнаты.
   - Господи Иисусе, да это же колдун! - прошептал один из грабителей, которые уже успели встать на ноги. - Спаси нас Дева Мария...
   - Пора уносить ноги, ребята.
   Но никто так и не сдвинулся с места, заворожено таращась в окно. Даже Лысый забыл об ушибленной груди. Спящий медленно повернулся в воздухе - теперь он как будто стоял над полом - и открыл глаза. Вместо глазниц на обомлевших грабителей взирали две неописуемо ярко светящиеся щели, свет которых становится все сильнее.
   Чернявые, наконец, отпрянули от окна и бросились бежать, не видя перед собой ничего, кроме светового пятна. Они бежали долго, натыкаясь друг на друга, но не останавливаясь. После того, как совсем выдохлись, они повалились у какого-то полусгнившего деревянного забора.
   - Вот это да! С-слава Богу, что н-ноги унес-сли. Ещ-ще немного и к-кол... колдун нас жи-живыми бы не отпустил.
   - Ты это о чем, Длинный?
   - О к-колдуне! О-он же...
   - Да ты, видно, бредишь. Мозги у тебя от страха совсем загустели.
   - И точно. Что это с тобой? Мы от стражи бежим, а ты, значит, от колдуна?
   - Д-да нет, б-был там од-дин с... с алебардой и н-налитыми кровью г-глазами. Я п-про него г-гово-рю.
   - А при чем тут колдун?
   - К-какой кол-дун?
   - Ну, ты же о каком-то колдуне говорил.
   - Нич-чего я о к-колдуне не г-гово-рил. Ч-что, вы меня з-за дурака д-держите?!
   - Да хватит вам! - встрял Лысый, пытаясь отдышаться, но мешала грудь, которая болела непонятно от чего. - Колдун-колдун, нашли из-за чего пререкаться. Плохо, что эта денежная парочка на стражу наткнулась и нас навела. Я же вам толковал, ослам, - не нужно было медлить. А ты, Длинный, тоже мне: все подождем, да пусть подальше отойдут. Вот и отошли. Из-за тебя, выкидыша, все насмарку.
   - И точно. Дурак ты, Длинный. Такое дело из-за тебя проворонили.
   - Н-ну л-ладно вам, р-ре...бята. Винов-ват я, виноват! Но к-кто же знал, что с... стража п-попа-попадется?!
   - Попа попадется, - передразнил Лысый. - Вот и попалась... Все, по домам, измаялся я совсем. Завтра нам просто должно повезти. Если всякие придурки башкой соображать будут, а не задницей...
  
   Рауль спал и видел сны о матери, о себе и о своем детстве. Он пробудился внезапно, словно от громкого удара колокола, и подумал, что все ему приснилось. Хотел открыть глаза, но не смог. Знакомая слабость, как у родника в лесу, только более сильная, овладела телом и лишила его восприимчивости. Ужас перед неизвестным и ожидание очередного жуткого видения захлестнули юношу. И тут произошло то, чего он никак не ожидал. Через сомкнутые веки - Рауль лишь потом это понял - он увидел свою комнату. К его удивлению, глаза спокойно переносили небывало яркий свет, источника которого он заметить не смог. Зато он был в состоянии разглядеть чьи-то тени, мелькавшие за окном - странно, ведь он сам закрыл ставни. Кроме того, у теней имелись глаза, которые глядели на него с любопытством и ужасом.
   "Этого никто не должен видеть", - подумал Рауль. Или это не он подумал? Все эмоции, кроме нетерпеливого ожидания, вдруг исчезли. Юноша без удивления почувствовал, что поднимается в воздух. Его тело зависло посреди комнаты, и он услышал (нет, ощутил!) в голове незнакомый, но почему-то родной голос:
   - ПРИШЛО ВРЕМЯ...
   Голову юноши наполнил сильный гул. Это продолжалось недолго, затем гул прекратился. И тут Рауля начали захлестывать чужие воспоминания, которых он никогда не переживал, но переживал Тот, кем он становится сейчас. С изначальных времен и до настоящего дня: бесчисленные цивилизации и народы, культура и языки, подлинная история, не приукрашенная летописцами и не испорченная тиранами - совсем не та, что рассказывала ему по вечерам мать, и отличная от той, что записана в Евангелие. Неведомые науки, искусство, философия, музыка; все, что было когда-то, существует сейчас и даже то, что будет. Древняя память врывалась в мозг юноши, преобразуя саму сущность. Множество жизней с их рождениями, победами и поражениями, успехами и неудачами, богатством и нищетой, смертью и вновь жизнью...
   Так кем же из них Он был? Кто Он? Воин в бронзовых доспехах верхом на коне, который беспощадно пронзает своих врагов и поджигает соломенные хижины с женщинами и детьми? Или королева давно канувшей в Лету цивилизации, рожающая братьев-близнецов, из-за чьего противостояния впоследствии погибнут целые народы? Или одинокий узкоглазый мальчик, брошенный умирать на тростниковой подстилке в стране восходящего солнца? А может быть, это Он - бородатый старец в лохмотьях, отдающий последний кусок лепешки голодной нищенке, напевая при этом невиданной красоты мелодию, которую никто и никогда больше не услышит? Сколько же их всех - злодеев, святых и обыкновенных людей! Неужели все они - это Он?!
   Рауль начал подниматься по Ступеням магического развития от начальных знаний и навыков к полному совершенству. Поднимался не сам, а на вскипающей волне чужого разума.
   Первая Ступень. Рауль узнал секреты совершенствования тела и духа, научился подчинять свои чувства и желания, управлять телом, как инструментом души.
   Занимательно то, что каждая следующая Ступень замещала собой все предыдущие с многократным умножением или отмиранием уже ненужных способностей...
   Вторая Ступень. Юноша постиг способность к внушению, научился ясно видеть и предугадывать события. Он стал понимать вещи, которых никогда не знал. Ему сделалось страшно, но страх прошел. Другой, Тот, что овладел его сознанием, держал в кулаке не только его тело, но мысли и чувства.
   На Третьей Ступени, вместе с Другим, Рауль научился управлять живыми тварями и стихиями, призывать духов, укрощать астральные токи. Точнее сказать, Тот не учился, а вспоминал!
   В этот миг юноша почувствовал, что приходят только знания, а способностей для их реализации, не хватает, поэтому в действительности воплощаются только первые две Ступени, причем частично. Находились силы и для Третьей Ступени, но она, похоже, была присуща Другому изначально. Тем не менее, Раулю почему-то стало обидно. Наверное, потому, что Другому стало не по себе от собственной слабости.
   Четвертая Ступень. Неземное спокойствие поселилось в душе юноши, он созерцал Средние миры. На этой Ступени пришла полная власть над материей, знание тайн жизни и смерти, дающие возможность истинного бессмертия. Он осознал себя, как часть Вселенной. Понятия Добра и Зла потеряли для него свои исконные значения. Созерцание перешло в безразличие ко всему. Нет, это не безразличие, - попросту человеческие трудности Рауля меркли на фоне полученных знаний. Вспомнилась мать, но ничего, кроме долга по отношению к ней, он уже не испытывал. Элоиза предстала перед ним обычным существом, каких много. Затем он забыл и о них.
   С Пятой Ступенью пришло знание всех законов и тайн управления Незавершенными мирами. Владычество над всеми существами, сущностями и вселенскими токами. Юноша давно бы сошел с ума и умер духовно, разорванный масштабами знаний, если бы не Тот, который его поддерживал.
   И, наконец, Шестая Ступень. Магия абсолютной власти над Ступенями, понимание полного единения с миром.
   Другой, - человек (человек ли?!) с золотыми глазами, который явился Раулю в видении у родника, - было один в своем роде. Выше Четвертой Ступени представителю человеческой расы было ни за что не подняться, если он не посвятит себя только Творцу. Тот, или Джехути, - теперь юноша знал Его имя, - не мог принадлежать людскому роду, стоя на Шестой Ступени. Кто был этот пришелец и что Ему надо, Рауль так и не понял, ведь он сам был всего-навсего человеком. Он знал только, что Джехути обладает познаниями, которые делают Его почти равным совершенному Творцу, находящемуся еще выше. Так кто же Этот Джехути?! Личность Рауля соприкасается с Личностью пришельца, и в последний миг перед тем, как окончательно слиться с Ним, юноша понимает: их душа одна на двоих, их "я" одно на двоих - Рауль и есть Он, единственный Архонт Шестой Ступени. А терять самого себя Джехути не собирался...
  
   Чтобы вновь обрести полноту собственной души, я бережно присоединил личность Рауля к своему существу, затем открыл свои вполне человеческие глаза и прошептал:
   - Приветствую тебя в твоем мире, Майа!
   Мое тело медленно опустилось на ноги. Я терял способность внутреннего зрения, но его остатками увидел в ночи чернявых, бегущих сломя голову прочь. Я тут же дал приказ ожидающим духам, и те изменили память беглецов.
   Что бы ни говорили ученые мужи человечества о памяти - она не располагается в мозгу. В нем находится лишь то, что имеет тесное отношение к нуждам материального тела. Мозг, кроме того, является связующим звеном между материальным и астральным телами отдельного человека, поэтому память, ум, личность, сознание и иже с ними находятся в астральном и более тонких телах под охраной ожидающих духов, так называемых ангелов-хранителей, и отображаются в материальное тело через мозг, который создает полное впечатление их присутствия в голове, то есть здесь и сейчас.
   То, что я совершил, было запрещено, причем запрет наложен мной самим. К тому же какие-либо изменения в сознании человека через ожидающих могли привести к отрицательным последствиям для его развивающейся души. Звание Хранителя давало мне такую возможность, но будь вместо меня какой либо Великий, способный на подобный трюк, духи сразу уведомили бы меня о вторжении в чужую память и ожидали бы моего позволения. Дозволить или не дозволить вмешаться в естественное развитие - целиком мое право... То есть, уже не только мое, но и наместника, которого я оставил вместо себя.
   Никогда раньше я не пытался полностью уйти в Средние миры, всегда оставляя вместо себя своих почти безукоризненных двойников, хотя даже они иногда не могли совладать со всеми трудностями. Те из немногочисленных приближенных, которые знали о моих намерениях воплотиться в совершенно новой ипостаси, думали, что вероятная острота ощущений при полном присутствии на Земле затмила мой разум, но это не совсем так, во всяком случае, не только поэтому я здесь.
   Никто об этом не догадывается, но у меня появились веские причины на полное воплощение в материи. Как только я стал осознавать свои дальнейшие устремления, возник вопрос, кого оставить после себя? Претендентов не бог весть сколько, если учитывать, что одновременного управления требуют все Незавершенные миры в совокупности и каждый по отдельности, со своими законами и особенностями. Хранитель должен обязательно стоять на Ступени не ниже Четвертой и иметь отвечающий будущим трудностям склад характера. Только Великие более-менее подходили на эту роль, и любой из них с радостью согласился бы с подобным предложением, но врожденные амбиции затмевают их разум... Святым же бессмысленно предлагать такую ответственность, она их просто-напросто не интересует, остальные убоятся ее. Однако есть один Лорд, на которого я возлагал надежды. Посмотрим, на что он годится, ведь минуло целых восемнадцать лет с того времени, как я передал ему власть, а мир все еще существует!
   Я должен был вспомнить себя в день восемнадцатилетия Рауля, что и произошло. Знания шести Ступеней со мной, и мне осталось лишь разбудить способности, которых я сам себя лишил и которые смогли бы помочь мне воспользоваться знаниями. Теперь я поистине беспомощен перед теми Великими, которым пришло бы в голову подшутить надо мной. К счастью, моему положению способствовала таинственность воплощения: никто, кроме тех, кому я мог доверять, не знал о том, что я здесь, и никто, кроме меня, не знал, ради чего я на это пошел.
   Свои способности я поместил в карбункул, что висел у меня на груди, причем получить их можно, только опустив амулет в магическую воду. На Земле имелись только два источника подобной воды, и оба находились на приличном удалении: один - на Востоке, в недрах Гималайских гор, другой - за океаном. Разумеется, я постараюсь употребить в дело ближайший источник, тем более что так далеко за океан еще никто на всей Земле не плавал, кроме Гвидиона со своими викингами.
   Открытие амулета чуть не совершилось у родника в лесу, но вода там оказалась не магическая, хотя и не простая. Последствия подобного вторжения в амулет могли стать для моего тела, не имевшего тогда истинной личности, губительными. Правда, такое могло случиться лишь при условии, что мой амулет обычный, но, как бы неожиданно это ни звучало, он разумен, и зовут его Урей. Когда-то в незапамятные времена его подарил мне мой брат Амон.
   Здесь может возникнуть вопрос, на кой мне нужна вся эта возня с амулетом? Отвечу, что теперь я человек, и некоторый риск и жажда острых ощущений стали присущи мне от природы К тому же, было бы неинтересно появляться на свет, уже обладая неординарными способностями. В некоторых случаях это даже опасно. Так что, кое в чем мои приближенные правы.
   Я бы отправился в путь немедленно, однако с обретением способностей придется повременить. Кем бы я ни был сейчас, но Рауль часть меня, а я - часть его. Значит, Гортензия - наша общая мать. В первую очередь я должен спасти ее. Если не ради любви, то из чувства долга. А если хорошенько подумать, то не вызов ли это мне самой человеческой судьбой, которую многие считают неизменной?!
   Кроме того, теперь мне стало известно, кто я на самом деле. Похоже, что доморощенному виконту Неверскому, то есть мне, с приставлением придется поторопиться. Без титула и влияния, даже имея некоторые магические силы, я вряд ли смогу достойно бороться с герцогом Бургундским, на которого после всех событий я точил зуб. К сожалению, долговременная война с ним откладывается, но остается выбор - либо действовать в одиночку, либо воспользоваться помощью моего нынешнего отца Гвидиона. Первый вариант не внушал мне доверия, ибо вынуждал сомневаться в собственных силах, а это недопустимо, ведь мне, как и прежде, было не известно, что сейчас происходит с матерью. Если ее, не дай бог, убьют или станут пытать, сколько она сможет выдержать? В моем деле была важна безотлагательность, поэтому я решил второй раз воспользоваться помощью духов. Хотелось бы сохранить эту возможность, но, сдается мне, никуда от необходимости не деться.
   В соответствии с задуманным, в этом воплощении я мог только три раза прибегнуть к помощи духов, не обладая способностями, поэтому мне нужно будет бережно относиться к имеющимся возможностям. Случай же с грабителями был обязателен для сохранения полной таинственности.
   Распланировав свои действия, я вспомнил о мешочке с деньгами. Для начала я запер ставни, и только затем подошел к сундуку, небрежно отодвинул его и достал пропажу, вспомнив о необычном отношении Рауля к вещам. Я и без того знал, что все вокруг было действительно живым, но меня поистине удивляла ни на чем не основанная уверенность в этом Рауля и его трепетное отношение к бессознательной жизни. Я был здесь ни при чем.
   Моя голова избавилась от вина, которым угощался Рауль, и прекрасно справлялась к телом, мускулы без особых усилий были способны и на большие подвиги, - всё это мне давала совершенная Первая Ступень. Пересчитывать содержимое мешочка отпала надобность - я пребывал в уверенности, что трудностей с деньгами в будущем не предвидится.
   Я еще немного посидел, вглядываясь в Урей - камень уже не был таким тусклым, как раньше, и переливался гранями, словно горящий уголек. Духи ожидающих без всяких уговоров с моей стороны согласились помочь вторично, и к утру я ждал ответного послания Гвидиона. Тем не менее, я испытывал странную не проходящую тревогу, ведь у меня осталась только одна возможность воспользоваться помощью духов, а они не всегда были покладистыми и сговорчивыми...
  

6

  
   "Казни, насылаемые на людей, совершаются с божьего попущения злыми ангелами, которые к этому приставлены. Голод вызывается ангелом, приставленным наблюдать за голодом".

Глосса к 115 псалму, упоминаемая в "Молоте ведьм".

  
   Я пробудился ни свет ни заря, когда небесный купол еще не очистился от звездной пыли и только один его край окрасился темной синевой, чуть светлой с запада. Солнце взойдет еще очень не скоро.
   Потянулся, массируя глаза кулаками - древняя земная привычка, от которой не хотелось избавляться. С удовольствием поспал бы еще, но отсутствие духов настораживало. Не доверять им я не имел ни малейших оснований, но что могло их задержать? Придется ждать. Второй раз отправлять послание я не решался, иначе у меня ничего не останется на черный день.
   Я привел себя в порядок, вышел из комнаты и оказался в харчевне. Здесь никого не было, свечи давно превратились в огарки, и оттого в помещении стоял приятный глазу утренний сумрак. Из кухни не раздавалось ни звука, по всей видимости, тавернщик и прислуга отдыхали, пока постояльцы наслаждались сном в своих покоях и комнатушках. Для посетителей еще не подоспело время. Но это совсем ненадолго, ибо недалек час, когда взойдет солнце, и жизнь в таверне потечет в своем привычном русле.
   Должно быть, я ошибся, подумав, что харчевня пуста. Один человек все же присутствовал. Он сидел за небольшим столиком в углу, скрытый в тени. Рядом поблескивала бутылка и стояла кружка. Я как раз направлялся к тавернщику, дабы предупредить его об уходе, но таинственный человек неожиданно помешал моим намерениям.
   - Эй, паренек, куда снарядился в такую раннюю пору? - голос без сомнения принадлежал мужчине знатного происхождения лет тридцати. - Посиди со старым принцем, и он угостит тебя отменным нездешним вином, коего ты еще не пивал, и вряд ли когда доведется испробовать.
   - Я, господин, считай никаких толком и не пил, - ответил я, пытаясь разглядеть его в неверном свете.
   Следовало торопиться, но что-то в этом человеке мне показалось занимательным. Аристократ без горделивой чопорности, каких сейчас пруд пруди, к тому же этот смутно знакомый акцент. Еще немного и я его определю, уж больно много языков я знаю, чтобы голова Рауля могла сразу во всех разобраться.
   - ...Но посидеть с принцем, господин, всегда найдется время, - закончил я.
   - Отлично, - просто сказал он, сверкнув белыми зубами. - Присаживайся... Нет, сначала захвати кружку... там, за стойкой. Я не пью вино из горла, особенно такое. Да и ты тоже, я думаю.
   С чего бы ему интересоваться, прямо скажем, бедным крестьянским пареньком? Одежонка на мне еще та... Должно быть, господину заняться больше нечем. Я был зол из-за отсутствия ответа ожидающих, но старался как мог себя сдерживать. Присев рядом с "принцем", я принялся разглядывать во мраке его лицо и одежду. Черная плащевая накидка, скрывавшая фигуру, на шее скреплена серебряной заколкой. Короткие волосы, худое скуластое лицо, прямой нос, - как мне сначала показалось, ничего необычного. Касательно возраста я не обманулся, но в блеске глаз под густыми черными бровями я заметил нечто такое, от чего молниеносно насторожился. Урей на груди вновь пробудился, как когда-то (совсем недавно, если соблюдать точность), и задрожал, почувствовав мою тревогу.
   Во взоре незнакомца пряталась тысячелетняя история, частью которой он неотрывно являлся. Мое отражение, как и отражение всей харчевни, в его глазах становилось множественным, а те, что получались, перетекали одно в другое, отбрасывали бесчисленные тени и теряли очертания в своей многозначности. Что-то очень знакомое, но что?..
   И тут я вспомнил. Передо мной был маг - житель одного из бесчисленных Средних миров. У себя дома он занимал высокое положение и, без сомнения, пользовался своими способностями для передвижения по мирам.
   Несмотря на то, что я не был любителем вин, мои ноздри затрепетали, ловя восхитительный аромат, поплывший над столом, когда незнакомец разливал десертное. Превосходный темный сорт с Залинарских виноградников Айчубеи. Что ж, я думаю, можно позволить себе небольшую слабину.
   - Забыл представиться. Меня зовут Карл.
   - Меня Рауль, господин.
   - Просто Карл, - напомнил он. - За знакомство!
   Мы подняли кружки, чокнулись и выпили. Судя по всему, ему не впервой пробовать этот чудесный напиток, а я еще немного смаковал его. Немного вяжущий вкус, выдержка лет сто тридцать, не меньше. Совсем неплохое вино, причем на Земле о нем слышать не слышали, не то что пробовать, а возможная стоимость лишь одной бутылки составила бы половину Франции, причем вместе со всеми крупными городами...
   - Отлично, - сказал Карл. - Никогда не пей в одиночестве, парень. За что я тебя и благодарю.
   Он откровенно наслаждался жизнью. Весьма крепкое вино давало о себе знать, и он перешел на "ты". Я решил не отходить от роли наивного молодого серва (в какой-то мере так оно и было), и осмотрительно стал прощупывать его вопросами.
   - А откуда вы пришли? - начал я. - У вас нездешний выговор.
   Он беззаботно расхохотался, а вслед за тем вновь наполнил кружки.
   - Эх, юноша! - протянул он. - Я дальний путешественник, весьма дальний. Тебе и во сне не грезилось, как мой дом далек отсюда.
   - Вы и вправду принц в своей стране? Настоящий?! - Я почему-то вспомнил детство Рауля, в особенности, те времена, когда он мучил мать своими расспросами по любому предлогу. Давно я не чувствовал себя таким наивным, однако собеседник становился словоохотливее с каждой выпитой кружкой, и такую возможность грех было не использовать. Вот только для чего?
   - Ну конечно, принц, - ответил он, затем быстро поддался ко мне и шепотом добавил:
   - Только ш-ш-ш! Никому ни слова!
   Нешуточно поглядев на меня, он внезапно расхохотался, отчего стол затрясся, и я представил себе, как вино в бутылке покрылось рябью. Насколько же выпивка портит человека. Не уйти ли мне прямо сейчас?
   - Нет, честное слово принц, Рауль, - сказал он, смахивая выступившие слезы. - Давно так не веселился. Ты не придавай этому значения. Видок у тебя, прямо сказать, простецкий, а настроение у меня сегодня, как после первого выигранного боя. К тому же я немного пьян, хотя редко пью вино, предпочитаю пиво. Но хорошего пива поблизости не нашлось - в твоем краю его нет и в помине.
   - Кроме того, вы еще и храбрый рыцарь, - проговорил я утвердительно, лишь с небольшой долей сомнения.
   - Да, - лицо Карла приняло задумчивое выражение. - Да, ты справедлив, я рыцарь. Немного не такой, как ваши, но... Нужно налить.
   Мы вновь выпили. Я с удовольствием про себя отметил, что вино не оказывает на меня существенного действия.
   - Поведай о себе... Тебя ведь... как зовут? Да, верно, Рауль. Прошу меня извинить, я редко пью, но сегодня особенный случай. У моей сестры день рождения... У любимой сестры, - подчеркнул он. - Ну что же ты? Рассказывай!
   - Было бы, о чем рассказывать, - я принялся бойко фантазировать какую-нибудь душещипательную историю своей жизни, - я так же, как и вы, странствую из города в город, из деревни в деревню. Я крепко рассорился с отцом, и он мне... Ну, я младший сын в семье, третий, поэтому мое присутствие в хозяйстве без надобности... - пояснил я, Карл внимательно слушал. - Вот отец мне и говорит: "Ступай, сын, постранствуй по свету. Тебе уже восемнадцать, надо ума набираться"... "Походи, - говорит, - по округе и тогда познаешь правоту моих слов".
   Я молчал, испытывая внутреннюю гадливость ко лжи. Но о чем мне ему рассказывать? О своей лесной жизни? О беде, которая приключилась с матерью? Или, что еще более нелепо, о том, кто я на самом деле? Допустим, он в ответ вознегодует, вероятно, даже поддержит, а дальше что?
   - И что же явилось поводом для ссоры? - спросил он вдруг. Обычно господ мало трогали побудительные причины сервов, так что мне пришлось неожиданно для себя придумывать и эту часть своей бутафорской истории.
   - Ничего особенного... - замялся я, и он ободряюще кивнул. - Вся размолвка в том, что я не старший сын, поэтому мало на что могу рассчитывать. Наверное, он нарочно послал меня в странствие, чтобы я приучился к отдельной от семьи жизни.
   Карл глядел на меня острым взглядом, насколько это было возможно в его состоянии.
   - Как идти, он меня благословил, дал кое-какие деньги на первое время и отправил, куда глаза глядят. Еще сказал, чтобы я возвратился только по прошествии месяца...
   - Да-а-а, - наконец протянул Карл. - Заодно со своей, ты ведь и мою историю рассказал. Чудеса, да и только!
   Да, чудеса. Если взять причину, по которой я в настоящее время здесь, и немного переделать ее на местный лад, то, скорее всего, и получится эта история. Именно сейчас до меня дошло, что я говорю истинную правду, только не о моем земном воплощении, а о своей жизни в целом. Я всегда был одинок, потому что везде чувствовал себя одиноким.
   Карл разлил остатки и спросил:
   - Ну и что же ты повидал в мире удивительного?
   - А-а-а! - я махнул рукой. - Что тут говорить. Еще и семи дней не прошло, а чем дальше, тем больше я убеждаюсь в отцовской правоте. Еще мне кажется, что все это он сумел предугадать заранее.
   Собеседник молчал, о чем-то напряженно думая. Я допил вино.
   - Идти мне надо, господин, дел невпроворот, - сказал я, поднимаясь из-за стола.
   Он опомнился и, схватив меня за локоть, усадил обратно.
   - Постой, парень, не торопись. Вино еще не допито. Я вот о чем хочу спросить... - Он придвинулся ко мне, будучи уже достаточно захмелевшим. - Может, тебе помочь чем? У меня есть несколько золотых.
   Такое предложение меня обрадовало, но я не подал виду. Значит, и вправду моя бутафорская история оказалась частью его жизни и он, не без влияния вина, разумеется, решил мне помочь. Что же, весьма кстати. Теперь настало время для применения способностей Второй Ступени.
   - Ну, не знаю... - я сделал вид, что смущен такой щедростью, затем воззрился в его глаза с небывалой доселе стойкостью, - денег мне не надо. Это такая вещь, о которой лучше не спрашивать.
   Мой глубокий голос и прямой взгляд делали свое дело. Тени в глазах мага больше не могли скручиваться в веер, он был в моей власти.
   - Но если бы вы могли раздобыть мне такую же одежду, как у вас, и коня, моя признательность не знала бы пределов.
   - О-о-о... Тебе и вправду не терпится повидать весь мир! Да будет так... Чего только не сделаешь ради друга. Мы ведь с тобой теперь друзья?
   - Друзья, - подтвердил я.
   - А я слов на ветер не бросаю! - громко воскликнул Карл. Я даже испугался, не разбудит ли он кого-нибудь из постояльцев. - Кроме того, что я принц, я еще и волшебник. Пошли, не здесь же коня создавать.
   Он рассмеялся, осушил кружку, и мы вышли на заднее крыльцо, откуда открывался унылый вид на дворовые постройки: конюшню, амбар, сарай и ворота на улицу. Карл обладал одной редкой особенностью, которую я всегда ценил в поддатых людях: для своего состояния он мог прямо стоять на ногах.
   - Отлично! - Я был искренне рад за Карла. - Тут никого нет, что и требовалось. Теперь ничего не спрашивай и ничему не удивляйся, идет?
   - Идет, - я изобразил на лице нетерпеливое предвкушение чуда.
   - Вот и договорились.
   Карл отошел подальше и отвернулся, что-то перебирая в руках. Затем он замер на некоторое время, вздохнул и, не поворачивая головы, произнес:
   - Скоро все будет здесь. Никто нас не видит?
   - Вроде нет, - ответил я, но на всякий случай оглянулся. Никто не мешал.
   И тут я увидел, как Карл откуда-то берет и через плечо протягивает мне части одежды. Сначала черный плащ, затем такие же камзол и штаны. Потом были белая рубашка и великолепные сапоги со шпорами. Вслед за всем этим последовало нижнее белье, совершенно лишнее. Все это серву, то есть мне, полагалось даже во сне не видеть, и я на миг задумался, какую степень удивления изобразить. Можно было обойтись деньгами, а одежду купить в местной лавке. Но это могло вызвать подозрения. Я хотел одеться во что-нибудь стоящее, как и подобает вельможе, - но зачем, могут спросить, деревенскому мужику господская одежда и на какие такие деньги? А стоила она не дешево. Те же трудности меня могли ожидать при покупке неплохого коня.
   Карл смотрел на меня, хитро прищурившись, довольный собой. Я стоял, держа в руках неизвестно откуда взявшуюся одежду, и потрясенно ее разглядывал.
   - Конь будет чуть позже, - сказал он. - Ну, переодевайся. Хочу на тебя посмотреть.
   - Прямо здесь?
   - Конечно, не посреди двора, - рассмеялся он. - Иди пока внутрь, потом сразу обратно.
   В своей комнате я переоделся, сверху набросил черную накидку с позолоченной застежкой, надел кожаные сапоги, которые оказались как раз впору, и вышел на улицу. Карл ждал меня, держа за узду вороного жеребца.
   - Да ты настоящий аристократ! - воскликнул он. - И до чего благородная походка! А ты, случаем, не наврал о себе?
   - Вот это конь! - восхитился я, словно не расслышав вопроса. Удивление мое было искренним. Нелепость ситуации несколько забавляла - Карл восхищался мной, я его конем, причем сравнения были во многом схожи.
   - Теперь он твой. - Карл подвел коня ко мне. - Я назвал его Селим. Только осторожно с ним - он был выучен для боя. Залезть-то на него сможешь?
   - Смогу, - я протянул руку, чтобы погладить Селима. Не успел я дотронуться до него, как конь заржал и уткнулся носом мне в плечо. Я обнял его за шею и прижался щекой к колючей морде. Мало кто из коней во всех Средних мирах мог сравниться с Селимом, даже чистопородный галльский жеребец герцога, ибо порода моего нового коня была весьма характерной. Его вывели в родовом замке Карла, собрав в скакуне все достоинства, что бытуют в лошадином племени. Я представил себе, что будет, когда наваждение, наложенное мною на Карла, развеется, поэтому решил в знак нашей дружбы укрепить его навеки. Принц никогда не пожалеет о том, что совершил, но и помнить обо мне он тоже не будет.
   - Что за невидаль! - не сводил он с нас косые глаза. - А ты ему дьявольски понравился!
   - И он мне. Правда, Селим?
   Конь всячески выказывал радость, негромко фыркал и ржал. Животные сразу узнают Магов верхних Ступеней. Когда они служат нам, то защищены от любых жизненных невзгод. В особенных случаях в знак благодарности мы можем присматривать за их душами на пути к очеловечиванию. И что бы животное ни вытерпело от человека, как бы ни боялось его, оно неизбежно должно им стать.
   Человек - частица Духа Творца - сперва, как мой Урей, рождается минералом. Ничего не чувствует и не осознает, лишь накапливает жизненную силу для последующих рождений. Все высшие и более тонкие части сущности еще отсутствуют или малоразвиты. Урей мог быть таким "мертвым" минералом, но Амон, вопреки всем законам мироздания, ускорил развитие камня. Минералы живут очень долго, но Урей способен жить вечно. И он не обижается на Магов за такое заключение, все-таки сущность камня - нечто фундаментальное, даже если он разумен.
   Позже дух камня вселяется в невидимые глазу живые существа, затем в растения. Открываются новые свойства. Затем наступает очередь рыб и птиц. На стадии восприятия окружающего мира, когда накопление жизненной силы завершено, идет подготовка к обретению сознания. Развивающийся дух рождается животным, таким, как Селим. Сознание уже присутствует, возникают привязанности. Животное учится понимать, отсюда развиваются эмоции и память. И пока оно достаточно в этом не преуспеет, не станет человеком. Ради этого животному открывается возможность заглянуть в людскую душу через Астральный мир и тотчас же выяснить, что она из себя представляет. В качестве образца: хозяйская собака рычит на одного гостя и радуется другому, хотя пришли они в дом впервые.
   Человеку же остается один путь - в Высший мир Творца. Мир неведомый и далекий, хотя он где-то здесь, всегда вокруг нас. Кто-то полюбопытствует, к чему вообще нужно развитие отдельных частичек Духа Творца, то есть людей? Не знаю, я всего лишь Хранитель Незавершенных миров. Должно быть, Он каждой своей частичке дает шанс быть самостью или, что также вероятно, развивается вместе с ними.
   После всего вышеизложенного может возникнуть еще один вопрос, на который я, к счастью, знаю ответ. Если уже существует Высший мир, то зачем нужны Незавершенные, или зачем нужны Средние, когда есть Астральные? Развитие духа может протекать только на Земле и в других, похожих на нее, Средних мирах. Не я так придумал, и, может быть, поэтому многих вполне развитых астральных Магов, в том числе и меня, тянет на Землю? Я этого не в состоянии отрицать. Незавершенные миры существуют лишь в помощь Земле и служат как места для ожидающих или как проявления разумной деятельности. А в данную пору конь по кличке Селим возлагал, быть может, необоснованно, на меня какие-то надежды. Впрочем, я на него тоже.
   - По такому случаю я рад за вас! - Карл хлопнул в ладоши. - Попал коняга в хорошие руки. Заботься о нем. Точно деньги не нужны?
   Денег мне хватит, но стоит ли отказываться? Другое дело, откуда у бедного серва средства на содержание эдакого красавца? Ладно, небось, обойдется...
   - В них нет нужды, Карл, тем не менее, благодарствую за заботу.
   - Тогда садись на Селима, с его спины ты лучше разглядишь мир.
   Он помог мне сесть в седло и отворил кое-как сколоченные деревянные ворота на улицу.
   - Вылитый я в юности, - присвистнул он напоследок.
   Я пришпорил Селима. Карл развернулся, навсегда забыв обо мне, и пошел в таверну. В это время я уже несся по пустынным утренним улицам Шалона. Под порывами ветра капюшон теперь уже моего плаща хлопал меня по спине...
  
   Гортензию разбудил грохот отпираемого засова. В камеру вошел Гомор, его помощник и везде успевающий писарь.
   - Доброе утро, Гортензия. Хочу отрекомендовать вас господину Сэмюелю, - сообщил Гомор таинственно ухмыляясь. - Ныне он продолжит нашу вчерашнюю беседу с вами.
   Сэмюель учтиво кивнул Гортензии и разложил складной деревянный столик, почти такой же, как у писаря, на который поставил небольшой деревянный ящичек. Его немолодое уже лицо лучилось добротой и пониманием, всем своим видом он выказывает участие к горестной судьбе Гортензии. Она тотчас ощутила к нему расположение, думая что человек этот никто иной, как лекарь, который пришел к ней, дабы справиться о ее здравии. И все-таки что-то ее настораживало, причем не сам Сэмюель, а загадочная ухмылка Гомора, которую тот даже не скрывал.
   - Вы, должно быть, подумали, что я лекарь? - словно угадав ее мысли, бархатным голосом спросил Сэмюель. - К моему сожалению, я вынужден вас огорчить. К медицине я имею лишь косвенное отношение.
   - И это истинная правда, Гортензия, - вмешался Гомор. - Сэмюель лишь в некоторой степени медик. Первейшая же его обязанность - развязывание языков. Он наш мастер по умалению членов.
   Пока Гомор говорил, Сэмюель открыл ящик, вытащил содержимое и начал раскладывать его на столике. Гортензия похолодела. Перед ней появились несколько истертых, но вполне пригодных для употребления металлических приспособлений. Тут были и клещи, и щипцы, и маленькие ножички, и даже вовсе непонятные, но зловещие предметы.
   - Святой отец, - обратился Сэмюель к инквизитору, - будьте добры, оставьте нас на некоторое время. Жак, ты тоже выйди.
   Гомор и писарь вышли, Гортензия осталась наедине с палачом. Инструменты на столике холодно блестели в свете факела, торчащего из отверстия в стене.
   - Теперь вы имеете представление, Гортензия, о моей работе. Но только лишь о работе, ибо меня, как человека, вы не знаете. И, покарай меня Господь, если я не сообщу, что мне так же страшно, как и вам. Я не злодей, но своим ремеслом зарабатываю себе и своей семье на жизнь.
   Гортензия хранила молчание. Она чуть было не заговорила с ним раньше, поверив своим чувствам. Но теперь она знала, что стоит ей произнести хоть слово, и ее защита перед этим двуличным человеком падет, как подрубленное дерево в лесу. А поможет ли ей молчание теперь? Добрые глаза палача смотрели на нее, казалось, ни к чему не обязывая и ничего не требуя. Долго ли продлится эта неопределенность?
   - Эх, добрая женщина! Вы, должно быть, думаете, что я сразу примусь вас пытать? - спросил Сэмюель и сам же ответил:
   - Нет! Поверьте, у меня нет к тому охоты так же, как и у вас. Я только кое-что расскажу вам о своей работе, дабы вы имели некоторое представление о предмете, мастером которого я являюсь.
   Он взял в руки маленькие клещи и принялся вертеть ими перед лицом несчастной женщины.
   - Вот этими клещиками выдирают ногти, - поведал он. - Страшно больно. Практически из всего набора я пользуюсь только ими. Причем они оправдывают себя сразу, и это не хвастовство с моей стороны. Все остальные инструменты, - он взял сразу несколько вещиц, - так, для пущей убедительности... К слову сказать, я не люблю все эти тонкости. Если пытка с выдиранием ногтей себя не оправдывает, я пользуюсь особенным стулом, что твоя раскаленную печь, или дыбой для разрыва сухожилий. Можно и за руки к потолку привязать, слышали? Жаль... Все же не то у вас образование, травку заваривать и я умею... По возможности поговорим обстоятельнее, но раз уж я начал... Руки за спиной связываются веревкой, другой ее конец пропускается через блок на потолке. Далее вздергивают молчуна кверху и вдруг отпускают, не давая коснуться пола... Ну что вы так побледнели?! - забеспокоился он, глядя на Гортензию. - Я думаю, что вы умная женщина, ведьмы ведь все умные, - уточнил он, - и вы не допустите, чтобы вас подвесили к потолку. От вас всего лишь требуется пустяковое признание - два слова! Со временем я все равно смогу заставить вас произнести их. А потом вас все равно ждет казнь. Так не лучше ли идти на костер в здоровом теле? Тем паче, если вы признаетесь и раскаетесь во всем, то я задушу вас перед сожжением, причем даром, только ради вас. Ну, это ведь так просто. С какой стати усложнять нам обоим жизнь? О, дьявол...
   Гортензия лишилась чувств...
  
   Я мчался по пыльной улице. Изредка попадались ранние горожане, которые жались к стенам, пытаясь не попасть под копыта Селима. Я подъехал к северным воротам, те оказались закрыты.
   - Эй, остолопы, открывайте!
   Из караульной будки выскочил воин. Он бросил на меня заспанный взгляд и побежал выполнять приказание, тараторя на ходу:
   - Сейчас, сейчас, господин. Кто же думал, что вы в такую рань из города уедите? Я вот не успел еще со вчераш...
   - Что это за бабское бормотание? - брезгливо скривился я в лучших традициях современной аристократии.
   Открыв ворота, воин вытянулся передо мной:
   - Простите, господин.
   Это уже лучше. Стоило подыграть.
   - Молодец, солдат. Кто таков и как зовут?
   - Копейщик Жюв Арни, господин.
   - Всегда бы так, Арни, и до сержанта дослужишься!
   - Во славу короля, регентши и герцога! - прокричал он.
   - Во славу короля, - негромко повторил я, - ну и регентши. Хотя она уже не совсем регентша, все равно этого достойна.
   Я собрался выехать за ворота, но тут копейщик помешал мне.
   - Постойте, господин. Не очень-то вы любезны с Их Величествами.
   Ну вот, подыграл на свою голову. Копейщик оказался не таким простофилей, каким представлялся. Он ухватил Селима под уздцы и стал внимательно оглядывать нас, ища внешние признаки моей сословной принадлежности и имени. Селим фыркал, ожидая команды, чтобы наказать наглеца.
   - Вы разве не представитесь? - поинтересовался так ничего и не нашедший копейщик.
   Мне скрывать нечего...
   - Виконт Рауль Неверский, - с достоинством ответил я и направил коня на копейщика, надеясь, что тот отскочит.
   Он побледнел, но не отскочил.
   - Ха, - выдохнул он. - Каждый может назваться виконтом Неверским. Я не заметил у вас никаких внешних признаков, откуда мне знать...
   - Я же сказал, - отчеканил я, - перед тобой виконт Неверский.
   С таким же успехом я мог бы назваться королем Франции, копейщику ничего не оставалось, как поверить моему внушению.
   Ничего плохого я не сделал, конь тоже - я вовремя успел его остановить. Бледный как полотно копейщик с ужасом смотрел на меня и трясся в попытке что-то произнести. Я в удивлении стал оглядываться - мало ли что могло притаиться у меня за спиной и так напугать солдата. Но вокруг никого. Тут копейщик со всхлипом рухнул на колени и запричитал. Я смог разобрать лишь несколько слов о моем отце, о какой-то каре и спасении. Похоже, Жюв Арни молил меня пощадить его!
   Некая грозная слава ходила в округе о Гвидионе. Но мне это только на руку. Объехав глотавшего пыль человека, я покинул город. Селим скакал на север, в Дижон. Всходило солнце, и как всегда глаза мои предательски заслезились при взгляде на него. Над низинами у дороги стоял туман, веяло утренней прохладой. На поголубевшем, подернутом легкой пеленой небе ни облачка, на дороге ни души. От страшной боли в пальцах меня вдруг скрутило, узда выпала из рук и я чуть не вылетел из седла. В глазах зарябило, словно я прыгнул в море с высокой скалы. Наваждение так же быстро прошло, как и началось, только по сердцу неодолимо скребли кошки. Во что бы то ни стало нужно спешить...

7

  

"...Ты можешь обтесать бревно, как хочешь,

Но свойства дерева в нем сохранятся..."

Цюй Юань.

  
   Гортензия пришла в себя, Сэмюель хотел помочь ей сесть, но она отдернула руку. В ее глазах были страх и неприязнь. За все время она не произнесла ни слова.
   - Ну, вот мы опять вместе, очень хорошо. Я уж испугался, что вы лишите меня работы, но жизнь, право, этого не стоит.
   Сэмюель горестно вздохнул, возвел очи горе, затем вдруг хихикнул и вышел. Знахарка посмотрела на тускло блестящие пыточные приспособления, притаившиеся на белой скатерти, словно маленькие змеи. Ее взгляд заметался, рука, словно сама, потянулась к инструментам, и клещи для вырывания ногтей исчезли в кармане ее платья. Как будто дождавшись этого, вошел Сэмюель в сопровождении двоих свиноподобных молодцов с засученными рукавами. Следом семенил писарь.
   - Вот, Гортензия, это твои помощники, - представил спутников палач. - Они помогут тебе примерить эти чудесные клещики к твоим замечательным ведьминым пальчикам.
   - Но-но, не стоит так, - поморщился он, ибо лишь молчаливое презрение служило ему ответом.
   Мучение было его стихией. Как ему нравилась эта работа, знал только он и его жертвы. А как он замечательно мог притворяться любящим и сочувствующим! Тогда они все тянулись к нему, ища поддержки и помощи... И как горько ошибались. А замечательное выражение скорби на его лице: о, святой Сэмюель! Но ничего, у всех у них есть возможность узнать его истинную натуру, и как приятно будет смотреть на их страх и отвращение к нему, на крушение их надежд. И эта грязная крестьянка тоже узнает. Узнает! Она уже начинает бояться, проклятая ведьма! Он ей покажет, как скрывать правду. Господь свидетель, он старался - даже пересилил себя, но старался, чтобы все было безболезненно. Она сама виновата!
   - Так, где же мои драгоценные клещики, а? - Сэмюель пошарил по столику, а затем посмотрел на нее. - Гортензия, как вы могли пасть так низко? Верните мне мой инструмент, прошу вас. Неужели вы еще и воровка?!
   Ей стало не по себе. Она никогда ничего чужого не брала. Но сейчас... "Что же делать, Господи?", - подумала она, пряча руку с клещами в кармане и стараясь подавить поднимающийся в душе ужас.
   - Я ничего не брала, мне до ваших приспособлений даже прикасаться противно. Вы, должно быть, сами прихватили свои клещи с собой, когда выходили.
   - Как нехорошо врать, женщина, - процедил он, - тем более прерывать свое молчание ложью. У вас звучный красивый голос - для крестьянки, - но при этом я хорошо помню, что оставил клещи здесь вместе с остальными принадлежностями... Помогите госпоже Гортензии найти мой инструмент.
   Молодчики подскочили к ней. Один схватил ее за руки, другой стал обыскивать. Потерянный инструмент нашелся сразу.
   - Вот! - заключил Сэмюель. - А я был о вас лучшего мнения... Позовите отца Гомора.
   Инквизитор сразу подошел к писарю.
   - На бумаге что-нибудь есть, Жак?
   - Нет, Ваше Преосвященство.
   - Плохо работаете, Сэмюель, очень плохо, - укорил он палача.
   - Я еще не работаю, святой отец. Мы с Гортензией беседуем о моих инструментах, но она не проявляет к ним должной заинтересованности, - опечалился Сэмюель.
   - Надеюсь, что она проявит к ним сильнейшую заинтересованность в самое ближайшее время.
   - Конечно, святой отец, вы же знаете, - поклонился палач.
   - Итак, Гортензия Гарде. Вы признаете себя ведьмой и поборницей дьявола? - формальным тоном спросил Гомор. Она хранила молчание.
   - Что ж, тогда приступим...
  
   Боль, кругом боль... Она пузырится и поднимается, словно закипающее молоко. Только внешне не похожа. Каждый пузырь боли цвета молнии с красной вспышкой. Эти молнии разрывают сознание, выплескиваются наружу. Сначала Гортензия пыталась ее сдерживать, но в какое-то мгновение молоко боли убежало и растеклось по раскаленному очагу напряженных нервов... И тогда родился протяжный, воющий крик. Казалось, что боль выплеснулась на все вокруг, и все присутствующие сварятся в ней... Но нет. Чужая боль только подхлестнула азарт мучителей, придала им силы, и они пили ее, пили всю до капли. Чаша боли вновь наполнилась, не дав отдохнуть сознанию, и все повторилось... и повторилось... и повторилось... и...
   Несколько раз она лишалась чувств. Ей плескали холодную воду на лицо, на пальцы, и пытки продолжались. Иногда с болью удавалось справиться, но только до такой степени, чтобы ничего не сказать. Бывали минуты, когда она думала, что сил молчать уже не осталось, и она вот-вот скажет: "Все, все, перестаньте! Прекратите. Я все скажу. Да, я ведьма. Ведьма! Только прекратите эти пытки, ради Бога!", но вновь находила силы терпеть. Особенно тяжело было, когда она почти решалась "признаться", и тут вдруг пытки прекращались, и Гомор задавал вопрос: "Гортензия Гарде, признаете ли вы себя ведьмой? Признайтесь, Гортензия, и тогда пытки прекратятся". С каким же трудом она сдерживалась!..
   Сколько продолжалось безумство палачей, она не знала, а когда затуманенное болью сознание прояснилось, она увидела Сэмюеля и Гомора, которые стояли у двери и тихо с кем-то разговаривали.
   Гортензия взглянула на свои руки и ужаснулась. Вместо ногтей только кровоточащие ободранные ложа, любое движение пальцами было нестерпимо. Она перевела взгляд на ноги... и еле сдержалась, чтобы не зарыдать. У нее всегда были такие красивые ногти, розовые, здоровые, без единого пятнышка. Даже возясь по хозяйству, она пыталась оберегать их от повреждений.
   Она была обычной женщиной, но сумела смолчать. Терпение стало ее главным оружием...
  
   Солнце поднималось все выше, туман рассеивался, из обступившего дорогу леса доносился щебет птиц. Все живое радовалось жизни и новому дню. Лесная чаща местами прерывалась, и в просвете становились видны окрестные деревни, к которым от дороги сворачивали широкие тропы. Мне часто встречались сервы, одинокие и с повозками, груженными сеном, хворостом или крестьянским скарбом. Еще ни разу не остановившись полностью, я иногда позволял Селиму передохнуть, замедляя его бег.
   Со стороны Дижона показался отряд всадников. Я усмехнулся - если они за мной, то уже поздно меня ловить. Когда мы поравнялись, то... ничего не произошло, и я поскакал дальше, благо до города осталось всего пара лье (6). Но вскоре услышал окрики, должно быть, кто-то из солдат меня узнал. Нужно поскорее скрыться от них - на мне не было ни лат, ни кольчуги, и для арбалетных стрел я представлял вполне подходящую мишень.
   Благодаря своему замечательному коню мне удавалось держать всадников на расстоянии, но долго так продолжаться не могло - Селим мчался без остановок с рассвета и уже порядочно устал. Амулет дрожал столь неистово, что мне пришлось сжать его в кулаке. К несчастью, он ни чем не мог помочь, ибо был так же закрыт в камне, как и мои способности. Я остановил Селима. Всадники приближались, и, когда расстояние между нами сократилось до полета стрелы, я открылся их животным.
   Надеюсь, что люди ничего себе не сломали, падая на землю, в то время, когда их кони все разом встали на дыбы. Кто-то запутался в стременах, а те, кто все же удержался, были увезены неизвестно куда.
   Ничего из ряда вон не произошло. Кроме того, что во Франции только что появился очередной ужасный колдун. Молва постарается...
  
   Третьим оказался герцог, чье молодое лицо лучилось какой-то неведомой, но зловещей радостью и предвкушением, несвойственными для его возраста.
   "Неужели опять что-то задумал?", - отрешенно подумала Гортензия. Ее бил озноб.
   А вот Сэмюель, это двуличное существо, впрочем, как и герцог, исходил злобой и раздражением. Еще бы! Пытка, на которую он так надеялся, не принесла ровным счетом никакой пользы. Один только Гомор сохранял невозмутимое спокойствие.
   - Ваши пытки не удались, Гомор! - подвел итог герцог. - И неудивительно, должен же быть хоть один человек, который может устоять перед ними. Даже если это просто женщина!
   Сэмюель дернулся, словно получив пощечину. Между тем, герцог подмигнул Гортензии.
   - Господа, - продолжил он, потирая руки, - не пора ли нам придумать что-нибудь более оригинальное?
   - Ваше Высочество, в нашем арсенале...
   - В вашем арсенале, палач мой драгоценный, все безнадежно устарело... Не устарело? Ну, и шут с вами. Но зато, сколько крови, фу! - кривится он, глядя на Гортензию. - У меня к вам, святой отец, есть предложение. То, что я задумал, будет небольшой, но весьма приятной неожиданностью для нашей подопечной.
   - Позвольте заметить, Ваше Высочество, - начал Гомор, - если ваше предложение окажется негуманным по отношению к человеку, даже такому, какой является эта женщина, то святая церковь - и я в том числе - не сможем предоставить...
   - Святой отец! - сделал нетерпеливый жест герцог. - Ну, что вы заладили: негуманный, негуманный. Я же вам сказал, что это действенный и, к тому же, бескровный метод. Я сам его изобрел и уже успел не раз опробовать. Не зря же я позаимствовал у вас ту камеру.
   - Ну, если так, то объясните мне, в чем его суть, - сдался Гомор.
   - Не здесь, не здесь... - отмахнулся герцог. - Выйдемте отсюда, тут дышать нечем. Пусть наша подопечная пока приходит в себя. Устроили же вы мясорубку. Гуманно, гуманно... - проворчал он и добавил в усы:
   - Крестов тут намалевали, святоши...
   Гортензия осталась одна. Если не двигать изуродованными членами, то боль почти не чувствовалась. Сейчас ей помогал холод, который охватил все тело. Хотелось сидеть вот так всю оставшуюся жизнь, чтобы никто не мешал, и ни о чем не думать. В глазах рябило и плыло. Факел, оставленный на стене, превратился в большое трепещущее пятно света, от которого нельзя отвести глаз. Да и не хотелось...
   Тишина... Все, что было, забылось, а то, что есть, потеряло значение. Сознание трепетало вместе с пятном факела.
   "Рауль... Как там Рауль?.."
  
   Герцог спускался в подземелье замка, освещая путь факелом. Старая винтовая лестница круто уходила вниз. Что там было, во мраке? Это знал только он. И он торопился. Сердце возбужденно колотилось в груди, глаза блестели дьявольским огнем. Видно, не в первый раз он спускался сюда.
   Когда же кончится эта чертова лестница? О, скоро, скоро он их увидит. Они будут дарить ему наслаждение и удовольствие. Сколько всего сразу, сначала они, потом эта дура в темнице! Он посмотрит, как она еще помучается. А если расколется сразу? Нет, даже не хочется об этом думать. Она просто должна, обязана мучиться и молить его о пощаде!
   Но она потом. Сейчас его ждало другое. Его ждали они!
   Герцог остановился у низкой железной двери и нетерпеливо постучал. Старый лысый слуга посторонился в поклоне, давая дорогу господину.
   Просторный круглый зал с каменными стенами был ярко освещен: со сводчатого потолка свисала большая люстра с десятками свечей. У дальней стены, заваленный едой и заставленный бутылками, стоял широкий стол, в центре которого на овальном блюде покоился зажаренный молочный поросенок. Пар от него уносился ввысь, а восхитительный аромат врывался в ноздри. Но не только пища будила в герцоге голод и порождала возбуждение. По всей протяженности стен одна к одной стояло несколько клеток с толстыми редкими прутьями. В каждой клетке, прижавшись друг к другу, сидело по два мальчика. У себя на родине, а здесь были представители разных народов, они считались бы очень красивыми. На некоторых были набедренные повязки, большинство же одежды не имело вовсе.
   - Что замолчали, мои маленькие? Так-то вы радуетесь приходу господина! - пропел герцог и взял у слуги тонкий хлыст.
   - Здравствуйте, господин, - раздались эхом робкие голоса.
   Вдруг герцог с размаху ударил хлыстом по ближайшей клетке.
   - Не слышу! Еще раз! - прохрипел он, моргнув красными глазами. Или это был всего лишь обман зрения?
   - Здравствуйте, господин! - громко повторили обитатели клеток.
   - То-то же! Ну, кто сегодня себя плохо вел? - герцог обходил клетки, рукояткой хлыста постукивая по ладони. - Никто? Опять никто?! Хорошо! Но для общего примера все равно кого-то нужно наказать. Я правильно говорю?
   - Да, - еле слышно ответили дети. На этот раз герцог не сердился. Он оглядел клетки, после чего указал на мальчика-азиата лет тринадцати. Тот затравленно посмотрел на герцога и робко вышел из клетки через невысокую дверцу, незамедлительно отпертую слугой.
   Под люстрой в центре подземелья стояла большая круглая кровать, на которой в беспорядке были разбросаны маленькие подушки. Герцог усадил мальчика на нее.
   - Ложись, мой маленький. Я постараюсь не больно...
   Мальчик стонал, восточная гордость не позволяла ему кричать. Вскоре его бессознательного, с покрытой розовыми рубцами спиной вновь бросили в клетку. Его сосед, белокурый мальчик лет двенадцати, забился в дальний угол, стараясь не попасться герцогу на глаза.
   - Ничего, - прошептал герцог, словно оправдываясь, - он скоро поправится.
   Откинув хлыст в сторону, герцог прошествовал к столу, сел на стул с высокой спинкой, налил бокал вина и потянулся к поросенку. Руки заблестели от жира. Герцог впился в мясо, оторвал кусок и запил его вином. Сквозь набитый рот он спросил:
   - Кто сегодня покажет своему господину, чему он научился?
   Ответом ему было молчание. Из золотой вазы, наполненной разными фруктами, Герцог взял яблоко.
   - Ладно. Я сегодня добрый, сам выберу. Ты... и... ты... А ты можешь налить себе вина, - обратился он к слуге, - заслужил.
   Многие вздохнули с осторожным облегчением. Среди них и белокурый сосед избитого мальчика...
  
   Гортензию перевели в другую камеру, просторную и сухую. Она мало походила на ту, в которой знахарка содержалась ранее. С высокого потолка камеру освещала небольшая люстра из нескольких свечей, только стены и пол зачем-то были обиты слоями грубой серой материи. Сама камера казалось новой обитательнице склепом, производя самое гнетущее впечатление. Гортензия с сожалением вспомнила свою темницу с ее вечно влажными каменными стенами.
   Она уже достаточно пришла в себя, но слабость и боль не оставляли ее. В душе она радовалась, что выстояла и не поддалась, хотя страх за будущее не желал покидать ее ни на мгновение. Попав в глухую комнату - название, как она считала, для камеры подходящее - Гортензия вновь усомнилась в правильности принятого ею решения, но старалась гнать крамольные мысли прочь. Сильная воля и стойкость одинокой лесной жительницы снова взяли верх. Первым вслед за ней в камеру-комнату вошел Гомор. Он задал один-единственный вопрос, но, как всегда, получив от ворот поворот, принялся тихо, словно их мог кто-то подслушать, просить Гортензию признать себя виновной. При этом его взгляд был полон искренней жалости. Поведение инквизитора явилось полной неожиданностью для Гортензии, и она почти решилась поддаться на уговоры, но вовремя спохватилась, вспомнив о сетях обмана, в которые инквизитор сумел заманить ее до этого. Гомор в который раз убедился, что уговоры бесполезны, вздохнул и удалился с чувством выполненного долга.
   Вскоре принесли еду, на которую знахарка и надеяться не могла. Живя все последнее время на хлебе с водой, она поразилась неожиданному изобилию тюремного подноса, на котором лежали свиной окорок, ломоть белого хлеба, яблоко, и стояла кружка лимонной воды.
   "Для такого пира нужно вино, а не вода", - отвлеченно подумала Гортензия.
   Забыв о саднящих пальцах, руки потянулись к подносу. Боль отступила, всякие переживания бесследно исчезли, не оставив следа.
   "Будь что будет", - решила Гортензия и с приятной тяжестью в желудке легла прямо на мягкий пол - ни соломенного матраса, ни самой соломы здесь не было, - уже не заботясь о своем некогда белом платье.
   И в этот миг в камеру вошел начальник тюрьмы в сопровождении двух помощников.
   "Они наблюдают за мной", - заключила Гортензия, приподнявшись.
   Двое подошли к ней и грубо связали за спиной руки. Сопротивляться не было возможности.
   "Неужели опять будут пытать?" Но она постаралась успокоиться - ведь не было Сэмюеля, главного мастера по заплечным делам. Помощники молча удалились (насколько она помнила, их голосов она ни разу не слышала), лишь начальник напоследок как-то странно посмотрел на нее... так, что от его взгляда, полного жалости и сострадания, у знахарки побежали мурашки по спине, и зашлось сердце.
   Воцарилась мертвая тишина. Когда Гортензию вели по сырым подземным коридорам, она порою слышала людские голоса, иногда стоны. Значит, в тюрьме она содержалась не одна, были и другие несчастные. Ее вели вниз и вниз, дальше и дальше, пока стены не стали сухими, а воздух не пропитался затхлостью и духотой. Как глубоко под землей она сейчас находилась и насколько далеко от других заключенных, она даже не представляла, поэтому чувствовала себя попавшей в темную яму, откуда никогда не выберется, и никого нет рядом, чтобы помочь. Ей захотелось кричать, чтобы разогнать поглотившее ее чувство ужаса, и она закричала. Когда-то у нее был сильный голос, но от недель, как ей казалось, проведенных в темнице, он ослабел и звучал глухо - тотчас поглотился стенами и растворился в толще земли, окружавшей женщину со всех сторон.
   Тишина осталась полноправной хозяйкой до тех пор, пока ее не нарушил одинокий, все возрастающий скрип, словно от раскручиваемого колеса. Вскоре скрип немного утих, но его все еще было слышно.
   И тут вдруг пришел громкий, неистовый скрежет, переходящий в протяжный визг. Живое существо не могло так визжать, даже если его резать на куски. Визжало дьявольское изобретение герцога. Скрежет металла о металл... треск рвущейся материи... Все смешалось в любимом детище герцога. Звук сразу заставил Гортензию подпрыгнуть на месте - не беда, что она сидела, вытянув ноги. От страшного визга у нее свело зубы, и чуть не лопнули уши. К несчастью, в замыслах герцога потеря слуха не предусматривалась, иначе это не принесло бы ему никакого удовольствия. Женщине хотелось закрыть уши хоть чем-нибудь, но руки были связаны за спиной.
   "Вот для чего они связали меня!.."
   Отчаянная мысль тут же стерлась, оставив в голове лишь рваные обрывки, словно лохмотья на старом пугале. Гортензия прижалась одним ухом к мягкому полу, - все, на что была способна. За стеной тихо поскрипывало невидимое колесо...
   Где-то далеко отсюда всадник на добром коне и на ровной дороге внезапно вылетел из седла и, скатившись в придорожную яму, остался лежать неподвижно...

8

"Вот лицо мое - словно прекрасный тюльпан,

Вот мой стройный, как ствол кипарисовый стан.

Одного, сотворенный из праха, не знаю:

Для чего этот облик мне скульптором дан?"

Омар Хайям.

  
   - Сколько это будет продолжаться, Ваше Высочество?
   - Пока не попросит пощады и не признается во всем.
   - А если она лишится рассудка?
   - Едва ли. Если мы чересчур не затянем пытку.
   - Еще раз напоминаю вам, что вы используете негуманные методы воздействия, и если кто-нибудь узнает...
   - Может быть и негуманные, но действенные, святой отец. Положитесь на меня... И об этом никто не узнает, кроме тех, кому уже известно. Все люди проверенные. Надеюсь, вам тоже можно доверять?
   - Разумеется, Ваше Высочество, но...
   - Тем лучше.
  
   Сознание медленно возвращалось, чему в какой-то мере помог Селим, жалобно ржавший где-то сверху. Я встал и отряхнулся. Особых повреждений не ощущалось, только шишка на лбу, да небольшой ушиб локтя. Если я и был серьезно ранен, то во время беспамятства все зажило, не оставив сколько-нибудь заметного следа. Тем не менее, о себе я беспокоился меньше всего. Что же такое творится с матерью, что так меня тряхнуло?! И сколько я пролежал в яме? Солнце уже склонилось к горизонту, значит, несколько часов. Я вспомнил, что как раз перед падением моя голова наполнилась каким-то неимоверным скрежетом, а затем был полет через голову Селима.
   Я выбрался из ямы и неспешно забрался на коня, обрадованного моим чудесным выздоровлением...
  
   Наконец, скрежет прекратился. Далеко не все вошедшие в глухую комнату ужаснулись открывшейся картине, хотя и было от чего. Гортензия лежала посреди комнаты, уткнувшись лицом в пол. Побелевшие растрепанные волосы и одежда были вымазаны тем, что изверг желудок. Гуго кивнул тюремщикам, которые подняли женщину и поставили ее на колени, - люди герцога, привыкшие ко всему...
   Инквизитор был потрясен. Вместо женщины на Гомора смотрела согбенная старуха. В глубине пустых и ничего не выражающих глаз застыло невыносимое страдание, словно еще ничего не кончилось, и в душе пытка продолжалась. Разорванное платье, трясущиеся руки, слюни, стекающие по уголкам рта, и никакого напоминания о прежней силе, - все, что осталось от когда-то стойкого и волевого человека, пытавшегося во что бы то ни стало сохранить достоинство. Гомор попробовал представить себе ее состояние, но, толком не сумев, все же постарался быстрее избавиться от тяжких ощущений. Он не испытывал брезгливости и отвращения, глядя на Гортензию, ибо успел проникнуться к ней после пыток Сэмюеля, но поспешил отвести взгляд от существа, которое стояло перед ним на коленях.
   Такого таинственного дела у инквизитора еще никогда не было. Он не задавался вопросом о причине страшной взаимной ненависти между герцогом и знахаркой. Эта ненависть даже не скрывалась ни той, ни другой стороной, но именно она и накладывала отпечаток неестественности на весь процесс. Работать в угоду герцогу было полезным занятием, тут тебе и деньги, и положение при дворе, и свобода действий, которая часто бывает необходима. Но когда проникаешься сочувствием к жертве чужих козней, оказываешься, словно между молотом и наковальней... Поскорее бы все это кончилось. Но как гадко-то... Инквизитор вспомнил, как они с герцогом наблюдали за знахаркой через потайное окошко, как, уже начавшая сходить с ума, она умоляла невидимых мучителей прекратить пытки. "Я признаюсь во всем..." - шептала она, но Гомор услышал ее (или видел только движение губ?) и поторопил герцога выключить механизм. Герцог, однако, почему-то все затягивал пытку...
   - Что вы стоите, Гомор? Начинайте работать, не мне же ее допрашивать, - капризный голос герцога вывел инквизитора из размышлений.
   Гомор собрался с духом и тихо спросил:
   - Гортензия Гарде, вы признаете себя ведьмой и соратницей дьявола?
   Она не слышала его. Гомор повторил вопрос громче, слова жгли ему губы. Ее взгляд немного прояснился, но принадлежал смертельно замученному существу.
   - Да, - выплюнула она. На большее просто не хватило сил.
   - Все! - радостно воскликнул герцог и обратился к писарю:
   - Записал?
   Тот кивнул.
   - А вы еще сомневались, Гомор! - ухмыльнулся герцог.
   - И все еще сомневаюсь... - неслышно прошептал инквизитор, но пожал плечами, как бы признавая правоту герцога.
   Гортензию перевели в старую камеру, где помыли, облив водой из ведер, и принесли поесть. На этот раз обошлись хлебом и водой. Она с трудом понимала происходящее, ибо в голове все еще стоял скрежет металла и еле различимый скрип колеса.
   "Теперь все. Но зачем это?!"
   Ей вспомнились слова Сэмюеля, когда он посоветовал признаться сразу. "Признаться? Да, я призналась". Она истерически засмеялась. Смех бил из нее очень долгое время, сжигая последние силы. Иногда он стихал, но сразу же начинался вновь. В изнеможении она упала на матрас, и все еще тихо посмеиваясь, провалилась в глубокий сон. Никем не тревожимая, она спала до заката с сумасшедшей улыбкой на лице и даже успела немного отдохнуть, когда за ней пришли...
   Гортензия стояла в центре зала суда - самого просторного и светлого помещения в здании тюрьмы. Сейчас же, к вечеру, здесь все казалось мрачным, и суд человеческий больше напоминал загробный. Недалеко от нее восседали люди в черных хламидах - судебные чиновники. Присутствовал клир во главе с епископом Шалонским и Гомором. Заседали трое светских судей, однако герцога среди них не было. Он не желал на людях с ней встречаться, зато необычайно приблизил время судебного процесса, который должен был проводиться лишь через несколько дней после пыток.
   Ее никто не защищал, только обвиняли и приговаривали, благо признание вины было предоставлено, а неведомые свидетели, о которых обвиняемая не имела представления, показали против нее. Гортензию попросили прилюдно подтвердить признание, и она подтвердила. После пыток в глухой комнате в ее голове все перемешалось, и сейчас она с тем же упорством все подтверждала, как раньше отрицала. Глубокое потрясение не прошло, все еще держа ее разум в своих объятиях. Если спросить у нее сейчас: "Ты ведь не ведьма?", она ответила бы, что ведьма и ведьмой родилась. Никто из присутствующих даже не догадывался, что перед ними человек с помраченным сознанием. Да и кому здесь было нужно о чем-то догадываться? Лишь только Гомор начал подозревать неладное.
   Приговор в таких случаях был всегда один - сожжение на костре. Завтра в полдень на центральной площади города. Ей предложили покаяться и покреститься повторно, "приняв веру в своем нечистом сердце". Этим она якобы искупит свою вину перед Богом, и ее задушат перед тем, как сжечь. Но костер все равно необходим, говорили ей, для искупления грехов перед людьми и полном очищении души в святом пламени. Она отвергла предложение, и Гомор окончательно укрепился в своих догадках, - нельзя так сразу и настолько изменить своим принципам, - но смолчал, как представитель обвинения. Гортензию несколько раз просили покаяться, ибо потом будет поздно, но все усилия оказались тщетны.
   Вечером в своей камере она осознала происшедшее и ужаснулась собственным словам. Явившийся по ее просьбе Гомор только развел руками - сказанного не воротишь.
   - Неужели ничего нельзя сделать? - с надеждой спросила она.
   - Уже ничего, - вздохнул Гомор, испытывая неловкость, что не решился обратить внимание суда на невменяемость подсудимой. - Мужайтесь, пусть Господь пребудет с вами!
   Он осенил ее крестным знамением и, не найдя в ее взгляде ни облегчения, ни прощения, спешно покинул камеру. Отверстие в потолке затянулось тьмой...
  
   Я торопил Селима, ибо мысли о матери не покидали меня. Но сейчас все было спокойно, я чувствовал, что она жива, и это вселяло в меня надежду.
   До Дижона было рукой подать, когда я услышал детский крик и забористую мужскую ругань. Из леса чуть впереди меня сопровождаемые собаками выехали по направлению в город два всадника. Вместе с одним из них в седле находился мальчишка, который беспрестанно пытался вырваться и спрыгнуть с коня. Но не тут-то было. Из раза в раз получая увесистую оплеуху, он на время успокаивался, но затем повторял попытку к бегству. Мальчуган был кое-как одет в костюм пажа. Берет, неумело нахлобученный на самый лоб, грозил свалиться в дорожную пыль, штаны надеты задом наперед, а пуговицы застегнуты через одну, отчего камзол был до смешного перекошен.
   Собаки меня не приметили, ибо я закрылся от чувствительности животных, и бежали впереди лошадей. Это были огромные волкодавы, предназначенные для охраны, кроме того, их использовали для поиска и задержания беглецов. Судя по всему, мальчик таковым и являлся, ибо весь рукав его камзола был мокрым от собачьей слюны.
   - Ах ты, гаденыш! - услышал я полный боли крик всадника, что вез мальчика. - Он меня укусил!
   Раздался звук оплеухи и жалобный вскрик.
   - А может, прибить его? Потом скажем, что собаки нечаянно загрызли.
   - Да нет, ты же слышал, что сказал герцог: "Только живьем", - ответил другой всадник, имитируя голос герцога.
   - Тогда на, сам его вези, раз в темницу не хочешь.
   - Еще чего! Ты его к себе посадил, ты и вези.
   Пора было вмешаться. Арбалетов при них не было, только копья. Тем лучше, меньше хлопот. На драку я не рассчитывал, как обычно помогут животные, - но никто не вправе сказать, что я не владею искусством боя, имея совершенную Первую Ступень.
   - Эй, мужичье! По какому праву вы издеваетесь над ребенком? - спросил я, вплотную подъехав к всадникам.
   Разговоры стихли, и те удивленно уставились на меня. Один из них, тот, кто отказывался везти мальчишку, ответил:
   - По праву воинов герцога Бургундского. А ты кто такой, чтобы вмешиваться в его дела?
   - Странствующий рыцарь, - ответил я и дал мысленный приказ Селиму.
   - Тогда иди и странс...
   Договорить он не успел. Селим встал на дыбы и со всей силой своих передних ног вышиб из седла всадника, который с разбитым черепом упал на дорогу. Оставшийся всадник забыл о мальчишке и принялся спасать свою жизнь. Он дал команду собакам напасть на меня, но в этот момент я открылся им, и они замерли, готовые выполнить любой мой приказ. Всадник, удивленный тем, что его затея не увенчалась успехом, попытался удрать, но конь под ним словно взбесился, и солдат с мальчиком свалились с седла, от чего берет пажа отлетел в сторону.
   - Нет-нет! - закричал солдат, закрывая голову руками. Собаки стояли над ним, не давая двинуться.
   Мальчик не пострадал. Он отполз подальше и оттуда со страхом смотрел на происходящее. Я подъехал к нему и спросил:
   - Как тебя зовут?
   - Поль, господин, - испуганно ответил он.
   - А меня Рауль, - представился я. - Теперь сказывай, с какой стати тобой интересуется герцог? Ты сбежал от него?
   Поль замялся, понурив белокурую голову, не зная, что ответить.
   - Да, - наконец произнес он. - Он меня бил.
   - Ты служил у него пажом, - уточнил я.
   - Да... Нет... Не знаю.
   - Значит, нет. А кем?
   Было заметно, что Полю неловко. Он посмотрел на неподвижного всадника, который вслушивался в разговор.
   - Его можешь не опасаться, - я кивнул на плененного солдата, - но раз он тебе мешает, поговорим позже. Садись на любого понравившегося коня.
   - Нет... я боюсь.
   - Не умеешь сидеть в седле? Странный паж... Тогда залазь на Селима.
   Мальчик вопросительно посмотрел на меня.
   - Так зовут моего коня, - уточнил я и подал Полю руку, - он повезет нас обоих.
   Селим чуть слышно заржал, словно подтверждая сказанное, и я помог мальчику сесть впереди меня.
   - Не бойся, - успокоил его я. - Герцогу я тебя не отдам, у меня с ним свои счеты.
   Мы направились к Дижону, и я спустил собак. За спиной послышался короткий вскрик, и все стихло...
   Поль вцепился в гриву лошади. Он не мог знать, что произошло с оставленным нами человеком, но вполне мог догадываться.
   - Мы едем в город? - спросил он.
   - Да, - ответил я, сознавая, что мальчишке в город, то есть ближе к герцогу, ехать не хочется. - У меня там есть одно дело... И забудь о герцоге, пока я рядом.
   Мы выехали на возвышенность, и вечерний город предстал перед нами во всем великолепии. Дижон был значительно больше Шалона. Надежные каменные стены с многочисленными башнями окружали городское пространство, а в самом центре высился замок герцогов бургундских. Донжон был таким мощным, что издали замок казался огромным муравейником на маленькой поляне города. Вокруг замка располагались дома вассалов герцога, а еще дальше от центра теснились прочие городские постройки. Собор Сен-Бенинь, творение зодчих прошлого века, стоял недалеко от центра и являл собой редкое величие и красоту современности. Городскую тюрьму я разглядел недалеко от южных ворот, - неприметное здание примыкало к такой же неприметной церкви. У меня защемило сердце, я оторвался от созерцания городской панорамы и пришпорил коня.
   Лес кончался недалеко от ворот, и мы уже почти выезжали из него, когда я увидел между деревьев блеск воды. Недалеко раскинулось широкое озеро, противоположный берег которого утопал в серой дымке. Когда еще мне посчастливится искупаться, к тому же у Поля будет время переодеться, перестав быть неопрятным пугалом. Я направил коня к воде. Солнце только что зашло, но небо еще сохраняло свой дневной цвет, лишь слегка поблекнув. Вода казалась чистой и прозрачной, дул слабый теплый ветерок, отчего шелестели прибрежные камыши, как будто шепотом приглашая в теплую вечернюю воду. Подлетела большая бабочка и, покружив вокруг нас, села на мою руку, которую я предусмотрительно вытянул перед собой. Поль посмотрел на одно из самых красивейших созданий этого мира, потом на меня.
   - Почему тебя слушаются животные? Вот и бабочка тоже, - спросил он. Его отчуждение стало понемногу отступать. Бабочка сорвалась с моей ладони и растворилась над гладью озера.
   - Любить их надо, Поль, - ответил я. - Это и есть то хорошее, что люди могут для них сделать, а большего и не требуется.
   - А людей ты любишь? - вновь спросил он. Несмотря на возраст, мальчик был поразительно серьезен и мог заставить меня задуматься.
   - Я стараюсь быть справедливым с ними. Не знаю, наверное, я их люблю.
   Казалось, он не до конца осмыслил ответ, но я другого и не ожидал, поэтому не стал пояснять.
   - А тебе сколько лет?
   - Мне?.. Много, очень много... - я даже не брался подсчитывать точное число моих лет, ведь теперь я - Рауль. Сколько еще пройдет времени, когда я окончательно свыкнусь с этим? - Восемнадцать, - ответил я.
   - Это разве много! Ты только чуть-чуть старше меня, а мне всего лишь двенадцать.
   - Немного, - согласился я, - но достаточно, чтобы искупаться.
   Он посмотрел на воду и с сомнением спросил:
   - А городские ворота не закроются?
   - Еще рано. А ты пока переоденься. Знаешь, как правильно все это надевается?
   - Знаю, - ответил он. - Просто торопился.
   Мы спешились. Я полностью разделся, на мне остался только Урей. Я сниму его только в заветной пещере Каракорума. Я посмотрел на Поля, чтобы узнать, как у него успехи. Успехов не было. Вместо того чтобы переодеваться, он пристально меня разглядывал.
   - Что смотришь? - спросил я. - Переодевайся.
   - А ты бы понравился герцогу, - сказал он.
   - Что-что? - мне показалось, что я ослышался, но почти сразу ощутил неловкость и прикрылся руками.
   - Ну... Ему нравятся красивые мальчики, такие как ты.
   - А-а-а... - протянул я и вспомнил, что Адель не считала меня таким уж красивым. - Ясно. Но я уже не мальчик.
   - Ладно, потом поговорим, переодевайся, - бросил я и прыгнул в озеро.
   Брызги разлетелись во все стороны, и я ушел под воду. Озеро оказалось глубоким уже у самого берега, несмотря на сравнительно небольшие размеры. Я чувствовал себя маленьким ребенком, которого впервые знакомили с водой. Как приятно было ее прикосновение к телу, казалось, я проходил таинство крещения. Впрочем, примерно так оно и было на самом деле. Я дурачился и плескался, пока переодевался Поль. Наконец я вышел из воды и оделся, нисколько не смущаясь наблюдающего за мной мальчишки, - в воде я успел о многом подумать и многое вспомнить из собственной бесконечной жизни.
   Мы уселись на берегу у самой воды и швыряли в воду плоские камешки, которые были повсюду. Они прыгали по воде, оставляя многочисленные круги на поверхности, пока не тонули.
   - Рассказывай, - начал я без предисловия, - как ты жил у герцога, можно без подробностей.
   Поль уже успел подготовиться к этому разговору, ибо я не оставил ему сомнений в том, что он неизбежен, хотя особенной охоты распространяться на данную тему у него не было, тем более в беседе с незнакомцем. Я почти физически чувствовал его смятение, потому незаметно воздействовал на него внушением. Мальчик повздыхал и начал свою историю, делая вид, что совершенно не волнуется. Я слушал его, стараясь не перебивать, и по ходу рассказа продолжал воздействие.
   Я узнал, что Поля уступил герцогу его же отец, точнее был вынужден, будучи многодетным крестьянином. Также мальчик рассказал о своей "настоящей любви" - девчонке, с которой он некогда целовался, затем о подземелье замка, где стоят позолоченные клетки. Вот здесь и потребовалось внушение. Некоторые подробности пропустить так и не удалось. В эти моменты голос Поля становился едва различимым, слезы стояли в его глазах, а я чувствовал себя чудовищем, но старался сдержать душевные порывы, за что Поль был мне только благодарен. Я знал, что я делал, и знал, что эта беседа со временем принесет мальчику должное облегчение.
   - Не переживай, Поль, все не так страшно. Я и не такое повидал в жизни, - как можно мягче сказал я, дружески потрепав его по белокурой голове. Он улыбнулся. Главное, отнестись с пониманием, но не дать ему повода думать, что я подобное уже переживал, чтобы не зажечь в его сердце бесполезную надежду на более близкие отношения. На самом деле, чего только не было! - я по себе знаю многие счастья и несчастья людские, ибо случалось так, что я, будучи человеком в своих воплощениях, до самой смерти им и оставался.
   - Как ты бежал? - спросил я. Настало время перевести разговор в нейтральное русло, и Поль поведал, что сегодня, после очередного визита герцога, забыли закрыть клетку, в которой он содержался.
   - После того, как герцог ушел, пьяный охранник уснул, - рассказывал мальчик. - Я вышел из клетки и поднялся наверх, в замок. Другие меня не выдали, и я освободил бы их тоже, только ключ охранник носит всегда на шее, как ты свой амулет, и я не осмелился его тревожить. В замке меня никто не заметил. Я нашел какую-то одежду, наверное, поэтому стража меня не остановила. Потом я вышел из города и побежал домой в деревню, которая тут недалеко. Почти у самого дома меня поймали солдаты герцога.
   Я сидел и обдумывал услышанное. То, что герцог оказался любителем мальчиков, меня не удивило, - всякое бывает. Поражали только размеры этой "любви". Что касается Поля, то разве такую "драгоценность" теперь где-нибудь оставишь, тем более в пределах Бургундии?! Придется сдобрить его Гвидиону...
   - Не думай об этом и не вини себя, ты ни в чем не виноват, - сказал я, - а герцог, поверь мне, предстанет перед Всевышним Судом, причем раньше, чем ему хотелось бы.
   - Постараюсь, - сказал он и прижался ко мне.
   Я обнял его, в сущности, совсем еще ребенка. Надеюсь, после всего, что я ему сказал, мальчику будет легче жить. Существовала возможность в будущем избавить его от отклонения, но стоило ли? Такова его судьба.
   - Будешь моим пажом? - спросил я, когда мы садились на коня. Поль кивнул. - Тебе имя графа Неверского ни о чем не говорит?
   - Нет.
   - Это хорошо. - Значит, о Гвидионе он ничего не знает - как и я, - можно только догадываться, чем на сей раз прославился доблестный Маг. - Лучше служить виконту Неверскому пажом, чем герцогу Бургундскому... кем-то еще. А теперь, паж, поторопимся, городские ворота скоро закроются!

9

  

... Над ним я свой клинок взметнул,

Сразить его хотел я быстро, торопливо,

Но посмотрел в глаза я черному Рагленду,

И вижу странную уверенность я в них.

Сильнейший страх возрос в моей душе,

Рука с мечом, дрожа, поднялась,

Но не смогла ударить, а мирно опустилась...

Вражеским кинжалом смерть пришла ко мне.

Потом я слышу громкий глас

Когда-то говоривший мне последние слова:

- Твой меч, владыка франков, остр,

С ним многих поразишь врагов ты,

Но встретится тебе однажды воин черный,

Его ты одолеть не сможешь простым клинком!

Так говорил мне провидец Аспий,

Когда его рубил мечом своим я.

И вот я сам, судьбе не веря, лечу на небо,

И скоро вновь увижу его там...

  
   Мы въехали в Дижон через южные ворота. Тюрьма, которую я наблюдал с холма, и где должна была содержаться мать, находилась поблизости чуть в стороне. Не став метаться по городу в поисках ночлега, мы остановились в первой же, неказистого вида таверне. Виконту не пристало посещать заведения подобного рода, но я не искал изысков и коротко сообщил тавернщику, тщедушному щуплому человечку, что мой визит носит весьма негласный характер, и заодно предупредил его, что если с моим конем что-нибудь случится, не сносить ему головы. Тавернщик все понял и обещал снарядить для охраны Селима своих лучших людей, однако я больше надеялся на самого коня, нежели на дворовую прислугу.
   Первым делом мы с Полем поели. Я с удовольствием наблюдал, как мальчик метет со стола. Хотя заведение было не богатым, хозяйская еда оказалась вполне подходящей и для желудка, и для утоления голода. Никаких подозрительных личностей, как в прошлый раз, я не заметил, лишь несколько рядовых посетителей пили вино.
   Наша комната находилась на втором этаже. От комнаты в шалонской таверне она отличалась чистотой, кое-каким уютом, была немного больше, и в ней располагалось две кровати. Поль сразу же занял одну из них. На другой лежал неприметный продолговатый предмет. Сначала я подумал, что его кто-то случайно здесь оставил, но, зная, что случайностей не существует, решил проверить свои подозрения. Предмет оказался свернутым в трубку папирусом. Осторожно развернув его, - древняя бумага немилосердно трещала и осыпалась, - я увидел несколько ранних египетских символов. Надпись гласила:
   "Ищи оружие на востоке".
   Не успел я вникнуть в смысл, как папирус рассыпался в мелкую пыль. Вот тебе раз. Фокус, достойный мага. А я-то думал, что только двое знают, где я нахожусь, причем один из них я! Кто бы это мог быть? Наверняка, Гвидион, решивший не помогать мне в открытую. А если нет? На него это не похоже, дело-то серьезное, дело-то - я. Что ж, если это друг, то все не так уж плохо, о прочем думать не хотелось - все равно ничего и не изменишь. Решив, что выяснять личность незнакомца бесполезно, я уселся на кровать и задумался над смыслом надписи, предварительно махнув Полю рукой, чтобы не отвлекал.
   "Ищи оружие на востоке".
   "Оружие" понятно сразу. "Искать", "Обрести", "Получить" - с этим тоже более-менее ясно. А вот расшифровка "на востоке" составляла определенную трудность. Почему неизвестный выбрал такой примитивный язык? Судя по иероглифам, египтяне того времени только-только освоили письменность, причем, "не выходя из хижин". То, что я обрету магические силы (свое главное оружие) далеко на востоке, я и сам знал, но и с этим здесь не до конца ясно. Что же имел в виду неизвестный? "Город на востоке", "племя на востоке" и так далее - известный мне знак, не относящийся к надписи - может значить и "восточный город" и "восточное племя", но к востоку в данном случае ничего не присоединялось. Следовательно, моя миссия здесь не может быть затронута.
   "Восток", "на востоке", "на восток" - еще один знак, который и был начертан на папирусе, обозначавший направление и расстояние, а также их общность. Может также означать происхождение, но в таком смысле стал использоваться гораздо позднее, когда первое значение уже было расширено и стало более понятным.
   Таким образом, если не брать мою миссию во внимание, а неизвестный, даже если знал о ней, не стал бы мне лишний раз напоминать, получается "Ищи оружие в восточной части". Папирус подбросили в городе, значит, и искать нужно в восточной части города. Какое именно оружие я найду, неизвестно, может быть, что-то ценное. Я решил отправиться на поиски сейчас же, предупредив Поля о необходимости для него начать осадный образ жизни, попросту говоря, не выходить из комнаты и никому не открывать. Он поначалу испугался, но под моим строгим, излучающим спокойствие взглядом страх его прошел. Я покинул таверну с мыслью, что самое сильное оружие после моих способностей у меня уже есть - это я сам, но надеялся на что-нибудь не менее интересное. Пройдя несколько кварталов, я оказался в восточной части Дижона. Пробудив Урея, я настроился на его вибрации, реагирующие на магию.
   Почти весь вечер я потратил на поиски, бродя по узким грязным улочкам, обходя оружейные лавки, расспрашивая горожан, а затем и торговцев, надеясь хоть на какой-то результат. Но амулет не подавал признаков жизни. Если то, что я ищу, не магическое, то искать его можно несколько суток, настолько много было оружейных лавок. Наконец, злой и усталый от бесполезных поисков я решил прервать их и вернуться в таверну. Незнакомец хорошо подшутил, заставив меня обегать почти полгорода. А Поль там совсем один, бедняга, хорошо, если спит. И тут меня поразила мысль, что все это могло быть подстроено из-за Поля, что его давно уже нет в таверне. Выкрали, дабы получить некоторую власть надо мной!
   Я торопился, возвращаясь короткой дорогой.
   И тут вдруг Урей задрожал. Я как вкопанный остановился посреди улицы, пытаясь определить источник магии. Ниточка вела в темный, но ухоженный переулок. Я переходил от дома к дому, следя за возрастающей дрожью амулета, когда почти наткнулся на еле различимую в темноте вывеску. Оружейная лавка! Должно быть, хозяин давно уже почивал и видел сны, но я все равно постучал. Меня словно ждали, - дверь открылась почти сразу, и на пороге со свечой в руке возник старик-восточник.
   - Что угодно господину? - спросил он на чистейшем французском.
   Я расхохотался, чем сильно смутил хозяина. Ну, как тут не развеселишься, когда шутник с папирусом всего-навсего воспользовался другим, неожиданным значением древнего иероглифа "восток"! О Поле я уже не тревожился, к стыду своему я о нем совсем забыл.
   - Мне нужно самое лучшее оружие, - ответил я.
   Хозяин поклонился и провел меня внутрь. Пока он зажигал свечи, я разглядывал ухоженное помещение, устланное циновками и увешанное оружием. Здесь были разного вида палаши, мечи, сабли, копья, топоры и еще куча всякой утвари для войны и поединков. Кинжалы, ножи и дротики занимали целую стену, на другой висели кирасы и кольчуги, латы располагались по углам помещения рядом с арматурами рыцарей. Оружие восточное, западное, северное и южное, почти всех видов и известных оружейных мастерских прошлого и настоящего.
   Закончив с освещением, хозяин принялся показывать мне различные образцы, рассказывая их историю и общеизвестные тайны изготовления. Все, что он говорил и предлагал, мне оказалось ни к чему. Были, правда, и мечи, и кинжалы, которые сразу бы купил неискушенный покупатель, наслушавшийся хвалебных речей продавца и зачарованный блеском стали. Но я только качал головой и продолжал рассматривать стены, ища то, что мне нужно. Может быть, и найду я здесь, на этих самых стенах, священное оружие, тем более, что Урей дрожал с такой силой, что вызывал чесотку. Подобное оружие считалось раритетом на Земле, с каждым столетием его образцов становилось все меньше, и вряд ли хозяин стал бы демонстрировать его.
   Восточник уже начал терять терпение, а я, словно не обращая на него внимания, продолжал делать вид, что ищу для себя самое лучшее. Наконец, когда хозяину уже рассказывать было нечего, и он понуро умолк, я спросил:
   - Это все не то, и тебе, как большому ценителю и знатоку, прекрасно об этом известно. А тебе ведь многое известно, не так ли?
   - Но здесь есть все, господин, - растеряно ответил хозяин. - Я даже не знаю, что еще вам можно предложить.
   - Ой ли? - я лукаво подмигнул ему. - Мне нужно настоящее оружие. Древнее.
   Хозяин подумал мгновение, склонив голову, как обычно делают все восточники, и сказал:
   - Если у меня и есть несколько образцов такого оружия, господин, то оно стоит очень дорого... или попадет только в достойные руки.
   - Посмотрим. За ценой я не постою, - "где же я найду столько денег?", - а насчет рук... Оно само скажет, достоин я его или нет.
   - Хорошо, господин, - он закрыл входные двери на засов, взял свечу и поманил меня за собой.
   Мы прошли через две комнаты, оформленные в китайском стиле, и остановились перед запертой дверью третьей. Хозяин открыл ее большим железным ключом, и мы оказались внутри. Обычная тесная кладовая, что-либо, относящееся к ремеслу восточника, здесь отсутствовало, только мешки с крупой, пара корзин со всякой утварью, одежда и прочее. Все тщательно вычищено, и не следа пыли.
   Он дал мне свечу, а сам полез в дальний угол. Послышалось кряхтение старика и громыхание чего-то тяжелого. На свет явился продолговатый деревянный ящик, обитый железом. Восточник открыл его миниатюрным ключом, но это было не все, существовал еще и тайный замок. Отперев его, хозяин бережно вытащил тяжелый сверток и прошел в комнату. На круглом миниатюрном столе он разложил содержимое ящика и молча посторонился.
   Его я узнал сразу. Меч Вандервил, выплавленный из священного серебра и древней стали, секрет которой давно утрачен людьми. Два кинжала, Сервинг и Лурвинг, поблескивали рядом. Троица представляла собой сестру и братьев. Вокруг них лежало еще несколько исключительных образцов, но я их уже не замечал. Протянув руку к мечу, я услышал тихий мелодичный звон, слабое сияние пробежало по его лезвию. Вандервил задрожала и прыгнула мне в руку.
   - Не думал я, что встречу вас в этой жизни! - Сказать, что мне было приятно, не сказать ничего. Я привычным движением прицепил меч у левого бедра. Кинжалы взметнулись в воздух и заняли свои места на поясе: Сервинг - справа, Лурвинг - слева, рядом с сестрой. Сколько еще в мире брошено магического оружия! Несть числа! Но пользы от него нет для простых смертных никакой. Вооруженный, как никогда, я повернулся к восточнику, который стоял ни жив, ни мертв.
   - Сколько я тебе должен?
   - Нисколька, господина. Я дарю их вама, - от потрясения в речи хозяин стали проскальзывать намеки на родной язык.
   - Ты ведь буддист?
   - Да, господин. - Хозяин на диву быстро справился с собой.
   - Значит, веришь в Сансару.
   - Да, господин.
   - Что ж, - сказал я, - при случае помогу с кармой... если сверх меры не напакостишь.
   Восточник склонился еще ниже, и я не видел, какое впечатление на него оказали мои слова, и какие он испытывает чувства, но был уверен, что он догадывается о моих возможностях. Избавляться от свидетеля я не стал - это было бы кощунственно. Буддисты не любят зря молоть языком. Рассказывать о том, что видел, а тем более обо мне, хозяин лавки никому не станет даже под страхом смерти. Сомнений в этом у меня даже не возникало, и я поспешил в таверну, по пути благодаря неизвестного за папирус. На всякий случай, я забыл пять золотых на столе у восточника.
   Поль уже спал. Я поправил на нем одеяло, затушил огарок свечи и спустился в харчевню. Заняв свободный столик, а их становилось все больше, я заказал у тавернщика бутылку бургундского. Уж чего-чего, а этого добра в столичном городе винного герцогства было предостаточно. Напиток оказался самым настоящим, выдержанным, и не очень дорогим. Попасть из Франции в глубь Азии - это не ручей переплыть, однако мой золотой запас уже подошел к концу - шесть монет из материнского тайника благополучно истрачены. Не бог весть, какие деньги. Нужно будет взять у Гвидиона, а пока поживем на серебре.
   Я наслаждался, смакуя вино. Находясь в бессознательности целых восемнадцать лет, сейчас на меня напала совершенная эйфория, сходная с той, которая обычно бывает после продолжительного сна. На последней кружке (от предложенного кубка я предусмотрительно отказался, дабы не казаться "волком среди козлищ") вино наконец-то подействовало более ощутимо. Я будто растворился в пространстве и мысленно почувствовал окружающих меня людей.
   Вот сидит угрюмый человек, уставившийся в пустую кружку. Вокруг него образовалась красно-черная гнетущая аура, никому, кроме меня, не видная. Судя по всему несчастный кому-то что-то должен и сам виноват в том, что долг отдать не в состоянии. А вот сидит веселый пухленький человек с розово-зеленой аурой и зловещим черным пятном в области печени. Он недавно возвратился со свадьбы родственников и теперь рассказывал всем, как она проходила. Вино лилось рекой, но ему этого оказалось недостаточно и, возвращаясь, он решил посетить харчевню, завсегдатаем который всегда был. Не знал он только, что у него зарождается смертельная болезнь. Мне стало жаль этого жизнелюбца, но чьи-то холодные и циничные эмоции заставили меня забыть о толстячке и чуть было не вышвырнули из неумышленного, но очень полезного, как в последствие окажется, состояния.
   За столиком в противоположном от меня углу помещения сидели двое. Они и оказались теми типами, которые производили столь зловещие эмоции, но им не приходило в голову, что об их переживаниях кому-то станет известно. Первый - молодой здоровенный детина, мысли которого крутились только вокруг насущных потребностей. Второй - пожилой мужчина, почти старик. Из них последний казался гораздо опаснее, ибо за его добрым старческим лицом скрывалась омерзительная душонка, испытывающая извращенное наслаждение от чужих страданий. Он был дижонским палачом, а другой - его преданным подручным, который вполне мог бы занять достойное место после смерти мастера. Такова уж особенность этого времени - палачи свободно гуляли по городу, пили вино в харчевнях, занимались мирскими делами, совершенно не заботясь о том, что их могут узнать и прибить как собак, ведь именно так поступали сейчас с заплечных дел мастерами. Но этим двоим ничто подобное не грозило, ибо все их жертвы умирали от пыток или на казнях, и ни одна живая душа не знала, кем на самом деле являлся этот старец и его спутник.
   Меня сразу привлекли их мысли, так как они были созвучны с моими. Оба думали о сожжении ведьмы, которое должно состояться завтра в полдень на главной площади, оба испытывали от подобного действа удовлетворение: старик - мстительное, а подручный... ничего особенного, ему нравились яркие и кровавые зрелища. Мне же необходимо было узнать имя сжигаемой, хотя я в нем уже не сомневался. Я выяснил, что жертва сидит в подземелье городской тюрьмы, мимо которой мы с Полем проезжали в город. Имя все еще не всплывало, а от нарастающего напряжения эйфория уже начала проходить. Я постарался как можно больше расслабиться, но у меня это с трудом получалось. Все, нет имени!
   Когда чужие мысли и чувства стали почти неотличимы от разговоров вокруг, на пределе моего восприятия оно все-таки прозвучало. Я ждал его, но от того, что оно принадлежало моей матери, не чувствовал себя счастливым. Тем не менее, в моей голове тотчас же созрел план, как сегодня же вызволить мать из застенок. Придав себе беззаботный вид, я подсел к палачам.
   - Здравствуйте, уважаемые! - воскликнул я.
   "Уважаемые" не выказали особого восторга моему появлению, что меня не сильно огорчило. Словно не замечая их настороженного молчания, я старался говорить как можно искреннее:
   - У вас замечательный город, а уж вино - самое лучшее, что я пил!
   Старик делал вид, что меня нет, а подручный одобрительно хмыкнул. Я поспешил добавить, чтобы слышали все:
   - А люди-то какие - гостеприимные, добрые - никогда таких не встречал!
   Воцарилась тишина, все посетители заведения, кроме нас еще дюжина, обратили на меня внимание. Старик сделал знак детине и поднялся, явно намереваясь покинуть харчевню и надоедливого гостя. Я не дал ему так непредусмотрительно поступить со мной, привстал и с добрейшей, чуть осуждающей улыбкой мягко усадил его на место.
   - Вот сидим мы здесь после трудного, но плодотворного дня, - все вокруг согласно закивали, - пьем вино, радуемся своим успехам, а я хочу выпить за вас всех, за вашу доброту и гостеприимство.
   Я заботливо посмотрел на палачей. Подручный палача был почти весь в моей власти, да и старик наконец-то обратил на меня внимание, а то, что он проклинал кого-то в душе, не имело ровным счетом никакого значения.
   - Хозяин! - воскликнул я. - На каждый стол по бутылке самого лучшего вина, что у тебя имеется! Я плачу!
   Харчевня возбужденно загудела, подавляющее большинство завсегдатаев не могло позволить себе такой роскоши. Наконец, когда кружки были наполнены, произнесен короткий тост "За всех!" и гулянье продолжилось, я переключил все свое внимание на палачей. Детина удовлетворенно, но без особого восхищения попивал дорогое вино, видимо, оно ему часто перепадало. Старик же не пил вообще, а лишь со злым интересом разглядывал меня, словно я уже находился в его руках.
   - А вы что же не пьете, сударь? - обратился я к старику.
   - Я не пью с незнакомцами, - сухо ответил он.
   - Но я пью за вас! При этом не знаю, кто вы и чем занимаетесь. Да и что за дело, знать с кем пьешь, не так ли? - спросил я детину, который согласно кивнул.
   Я взял бутылку и стал расхваливать чудесный напиток. Улучив момент, когда оба моих собеседника вместе посмотрели мне в глаза, я постарался их взгляды перевести на бутылку.
   - Великолепное стекло, - глубоким голосом продолжал я внушение, - а как оно сверкает своими гранями, глаз не отвести.
   Подручный сидел, открыв рот, он был полностью мой. Чего не скажешь о старике, смотревшем на меня, как на полоумного. С горечью я осознал невозможность воплощения своего плана. Старик сам давно подвергнут мощному внушению, кто был его хозяином и зачем, сказать трудно, но воздействовать на него поверх чужой воли я не мог.
   Остатки хорошего настроения окончательно улетучились, когда я поднимался в свою комнату. В коридоре я столкнулся с хорошенькой девушкой со свечой в руке. Чем черт не шутит?
   - У вас есть свободная комната? - спросил я, схватив ее за руку.
   - Т-там, - испуганно показала она куда-то в темноту, не смея вырваться.
   - Пошли...
   Она открыла ключом какую-то дверь, и мы оказались внутри одноместной комнаты, чистотой и уютом похожей на мою.
   - Пожалуйста, закрой дверь изнутри и поставь свечу на стол, - мягко попросил я, и прилег на кровать. Девушка была удивлена тем, что я сменил категоричный тон на любезный. Обычно посетители с ней не церемонились.
   Я уже сидел на постели, когда она подошла ко мне. Свеча горела на столе, и мы двое в ее неверном свете смотрелись очень романтично. Не знаю, что думала она по этому поводу, но лично мне так казалось.
   - Как тебя зовут, - спросил я, беря ее за руку.
   - Жанна, - ответила она и зарделась. Ну еще бы! Кто раньше интересовался ее именем? Даже хозяин и тот обращался к ней: "Эй ты!", а кавалеры-рыцари только на людях были галантны. Стоило им оказаться с ней наедине, как она становилась для них просто предметом для удовлетворения определенных нужд. Откуда я все это знал? А я и не знал про нее ничего, обо всем мне рассказали ее зеленые печальные глаза.
   - Красивое имя, Жанна, - улыбнулся я и стал ласкать пальцами ее ладонь. Она продолжала стоять надо мной, ее дыхание участилось. Я почувствовал напряжение внизу живота, но не торопил события. Мне захотелось сделать Жанне подарок, доставить ей истинное удовольствие, которое - я знал - она не испытывала никогда.
   Я посадил ее к себе на колени, нежно поцеловал, после чего бережно уложил на постель. Такого обращения она еще не знала, ее взгляд был полон благодарности и готовности доставить мне любое удовольствие, сделать для меня все, что угодно. Теперь мы прибывали в гармонии относительно друг друга. И что меня особенно забавляло - она была немного испуганна. То, что делал я, не вязалось с ее предоставлениями о мужчинах. Она знала только одно обращение: грубые руки, слюнявый поцелуй, от которого долго саднят губы и болит кожа, истыканная длинной щетиной; падение на кровать и тело сверху, пытающееся всеми силами подмять под себя. Сделав дело, кавалеры даже не смотрели на нее, для них она больше не существовала. Теперь, встретив меня, она не знала, что будет дальше. Неизвестность пугала ее. Еще сильнее она боялась того, что я вдруг превращусь в обычного мужлана.
   Утопая в зелени ее глаз, я медленно развязал ей платье. Открылся глубокий вырез. Опять же медленно я оголил две маленькие, величиной с яблоки, груди. Они спокойно уместились бы в моих ладонях, но я сдерживал себя. Ее соски напряглись и затвердели, когда я провел по ним сначала губами, а затем языком. Двумя пальцами я не взял, а только окантовал форму белых полушарий, водил ребром ладоней по краям, в то время как мой язык продолжал ласкать солнечное сплетение и соски. Жанна тихо постанывала и кусала губы, боясь поверить в происходящее, иногда зажмуривала глаза. Я шептал ей теплые слова, она смотрела на меня с недоверчивым удивлением, которое вскоре сменилось томным выражением счастья. Две слезинки скатились по ее щекам, но она этого, похоже, не заметила.
   Вскоре одежда Жанны оказалась на полу, а сама она предстала передо мной обнаженная и такая беззащитная в своей наготе, что мне захотелось прикрыть ее своим телом от невзгод мира. Но я лишь покрыл ее поцелуями с головы до ног. Единственные мои члены, которым я пока дал волю, были мои руки. Они исследовали ее тело, залезали в самые укромные уголки. Ее это сильно распаляло, и распалило до такой степени, что она обвила меня руками и притянула к себе. Однако я мягко отстранился, чмокнул в нос и на удивленный взгляд лишь прижал палец к ее губам.
   Двигаясь вниз по разгоряченному телу девушки и не забывая ласкать его языком, я добрался до ложбинки между ногами. Жанна чуть не закричала и приподняла колени, словно защищаясь. Я прошептал, что ничего страшного ей не сделаю, и она поверила мне. Я развел ее колени в стороны и ощутил нежную плоть.
   Такого удовольствия она еще никогда не испытывала. За все время, что я предавался ласкам, несколько конвульсий сотрясли ее тело. Она сжимала коленями мою голову, но от этого я возбуждался еще больше. В конце концов я совсем одурел от близости к ее нутру. Не переставая ласкать податливое тело, я лег на нее и осторожно вошел. Жанна вскрикнула, - я почувствовал упругость внутри нее, ничего подобного это лоно еще не принимало в себя, - но она быстро привыкла ко мне. Волна жара покатилась по нам... или мы оказались на вершине наслаждения? Не важно. Раньше мы искали друг друга, а теперь, наконец, нашли. Дальнейшие наши утехи мало походили на целомудренные забавы, которыми мы занимались до этого. Я помог Жанне почувствовать себя важной составляющей нашего союза. Думаю, для нее этот вечер оказался самым счастливым в жизни, и она еще долго будет вспоминать неведомого кавалера...
   К себе я возвратился уже глубокой ночью.

10

  
   "...Ведьма, приговоренная к сожжению за поджог, когда ее втаскивали на костер, сказала палачу: "Я дам тебе награду". При этом она подула ему в лицо. Тотчас же у него появилась проказа по всему телу, и он умер через несколько дней. Об ее ужасающих преступлениях мы умолчим по причине недостатка времени".

"Молот ведьм".

  
   Гортензию вывели на улицу. Теплый ветерок ласково обдувал изможденное лицо, солнце слепило глаза, заставляя слезиться. Сейчас она испытывала к светилу какое-то непонятное двоякое чувство. С одной стороны ей было приятно вновь увидеть мир и яркое солнце - даритель жизни, а с другой - оно освещало ее последний путь с небывалой высоты, безразличное к чьим-либо страданиям. Одумавшись, она укорила себя за поспешные и необоснованные мысли - что только не придет в голову перед смертью. Удивительно, но она чувствовала себя на подъеме. Ее хорошо покормили, не так, как перед пыткой в глухой комнате, но все же лучше, чем просто хлеб и вода...
   Грубый толчок в спину вывел ее из размышлений.
   - Что встала? Пошла вперед, ведьма проклятая! - проорал здоровенный детина в черном балахоне.
   Ее поместили в деревянную клетку на ветхой повозке, которую должны были тащить две старые клячи. Гортензия стиснула зубы, когда повозка, нещадно скрипя и вздрагивая на кочках, выползла на дорогу, ведущую к городской площади...
  
   Я проснулся от хитрого солнечного луча, сумевшего просочиться между ставнями. Потянулся... Сколько же я спал?! Я резко сел, в глазах потемнело. Когда я вновь обрел способность видеть, первым кого я узрел, был Поль, который уже проснулся и через щель с интересом смотрел на улицу.
   - С добрым утром, - сказал он мне. - Что-то все куда-то спешат.
   - О, все еще спешат, значит, не опоздал! - я облегченно вздохнул, в спешке пытаясь одной рукой накинуть плащ, а другой распахнуть чертовы ставни. - Почему ты не разбудил меня, паж?
   Поль зажмурился от яркого солнечного света, наполнившего комнату.
   - Я не знал, что господин куда-то спешит.
   - Ладно, все в порядке, - ответил я. - Вот если бы я проспал чуть дольше...
   Мальчик сделал большие глаза.
   - Было бы очень плохо.
   Нацепив перевязь с оружием, я взглянул на него.
   - Жди меня здесь. Никому не открывай и ни с кем не разговаривай.
   Он, подобравшись, кивнул. Я был уверен, что паж сделает все, как нужно. Остановившись в дверях, я загадочно добавил:
   - На улице может случиться нечто необычное, но для тебя не опасное, так что не трусь.
   Я вышел на улицу и вместе с шумной толпой поспешил в сторону центральной улицы, которая брала начало у тюрьмы и заканчивалась на городской площади. До полудня оставалось полчаса, и народ только собирался. Во взглядах угадывалось лишь любопытство, каждый хотел посмотреть: как это - сжигать человека? Многие уже не раз видели пламя святого костра на площади, и хотя сожжение еще не вошло в обиход, всегда было интересно понаблюдать этот процесс заново. Времена, когда костром станут злоупотреблять не стесняясь, только близились, а пока люди воспринимали его как суровое наказание за тяжкие грехи.
   Со стороны тюрьмы стали нарастать шум и крики. Приближалась повозка с матерью. Многие в этом городе, как и во всем герцогстве, ее знали, многим она спасла жизнь, но против церкви не пойдешь, приходилось либо молчать, либо кричать то, что кричали все.
   "Сжечь ведьму!"
   В толпе суетилось несколько пронырливых личностей, и если они замечали человека, который кричал что-то в защиту осужденной, то о нем докладывали куда следует.
   Не обращая внимания на толпу, я думал о том, как спасти мать. Это же надо - проспать до полудня в такой день! Повозка поравнялась со мной, и я ужаснулся. Как такое можно сделать с человеком за двое суток?! Впрочем, я знал, как, но не думал, что на это способны люди в столь короткий срок.
   В клетке сидела седая сгорбленная старуха. В ее лохмотьях я с трудом узнал любимое белое платье матери. Тусклые полубезумные глаза отрешенно смотрели сквозь толпу, скользили по ней, никого и ничего не замечая. Я оказался прямо перед ней, надеясь, что она заметит и узнает меня... Ничего. Только что-то в глубине моей души вдруг испарилось и полетело вместе с матерью, создавая вокруг подавленность и безнадежность.
   Не бывать этому!
   Сквозь толпу я ринулся за повозкой, грубо расталкивая людей, и мне даже удалось немного ее обогнать, когда я остановился, привалившись спиной к стене какого-то обшарпанного дома. Меня никто не задевал и не мешал строить планы по освобождению матери.
   Я уже решил, что буду использовать третью и последнюю астральную возможность. О том, что я по собственной прихоти лишил себя способностей, сожалеть не имело смысла. То, что я видел когда-то в глубинах Вечности, я там и оставил. Придется пользоваться тем, что есть, и это "есть" не такое большое, как хотелось бы.
   Все три возможности использования духов строились не на прямом приказании им, а на преимуществах моего положения. Иногда требовались уговоры, обещания, иногда угрозы. Обычно ожидающие соглашались исполнить мои просьбы без всяких условий, лишь только в последний раз по какой-то неведомой мне причине не получилось при их помощи связаться с Гвидионом, и даже теперь я не имел ни малейшего представления о том, где они и почему так произошло. На этот раз все может быть по-другому - духи природы, или элементалы, к помощи которых я собирался прибегнуть в данном случае, очень глупы и угроз не поймут. Возможно, поэтому, мне без труда удастся их уговорить.
   Первыми я вызвал духов огня, надеясь просто не допустить загорания костра. Но разговора не вышло - они было упоены той ролью, которую сегодня на них возложила толпа. Покружив вокруг, они бесследно исчезли. Вызывать второй раз было бессмысленно. Я стал звать духов земли. Никакого отклика, должно быть, целиком согласны с огнем. Древняя связь огня и земли очень крепка. Будь со мной моя истинная сила, я заставил бы их передраться друг с другом. Эх, ну и потеха бы получилась!
   Третьими стали духи воздуха. К счастью, они бескорыстно согласились помочь. Но трудность их использования сохранялась. Без воды они только еще больше раздуют пламя. Совсем покинуть площадь они тоже не могли - несколько законов природы требовалось обойти, на что я оказался непригоден. Пришлось призвать духов воды. Те покривлялись, но все же согласились, раз уж согласился воздух, но с условием, что я когда-нибудь (но как можно скорее!) дал им возможность устроить хорошую взбучку духам огня. Их стремление было понятно для меня, и я встретил их предложение с большой радостью. Водных элементалов вокруг становилось все больше и больше. Вскоре их стало настолько много, что они почти материализовались, создав тяжелое дождевое облако над городом. Оно так клубилось и колыхалось над крышами домов, что вызвало тревогу у людей.
   Я все еще не знал, что делать с этим облаком дальше, но тут повозка вновь проехала мимо меня, подгоняемая взволнованными солдатами и людьми в черных балахонах. Они боялись дождя, но устроить просто дождь, значит лишь временно отложить казнь, что было неприемлемо для меня и бесполезно для матери. Но вот дождь... Что-то неуловимое было в этом. Беспорядочные мысли в моей голове, наконец, приняли вид грандиозной магической авантюры. Обдумав последствия, я остался доволен и, когда отдал приказ элементалам, о возможности неудачи предпочитал не вспоминать...
  
   На маленьком балконе ратуши церемонию сожжения наблюдали герцог, архиепископ Бургунский и генеральный инквизитор герцогства. За их спинами в проеме окна находились родственники герцога, гостившие в замке: его тетка с мужем графом де Шалоном. Рядом теснились придворные вельможи и клирики: вассалы герцога, королевский балья, находящийся под влиянием Гуго и потому утративший свои полномочия, и епископ Шалонский. Сыновей герцога приводить не стали из-за их малолетства, а его воспитанница третий день не покидала постель. Вассалы заняли места в безопасной близости от костра на деревянных скамьях, где не так тесно и душно, как в ратуше. Прочий народ выстроился по краям площади, где уже не хватало места - люди собирались на прилегающих улочках, в надежде что-нибудь разглядеть. Особо любопытные, в основном дети простолюдинов, взобрались на близлежащие деревья и там нетерпеливо дожидались самого интересного.
   Был полдень, когда осужденную привязали к столбу. Палачи предпочитали не торопить события - подтаскивали лишние вязанки хвороста и зажигали факелы, чувствуя себя хозяевами мира. Перед тем, как поджечь костер, судьи зачитали приговор, особо отметив отказ осужденной от раскаяния. В это мгновение люди, верившие в ее невиновность, преисполнились сомнением, но для нее это уже не имело значения. Она с удивлением и благодарностью смотрела на яркое солнце, которое только что было закрыто плотными тучами. Стоял полный штиль, однако тишина была такой же оглушительной, что и раньше, а любые звуки в ней казались ватными и незавершенными. Люди тревожно смотрели на небо, пытаясь справиться с неизвестно откуда наступающим страхом.
   - Сжечь ведьму! - раздались редкие выкрики. - Сжечь!
   По толпе пронесся ропот. По знаку Гомора подожгли костер, но огонь был незаметен из-за яркого солнечного света, лишь хворост стал чернеть и превращаться в пепел, все ближе подбираясь к столбу. Костер разгорался, женщина на столбе закричала от нарастающего жара, но ее крик потонул в шуме толпы.
   Внезапно все возгласы стихли, и даже женщина у столба перестала кричать, позабыв о боли. Люди задрали головы и с ужасом выдохнули. С юга по небу двигалась овальная громада, переливающаяся всеми цветами радуги. Она быстро натекла на город, скрыв солнце, пока не спрятала его так же, как ранее это сделали таинственные тучи. Площадь погрузилась в мерцающий жуткий сумрак, и люди увидели, что невысоко над городом зависло гигантское водяное озеро. На его дне колыхались волны, преломляя в причудливые извивы тусклое пятно солнца, еле пробивавшееся сквозь толщу воды.
   Поднялась паника, народ заметался по площади. Толкаясь и перелезая через саму себя, толпа неистово принялась спасаться, бежать, только бы подальше от площади. Подальше от ужасного мрака. Но чудовищное озеро никому не позволило скрыться и обрушилось на город. Вода мгновенно потушила костер и омыла живительной влагой бессознательную Гортензию. В то же время огромная скала рухнула на балкон ратуши.
   Я шел к центру площади по подводному тоннелю. Духи пропускали меня, и вода чудесным образом расступалась передо мной, оставляя совершенно сухим. Порой сквозь ее толщу я видел, как кто-то бьется у поверхности, безуспешно пытаясь спастись. Несколько тел скользнули на поверхность тоннеля и вдоль стен плавно опустились на городскую площадь, ставшую новым дном потревоженного озера. Скоро вода сойдет, а озеро окажется на своем месте - обо всем этом позаботятся сами духи.
   Для своей цели мне пришлось поднять массу воды в воздух, перенести сюда и обрушить на главную площадь. Это было то самое озеро, в котором я с таким упоением купался. Кроме того, духи прихватили огромный камень со дна, дабы скинуть его на балкон ратуши - кое-кто из присутствовавших там, заслуживали подобного наказания. Интересно, смог бы я расправиться с герцогом, если бы Элоиза оказалась вместе со всеми? Рауль во мне почти не ощущался, но... кто знает, любовь - большая сила.
   Когда я подошел к угасшему кострищу, вода так же стремительно убывала, как и обрушилась. Она не причинила ему большого ущерба: только потушила, а затем отступила, обтекая Гортензию. Здесь я наткнулся на мертвые тела в серых балахонах - городу придется искать новых палачей.
   Я отвязал бессознательную мать от столба, испытывая облегчение от того, что не опоздал. Взяв ее на руки, я отправился в таверну. Вода спала, оставив после себя большие лужи и полноводные ручьи, какие бывают после сильного ливня. Всего несколько мертвых тел лежали не двигаясь, в то время как остальные пострадавшие от наводнения не так сильно, приходили в себя. Для всех происшедшее явилось большой загадкой, и они спешили поскорее укрыться в домах. Покидая улицу, они не обращали на меня, виновника буйства стихий, никакого внимания. О солдатских патрулях даже речи быть не могло, они появятся еще не скоро, а сейчас все жители уподобились друг другу, ища, где бы спрятаться до поры до времени. Многие крестились и шептали молитвы. Мысленно успокаивая их, я искал дорогу между лужами. Зайдя в таверну, я оказался по щиколотку в воде. Две молоденькие служанки вовсю старались иссушить огромную лужу на полу. Из сумрачного зала на меня смотрело несколько пар встревоженных глаз. Бойкий тавернщик уже успел обслужить нежданных посетителей и те, потягивая вино, тихо обсуждали небывалый потоп, справедливо связывая его с казнью ведьмы. С ношей на плечах я быстро прошел к своей комнате и украдкой постучал в запертую дверь. Никто не отозвался. Я еще раз постучал, настойчивее. За дверью раздался шорох и перепуганный детский голос спросил:
   - Кто там?
   - Виконт Неверский желает войти.
   Я бережно положил мать на кровать и накрыл стареньким одеялом.
   - Кто это? - спросил Поль.
   - Моя матушка. Она пострадала от наводнения. Подай кувшин с водой.
   Я вытер мокрой тряпочкой родное изможденное лицо и почерневшие ноги, сочившиеся сукровицей. Бледные щеки матери оставались такими же безжизненными, прерывистое дыхание участилось. Ей становилось хуже. Неужели все мои старания пойдет прахом? Я, скрипя сердце, ждал, когда же она очнется от болезненного сна. Очнется ли?
   Все-таки к обеду она пришла в себя, и я склонился над ней, лелея надежду.
   - Кто это? - спросила она, открыв глаза и не узнавая меня.
   - Это я, матушка, - ответил я, целуя ее в лоб.
   - Боже мой, Рауль, мой Рауль!
   Она закашлялась, затем зарыдала, пытаясь обнять меня тонкими руками, но у нее не хватило сил.
   - Не плачьте, матушка, все кончилось. - Теперь и мои глаза увлажнились. - Все буде хорошо. На, попей.
   Я дал ей воды, но она отстранила кружку. Поля она не заметила, но сейчас не было времени для знакомств.
   - Я умираю, Рауль...
   - Нет, матушка, вы не умрете, вы спасены! - воскликнул я, прильнув к ее груди.
   - Да-да, - сказала она. - Я знаю, это ты спас меня... Нет, молчи, ничего не говори. Я уже стара и чувствую, что пришло мое время. Слушай...
   Угасающим с каждым мгновением голосом она поведала мне о герцоге, каким его увидела, о пытках, о глухой комнате. Чем больше мать рассказывала, тем сильнее я злился. Сам герцог был ни причем, возможно, я зря скинул на ратушу скалу...
   Голос матери угас до неслышного шепота, я склонился к самым губам. Гортензия была мертва.
   Я долго сидел над ее телом, думая о детстве Рауля. Вспомнился один ничем не приметный случай, но именно сейчас думать о нем было невыносимо. Однажды, когда я был еще совсем маленьким, у матери в гостях была ее давняя приятельница. Она жила в одной из соседних деревень и часто нас посещала нас, пока не умерла. Сидя на лавке, они разговаривали о чем-то своем, смеялись, а я играл рядом с палочками, мать как раз учила меня считать. Разговор стал все больше касаться меня, мать гордилась тем, какой я умный, красивый и совсем большой, подруга соглашалась и находила во мне еще больше милых достоинств. Несмотря на то, что я был совсем еще несмышленым ребенком, мне стало неловко. И тут вдруг мать позвала меня к себе. Она улыбалась, показывала мне на свои колени, а я почему-то смотрел на нее и не мог сдвинуться с места. Мне было ужасно стыдно вот так просто подойти и утонуть в ее любящих объятиях, в то время как на нас будет смотреть кто-то еще. Видя, что я не тороплюсь, мать посмотрела на меня как будто немного обиженно и недоуменно, покачала головой и отвернулась к подруге. И вот этот ее обиженно-недоуменный взгляд я запомнил на всю свою жизнь, только раньше я не придавал ему большого значения, а теперь мне уже никогда не удастся ничего исправить. Матушка, матушка, как ты могла...
   Не знаю, сколько прошло времени. Похоже, я уснул, обняв ее и положив голову на грудь. За окном стемнело, но Поль не спал, он сидел на своей кровати и смотрел на меня большими скорбными глазами.
   - Плохо, что ты не спишь, - сказал я ему, покрывая мать полуистертым одеялом, - мы покидаем город, как только откроются ворота. Она полежит здесь до утра... Двигайся.
   Всю ночь мне снились кошмары, но я позволил им вести себя, так ни разу и не проснувшись...
   Ранним утром, немного побродив по узким улицам, я наткнулся на серва с повозкой, на которой как попало громоздилось несколько пустых корзин, покрытых бычьей кожей. Крестьянин зачем-то ездил в город и теперь спозаранок возвращался в деревню, спеша рассказать односельчанам о странном явлении, произошедшем вчера.
   - Эй, серв, - окликнул его я, - хочешь заработать!
   Крестьянин остановился и вопросительно посмотрел на меня. Я погремел медью.
   - Дело простое...
   Скоро Селим со мной и Полем в седле неторопливо брел за повозкой к южным воротам. К счастью, их успели открыть, а, возможно, и не закрывали - Дижону извне ничто не угрожало: Бланка Кастильская (7) была настроена к своему племяннику более чем лояльно, альбигойские еретики разбиты, а с головорезами в состоянии справиться и стража. На улицах только-только стали появляться жители, занятые повседневными делами. Из Дижона мы выехали без происшествий, к счастью, у ворот нас никто не остановил, и вскоре мы оказались на берегу того самого лесного озера. Оно уже успело вернуть весь былой объем, словно с ним ничего вчера не произошло, только лишь береговая линия была чуть ниже обычного. Я скинул корзины, под которыми лежало тело матери. Недалеко от берега я принялся копать могилу. Лопату на последние деньги я купил в одной ранней лавочке. Серв без устали крестился, озабоченный моими действиями - известно, что хоронить полагается лишь на святой земле погоста. Меня подобные суеверия нисколько не заботили, поэтому завернутое в шкуру тело я бережно положил в могилу.

11

  

"Царица неба, суши, вод, геенны,

Вплоть до ее бездоннейших болот,

Дай место мне, Твоей рабе смиренной,

Меж тех, кому Ты в рай открыла вход.

Хотя моим грехам потерян счет,

Ты смертным столько доброты явила,

Что даже я надежду сохранила

Тебя узреть, дожив свои года, -

Ведь пред Тобой душой я не кривила

И этой верой буду жить всегда..."

Франсуа Вийон, "Молитва Богородице".

  
   Я взял ком сухой земли и я стал медленно сжимать его. Тонкой струйкой вниз посыпались крошки. Ветер сдувал пыль с края могилы и поднимал ее в воздух, застилая глаза и не давая мне смотреть на тело матери. Дохнуло могильным холодом, и мне, Архонту Шестой Ступени, стало жутко находиться здесь, смотреть вниз, чувствовать скорбь... Страшно было не мне, страшно было Раулю. Что бы ты сделал на моем месте, щенок? Сам бы погиб... А ведь и мне когда-то было действительно страшно...
  
   ...Я находился посреди исполинского сооружения, круговая колоннада которого брала начало из пропасти и уносилась в неизмеримую высь. Пределы сооружения клубились мраком, в котором время от времени возникали бесплотные тени с перекошенными от ужаса лицами. Свод казался воплощением несбыточных надежд, а вместо пола зияла пропасть, уходящая своей глубиной в сверкающее пустотой Ничто...
   Однако я стоял на твердой земле. Маленький островок, плавающий на поверхности Предвечного Хаоса, был первым творением Незавершенных миров и связывался с ними неразрывными узами. Древние люди, никогда не видевшие его, называли островок Бен-Бен. Никакого названия он на самом деле не имел и обычно в кругу Великих назывался Островом.
   Он беспокойно покачивался, и моей первой мыслью, когда я стоял на нем, всегда было, что Остров вот-вот может рухнуть вниз, и мы вместе бесследно сгинем в Хаосе, хотя я и имел над ним определенную власть ... Но неказистый клочок первичного творения и не думал падать. Незыблемый в своей устойчивости, он представлял собой воплощенное титанической мощью Творца стремление к созиданию. На этом Острове Он создавал основы Незавершенных миров. К этому времени я уже присутствовал рядом с Ним. Место называлось Чертогом Тысячи Надежд.
   Мое рождение окутано непостижимой тайной, как и рождение Отца, одного из моих братьев и моей сестры. Я сомневаюсь, что могу называть их так - слишком по-земному, - делаю это лишь для облегчения понимания того, о чем хочу рассказать. Отец является полнейшей загадкой для всех, но я все же могу объяснить появление Его детей, то есть меня и остальных.
   Крон был первым из нас. Начало акта творения в тот же миг привело к началу отсчета Времени, и брат стал его воплощением, оторвавшись от Духа Творца. Отец отдал ему Чертог Тысячи Надежд. Вскоре брат основал астральную Обитель Времени, поселился в ней и закрыл Остров от чужих глаз. Как окажется в дальнейшем, каждый шаг Отца был продуман до безнадежности что-либо изменить в последствии.
   Второй появилась моя сестра Майа. Можно сказать, что она была близнецом Крона, воплощая Ви'дение Творца. Крон и Майа созданы в неразрывной связи с Островом, поэтому они - его часть. Сестра была еще и моей матерью, ибо некоторые из видений Отца предвещали ему мое появление.
   И я появился. Третий. Воплощая Знания Отца, я помогал Ему создавать Незавершенные миры. Пока акт творения не стал саморазвиваться, я беспрестанно находился рядом с Ним.
   Четвертым был Амон, который родился почти как человеческий младенец, разве что материя в этом не участвовала. Отец поместил в сознание Майи самую животворную часть своего Духа, после чего покинул Незавершенные миры, оставив нас в ожидании рождения божественного первенца. По прошествии немалого даже для нас времени появился Амон, который стал живительным проводником между Отцом и Незавершенными мирами. В дальнейшем он помогал мне обустраивать молодые, но безжизненные Незавершенные миры, готовить их к приходу ожидающих духов, частичек Творца.
   Крон не стал помогать никому из нас. Время, к множеству своих хороших качеств, еще имело такие, как упадок, разрушение и забвение. Когда они проявились в старшем брате, Амону и мне стало ясно, что Крон - против создания мира, независимого от Хаоса. Он уповал на то, что Отец более не появится в Незавершенных мирах. До сей поры так оно и есть, а Крон стал первым, но не последним всеобщим врагом, который все еще существует, и будет существовать вечно, как вечно само Время.
   Однако на этой стадии проявился удивительный парадокс, отдушина в путях Господних: чтобы разрушить мир, Крону нужно было разрушить Остров, а тем самым Майю и себя, ведь брат был навечно связан с ними. На это он решиться не посмел, но до сих пор всеми силами пытается мешать нам и старается ограничить свободу жизни. Амону и мне удалось уменьшить влияние Времени, но оно обладает мощной разрушительной силой, и там, где процветают неведение, жестокость и беспредел, падают все барьеры.
   Когда мы узнали об истинных намерениях Крона, а это произошло раньше, чем ему хотелось бы, Амон основал Обитель Неба. Много воды утекло с тех пор, но Обители не могли жить в мире, являя противоположности Незавершенных миров. Наступило Смутное Время жестокой войны интриг и лжи между Обителями-антагонистами. Недоверие царило везде и ко всем, и даже между соратниками участились расколы. Подобное состояние, грозившее крахом Незавершенным мирам, не могло не перерасти в открытое столкновение.
   Те, кто знает об этой войне, назвали ее войной Безвременья и Мрака, ибо Крон, чтобы собрать все свои силы для решающего поединка с Амоном, воплотил всю свою мощь в себе. Младший брат поступил так же. Угасли все светила, но Вселенная не заметила этого, ибо остановилось время. Кроме Великих Магов о замирании жизни помнят только древние минералы, для которых время мало что значит.
   Итог войны удручает меня до сих пор. В результате использования первозданной мощи и применения ударов вселенской силы оба брата навсегда потеряли свои астральные тела. То, что осталось от Амона - его душа - поселилось в Солнце - воплощении его магических сил, а Крон слился с материей в единое целое. Уже долгое время они оба пассивно делают то, что делали всегда: Солнце дарует жизни нужное для ее существования тепло, а Время пытается им противостоять. Сын Крона Готтард в память о той войне переименовал Обитель Времени в Обитель Греха.
   Я не мог помочь Амону в решающей битве, ибо мне выпала доля защищать Незавершенные миры. К сожалению, многие из них были уничтожены полностью, во многих исчезла недавно возникшая жизнь, кое-где погибли целые цивилизации. Но бесконечность, даже лишившись значительной части, остается бесконечностью, да и жизнь не стоит на месте. Великие, и я в том числе, пытались помочь искалеченному Амону восстановить тело и даже создать новое, но всей нашей мощи не хватило. Возможно, здесь было нечто другое. Кто знает...
  
   - Что ты здесь делаешь, сын мой?!
   От неожиданности я вздрогнул, затем резко обернулся, готовый ко всему. Только теперь я вспомнил, где нахожусь. Мои спутники поразились не меньше моего, ведь только что никого поблизости не было! Серв еле слышно заскулил, от страха пригнулся к самой земле и боком стал отступать подальше от всадника.
   - Тебя жду, отец мой, - ответил я.
   Всадник в дорогой складчатой одежде, впрочем, подобранной не без вкуса, ухмыльнулся и резво для своих не слишком молодых уже лет спешился. Внешне Гвидион изменился мало, ибо всегда старался выбирать себе одно и то же обличье. Но на этот раз от полудикого викинга в нем ничего не осталось, черты лица облагородились. Передо мной стоял настоящий аристократ высокого полета.
   - Как ты нашел меня? - спросил я, когда мы разомкнули объятья.
   - Как же не найти... Как твое имя нынче?
   - Рауль.
   - Как же мне не найти тебя, Рауль, когда ты поднял в астрале такой переполох! Не опасался ты, от тайны самого себя бежал, и чувств своих подавно не сдержал. Хранителю сие не подобает, - закончил он стихами.
   В то время, пока о нем не вспоминали, серв поспешил скрыться.
   - Я посылал тебе за помощью, - ответил я, - но вестей все не было. Я просил ожидающих найти тебя.
   - Нет, они не появлялись... - нахмурился Гвидион. - Должно быть, что-то помешало. Не страшись, сын мой, я постараюсь выяснить причину их отсутствия.
   - Не торопись, главное, что ты сам здесь, - ответил я. - У меня траур...
   - Не беда, - он заглянул в могилу. - Уведи мальчика.
   - Не нужно, Гвидион, я проиграл эту битву.
   - Как пожелаешь, хотя я мог бы вернуть ее...
   - Не нужно, пусть будет так, как должно быть. Это моя неудача, друг.
   Вернуть Гортензию Гвидион действительно мог. Она не помнила бы о том, что с ней произошло, поселилась бы в замке у графа (вот подарок для нее, проведшей большую часть жизни в лесу) и доживала бы свой век в счастье и достатке. Но тогда вся ее предыдущая жизнь до костра не имела бы смысла, она не была бы полной без той смерти, что ей предназначалась. Я не мог пойти на такое роковое разрушение.
   - Ладно, - согласился Гвидион. Будь он на моем месте, то сделал бы то же самое. Во всяком случае, я искренне в это верил.
   - Да, вот еще что... О мужике, который был с нами...
   - Он все забыл, - ответил Гвидион, не дав мне договорить, и ухмыльнулся, - я же Маг Четвертой Ступени.
   Гвидиону не под силу изменить память при помощи духов, как это сделал я с чернявыми; скорее всего он воспользовался мощным внушением на расстоянии, что не менее действенно и не так опасно, а главное - не запрещено. Но кто знает, вдруг мой заместитель в обход моих наказов ввел какие-нибудь новшества? Впрочем, я на него рассчитывал.
   - В таком случае засыпь могилу, а я объясню мальчику, в чем дело, - сказал я. - Или Магу Четвертой Ступени заниматься такой работой не подобает?
   Гвидион совершенно серьезно показал мне кулак. Я взял Селима под уздцы и пошел вдоль берега.
   - Это мой отец, - сказал я сидящему в седле Полю, чтобы он не терзался вопросами. - Ну, что молчишь?
   - Твоя мать, Рауль... Я даже не знаю...
   - Такое случается рано или поздно. - Я задумался на мгновение. - Переживу, вот увидишь. Чем сильнее ты любишь человека, тем больнее его терять...
   - Это не все понимают, - чуть слышно ответил он и, отвернув голову, потер переносицу.
   Я вздрогнул, соглашаясь с мальчиком. Мы помолчали, двигаясь вдоль берега дальше и дальше, затем Поль спросил:
   - Рауль, что за потоп был в городе? Я думал, что комнату зальет.
   - Откуда мне знать? - отмахнулся я. - Сам чуть не утонул.
   - А как это случилось?
   - Целые реки воды... - вспомнил я. - В общем, сильнейший ливень.
   - Разве так бывает?
   - Не знаю, Поль. Если произошло, значит, бывает.
   Мы уже обошли озеро и приближались к Гвидиону. Ну и беседа получается, сам хотел поговорить, а отвечаю невпопад.
   Я представил Полю Великого Мага Лорда Гвидиона, в быту графа Браза Неверского, своего отца в этом воплощении, способного на многие чудеса. Маг приложил палец к губам, призывая к спокойствию и тишине. Что-то вокруг неуловимо изменилось. Поль даже не успел сообразить, что к чему, как все мы вместе с конем переместились во внутренний двор замка графов Неверских. Наконец-то я был дома.
   Гвидион отправил Поля в фехтовальный зал, пусть посмотрит, как тренируются лучшие воины Средних миров, благо главный их тренер - не последний из великих героев древности. Справедливости ради стоит отметить, что жители замка, коих было довольно много, не приходились графу ни семьей, ни слугами, - они являлись его гостями, друзьями или попросту теми, кого Гвидион смог спрятать под своей крышей. Большинство же из них были альбигойскими катарами, уроженцами разоренного Прованса. Сам же замок находился на отшибе, на крутом берегу реки, и его внушительному виду и неприступности позавидовал бы любой феодал. Однако он же сильно удивился бы тому обстоятельству, что в замке не было ни одного солдата, ворота всегда открыты и никогда не охранялись. Здесь всегда была пища и вода, и каждый житель занимался тем, что ему нравилось, тем более что альбигойцы всегда славились тягой к знаниям и любовью к искусству.
   Я со своим земным отцом прошел в библиотеку, и хотя не было в Средних мирах знаний, которых не постиг бы Гвидион, размеры и богатство ее поражали: несколько сотен фолиантов из пергамента, отдельные листы которого аккуратно сложены в стопки, старинные манускрипты из папируса и даже несколько свежих экземпляров из китайской бумаги. Чего стоил только оригинальный макет земного шара! Невероятная штуковина, когда человечество все еще продолжало жить на трех китах и черепахе, а многие, благодаря абсолютному невежеству, скажи им, даже представить ничего подобного бы не смогли.
   Стайка детей в сопровождении нескольких взрослых тут же покинула стены помещения, повинуясь взгляду могущественного графа.
   - Обо мне знает еще кто-нибудь?
   - Твой наместник и Майа...
   - Они посвящены, без этого никак.
   - И Исида, - ответил он, когда мы сели за небольшой стол. - Узнала и помешала дальнейшему распространению астрального переполоха, который ты вызвал своим наводнением. Во всяком случае, так она сказала, сам-то я ничего не почувствовал... что весьма странно... поэтому не смог тебе помочь.
   - Значит, она тебе сама все рассказала? - спросил я, потягивая вино из кубка.
   - Да, она как раз гостила у меня, - смутился он.
   - Знаем мы... - отмахнулся я, скрывая улыбку. - Лишь бы это гощевание не помешало наместнику выполнять свои обязанности. Личная жизнь, видишь ли, сказывается на работе.
   - Замещающий тебя в настоящее время на коне, - успокоил меня Гвидион, как будто не расслышав мою последнюю фразу, - а то, что они неравнодушны друг к другу, ни для кого не секрет.
   - Ой ли?
   Пауза затягивалась. Маг пытался не покраснеть, но под моим пристальным взглядом у него это плохо получалось. А Исида... навсегда останется любвеобильной Исидой. Однако с такими вещами не шутят.
   - Ладно... гм... - сдался Маг, - давай лучше о тебе поговорим.
   Я рассказал ему все, что со мной приключилось после происшествия у родника, о беде Поля, о герцоге, оказавшемся во власти ламии, существа легиона, которое питается жизненной силой человека. Тут я вспомнил, что свой день рождения так и не отметил вчера - совсем вылетело из головы, - после чего Гвидион оживился и пообещал грандиозный пир в мою честь, в честь моего приезда, а также за знакомство вообще. Одним словом, тройной праздник сегодняшнего вечера обещал быть испытанием и для моего желудка, и для головы - не беда, что опьяняющие напитки на меня почти не действовали!
   В разговоре мы даже не вспоминали о страшной смерти Гортензии, но каждый из нас думал о матери Рауля, в особенности я. Что же поделаешь, если Маги не видят смысла оплакивать чью-то земную смерть и объявлять траур? У Гортензии теперь новая жизнь, на порядок выше той, что была. Она оказалась там, откуда мы сами родом, так зачем об этом сожалеть?
   В завершении беседы я поделился с Гвидионом своими дальнейшими планами, в которых, кроме путешествия в Азию, больше ничего значительного не заключалось.
   - Зачем так торопиться? - спросил он.
   - Сиюминутных дел не осталось, - ответил я. - Ламию я выселил... Герцога, конечно, жалко, помер несчастный. Но теперь можно и о главном подумать.
   - Ошибаешься, - ухмыльнулся Гвидион, вставая. - Жив-здоров мой соседушка, к тому же собирается быть почетным гостем турнира, который я организовываю на неделе. Так что жди, не сегодня-завтра...
   - Тем лучше. - Я поднялся вслед за отцом. - Я даже рад, что так случилось: не заслужил он камня на голову, да и разговор у меня к нему будет отдельный... О мальчике не забудь, нужно его куда-нибудь пристроить.
   - Во всем помогу, - пообещал Гвидион. - Только инквизитора и убило твоим камешком, да палачи захлебнулись насмерть.
   - О палачах знаю. Вот еще что... Ты, случаем, не знаешь, кто мне оставил намек на оружие? - об этом я как-то не обмолвился раньше, а ведь довольно странная получается вещь, если учесть, что эта была не Исида. Я в подробностях рассказал Гвидиону о древнем папирусе с иероглифами.
   - Это очень странно, Джехути, - ответил Маг, - но я ничего об этом не знаю. Возможно, если бы это сделала Си, то она бы мне все рассказала. Хотя кто эту богиню разберет, она себе на уме, - закончил он печально.
   - Да брось ты, старый друг, ты же прекрасно знаешь Си, она никогда не замышляла ничего дурного. Ну, о мелких пакостях и прочих женских штучках я не говорю, - улыбнулся я.
   - Да не об этом я, - махнул он рукой. - Думаю, у тебя еще будет возможность поговорить с ней, так что сам спросишь.
   - Так я и сделаю.
   - Майе незачем тебя предавать, - словно невзначай обронил он. - Надеюсь, что наместник был достоин такого доверия...
   - Нет оснований не доверять Гарду, и ты это прекрасно знаешь, - ответил я. - Он молод и неопытен, но его поддерживают великие силы.
   - Ты прав, Хранитель, я лишь хотел...
   - Я знаю, Гвидион, - перебил я. - Но не думай, что я такой недальновидный. У меня есть кое-какие мысли на сей счет... Но это слишком невероятно. Даже для меня.
   Мы покинули сокровищницу книг. Целый день я провел, занимаясь фехтованием. Что делал Поль, меня не слишком волновало, я был спокоен за него. В этот раз героя из меня не получилось, хотя мог бы им стать, имея такие данные. Я ведь не просто воин, но и прирожденный Маг. "Бог из машины" (8). И, несмотря ни на что, эту битву с судьбой за Гортензию я проиграл...
   До вечера я тренировался на деревянных мечах с несколькими обитателями замка одновременно, но никому из них даже не удалось меня задеть. Я не уставал, а партнеры сменялись целыми группами, хотя дрались отчаянно. По их недовольным физиономиям, я подозревал вмешательство Гвидиона, посылавшего мне очередных жертв, но останавливать бой не собирался. Не то чтобы я не жалел их, а потому что мне стало все безразлично. Я дрался и дрался, механически, не сходя с места, пока хоть один из партнеров стоял на ногах, и очнулся только, когда фехтовать стало попросту не с кем, пол был устлан отдыхавшими или отключившимися от усталости катарами. В итоге от этой личной альбигойской войны мне стало гораздо легче, и собственная несостоятельность уже не так терзала душу. Лишь небольшое сожаление о содеянном - в следующий раз нужно искать другой способ расслабления. Нашлось и успокоение: подготовка к будущему турниру, в чьем свете мордование, которое я устроил жителям замка, им не помешает. Ну, и мне тоже.
   Как и ожидалось, намеченный пир превратился во всенародную гулянку. Сначала Гвидион произнес речь по поводу возвращения домой заблудшего сына, затем под свистки публики обнародовал королевскую хартию, в которой черным по белому было написано, что Рауль Гарде с момента оглашения сей бумаги приходится сыном графу Бразу Неверскому, а посему становится вассалом короля Людовика, наследным виконтом Раулем де Невер. Одним словом, ничего нового я для себя не услышал. Гвидион предложил мне присутствие самого короля, но, подумав, я отказался от такой чести. Магу и так пришлось постараться, чтобы получить хартию за столь короткий срок. Стоило ли говорить, что ему пришлось переместиться в Париж, явиться к Его Величеству и методами воздействия добиться для себя снисхождения. И уж совсем стоило умолчать о том, что на все про все ему потребовалось всего около четверти часа.
   После того, как с официальной частью было покончено, детей удалили из пиршественного зала, и рекой полилось вино, причем самых разных сортов. Было замечено, что Гвидион ничего не пьет, как хозяин, зато я налегал на кубки с неимоверным упорством, да таким, что в итоге стал с ними драться. Они мне почему-то представлялись пузатыми противниками в латах и с дубинами в руках. Я бил их об пол, колотил друг о друга, сминая серебро в лепешку. Последнее, что я помню - это довольного моим поведением Гвидиона, после чего неведомая сила скрутила меня по рукам и ногам. А я все дрался и дрался со всем, что движется. Или мне это только казалось? Хм, право стыдно вспоминать, спасибо Гвидиону, угомонил.
   Наутро мне принесли самые добрые вести за всю текущую жизнь. Честно признаться, не совсем утром, а добрые вести касались количества выпитых мною бочонков. Похоже, я либо ослышался, либо у меня приключился какой-то недуг с ушами, я так этого и не понял. Из своей богато обставленной комнаты (если два меча на стене, решетки на окнах и кровать с матрацем можно считать обстановкой), которая находилась где-то высоко над землей, я вышел только вечером. К счастью, я чувствовал себя вполне сносно, трезво и почти не шатался, только пару раз чуть не оступился на винтовых лестницах да сорвал несколько гобеленов с коридорных стен. Вокруг меня сновали какие-то люди, все куда-то бежали, старательно минуя меня, а я все что-то упорно искал. Заглянув в большой зал с длинным деревянным столом, я увидел нечто такое, что пролилось сначала бальзамом на мое сердце, а затем влагой в мою сухую глотку. По-моему, именно с этого момента я начал вспоминать, о том, кто я и что здесь делаю. Услышав какой-то шум в дверях позади меня, я повернулся... и окончательно пришел в себя. Поставив кубок, я вовремя успел нырнуть под стол, отчего меня затошнило, и бочком-бочком, скрываясь за столами и стульями, двинулся в противоположную сторону, где тоже были какие-то двери, скорее всего на кухню. Хотя какая кухня здесь может быть, если Гвидион достает пищу из своих источников? Не важно, главное, уйти отсюда, - я еще не готов увидеться с герцогом.
   Пройдя по короткому коридору, я и впрямь оказался на кухне. Все здесь блестело чистотой, отшлифованная утварь, как полагается, висела на своих местах, и даже от очага пахло свежевытесанными камнями и глиной, а не сажей и чадом. Сразу видно, что кухней никто не пользовался. Тем не менее, Маг держал в порядке весь замок, причем ему не требовалось посещать для этого каждый закоулок своего жилища. По каким-то полузабытым, но словно новым проходам я выбрался из подсобных помещений и оказался у входа в библиотеку. Заглянув внутрь, я никого там не обнаружил, но, к счастью, в этот момент мимо меня пробегал какой-то катар, которого я изловчился схватить за рукав.
   - Не подскажешь ли, милейший, где я могу найти графа? - спросил я, грозно глядя на человека воспаленными глазами.
   - А чего его искать, господин, пирует он, - ответил катар.
   - По какому поводу?
   - Ну, как же, господин, второй день в вашу честь, завтра третий, а потом турнир...
   - Пирует, значит, - повторил я.
   Боже, как болит голова!
   - Если пирует, то хорошо... Там же, где вчера? Тогда, не мог бы ты сходить к нему и сказать, что я жду его здесь, - я показал на дверь библиотеки.
   - Это будет нетрудно, господин, - альбигоец развернулся и скрылся за поворотом.
   - Стой! - крикнул я. Из-за поворота высунулась его голова.
   - Пусть захватит бутылку своего лучшего. - Голова пропала.
   Я совсем забыл, что Гвидиону вовсе не обязательно что-то приносить, если он сам может это сотворить. А еще он может все последствия вчерашнего снять... Лучше я все-таки сначала выпью вина, а потом Маг пусть от похмелья избавляет. Так я и поступлю!
  

12

  

"Мы смертными являемся на свет,

У смерти от рожденья мы во власти...

Но ты живи так, словно смерти нет,

И ты узнаешь, что такое счастье".

Хуан де Хауреги.

  
   На этот раз моя комната явилась передо мной уже несколько в ином виде. Она больше не была казарменным закутком. Два меча на стене так и висели, но Гвидион убрал решетки с окон, матрац на кровати заменил мягкой пышной периной, поставил стол, удобные кресла, несколько дополнительных свечей и полированное бронзовое зеркало, - здесь не обошлось без магии, ибо отражение нисколько не уступало оригиналу, что было немыслимо. Стенной шкаф наполнился на все случаи жизни одеждой и кожаной обувью моих размеров, в углу появилась скамья с сосудами и деревянной плошкой для умывания. А вечером несколько девушек в самом расцвете лет, впрочем, довольно искушенных, искупали меня в огромной лохани с теплой водой, которая так и не остыла, хотя кувыркались мы в ней почти до полуночи.
   Девушки ласкали меня или по очереди, или все одновременно, а когда я был с одной из них, другие две обращали свое внимание друг на друга. В жарких любовных утехах я пытался растворить все неудачи, постигшие меня за последнее время. Не знаю, получилось ли это в полной мере, но меня хватило на всех, отчего стало гораздо легче на душе.
   Вниз я спустился только на следующее утро. Накануне после встречи с Гвидионом, который спас меня от убийственной головной боли, и после головокружительного купания я постарался поскорее уснуть, ибо никаких сил бодрствовать уже не осталось, а постоянно просить Мага о помощи было делом нескромным. Я нисколько не расстроился от того, что со мной приключилось, - вина, выпитого мною, хватило бы на целую армию - даже было чем гордиться.
   Я бродил по замку в поисках гостей и Гвидиона, но никого, кроме катаров, так и не нашел, после чего вышел во двор. Знатные гости еще не отошли от последствий вчерашнего пира и скрывались в своих покоях, здесь же коротали время их слуги, суетясь у экипажей и повозок. Я опросил нескольких сервов, затем устремился за пределы замка, минуя опущенный подъемный мост, к реке, где должен был находиться Гвидион. Отовсюду издалека доносились трубные звуки, герольды графа Неверского извещали окрестности о турнире, приглашая всех желающих, возвращались посланники в отдаленные земли. На широком поле подходило к концу строительство огромного бутафорского замка, ненамного уступающего громаде замка настоящего. Замок графа был меньше, чем у герцога Бургундского, но в отличие от последнего, строился как военное укрепление, а не как дворец. Чуть в стороне, у реки, заканчивалось сооружение ристалища. Сразу за воротами раскинулся город гостей, ибо далеко не все могли поселиться в доме графа, да это и не полагалось. Снаружи повозок и слуг было еще больше. Повсюду возводились палатки и шатры, некоторые из них уже украшались лентами, флагами и вымпелами. Катары охраняли ров от желающих вылить туда помои. Нередко со стороны слышались язвительные, а порой и откровенные грубости в адрес "альбигойских еретиков", но никто, даже самые знатные сеньоры, не позволял себе откровенно оскорбить слуг Браза Неверского.
   Я пробирался через шумный рыцарский город мимо тут же разбитых кузниц и госпиталей, миновал длинную очередь простых рыцарей и оруженосцев, записывающихся на турнир. Обойдя кругом последнюю палатку, я оказался на живописном берегу Луары. Река неторопливо несла свои воды, образуя многочисленные травянистые заводи. Ниже по течению немного в отдалении находился город Невер, но его было почти не видать из-за ивовых зарослей. Гвидион был здесь и прогуливался по пологому берегу, сцепив руки за спиной. Я подошел к нему.
   - О чем думаешь, Гвидион? - спросил я.
   - О твоем друге герцоге.
   - Да! И что же?
   - Сразу же по его приезду, я наложил на него и его свиту заклятье, и теперь монстр не сможет тебя узнать, даже мальчика, - ответил Маг. - Ваша внешность для него изменилась.
   - Что же тогда я от него вчера бегал? - рассмеялся я.
   - Не узнает, я уж постарался... До определенного момента, - ухмыльнулся Гвидион. - Думаю, когда он все поймет, ему станет плохо.
   - Скор ты, - я посмотрел на него. - Лучше позволь мне самому над этим подумать. К тому же, ничего личного у меня к нему нет. Ты знаешь, о чем я говорю...
   - Знаю, - кивнул Маг. - Но все равно на это стоит посмотреть.
   - По окончании турнира и займемся. Герцог сам выказал желание приехать? - спросил я.
   - Да, - кивнул Маг. - Мы с ним давно договаривались.
   - Так вы с ним приятели?
   - Всего лишь мирные соседи, - ответил Гвидион и проворчал в усы, не скрывая иронии:
   - Попробуй, повоюй со мной...
   - Ты его хорошо знаешь?
   - Неплохо. Я всех здесь вижу насквозь (кроме тебя, вестимо). Но в последний раз, когда мы с ним виделись, он был просто юношей, охочим до мальчиков, а теперь... Ламию в нем я вижу отчетливо.
   - Он, вернее, она, не догадывается, что ты Маг? - спросил я.
   - Все здесь о чем-то догадываются, поэтому у меня мало врагов, - усмехнулся Гвидион. - После того, что ты учинил в его городе, великий герцог хотел остаться в Дижоне, но не посмел пренебречь нашим договором, и теперь сидит здесь во главе стола, как ему и подобает.
   - Да уж, - я вспомнил ужас шалонского солдата, когда он услышал мое имя, - тебя боятся.
   - Боятся, - согласился Маг. - Кстати, тебя ведь нужно не откладывая посвятить в рыцари. Сегодня же!
   - Не надо, отец, - отмахнулся я. - Мне еще нет двадцати одного. К тому же, ты и так сделал для меня слишком много... нашел, проведал короля. Зачем мне рыцарство? Я его не заслужил. Вот вернусь из... ну ты знаешь... тогда и посмотрим.
   - Как хочешь... Но ты все равно сможешь драться, как рыцарь, у тебя есть все привилегии.
   - Я в затруднении, - задумался я. - Здесь нет равных мне противников, а мои удары смертельны.
   - Как хочешь, - Гвидион мысленно прикоснулся ко мне. Я почувствовал это и посмотрел на него.
   - Не удивляйся, - пояснил он, - я связал нас незримой нитью.
   Он имел в виду, что мне теперь не придется искать его, достаточно лишь мысленно позвать, и он услышит. Обычно нить использовалась для слежения, но я не думаю, что Гвидион станет злоупотреблять. Я чувствовал эту нить, хотя для обычного существа, в том числе и человека, наличие нити и само вторжение остались бы за пределами восприятия.
   - Теперь потренируемся! - Он резко обнажил меч. Я с трудом, но увернулся от удара и уже с разворота атаковал сам, отец умело парировал. Застать друг друга врасплох как всегда не получилось, мы стали обмениваться ударами, искры сыпались в прозрачную воду Луары. Вокруг нас стала собираться толпа. Вандервил пылала в моей руке, но в свете дня ее пламя казалось солнечными бликами на клинке. Меч Гвидиона не только пылал, но и еле слышно звенел. Достойное оружие достойного противника. Когда-то он был одним из лучших моих учеников, и теперь стал единственным бессмертным человеком, достигшим звания Великого Мага Четвертой Ступени без какой-либо магической помощи извне.
   Часа через два, когда Вандервил, наконец, оказалась у горла графа, я почти окончательно выбился из сил. Вот это бой! На секунду я скосил глаза на толпу и среди прочих рыцарей, воинов и слуг, заметил барона де Труа, который тоже решил попытать счастье на турнире. Я буду рад, если он не посрамит себя в очередной раз... Гвидиону хватило секунды, чтобы выбить меч из моей руки и поменяться со мной ролями. Мы расхохотались, берег утонул в восторженных возгласах зрителей.
   Я вернулся в замок и вывел Селима на прогулку. Конь был несказанно обрадован моим приходом, громко ржал, переступая с ноги на ногу. Я потрепал его за уши, погладил морду, смахнул с носа приставшие травинки. Сначала мы немного поездили по окрестностям, а остаток дня провели на берегу. Я наблюдал за ростом рыцарского города (казалось, вся Франция сосредоточилась здесь), Селим неподалеку щипал траву. Когда вечером стали зажигаться первые костры, за мной пришел Поль. Меня звали к ужину.
   - Как тебе на новом месте? - спросил я.
   - Герцог меня видел, - поделился он.
   - Вот здорово! Ты показал ему кулак?
   - Нет.
   - Ну и зря! - рассмеялся я. - Все равно он тебя не узнал.
   - Как это? - поинтересовался он.
   - Мой отец постарался: теперь герцог не сможет тебя узнать... Взбирайся на Селима, прокатимся!
   Провансальские менестрели графа, совмещавшие в себе таланты и исполнителей, и поэтов, и акробатов, играли легкую музыку, образуя небольшой оркестр. Гвидион позаботился, чтобы никто не пенял на него, приютившего у себя отлученный Папой народ, но его артистам завидовало большинство французских дворов, имевших в своем распоряжении лишь легкомысленных бродячих жонглеров и холоднокровных труверов-северян.
   Вина сегодня подавали совсем немного. По правилам, напиваться и наедаться накануне турнира не дозволялось. За этим строго следил герцог Бургундский, будущий Хозяин турнира, поэтому три кубка вина и количества еды со среднего поросенка для каждого гостя было вполне достаточно.
   Свиту герцога усадили в дальний конец стола. В одном из вассалов Его Высочества я узнал Румяного, того самого, который был при аресте матери. Другой приспешник - Бородатый - отсутствовал, должно быть пострадал при потопе и теперь зализывал раны.
   Великий герцог в маленькой золотой короне в виде обруча восседал вместе с супругой во главе длинного стола, Гвидион сидел по левую руку герцога, я по правую руку герцогини, напротив графа, соседом которого, кроме того, был какой-то тщедушный монах. В зале находились только почетные гости и рыцари, но пир проходил повсеместно, как в замке, так и за его пределами: ныне всех угощали кружкой вина и куском жареного мяса, - так пожелал граф. Гуго нехотя ковырялся в гусиной спинке, на меня он не взглянул, пока граф не соизволил нас представить друг другу. Это было сделано тихо, по-домашнему, ибо большинство присутствующих меня уже знали. Кивков друг другу оказалось вполне достаточно, только герцогиня Иоланта улыбнулась мне, и я заметил потаенную печаль и словно бы усталость в ее взгляде. Как я и ожидал, герцог с вассалом меня не узнали, хотя и опускалось на чело Его Высочества некое мимолетное сомнение, когда он смотрел на меня.
   По мою левую руку, уставившись в тарелку, сидела раскормленная баба, - женщиной, а тем более дамой язык назвать ее не поворачивался, - которую Гвидион словно и не замечал. Мне не у кого было спросить о ней, все были заняты предстоящим турниром, решали насущные вопросы завтрашнего турнира, выбирали Хозяина и прочих распорядителей. Мне было скучно, я даже пожалел, что пришел. Наконец, огласили утвержденный, но пока закрытый для прочих список должностных лиц турнира. Хозяином, как и ожидалось, был избран герцог Бургундский, Маршалом - граф Савойский, Сенешалем - граф Клермон и так далее, пока я совсем не уснул. А отсутствующие многочисленные родственники Браза и Маго Неверских, среди которых были Гуг V, граф Фореза, и Иоланта де Шатийон, даже получили почетные должности помощников и заместителей помощников. Наконец герцогиня Иоланта Бургундская произнесла имя Рыцаря Чести, которого избрал дамский Суд Любви и Красоты. Этим Рыцерем стал граф Неверский, в чем изначально мало кто сомневался. Пиршественный зал утонул в овациях, я протер глаза. Гвидион подошел к герцогине и смиренно опустился перед ней на одно колено.
   - Мы видели, как вы сегодня сражались, граф, - произнесла герцогиня и посмотрела на меня. - Любой даме будет не страшно вручить вам не только свою жизнь, но и свою честь.
   С этими словами она возложила на голову графа корону, такую же, как у герцога, только серебряную.
   - Я готов защищать жизнь и честь дамы до последнего вздоха. Умереть мне позорной смертью труса, если это не так, - сказал Гвидион. - Я готов сделать все, чтобы на предстоящем турнире мнение дамы было превыше всего...
   - Кроме мнения Господа, - вставил его сосед, монах.
   - Разумеется, Ваше Преосвященство, - ответил Маг. Такое обращение к простому монаху показалось мне подозрительным.
   После официальной части наступило веселье. В течение всего вечера отец представил меня вельможам, прибывшим только сегодня, в том числе и монаху, оказавшемуся не кем иным, как местным епископом Пьером Хинкмаром.
   - Это великая честь для меня, Хранитель, - прошептал епископ, склонив голову. Гвидион кивнул мне - Хинкмар являлся его учеником и уже давно узнал обо мне. Болтливость моего отца стала действовать мне на нервы, но с другой стороны... преданный ученик, епископ, святое создание. Пришлось хмыкнуть в ответ.
   Со временем я немного раскрепостился и даже набрался наглости пригласить на незатейливый танец герцогиню. Она не отказалась. Ее супруг не глядел на нас, но хотел именно его внимания, испытывая непреодолимое желание чем-нибудь ему досадить. Уж как мы танцевали, бедные музыканты выбились из сил, герцогиня вскоре тоже. Как я ее прижимал и обхаживал, когда по моей просьбе заиграла медленная музыка. Со стороны уже начал раздаваться открытый смех, кое-кто даже показывал на нас пальцем. Наконец, и герцог соизволил обратить на нас внимание. Он не казался удивленным, скорее наоборот. Сдается мне, он гораздо раньше все понял, но не подавал виду. Повернувшись к Гвидиону, герцог что-то шепнул ему. Граф хлопнул в ладоши, и наступила тишина, даже музыка прекратилась.
   - Достопочтенные мои братья по вере, оружию и этому столу! - воскликнул Гвидион. - Всем вам известно, без сомнения, что мой дом всегда был гостеприимен для всех, и я никогда не мешал и не прерывал всеобщего веселья... - он многозначительно посмотрел на меня, а гости закивали, зазвенели кубки. - Подождите, господа, я еще не закончил... Как только взойдет солнце, нас ждут суровые испытания. Дабы помочь вам подготовиться к ним я и великий герцог приняли решение сию же минуту веселье прекратить...
   Тишина ему ответом.
   - Но не уважить дорогих гостей я не могу, ибо уже в который раз принимаю вас у себя, - улыбнулся Гвидион. - Всем по кубку, и спать, господа, спать! Вы же меня еще благодарить будете.
   Самые разумные из гостей, в том числе и епископ, уже покинули пир, они прекрасно знали свою "турнирную" норму. Я сел на свободный стул рядом с отцом.
   - Что это за дама? - спросил я его, указывая на свою соседку за пиршественным столом, которая, самозабвенно причмокивая, обгладывала баранье ребрышко.
   - Ах, это... - замялся граф, - моя сестра Матильда де Куртене, принцесса Константинопольская, в просторечье Маго. Между прочим, тоже графиня Неверская. Она немного того... так что не обращай внимания.
   - Понятно... А где Элоиза? - поинтересовался я. - Она не приехала?
   - Приехала, - хмыкнул он.
   - Я просто так спросил. Кстати, как ее здоровье?
   - Сейчас не так уж плохо... Да, граф? - Кто-то его отвлек. - Нет, кубки из чистого серебра. Вы даже не представляете себе, насколько чистого...
   - Отец, хотел спросить...
   Обычный вопрос, но я растерялся. Гвидион ждал.
   - Кто моя настоящая мать?
   Маг приник к кубку и сделал огромный глоток.
   - Она умерла при родах. Частое явление. Настоящая аристократка...
   - Это не важно, - отмахнулся я.
   Над столом взметнулись кубки в честь обоих хозяев, этого дома и турнира, герцог сверкал белозубой улыбкой. Проследив за его взглядом, я наткнулся на Поля, стоявшего в дверях зала. Гости тоже его видели, но не придали значения происходящему, пока не заметили напряженность герцога, не сводившего взгляда с мальчика. Который раз за этот вечер возникла немая сцена, все удивленно переводили взгляды с герцога на Поля и обратно. Что-то должно было произойти, уж больно странно смотрел простой паж на человека королевской крови, слишком открыто и пристально, словно издеваясь.
   На глазах у всех Поль сжал ладонь и показал герцогу кулак. Задрав подбородок, мальчик повернулся и с достоинством удалился. Гости изумленно переглядывались. Через минуту я расхохотался. Герцог был бледен, как смерть, и смотрел на меня с ненавистью, сдерживаясь, чтобы не вскочить и не заколоть меня тут же кинжалом, не зря же он за него схватился. Урей на груди дрожал, но я отлично понимал, что над герцогом в этом обществе издеваться не принято, поэтому постарался успокоиться. Сдерживая улыбку, я встал.
   - Ваше Высочество, - начал я, - прошу прощения за проступок, совершенный моим пажом, и заверяю вас, что он будет примерно наказан.
   - Я не думаю, - ответил герцог, - что ты, виконт, будешь против того, чтобы я самолично наказал его. Надеюсь, ты не особенно расстроишься, если для этой цели передашь его мне.
   Ну, Поль, мне еще за тебя отдувайся! Впрочем, я сам виноват, он лишь воспринял шутку как руководство к действию, - я вспомнил наш разговор на реке.
   Я посмотрел на Гвидиона, и он поднялся.
   - Ваше Высочество, - обратился он к герцогу, - это великая честь для моего сына - уступить вам своего слугу. Но, прошу прощения за дерзость, мальчонка не просто домашний слуга, он паж виконта Неверского. Прошу вашего разрешения отложить наказание до окончания турнира.
   Герцог задумался, но должно быть счел промедление признаком слабости и согласился с доводами графа, великодушно махнув рукой.
   После этого я покинул пир. Герцог и Гвидион были неумолимы - никто из присутствующих не выпил пятого кубка. Тем не менее, некоторых гостей уже пришлось разносить по их комнатам. Ничего страшного, к утру оклемаются. Страшнее было бы при этом еще и желудок надорвать обильной пищей.
   Вот незадача, я не знал, где находятся мои покои - замок был довольно большой. Бродить по каменным коридорам я считал делом бесполезным, поэтому остановился перед узким окном в стене и стал наблюдать за отдаленным городом, ожидая появления какого-нибудь из слуг. Обратно в зал мне идти не хотелось, и тревожить Гвидиона своими желаниями тоже. Невер светился зарницами костров, похоже, разведенных прямо посреди улиц, ибо пировали не только у замка, но и по всему небольшому графству. К счастью, стоять в одиночестве мне пришлось совсем не долго, вскоре появились те, кого я ждал. Трое катаров шли по коридору с большими глиняными кувшинами в руках.
   - Подождите, уважаемые, - остановил их я. - Не соблаговолите ли показать мне мои покои?
   - Мы бы рады, господин, и у нас приказ Его Высочества...
   - Герцог подождет, - сказал я.
   - Просим прощения, господин виконт, но у нас...
   Он так и не закончил. Я держал его высоко над полом, схватив за горло.
   - С каких пор вы столь ретиво выполняете приказы герцога? - прошипел я. Альбигоец пытался что-то сказать, хрипя и двигая выпяченными губами. Вода из разбитого кувшина растеклась по полу. - Если вы живете в доме моего отца, то уважайте его родственников, иначе... вы здесь не уживетесь.
   Я ослабил хватку, и человек упал на пол.
   - Я требую почтения к моему отцу и к себе, - потребовал я, - и хочу, чтобы все ваши сегодня же об этом знали.
   Катары молчали. Пострадавший поднимался с пола, хватаясь за выщербленные стены.
   - Вы хорошо поняли? - спросил я.
   - Да, ваша светлость, - ответили те, кто стоял на ногах.
   - Проводите меня... вы знаете, где поселился мальчик, который пришел со мной? Мой паж... Отведите меня к нему.
   Поль удивился и обрадовался моему приходу. Он жил в отдельной комнате, но гостей у него явно не бывало. Я распорядился, чтобы ему приготовили лохань для купания, ибо даже попросить что-либо у него не хватало смелости. Поль пытался убедить меня, что не стоит стараться для него и что он совсем недавно искупался в реке, но я был неумолим. Пусть привыкает к жизни в замке и учится быть настоящим пажом.
   Катары поставили ношу в углу и удалились выполнять поручения.
   - Здесь люди такие добрые, - продолжал делиться своими наблюдениями Поль, - а твой отец... он такой странный, настоящий волшебник.
   - Может, и добрые, но нахальные от ненаказуемости и вседозволенности. Отец их совсем распустил.
   - Он ведь сам поселил их у себя.
   - И теперь можно вытворять все, что взбредет в голову?! Неважно. Тебе здесь действительно нравится?
   - Я еще не совсем привык, но да, мне нравится.
   В дверь постучали. Около полудюжины катаров принесли огромную лохань и несколько ведер с подогретой водой. Некоторые опасливо смотрели на меня, и по их взгляду я понял: урок не прошел впустую. Это как раз тот случай, когда страх означал уважение. После того, как лохань оказалась наполнена водой, вошли две полураздетые девушки, почти девочки. Пуль покраснел, но я тронул его за руку и подмигнул. Он делал вид, что спокоен, да и сам я не был уверен, что мои старания помогут ему справиться с трудностями, которые возникли у него после общения с герцогом.
   Завтра вставать ни свет, ни заря. Я пожелал Полю удачного вечера и спокойной ночи, после чего отправился к себе. Вечерами я расслаблялся: играл в шахматы сам с собой. Кроме любимого катарами ма-джонга, у Гвидиона нашлись и другие настольные игры. Этот вечер исключением не стал. Партия длилась уже очень долго. Я долго разглядывал фигуры на доске, временами переставлял их, впоследствии неизменно возвращая на предыдущие места. Фигуры давно замерли в ожидании верного хода.
   Мне не нравилось то настроение, с которым я лег спать. Недовольство собой не давало мне уснуть. Полежав немного, глядя на звезды, видневшиеся из узких окон, я вызвал в себе беспричинный расслабляющий смех. Нарастающий безудержный хохот вскоре овладел мной, разнесся по тихим коридорам и стенам замка графа Неверского, - к счастью, моя комната находилась под самой крышей, и других обитателей в этой части замка не было, - и утих, когда окончательно лишил меня сил. На душе стало легко и спокойно, я сам не заметил, как уснул.
  

13

  

"Не человек тот, кто не влюбляется".

Кабус.

  
   Раннее утро огласилось короткими звуками труб. Будущий день обещал быть по-весеннему ясным: темно-синее на западе и голубеющее на востоке небо должно вскоре украситься солнцем, и только им, без малейшей облачности. Проснулся я одним из первых и уже успел вдоволь помахать мечом, целясь в собственное отражение в зеркале. Затем долго смотрел в окно на раскинувшуюся внизу панораму ристалища, на далекие крыши Невера и зеленые ряды виноградников у города, на туманную еще сонную реку и думал о предстоящем турнире, хоть участвовать в нем не собирался. Замок просыпался, в палаточном городе за его стенами стали загораться костры, повара первыми принимались за работу, дабы накормить жаждущих славы воинов.
   Я спустился вниз, прошел через кухню, где, вопреки всем ожиданиям, суетилась куча поваров и поварят. Видимо, во время торжественных событий Гвидион пользуется не только своим волшебством, как я поначалу думал. Под действием ароматов, витавших в воздухе, не сдержав искушения, я стащил из-под ножа пухлого повара, напомнившего мне тавернщика Одибье, кусок жареного мяса. Толстяк хотел что-то возразить, но не стал, узрев мое враз озлобившееся лицо. Я выбрался из замка и устроился на старом месте, на берегу реки. Покончив с мясом, я запил его проточной водой. Не долго думая, я скинул одежду и искупался, благо любопытствующих поблизости не было, разве что мелькали между рыцарских шатров чьи-то фигуры.
   Я вернулся в замок, вывел Селима и стал объезжать рыцарский городок, коротая время, оставшееся до начала турнира. На самом деле мне не терпелось отправиться в путь, в поход за своей силой, и даже если мне доведется пройти его без помех, то само ожидание успеха будет скрашивать мою жизнь, ну а помехам я буду только рад. Одно дело все же следовало завершить еще раньше - изгнание и наказание ламии, завладевшей герцогом, но и это удовольствие осуществимо только через несколько дней.
   После завтрака герольды протрубили долгожданное начало турнира. На ристалище уже вовсю заправляли избранные накануне распорядители и их помощники: на арене командовал Маршал, Оружейный капитан проверял состояние оружия и амуниции, объявляли участников герольды, за порядком следил Сенешаль, судьи, расположившись в деревянной ложе, зорко следили за состязаниями. Арену разделили на две части, в одной деревянными мечами сражались юные пажи. У наиболее взрослых и опытных из них была возможность стать оруженосцами или воинами. Последние сражались на другой половине арены. Здесь кипели нешуточные страсти, ведь победителя и особо отличившихся воинов ждало посвящение в рыцари! Воистину для многих этот день окажется великим, но для самих рыцарей он носил лишь подготовительный характер. Они окружили арену, и, держась за внутренние перила, наблюдали за схватками. Далеко не все рыцари были простыми зрителями: те, что помоложе, следили за тактикой сражающихся воинов, дабы изучить по ней боевой стиль возможных соперников, другие делали ставки и, возможно, выбирали себе достойного оруженосца или в свой отряд хорошего воина. В самой ложе, кроме судей, находилось несколько гостей графа с супругами. За внешними перилами ристалища собирался городской народ, сервы и нищие бродяги. Никто не хотел пропустить такое зрелище, некоторые надеялись на подаяния и на урожай из чужих кошельков.
   Не слезая с коня, я наблюдал за схваткой, в которой какой-то воин под зрительские овации уже одерживал очередную победу. Вдруг я краем уха услышал знакомое имя и всмотрелся в другой конец арены. Поля объявили участником поединка. Я нахмурился, но не стал сердиться - кроме того, что меня в очередной раз не поставили в известность, ничего из ряда вон не произошло, ну получит шишку-другую... К тому же к арене подошел Рыцарь Чести и Хозяин турнира. Внимание всех обратилось к ним, и даже воины с мечами, деревянными и металлическими, прекратили поединки и отсалютовали кураторам. Гвидион и герцог поприветствовали присутствующих и, о чем-то меж собой беседуя, стали обходить арену вокруг. Я последовал их примеру, направив Селима в другую сторону.
   Соперник теснил Поля, он был примерно того же возраста и одинаковой с Полем силы, но явно опытнее. Поль тренировался два дня и уже кое-чему научился, и я даже порадовался тому упорству, с каким он отбивал атаки противника. Но я не завидовал своему пажу и даже чувствовал тайное удовлетворение, глядя на неуклюжие попытки Поля отразить очередной удар. Все же мне было... вроде как обидно!
   Деревянные мечи с треском бились друг о друга, но мой паж терял силу.
   - Давай, Роже, покажи этому сопляку!
   Спиной ко мне стоял огромный седовласый рыцарь и подбадривал соперника Поля. При такой поддержке сложно не выиграть! Не долго думая, я присоединился к рыцарю:
   - Поль, навались - и этот олух проиграл!
   Рыцарь посмотрел сначала на Селима, а потом поднял глаза и на меня, но ничего не сказал.
   - Дай ему, Роже, он не умеет драться!
   Поль бросил взгляд на меня, затем посмотрел в другую сторону. Там стоял герцог и внимательно следил за поединком. Меня вдруг поразила резкая перемена в лице моего пажа: губы превратились в тонкую линию, брови сомкнулись над переносицей, а глаза загорелись странным огнем. Я напрягся.
   - Раздави его, Роже!
   Мне даже не требовалось кричать. Поль пошел вперед, его меч атаковал с невиданной быстротой, Роже отступал. К сожалению, я не смог разглядеть лицо герцога - слишком далеко. В этот момент Поль выбил оружие из рук противника и отвел меч назад для очередного удара. Один из младших судей, следивший за этим боем, крикнул, призывая остановиться. Словно по инерции рука Поля скользнула вперед, и деревянный меч с силой вошел в грудь Роже, протаранив кожаные доспехи. Поверженный паж упал на колени, ртом пошла кровь. Никто не успел ничего понять. Поль, вскрикнув, отпустил меч, Роже уткнулся в него и повис над землей.
   Над ристалищем постепенно воцарилось молчание. Десятки сражавшихся в это время пар воззрились на мертвого пажа. Редко бои на железных мечах заканчивались смертью, а чтобы на деревянных... Удивленные рыцари, подумав немного, приходили к выводу, что о таких исходах они никогда не слышали. Поль с ужасом взирал на своего бывшего противника.
   - Это чей паж? - спросил судья у герольда. Тон вопроса не предвещал Полю ничего хорошего.
   - Виконта Неверского, - указал на меня герольд.
   - Достойный паж, - молвил судья. - Чистая победа!
   Бледный словно смерть Поль с глазами на мокром месте стоял в центре всеобщего ликования. Казалось, он ничего не слышал и не понимал. Так оно и было. Я видел, как герцог развернулся и затерялся в толпе рыцарей. Пришлось спешиться и идти к Полю на выручку.
   - У меня был хороший паж, сударь, - остановил меня хозяин погибшего пажа. - Хотя вы и сын уважаемого мною графа, но паж у меня был слишком уж хороший...
   - Вы кто?
   - Барон де Крийон...
   - Я вас понял, барон. Сожалею, но мои извинения вам вряд ли помогут...
   Он кивнул. Я подошел к Полю и увел его с ристалища.
   - Зачем без разрешения взялся за меч, паж? Ты сам себя наказал, теперь можешь гордиться собой до конца жизни.
   Он молчал, и мне было жаль его.
   - Я знаю - ты не виноват, благодари герцога за свою поразительную победу. А вот мне теперь придется драться за тебя, - сказал я. Приказав нескольким катарам следить за Полем, я оставил его, погруженного в неутешительные мысли, на берегу реки. Затем я увидел, как Гвидион подошел к барону Крийону и куда-то его увел. Возможно, драться не придется...
   Для тех, кто жаждал получить посвящение в рыцари, после полудня проводились конные состязания. Победители пеших схваток среди оруженосцев и воинов получили возможность показать свое мастерство наездника, ведь человек, не умеющий сидеть в седле, при всем желании не мог стать рыцарем. Сначала для воинов устроили скачки на незнакомых им лошадях, тем самым проверялись способности укротить или установить с животным дружеские отношения. Несколько человек даже не стали пытаться сесть в седло, они даже не знали, как это делается, один храбрец сел, но не удержался и сразу же упал, чем вызвал всеобщий смех. Улыбнувшись, воин махнул рукой и отошел. Объявили перерыв, и многие разошлись отдохнуть и перекусить.
   Я встретился с Гвидионом.
   - Что ты собираешься делать с погибшим пажом?
   - На моих состязаниях погибших не бывает, - ответил Гвидион.
   - Это по-нашему, - согласился я. - Не давай герцогу влиять на воинов.
   Гвидион задумчиво посмотрел на меня и кивнул.
   После обеда начались состязания на рыцарских копьях. В них принимало участие несколько пар особо отличившихся воинов. На этот раз знати пришло гораздо больше, чем утром, даже герцог занял почетное место в ложе. Однако сами состязания были лишены оригинальности, ибо носили лишь соревновательный характер. Никто из воинов, в отличие от рыцарей, не защищал свою честь и честь дамы, за которую он боролся, не стремился, во что бы то ни стало, поразить противника и тем самым научить его уважению, не боялся потерять достоинство, проиграв. Воины боялись лишь самого проигрыша, они физически готовились стать рыцарями, но моральное становление было возможно только со временем. Лишь один из участников сломал руку при падении, а трое получили легкие ушибы.
   По уставу турнира пятерых воинов, двоих оруженосцев и троих кавалеристов сегодня вечером должны были посвятить в рыцари. Те, кто мог войти в их число, боролись отчаянно. Двое были выбиты из седла, их противники не давали поверженным шансов подняться, и добили их, тем самым уже проиграв. Один кавалерист сам сшиб противника, подождал, когда тот встанет на ноги, и... проиграл ему в пешей схватке. Однако именно он был признан победителем, потому что не воспользовался своим положением. Оставшиеся двое воинов в похожей ситуации победили своих противников.
   Посвящение в рыцари проходило в часовне замка, где присутствовали все распорядители турнира, знатные дамы и хозяева бывших воинов. Посвящал епископ Хинкмар. В это время я проверял подковы Селима, и спустя час имел удовольствие наблюдать, как со счастливыми лицами покидали часовню новоявленные рыцари, теперь уже вассалы своих сеньоров.
   Следующий день начался веселее предыдущего. С раннего утра непрерывно трубили герольды, созывая рыцарей и зрителей на величайший турнир своего времени. Уже в восемь часов все зрительские места были заняты, а шатры и ставки рыцарей украшены гербами, вымпелами и различными косицами. Повсюду шла подготовка, истинные воины облачались в кольчуги и шлемы, подвязывались металлическими пластинами: ремешковыми латами, поручами и поножами, к которым прикрепляли ботинки, чтобы не поранить ступни. Некоторые надевали тяжелые панцири, но таких силачей было очень немного, ибо панцирный воин хорош только в седле. Не забывали и про лошадей, которых поверх попоны заковывали в броню не хуже рыцарей.
   Рыцарские поединки заранее не планировались. Здесь либо сводили счеты, либо показывали всем свою силу и доблесть. Рыцарь мог напрямую вызвать любого рыцаря из зрительской аудитории, но кроме знати, которая находилась в ложе. Если же всем было ясно, что на арене находится настоящий воин, бой с которым может привести только к его очередной победе, то Рыцарь Чести и Хозяин турнира могут запретить вызовы с его стороны, зато признать рыцаря победителем, если, конечно, не найдется воин, который бы сам вызвался на бой с ним.
   В данное время на ристалище находилось около трехсот рыцарей различного вассалитета. Большинство их были простыми рыцарями без титулов и заслуг, которые присягнули баронам, те в свою очередь, графам и герцогам. Кроме присяги сеньорам, все без исключения рыцари давали клятву верности королю. Однако на вчерашнем посвящении этого не требовалось. Граф Неверский и герцог Бургундский являлись пэрами Франции, и клятва, данная им, заменяла клятву королю, хотя обо всех полученных клятвах они были обязаны доложить Его Величеству. Но за этим дело не постоит, думал я, сидя рядом с отцом и Полем, который пришел в себя после вчерашнего, но все еще был печален. За размышлениями я даже не заметил, как в ложе появилась Элоиза. Я поймал ее взгляд, и сердце мое дрогнуло. Она смотрела на меня и, кажется, узнала, потому что хотела повернуться к герцогу и что-то ему сказать. Я успел приложить палец к губам, она улыбнулась и кивнула. Точно узнала, - шутник Гвидион не стал накладывать на нее заклинание, да и зачем? Даже если Элоиза скажет герцогу что-то про меня, он все равно не поверит. Девушка вдруг побледнела, и я подумал, что ей вдруг стало плохо, но она вдруг встала и сделала мне жест следовать за ней.
   На арене один за другим происходили поединки. Пока лишь бились молодые неопытные рыцари, среди которых нет-нет, да и мелькали знакомые лица из вчерашних победителей. Одного из рыцарей уносили в госпиталь, при падении на него наступил конь.
   Я вышел вслед за ней, и мы встретились на поле за ложей, где никого не было.
   - Я тебя знаю, - сказала она.
   - Я тебя тоже, - улыбнулся я, - твое имя Элоиза, тебе четырнадцать лет, ты воспитанница герцога.
   - Откуда тебе так много про меня известно?
   - Виконту Неверскому известно многое, - я поклонился.
   - Виконту? Но ты же... - она растерялась. - Тебя же зовут Рауль?
   - Правильно, а мою мать звали Гортензия.
   - Что-то я ничего не понимаю... Но ты же должен жить в лесу, а твоя мать...
   - Я решил, что не буду там больше жить, - ухмыльнулся я, посчитав нужным пропустить ее слова о моей матери. - Да ты не расстраивайся, все правильно, только мой отец - граф Неверский - нашел меня, и теперь я живу здесь.
   - А, тогда все понятно, - наконец-то она улыбнулась. - Но я все равно тебя сразу узнала... и вспомнила, что приключилось с твоей матерью... Мне очень жаль, я даже не знаю, что тогда произошло...
   - Я сам толком не пойму, - ответил я. - Но ты не расстраивайся, и спасибо тебе за сочувствие.
   Она вновь улыбнулась. Как тогда, у лесной хижины, заставляя таять мое сердце.
   - Ты только про меня герцогу не говори. Похоже, он меня не помнит, но ему и вспоминать незачем.
   - Хорошо, - ответила она. - А теперь мне пора.
   Она убежала, а я вернулся в ложу. Не могу сказать, что я чувствую к ней, ибо сам толком не понимаю этих чувств. Или опять всему виной Рауль?
   На арене все чаще появлялись опытные рыцари. Из вчерашней пятерки в седле держался только один. Раньше он был оруженосцем графа Прованского - ставленника Бланки Кастильской, - теперь же сделался рыцарем графского отряда. Он провел три поединка, но до сих пор неплохо держался в седле, чем заслужил благосклонность дам и похвалу старейших рыцарей. Старый знакомый, барон Филипп де Труа, победил соперников два раза, и каждый раз победу посвящал Элоизе, когда же она покинула ложу, он тоже прекратил поединки. Вот настоящий рыцарь, ведет бои единственно ради дамы сердца! Когда же женщины вернулись, он вновь оказался на арене, но на этот раз ему достался сильный противник - барон де Крийон, который до сей поры ни разу никому не уступил. Де Труа сразу же был выбит из седла. Де Крийон, облаченный в тяжелый панцирь, с легкостью соскочил с коня, подождал, когда противник встанет и вынет меч, что тот не замедлил сделать, и, применив несколько тактических приемов, выбил оружие из рук Филиппа, а затем и повалил молодого барона наземь, приставив меч к его горлу. Безупречная победа! Жалко, побежденный барон храбро сражался. Однако ему ничто не мешало продолжить бои с другими участниками.
   К вечеру определилось около дюжины наиболее сильных рыцарей, чьи поединки было решено перенести на следующее утро. За сегодняшний день с поля унесли полдюжины погибших и дюжину искалеченных воинов, - поединки до смерти не являлись исключением. Большинство из оставшихся на ногах рыцарей пострадали в той или иной степени. Все как на самом обычном турнире.
   Вечер мы провели с Элоизой, путешествуя по рыцарскому городу. Девушка была немного бледнее обычного. Гвидион предал мне, что зловещая связь между ней и герцогом не обрывается ни на миг, но Его Высочество на время пребывания в гостях решил ее ослабить.
   Мы переходили от одного шатра к другому, разглядывали разноцветные гербы, читали девизы и описания подвигов рыцарей и их предков. Обошли кругом ставку герцога - огромный полосатый шатер. По правилам, вельможа, представивший свой отряд для турнира, обязан жить в полевых условиях, а рыцари Гуго сражались совсем неплохо, а двое из них должны принять участие в финальных боях. Гвидион тоже находился в своей ставке, он представлял около дюжины рыцарей-катаров, трое из которых сегодня отличились на арене, но участвовать в завтрашних поединках не намеревались, - так распорядился граф.
   Вскоре мы оказались в госпитале. Здесь было прохладно, тихо, пахло лекарствами и дымом: под отверстием в куполе зажгли факел, но сажа все равно оседала повсюду. Изредка откуда-то из глубины шатра доносились сдержанные стоны. Тут в госпиталь вошел Гвидион. Он заметил меня и девушку, улыбнулся, затем провел рукой перед собой, словно прикасаясь к пострадавшим рыцарям. Закончив невидимое колдовство, Маг ушел, не забыв мне подмигнуть напоследок.
   Вскоре и мы покинули шатер. Разговаривая обо всем на свете, оказались на берегу реки, в чьих водах уже отражались первые звезды. Мы сели на пышную траву, я смотрел на нее и рассказывал самые невероятные истории. Она смеялась и, что удивительно, заливалась румянцем, хотя ничего особенного я не говорил. Вскоре мы уже не могли отвести взгляд друг от друга, и мне даже не понадобился мой дар. Я поведал девушке грустную сказку о любви, которая на самом деле была реальной историей одной из моих прошлых жизней. Элоиза смотрела на меня, и вдруг из ее глаз скатились две слезинки. Мой голос звучал все медленнее и тише, а наши лица становились все ближе и яснее в сумерках. Я замолчал, никаких слов не требовалось. Наши руки соприкоснулись, мы почувствовали дыхание друг друга, и наши губы слились. Совсем неощутимо. Сначала я почувствовал соленую влагу ее слез, ее мягкую чистую кожу, мой нос соприкоснулся с ее щекой, и, наконец, я ощутил весь трепет ее полураскрытых губ...
   И отстранился. Это не моя любовь.
   Она смотрела на меня немного удивленно, немного испуганно.
   - Прости, Элоиза, - выдавил я, а у самого горело лицо. - Я не могу.
   - Ты такой странный, - она рассмеялась. Ее смех, как звон колокольчика! Слава богу, что не расстроилась, не обиделась, не...
   - Прости, - повторил я, - не знаю, что со мной.
   - И со мной, - сказала девушка. - Я тоже не знаю.
   Она вдруг вскочила и побежала к замку.
   - Догоняй!
   Я кинулся за ней. Мне показалось, что за нами кто-то наблюдает, но я не придал этому значения, да и времени разбираться не было. Я бежал за Элоизой и не знал, что буду делать, когда настигну ее. Поэтому вместо того, что бы сокращаться, расстояние между нами увеличивалось. У подъемного моста она, наконец, остановилась и, отдышавшись, произнесла:
   - Ты такой медлительный.
   Я только подбежал и старался всеми силами изобразить усталость.
   - Прости.
   Она подошла и прислонилась к моей груди.
   - Рауль, ты такой славный. В замке у герцога юноши совсем другие, но я на них не обращаю внимания. И ни от кого из них не стала бы убегать...
   Я обнял девушку и прижал к себе. Мы постояли немного, затем я проводил ее до крыльца.
   - Встретимся позже, - улыбнулась она и, махнув мне на прощание рукой, скрылась за массивной полуоткрытой дверью. Я постоял немного, обдумывая происшедшее, и мысленно вызвал Мага.
   - Гвидион, ты еще не начал оживлять?
   - Нет, - донесся его приглушенный голос, он явно был занят. - Иди на задний двор, я тебя встречу...
   Я обошел замок вокруг и в темноте разглядел Гвидиона.
   - Решил понаблюдать за воскрешением? - спросил он.
   - Ничего другого мне не осталось.
   - А как же девушка?
   - Она мне не принадлежит, - ответил я.
   Маг хмыкнул.
   - Но ведь Рауль и ты - теперь одно и то же!
   - Я так не могу, Гвидион, - вздохнул я. - Ей был знаком Рауль, а не Джехути. Пусть он теперь я, а я - он, но Элоиза - часть его жизни, а не моей.
   - Я понял, - кивнул Маг.
   - К тому же, мне нельзя любить, - добавил я, - иначе я могу наделать таких глупостей, какие свойственны людям, но не Архонту. Пошли...
  

14

  

"Кто благороден, тот от злой обиды

Своим не изменяет убежденьям..."

Цюй Юань.

  
   Мы подошли к непримечательной каменной стене донжона, и тут часть ее исчезла, образовав светящийся синевой проход. Гвидион пошел вперед, я за ним. Мы ступили на крутую каменную лестницу, и чем ниже мы спускались, тем светлее и холоднее становилось вокруг. Наконец, лестница закончилась, и мы оказались в большом подземном зале. Здесь было прохладно. Оглядывая стены, я ожидал увидеть на них налет инея, но, к счастью, мороз был не столь силен. На широкой каменной плите лежало шесть погибших сегодня рыцарей. Их облаченные в латы тела могли бы остаться здесь навсегда, пребывая в величавом покое, но удел их был предрешен - на турнире у Гвидиона никто не умирал.
   Меня поклоном поприветствовал епископ Хинкмар, говорить здесь не полагалось. Я кивнул ему и встал в углу, сидеть было негде. Холод ощущался все сильнее, и я сделал кожу не чувствительной к нему.
   Маг встал перед плитой, воздел руки над телами и тихо запел на красивом и очень древнем языке, который был давно забыт людьми. Читая молитвы и совершая крестные знамения, епископ пошел вокруг плиты. Гвидион продолжал петь, его руки засветились, и вот из них на плиту потек холодный призрачный огонь. Ручеек превратился в поток, который утопил тела и стал стекать на каменный пол. Под действием волшебного огня смертельные раны затянулись, ссадины и ушибы исчезли. Епископ продолжал читать молитвы, освещая холодное пламя, и вот оно уже покраснело, стало теплым, живительным и втянулось в тела, готовя место для возвращающихся душ убиенных рыцарей.
   Епископ встал рядом с Магом, который не прекращал петь. Огненный поток прекратился, холодное пламя таяло. Прямо над телами появились шесть туманных человеческих силуэтов. Гвидион перестал петь, опустив угасшие руки.
   - Властью данной мне Четвертой Ступенью повелеваю... Забудьте все, что вы видели в ином мире, и вернитесь в свои тела!
   Призрачные фигуры стали оседать, погружаться в свои земные оболочки. В это время епископ совершал крестные знамения.
   Рыцари задышали, кто-то разразился кашлем, кто-то просто открыл глаза.
   - Сейчас, господа, вы в молчании поднимитесь наверх, - начал Гвидион, - встретите своих слуг и оруженосцев, сядете на коней и тихо и незаметно покинете этот турнир. До свидания, благочестивые рыцари, я буду рад когда-нибудь вновь увидеть вас у себя в гостях.
   Шестеро встали и, гремя доспехами и оружием, потянулись к лестнице. Они друг за другом поднимались вверх, а у выхода их уже встречали слуги с лошадьми. Все, кто был на турнире, не будут помнить об этих рыцарях, так же как и сами они забудут обо всем, что здесь происходило. В душе у них останется только непонятный суеверный страх перед графом Неверским, небольшая дань за жизнь...
  
   Третий день турнира. Де Труа выбил из седла одного из сильнейших рыцарей герцога и приставил меч к его горлу. Зрители разразились овациями, несмотря на то, что молодой воин не стал дожидаться, когда противник поднимется на ноги. Правильно - в настоящем бою враг не даст времени подняться, он убьет сразу. Как обычно, барон посвятил свою победу Элоизе. Он смотрел на нее влюбленным взглядом, девушка старалась не робеть, но легкий румянец выдавал ее. Она повернулась ко мне, ища поддержки, но барон заметил это, и в его глазах вспыхнула жгучая ненависть. И тут я понял: человек, который вчера вечером прятался в кустах, наблюдая за нами, и есть молодой барон. Он направил на меня наконечник копья и воскликнул:
   - Вы оскорбили меня, сударь!
   Элоиза ахнула. Встал Гвидион:
   - Он не рыцарь, барон, он еще молод.
   - Он ваш сын, - прошипел де Труа и сплюнул.
   Возможности отказаться мне не давали, а барон оказался глупцом, каких мало, ведь он прекрасно знал о моем мастерстве, раз видел нашу с Гвидионом тренировку на берегу. Нет, я погорячился, он не глупец, он просто влюбленный рыцарь.
   - Я буду драться, отец.
   - У вас есть время переодеться, - уведомил меня Маршал.
   Я отправился в арсенал, где облачился в доспехи и взял копье. Катары привели Селима, а Вандервил всегда была со мной. Капитан проверил оружие и коня и дал мне разрешение на участие.
   - На арене виконт Рауль де Невер и барон Филипп де Труа, - объявил Герольд.
   - К оружию! - скомандовал Маршал. - Становись!
   Из седла я его вышиб сразу, затем неторопливо слез с коня и, вытащив Вандервил, стал ждать, пока противник встанет на ноги. Я про себя заметил, что барон ничего себе не сломал. Он шел на меня, держа щит перед собой, а меч отвел в сторону. Я отбросил щит и стал раскручивать Вандервил. Я вращал ее над головой и вокруг тела с невиданной быстротой, незаметно для глаза перекидывал из руки в руку, воздвигнув вокруг себя нерушимую преграду сразу из тысячи смертоносных лезвий. Филипп остановился, не веря своим глазам, зрители застыли на местах, безуспешно пытаясь разглядеть меч в моих руках, да и сами руки. Я пошел на рыцаря. Он отступал.
   - Сдавайся, барон, - сказал я, - иначе умрешь кошмарной смертью.
   Де Труа не знал, что делать. Он не мог просто взять и сдаться, ведь на него сейчас смотрела она. Он мог только погибнуть с ее именем на устах... Барон пошел на меня... Какой храбрец! Зря от него оруженосец сбежал... Я хотел выбить меч из рук рыцаря...
   - Остановить бой! - воскликнул Герольд. - Хозяин турнира призывает остановить бой!
   Бледный барон застыл на месте, не в силах сделать последний в своей жизни шаг, но я уже остановил вращение меча.
   - Победил виконт Неверский!
   - Между этой девушкой и мной ничего нет, - добродушно сообщил я Филиппу. - А подглядывать из кустов недостойно рыцаря.
   Бледный барон покраснел, а я отправился в ложу.
   Ближе к вечеру меня ждала еще одна неожиданность. Я получил вызов от де Крийона. Вопросительно посмотрев на Гвидиона, который обещал, что у меня боя с бароном не ожидается, я заметил некую напряженность Мага.
   - Не нравится мне этот вызов, сын мой, - сказал он мне. - Я не чувствую за ним человека.
   - Опять герцог?
   - Этого я тоже не знаю. Если и герцог, то не один... Кто-то равный мне, если не выше.
   - Я сам виноват, - чертыхнулся я, - показал всем свою удаль, а гордость неизвестного Мага не смогла спокойно вынести такого зрелища.
   - Будь осторожен, тебя я не смогу оживить, - тихо сказал мне Гвидион. - У тебя могут возникнуть трудности с возвращением способностей. Может, позвать на помощь кого-нибудь из Великих?
   - Ни в коем случае. Неужели, отец, ты думаешь, что он меня победит?! - я рассмеялся.
   - Береги себя, Рауль, - прошептал Поль, но я его услышал. Мне вдруг стало не по себе. Может, и в самом деле позвать Исиду? Но нет, гордость есть не только у неведомого Мага.
   Барон казался огромным уже издали. Его железный полированный панцирь сверкал в лучах солнца. Когда мы неслись друг на друга, я почти испугался, а когда мы сшиблись на середине, я почти умер. С трудом поднявшись на ноги, я увидел де Крийона, который уже ждал меня, держа двуручный меч на изготовке. В прошлых поединках барон дрался одноручным поясным мечом, но теперь, видимо, решил покончить со мной одним ударом. Посмотрим... Я вытащил Вандервил и не поверил своим глазам - она светилась так ярко, что стало больно глазам. Хорошо, если никто этого не заметит. Впрочем, если и заметит, то наверняка подумает о солнечных бликах.
   Почему же тогда молчит Урей?!
   Глаза барона ничего не выражали, они - словно глубокий омут в прорезях шлема. Странные глаза для человека, одержимые. Оскалившись, рыцарь-великан пошел на меня тяжелой поступью, словно мясник по направлению к свежей туше. Крутить меч было бесполезно, страха на барона я нагнать не смогу, я это понял сразу. Кто же ты, что прячешься в его теле?
   Я отбросил щит, - он мог только помешать мне, - и сразу же парировал мощный удар. Вандервил зазвенела, но выдержала. Еще несколько таких ударов, и я понял, что барон не сильнее меня. И хотя мои руки стали болеть, принимая на себя всю отдачу, я перестал отступать и пошел в атаку. В отличие от де Крийона я не уставал, тело Рауля было моим телом, а тот, кто вселился в барона, только кратковременно использовал его. Он был не в состоянии долго защищаться от моих выпадов, сначала он просто пропускал несильные удары, надеясь на свой мощный панцирь, но усталость брала свое. В следующий раз я рассек броню де Крийона на левом боку и порезал его, - Вандервил стала вдруг алой. Поняв, что так я его убью, чего мне делать не хотелось, я стал обрушивать удары на его двуручник, пусть почувствует ту же боль в руках, что и я. Глаза его по-прежнему были безжизненными, но я уверовал в свою победу и расслабился. И барон не преминул воспользоваться моей ошибкой.
   Он отбил очередной удар, когда с многократно возросшей силой и быстротой вдруг подрезал меня снизу. Я еле успел отбиться, иначе барон вспорол бы мне живот, несмотря на доспехи. Тем не менее, меч де Крийона задел мое бедро. Кровь заструилась по ноге теплым ручьем. Барон ухмылялся. Больше я не расслаблялся и в несколько мощнейших ударов, в которые я вложил всю силу, выбил двуручник из рук великана (мой излюбленный прием) и приставил Вандервил к его горлу. Он ухмылялся. Во взгляде появилась некая осмысленность. Барон де Крийон издевательски рассмеялся, затем резко дернулся вперед, словно его кто-то толкнул сзади. И тут в глазах рыцаря промелькнуло недоумение, перешедшее в ужас, когда его горло напоролось на мой меч. Я отдернул руку, но было уже поздно. Хрипящий, истекающий кровью великан упал вниз лицом на помятую траву, дернулся и затих.
   - Чистая победа!
   Я не чувствовал себя героем. У меня появилась нехорошая уверенность в том, что барон мог бы с легкостью победить меня. Но не стал. Неведомый враг все еще был рядом, ибо другу незачем так загадочно показывать свою силу.
   Позже я спросил Гвидиона:
   - Это может быть ламия герцога?
   Мы сидели в моих покоях. Маг курил, а я в одиночку играл в шахматы, переставляя фигуры на доске. В последнее время это занятие вызывало во мне необычный интерес.
   - Нет, не ламия, - ответил Гвидион, - это кто-то гораздо сильнее.
   - А поединок Поля? Ты в прошлый раз как-то странно отреагировал на мою просьбу проследить за герцогом...
   - Согласен, герцог мог повлиять на мальчика, но тогда я не успел его проверить, поэтому не уверен. И знаешь, сын мой, я даже не уверен, что это был герцог, потому что ламия в нем ничем себя не проявляет... Кстати, ты не видел моего епископа? В последнее время он какой-то сам не свой, а теперь вот запропастился куда-то...
   - Нет, я его не встречал, это ведь твой ученик, а не мой.
   Гвидион выглядел озадаченным. Мы долго разговаривали, потом к нам присоединился Поль, но сразу же уснул в кресле. Пришлось ночью его будить и отправлять в свою комнату.
  
   Последний день турнира обещал стать самым интересным. Рыцари томились от нетерпения, и хотя последние поединки между сильнейшими воинами были очень захватывающими, все ждали настоящей войны со штурмом деревянного замка, чье строительство как раз заканчивалось. Наверное, из-за того, что каждый хотел стать участником штурма, на арене сегодня никто сколько-нибудь серьезно не пострадал.
   С ночи я не выходил из комнаты. Как и ожидалось, попытка оживления де Крийона успехом не увенчалась, хотя остальные четверо погибших вчера рыцарей были возвращены к жизни. Гвидион очень переживал из-за этой нелепой смерти. К счастью, живого и здорового оруженосца барона Роже, которому досталось от Поля, граф ранее успел переправить в имение господина. Тело же самого барона ранним утром было отправлено домой в сопровождении его свиты: отряда вассалов и нескольких слуг. Я наблюдал за ними из окна. Всю ночь я просидел, обдумывая свое положение. Смогу я или нет добраться до Каракорума и выполнить свою миссию? Стоит ли так рисковать? Я решил, что стоит, но мне необходима встреча с Исидой, которая должна пресечь любое наблюдение за мной.
   Все это время в замке мне было смертельно скучно. Я не привык сидеть на месте и наслаждаться покоем, наверное, поэтому я время от времени воплощался на Земле, словно некий стержень, движитель вселенной, которому это необходимо, и он не может без движения, без риска, без приключений. Ничто человеческое мне не чуждо, хотя я и демонического происхождения. Я не мог долго сидеть, предоставленный сам себе. Думать можно о чем угодно, главное, чтобы был толк. Когда я смотрел в Вечность перед своим теперешним воплощением, я вовсе не предавался пустопорожним размышлениям, не разглядывал странные и страшные диковины, которых там было в избытке, я управлял миром, строил планы по его развитию, предположения о его будущем. Тогда у меня были божественные способности, и я находил им различное применение. Теперь же, кроме скуки и собственного тела, которое только одно и могло эту скуку развеять, у меня ничего не было. Я просто должен что-то делать! Именно поэтому я покинул комнату и пошел искать какое-нибудь занятие... Но так ничего и не нашел, нигде моя помощь не требовалась. Значит, в этом замке мне больше делать нечего. Я возвратился в комнату и вызвал графа:
   - Гвидион, я принял решение пуститься в путь.
   - Когда?
   - Сегодня же вечером.
   - Никак не получится, - ответил он. - А как же герцог?
   - Вечером. И еще мне будет нужна Исида.
   - Ну вот, - воскликнул он, - столько дел ты хочешь успеть за столь короткий срок! А ведь мне еще сотню трупов нужно будет оживить. После баталии их всегда много. Сжалься!
   - Ну, хорошо, тогда отложим мой отъезд на завтрашнее утро, - согласился я.
   - Уф-ф...
   - Гвидион, какая же тут скукотища, я умру от тоски еще до утра!
   - Хочешь, я тебе девушек красивых?..
   - Да сколько же можно, Гвидион! - воскликнул я. - Вы, люди, только об одном думаете...
   Гвидион создал передо мной что-то вроде магического окна, из которого, сидя на кровати, я наблюдал за всем, что происходит на ристалище. Но арена уже опустела, внимание зрителей переключилось на деревянный замок, где начиналась настоящая война. Я направил свой взор туда и, словно паря над землей, оказался внутри замка. Небольшая армия из двух сотен рыцарей и, по меньшей мере, стольких же оруженосцев, вызвавшихся в защитники, уже заняла позиции. Я вернулся взглядом на поле перед замком, где другая армия, больше предыдущей, готовилась к штурму.
   Сражение длилось очень долго, пока небо на востоке не посинело, а я все так же перелетал взглядом от одной армии к другой, от одного рыцаря к другому, от одного трупа... Сначала лавина нападавших понеслась к замку. Защитники, спрятавшись за сухим рвом, за стенами, ощерившимися острыми деревянными кольями, за собственными копьями, мечами и луками, молча наблюдали за лавиной. Не было только огня, стенобитных и прочих орудий, способных сеять смерть направо и налево. Рыцари могли лишь сражаться друг с другом, но правил на этом поле брани уже никаких не было, рекомендовалось разве что калечить вместо того, чтобы убивать. Рекомендации частенько нарушались, многие рыцари предпочитали быть мертвецами, а не калеками. В стенах таранами были проделаны две огромные бреши, куда кинулись нападавшие, но тут они встретились с защитниками, и началась сеча.
   Секрет состоял в том, что было вовсе не обязательно убивать всех защитников, нужно лишь добраться до самой высокой башни замка, в которой находится некий артефакт. Его нужно взять и доставить на арену. Обратный путь был самым опасным, ибо друзья превращались во врагов. Защитники тоже могли побороться за приз, даже если бы отбили атаку.
   Каким образом Филиппу де Труа удалось доставить артефакт на ристалище, остается загадкой. Возможно, потому что у него не было друзей, а может быть, у него есть нечто такое, что помогло ему победить всех. Именно он преподнес золотую чашу в форме сердца Элоизе.
   Изначально барон находился среди нападающих. Он показал свою упрямую доблесть на арене, но при штурме вел себя сдержанно и осторожно, не лез на рожон, но и не отступал в тень. С непоколебимой уверенностью он продвигался вперед. Настало время, когда он оказался один на один против пятерых защитников у входа в главную башню. Не став с ними драться, барон схватил длинную жердь, оставшуюся тут после строительства, и, выставив ее перед собой, как канатоходец, с криком ринулся к двери. Защитники не ожидали подобной атаки и беспомощно повисли на жерди, придавленные к стене. Подоспели другие нападающие, но де Труа не стал их ждать, открыл дверь и бросился вверх по лестнице, вытягивая жердь за собой. Противники и бывшие союзники превратились в преследователей. Барон бежал по винтовой лестнице все выше и выше, но с длинной жердью в узком проходе справиться было не так-то просто. Он не желал бросить ее, и вот преследователи стали догонять барона, но и они могли идти только друг за другом. Филипп стал отбиваться и отталкиваться, тыкая жердью в рыцаря, который пытался наступать барону на пятки. Меч преследователя был в этом случае бесполезен. Так они и бежали друг за другом до верхней комнаты. Когда Филипп оказался внутри, облегченно вздохнул, здесь никого не было. Он закрыл дверь и подпер ее жердью. В центре небольшого помещения находилась золотая чаша. Барон не стал долго любоваться трофеем, схватил его и спрятал в сумку на бедре. Стали ломиться в дверь, неизвестно, сколько времени она сможет выдержать. К счастью, все из-за той же узости прохода, подойти к двери мог только один человек.
   Филипп вытащил моток веревки, привязал один ее конец к деревянной балке, другой скинул в окно. Не теряя зря времени, - дверь трещала, из середины стали лететь щепки - барон сиганул в окно и по веревке стал спускаться вниз. До парапета оставалось совсем немного, когда веревку обрезали. Де Труа скатился по деревянной крыше и повис, держась руками за ее край, в три человеческих роста над землей. Он зажмурился и разжал руки...
   Приземлился Филипп не совсем удачно, но, превозмогая боль, побежал к чьей-то лошади, которую нерадивый хозяин оставил здесь же.
   - Держи его! - кричали с башни.
   Оказалось, хозяин не бросил своего скакуна. Одна нога рыцаря так и осталась поднятой, запутавшейся в стремени, сам он лежал с другой стороны с резаной раной на шее. Де Труа освободил ногу рыцаря, и, стиснув зубы от боли, взгромоздился в седло. К нему уже бежали, крича и размахивая мечами. Филипп не стал дожидаться преследователей, развернул коня и направил его в брешь, некогда пробитую тараном.
  

15

  

"Надо молить, чтоб ум был здравым в теле здоровом,

Бодрого духа проси, что не знает страха пред смертью...

Духа, что к гневу не склонен, страстей неразумных не знает".

Ювенал.

  
   Вечером в пиршественном зале было не протолкнуться - чествовали победителей. Самый же выдающийся из них, Барон Филипп де Труа, принимал поздравления, но, казалось, не слышал их, обратив все свое внимание на Элоизу. Я поднял кубок за барона и произнес достойную всех похвал речь, описывая его подвиги при штурме деревянного замка, чуть приукрасил, чуть сгладил, но барон и в самом деле был на высоте: покорил башню и доставил артефакт даме своего сердца. Филипп слушал меня, приоткрыв удивленно рот, а я все выдавал и выдавал подробности. Затем герцог вручил барону королевскую грамоту, где значилось, что ее получатель становится почетным рыцарем гвардии короля. Все это время Элоиза держала чашу в форме сердца в руках, прижав ее к груди.
   После церемонии в зале появилась моя мать. На самом деле, это была не настоящая Гортензия, настоящая никогда не надевала такого поразительного и богатого наряда, никогда не было у нее такой прически, такой походки и изысканных манер. Герцог смотрел на нее, не отводя глаз. Конечно, он не мог ее узнать, как не узнавал меня и Поля, и даже не заметил, что кроме него, рукотворного призрака никто не видит, кроме меня и Гвидиона. Тем не менее, у меня защемило сердце, когда призрак появился и стал как ни в чем не бывало беседовать с Магом, но я быстро справился с собой.
   Герцог направился к Гвидиону, а призрак пошел прочь, но не очень торопился.
   - Что это за женщина? - спросил герцог, указывая на ненастоящую Гортензию. - Вы нас не представили друг другу, граф.
   - Ах, эта... - Призрак поспешно покинул зал. - Вы, герцог, должны хорошо ее знать.
   Его Высочество разрешил графу обращаться к нему не так официально.
   - Да? - герцог нахмурил лоб, что-то такое там было, но Гвидион хорошо постарался, и Гуго не мог понять, что же его так задело в ней. - Не припомню... И все же, кто она?
   - О, герцог, пройдемте за мной. Она попросила кое-что передать вам, но только не здесь.
   - Как вам будет угодно, граф, - согласился Гуго. - Пойдемте.
   Они вышли из зала. Граф вел герцога за собой в пустынную часть замка, но Гуго ничего не подозревал. Все это время я шел за ними и, когда они исчезли за дверью одной из отдаленных комнат, юркнул следом.
   В пустынном помещении, кроме аристократов уже находился призрак с Полем. Мальчик знал, что моя мать не настоящая, ведь он вместе со мной присутствовал на похоронах.
   - Странное место для знакомства, - промолвил герцог и оглянулся на дверь, у которой стоял я и невозмутимо наблюдал за Его Высочеством.
   - Граф, что происходит? - спросил Гуго, начав раздражаться. - Что все это значит?
   - Герцог, вы хотели познакомиться с этой женщиной поближе, но она уже к своему несчастью познакомилась с вами.
   - А причем здесь ваш сын и этот... паж? - Гуго указал на Поля.
   - Видите ли, герцог, какое недоразумение приключилось... Эта женщина - мать моего сына, - промолвил Гвидион и снял заклятие с памяти герцога. - А этот мальчик здесь и в самом деле не причем, разве что вы сами знаете, зачем он здесь.
   Разительная перемена произошла с герцогом, когда он увидел призрак моей матери и меня в том облике, в котором ему запомнились.
   - Знакомьтесь, Ваше Высочество, перед вами Гортензия Гарде и Рауль де Невер, - представил нас Маг без обычной для него шутливости.
   - Это же ведьма! - в панике закричал герцог. Он хотел броситься к двери, но наткнулся на меня. - И ее сын...
   - Хватит, Энса, - сказал я. Гвидион заранее сообщил мне истинное имя ламии. - Ты попался и поплатишься за все свои злодеяния.
   Весь ужас ламии, услышавшей свое тайное имя, отразился на позеленевшем лице герцога. Оно вдруг вспотело и стало похоже на соленый огурец, только что вытащенный из замочки.
   - Успокойся, Энса и ответь мне, зачем ты привез в нашу хижину Элоизу, если знал, что моя мать может тебя узнать? ­­­­- задал я вопрос, который давно не давал мне покоя. И действительно, мотивы Энсы были более чем непонятны.
   Ламия не могла сопротивляться тому, кто знал ее имя, поэтому герцог успокоился. Но ответить на вопрос не успел - в дверях появился вассал герцога, тот самый Румяный. Он хотел возмутиться происходящему, но я уже вытащил Вандервил и резким движением проткнул злодея насквозь. Мне даже не интересно было узнать напоследок, как его звали на самом деле.
   Энса не обратил внимание на смерть своего верного слуги. Вот она благодарность ламии!
   - Я не думал, что Гортензия может узнать меня, - начал он рассказ. - Постоянное нездоровье моей воспитанницы стало привлекать внимание во дворе, поэтому пришлось сделать вид, что я этим сильно озабочен. Я поручил своему лекарю заняться Элоизой. Разумеется, вылечить ее он не мог, ведь она не была больна. Когда лекарь осознал это, то рекомендовал мне еще нескольких видных лекарей, но и они не смогли ничего поделать. - И добавил хвастливо:
   - Со мной трудно бороться...
   - Продолжай, - перебил я.
   - В конце концов кто-то посоветовал мне навестить Гортензию, и я навестил, - закончил он.
   Его объяснение выглядело правдиво и очень обыденно. Трудно поверить в простоту, когда сам путаешься в коварных интригах. Оставалось надеяться, что в этой жизни сия чаша меня минует.
   - Покинь тело герцога, Энса! - громко приказал я.
   Герцог вновь преобразился. Он стал похож на того самого монстра, которого видела когда-то Гортензия. Умирая, она рассказала мне, как он выглядел.
   - Изыди, Энса! - повторил я.
   Темное призрачное тело ламии окончательно оставило Его Высочество, отлетело к потолку и зависло там, сдерживаемое магией Гвидиона.
   - Энса, за злодеяния, причиненные людям, ты приговариваешься к двадцати годам пребывания в Инферно, - сказал я.
   Под ламией возник небольшой ровный круг, в котором ничего не было, кроме полного мрака. Энса заверещал и стал медленно опускаться вниз, словно в зыбучий песок. Он кричал все громче и громче, но проваливался все глубже и глубже. Когда его голос стал неотличим от тишины, дыра в Инферно, созданная Магом, исчезла.
   Гвидион хлопнул в ладоши, улыбаясь в усы. Внезапно он замер, прислушиваясь.
   - О, нет! - воскликнул он, прижав кулак к груди.
   Замок почти неощутимо задрожал. Сначала с потолка мелко закапала кровь, но вскоре уже целые потоки ее стали стекать по стенам на пол. Само пространство в том месте, где провалилась ламия, смазалось, исчезло, словно оборванное могучей рукой, и перед нами появилось ужасающее крылатое создание. Оно словно сочилось кровью, а его глаза горели алым пламенем. Существо из ночных кошмаров просунуло уродливую морду в проем, стараясь безобразной когтистой лапой его расширить.
   - Кто посмел здесь наказывать моих подданных?! - проскрежетала богиня Стиг, оголив длинные острые зубы. Призрак Гортензии исчез, видимо, Гвидион решил сосредоточить всю свою магию в себе. Поль забился в дальний угол и испуганно наблюдал за происходящим.
   - Гвидион, - закричал я, - зови Исиду! Здесь вести переговоры бесполезно...
   - Исиду? - казалось, Стиг обрадовалась. - Что же, пусть откупается за вашу глупость.
   Исида столь броско проявляться не стала.
   - Я уже здесь, Гвидион. - казалось, ее голос звучал сразу отовсюду. - Что вы опять учудили?
   - Они приговорили мою крошку к Инферно, и у меня не спросили. Но меня не это злит, а то, что приговор не подлежит отмене!
   - Она бы все равно не разрешила приговорить свою ламию, - вставил я.
   - А ты кто такой, человечишка, что позволяешь себе думать за меня?! - От Стиг вместе с жаром пахнуло резким запахом горелого мяса.
   - Не важно, кто он, - вступился Гвидион и обратился к Исиде:
   - Си, придется откупаться.
   О драке не было и речи. Великие, если они равны, никогда не применят свои способности друг против друга. С тех пор, как Амон с Кроном решились на это, подражателей им не находилось.
   - Хорошо, - сказал голос. - Что ты хочешь, Стиг?
   - Не знаю, у меня вроде бы все есть. Нужно подумать...
   - Нам некогда, - проворчал Гвидион.
   - Заткнись, Маг, - зарычала Стиг, - ты мне мешаешь... Придумала! Мне нужна тройная звезда магической силы.
   - О! - удивилась Исида. - За какую-то ламию?
   - И за вот этих двух, - чудовище кровожадно посмотрело на меня и Гвидиона. - Вижу, они тебе дороги.
   - Хорошо, но я тебе уже давала такую звезду.
   - Она потухла.
   - Ты сама залила ее кровью. Откуда только ты ее берешь в таком количестве?!
   - Это моя тайна, Си.
   - Поняла, - Исида словно улыбалась, - то-то я смотрю, Готтард в последнее время такой бледный и немощный.
   Она имела в виду нынешнего Повелителя Зла. Однако Стиг не обратила внимания на колкость.
   - Я жду, Си... - поторопила она.
   - Следуй за мной.
   Стиг растворилась в клубах красного дыма, дыра в пространстве затянулась, кровь на стенах и лужи на полу исчезли, а все, кто находился в комнате, кроме герцога, который еще не пришел в себя после изгнания Энсы, вздохнули с облегчением.
   - Ты не говорил, что это будет так трудно, - сказал мне Гвидион.
   - Значит, ламия была любимчиком Стиг, иначе богиня даже не пошевелилась бы, - ответил я.
   - Счастливо отделались.
   - Не радуйся, нам долг Исиде возвращать.
   - Хе-хе, тебе! У меня никогда не было ничего похожего и равного магической звезде. - Гвидион сделал вид, что он здесь не при чем.
   В дверях появился епископ.
   - Тогда иди и воскрешай рыцарей, - ответил я, - коими у тебя все подземелье забито. Вот и твой пропавший епископ подоспел. А я подожду до завтра, как ты и советовал.
   - Пьер, где вы были? - поинтересовался Гвидион.
   - Нужно было срочно уехать, ваша светлость, - туманно ответил Хинкмар. - Но теперь я к вашим услугам.
   - Ты многое пропустил. Де Крийон пытался убить моего сына, - поведал Гвидион, - и я был не в силах что-либо сделать. Впрочем, хорошо, что ты не видел мою беспомощность.
   - Снова одержимость? ­- спросил епископ, не обратив внимания на последнее замечание Мага.
   - Мне кажется, именно одержимость, - согласился Гвидион, - но Исида говорит, что все в порядке. Это очень странно.
   Было заметно, что Хинкмар нервничает, словно он пропустил нечто важное, и теперь не знает, что делать дальше.
   - Отправляйтесь в подвал, Пьер, я сейчас тоже спущусь.
   Гвидион повернулся ко мне.
   - Будь у меня магическая звезда, - вздохнул он, - я бы с радостью ею пожертвовал, что бы поваляться до утра.
   - Но ты можешь забыть о павших, - резюмировал я.
   - Нет, не могу.
   Я улыбнулся.
   - Ты становишься святым, Гвидион. Когда ты им станешь, Стиг тебе будет не страшна. И даже сам Хранитель...
   - Святость налагает большую ответственность, - не дал мне закончить Маг, - еще встреча... с Творцом. Я попросту не готов.
   - Ничего, когда-нибудь наступит и твое время... Что будем делать с мальчиком? - спросил я.
   - А что с ним делать? - Гвидион посмотрел на Поля. - Что-то я не вижу особенного испуга в его глазах.
   - Его уже ничем не удивишь, - сказал я. Мальчуган вышел из своего укрытия и подошел ко мне.
   И тут герцог наконец-то стал приходить в себя. Должно быть, я погорячился насчет Поля, которого ничем нельзя удивить, ибо он смотрел на герцога, затаив дыхание, точно так же, как со страхом смотрел на него, когда ламия еще не была изгнана.
   Гуго открыл глаза и стал шарить руками по полу, пытаясь найти опору. Его взгляд блуждал по комнате, никого не узнавая, в то время как он поднимался на ноги. Встав, герцог внезапно согнулся в приступе рвоты.
   - Такое всегда случается после изгнания, - заметил Гвидион, словно успокаивая молодого герцога, затем спросил, поворачиваясь ко мне:
   - Какое еще наказание требуется?
   - Смотри, что будет дальше, но сохраняй достоинство, - шепнул я Гвидиону и отступил в сторону.
   Взгляд герцога упал на труп Румяного, затем Гуго увидел Поля, который до этого пытался укрыться за моей спиной. Лицо Его Высочества скривилось, словно от жуткой боли, и мы увидели, как на короткое время покинувшие его воспоминания вновь возвращаются к нему, неся с собой кошмар и чудовищное чувство вины. Герцог побледнел и упал на колени, глядя на Поля и вспоминая позолоченные клетки в подземелье своего замка. Из горла его вырвался протяжный вой, из глаз хлынули слезы, он в отчаянии протянул к Полю руки.
   - Прости меня, - рыдал он, - прости... Все меня простите... Я не хотел...
   Что же будет, когда герцог вспомнит все злодеяния, совершенные его руками? О ламии он знать не знает, поэтому воспримет все так, словно совершал злодеяния сам.
   Поль большими глазами смотрел на Его Высочество, все еще испытывая страх. Вот только ненависть, которая раньше безошибочно угадывалась в них, теперь таяла и уходила в небытие. Он смотрел на человека, который стоял перед ним на коленях, сотрясаемый рыданиями и не верящий, что сможет получить хотя бы одно, но такое для него важное прощение. А мальчик понимал, что все это не шутка, что герцог по обыкновению своему не издевается над ним, не разыгрывает спектакль. Раздавленный отчаянием человек, вина которого состояла лишь в том, что по молодости и неопытности он потакал своим слабостям, которые, в конце концов, привели его на заклание ламии.
   Произошло то, чего я ожидал, надо признаться, с большим нетерпением. Поль тоже зарыдал, чем и даровал герцогу прощение. Этими слезами мальчик окончательно смыл печать ненависти со своей души, он простил герцогу клетки, он простил ему почти все. Быть может, он не раз еще за свою тяжелую жизнь вспомнит о герцоге, о моменте, когда тот затащил его в постель, но и это со временем безвозвратно изгладится.
   Словно по команде в комнату вошли катары, взяли Его Высочество под руки и не спеша повели в свои покои.
   - Пусть не спускают с него глаз, - сказал я Гвидиону, - иначе тебе придется оживлять еще одно бездыханное тело.
   - Того, что здесь только что произошло, не достаточно для облегчения участи? - спросил Маг.
   - Вряд ли один мальчик способен перевесить всю чашу, - ответил я. - Обязательно навести Его Высочество, когда освободишься после подземелья.
   Маг кивнул. Нельзя было надолго оставлять герцога в тисках совести за то, чего он не совершал, а о том, что он позволил ламии вселиться в себя, ему хватит времени подумать.
   Поль отправился в свою комнату. Кроме усталости, во взгляде, который он на меня перед этим устремил, читалось небывалое облегчение. На прощание я взъерошил ему голову, потрепал за плечи, хотел обнять, но сдержался, - слишком явный знак расставания, а мальчик не должен был знать, что я уже через несколько часов покидаю замок и отправляюсь в дальнее путешествие.
   Перед сном я почистил оружие и уже стал готовиться ко сну, когда, не интересуясь моим мнением, катары внесли в комнату огромную лохань и толпой стали заливать туда ведра воды. Я уже привык к разного рода странностям, которые заполонили замок Гвидиона от подземелья до самой крыши, но в этот раз решил возмутиться, потому что ужасно хотел спать.
   - Какого черта?! - возопил я.
   - Приказ вашего отца, - ответил один из катаров. - Он просил передать, что вам нужно обязательно помыться.
   - Почему это? - изумился я.
   - Он не сказал, почему. Сказал только, что вы сами должны знать.
   Хорошо, что не сказал, иначе весь замок с предместьем уже знал бы о моем тайном объезде.
   - Ладно, так и быть, - согласился я. Гвидион был прав, пускаться в дорогу с немытой шеей никак нельзя. И хотя я мылся вчера вечером, мог бы догадаться и сегодня помыться, но как-то не до того было. Зато когда в комнату вошли несколько милых девушек, чтобы своими нежными руками помочь мне намылиться, я и вовсе был благодарен Гвидиону...
  
   После моего пробуждения в Рауле мне было не привыкать вставать чуть свет. Утро моего отъезда ничем не отличалось от прочих, которые я встречал, глядя в окно. Только что прошел небольшой освежающий дождь, после которого ночной сумрак был бесповоротно изгнан. Я, по-дорожному, но не без вкуса оделся, нацепил оружие и мешочек с золотыми, которыми меня предусмотрительно одарил Гвидион, спустился вниз и направился в конюшню. Маг уже ждал меня. Судя по его неважному виду, он очень устал, хотя у него хватило сил сдерживать Селима, пока я приближался.
   - Где Исида? - спросил я.
   - Она заставила нас уйти, - вымученно улыбнулся Гвидион. - Сказала, что сама все доделает.
   - Долго она еще там пробудет?
   - Кто знает... Придется тебе ее дождаться, - ответил он.
   - Хотелось бы кое о чем спросить ее, но скоро все проснутся, а я не хотел бы...
   Договорить я не успел. Раздался топот копыт, и перед нами появилась всадница на коне.
   - А вот и она! - воскликнул Гвидион.
   - Я так и знала, что речь обо мне, - ответила Исида и спрыгнула на землю, чуть-чуть не запутавшись в собственном плаще. Я вовремя подхватил ее, хотя нисколько не верил в то, что она упадет.
   Я поцеловал божественную ведьму в щечку, она ответила мне тем же, мы рассмеялись, обнялись, и все это под неусыпным и ревнивым взглядом Гвидиона. Но я не думаю, что это серьезно, скорее, для виду.
   - Я уже закончила, Гви, с твоими дорогими гостями, - сказала Исида Магу.
   - Гви?! - переспросил я, Гвидион кивнул и покраснел. Я посчитал за лучшее сдержать смех.
   - Мне так хочется, Си, спросить тебя обо всем на свете... - обратился я к Исиде.
   - Спрашивай, тайн от тебя нет, - ответила она.
   - ... Но времени у меня нет, да и не гоже мне лезть не в свои дела, - закончил я. - Скажи мне только вот о чем: не ты ли подбросила мне в Дижоне папирус?
   - Разумеется, нет, - ответила она с улыбкой. - Не хватало еще, чтобы я тебе что-то подбрасывала...
   - Си, это серьезно, - перебил я. - Магический папирус. Если это были не вы, то кто?
   Дело принимало нешуточный оборот.
   - Если все было так, как ты говоришь... - она задумалась на мгновение, - то это означает, что у тебя есть тайный враг.
   - Но он помог мне найти древнее магическое оружие, - заметил я.
   - Стало быть, не враг, а друг, - ответила богиня.
   - Ты не знаешь, кто бы это мог быть?
   - Я только что это пыталась выяснить. Странное дело, но даже на Пятой Ступени нет никого, кто мог бы...
   - Что, нужно искать еще выше?!
   Еще никогда у меня не возникало такого желания тотчас же получить свои способности обратно, к тому же, сейчас была идеальная возможность для этого. Исиде не составило бы труда.
   Должно быть, в моих глазах промелькнуло нечто такое, что заставило ее напрячься.
   - Не беспокойся понапрасну, Джехути, выше может быть только Творец, - успокоила она меня. - Мои возможности хотя и не беспредельны, но весьма ощутимы, как ты знаешь. Сейчас я не чувствую ничего странного... кроме того, что вы с Гвидионом связаны астральной нитью.
   - Ох, я совсем забыл! - воскликнул Гвидион. - Сию минуту оборву.
   - Постой, - удержала его Исида и спросила меня:
   - Ты вправду желаешь отправиться в свое путешествие?
   - Ради этого я прожил на Земле восемнадцать лет, оставил настоящего наместника, а не двойника... И я вправду хочу в путешествие, что бы ни случилось, - закончил я.
   Она кивнула Гвидиону. Ничего не изменилось, кроме того, что вызывать Мага теперь было пустым делом, он тоже не мог больше меня чувствовать, что бы со мной ни случилось и где бы я ни находился.
   И все равно, это была свобода! Ограда от чужого внимания. Ничего плохого о Гвидионе сказать не могу, но мне, в самом деле, были бы в тягость следящие за мною глаза.
   Тем не менее, существовала немалая вероятность подвергнуть свою жизнь, а то и душу, опасности. Исида, известное дело, пыталась меня успокоить, но в то же время недвусмысленно намекнула на то, что путешествие может к добру не привести. Поэтому я решил кое-что изменить в своих намерениях.
   - Исида, мне нужно, чтобы ты открыла амулет.
   Богиня искренне удивилась.
   - Ты хочешь, чтобы я вернула тебе магические силы?
   - Я не это имел в виду, - ответил я и рассмеялся. - Но предложение твое заманчивое... Мне нужно только, чтобы ты дала свободу змею, - уточнил я.
   - Это не сложно.
   Я оголил грудь, где на цепочке висел амулет в виде звезды. Исида протянула к нему руку, и в этом миг появился Поль. Он выскочил из-за угла, на ходу застегивая пуговицы на камзоле, подбежал к нам, остановился, хотел что-то сказать, но все никак не мог отдышаться и поэтому смотрел нам в ноги. Я уже знал, что он скажет, и просто ждал, как и мои друзья. Наконец, мальчик отдышался и поднял на меня глаза. Он ничего не сказал, но если бы я имел хоть каплю совести, то умер бы от стыда, ибо столько в его кричащих глазах было укора и обиды, что даже мое привычное ко всему сердце сжалось. Взгляда своего я так и не отвел, зато добился того, что отвел он. Пусть знает, кто здесь хозяин и не думает, что можно вот так просто давить на меня. Тем не менее, он свое получил.
   - Он едет со мной, - сказал я Великим Магам. Исида просто кивнула, глядя на сияющего Поля. Гвидион же глянул на меня так, словно говорил, мол, дело поправимое, раз-два и мальчик о тебе забудет. Но я только мотнул головой. Надоели мне эти колдовские ненастоящие штучки. Разве можно жить, исходя только из своих желаний?! Еще одна причина, почему я люблю полностью воплощаться на Земле.
   - Не думай, что тебя ожидает спокойная жизнь, - молвил я Полю и кивнул Исиде.
   Она протянула руку к Урею. Казалось, ничего вокруг не изменилось, только карбункул больше не был тусклым и темным, он стал словно настоящим драгоценным камнем, причем немного светился сам по себе.
   Кроме того Си все же посвятила меня в рыцари, подкрепив свои действия словами, что только рыцарь может достичь цели. Поначалу меня такое объяснение не вдохновило, но после того, как она сказала, что никого еще не посвящала и очень бы хотела стать дамой сердца, даже понарошку, я не нашел в себе сил ей отказать. Я снял с себя пояс с оружием и отдал Вандервил ей. После чего встал перед ней на одно колено и склонил голову. Она неумело произнесла какую-то речь и коснулась мечом моего плеча. Я встал, она опоясала меня и вручила Вандервил на вытянутых руках. Я поцеловал светящуюся древнюю сталь и повесил меч на свое место. Хотел все же посмеяться напоследок, но богиня все делала с такой серьезностью и даже некоторой сноровкой (небось, подсмотрела на какой-нибудь церемонии), что я удержался от сиюминутного желания и даже почувствовал признательность. Я поцеловал ее, потом посадил Поля в седло, сетуя на то, что так и не удосужился научить пажа верховой езде, вскочил сам. Селим нам крайне обрадовался. Несмотря на то, что, пока я жил в замке, частенько выводил коня на прогулку и даже раз в день катался на нем по окрестностям, сейчас он был доволен нашим отъездом, словно чувствовал, что нас ожидает не обычная прогулка, а самое настоящее приключение.
   Я взял со своего друга и дамы сердца обещание того, что никто из них не будет следить за мной, пока я странствую. Они с готовностью мне его дали, и не из-за того, что им была безразлична моя дальнейшая судьба, а потому, что я не привык, когда мне отказывают. Я пришпорил Селима, и мы покинули замок графа Неверского.
   - Да будешь ты жив, здоров и могуч! ­- неслось мне вслед древнее напутствие.
  

16

  

"В тысяче образов смерть у меня пред глазами витает;

Гибель не столь тяжела, сколь ожиданье ее".

Овидий.

  
   Пока мы ехали на восток к марсельскому тракту, который севернее проходил через Шалон и Дижон, Поль рассказал мне, каким образом ему удалось узнать о моем отъезде. Оказывается, мое вчерашнее желание не дать ему повода что-либо заподозрить, не осталось для него незамеченным. Он все же почувствовал что-то, пришел к себе и все никак не мог заснуть, снедаемый тревожными размышлениями. Паж решил дождаться утра, сидя в кресле, и не пропустить минуту моего отъезда, но вскоре сон его все-таки сморил. Представляю, что с ним творилось, когда он вдруг проснулся и увидел зарю. Я успел бы уехать, если бы не затянувшийся разговор с Исидой...
   Повсюду вокруг меня царила гармония, в каждом листочке, цветке и дереве, в пробегающих через дорогу зайцах, в угрюмых лосях, что боятся людей пуще белок, которых когда-то кормил Рауль прямо из рук. Кровь бежала в наших жилах, конь продолжал меня, я - его, и даже мальчик, никак не вписывающийся в установленный мною самим и для себя порядок, не вызывал отчуждения, особенно его восхищение скачкой, его восторженный смех, когда Селим перелетал через небольшие рытвины на разбитой дороге. Казалось, Поль родился в седле, словно он, а не я, должен был направлять коня. Иногда я поддавался этому наваждению и как бы в шутку предлагал ему взять узду, но он всегда оказывался, зато не переставал погонять Селима своим звонким голоском все время, пока мы ехали.
   Я и сам наслаждался полученной свободой. Наконец-то я покинул каменную громаду замка, ушел от чужих глаз, и теперь меня ждало длинное и полное человеческих опасностей путешествие. На многое я не рассчитывал, ибо всегда кажется в таких случаях, что тебя может поджидать нечто необычное, сверхординарное, а получается как всегда тяжелая и изнуряющая прогулка... Но при всем при том в глубине души я ожидал чего-то необычного и надеялся, что хотя бы теперь я выйду победителем в схватке с судьбой, во власти которой я оказался по собственной воле. Стоит отметить - чаяния мои оправдались в самое ближайшее время...
   Плохая дорога явилась причиной того, что только к концу дня мы выехали к реке Соне, которую сопровождал широкий тракт. Когда-то я въехал по нему в Дижон в радужных надеждах спасти мать. Теперь же Дижон был далеко к северу, Шалон совсем близко, но не туда лежал наш путь, а по реке на юг, к Средиземному морю, на берегу которого раскинулся порт Марсель. Я думал, что нам не сложно будет до него добраться, ибо и дорога здесь была много лучше, и конь у меня теперь на зависть всем, но самое главное, многие сеньоры и рыцари, которые могли бы встретиться на моем пути и учинить препятствия, теперь десять раз подумают перед этим, вспоминая моего отца. Не скажу, что меня такое защищенное положение до конца устраивало, но почему бы и нет? О головорезах и разбойниках я не больно беспокоился, хотя ждал неприятностей именно от них.
   Мы остановились в первой же придорожной таверне, оставили коня угрюмому тавернщику, а сами прошли внутрь. В харчевне никого не оказалось, и я сомневался, что в последние дни здесь бывали посетители. Из заднего помещения к нам выступил некий непричесанный тип и молча остановился в отдалении. Я хмыкнул, заказал какой-нибудь еды, лишь бы съедобной, и хотел справиться о дороге, но тип уже исчез.
   - Радушный прием! - воскликнул я, глядя на Поля. У того получилось лишь подобие улыбки.
   Мы расположились за главным столом и принялись ждать. Я подумал, что харчевня совсем недавно знавала лучшие времена, судя по отполированной до блеска от частого использования, но еще совсем новой мебели. А следы от рыцарских кинжалов, в запале воткнутых в стол, напомнили мне о той веселой таверне "У толстого Одибье", где я встретил свой день рождения. О том же, как называется это заведение, я не имел представления, должно быть вывески над дверью или не было вообще или она попросту не бросалась в глаза.
   В это время вернулся тавернщик и доложил, что наш конь в добром здравии. Я выразил искреннюю надежду на это и вновь справился о дороге.
   - А что дорога, господин? - подозрительно переспросил он, быстро окинув нас взглядом. - Нормальная дорога. Езжайте на юг и на седьмой день будете в Марселе. Конь-то у вас, я гляжу, хороший?..
   - Еще какой, - ответил я и, наконец, обратил внимание на неаппетитный запах, что исходил с кухни. - Я заметил, что народу у тебя маловато, плохую похлебку варишь?
   - Нет, что вы, господин, день выдался сегодня...
   Договорить он не успел. Снаружи послышалась брань:
   - Возьмет кто-нибудь моего коня? Где этот чертов тавернщик?!
   Мой неохочий собеседник побелел и кинулся на улицу, на ходу вытирая руки о штаны. В это время нам принесли еду - луковую похлебку и пару кусков солонины. Уж, не из нашего ли коня?! - мелькнула мысль, хотя я и знал, что солонина так скоро не готовится. В голову с завидным постоянством лезли диковинные мысли, рожденные убогостью заведения.
   В дверях появился тавернщик, но долго там не задержался, ибо получил пинок от своего нового посетителя, который вошел следом. Однако тот был не один, а со спутниками. Все они оказались простыми слугами на посылках, ибо благородство не было присуще им от рождения, а самый завалящий дворянин имел хоть какие-то манеры. Зато сколько гонору! Должно быть, служили важному господину...
   - Мяса нам, болван, и вина! - сказал тот, который пнул тавернщика. Он был невысокого роста, коренаст и кряжист, словно кузнец-недомерок. Спутники не сильно от него отличались - у одного был выбит глаз, а другой постоянно прятал левую руку в карман. То и дело кто-либо из этой тройки плевал на пол, бранился, словно пытаясь сделать из себя нечто большее, чем он был, но злоупотребление еще никому не приносило пользы, да и холопские глаза подводили.
   - Вина нет, а из мяса только солонина, - проговорил тавернщик из-за стойки.
   - Я хочу свежезажаренное мясо! - повторил "кузнец" и пнул скамью. К его счастью, она оказалась не той, на которой сидели мы с Полем. Кстати, мальчик был бледен, но спокоен, уж он-то знал, на что я способен. А я тем временем ждал развития событий, в то время как тавернщик схватился за голову и запричитал:
   - Какое свежезажаренное, Тома, опомнись! Господин барон распугал всех моих постояльцев, я почти разорен!
   - Молчать! - заорал Тома.
   - Только овес и остался...
   - Заткнись, гнида!
   Тавернщик с трудом увернулся от удара. Я поборол в себе желание тотчас вмешаться. По всему видно, что эта четверка хорошо знает друг друга, так что моя сиюминутная помощь вряд ли требуется, возможно, сами разберутся меж собой. Но тут Тома не рассчитал своих сил и сделал глупость.
   - Мяса, говоришь, нет... А в стойлах у тебя что?
   - Там не мясо, - тавернщик даже опешил, - а конь этого господина.
   - Мне плевать на этого господина, - прорычал Тома, метнув в меня тяжелый взгляд, - но если ты, собака, сейчас не принесешь нам мяса, я вырежу нужную часть из твоего брюха.
   - Ай-ай-ай, как непочтительно, - громко заметил я, неприязненно глядя на кусок солонины в своей тарелке. - А ты что не ешь? - обратился я к Полю, но тот меня не слушал, а смотрел на кого-то за моей спиной. Проснулся Урей. Я развернулся, выхватывая меч, и вот уже Вандервил уткнулась в шею Томы. Тот остановился, но недостаточно резко, и по лезвию потекла тонкая струйка крови. Тома замер и его длинные руки с огромными ладонями, которые он нацелил на мою шею, опустились.
   - Ко мне можно приближаться только с добрыми намерениями, - проговорил я, поднимаясь, но меч от шеи Томы не спешил отводить. Его спутники смотрели на меня, и, казалось, смирились с очевидным поражением своего дружка. Теперь никто не осмеливался ругаться и гадить.
   - Подойдите сюда, - глубоким голосом позвал я спутников Томы. Управлять ими было нетрудно, они безропотно подошли.
   - Вытащи из кармана руку, - приказал я одному. Тот заколебался, пришлось повторить, и на свет явилась уродливая с рождения бледная ручонка с длинными пальцами.
   - Прости, я думал, у тебя там дротик... Небось, тяжело с такой рукой жить? - совершенно искренне спросил я.
   - Тяжело, - кивнул он, но взгляда не отвел. Не мог.
   - Если тебе повезет, то это недолго продлится.
   Я переводил взгляд от одного к другому, пропуская Тому. Оба смотрели прямо мне в глаза.
   - Тома - сильный и не калека, поэтому вы ненавидите его? - задал я первый вопрос из череды заготовленных.
   - Да, - ответили они еле слышно.
   - Ему всегда достается все лучшее, а вам только то, что оставит он?
   - Да.
   Голоса их стали громче. Я чувствовал, как страх Томы превращается в ужас, глаза его забегали, а дыхание участилось. Но кровь все так же стекала по моему мечу, достигала гарды (9) и капала на заплеванный пол.
   - Он мешает вам? - спросил я чуть громче.
   - Да! - воскликнули они.
   - Ты слышишь, Тома, что думают о тебе твои дружки? - обратился я к главарю. - Сейчас ты либо умрешь, либо выживешь, но их потеряешь навсегда, а возможно, станешь таким же калекой, как они сейчас...
   Я чувствовал его дрожь, которая передавалась мне через лезвие Вандервил.
   - Вы хотели бы избавиться от Томы?
   - Да!!!
   - Тогда убейте его! - приказал я бывшим подельникам Томы и краем глаза увидел тавернщика, который при этих словах схватился за сердце.
   Резким движением я вогнал Вандервил в ножны и вернулся за стол.
   - Сейчас начнется, - сказал я Полю, который и без того следил за действом во все глаза.
   Не успел я спрятать меч, как калеки бросились на Тому и принялись его избивать. На победу мог рассчитывать только одноглазый - он был в состоянии задействовать обе руки, но и однорукий оказался парнем не промах, он не понадеялся на свою единственную конечность, а нагнулся и словно бык ринулся на бывшего главаря, целясь тому в живот. Удар пришелся точнехонько под ребра. Тома разжал руки на шее одноглазого, а тот, пытаясь отдышаться, все-таки ударил своего душителя кулаками по затылку. После всего произошедшего бой выглядел настолько комично, что все, кроме самих дерущихся, хохотали во весь голос. Глядя на то, как трое грузных мужиков дубасят друг друга, поминая и своих, и чужих родственников аж до седьмого колена, волей-неволей рассмеешься.
   Однако смешно было до тех пор, пока Тома не догадался обнажить кинжал, который висел у него на поясе. У супостатов, посмевших посягнуть на авторитет главаря, тоже имелись похожие вещицы, но они ими не успели воспользоваться... Одноглазый отпихнул противника, зажимая рукой рану в своем боку. А удар с разбега головой на сей раз Тому врасплох не застал, он подставил ногу однорукому, и тот со всей силы врезался в нее макушкой, замер и был отброшен мощным толчком. Теперь двое калек стояли перед бывшим приятелем, все с кинжалами, но одноглазый уже был ранен. Тут не до смеха, зрела кульминация - либо они его, либо он их, причем последнее наиболее вероятно. Я подумывал вмешаться, когда почувствовал легкое прикосновение к плечу.
   - Пощади их, - попросил Поль.
   - Поначалу у меня было желание избавиться ото всех, но потом я решил, что один выживет, - сказал я. - По-твоему, это не справедливо?
   - Пощади...
   Взгляд ребенка имеет свою неодолимую силу.
   - Хорошо, - согласился я. - Эй, вы, все сюда!
   Пока вояки подходили (особенно тяжело шагал одноглазый), я выговаривал пажу:
   - Как хочешь, мне для ребенка ничего не жалко. Но если бы здесь вместо меня оказался кто-нибудь другой, совсем слабый... Об этом ты, конечно, не подумал.
   Паж опустил взгляд.
   - Но ведь здесь ты...
   Я хотел сказать, что везде, где сильный обижает слабого, гадит и хамит, не успею, и что благими намерениями устлана дорога в Ад, но передумал. Мудрость приходит с опытом, а опыт набивается вместе с шишками на лбу.
   Троица приблизилась, причем на лицах калек ясно читалась ненависть к Томе, которая раньше таилась где-то глубоко внутри, но моими стараниями вышла наружу. Сам же Тома никогда не испытывал ненависти к своим бывшим приятелям, но и презрения к ним в его взгляде больше не осталось.
   Глубоким голосом я приказал его противникам:
   - Забудьте все, что я вам говорил о Томе. Забудьте все, о чем вы думали при этом... А ты помни об этом всегда, - я посмотрел на здоровяка. - Теперь все вон отсюда!
   Двигая столы и опрокидывая скамьи, троица ринулась к выходу. За Селима, коротавшего вечер в стойле, я не беспокоился, если возникнет опасность, он подаст какой-нибудь знак. Солонину мы есть не стали, зато луковая похлебка оказалась вполне съедобной, особенно после того, как остыла. Свою порцию я съел и дожидался Поля.
   - Господин! - Я взглянул на улыбающегося тавернщика. - У меня здесь припасено кое-что для настоящего чародея, - и он полез куда-то под стойку. Послышался хруст дерева, должно быть, он вскрыл какой-то тайник в полу. На свет явилась покрытая пылью и паутиной бутылка. - Как вам такое удалось, ума не приложу, иначе они меня убили бы или пришлось бы на откуп отдавать это восхитительное вино... Анжуйское тридцатипятилетней выдержки, досталось еще от отца. Он тогда держал таверну чуть севернее.
   - Я признателен тебе за щедрость. Так что там о дороге, хозяин? - спросил я, вспомнив его разговор с Тома перед тем, как тот наскочил на мой меч. - Что случилось с твоими постояльцами?
   - Не советую вам, мой господин, ехать на юг в одиночку, - ответил он, наливая вино в кружку. Должно быть, его доверие ко мне весьма возросло. - В последнее время поговаривают, что одинокие путники пропадают в окрестных лесах даже средь бела дня.
   - А что так, разбойники? - спросил я, а сам внутренне обрадовался возможности немного развлечься. Да и вино оказалось очень неплохим.
   - Никто не знает, господин мой, но сдается мне, - прости, Господи! - перекрестился он, - что бесоватый тутошний барон озорует на дорогах, а что он с пленниками делает, не ведаю, ибо еще ни одного воротившегося взад не встречал.
   - А как же гвардия герцога, порядок не думает навести?
   - Дык приезжали, а что толку... Мне с этого выгоды никакой, что теперь, что тогда, а они туда-сюда и никого не нашли. Еще торговцы в порт большие отряды снаряжают, вельможные господа вашей крови тоже без большой охраны не ездят, но и они ничего не видели, не слышали. Только одиночки, да по два, по три всадника пропадают, поэтому я вас и предупреждаю, мой господин, - закончил он.
   - А ты-то откуда знаешь?
   Тавернщик покраснел.
   - Я, господин мой, ни в чем не виноват. Сами понимаете, я выгоду имею только когда посетителей много...
   - Остановись, - прервал я его тираду, - и отвечай, что спрашивают.
   - Тома этот - родственник мой, родной племянник, но я его не знаю, и знать не желаю... Только поэтому он меня и не убил. То есть не убил не потому, что я знать его не желаю, а потому что родной он мне... Обретается тут со своими дружками, всех поросят моих сожрали, ничего не оставили, а еще что-то требуют, будто не знают, что давно ничего нет...
   - Так что же Гас?
   - А, Тома... Сдается мне, что он знает о бароне и его проделках. Это я к тому, что служит он у барона, а я иногда подслуш... долетают до меня их разговоры. А от кого еще вести узнаешь, раз больше никто не захаживает?
   Как выяснилось, тавернщик оказался словоохотливым.
   - Пощада моя, господь даст, к добру им придется, - сказал я Полю, - ибо распадется вся троица. Как еще с раненым будет, не знаю, может и отойдет в мир иной. Отпустить их я поторопился, вот что плохо, а теперь ищи блоху на собаке.
   Тавернщик приготовил нам комнату. Не сказать, что она самая лучшая из тех, что я встречал, но он очень старался. Я почувствовал, что очень устал сегодня - первый день вне замка Гвидиона с непривычки дал о себе знать. Глаза слипались, я хотел стянуть с себя кожаный дорожный камзол, но запутался в рукавах, а когда у меня все же получилось, я заметил, что Урей совершенно черен и безжизнен. В бессилии я повалился на кровать и потерял сознание.
  

17

  

"Нет в этом мире радости сильней,

Чем лицезренье близких и друзей,

Нет на земле мучительнее муки,

Чем быть с друзьями славными в разлуке".

Рудаки.

  
   Вокруг меня вились кольца астральных токов, словно я был неведомой птицей с красочным оперением и махал при этом крыльями. Они пронзали меня насквозь, закручивали мои внутренности, или так мне казалось. Боли я не чувствовал, не чувствовал я и своего тела, существовало только мое расслабленное сознание. Звуки перемешались с запахами, зрение со слухом, я не мог понять своих чувств, что к чему относилось, что о чем говорило, на самом ли деле все это происходит или я нахожусь в каком-то кошмарном сне. Горькие отпечатки пальцев застилали мой взор, стекали на меня синим песком, погружали все глубже и глубже в бездну. Чьи-то холодные скользкие руки жгли меня, я чувствовал запах горелой кожи, а шум в ушах превратился в водоворот красок, словно маленький Рауль на бутафорских качелях в своем детстве летит вверх-вниз, и все вокруг смазывается и колышется туда-сюда...
   Сознание медленно возвращалось. Я все еще не мог понять, что со мной происходит, но чувства перестали издевательски плясать вокруг меня и столь неумело обманывать своего хозяина. Теперь все отчасти стало походить на правду.
   Внутренним зрением я увидел пылающий алтарь и неопрятную ведьму рядом с ним. Ее седые нечесаные волосы торчали во все стороны. Почему-то вспомнилась Гортензия, ее казнь, но эта старуха не имела к матери Рауля никакого отношения. Круги расходились все дальше и шире, они топили меня в своем размытом мареве, в какой-то миг я перестал что-либо видеть, но тут возникло лицо, смутно знакомое, а я никак не мог вспомнить, чье же оно... Оно склонилось надо мной, расчетверилось, а я не мог вспомнить, но знал, что это было важно! И не мог... Лица оказались разными, у одного не было глаза, у другого вместо лба сплошной кровоподтек, третье смутно похоже на первые два, словно с него сделали их неудачные слепки. Вот только четвертое я никак не ожидал встретить в этом хороводе, неведомо как я почувствовал смутную тревогу и холодок, что пробежал снизу вверх по моему сознанию. Или это уже не сознание, а нечто более приземленное?
   Появилось еще одно лицо, тоже смутно знакомое, словно я видел его когда-то в прошлых жизнях, вновь вспомнилась Гортензия, ее взгляд, полный страха и надежды... чья-то рука... кровь на лице... Старуха что-то пела, качаясь над алтарем. Ее руки были протянуты в мою сторону, с них капала какая-то темная жидкость.
   И тут я все вспомнил. Пятое лицо принадлежало тому самому "бесоватому" барону, про которого говорил тавернщик. Кроме того, этот же барон оказался Бородатым, вассалом герцога, который ударил Гортензию по лицу, когда она выбежала из лесной хижины, чтобы предупредить Рауля об опасности.
   Заговор против меня. И тавернщик тоже замешан, ибо он подал мне отравленное вино, а сейчас смотрел на меня вместе со всеми. Он и его племянник Тома вместе со своими приятелями, один из которых так и не умер, но ходил, прижимая руку к раненому боку. Я не мог двигать глазами, ибо не мог управлять своим телом вообще, но моя способность четко видеть все, что попадает в мой обзор, наверняка, неизвестна пленившим меня. Знают ли они, кого захватили или им посчастливилось поймать неизвестного чародея? Для чего тогда он им нужен?
   Теперь я мог видеть только ведьму, все остальные исчезли из моего поля зрения. На груди у нее имелось какое-то темное пятно, но что это такое, я не мог разглядеть. Она продолжала своим скрипучим голосом петь над горящим каменным алтарем, поливая его красной жидкостью из кувшина. В воздухе висела тошнотворная смесь из запахов свежей и жженой крови. Ведьма время от времени поглядывала на меня, окунала руку в какое-то углубление в камне и брызгала в мою сторону кровью.
   Я прислушался к словам заклинания. Ведьма очень уж небрежно их произносила - шепелявила беззубым ртом, глотала звуки, которые следовало бы произносить на распев, не всегда выговаривала слова. Но через некоторое время я разобрал несколько слов. Она обращалась к Готтарду. Неужели сам властелин Зла заинтересовался мною? А ведь Исида говорила, что он обо мне и думать забыл...
   Но как сильна эта старуха! Я просто чувствовал, как она извлекает из меня последние силы, и ничего не мог поделать. У нее Третья Ступень, не меньше, и все еще действует странное вино, которое я по глупости испил, как победитель. Стало смешно, но даже посмеяться над собой не было возможности.
   Вспомнился Поль. Если мне посчастливится выжить, а ему нет, то я не смогу себе этого простить. Но даже если мы умрем оба, то моя Душа ничего не забудет. Впрочем, у меня будут тогда более серьезные трудности, чем неоправданная смерть какого-то мальчика. У него была возможность остаться в замке, получить образование, сделаться истинным рыцарем добра и справедливости, да хоть кем угодно. Но он сам выбрал этот путь, даже не выбрал, а напросился на него...
   Ведьма закончила петь и сделала знак тем, кого я не мог видеть. Несколько рук подняли меня с деревянного сооружения, напоминающего носилки, я был даже не привязан, и поставили на ноги. Оказалось, что я не очень расположен стоять, пришлось меня поддерживать. Когда ведьма подошла ближе, меня схватили за волосы и подняли голову, которая до того беспомощно свешивалась на грудь. И что же я увидел, когда взглянул на старуху? Мой Урей, мой защитный амулет висел на ее шее! Утешало только одно - он был все так же тускл и безжизнен, как и вчера... Сколько я уже здесь нахожусь? Не важно. Она все равно не сможет им воспользоваться. Скорее всего, даже не имеет понятия, что он собой представляет на самом деле, и нацепила как трофей.
   Ведьма посмотрела мне в глаза и прокаркала:
   - Чародей. Хороший улов.
   Она была уверена, что я вижу ее, поэтому лукаво подмигнула мне, прежде чем меня куда-то повели. Если Архонту Джехути предстояло лишиться своей земной оболочки прямо сейчас, то единственный старушечий зуб и ее ухмылка будут его последним воспоминанием в этой жизни. Не весело, но я ведь сам хотел приключений.
   До этого я находился в центре большой лесной поляны, сейчас же меня перетащили к дереву и стали привязывать, причем делали это так, словно я был мухой на обеде у паука. В то время, когда многочисленные мужские руки старательно затягивали петли вокруг меня и моего дерева, я увидел, что не одинок в своем несчастье, только кому-то уже довелось умереть, а мне только предстояло. Поблизости росло еще несколько деревьев, и к ним были привязаны человеческие останки. Здесь стоял тяжелый смрадный запах. Судя по тому, как далеко и сильно вытекла кровь у несчастных жертв, на куски их резали живьем. Возможно, эти люди, когда оказались здесь, так же как я не чувствовали своего тела, но их изуродованные мертвые лица вопили о том, что умирали они в жутких муках.
   После того, как я был накрепко прикручен к дереву, кто-то дернул меня за волосы и поднял голову, чтобы посмотреть в мои неподвижные глаза.
   - Я все помню, как ты и хотел... господин, - ухмыльнулся Тома и плюнул мне в лицо. - Скоро я медленно зарежу тебя, ты будешь кричать и молить о пощаде. Ты еще вспомнишь, что сделал тогда, сука!
   Он ударил меня, но я все равно ничего не почувствовал. А ведь была возможность покончить хотя бы с этой троицей разом. Я лишь хотел наказать их, но мои старания оказались напрасными... И судьба Поля неизвестна, спросить не у кого, а пленители ни слова не сказали о моем паже. Из-за которого, кстати, они остались живы.
   Краешком глаза я успел заметить на поясе бородатого барона свой меч. Эх, если бы я знал, что случилось с моими кинжалами, ибо в некоторых случаях они оказывались гораздо важнее их сестры! Но кинжалов я ни у кого из мучителей не заметил, а мои отчаянные мысленные приказы уходили в пустоту.
   Примечательно то, что барон не узнал во мне Рауля, сына знахарки. Должно быть, мой благородный вид помешал ему в этом разобраться. Но я был не особенно уверен в том, что многое бы изменилось при других условиях, просто к дереву оказался бы привязан не виконт Неверский, а простой паренек Рауль Гарде. И конец их ждал бы один и тот же.
   Допустим, Полю удалось избежать пленения, тогда у меня появилась бы реальная возможность спастись. Но только в том случае, если я здесь нахожусь не один день. Если это и вправду так, то паж может успеть добраться до замка Гвидиона... Но что-то мне подсказывало, что это тянется все та же ночь, преддверием которой был памятный вечер в полузаброшенной таверне, и паж вряд ли сможет куда-то успеть или как-то еще мне помочь. Хорошо хоть, что он не висит сейчас рядом со мной, свесив голову, свидетель моего бессилия.
   - Но сначала придет ведьма и выколет твои глазенки, чтобы ты больше не мог нам указывать. А с ней этот фокус не пройдет, - закончил Тома. Барон молча наблюдал, но по его знаку кряжистый "кузнец" отпустил меня.
   Я остался в униженном одиночестве приходить в себя. Мои мертвые братья по несчастью молчали, а я теперь даже видеть ничего не мог, кроме небольшого пятачка помятой травы прямо перед собой. Совсем скоро я начал что-то ощущать, сначала головную боль, затем по кончикам пальцев на руках забегали мурашки, которые постепенно распространились по всему телу, начиная со ступней. Стало просто невыносимо терпеть, хотелось убежать из этого муравейника куда-нибудь подальше или хотя бы просто пошевелиться, но мои потуги не приносили никакой очевидной пользы, только мурашки начинали бегать еще быстрее и при этом больно топали колючими лапками.
   Наступило то счастливое время, или несчастное, это как посмотреть, когда я смог совсем чуть-чуть приподнять голову и оглядеться. Шея вела себя прескверно, словно чужая, но когда мне все же удалось с ней ненадолго справится, я увидел колдовскую шайку. Вряд ли мужчины имели хоть какое-то отношение к колдовству, кроме разве что барона. Сдается мне, что он брал уроки у старой ведьмы. Основная шестерка сидела вокруг костра и о чем-то негромко переговаривалась. Алтаря не было видно, наверное, потушили. Несколько солдат из баронского отряда ходили по поляне, тщательно осматривая темные закоулки. В мою сторону тоже смотрели, но подходить не решались, уж очень запах, царивший здесь, им не нравился. Я скосил глаза влево и на самой границе зрения в траве заметил пажеский камзол Поля. Не спасся, они его убили! Я хотел уже повесить голову - сил держать уставшую шею в напряжении совсем не осталось, но тут вдруг камзол пополз в мою сторону.
   Это был Поль! Живой!
   Паж полз очень медленно, чтобы - не дай бог! - его не заметил кто-нибудь у костра или из патрульных солдат. А у меня теперь нашлось время, чтобы подготовиться, благо было к чему. Не знаю, сколько старуха успела выкачать из меня магической силы, но чувствовал, что и оставшейся должно хватить на пару небольших подарочков.
   Насколько мне известно, в этом лесу ни волков, ни медведей не водилось, - сам-то лес небольшой, всю живность крупнее лисицы собаками затравили, да стрелами застрелили, - но их с лихвой заменяли другие лесные хищники, помельче и поосторожнее. Однако в хороших руках даже такая армия - сильное оружие. Лисицы и еноты рыскали вокруг, привлеченные трупным запахом, я уж не говорю о мышах и крысах, которые давно взялись за дело, их не особенно пугала близость огня. Крупные совы возились в кронах надо мной. Нельзя сказать, что все животные - трупоеды, но когда пища не совсем еще испортилась, а добыть другую - старания прилагать нужно, да и поймаешь, не поймаешь - большой вопрос, то почему бы мясцом не первой свежести не полакомиться?
   Я открылся животным и сразу же узнал их точное количество. Их оказалось не так много, как я рассчитывал, но на то, чтобы хорошенько припугнуть колдовскую шайку, должно хватить. Главное, чтобы Поль не подкачал. О, да он совсем близко! Теперь я уже был в состоянии как следует управлять шеей, которая вместе с головой торчала над плотным слоем веревок, опутавших мое тело. Пальцами подвигал, ступнями, а что толку? В руках у пажа я разглядел Лурвинг, другой брат-кинжал, должно быть, тоже у него. Осталось проползти совсем немного - расстояние плевка, - высокая трава и та помогала...
   Есть, Поль теперь прямо сбоку от меня. Осталось самое трудное. Здесь не было травы, а отблески костра отражались на веревках, так что любой, кто посмотрит в мою сторону, сразу заметит чужую тень.
   Времени спрашивать друг у друга о здоровье и благосостоянии не было. Я быстро проверил готовность животного царства прийти мне на помощь, и не разочаровался в нем. Поль не видел, как двигались патрульные, поэтому я приказал ему пока лежать тихо.
   - Режь! - негромко скомандовал я пажу, когда все солдаты отвернулись и пошли в другую сторону. - Освободи мне эту руку и вложи туда кинжал.
   Поль с остервенением резал веревки у моей левой руки.
   - Другой кинжал у тебя?
   - Да, - ответил он шепотом.
   - А где конь?
   - Он тут неподалеку.
   - Ты привязал его?
   - Не крепко.
   Я что есть силы воззвал к Селиму. Его помощь и сила мне были более чем необходимы, если вдруг Поль не успеет вовремя.
   А он не успевал. Один из солдат успел развернуться и пошел в обратную сторону, приближаясь ко мне. Но не он заметил чужака, а кто-то у костра.
   - Смотрите за пленником! - раздался крик барона. - И держите другого!
   Солдаты бросились к нам, на ходу вынимая мечи и нацеливая пики. Поль замедлился.
   - Режь!
   По лицу пажа было видно, что все это для него чересчур необычно, но он с новой силой набросился на веревки. Солдаты приблизились, и тут в бой вступила доселе невидимая армия. Несколько сов и небольшая тучка более мелких птиц упала сверху прямо на головы патрульным. Из леса повсюду выскочили животные разных видов: те, что я уже перечислял, а также все остальные, кто не спит по ночам - барсуки, сурки, хорьки, маленькие, но больно кусачие. Явилось даже несколько оленей и сохатый. Вся эта орава бросилась на тех, кто хотел помешать моему освобождению.
   - Как это произошло? - я хотел отвлечь пажа от бушующей вокруг битвы.
   - Они стали ломиться в дверь, а я не смог тебя разбудить... Выскочил в окно и побежал.
   - А как же Селим?
   - Я его потом на дороге встретил, наверное, ему тоже удалось вырваться.
   - А кинжалы мои зачем тебе понадобились?
   - Мне нужно было хоть какое-то оружие, некогда было выбирать, вот я и забрал весь пояс. Только меч оказался слишком тяжел.
   - Потом ты решил вернуться за мной и спасти, - задумчиво заключил я, глядя на битву.
   - Я не думал ни о чем таком, просто вовремя заметил их. Они вынесли тебя и потащили в лес, а я - за ними. Чуть не заблудился, но отыскал.
   Солдаты отбивались, как могли, им на помощь пришли те, кто сидел у костра, кроме ведьмы, но ее от меня скрыло столпотворение на поляне.
   Поль обрезал веревки у моей левой руки и сунул мне в ладонь рукоять Лурвинга. Я подкинул его в воздух, где он и завис. По моему приказу он стал очень быстро носиться туда-сюда, разрезая мои путы.
   - Дай Сервинг.
   Поль сунул мне в руку и второй кинжал, с которым я проделал то же самое. Вскоре я был освобожден, но чуть не упал - ноги меня еще плохо слушались и в придачу затекли. Кинжалы поднялись выше, чтобы их никто с земли не видел, и ждали моих приказов. Я хотел оставить барона и ведьму в живых хотя бы на то время, пока мне будут интересны сведения, которыми они могли бы со мной поделиться, поэтому приказал животным отступить. Но этого и не требовалось. На поляне их почти не осталось, только птицы все еще летали над головами солдат и пытались напасть. Куча окровавленных трупиков покрыла все вокруг. Жаль, что не было животных покрупнее. Поцарапанные и покусанные солдаты во главе с бароном наступали, нацелив на нас с Полем покрытое кровью, шерстью и перьями оружие, откуда-то сзади им в подмогу кричала старуха. Вдруг барон остановился, внимательно разглядывая меня.
   - Я знаю тебя, - сказал он. Все остановились. - Ты же сын той самой ведьмы, которую сожгли!
   - Ты прав, бородатый, - ответил я. - Не это ли причина убить меня побыстрее?
   В это время на поляне появился Селим и остановился недалеко от меня.
   - Ну, разумеется, грязное отродье, ты получишь свое. Вы оба! А конь будет моим.
   - Хорошо, хорошо, успеешь, - остановил его я. - Только скажи мне перед смертью...
   - Перед твоей смертью! - взмахнул он мечом.
   - Перед моей смертью, - согласился я. - Кто тебя надоумил брать уроки у этой ведьмы?
   - Я всегда все делаю сам, если только мне не прикажет герцог. Ты ведь знаешь Его Высочество?
   - Очень близко знаком.
   Должно быть, он подумал о чем-то другом, ибо лицо его расплылось в презрительной ухмылке. Но я не дал ему времени оформить мысли в язвительные слова:
   - Можно ли мне задать несколько вопросов твоей ведьме?
   - Если она сама пожелает, - согласился он. - Я не могу приказывать своей наставнице.
   Так, значит, насчет этого я был прав.
   Он позвал ведьму, та откликнулась, сделала в нашу сторону несколько шагов, как вдруг схватилась за грудь, задымилась, и, не успев даже крикнуть, упала спиной на вытоптанную траву и больше уже не шелохнулась. На груди у нее горел красный огонь Урея.
   Амулет вернулся к жизни очень не вовремя. Теперь уже я точно ничего не узнаю. Какие-то странности творились с амулетом... Я бы сам у него спросил, но вмешательство в суть амулета даже Архонту Шестой Ступени ничего не даст - такова была защита Урея. Амон создал его на славу.
   Но амулет амулетом, а на поляне царило напряжение.
   - Что ты с ней сделал, собачий сын?! - барон пошел на меня.
   - Стой, где стоишь, иначе тебе смерть, - предупредил я. - Такая же быстрая и бесполезная, как у этой ведьмы.
   Но барон и не думал останавливаться. Пришлось остановить его при помощи двух кинжалов, которые со свистом вонзились барону в уши. Он постоял немного удивленный и рухнул лицом вперед. После этого никто уже не посмел выказать хотя бы шуточную долю агрессии, тем более что некоторые из них были свидетелями моей силы и раньше.
   - Хотя вам известно, как поступает благородный рыцарь с отступниками и дьяволопоклонниками, - мои слова разнеслись над поляной, - Я не стану вас убивать. Верю, что не нарочно, а по стечению обстоятельств и наущению темных сил стали вы приспешниками этой колдовской шайки, поэтому я прощаю вас, но помните, что если не одумаетесь и не покаетесь хотя бы пред собой, то не будет вам прощения на суде Господнем. Обещаю и аминь...
   Все вздохнули с облегчением.
   - А к вам, неугомонные, я посмотрел на Тому и его подельников, - мое прощение не относится.
   Не успели они побледнеть, как упали с перерезанными горлами. Окровавленные кинжалы оказались в моих руках.
   - Вот так поступает виконт Неверский с теми, кто не прислушивается к его словам.
   Как оказалось, о хозяевах Неверского графства были наслышаны все, кто здесь присутствовал. Казалось, у них сердца остановились от страха.
   - Нет ничего страшнее предательства, - вытирая кинжалы об остатки веревки, сказал я бледному как смерть тавернщику, дяде Томы. - Даже когда оно делается из страха перед кем-то или ради близких людей. Что перевесило, дядюшка? Или все вместе?
   Я почувствовал, как забилось сердце у несчастного тавернщика. Он молчал, не поднимая взгляда и думая о страхе, только страхе, которые владел им все последнее время.
   - Нет ничего страшнее, - повторил я, - но иногда нет выбора.
   Деньги мои мне вернули, меч тоже. Я подошел к ведьме, заглянул в ее пустрые глаза и принялся снимать амулет. При этом все время путался в ее длинных торчащих волосах. Как она умудрилась надеть цепочку?! Теперь все равно не ответит.
  

18

  

"Учение в молодости - резьба на камне;

в старости - чертеж на песке".

"Талмуд".

  
   Спустя всего несколько дней мы въехали в Марсель. Если бы не Поль, я добрался бы за более короткий срок, но приходилось чаще останавливаться и дольше спать, он ведь еще совсем ребенок.
   Наш путь до города-порта прошел без особых происшествий, только в Лионе, который стоит на слиянии двух рек - Соны с Роной, пришлось приструнить двух невежливых типов. По большому счету, я не борец ни со Злом, ни, тем более, с Добром, у меня нет такого статуса. В первую очередь - я Судья между ними, а в данное время обычный пилигрим, спешащий по частным делам. А если я и позволяю себе применять силу вплоть до смертельных исходов, то хорошо представляю себе всю судьбоносность вероятных последствий.
   Когда мы въезжали в Марсель с его узкими чистыми улочками и опрятными домиками, стоял пасмурный полдень. Мы сразу направились в порт узнать, когда отплывает корабль на Восток, и чем ближе к морю, тем грязнее становилось вокруг, улицы превратились в узкие проходы между ветхих хибар, построенных из всех возможных материалов, мало для этого предназначенных; портовые шлюхи и оборванцы всех мастей не давали покоя забредшим сюда, словно по ошибке, прохожим; помои лились прямо под ноги Селиму, мне с трудом удавалось маневрировать в толпе. Когда мы оказались в порту, нам повезло - корабль отчаливал через два часа и направлялся в Антиохию. Неф (10) оказался довольно просторным, назывался "Надеждой" и имел около семидесяти человек команды, но все же считался небольшим кораблем - по морям ходили огромные нефы по сто-сто пятьдесят человек в команде, галеры по двести-триста гребцов.
   Капитана звали Хосе. Могучий одноглазый кастилиец со смуглой, высушенной морской водой и ветрами кожей мне сразу приглянулся. Он представлял собой тип сильных и устрашающих, но честных и бескорыстных личностей, которым можно не раздумывая доверить свою жизнь. Этим он живо напомнил мне Гвидиона.
   - Так вы хотите переправить коня? - удивленно и даже огорченно спросил капитан. Мы разговаривал с ним на пристани возле "Надежды".
   - Да, хочу переправить, - повторил я. - Это не просто конь, а мой лучший друг.
   В воздухе плавали запахи моря, дерева и водорослей. Поль в это время, разинув рот, разглядывал наш корабль и разный причудливый народ. Для него все здесь было в диковинку. Бесконечные пристани с причалами и пирсами, к которым тут и там крепились самые разные солидные суда и небольшие суденышки. Там, где не было чего покрупнее, сновали маленькие рыбацкие лодки.
   - Ха-ха-ха... Ваш друг на земле! А вот на море у нас совсем другие друзья, которые ему вряд ли понравятся. Правда, Мартин?
   Один из людей, что возились на палубе, готовя корабль к отплытию, посмотрел на нас и улыбнулся. Впрочем, он тут же забыл о нас и вернулся к работе.
   - Ничего, он терпеливый, - сказал я, надеясь на то, что это в действительности так.
   - Ладно, валяйте. Только учтите, что в трюме ему будет так же удобно, как у кашалота в заднице. И не забудьте, что его надо будет кормить. Купите побольше овса вашему другу, иначе он подохнет с голоду. Да и про себя тоже не забудьте, у нас не харчевня. Путь не близкий - полтора месяца плавания, а если затянется, так все два. И еще могут встретиться непрошеные гости.
   - Доплывем меньше чем за месяц, я очень тороплюсь, - изрек я. Капитан раскрыл рот, собираясь, видимо, умерить мою спесь, но я успел закончить:
   - И насчет гостей можете не беспокоиться.
   - Отлично, - Хосе засмеялся и не без сарказма добавил:
   - Вы будете нашей опорой! Ха-ха-ха!
   Я поклонился и ответил, не скрывая улыбки:
   - Рад быть вашей опорой.
   Капитан справился со смехом и спросил:
   - Вас как зовут-то, молодой человек?
   - Виконт Рауль де Гарде, - я еще раз поклонился, решив скрыть сове настоящее имя. Вдруг и здесь кто-то прослышал про жуткого графа-колдуна.
   - О-о-о, вот те раз. Вы слышали, ребята, к нам виконт пожаловал!
   Никакого почтения. На корабле произошло заметное оживление, всем захотелось посмотреть на молодого зазнайку-аристократа, изволившего пороть чушь.
   - В этом нет ничего особенного, господа, - сказал я. Любопытные взгляды уже начали приедаться. - А что касается моих слов о путешествии, то можете считать их простой шуткой. Вас это устраивает, капитан?
   - Ну что вы, ваша светлость! - словно виновато воскликнул Хосе. - Все будет чин чином. Смело ступайте на корабль, а я отдам распоряжение, чтобы парни купили все, что вам нужно для путешествия.
   - Спасибо, капитан, но я лучше сам все сделаю. Перед длительным заключением на корабле мне хотелось бы подольше оставаться на твердой земле.
   - Воля ваша, - улыбнулся капитан.
   - Отрядите мне ненадолго четверых крепких матросов, чтобы дотащить мешки с овсом на корабль. И еще одного, чтобы помог принести запасы пищи для меня и моего пажа.
   - Будет сделано, ваша светлость. Только у нас нет изысканной еды.
   Изысканной еды? Что за чушь?
   - Не беспокойтесь, мы с пажом будем есть то, что ест команда.
   - Кроме того... - тут он смолк, смотря на меня насмешливыми глазами.
   - Продолжайте, капитан, дело житейское.
   - Будет очень неплохо, ваша светлость, если вы купите для нас с вами несколько бутылочек бургундского.
   - Браво, капитан! - воскликнул я. - Вы просто угадываете мои мысли. Конечно, как же без этого! Отрядите мне еще нескольких помощников.
   Селима я оставил на попечение капитана, после чего сухопутная команда из дюжины человек покинула порт, углубляясь в дебри европейского города. Кругом царила все та же неимоверная грязь. Постройки, как и люди, сбивались в кучу, толпы попрошаек пытались ухватить прямо за руки. Меня, разумеется, не трогали, а вот некоторым матросам пришлось буквально отбиваться. Но, к счастью, чем дальше мы уходили от портового района, тем чище становились улицы, приветливее жители. Здесь и был настоящий Марсель. А действительно ли это так? Мог ли быть Марсель настоящим без своего порта?
   Я купил четыре мешка овса, и несколько матросов, чуть ли не падая под их тяжестью, возвратились на корабль. Селиму должно хватить. В портовой харчевне я приобрел две дюжины бутылок самого лучшего из имевшихся там вин, а также взял напрокат у хозяина четырехколесную тележку, куда и сложил покупки. Один из матросов схватил ее и поволок на корабль, остальные сопровождали его, сменяя на трудных участках и ограждая от попрошаек и воришек. Мы с полем задержались в харчевне, ибо до отправления оставался целый час. Я купил несколько разных блюд на двоих и бокал бургундского. Когда мы со всем этим справились (Поль, разумеется, не пил), наступило и наше время возвращаться к кораблю, но перед этим матросы успели вернуть тележку хозяину.
   Капитан встречал меня, чуть ли не с распростертыми объятиями.
   - Вот это да, разрази меня гром! Я даже не предполагал, что бургундского у нас будет так много!
   Бутылки сложили в каюте капитана. Селима без особого труда удалось завести на корабль, после чего я уговорил капитана, и он разрешил коню остаться на палубе. Матросы привязали его у единственной мачты рядом со шлюпками таким образом, чтобы он не смог вырваться и натворить бед. Но конь отнесся к путам безразлично. В дальнейшем окажется, что качку он переносит достойно, да и я был всегда поблизости. Перед конем закрепили небольшую кормушку, и я поспешил ее наполнить до краев, ведь Селиму тоже надо как-то отметить первый день на судне. Бывал ли он раньше на кораблях, я не имел представления, но похоже, что бывал.
   "Надежда" покинула пристань в срок, но ветра почти не ощущалось, да и скорость судна оставляла желать много лучшего. Мы успели порядочно отойти от берега, когда случилось чудо. Подул устойчивый западный ветер. Я и Поль как раз стояли на палубе рядом с Селимом, наблюдая за его поведением. "Надежда" поплыла с небывалой скоростью, словно полетела над волнами. Конь чувствовал себя отлично и не волновался, а вот команда воодушевилась. Хосе загадочно посмотрел в мою сторону и изрек:
   - Похоже, вы были правы насчет скорости, ваша светлость.
   - Запомните, капитан, я взял свои слова обратно, - ответил я, имея в виду обещание, что судно достигнет Антиохии гораздо быстрее, чем это возможно. Но и без обещаний случаются странные вещи.
   - Тогда навестите меня, и мы вместе отметим это удивительное событие. Эх, проглоти меня кит!
   Капитан направился к кают-компании.
   - Я надеялся, что это событие отметим не только мы... - я выразительно окинул взглядом команду. - Причем на свежем воздухе.
   Уже в дверях Хосе остановился:
   - Ну, конечно, ваша светлость.
   Я кивнул тем матросам и солдатам, которые слышали наш разговор с капитаном, и вскоре все семьдесят пять человек, находящиеся на корабле, стояли на палубе и держали в руках кружки, наполненные по такому случаю великолепным бургундским. Сверкая на солнце и распространяя дивный аромат, который сразу смешался с морским воздухом, вино успело опьянить Поля. Мне ничего не оставалось, как согласиться на уговоры команды, и я налил ему немного, пусть попробует вкус взрослой жизни.
   - Если ветер не переменится и не ослабнет, то по моим подсчетам...
   - Мы причалим к порту Антиохии ровно через четыре недели, - закончил я слова капитана.
   - А вы, ваша светлость, неплохо разбираетесь в морском счете, - поднял кружку Хосе.
   - Хорошее образование... - я тоже поднял любезно предоставленный мне кубок, а за мной вознесли кружки и все остальные. - Выпьем же, господа, за удачу, потому что надежда у нас уже есть!
   Под веселый смех мы осушили сосуды.
   Две недели плавания прошли в загадочной безмятежности. Почему в загадочной, я расскажу чуть позже. Мы с легкостью и на небывалой скорости продвигались на восток. Средиземное море блестело на знойном солнце. Я целиком принял на себя уход за конем. Кроме того, три раза в день с разрешения капитана и под мою ответственность выгуливал Селима по палубе. У команды были другие любимцы, матросы дни напролет рыбачили, обеспечивая всех нас свежей рыбой. Поль, как и любой мальчишка на корабле, целиком ушел в изучение мореходства. Мартин всегда с готовностью рассказывал и показывал ему, что, как и когда надо делать. Капитану тоже иногда приходилось становиться объектом расспросов, и тогда он, садясь на какую-нибудь бочку или ящик, начинал рассказывать мальчугану разные истории морских приключений. При этом к своей чести, не зацикливался на себе.
   Раз в день примерно на полчаса наступал полный штиль. Это время я отрядил у капитана для купания в море. Скорость нашего плавания, мое купание и странное, словно по заказу, безветрие стали в команде предметом разговоров. Ни на какие вопросы я не отвечал, и все оставалось по-прежнему. Вскоре почти вся команда, кроме капитана, которому все это не совсем нравилось (совсем не нравилось, если быть точным), купалась вместе со мной. Так продолжалось уже несколько дней, пока не случилось одна история, после которой большая часть команды отдалилась от меня.
   Однажды мы все как обычно купались в теплой морской воде. Рядом, больше забавы ради, чем пользы для, плавали скинутые с корабля спасательные круги. На горизонте ни суденышка, на небе ни облачка. Вдруг послышались тревожные крики капитана:
   - Акула за бортом! Все на борт!
   Все тут же поплыли к кораблю, даже Поль, и только я продолжал, как ни в чем не бывало, безмятежно плескаться. Честно признаться, я тогда попросту куражился, словно юнец, испытывая крепость нервов капитана и команды.
   - Ребята, огромная акула - таких я еще не встречал! Быстро на корабль! - звал капитан.
   Я не собирался удирать.
   - Ваша светлость, акула!
   - Ничего, капитан, - крикнул я. - Неужели вы думаете, что я испугаюсь какой-то большой рыбы?
   - Ваша светлость... - Хосе был в отчаянии из-за моей глупости. Все остальные уже успели взобраться на борт, и наблюдали за мной. Выражения на их лицах я не видел, но, представив себе, усмехнулся. Зловещий плавник был уже совсем близко...
   Перед сном Поль рассказал мне, что видел сам:
   - Ну, ты даешь! Нет, я, конечно, знал, что тебе ничего не будет, но вот команда... у некоторых даже слезы на глазах выступили. А ты, как ни в чем не бывало, начал на ней плавать и нырять со спины. Капитан потом говорил, что это акула-людоед, такая на его глазах сожрала целую кучу народа. А ты играл с ней, как со щенком...
   В следующие несколько дней купаться со мной осмеливались только Поль и несколько самых храбрых членов команды. И все же, матросы и солдаты избегали моего общества, хотя при случае смотрели на меня с почтением и страхом, чем я был вполне доволен, если учесть те насмешки, с которыми они меня впервые встретили. Только к Полю их отношение не изменилось. Тот донимал всех по-старому, и с охотой получал вопросы на все ответы.
   Когда мы достигли Сиракуз, миновало три недели с начала нашего плавания. До этого "Надежда" не останавливалась ни в одном порту, но в островном городе мы пополнили запасы пресной воды и сразу же отчалили. Через несколько часов я решил заглянуть к капитану. Он встретил меня дружелюбно, но сдержанно.
   - О, это вы, ваша светлость!
   - А вы думали, что акула нагрянула в вашу каюту? - спросил я.
   - Да нет, что вы. Хотя с акулой вы немного перегнули.
   - Да нет, что вы, - повторил я, - меня просто любят животные.
   - Первый раз слышу, ваша светлость, чтобы акула кого-то могла любить. Ну, разве что в качестве блюда.
   - Меня, капитан, любят все твари Божьи... Кроме некоторых людей.
   - Ну, Бог с вами, ваша светлость. Давайте лучше выпьем, у меня тут еще осталось.
   Дальнейший наш разговор касался моря. Капитан только удивлялся моим познаниям в этой области. И когда он задал вопрос, откуда я все это знаю, раздался крик наблюдателя:
   - Пираты!
   - А вот и гости, о которых я вас предупреждал, - побледнел капитан. - Пойдемте встречать.
   Мы выскочили на палубу. Мне удалось разглядеть, как с юга в нашем направлении плывет несколько кораблей. Хосе, прищурившись от яркого солнца, задрал голову к марсе (11) и прокричал:
   - Сколько их?
   - Три неизвестных военных корабля, раньше мы с ними не встречались, - сообщил наблюдатель. Видимо, у капитана зрение было уже не ахти. - Размером больше "Надежды". Двигаются с такой же скоростью нам наперерез.
   - Черт побери! - выругался капитан и мельком посмотрел на меня. Мне показалось, что в его взгляде промелькнула тень потаенной надежды, но тут же исчезла. - Три корабля. Должны знать, что мы пустые, но все равно нападают. Ничего хорошего это не принесет... Ребята, готовьтесь к бою!
   Капитану уже не раз приходилось встречаться с местными пиратами. Они знали, что "Надежда" не военный корабль, а вольный перевозчик, причем всегда ходит на восток с пустым трюмом, и только там нанимается купцами и загружается товарами. На этот раз судну повстречались воинственные незнакомцы.
   Матросы и солдаты бросились по каютам и появились оттуда с ножами, мечами и прочей амуницией. Каждый был готов погибнуть или победить, но именно сегодня им не было суждено умереть. Я мысленно закричал, призывая тех, кто спасет всех нас.
   - Не печальтесь, - сказал я Хосе и пошел на нос судна, где уже изготовились к бою арбалетчики.
   Вражеские корабли приближались. Три парусных корабля без опознавательных знаков и флагов, скорее всего арабские, были уже совсем близко. Я услышал, что позади меня кто-то молится.
   - Молчать, трусы! - заорал капитан. - Молиться раньше надо было. А сейчас...
   Зря он так. Ведь люди молятся не только, когда боятся. Но тут раздались возгласы:
   - Капитан, справа по борту кашалоты!
   - Слева - касатки!
   - Целыми стадами...
   Вот и они, мои красавцы, сколько их плывет! Интересные события назревают, это не с акул нырять.
   Извечные враги объединились по моему приказу, дабы защитить нас. Огромное стадо оградило "Надежду" от пиратских судов. За моей спиной все стихло. Я был сосредоточен на предстоящей видимой "дипломатии". Как отнесутся к этому пираты? Жизнь их ждет или смерть?
   Вражеский корабль, который шел первым, хотя и заметил животных, но не замедлил хода. Это было большое военное судно, и его капитан рассчитывал, что киты расступятся перед ним. Но животные и не думали расступаться, и корабль оказался в самой гуще перемешанных между собой стад.
   Я отдал приказ.
   Десятки громадных тел со всех сторон напали на жалкую посудину. Послышался глухой звук, напоминающий шум огромного водопада. Несколько касаток взвились над водой и обрушились на корабль сверху. Кашалоты сминали его снизу. Немыслимый клубок из касаток и кашалотов с деревянным центром из того, что когда-то было красивым кораблем, распространяя вокруг себя облако из брызг, медленно и почти торжественно ушел под воду. На том месте, где только что был корабль, поднялся и опустился водяной вал, разбежались огромные волны, и все стихло. Ни корабля, ни китов. Лишь деревянные обломки медленно покачивались на поверхности.
   Два оставшихся суда, наблюдавшие картину вместе с нами, развернулись и стали быстро удаляться. Я подошел к Селиму и потрепал его по гриве. Вид у коня был неважный. В первый раз за все плавание.
   - Что, Селим, испугался? Ничего страшного - тебя никто не обидит.
   Я повернулся к столпившейся тут же команде:
   - Вот и все, ребята. Может, мы и негостеприимные хозяева, но этой напасти избежали...
   В ответ не раздалось ни звука. Я отправился в каюту, где налил себе немного вина и завалился спать.
   Проснулся я поздним вечером. Поль спал в своем гамаке, уткнувшись лицом в согнутый локоть. Иногда его глаза начинали беспокойно двигаться под веками, и учащалось дыхание. Что ты видишь, паж, что тебя тревожит? Я провел рукой над его головой, и Поль успокоился, его дыхание выровнялось.
   Я вышел на палубу. Вокруг было тихо и пустынно, только волны плескались за бортом. Я проверил корму - рулевые весла оказались тщательно закреплены. Странно, что никого из команды нет на палубе, обычно кто-нибудь несет службу. Неужели они вручили себя и корабль мне под охрану? Эта мысль, сколь ни была неприятной в данное время, немного согрела мне душу. Уже в который раз люди вручали мне свои жизни, и, как водится, я старался эти жизни сохранить в целости. Но не слишком ли они обнадежились моей защитой?
   Уже по обычаю натянутый от попутного ветра парус заставлял скрипеть снасти. Волны мерно омывали корабль, серебрясь за кормой при свете полной луны. Только Селим стоял, наклонившись к кормушке и пофыркивал. Я же совсем забыл прибраться за ним и покормить!
   Но все оказалось в порядке: навоз убран, кормушка полна. Команда все сделала за меня... И спокойно предалась сну. А ведь наблюдатель на вершине мачты, возможно, несет свою неусыпную службу, если тоже не спит. Но его не видно и не слышно.
   На небе в окружении бахромы серых облаков светила полная луна, образуя широкий луч-дорожку, которая поднималась к небу. Частицы света медленно колыхались и разбивались на пары, десятки, тысячи, миллионы лучиков, собранных в один. Я провел рукой сквозь него. Ничего не ощутив, я попытался еще раз, но медленнее. Рука нежно поглаживала частицы света, омывавшие ее, словно морские волны. Я почувствовал давление в кончиках пальцев, которое нарастало и скоро охватило всю кисть, поднимаясь к локтям. Моя рука оказалась в запретной области, и ей пытались противостоять, но в какой-то миг мне удалось ухватиться за луч, словно за натянутый кусок материи. Теперь лунный свет, проливавшийся на корабль, был в моей власти. Я поднял руку с лучом вверх, чем изменил угол его падения. Когда я выпустил его, он вновь принял свое естественное положение, бросая неяркий свет на палубу у моих ног.
   От черной воды поднимался туман и мне вспомнился Остров. Все почти так же. Колышущаяся, но устойчивая материя, вздымающееся нечто под нею и клубы густого серого тумана. Не хватало только зыбких теней в нем. И над всем этим я, ничуть не изменившийся за десятки биллионов лет.
   Была - не была! Я встал на лунную дорожку и осторожно прошелся по ней вверх. Не слишком высоко над палубой я остановился и посмотрел на Луну. Мой лик. Символ моего присутствия, вечный страж. Ясно различимое лицо со всеми деталями, но это для острого зрения...
   - Рауль.
   Я чуть было не упал от неожиданности.
   - А, это ты, паж... Почему не спишь?
   - Мне приснился дурной сон...
   - Странно... Поднимайся.
   - Как?
   - Видишь лунную дорогу? Вставай на нее... Не бойся, не упадешь...
   - Вот это да! - воскликнул он, поспешно сделав последние шаги и хватаясь за мою ладонь.
   - Отсюда восхитительный вид, ты не находишь? - спросил я, наслаждаясь ощущением полета над волнами.
   - Да-а-а!.. - восхитился он. - В команде говорят, что ты колдун.
   - Пусть говорят, - ответил я, - ты же знаешь, что это правда.
   - Еще они говорят, что мы из-за тебя так быстро плывем, и что погода хорошая все время стоит.
   - Это тоже верно, - согласился я.
   - А почему? Ты же ничего не делаешь.
   Что может сравниться с выражением удивления на детском лице?
   - Это как с животными, даже еще легче, - объяснил я. - Мне даже делать ничего не нужно.
   - Ты раньше не рассказывал, - насупился мальчик.
   - Я забыл об этих своих качествах, для меня они - все равно, что умение дышать.
   - Откуда они?
   Мне было приятно отвечать на его вопросы, хотя я понимал, что хвастаюсь.
   - У многих народов я считаюсь богом путников, у других - богом магии, у третьих - мудрости. У меня много имен, но тебе они вряд ли что-нибудь скажут.
   - Ух ты, назови хоть одно!
   - Рауль, - улыбнулся я.
   - Ну, так нечестно, - он схватил меня за локоть. - Если не скажешь, я скину тебя в море.
   - Хорошо, хорошо, - согласился я, - только не скидывай.
   - Давай, называй! Только Джехути я уже знаю. Тебя так называл твой отец граф.
   - Ну, к примеру... - я замолчал, думая с какого бы имени начать. Вот это подойдет:
   - Гермес.
   - А еще?
   - Меркурий.
   - "Меркурий" я где-то слышал, - сказал он. - Но не помню, где.
   - Еще имена Тот, Один...
   - А у меня только одно, - вздохнул он. - Поль.
   Я продолжал и продолжал называть свои известные людям имена, но не мог понять, скучно Полю их слушать или нет.
   - Луг, Будда-чана, Михаил...
   - Михаил? - перебил он. - Я часто слышал такое имя.
   - Часто, - согласился, а сам подумал, что архангел, который его носит, встречается совсем не часто.
   - А дьявол на самом деле плохой? - неожиданно спросил он, ведь по преданию связь между архангелом Михаилом и дьяволом была очевидной. Именно Михаил низверг Сатану в Ад. Только было все немного не так, как в предании. Михаил низверг не Сатану и вовсе не в Ад.
   - Я так не считаю, - ответил я. - Что бы ни говорили о дьяволе люди, он делает свою работу. Поддерживает в мире равновесие доброго и злого.
   Мы еще долго стояли над палубой, сопровождая спешащий под нами корабль. Если бы кто-нибудь увидел нас, а в особенности услышал наш разговор, то подумал бы, что стал свидетелем божественного откровения. Но мы с мальчиком разговаривали всего лишь о самых обычных для меня вещах.
  

19

  

"О, душа! Ты меня превратила в слугу.

Я твой гнев ощущаю на каждом шагу.

Для чего я родился на свет, если в мире

Все равно ничего изменить не могу?"

Омар Хайям.

  
   Селима приходилось выгуливать все чаще. Он нуждался в постоянном движении, чтобы не ослабли ноги, особенно к концу плавания. Овса осталось менее мешка, приближалось к завершению и наше путешествие.
   - Селим, милый друг, - все чаще говорил я коню, - скоро земля и ты еще вдоволь побегаешь...
   Прошло еще несколько дней, и однажды команда в полном составе и мы с Полем собрались на палубе. Все весело переговаривались между собой и вглядывались в пока еще пустынный и подернутый дымкой горизонт. Только капитан невозмутимо стоял на носу в ожидании оповещения впередсмотрящего. Тот не стал долго испытывать людское терпение.
   - Земля!
   Крики радости заглушили шум ветра и плеск волн. Селим почувствовал всеобщее ликование, заржал, натянув спеленавшие его ремни и прижав уши к голове. Я поспешил его успокоить, что мне удалось не без труда. Конь продолжал фыркать и перебирать ногами, словно он уже на суше...
   Антиохия - крупный город на восточном побережье Средиземного моря. Трудно сказать, какому государству она принадлежала, ибо в эти неспокойные и воинственные времена оказывалась на территории то одной империи, то другой. Подобная оторванность от оседлой жизни городу нисколько не вредила, и он всегда оставался одним из основных торговых портов между Востоком и Западом. Ныне Антиохия являлась столицей одноименного княжества, основанного европейцами во времена Третьего Крестового похода.
   Жители, населявшие город, привыкли ко всякого рода завоеваниям и не обращали на них особого внимания. Тем более что завоевания эти не приносили ни городу, ни жителям сколько-нибудь ощутимого вреда, а только меняли до поры до времени основную религию и добавляли на улицы еще большее количество разномастного народа.
   Кого только не увидишь здесь, прогуливаясь под пальмами на берегу моря или слившись с толпой на узких переулках. Население в основном состояло из арабов и тюрков, но можно было встретить иранцев, финикийцев, евреев и представителей желтой и черной рас. И, конечно же, присутствовали европейцы, но, не смотря на это, в княжестве вовсю господствовал ислам.
   "Надежда" без помех причалила к пристани. С виду это сделать было совершенно невозможно из-за такого же столпотворения судов в воде, как и людей на суше. К счастью, капитан нашел щель между двумя бастардами и умудрился благополучно между ними протиснуться. Затем он выслал посыльного к смотрителю порта, чтобы предупредить того о прибытии. Я со своими спутниками, наскоро попрощавшись с командой, поспешил покинуть судно. И вот моя сухопутная команда в составе двух человек и одного коня пробиралась сквозь людские волны к центру города.
   Я не собирался долго задерживаться в Антиохии и хотел сегодня же покинуть ее, направив копыта Селима в Багдад. Я поделился планами с Полем, и он с радостью согласился со мной, пожаловавшись, тем не менее, что голоден. Разбавить корабельную пищу чем-то более легким и вкусным я и сам был не против, запоздало сожалея о том, что послушался капитана и не купил нормальной еды еще в Марселе. Питаться целый месяц одной рыбой и сухарями, запивая все это низкосортным перебродившим пойлом, было верхом неуважения к себе и своему желудку. К тому же такая еда быстро утомляет.
   С превеликим трудом я отыскал свободное место на одной из улочек, где мы с Полем наконец-то смогли проверить поклажу и взгромоздиться на Селима, чтобы продолжить путь верхом.
   Я выбрал верное направление, направившись к центру -именно здесь и находился городской базар. Он оказался самым многолюдным базаром из всех базаров, ибо занимал такую огромную площадь, что в нем легко можно было заблудиться. К счастью, этому мешали купола стоящего здесь же огромного дворца халифа и шпиль мечети, по которым мы и ориентировались.
   Казалось, у Поля разбежались глаза от того, что он увидел на рынке. Пока он стоял, глядя на экзотические фрукты и аппетитно пахнущие блюда, продаваемые прямо на улице, я купил два жирных кебаба и парочку больших сочных апельсинов. Какое-то время, не сходя с места, мы ели жареное мясо прямо на улице, заедая его фруктами, но однажды поймав за руку какого-то маленького воришку, который пытался завладеть моим кошельком, и которого, впрочем, я сразу же отпустил, пришлось подыскать более безопасное место. Невдалеке находился большой шатер, на поверку оказавшийся просторной кофейней. Селима я оставил у входа на попечение старого араба-слуги. И вот мы уже сидим на пестрых коврах среди освежающей прохлады, а звуки снаружи лишь немного бередят тишину.
   Не успели мы зайти внутрь, как хозяин с поклоном приблизился к нам и принял заказ. Спустя минуту перед нами уже раскинулся богато устланный дастархан. Чего только не имелось на этой скатерти: гороховый суп - шурба - и райхания из молодой баранины, маринованная рыба со свекольной икрой, украшенная яблоками, плов из курицы и оладьи из баклажанов. От лепешек мы предусмотрительно отказались. Корзинка фруктов и йогурт завершали список съеденного. Мало того, напоследок для Поля я заказал душистый чай - хуа ца, а для себя кахву - кофе.
   Наевшись до отвала, мы поблагодарили хозяина и, держась за животы, вышли наружу. Селим встретил нас радостным ржанием, и я принял решение покинуть площадь на своих двоих. Не успели мы этого сделать, как услышали крики и свист бичей. На нас, разгоняя толпу, двигалась кавалькада всадников. Поль собрался уступить дорогу, но я одной рукой удержал его возле себя, а другую демонстративно положил на эфес Вандервил.
   - Не позорь меня, паж, - сквозь зубы бросил я.
   Трое восточных всадников вплотную подъехали к нам и, чуть замедлив ход, закричали на арабском языке:
   - С дороги, во имя Аллаха! С дороги!
   Я вытащил меч на половину и ответил по-арабски:
   - Кто посмели вы, невежливые поедатели пустынных колючек, направить своих коней на высокородного воина?
   Всадники вытащили сабли и ринулись на меня с недобрыми намерениями. Я лишь еще немного вытащил меч. Через мгновение все будет кончено.
   - Стойте!
   Громкий и властный окрик, прозвучавший из-за спин всадников, заставил их замереть. Вперед на белом жеребце выехал старый араб в совершенно черной неброской одежде, но пальцы, унизанные дорогими перстнями, свидетельствовали о богатстве. Старик увидел, что я вне седла, поэтому тоже спешился и, слегка наклонив голову, произнес:
   - Хвала Аллаху, вы живы! Простите моих нерадивых воинов, о, господин. За эту выходку они будут примерно наказаны.
   - Если на то будет воля Аллаха, - ответил я. - Но я надеюсь, наказание будет соответствовать проступку.
   - Я постараюсь, о, господин, - сказал благородный старик. - Чтобы загладить вину, я приглашаю вас в свой дом на вечерний чай.
   Худосочный араб покорил меня своей учтивостью, но я решил не наступать на одни и те же грабли. Мне с лихвой хватило доброго анжуйского вина. К счастью, тогда мне помог Поль, а поможет ли кто-нибудь сейчас, уверенности не было. Кроме того, я прекрасно понимал, что это приглашение - всего лишь дань вежливости, и мой отказ старика не обидит.
   - К сожалению, я тороплюсь, - ответил я. - Если только на обратном пути...
   - Как пожелает господин, - поклонился он. - Да прибудет с вами Аллах!
   Я склонил голову на прощание, и мы стали пробираться сквозь строй его многочисленной охраны.
   Оставшиеся деньги я поменял у ростовщика на динары. Наш дальнейший путь к Каракоруму совпадал с Великим Шелковым Путем, и пролегал через Багдад, Рей, Бухару и Самарканд. Мы пристали к большому китайскому каравану, который возвращался с товарами домой. Провизии у нас имелось достаточно, воду набирали в каждом городе и частых поначалу поселениях, но в Средней Азии Путь пролегал главным образом по пустыням и плато, поэтому вода представляла собой ценность даже для скаредных купцов. До Каракумов мы добрались, экономя на всем, что только возможно. Здесь нам изредка попадались оазисы, где мы пополняли запасы воды. Но однажды, когда наш караван значительно отдалился от очередного поселения, а следующее ожидалось только через сутки, на нас напали.
   Наступали сумерки. Матовой желтизны барханы приняли бронзово-коричневый оттенок и с каждой минутой становились все темнее. Солнце погружалось за горизонт, растягивая и без того длинные тени от редкой растительности и разбросанных тут и там глиняных камней. Днем пустыня была словно безжизненна, все, что нам попадалось, это безобидные жуки, грызуны, стада антилоп, а в небе, высматривая добычу, парили хищные птицы. Но с наступлением прохладного вечера проснулись рептилии, и каравану пришлось поостеречься нескольких змей, которые чуть было не попали под ноги верблюдам. Ящерицы не представляли опасности, а вот большие ядовитые пауки могли в прямом смысле отравить чью-нибудь жизнь. Чем ближе была ночь, тем опаснее становилось продвижение.
   Караванщики разожгли костры и принялись готовить ужин. Вооруженная охрана протянулась вокруг небольшого лагеря. Частые набеги разбойников исключением не были даже в пустыне. Когда все принялись за фрукты, рис, горячее мясо и виноградную водку, настоянную на анисе, животные забеспокоились, а Урей на моей груди задрожал, предупреждая об угрозе.
   Сидевшие у костров люди отложили еду и под руководством предводителя стали готовиться к нежданным гостям. Они доставали оружие и зажигали еще больше факелов. По всем признакам животные учуяли какого-то крупного хищника, но никто ничего не мог разглядеть в ночи, ибо тьма стояла такая, хоть глаз выколи. Я немного вытащил Вандервил из ножен - лезвие ее слабо светилось.
   Напряжение нарастало, но животные вдруг успокоились. Караванщики еще какое-то время осматривались, но ничего не заметив, принялись за прерванную трапезу. Меня не покидала мысль, что все происшедшее только проверка, тем более что привыкший ко мне Селим не стал бы так пугаться, даже если на нас захотело бы напасть столько хищников, сколько песчинок вокруг. Но это были не песчинки, а нечто совершенно иное, ибо, когда послышались сдавленные крики часовых, верблюды и кони оставались спокойными. Все вскочили, держась за оружие и всматриваясь во мрак.
   В темноте, за пределами света костров, вспыхнули сотни пар красных огоньков, после чего мы увидели, как в нашу сторону движутся какие-то тени. Образовав кольцо вокруг совершенно спокойных животных, мы выставили вперед копья, мечи и палаши, напряженно вглядываясь во тьму. За нами на тюках с товарами заняли позицию лучники.
   Все пребывали в страхе. Вьючные животные молчаливо указывали на то, что эти тени - не простые хищники, и мы готовились их достойно встретить.
   Я вытащил Вандервил. Серебряный клинок светился в темноте призрачным светом, издавая тревожный звон. Попытавшись повлиять на серые тени, и не ощутив никакого отклика, я пережил те же чувства, какие обуревали людей рядом со мной.
   Напряжение нарастало, но нападения не происходило. Стояла полная тишина, ни воя, ни крика. Глава каравана полушепотом отдавал приказы охране, пытаясь расставить людей, как можно плотнее друг к другу. И тут из целого сонмища серых теней на свет выскочила одна и остановилась в нескольких шагах от меня, напротив перепуганных караванщиков. С виду это был самый настоящий волк. Но только с виду. Огромное тело с полными лютой злобы и ненависти колючими глазами, изготовилось для прыжка.
   - Разомкнитесь! - крикнул я караванщикам. - Не стойте слишком тесно!
   Мои слова возымели действие и развеяли гнетущую тишину. Наконец, люди вышли из транса, стрелки натянули луки.
   Волк, точнее то существо, которое было на него похоже, прыгнул прямо на мечи. Кровь брызнула во все стороны, и его, бездыханного, с глубокими ранами по всему телу, отбросили подальше, ожидая повторной атаки.
   Но что это?! Мертвый волк зашевелился и с рычанием поднялся на все четыре лапы. Ни следа от ран!
   Чтобы как-то подбодрить людей и отвлечь внимание бессмертной твари на себя, я выкрикнул по-китайски:
   - Эй, ты, собачье отродье! Отведай теперь моего меча!
   Оборотень, а это был именно он, повернул голову в мою сторону и уставился на пылающую Вандервил. В это время несколько стрел вонзились в его грудь, но он даже не шелохнулся, зато в моей голове оформилась чуждая мысль:
   - Что может сделать твой меч против нас? Ты один, остальные не в счет, - уши волка прижались к голове. - Если хочешь, чтобы твои спутники выжили, бросай оружие и иди к нам.
   - А что ты знаешь об оружии? - ответил я, подумав про Урей, спрятанный на моей груди. Он уловил мою мысль, но по незнанию не придал ей должного значения. Видимо, тот, кто натравил оборотней на нас, забыл, а, вернее всего, не стал предупреждать их об имеющейся у меня мощи.
   - Ты останешься жить, - повторил волк. - Об остальных не заботься.
   Не очень-то я ему верил.
   - Ты просто глупый пес, - ответил я, распахивая камзол и вытаскивая амулет. - Поэтому ты умрешь совсем...
   Нестерпимо яркий и тонкий луч света короткой вспышкой прорезал пространство между нами. Мгновение, и серый, но уже пепельный силуэт медленно рассыпался в прах. Это послужило сигналом к атаке. Вокруг кольца разразилось настоящее сражение, которое помешало людям по-настоящему удивиться моему оружию. Даже с разумным и стоящим целой армии амулетом я все-таки был один.
   Меня уже давно не покидало чувство, что я под колпаком. Оно впервые возникло в замке у Гвидиона, если не раньше, а теперь лишь укреплялось с каждым днем. Куда бы я ни поворачивался, чьи-то незримые глаза словно буравили мне спину, и, мне кажется, я догадывался, чьи. Все это время враг проверял мою силу, и нападение оборотней только укрепило мою уверенность.
   Я боялся за себя, я был уязвим, ибо меня раскрыли. Раскрыли, когда я совсем бессилен, хотя и мог справиться с целой армией. Я даже не имел возможности позвать на помощь, ибо враг мой был искусен и умел хорошо таиться, а друзья не смели нарушать мое одиночество, заботясь о сохранении уже давно раскрытой тайны.
   Странно, что амулет действовал - я ожидал худшего. На сей раз мой враг не стал усыплять амулет, как он это сделал, когда я был захвачен "бородатым" бароном. Видимо, он всеми силами пытается запутать меня и посеять сомнения, но ему это не удалось. Со мной ему такое никогда не удавалось, но я все равно плясал под его дудку. Что же, сдается мне, что моя пляска продлится недолго...
   Урей разил без промаха. Целые полчища оборотней превращались в пепел, а их числу все не было предела - мой закадычный враг имел потрясающую силу! Вблизи я орудовал Вандервил. Священные кинжалы Сервинг и Лурвинг носились из конца в конец по лагерю, сея смерть. От моего оружия оборотням не было спасения. Дальние подступы ко мне охранял Урей.
   Я приказал амулету следить за тем, как идут дела у остальных. Если кому-то становилось невмоготу, то из Урея по только ему одному известному направлению били угловатые молнии. Я не сомневался, что они достигали своей цели. Пока что мы успешно сдерживали оборотней, не давая им приблизиться к животным. Для меня это было особенно важно, ибо среди них был Селим. О Поле я тоже не забывал.
   Несмотря на все мои старания, среди людей уже появились первые потери. Хорошо, что на нас напали оборотни, а не мантикоры или грифоны. Тогда жертв с нашей стороны было бы гораздо больше. Ударами своих мечей караванщики лишь на короткое время выводили тварей из строя. Но и это неплохо - хоть какая-то передышка для меня перед тем, как окончательно завершить начатое.
   Я рубил и резал, пронзал и кромсал. Бледно-синеватый блеск Вандервил уже не различался под налипшей к ней кровью. Урей на моей груди сверкал ярко-красной звездой. В эту пору я был похож на демоническое божество из полузабытых легенд, и если подумать, так и оно было. Вокруг меня вздымался целый вал изувеченных волчьих тел, а пепел доходил уже до щиколоток. Оборотни стали избегать меня, но я находил их сам, а от Урея не скроешься.
   Люди выбились из сил, но и число тварей значительно приуменьшилось. Сражение подходило к своему завершению. После еще нескольких бесплодных атак, оставшиеся серые тени так же неуловимо исчезли, как и появились.
   Все, кто сражался, обессиленные, повалились у прогорающих костров. Я выпил целый бурдюк воды, но тут ко мне подошел Поль.
   - Ты хорошо дрался, - похвалил он.
   - Я старался, паж.
   - Смотри, что с волками, - он показал на лежащие повсюду тела.
   Убитые мною оборотни стали медленно превращаться в людей: тела уменьшались, с них на землю скатывались клочки выпадающей шерсти, лапы удлинялись и утолщались, превращаясь в руки и ноги.
   Я дал приказ Урею, и пространство вокруг наполнилось вспышками. На месте новоявленных человеческих трупов не осталось ничего, кроме пепла. Частые здесь песчаные бури быстро скроют следы невиданного боя, а вездесущий запах паленого мяса бесследно развеет жаркий утренний ветерок...
  

20

  

"Всему свой час, и время всякому делу под небесами:

Время родиться и время умирать,

Время насаждать и время вырывать насажденья,

Время убивать и время исцелять,

Время разрушать и время строить,

Время плакать и время смеяться,

Время рыданью и время пляске,

Время разбрасывать камни и время складывать камни,

Время обнимать и время избегать объятий,

Время отыскивать и время дать потеряться,

Время хранить и время тратить,

Время рвать и время сшивать,

Время молчать и время говорить,

Время любить и время ненавидеть,

Время войне и время миру".

"Экклезиаст".

  
   Я очень утомился после боя, поэтому сразу лег на мягкую подстилку, постеленную прямо на песок, и уснул. Однако утром меня ждал такое, чего я никак не мог ожидать. Как только я поднял голову с мягкого тюка, то увидел посветлевшее на востоке небо и трех пузатых стариков на его фоне. В одном из них я узнал предводителя каравана, двое других, должно быть, являлись его помощниками... я не особенно вдавался в иерархию. Они сидели рядом со мной и Полем, но смотрели только на меня. Возможно, от их пристального взгляда я и проснулся.
   - Что вам нужно? - поинтересовался я по-китайски.
   - Я хочу отблагодарить вас, господин молний, - ответил предводитель и окрест повел рукой. Только теперь я заметил, что вокруг стопками лежит множество тюков с дорогими товарами. Караванщик дарил мне немалую часть своего имущества, которое стоило приличного состояния.
   - Нет-нет, - замахал я руками, откинул кусок ткани, которым укрылся ночью, и встал. Ночь в пустыне как обычно была холодной, а утро и того хуже.
   - Спасибо, конечно, но мне ни к чему такие подарки, - пояснил я.
   Караванщики тоже поднялись. Их грузным телам на это потребовалось больше времени.
   - Но почему? - только и мог вымолвить предводитель. Взгляды остальных стариков выражали не меньшее удивление. Они впервые в жизни видели такого глупца.
   - Не нужно и все, - подвел итог я, не став вдаваться в подробности, и укутался в ткань, которой укрывался ночью от холода. - Но если бы у вас были женщины...
   Пухлых губ предводителя коснулась улыбка.
   - У нас есть женщины, господин молний, - сообщил он.
   Я был удивлен. За все время, что мы пробыли в караване, я не заметил ни одной. Не потому ли, что они внешне ни чем не отличались от мужчин? Такая перспектива меня не радовала, а оказаться наедине с настоящей женщиной очень хотелось. Последний раз мне посчастливилось оказаться в женских объятиях еще во Франции по дороге к Марселю...
   Мне не хотелось оскорбить предводителя отказом, я и не думал отказывать. Как говорят в Китае, скачущему на тигре трудно слезть.
   - Я с удовольствием посмотрю на них, - кивнул я.
   Меня проводили в центр каравана, где возвышалось несколько кибиток. Предводитель вошел в одну из них и через некоторое время вышел. Оставив меня у входа, караванщики удалились. Я стоял перед плотным матерчатым пологом и не решался войти. Женщины, сказали они? Какие у них могут быть женщины, если я не видел ни одной до этого?
   В конце концов, если не видел, значит, их хорошо скрывали. С этими мыслями я отдернул полог и вошел внутрь. Три фигуры поднялись мне навстречу, но в тусклом свете, пробивающемся через небольшое отверстие в куполе, я не мог различить, кто это был. Одна из фигур подняла руку, дернула за какой-то шнур, и отверстие немного увеличилось. Света стало чуть больше, и я смог рассмотреть все в подробностях.
   Две миниатюрные девушки-китаянки стояли передо мной, потупив взор. Это не означало скромности, таков был обычай. Они смотрели в глаза мужчине только, если он им прикажет. Мне же были нужны не их взгляды, а упругие, но податливые тела. Черные, аккуратно уложенные волосы, белая кожа, ярко-красные губы и экзотический разрез глаз, к которому я уже привык за время пребывания в караване. Но сейчас он возбуждал меня не хуже их стройных фигурок, даже не одетых, а раздетых в легкий прозрачный шелк.
   Так вот куда уходили немыслимые запасы воды! Своих наложниц караванщики содержали в удивительной чистоте и заботе. Я оценил щедрость предводителя - на такое сокровище я никак не мог рассчитывать.
   От девушек веяло ранимостью и легким запахом благовоний. До меня только теперь дошло, что я стою перед ними, укутанный в грязный кусок ткани. Я поспешил избавиться от него, но мне уже помогали. Умелые руки девушек бережно развернули ткань и сложили ее у входа. Меня с головы до ног обмыли прохладной водой из большого кувшина, затем ненавязчиво уложили на мягкий ковер прямо на полу. Я предпочитал не сопротивляться и делал все, что от меня требовалось.
   Они долгое время ласкали меня губами и пальцами и довели мое тело до такого состояния, что оно готово было без помощи Урея испускать молнии. Особо трепетно девушки отнеслись к известной части моего тела. У азиатов, в том числе у китайцев, размеры данного органа совсем скромные, поэтому я заметил нескрываемое любопытство во взглядах девушек. Но они старались сдерживать себя, чтобы не наброситься на меня и не получить все сполна.
   После долгих месяцев воздержания мне хватило совсем немного, чтобы исторгнуть из себя накопившееся нетерпение. Девушки осторожно вытерли меня шелком и продолжили ласки. Теперь излишнее напряжение покинуло мое тело, я чувствовал приятную истому в конечностях и сосредоточил все внимание на ощущениях. Наконец, одна из девушек решила, что настало время заняться мною всерьез, и с огромным трудом, не произнеся ни звука, села на меня сверху. Мне казалось, что я уперся ей в желудок, но она восприняла мое вторжение стойко, закусив губу. После пробных толчков она решила, что выдержит мое вторжение, и запрыгала на мне, словно всадница, с удивительной для ее миниатюрного тела резвостью.
   Я приближался к пику наслаждения, и непостижимым образом она это почувствовала. Девушка привстала, я выскользнул из нее и ощутил горячее дыхание другой наложницы. О, как же мне хотелось, чтобы это счастье продолжалось вечно!
   Когда все закончилось, я услышал шум просыпавшегося каравана.
   Переход до Каракорума больше ни разу не нарушался. Караванщики стали относиться ко мне с большим уважением, и я каждый вечер или утро проводил у наложниц, успев осчастливить их всех.
   Следуя по верхней дороге Великого Шелкового Пути и огибая Памир с севера, караван медленно дополз до Самарканда. Погостив денек в этом чудесном городе, мы направились к Кашгару. С виду эти промежуточные города ничем не отличались, да и изнутри тоже. Узкие улочки разделяли одноэтажные глиняные домики на окраине, не спеша переходя в двух-, а то и в трехэтажные каменные строения ближе к центру, где возвышались величественные дворцы, многочисленные мечети и здания медресе (12). Не было улицы, переулка или тесного закутка, где купцы и лавочники не предлагали бы в усладу самым прихотливым покупателям свои многочисленные и разнообразные товары. Сочные арбузы, божественные дыни, источающие одуряющий аромат, сладкую вяжущую хурму... Каких только еще овощей и фруктов здесь не было! Многочисленные шатры закусочных, чайхан и кофеен стояли на каждом углу, приглашая гостей на изумительные по вкусу блюда с чаем и шербетом.
   От торговцев съестным не отставали и те, кто торговал ювелирными украшениями, тканями и оружием. Разрезая тесноту уличной толпы, величественно вышагивали продавцы сувенирами и прочими безделушками. Желающих потратить деньги и здесь было не мало.
   Наш караван пересек Кашгар из конца в конец, пополнив запасы пищи и воды. Я тоже кое-что успел приобрести, пока не заметил, что мой еще порядком набитый золотом кошелек все же успел благополучно исчезнуть со своего насиженного места на поясе, оставив после себя аккуратно подрезанный ремешок. Впрочем, я особо не расстроился по поводу похищенных финансов - конец пути был уже не за горами. То есть, именно за горами, но не так далеко, как раньше.
   Выехав из Кашгара, нам пришлось расстаться с караваном на границе Памира и пустыни Такла-Макан. Я с болью в сердце обнаружил, что караванщики, с которыми я разделял трехнедельный путь через горы, пустыни и армию оборотней, очень привязались к нашей компании и расставались с нами со слезами на глазах. Испытывая ко мне уважение, смешанное почти с религиозным преклонением, теперь они не казались мне похожими на безбожного капитана "Надежды" и его команду. Караванщики-китайцы были буддистами, и я не противоречил их мировоззрению. Я произнес короткую напутственную речь, после чего мы покинули караван и направились на юг.
   Наш путь пролегал у подножия восточных оконечностей Памирских хребтов, граничащих с горной пустыней. Справа от нас, расталкивая низкорослые горы и упираясь сине-белым пиком в голубой небосвод, забрызганный редкими хлопьями облаков, возвышалась вершина горы Конгур. Ярко светило солнце, небо над головой было лазурно чистым, а пустыня рядом с нами пыталась убедить нас, что мы едем по раскаленной печи. Но никакого зноя не чувствовалось, мы даже изрядно продрогли от утреннего ветра. Солнце и пустыня в горах вовсе не означают жаркую погоду.
   В полдень мы миновали Памир, выехав к руслу пересохшей в это время года реки Тарим. Перед нами возвышались кряжистые отроги Гиндукуша. Стало пожарче, восточный ветер не желал прекращаться, и в нашу сторону дышала горячим сухим воздухом еще одна пустыня - Такла-Макан. Гиндукуш плавно перетек в отроги Каракорума, а пустыня оказалась заслоненной другим, не менее величественным хребтом Кунь-Лунь. Не так далеко на юго-западе вздымалась гора Чогори, словно попирая своей громадой высоту памирского Конгура.
   Наш путь лежал по ложу Тарим между Каракорумом и Кунь-Лунем. Теперь мы непрерывно поднимались, отчего с каждым часом становилось все холоднее и пустыннее. На смену пескам пришли каньоны желто-бурого песчаника, базальтовые отроги и кряжи. Залежи минералов выступали прямо на поверхность, кристаллы горного хрусталя и халцедона покрывали землю сверкающим ковром. Колючая красная пыль и секущие ветра стали нашими верными спутниками. Камни с редкими пучками зелени преграждали нам путь. Изредка попадались небольшие стада яков. До цели осталось буквально три шага.
   - Рауль, а зачем мы едем в горы? - спросил Поль. Я оторвался от созерцания заброшенной горной тропы, и выбор безопасных участков предоставил Селиму.
   - Ответить тебе будет нетрудно... - Я задумался на мгновение. - Нам нужно попасть в одну пещеру.
   - Понятно, - паж как будто был не удовлетворен ответом. - А сколько еще до пещеры?
   - Совсем немного. К полудню будем там.
   - Она глубокая?
   - Не очень, - ответил я, - но замаскированная...
   - Смотри!
   Поль показывал вперед.
   На высокой скале, которая лежала на краю обрыва, стояла фигура в черной хламиде. Человек, или кто бы он ни был, вытянул руку в черных перчатках вперед, призывая остановиться.
   - Тот ли ты, кто должен рано или поздно здесь проехать? - спросило меня существо, ибо я не смог сразу определить, мужчина это или женщина.
   - Рано или поздно здесь многие проедут, - ответил я.
   - Зачем с тобою этот мальчик? - существо показало на Поля.
   - Какое тебе дело! - возмутился я. - И кто ты?
   - Я призвана помочь советом одному путнику, которого должна здесь встретить.
   Значит, существо женского пола, но я ему не верил в большом, нет смысла верить и в малом.
   - И каков же твой совет? - спросил я, направив коня прямо к камню.
   - Я не до конца уверена в тебе, - уклонилась она, - хотя по времени ты должен быть тем, кто мне нужен.
   - Так уверься, или тебе что-то мешает?
   - Я так и сделаю...
   С этими словами существо поклонилось и взметнуло руки. Внезапно они удлинились до невероятных размеров и выхватили сидящего передо мной Поля прямо из седла. Перенеся его высоко по воздуху, существо прислонило мальчика к сосне, росшей позади скалы, словно из пропасти. Сухие ветки дерева мигом опутали пажа, пригвоздив его к стволу. Руки существа приняли прежние размеры. Оно все так же стояло на камне и в полном молчании ожидало моего ответа на свою дерзкую выходку. Снова проверка, я был взбешен. Если это правда, то она добилась своего. Я выхватил Вандервил и попытался подрубить ей ноги. Я уже знал, что это была Кхени - местное кровавое божество.
   Пылающий клинок, не дойдя несколько дюймов до существа, замедлился, словно погрузился в воду, а затем и вовсе замер. Я мог двигать им только в обратном направлении.
   Я попробовал достать существо еще раз и еще, но итог неизменно оказывался прежним. Кхени глухо захихикала. Тогда я решил воспользоваться кинжалами. Сервинг и Лурвинг оказались в воздухе, но не желали нападать. Кончики их клинков, словно носы гончих, что пытаются взять след, подрагивали и ходили из стороны в сторону, но безуспешно - Кхени они не видели.
   - Неужели, я ошиблась, - спросила она саму себя, - и передо мной не тот, кто нужен?
   - Я и не говорил, что я тот самый, - молвил я и повесил кинжалы на место. - Я не тот, кто тебе нужен. Отпусти мальчишку, и мы пойдем своей дорогой.
   - Так нельзя, - сказала она, - у меня все еще есть кое-какие мысли насчет тебя.
   - Засунь ты их себе в одно место, - крикнул я и стал объезжать скалу, надеясь найти путь к дереву.
   Вот сейчас оставлю мальчишку ей, будет тогда мой враг посрамлен! Но ни к чему это, я и так весь в его власти, а мои возможные поползновения никакой пользы не принесут. Что толку трепыхаться, как птичка в силках...
   Поль таращился испуганными глазами то на существо, то на меня. А я так хотел его оставить на попечение Гвидиона! И не смог...
   Я кое-как подобрался к дереву, в результате чего Селим оказался на узком уступе межу глубоким каньоном и скалой. Когда я взмахнул мечом, чтобы подрубить ветки, опутавшие Поля с ног до головы, неведомая сила подняла меня вместе с конем в воздух и довольно грубо перенесла обратно к подножию скалы перед Кхени. Вновь раздался смешок, показавшийся мне на этот раз отвратительным.
   - Ну все, ты сама виновата! - воскликнул я, и достал Урей.
   Разряд ударил по существу и...
   Но это мне только показалось. На самом деле молния даже не прикоснулась к черной фигуре. Долетев до существа, она расщепилась на множество светящихся нитей, которые обогнули его и собрались вновь в молнию, но уже позади Кхени. Она стояла на камне, как ни в чем не бывало.
   Что за черт?! Молнии полетели сплошным потоком, но существу они не принесли никакого вреда, и только верхушка сосны, которая пленила Поля, подозрительно дымилась.
   - Довольно, - произнесла Кхени, подняв руку, - я убедилась, что передо мной именно тот, кто нужен.
   Не дав мне ответить, она протянула руки к дереву и вскоре освобожденный, но дрожащий парнишка оказался вновь в седле передо мной.
   Божество поклонилось и произнесло:
   - Приветствую тебя, Джехути! Да будешь ты жив, здоров и могуч!
   Это была всего лишь безобидная проверка, а что же дальше? Я решил вести себя учтиво, забыв на время об унизительном происшествии:
   - Тебе того же, Кхени.
   - О, ты знаешь мое имя! - воскликнула она красивым женским голосом, - но это не важно. Время идет...
   - Кто тебя послал? - вновь спросил я, не надеясь на ответ.
   - У меня мало времени, - казалось, она не замечает меня, - слушай.
   - Такова моя судьба, - проворчал я. - Может, твои слова и пригодятся мне...
   - В пещере тебя ждет враг...
   - Как?! - я сделал вид, что потрясен услышанным. - Какой враг? И откуда ты знаешь о пещере?
   - Не имеет значение, откуда я знаю о пещере, - ответила Кхени. Свое лицо она, видимо, не собиралась показывать, но я имел представление о его уродстве.
   - Я лишь хотела тебя предупредить, - молвила она. - А теперь прощай.
   Кхени поклонилась и исчезла. Остался только голый камень и тлеющая корявая сосна.
   Ничего нового я не услышал. По всему видно, мой враг начал догадываться, что я кое-что подозреваю, поэтому он решился открыть мне часть правды. Наверное, он полагал, что я ни при каких обстоятельствах не стану отступать, но я в любом случае отступать не собирался, даже не видел такой возможности. Нет, я мог бы остаться в замке Гвидиона и сидеть в нем достаточно долго. Пока моему врагу не надоело бы ждать. И что с того, разве это выход? В лучшем случае я пострадал бы один, а в худшем таких несчастных оказалось бы много.
   Могла быть и дополнительная причина для того, чтобы частично открыться передо мной. Он захотел проверить мои способности, чтобы окончательно удостовериться в том, что из меня получится слабый противник. Именно поэтому он вынудил меня применить все возможное оружие. Да, мой враг только однажды ошибся, но на сей раз он не намерен поступать опрометчиво.
   Невероятная мысль, которой я чуть было не поделился тогда с Гвидионом, неуклонно воплощалась в реальность, а я ничего не мог поделать, ибо выдать себя - значит, навлечь неминуемую расправу. Я чувствовал постоянный, но незримый взгляд, который жег меня, вызывая потоки холодного пота между лопатками. Но при всем том я питал слабую надежду, что в пещере успею вновь обрести свою силу, и тогда мне уже никто не страшен.
   Чтобы оставить себе немного времени для раздумий я объявил короткий привал. Запас провизии подходил к концу, но подкрепиться нам все же не мешало. Покуда мы ели, я думал о том, что пещера теперь стала очень опасной для меня. Опасной и желанной. Еще никогда я так сильно не мечтал там оказаться, даже в замке Гвидиона, когда страдал от безделья и тоски.
   "Может подбросить монетку?" - усмехнулся я, уминая черствую лепешку и запивая ее кумысом. Поль вопросительно глянул на меня.
   - Задали мне задачку, - проворчал я, придя к решению, что спущусь в пещеру, чем бы мне это не грозило. Впрочем, решение было принято давно.
   Высоко в небе кружил коршун. Солнце мешало разглядеть все подробности его изящного полета, но и теперь я не испытывал зависти. Почему люди завидуют птицам? Они не знают, что птицы завидуют людям еще сильнее...
   Мы приблизились к заветному гроту, оказавшемуся истоком реки, по пересохшему руслу которой все это время осторожно ступал Селим. Спешились.
   - Дальше я пойду один, - произнес я. Пытаясь не встречаться глазами с Полем, я проверил, хорошо ли вытаскивается Вандервил из ножен.
   - Ты бросишь меня здесь? - тихо спросил он.
   - Это ненадолго, - мне хотелось быть искренним. - Если все удастся, то я выйду, не пройдет и часа. Если нет...
   Я замолчал, глядя в его светло-голубые глаза. Вот ведь незадача! Мальчишка мне стал, словно родной, а я бросаю его посреди пустыни. Такое же чувство я испытывал, навсегда расставаясь со своим братом Амоном. И вот теперь все повторяется.
   - Если в течение часа я не вернусь, садись на Селима и скачи до Антиохии. Оттуда плыви во Францию.
   Следующие слова я произнес, мысленно отвешивая себе пощечины:
   - Если не будет хватать денег, обменяй его на другого коня, похуже. Вырученные деньги потрать так, чтобы тебе хватило.
   - У меня сегодня день рождения...
   - Да, братец, а я и забыл, - я задумался на мгновение. - Если все получится, то тебя ждет лучший подарок.
   Я обнял его. Из моих глаз текли слезы стыда, я прошептал:
   - Ты ведь никогда не простишь меня...
   Когда-то я был учителем учителей, но все знания мира не могли мне помочь - за все нужно платить цену, сообразную с поступками. Но я никогда серьезно ни в чем не раскаивался, жалел, но не раскаивался, и мой враг знал это.
   - Как ты думаешь, - спросил я, - могу я надеяться на удачу?
   Паж хотел что-то сказать, но передумал, опустил голову и потер переносицу знакомым жестом.
   - С тобой мое благословение! - молвил я, отступая в тень пещеры. В его глазах больше не было печали, только воля и решимость.
   - Будь здоров! - крикнул я и прошептал про себя:
   - Жди моего возвращения, братишка, я ни за что не оставлю тебя одного...
   Мне осталось только развернуться и ступить во тьму.
  
   Я спускался в грот, очистив голову от мыслей. Мой мозг испытывал какую-то необычную, но присущую мне радость от одиночества, сердце же разрывало грудь. Стояла тишина, которую изредка нарушали падающие где-то капли. Чем глубже я спускался, тем холоднее становилось. Мне вспомнилось подземелье замка Гвидиона, в котором он воскрешал мертвецов. А ведь это было совсем недавно...
   В правой руке я держал пылающую призрачным светом Вандервил, в левой - огненный Урей, кинжалы летели по обе стороны от меня на уровне головы. Пока мне не ясно было, где именно таилась опасность. Свечение Вандервил ничего не проясняло. Она могла светиться просто потому, что где-то внизу есть источник живой воды, который сам по себе настораживал меч.
   Так оно и есть. Маленькое подземное озеро, заключенное в небольшую аккуратную чашу, струило свет, схожий со светом клинка, только сильнее. После того, как река пересыхала, обычное озеро под действием особых минералов, присущих только этому месту, превращалось в кладезь чудесной воды. Но скоро иссякшие источники пробудятся, побегут, набираясь сил, и заставят озеро подниматься все выше и выше, пока оно не выплеснется в мир потоком заурядной влаги.
   В пещере никого не оказалось, да и вездесущий взгляд перестал ощущаться. Где я? На пороге вечности или в готовой захлопнуться пасти чудовища?
   Я вложил шпагу в ножны и нагнулся над краем озера, всматриваясь в искристую глубину. Урей тянулся к ней, увлекая мою руку. Сдается мне, амулету надоело обременять себя чужой мощью.
   Я стал медленно опускать его в воду.
   Не успел я это сделать, как раздался скрипучий смех, и старческий голос произнес:
   - Не трудись, слабый Архонт, волей Амона ты мой!
   Меня отбросило от воды и ударило о бугристую стену. Я провалился во тьму, сопровождаемый треском собственных костей...
  
   Мальчик долго стоял в ожидании. За все это время ни тени чувств не отразилось на его лице. Казалось даже, что он совсем не моргал, всматриваясь во мрак пещеры. Прошло около получаса, когда из глубины донесся рокот обвала, но вскоре все стихло. Мальчик как будто пробудился, странно улыбнулся - одними губами - и повернулся к коню. В тот же миг некая едва уловимая тень появилась из тьмы пещеры и устремилась в небо...
   Не переставая тоскливо ржать, Селим с опаской смотрел на темный и страшный провал. Мальчик притронулся к коню, тот вдруг встал на дыбы, затряс головой, издав короткое хриплое ржание, но тут же успокоился и опустил голову к земле.
   Мальчик резво вскочил в седло и бросил последний взгляд на пещеру. Солнце коснулось его белоснежной шевелюры, которая вдруг стала похожа на сверкающую корону.
   - Да, Джехути, ты знал, - зловеще улыбнулся он. - Это был лучший подарок для твоего любимого брата. Наконец-то ты поплатишься за свое предательство...
   Маленький всадник, словно тень, промчался вниз по высохшему руслу Тарим и на полном скаку врезался в нагромождение упавших с обрыва камней. Раздался треск, поднялась красная пыль, но после того, как она рассеялась, никаких следов ни всадника, ни коня здесь не было и в помине...
  

21

  

"Прислушайся же, о человек, к мудрости магии.

Прислушайся к знанию забытых сил.

Давным-давно, во времена первых людей

Началась война между тьмой и светом".

Гермес Трисмегист.

  
   На самом дне Мироздания, под лабиринтами Инферно, притаился Чертог Отдохновения. Каменные стены и пол, вечно горящий факел и рваный туман вместо потолка существовали уже тогда, когда только начал рождаться замысел о создании живых тварей. Чертог, возведенный Амоном почти сразу после своего рождения, оставался любимым местом отдыха Архонта. Он время от времени прятался здесь от мира в непроницаемой пустоте. Ложился на покрытую толстой шерстяной материей каменную плиту (деревянная лежанка появилась гораздо позже) и подолгу оставался неподвижен. К его неудовольствию он не мог смотреть вверх, ибо запредельная тьма на месте потолка не поддавалась его власти. Но и запечатать помещение полностью, чтобы не видеть ее, он не решался - страшился оказаться в замкнутом пространстве, точно в ловушке. И чтобы как-то оградить себя от тьмы вечности он лишь слегка прикрыл ее туманом.
   Ничем не нарушаемая тишина царила здесь, и даже факел не мог нарушить ее редким потрескиванием. Тысячи, миллионы и биллионы лет не доносились сюда звуки мира, не долетало ни пения птиц, ни шума бьющихся о камни волн, ни шороха летящих в пространстве планет, ни грохота взрывающихся звезд. Лишь только тишина, покой, и мерное пламя факела беспечно плыли по нескончаемой реке времени, и так продолжалось бы вечно, но однажды что-то вдруг неуловимо изменилось.
   Все осталось будто бы по-прежнему, и стены все те же, и тишина ничуть не нарушилась, и факел горел, и туман клубился... Но нет, туман уже не клубится, он замер, будто бы сила, которая приводила его в движение, иссякла. И факел... Издали ровное пламя таковым и осталось и отнюдь не потускнело, но при ближайшем рассмотрении оно не подавало признаков жизни. Больше не было едва уловимого подрагивания и еле заметного покачивания из стороны в сторону.
   Река времени иссякла.
   Каменную кладку Чертога потряс мощный удар, затем еще один и еще, но к счастью, ничего не потрескалось, не обрушилось, ибо строилось весьма добротно. Удары сыпались один за другим, стонало пространство, выла тьма, но Чертог был здесь ни при чем. Он, как и все во вселенной, являлся лишь свидетелем колоссальной битвы, что происходила неизмеримо далеко отсюда, но отзвуки ее ощущались всюду.
   Как долго продолжалась битва, сказать трудно, ибо измерить нечем, но однажды все закончилось. Не постепенно, а как-то вдруг, очередной удар... и застывшая тишина. Застывшая, потому что время так и не вернулось.
   Каменная дверь отворилась, и в Чертог ввалился Архонт. Изначально белые волосы и одежда оказались обожжены. Глаза Архонта светились, но постепенно потускнели. Он шаркающей походкой добрался до низкой деревянной лежанки и рухнул на нее боком. Подвернутая рука высвободилась и вытянулась неподвижно над полом, Архонт впал в забытье...
   Как долго Амон пребывал в одиночестве, неизвестно. Джехути появился в Чертоге незаметно, просто выступил из темноты угла. Он хотел навестить брата сразу по окончании Великой Битвы, и хотя время стояло на месте, а без его течения в Незавершенных мирах ничего не могло происходить, Хранитель не смог удержаться, чтобы не ознакомиться с причиненным Мирозданию уроном. Теперь же Джехути увидел истекающего кровью брата и замер. Боль и отчаяние пронзили его душу, но он не позволил им овладеть собой надолго. На этот раз это далось ему с большим трудом, нежели когда-либо прежде. Но Джехути не являлся ни человеком, ни даже божеством в привычном понимании, он был демоном, облеченным высшей властью Хранителя, и потому совершенно бесстрастно взирал из-под капюшона на страдающего брата, и только где-то внутри его существа пылал тлеющий огонек загнанных в глубь чувств.
   Он подошел к лежанке и опустился на колени. Осмотрел Амона и стал водить рукой над израненным телом. Живительный астральный ток устремился на брата и стал впитываться с удивительной быстротой. Джехути почувствовал, как бессознательная сущность брата начинает сама высасывать из него магическую силу, но не стал мешать. Старший брат никогда не видел младшего таким израненным и беспомощным. Жалость и сострадание поднялись в нем, и дополнительные силы изошли на Амона, который наконец-то стал приходить в себя.
   - О, Джехути, это ты, - прошептал он, открыв глаза.
   - Я, - ответил тот. - Как ты себя чувствуешь, брат?
   - Уже лучше, я думал, мне конец, когда пришел сюда... А как ты меня нашел? Никто не знает...
   - Кроме меня, - вставил Джехути. - Ты видишь тьму над головой?
   - Да.
   - Это тоже я.
   Амон попытался сесть, но без помощи брата у него ничего бы не получилось.
   - Теперь мне лучше, - с трудом произнес он. - Как Крон?
   - Его больше нет... - Джехути прервался на миг, - ты оказался сильнее.
   - Вот и славно, - Амон улыбнулся, потирая переносицу. - Теперь он и его прихвостни не будут мне... нам мешать.
   - Оставалась возможность договориться.
   - Ты знаешь, брат, как трудно было это осуществить. Мы не раз пытались, но от него постоянно приходилось ждать отказа...
   - Не в отказе дело, брат, - возразил Джехути. - Его незыблемые убеждения известны всем.
   - Тем более! Разве я плохо поступил, что избавил мир от Крона?!
   - Он был нашим братом. Чуждым, странным, - Джехути не стал упоминать о том, что в этом отношении он сам похож на Крона, - но мы дети одного отца, который устроил весь порядок. Каждый из нас по-своему вписывался в него...
   - Не будь наивным, Джехути, - рассмеялся Амон с плохо скрываемым презрением. - отцу наплевать на наши миры...
   - Это не наши миры.
   - ...и мы теперь можем делать все, что угодно!
   На этот раз Джехути потребовалось некоторое время, чтобы обдумать сказанное. Сейчас мироздание пребывало в безвременье, но у Архонтов и Великих Магов имелось свое время, присущее только им.
   - Думай, что говоришь, Амон, - наконец произнес он.
   - Я думал, брат, я очень много думал. И уже давно понял, что ты меня не поймешь, но это только по незнанию. Я расскажу тебе, открою тебе глаза, ведь ты же мой брат, мой лучший друг. Я знаю, что дорог тебе, поэтому ты выслушаешь меня... Джехути, ты слышишь меня? Не молчи!
   - Я слышу тебя, брат... Но как же Незавершенные миры, как же законы? А существа, брат, существа, которые там живут?! Мы должны думать о них!
   - Зачем о них думать? - отмахнулся он. - Перестань, Джехути. Я создал их... при твоей помощи, не стану отрицать...
   - Мы создали лишь тела, но не души.
   - А пользы-то от их недоразвитых душ? Если бы не тела... Но теперь они все равно принадлежат нам. Крон хотел наложить на них лапу, но я ему не позволил. Теперь мы хозяева!
   Джехути молчал, не веря в услышанное. Его брат несет такую околесицу. Это невозможно! Что-то с ним произошло во время битвы, думал Хранитель, и теперь потребуется время, чтобы все вернулось на круги своя.
   - Представь себе, что теперь не надо никого бояться, опасаться, что кто-то нанесет тебе удар в спину. Крона больше нет, теперь он лишь пыль. А мы с тобой разделим власть, только ты и я, Джехути!
   - Опомнись, брат! - воскликнул Джехути, отпрянув. - Что ты несешь?!
   Амон встал с лежанки, глаза его сияли огнем.
   - А что?! Ты думаешь, я повредился умом во время битвы... этого поединочка? Я не сумасшедший, Джехути! - вскричал он. - Уже бесчисленные годы я только и занимаюсь тем, что выращиваю никчемных существ, которые мне в подметки не годятся. Мало того, их постоянно нужно опекать, следить за ними, ухаживать и после таких трудов приходится смотреть, как самые лучшие из них уходят к отцу, неизвестно куда, а мне приходится нянчиться с отребьем.
   - Ты с ума сошел! - Джехути отступил на шаг.
   - Я хочу, чтобы они стремились ко мне, были со мной, а не с Ним! - пожаловался Амон. - А они только и думают, что о нашем отце, а про меня даже не знают... Джехути, представь себе: про нас никто не знает, мы... черви! Разве тебе не обидно, брат?
   Амон сделал шаг навстречу. Джехути отступил.
   - Мы ведь столько делаем для них, и после всего они предают нас, - холодная ярость появилась в голосе Амона, он не сводил с брата пылающий гневом взгляд, - эти никчемные существа, эти твари бросают нас здесь, в этом гнезде, в этой клоаке! Как я их всех ненавижу!!!
   - Ты не можешь так говорить, ты - лучший из нас!
   - Да, я самый лучший! - воскликнул Амон. - Поэтому они мне должны поклоняться, меня уважать, и я научу их этому. А если кто либо из Великих попытается помешать мне, то его ждет такой же конец, что и Крона.
   - Я не позволю, брат, - тихо изрек Джехути. - У тебя еще есть время одуматься...
   Амон расхохотался. Смех его был столь разрушителен, что даже небывало прочная кладка Чертога стала покрываться трещинами.
   - Я все равно хотел уничтожить тебя рано или поздно, - прогрохотал Амон изменившимся голосом, - но ты узнал о моем тайном убежище. Что ж, значит, придется заняться тобою прямо сейчас!
   В руке Архонта появилась его традиционное оружие - тончайшая пика, закаленная в магической звезде. Он направил ее в сторону Джехути.
   - Остановись, брат, одумайся! - воскликнул тот, но луч света из пики уже прорезал полумрак Чертога и устремился к нему. Достигнув черной фигуры, луч словно подцепил ее, поднял над полом и ударил о заднюю стену с невероятной силой, отчего та закачалась.
   - Поднимайся, отцовский прихвостень, мне не хочется убивать тебя сразу, - провещал Амон. - А Урей не поможет против меня... Да, забыл сказать, у тебя еще есть время одуматься!
   Он захохотал.
   - Воистину так... - проворчал, поднимаясь, Джехути. - Я думал, ты пошутил, братец, а ты, оказывается, серьезно...
   Ни былой теплоты к брату, ни надежды на хороший исход в его голосе уже не ощущалось. Амон вновь нацелил пику на брата, вновь мелькнул луч света, но не успел он коснуться Джехути, как погас с тихим шипением.
   - Сейчас ты как никогда слаб, Амон, - холодно заметил Хранитель, - и тех сил, которые я пожертвовал на твое восстановление, тебе не хватит, чтобы поразить меня.
   С этими словами он снял капюшон и устремил смертоносный взгляд на Амона.
   - Нет! - вскричал тот, пытаясь прикрыть глаза руками.
   - Да. Ты не сможешь бороться с этим, брат. Мне очень жаль...
   Спустя некоторое время Хранитель вновь надел капюшон и подошел к немощному неразумному существу. Амон лежал на полу, бессмысленно вытаращив глаза. Джехути взял его на руки и бережно опустил на лежанку.
   - Прости меня, - прошептал он и возвел очи. Даже теперь пространство под капюшоном Джехути оставалось черным. - Мы все захотим помочь тебе, но не сможем. Поэтому твоим пристанищем станет Солнце, ведь ты его так любил...
   По желанию Хранителя река времени вновь потекла по Незавершенным мирам. Вскоре он сообщил Великим о постигшем их всеобщем несчастье...
  
   Двенадцать тысяч лет спустя.
   Мощный астральный удар Амона сокрушил ненадежную защиту Джехути и поверг его в беспамятство, но перед этим, словно предугадав события, Архонт успел отщепить от себя небольшую частицу и оттолкнуть ее как можно дальше. Душа Рауля вылетела из подземного зала в темный проход как раз в то мгновение, когда Джехути был сражен, и поспешила к выходу, дабы исполнить его последнюю волю.
   Рауль понимал, что выбран не случайно. Чтобы незаметно проскользнуть мимо неусыпного ока Амона и добраться до Гвидиона без осложнений, ему должны помочь не только знания, полученные им во время пробуждения Джехути, но и то, что совсем недавно он жил самостоятельной жизнью. Прочие воплощенные некогда частицы Архонта, получили те же знания, но они уже настолько срослись с духом Джехути, что давно потеряли собственную личность. К тому же, Рауль был родом из тех мест, куда надлежит добраться, и это давало ему дополнительные преимущества. Таков замысел Джехути, так тому и быть.
   Рауль быстро летел вверх по проходу, но не чувствовал усталости, ибо душе незнакомы нужды тела. Она могла перемещаться куда угодно, не боясь устать или сломать ногу; смотреть в любую сторону, не думая о том, свернет ли при этом шею; чувствовать жар и холод, сухость и сырость, не опасаясь, что это может повредить. Ей не чужда даже боль, но не сама боль, а интуитивное ощущение боли, знание того, когда и как должно быть больно.
   Все магические силы, которые в час расплаты имелись у Джехути, он собрал воедино и вложил в душу Рауля. На неуязвимость ей рассчитывать не приходилось. Архонт надеялся лишь, что магия, затуманив видение Амона, поможет Раулю остаться незамеченным, когда придет время. И оно близилось. Выход из пещеры сиял ярким дневным светом, когда Рауль почувствовал панический страх. Он увидел Архонта, который смог умело притвориться несчастным мальчиком. Рауль остановился, не в силах сдвинуться с места. Амон смотрел прямо на него, но ничего не предпринимал. Если бы мог, Рауль вздохнул бы с облегчением, ибо Архонт хотя и смотрел прямо на него, но не замечал. Рауль решил затаиться и подождать, когда Амон отвернется от пещеры. Сколько бы еще мучилась душа, терзаемая страхом, неизвестно, но Амон не заставил ждать ее слишком долго. Он улыбнулся собственной победе над Джехути и повернулся к Селиму. В этот миг Рауль вылетел из пещеры и устремился ввысь.
   Он летел в сторону Франции, и первое время думал лишь о том, как Джехути мог позволить так с собой обойтись. Как мальчишке, пусть с Амоном внутри, удалось обвести бывшего Хранителя вокруг пальца? Кто мог такое предположить? Горе невосполнимой утраты переполняло Рауля, на ум ничего дельного не приходило.
   Рауль не стал слишком вдаваться в подробности, которые его мало касались, и просто летел над миром. Царящая повсюду красота не могла отвлечь его от грустных мыслей, но успокаивала и восхищала. Никогда еще он не видел таких ярких сочных красок, не слышал таких дивных чарующих мелодий, льющихся прямо с неба. Он летел над горными вершинами, чье хладное величие подминало под себя все людские достижения. Сверкающие снега и равнины расстилались ковром, маня и призывая остаться здесь навсегда. Рауль чувствовал холод, но не испытывал его, горный ветер дул ему навстречу, но не мог замедлить стремительный полет. Душа, точно на морской волне, взметалась над ветром и сквозь него, и казалось, ничто в целом свете не могло ее остановить.
   Горы остались позади, внизу заискрила золотом пустыня. Яркие миражи вспыхивали тут и там, но они не пытались обмануть людей внизу, ибо предназначались только астральным обитателям и потому играли красками, сверкали и переливались дивными картинами. Иногда на пороге смерти от обезвоживания, находясь на пределе своих возможностей, редкий путник увидит такой мираж, и если выживет, расскажет о нем благодарным слушателям. Сейчас пустыня обернулась из бесплодной земли удивительным местом, настоящим раем, где чистая душа, не испытывающая никаких нужд, может только наслаждаться.
   Рауль летел долго. Вот и пустыня осталась позади. Часто ему попадались астральные существа, но как Рауль не старался, не мог обратить их внимание на себя. Они его не замечали. Пролетая над городами и селеньями, над полями и реками, наблюдая за обремененной заботами жизнью людей, за их мельтешением внизу, он мечтал встретить кого-нибудь, кто его заметит. Надежда со временем сменилась разочарованием, но долг, который он обязан выполнить, гнал его вперед, а неописуемая красота вокруг затмевала острое чувство одиночества.
   На горизонте заиндевела полоска моря, но в этом миг полет Рауля неожиданно прервался. Ничто не предвещало неприятностей, он благополучно избег взгляда Амона, с честью одерживал победу за победой над желанием остановиться и разглядеть повнимательнее все необычное, что ему встречалось на пути. А тут вдруг ни с того ни с сего его полет замедлился и вскоре совсем прекратился, так что Рауль остался неподвижно висеть между небом и землей, с содроганием ожидая своей участи. Как не пытался он сдвинуться с места, но ничего не получалось, словно он мягко влип во что-то вязкое, после чего оно неспешно затвердело. К счастью, быть пищей неведомого паука Раулю не пришлось. Прежде всего, он успел заметить яркую вспышку, словно сам явился ее причиной, а потом уже летел по темному тоннелю к далекому свету. Полет оказался столь стремительным, что ни в какое сравнение не шел с тем, когда Рауль летел по своей воле. Далекий свет быстро приблизился, и душа Рауля оказалась в потустороннем мире. Так он поначалу подумал, но потом вспомнил, что он и так находится именно в потустороннем мире, вспомнил и о туннеле, ибо знание о нем являлось частью того, что он получил в наследство от Джехути.
   Поначалу неземное сияние ослепило, но так как слепить было нечего, ибо глаз у Рауля не имелось, он быстро привык к яркому свету. Перед ним стоял ожидающий в белых одеждах, аура серебристого цвета вокруг него была огромна и красочна. Почти осязаемые потоки любви струились от ожидающего в разные стороны. Рулю даже показалось, будто он плывет по ним, точно по волнам. Любовь существа была сравнима с любовью отца к сыну.
   Ожидающий добродушно смотрел на юношу, потом, улыбнувшись, поприветствовал его взмахом руки. Раулю он казался смутно знакомым, но где и когда они встречались, вспомнить не удавалось. Происходящее приобретало налет торжественности.
   Рауль видел ангела, но не задавался вопросом, почему тот похож на человека, в то время как сам юноша всего лишь облачко, бесформенная тень. Он и так знал ответ: облик могут выбрать только истинные обитатели потустороннего мира, ожидающие и Легион, а Рауль не относился ни к тем, ни к другим, он был избран для миссии, которую ему поручили. Приказ Архонта должен выполняться с таким же упорством и рвением, на какие способен только сам Джехути. Подобная уверенность не имела ничего общего с фанатизмом, кроме настойчивости в достижении цели.
   - Приветствую тебя, Рауль! - обратился к юноше ожидающий.
   "И я приветствую вас", - подумал он и смутился, мысли разнеслись громче голоса. Ожидающий вновь улыбнулся.
   - Твои мысли, обращенные к кому-то, - становятся словами, - пояснил он. Еще немного и Рауль вспомнит его.
   - Я знаю это, но не могу сразу вспомнить, - признался Рауль. - Во мне много чужих знаний.
   - Вижу, ты не готов и не должен был оказаться у порога Обители Неба, но я пожелал встретиться с тобой именно здесь. Я Святой, - представился человек, не назвав своего имени.
   - Свято-ой, - протянул юноша, подумав: "Вот так встреча".
   - Мне известно, Рауль, что случилось с Архонтом Джехути, - сообщил Святой, - известно, почему это произошло, но таков наш обычай - не должны мы вмешиваться в происходящее в Незавершенных мирах, - он замолчал, испытующе глядя на бесформенную тень, какой являлся Рауль.
   - Я вспомнил вас! - удивленно воскликнул тот. - Вы епископ Хинкмар из замка Гвидиона.
   "Интересно, кто еще скрывается в этом несчастном замке?" - озадачился юноша.
   - Таково мое мирское имя, - согласился Святой, и невозмутимо продолжил:
   - Обычай, я сказал, но не закон, поэтому я здесь, чтобы вмешаться в происходящее. Мне известно, куда ты спешишь, и перед тем, как ты предстанешь перед Гвидионом, хочу предупредить тебя, что подступы к замку тщательно просматриваются Амоном. На замок он едва ли станет нападать, но если ты вздумаешь попасть туда по прямой, будешь схвачен, и я уже ничего не смогу сделать.
   - Как же мне быть?
   - Я проведу тебя.
   - А что мешает Амону обнаружить меня здесь?
   - Ни что, а кто, - усмехнулся Хинкмар. - Я мешаю. Моих возможностей для этого вполне достаточно.
   - Это вы помогли мне покинуть пещеру незамеченным?
   - Твои слова вновь справедливы, но лишь отчасти. Ну что же, в путь?
   - Постойте! - воскликнул Рауль. - Если меня так сложно провести в замок, то не могли бы вы сами сообщить обо всем Гвидиону?
   - Нет, не могу, - нахмурился Святой. - Как ты узнаешь, что я это сделал? Кроме того, он не должен знать, кто я на самом деле. Надеюсь, тебе в данном деле можно доверять?
   - Да, конечно, - ответил юноша. - И все же, почему бы Гвидиону самому не явиться сюда? Так все мы избегнем ловушки, в которую может превратиться замок.
   - Видишь ли, твои подозрения вполне справедливы. Ты думаешь, что я могу предать тебя...
   - Нет, я вовсе не это имел в виду, - смутился Рауль.
   - А зря, я действительно могу предать тебя. Поэтому нужно рассмотреть все возможности, чтобы и у меня не вышло ничего такого, и ты выполнил свою миссию. Теперь подумай, каким образом я смогу вытащить Гвидиона из замка? Во-первых, мне совсем не хочется представать перед ним в своем истинном облике, а даже если я и предстану с вестью о том, что ты его ждешь, то он не только не поверит мне, но, пожалуй, еще и заподозрит в заговоре. Во-вторых, граф и так никому не верит. В слишком сложном положении он оказался, чтобы покидать замок. Я согласен с тобой - это самая настоящая ловушка, но для него она - последнее прибежище. Он тешит себя мыслью, что сможет оттуда противостоять Амону.
   - Выходит, мне ничего не остается, как тоже довериться вам.
   - Именно, - подтвердил Святой. - Тебе все равно пришлось бы пробираться в замок.
   - Откуда вы вообще взя... появились в замке?
   - Мне показалось, что там крайне интересно. На земле почти не осталось мест, где подолгу живут настоящие Маги. Замок Гвидиона в данном отношении уникален, поэтому я не смог пройти мимо.
   - Мне известно, что вы у Гвидиона в учениках. Зачем вам это?
   - Я любопытный, - улыбнулся Святой. - Мне мало просто наблюдать, я хотел еще и поучаствовать. Когда-нибудь мне за это попадет, но сейчас я хочу быть в гуще событий.
   - Вы такой же неугомонный, как Джехути...
   - Еще хуже, - засмеялся Святой. - Джехути много трудится и выбирается на землю, чтобы отдохнуть, а быть Святым - это несколько иной труд. Мы можем заниматься, чем вздумается.
   - Чем, например?
   - Сейчас не время для вопросов, - нахмурился Святой. Рауль еще никогда не видел хмурых ангелов. Получилось забавно.
   - Самое время, - твердо ответил он. - Вы хотите, чтобы я доверял вам. Я тоже этого хочу, поэтому без вопросов никак не обойтись.
   - Спрашивай, - смирился Святой.
   - Чем вы занимаетесь?
   - Творчеством.
   - Святые все такие талантливые? - не без иронии спросил Рауль.
   - По-разному. Мы - Мысли Творца...
   - Мысли?
   Далее Святой стал гораздо словоохотливее. Рауль знал, что все любят рассказывать о своем любимом занятии, и Хинкмар не был исключением. Юноша и сам многое бы поведал о травах и о плетении силков, только теперь это вряд ли кого интересует. К тому же, многое пришлось бы показывать руками, а их у Рауля как раз и не имелось.
   - Мысли Творца - это наиболее подходящее определение, лучшего я не нашел. Но мы не сознательные Его мысли, хотя о какой-то сознательности говорить трудно. Творец находится за пределами любого сознания, иначе Он бы не был тем, кем является. Мы - Его подсознание. Он не может нас отслеживать, но доверяет нам. Он не видит нас, но наблюдает последствия нашей деятельности. Ведь ты же доверяешь своему подсознанию, хотя не можешь держать его под контролем, так?
   - Ну... да. И Он совсем ничего не может с вами сделать?
   - Как ты не понимаешь... Мы - часть Его, причем весьма важная. Ему нет нужды что-то с нами делать. Хотя бывает, что какие-то наши действия начинают тревожить Его, и Он вмешивается в свое подсознание, то есть в нашу деятельность. Если сравнивать с человеком - наступает противостояние между интуицией и разумом. Внутренний голос тебе говорит одно, а ты не соглашаешься и делаешь ему наперекор. Иногда прав разум, но часто интуиция. Если, конечно, ты привык ей верить, - рассмеялся Хинкмар.
   - Получается, где-то в глубине моего подсознания есть свои Святые?
   "И что ты мне на это ответишь?"
   - Возможно, - улыбнулся Хинкмар. - И в глубине, и во вне. Попробуй, поищи.
   - Простите за вопрос, но какая от Святых действенная польза?
   - Вместе с ожидающими мы влияем на Незавершенные миры, но неприметно для множества живущих в них существ. Мы словно единый скульптор, легкими прикосновениями вырезающий статую. Мы лишь немного видоизменяем отдельные части, но в итоге, по прошествии времени, неизбежно оказывается, что мир сильно изменился. И это произошло благодаря нашим стараниям.
   - В какую сторону изменился-то, в лучшую или в худшую? Такое ведь можно наворотить, мало не покажется.
   - Часто ни в одну из них, - вздохнул Святой. - Живущие в мире не спешат улучшать место своего обитания, зато ухудшать - всегда готовы. Мы пытаемся строить, они разрушают, получается что-то похожее на золотую середину с большим креном в их сторону.
   - А Хранитель?
   - Вот он-то и устраняет крен. Управляет изменениями, устремляет поток наших благотворных энергий в ту часть мира, которая наиболее требует улучшений. Хранителю лучше знать, чем живет Вселенная. Без него не было бы полной гармонии. Джехути - лучший Хранитель, посмотрим, на что способен новый.
   - Вы говорите, так как будто Джехути жив, - сказал Рауль. - Я тоже стараюсь в это верить.
   - И правильно делаешь. Убить его невозможно, но сейчас я склоняюсь к мысли, что он больше мертв, нежели жив. Сразу вынужден разочаровать тебя, я не знаю, где он находится.
   Такая весть не могла порадовать Рауля, но он изначально не тешил себя надеждой на какой-то иной ответ.
   - Но я постараюсь помочь в его поисках, - пообещал Святой. - Потребуются долгие годы, чтобы просто... удостовериться окончательно, жив ли он. Также я надеюсь на твою помощь.
   - На мою?! - изумился Рауль. - Какую я-то помощь могу оказать?
   - Ты сам сказал, что очень многое знаешь, но не можешь вспомнить. Так вот - ты должен вспомнить хотя бы часть знаний, которые тебе достались от Джехути. Гвидион будет твоим учителем, и я буду рядом, помогу советом. Такие знания, в любом случае, не помешают, особенно когда они так легко достались.
   Рауль не нашел, что на это ответить. Он не считал, что знания ему достались так уж легко, но сравнить было просто не с чем. Только и оставалось выразить покорное согласие.
   - Тогда поторопимся! - воскликнул Святой.
  

22

  
   "Перед человеком к разуму три пути: путь размышления - это самый благородный; путь подражания - это самый легкий; путь личного опыта - это самый тяжелый".

Конфуций.

  
   Белый свет раскололся, явив темную щель. Рауль ощутил, как некая сила подхватила его и понесла во тьму. От неожиданности он испугался и не смог сдержать крика. Полет, больше похожий на падение, продолжался очень долго. Так думал Рауль, но некая частица беспорядочных знаний всплыла откуда-то из глубин сознания и опровергла его мысли. Время здесь не имело значения, ибо душа Рауля летела сквозь толщу бесконечных миров по туманному пути, несколько похожему на тоннель, который привел его к Святому. Скорость перемещения была столь огромна, что целые вселенные пролетали мимо незамеченными, но изредка движение Рауля замедлялось, и он оказывался свидетелем неких событий, на которые Святой пожелал обратить свое и его внимание. Вот перед ними раскинулся зеленый мир, полный магии. Местные кудесники нашли способ перемещаться сквозь миры, построив магический портал.
   - Беда с ними будет, - раздался голос Святого. - Пройдут через три пустынных мира, а четвертый - сплошная вода. Сначала затопит их, потом все пройденные ими миры и, наконец, их родной, они и сделать ничего не успеют.
   - Как им можно помочь? - спросил Рауль. - Разве что предупредить, чтобы не пытались.
   - Думаешь, они поверят? Придется разыграть драму с божественным явлением. Они достаточно религиозны для этого.
   - А еще какой-нибудь способ?
   - И не один. Перетасовать миры, чтобы они не наткнулись на воду. Помешать открытию портала. На долгое время отвлечь от затеи и вообще заставить позабыть о ней. Но все это либо слишком масштабные, либо долгие для исполнения замыслы. Хранитель старается таких избегать.
   - Точно, если помешать открытию, то они все равно будут стремиться к этому. А если не тасовать, а просто убрать подальше водный мир? Что в этой затее масштабного?
   - Если пустить их в обход, то потопа они избегнут, зато окажутся в мире наделенных разумом растений, которых не смогут понять и попытаются уничтожить. Кто из них более важен для мироздания, сказать трудно, ответ на этот вопрос знает только Хранитель.
   - Но ведь делать что-то нужно!
   - Хранитель уже предупрежден, пусть занимается, - ответил Святой.
   - Разве он не должен узнавать о событиях раньше других?
   - Должен, но теперешний Хранитель не тот, что раньше, он во многом уступает Джехути, поэтому мы стараемся помогать ему, хотя это и не наша забота. Джехути сам по себе незаменим, и, по всей видимости, это больше всего прочего угнетало его.
   - А новый Хранитель - Гард - может знать, жив ли Джехути? - спросил Рауль.
   - Нет. Гард хотя и сын Крона, но Амон значительно сильнее его. Несмотря на это, Архонт не пойдет с ним на открытую войну. Вероятнее всего, он попытается распространить на Хранителя свое влияние, и это едва ли не самое страшное, что может быть.
   - Такое чувство, будто я все это знаю, только распорядиться знаниями не могу. - Если бы Рауль мог тяжко вздохнуть, то сделал бы это. - Можно вас еще спросить?
   - Спрашивай, но нам пора двигаться дальше.
   Рауль вновь устремился в полет по нескончаемому туманному пути.
   - Почему мы не можем оказаться на месте сразу?
   - Слишком мощные заслоны по пути к замку. Даже если мы будем прыгать от одного заслона к другому, придется делать это так быстро, чтобы Амон не успел нас заметить. Боюсь, ты не переживешь скачки.
   - Вы могли бы победить Амона?
   - Что тебе ответить... Скорее всего, мог бы, но мне нельзя вмешиваться в судьбы мира, и еще много чего нельзя, - ответил Святой. - Вот, волков отогнать от деревни, беса изгнать, исцелить кого, а то и воскресить помочь Гвидиону - на это я, пожалуй, способен.
   - Почему вы сразу, еще в замке моего отца, не рассекретили Амона?
   - Я не замечал никаких его магических проявлений, а в те разы, когда убили пажа и Джехути дрался с де Крийоном, меня не было в замке. Свою чувствительную ауру я предпочитаю не слишком распространять. Хотя это дало бы мне дополнительные возможности, но одновременно сделало бы меня уязвимым. Думаю, что Амон догадывался о том, что я нечто большее, чем просто ученик Гвидиона, поэтому он нарочно выманивал меня из замка. Я почти уверен в этом, потому что оба раза причины, по которым я уходил, не стоили моего присутствия.
   Рауль хотел спросить о причинах, но воздержался. Подступило множество других, более важных вопросов.
   - Почему Амону трудно уничтожить Джехути?
   - Для этого нужно быть очень сильным, - ответил Святой. - На уничтожение Архонта способен только Творец. Правда, какими сейчас способностями обладает Амон, никто не знает. Если же он не убил Джехути, тогда держит того в состоянии полного бессилия, наслаждаясь слабостью врага... У меня для тебя первый полезный совет, Рауль. Если ты знаешь, как Джехути избавился от Амона, то никому не должен об этом говорить.
   Рауль знал. Он хорошо помнил существо с бессмысленным выражением глаз, лежащее у ног Джехути.
   - В Незавершенных мирах об этих событиях известно иное: будто бы причиной ухода Амона стала битва с Кроном. Дескать, он не смог оклематься. Пусть эта легенда останется в силе, если сами ее участники не пожелают раскрыть свои тайны.
   Со всех сторон однообразно мелькали вселенные, иногда путь делал небольшие изгибы, но в основном шел строго по прямой. Рауль хотел еще о многом спросить, но тут Святой вновь заинтересовался одним из промелькнувших мимо миров.
   Движение замедлилось, и Рауль оказался погружен в еще большую тьму, чем раньше. Вокруг царила ночь, но Святой не стал задерживаться здесь и не дал Раулю разглядеть окрестности.
   - Кто-то зовет на помощь, поспешим, - послышался голос Святого. - Лети за мной...
   Бледный силуэт Хинкмара уносился в ночной мрак.
   - Постойте, - воскликнул он, - а как же моя миссия?!
   - Никуда не денется, - прилетела издалека мысль.
   Рауль последовал за Святым. Вокруг постепенно становилось светлее и увлекательнее. Но это не утро приближалось, а мир стал дарить Раулю все разнообразие астральных красок, как еще совсем недавно дарили горы и пустыня, над которыми он пролетал. Ночь отступила и только земля далеко внизу продолжала оставаться во тьме. Небосвод окрасился в разные не яркие цвета, хороводы огней метались между звезд под тихую музыку. Плотные тучи, которые раньше казались непроницаемыми, постепенно поблекли и словно растворились, но все еще угадывались очертаниями, и через них можно было видеть так же легко, как через неровное стекло в лесной хижине. Во всем чувствовалась благодать, Мироздание пребывало в гармонии, и Рауль чувствовал его всей душой. Несмотря на это, он продолжал лететь за светлым ангелом, каким казался Святой.
   Спустя некоторое время Хинкмар замедлил полет и завис в небе.
   - Здесь.
   Он показал вниз, но Рауль так и не смог ничего разглядеть.
   - Что произошло? - спросил он.
   - Сейчас узнаем.
   Святой ринулся вниз, Рауль последовал за ним. Чем ближе они подлетали к земле, тем светлее становилось вокруг. Рауля посетила мысль, что в ночном мире везде равное количество астрального света. Только, если смотреть на землю сверху, он был незаметен. Теперь Рауль увидел раскинувшийся внизу небольшой городок. Обычные улочки, такие же дома, какие он видел у себя на родине, только деревья несколько отличались от привычных. Возможности его души были несоизмеримо выше, чем некогда у тела, при необходимости он видел вещи насквозь, в объеме, их состав, мог управлять чувствами, например, избавить свое обоняние от неприятного запаха, уменьшить или увеличить слышимость. Сама мысль работала четче, озарения приходили чаще, так что и голову не приходилось долго ломать... за ее отсутствием.
   Находясь над городом, Рауль заметил множество тонких серебристых нитей, которые тянулись неведомо куда почти из каждого дома. Спрашивать у Святого об их происхождении не пришлось, ответ возник сам собой. В то время как астральное тело спящего человека отправлялось в мир сновидений, нить сохраняла его связь с покинутой земной оболочкой. И так было в большинстве Незавершенных миров, и даже в тех, что существовали по иным законам или где ничего внешне похожего на человека отродясь не водилось. В любом случае, даже если миры внешне и отличалась, то основное и самое главное содержимое оставалось общим - развивающийся разум.
   Святой летел над городом, но теперь он не слишком торопился, что-то пытаясь разглядеть на темных улицах и за серыми стенами домов. Сам Рауль ничего вызывающего тревогу не приметил, скорее, наоборот. Теперь он передвигался почти вплотную к земле, слушал пение невидимых сверчков и наслаждаясь запахом созревшей малины. При этом изредка встречал неуязвимых призраков спящих, которые хаотично бродили по улицам: появлялись неведомо откуда, пропадали неведомо куда, не замечая никого вокруг. Местные жители очень сильно походили на людей, но все же имелись отличия. Цвет их кожи по призракам нельзя было определить, но ростом они превосходили людей, были более утонченными и с виду, и в манерах, только головы у них оказались немного сплющенными спереди и сзади, отчего лица казались вдавленными в плоский череп.
   Во время нынешнего путешествия между мирами Рауль наблюдал самых разных созданий, а благодаря Джехути помнил несметное их количество, поэтому хотя и не удивился непривычному виду местных, все же чуть было не предался отвращению. К счастью, он вовремя вспомнил, что сам не имеет даже такого образа. Для бесформенного Рауля эти существа были не хуже, но и не лучше людей, а если учесть, что все они - частицы Творца, то испытывать отвращение к ним, или иные негативные чувства только по причине облика, по меньшей мере, неразумно.
   На этом размышления Рауля были бесцеремонно прерваны. Из темного переулка на него с визгом и рычанием ухнула целая толпа каких-то существ. Он даже не успел как следует испугаться, пока не разглядел странных созданий, будто нарисованных рукой малолетнего ребенка. В тот же миг ужас пригвоздил его к месту, ноги отнялись, а волосы на голове встали дыбом. Когда он вспомнил, что ничем из перечисленного не обладает, было поздно - жуткие создания, порождения чьего-то нездорового воображения, уже окружили его.
   Только тут Рауль заметил, что не один он находится в середине круга. Вместе с ним трясся от страха бледный признак одного из местных. Его серебряная нить оказалась оторванной и волочилась по земле почерневшим кончиком.
   - Помогите! - вдруг вскричал местный на незнакомом Раулю языке, но юноша прекрасно его понял и подумал:
   "Вот кто звал на помощь! Но где же Святой?"
   Создания приближались со всех сторон, некоторые из них пытались схватить местного, но тот не давался. Его непривычное лицо было искажено ужасом и отчаянием. При этом никто не пытался схватить самого Рауля. Он лавировал между монстрами, а те даже не делали никаких поползновений в его сторону, будто не замечали... Ранее приготовившийся к быстрой смерти Рауль неосознанно попытался глубоко вздохнуть, но получилось только взлететь над землей. Волна тепла и удовлетворения окатила все его существо, и он узнал, как душа может испытать настоящее облегчение.
   Толпа монстров вокруг несчастного призрака сместилась в сторону. Раулю оставалось лишь неподвижно висеть над землей и наблюдать за отчаянной схваткой... нет, самой настоящей охотой!
   - Так и будешь здесь висеть?
   Рауль от неожиданности чуть не ударился о землю. Рядом стоял Святой и неодобрительно на него глядел.
   - Даже помочь не попытаешься? - вновь спросил Хинкмар.
   - А что я могу сделать?
   Раулю очень хотелось развести руками.
   - Попытаться, - повторил Святой. - Легион любит страх.
   - Так это и есть Легион... Как я мог забыть.
   - Ты должен помнить не только о нем, но и об Энсу, ламии, некогда захватившей герцога. У них общая цель - утоление жажды, но паразиту ламии достаточно не торопясь пить жизненные соки, а Легиону нужны души и тела. Ламия - создание в своем роде законченное, а Легион - сборище потерявших душу ожидающих, любой ценой жаждущих ее вернуть, даже путем присвоения чужой. Только они не понимают, что стремления их пусты, а дела в высшей степени вредоносны.
   - Да-да, я что-то такое припоминаю, - согласился Рауль, внутренне собравшись. Теперь ему понадобятся все его силы. - Придется попытаться.
   Он устремился к визжащей толпе, из которой всё еще доносились крики о помощи.
   - Эй, вы! А ну...
   Не успел он прокричать свою мысль, как почувствовал мощную астральную хватку и в тот же миг оказался возле Святого.
   - Попытался и будет, - сказал Святой. Рауль почувствовал свободу.
   - А как же этот несчастный?
   - Если я стану помогать болванам, то количество последних будет несказанно расти, - убежденно произнес Хинкмар. - Что никому не принесет пользы.
   - Почему он болван? - Раулю стало обидно за местного. - Что он сделал плохого?.. И вообще, некогда спрашивать, нужно что-то делать...
   Но он не знал что.
   - Этот рилонец совершил глупость... Да ты не суетись, помогу я ему, только пусть сперва пострадает, дабы хорошенько уяснил на будущее цену своей оплошности. Пока за него можно не тревожиться, они с ним лишь играют... как кошка с мышкой... до серьезного дело еще не дошло.
   - И это называется Святой! - с вызовом подумал Рауль.
   Хинкмар пожал плечами:
   - Жизнь - это учеба, задания порой весьма трудны.
   - И в чем он совершил глупость? - повторил Рауль, глядя на то, как несчастного призрака подкидывают на чьих-то острых не то зубах, не то других каких-то отростках, выпирающих из огромной пасти.
   - Если ты хочешь расширить пределы собственного восприятия, - стал объяснять Святой, - проще говоря, хочешь осознанно выйти в астральный мир, то будь готов встретиться с теми, кто тебя там ждет... Вот теперь настало время вмешаться!
   Святой очутился за шарообразным монстром, которого украшала бахрома свисающих щупальцев, похожих на переломанные в разных местах ноги. А бледные, почти человеческие ноги местного адепта торчали из широкой пасти. Хинкмар не сказал ни слова, лишь по-особому взглянул на монстра, и тот лопнул с оглушительным треском, явив на свет полумертвого призрака. Легионеры не стали ждать, пока рилонец придет в себя, и вцепились в несчастного. На сей раз призрака делили между собой сразу несколько выродков, один другого страшнее. Таких огромных пастей, как у убитого Святым, ни у кого из них не было, зато они вцепились призраку в конечности и стали тянуть в разные стороны, не обращая никакого внимания на Святого.
   - Помогите! - заверещал местный, весь вымазанный астральной гадостью самой низкой ментальности.
   - Видишь, отсутствуют в них здравые рассуждения, - Святой указал на создания Легиона, - поэтому они не боятся смерти. Бесстрашной души боятся, но рилонец этот не обладает бесстрашием.
   - Помогите же ему! - вскричал Рауль, летая вокруг схватки. Монстры постоянно награждали друг друга тумаками, кусались, но Рауля не замечали.
   - Ты их боишься? - спросил Святой.
   - Мне кажется, что нет.
   - Это оттого, что ты защищен мною, и думаешь, что вреда они тебе не причинят.
   - Так защитите его так же, как меня!
   - Я сделаю по-другому. Прошу прощения, но надо же когда-нибудь начинать твое обучение. Почему бы не прямо теперь?
   После таких вероломных слов часть монстров заметила Рауля, но он и не думал обижаться на Святого, ибо внутренне уже подготовился именно к такому повороту событий. Что-то в поведении Хинкмара позволило Раулю безошибочно предугадать его намерения. Рауль отлетел за ближайшее дерево, оставив легионеров в жуткой злобе кидаться на дрожащего, словно козлиный хвост под дождем, призрака, но не долго они тешились, ибо вскоре потеряли свою жертву из вида - Святой постарался. Рядом прогуливалась группа спящих с нетронутыми серебряными нитями, исходящими у каждого из груди. Монстры набросились на них. Наиболее глубоко спящие не обратили на легионеров никакого внимания, нападение оставалось незамеченным, все удары прошли сквозь призраков. Однако один из спящих вдруг вынырнул из глубокой стадии сна в более легкую и заметил монстров. Он в ужасе заверещал и мгновенно исчез. Рауль представил себе, как рилонец только что проснулся у себя дома в холодном поту от ночного кошмара. Монстры потеряли интерес к беззаботным призракам и обратили неприглядные морды в сторону дерева, за которым притаился Рауль.
   Убегать не имело смысла - догонят, а молниеносно перемещаться с места на место, как это проделывали чуть ли ни все вокруг, Рауль не мог. Да и потрепанному призраку это умение не очень-то помогло, или он еще не научился. Второй раз собираться с силами и готовиться к верной смерти - дело весьма тяжкое, но ничего не попишешь. Рауль покинул укрытие и вылетел навстречу подступающим легионерам, загнав страх глубоко внутрь. Главное, не показывать его, думал он и отгонял от себя прочие мысли, как назло самые неутешительные.
   Маленькая тень стояла в окружении уродливых фигур и думала о своей горькой участи. Никогда еще Рауль не оказывался в таком сложном положении, если не вспоминать тот час, когда герцог пленил его мать. Да, тогда было не в пример труднее: безо всякой надежды на любую помощь последовать в столицу. Даже Джехути мало чем смог помочь. Теперь же рядом находился Святой, который, без сомнения, наблюдал за каждым его действием, но не собирался помогать. Погибнуть не даст, но между чьих-нибудь зубов очутиться позволит... Что Рауль мог поделать против этих монстров? Необученный ни чему, кроме грамоты, с набором чужих воспоминаний в голове, которые невозможно использовать. Всё равно, что читать стихи палачу...
   Страх вулканом поднялся из глубин сознания, утопив Рауля в липких объятьях паники. Легион почувствовал предательские изменения и бросился на едва заметную тень, которая теперь сочилась ужасом пуще, чем умирающий на поле брани кровью. Монстры не могли ошибиться в выборе жертвы, и Рауль понимал это. Он приготовился к жестокой трепке, уже взывая мысленно к доброте Святого, но тут что-то словно лопнуло в нем. Стихи палачу! И ведь верное решение, только не совсем стихи. Огромная лапа задела его острыми когтями, отбросила назад, но боли не было, лишь сознание померкло. В этот миг он узрел забвение на дне черного провала, из которого дохнуло могильным холодом.
   Вот как умирают души, они слепнут, глохнут и погружаются в забвение!
   Наваждение быстро прошло, но тяжелая рана осталась - сознание иногда затуманивалось, но не меркло полностью, и что-то произошло с восприятием - Раулю стало холодно. Смерть бродила рядом в облике монстров, и он вновь увидел ее темные силуэты, подступающие к нему, выискивающие его по запаху страха. И тут он вспомнил о заветных словах. Но какие же произнести? Так много разных и чуждых слов мелькало в его сознании. Он не знал, для чего они были предназначены, от чего помогали, какие чары творили, и хватит ли у него сил?
   Ответ пришел сам собой, из глубин подсознания. Заклинание Пламени из Книги Мертвых, написанной Джехути!
   Легионеры вновь обступили маленькую тень, подняли лапы, готовые разить без промаха, обнажили зубы, но Рауль не собирался сдаваться, страх прошел, и возникли слова:
   - О, СЛУШАЙТЕ ЖЕ ВЛАСТЕЛИНА ЗАЛОВ АМЕНТИ!
   Монстры замерли, прислушиваясь. Но нет, они не просто замерли, они не могли двигаться! Рауль приободрился.
   - Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ КРОМСАТЬ. Я НЕ БЫЛ УНИЧТОЖЕН РАНЬШЕ, И НЕ ПОЗВОЛЮ, ЧТОБЫ МЕНЯ УНИЧТОЖИЛИ ВПРЕДЬ...
   Заклинание оказалось ужасным по форме, но таило в себе неслыханную силу. Вокруг вспыхнул красный свет, и маленькие колючие огоньки побежали по оглушенным монстрам.
   - Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ НАКАЗАТЬ СВОИХ ВРАГОВ, А НЕ ПОЗВОЛИТЬ ИМ ПРИЧИНИТЬ ВРЕД МНЕ.
   Монстры заскулили, словно побитые собаки, и забились, опутанные заклинанием. Рауль читал дальше:
   - Я ЗАЩИЩАЮ СЕБЯ ЭТИМ ПЛАМЕНЕМ, ИБО МОЕ СЛОВО - ИСТИНА!
   Последнее слово - одно из великих Слов! - сказанное на древнем языке, обратилось в форму: огромные языки астрального огня метнулись от Рауля к монстрам. Те попытались избежать прямого попадания, но как ни старались отскочить, оставались на месте, и огонь настигал их. Он как живой метался от одного монстра к другому, адской рукой рассекая призрачную плоть, кромсая куски кожи и высушивая слизь. С воем и ревом легионеры навсегда сгинули в очищающем пламени. Оно полыхало долго, пока сам пепел не превратился в пепел и не развеялся. Оглушенный Рауль переживал происшедшее вновь и вновь, не в силах поверить, что сам явился создателем этого театра смерти. Впечатления оказались настолько сильны, что он почувствовал запах дыма и горелого мяса, хотя никакого мяса и дыма быть не могло.
   - Ты могуч! - похвалил Хинкмар, оказавшись рядом с Раулем. - Я надеялся, что не подведешь, но уверенности не испытывал, особенно когда тебя ударили. Я чуть было не вмешался, а ты смог. Ведь смог же!
   - А? Да... - опомнился юноша. Его тошнило, он хотел как можно быстрее покинуть место казни.
   - Хотя любое заклинание свидетельствует лишь о слабости Мага, - заметил Святой. - Настоящий Маг должен быстро управляться со всем, не прибегая ни к каким ухищрениям. То есть мысленно. Захотел - стало по его, не захотел - ничего ни у кого не получилось. А заклинание - во-первых, требует времени для произнесения, во-вторых, маг должен обладать голосом. А если он нем? Вот, то-то и оно... Еще слова забыть можно. Да чего тут говорить, кроме заклинаний и так хватает всякой галиматьи - руны, зелья, пассы, ритуалы. Но для начала и они сгодятся. Я тоже когда-то начинал с зелий, варил лягушек, смешивал корни мандрагоры с корнями лотоса, заглядывал в будущее через полный зловонной жижи котел. Потом, в свете христианских веяний, раскаялся и стал отшельником. Состарился и почти умер, но на смертном одре обрел святость. Однажды пришел в монастырь, где дослужился сперва до настоятеля, потом возвели в сан. Живу уже очень долго, все время среди людей, поэтому приходится менять имена, чтобы не вызывать подозрений. Только родство остается прежним - Хинкмар. Гвидион вот никогда не был монахом, к религии относится прохладно - и тоже близок к святости. Так что и я ничего бы не потерял, если б и дальше варил своих лягушек, хе-хе. Да нет, шучу, конечно. Раз я стал Святым, значит, поступил верно.
   - Ясно, - Рауль будто вздохнул, -мне до ваших успехов далековато. Хорошо, хоть заклинание Пламени мне удалось прочесть... А как добиться такого состояния, когда не нужны никакие слова, ритуалы и прочая... эта... галиматья?
   - Хм, - Святой задумался. - Об одном Слове все равно нужно помнить, без Него не было бы этой Вселенной. Касательно остальных... Ты должен понять, чем живет Вселенная, полностью уяснить себе все принципы - от основополагающих до самых мельчайших - ее существования и событий, происходящих в ней. Тогда тебе не нужны никакие слова. Ты будешь видеть то, чего многие не видят, и знать то, чего они не знают.
   - Эх, вы показали мне такие дали, теперь я даже не верю, что смогу туда добраться.
   - Помни о преимуществах. Ты - кладезь чужих знаний, притом очень неслабых знаний. Тебе всего-то и надо - сделать их своими.
   - Звучит просто. Куда теперь?
   - Нам следует...
   Но Святому не дали договорить.
   - О, мои спасит-тели, - перед ними возник потрепанный призрак. Рауль не мог знать его языка, но чужая память вновь не подвела. - Как я могу вас отблагодарит-те?
   Долговязый рилонец без конца кланялся. Рауль уже окончательно пришел в себя и даже приободрился.
   - Назови свое имя? - потребовал он. Незнакомый язык дался ему на удивление просто.
   - Трет-тет. - Раулю было не совсем ясно, так ли на самом деле зовут призрака, или это особенности его речи.
   - Ну, вот что, Трет-тет... Как получилось, что ты оказался во власти Легиона?
   - В чьей власти? - не понял призрак, но тут же догадался, о чем идет речь. - О, в том всецело моя вина... - поник он. - Не стал слушать-те советов мудрой книги, понадеялся на себя...
   - Магии обучаешься, адепт, - молвил Хинкмар. - Учитель имеется?
   - В том и трудность, что нет, - Трет-тет словно вздохнул, - был бы учит-тель, не случилось бы со мной такого...
   - О, я помню, - воскликнул Рауль. - Одно из главных условий обучения оккультным наукам - никакого самообучения!
   - Правильно, - похвалил Святой.
   - Странный вид у тебя, незнакомое создание. - Трет-тет вгляделся в то, что было Раулем. - О таком нигде не читал.
   - Душа почти в истинном облике, - пояснил Святой. - Может статься, больше никогда подобного не увидишь.
   - Как занимат-тельно! - Адепт стал обходить Рауля, разглядывая со всех сторон еле заметное пятно тени.
   - Интерес интересом, а повторять этот опыт не рекомендую, - посоветовал Святой.
   - Но я уже здесь, в астральном мире! - Призрак всплеснул длинными руками. - Боюсь не угодить-те, но я так и не узнал вашего имени.
   - Меня зовут Хинкмар, - молвил Святой. - Тебе придется навсегда здесь остаться...
   - О, это так замечат-тельно!
   - Но стоит нам уйти, как Легион будет здесь, в еще большем количестве.
   - Это зачем? - замер адепт.
   - Им требуется пища, - вставил Рауль.
   - Тогда я лучше вернусь в свое т-тело. - Призрак сделал попытку перемещения, затем еще и еще. - Не удается!
   - Оно во власти Легиона, - сказал Святой. - Ты навсегда останешься в таком виде, а мы уходим.
   - О, только не это, а как же я!
   На адепта было невыносимо смотреть.
   - Поможем? - спросил Святой Рауля.
   - Неужели мы просто так бы ушли?
   - Разумеется, нет.
  

23

  

"Источник жизни - пища, дом - защита,

Богатство - блеск дает, женитьба - скот,

Жена - наш друг, источник скорби - дочь,

А сын - сиянье света в верхнем небе!"

"Брахманы".

  
   Маленький одноэтажный домик адепта снаружи выглядел очень уютно, зато внутри оказался разрушен. Выглядело это так, как будто по небольшим комнатам прошлась целая армия мародеров. В углу под чудом уцелевшим столом пряталась женщина и двое маленьких детей. Они беззвучно плакали, мать успокаивающе гладила прижавшихся к ней что было сил девочек по головкам.
   - Жена и ребятня есть, а все туда же, - проворчал Святой, глядя на то, как по дому бродит одичавшее тело Трет-тета и предметом, похожим на топор, крушит мебель. Рауль представил себе: вот Хинкмар изгоняет Легион, вот счастливый адепт получает обратно земную оболочку...
   - Как же мне его вернуть-те?! - вскричал призрак.
   - Сейчас разберемся, - успокоил его Святой. - Приступай!
   Рауль сначала не понял, Хинкмару пришлось повторить.
   - Я?!
   - А кто же еще? - изумился Святой. - Не я же.
   - Но я не знаю, как...
   - С заклинанием Пламени получилось, а оно куда сильнее и серьезнее, - напомнил Святой.
   - Там было по-другому... - ответил Рауль, вспомнив замогильный холод после удара. Рана, нанесенная когтистой лапой, навсегда запечатлелась в памяти, хотя Святой ее залечил.
   - Хорошо, я попытаюсь, - согласился Рауль.
   Он представил себе, будто делает глубокий вдох решимости, как воин перед битвой, но воину надо было просто броситься в гущу сражения и ударами доброго меча сокрушить врагов... или погибнуть. Для Рауля все оказалось не так просто, он даже не знал, что нужно делать, как подступиться к задаче. Он понимал, что выглядит глупо, когда попытался мысленными воплями урезонить захваченное тело. Рауль кружил вокруг него, нападал, но пролетал сквозь материю, а тело даже не чувствовало его. Больше того, оно, круша все на своем пути, медленно, но неотвратимо приближалось к столу, под которым пряталась семья адепта. Дети закричали, мать пыталась закрыть рукой их ротики. Рауль совершенно забыл о том, что рядом находится Святой, который не допустит самого страшного, и ударился в панику. К нему присоединился призрачный отец семейства в бесплодных попытках что-то сделать. Их хаотичные и неразумные усилия остановить изящное тело с топором ни к чему не приводили.
   Наконец топор взвился над столом и обрушился вниз. В этот миг произошло сразу несколько событий. Рауль и адепт попытались загородить собой женщину с детьми, но топор прошел сквозь них, не причинив ни малейшего вреда, и вонзился в толстые доски, почти сокрушив их. Женщина вытолкнула детей из-под стола. Они проскочили между ног одержимого и бросились прочь. Тело не обратило на них внимания и одним мощным движением выдернуло топор. Невидящие глаза были устремлены прямо перед собой, но оно каким-то непостижимым образом чувствовало, где находится оставшаяся жертва.
   Топор неотвратимо пошел вниз...
   Женщина закрыла плоское лицо руками и пригнулась. Перед смертью она вспомнила сумасшедшие эксперименты мужа с вызовом духов, рисованием странных кругов по всей квартире. А в последнее время он постоянно находился, словно в каком-то трансе, ничего не ел, только пил воду в огромных количествах. Но она никогда не думала, что его увлечение может дойти до такого безумия, а на грубые, но дальновидные слова соседей не обращала внимания...
   Последнего удара почему-то все не было. Она боялась посмотреть, что же мешает ее обезумевшему супругу покончить с ней раз и навсегда. Вдруг чьи-то руки нежно обняли ее за плечи, она вздрогнула, хотела отстраниться. И услышала его рыдания...
   - Пойдем отсюда, - распорядился Святой. - Они сами разберутся друг с другом.
   Путешественники покинули дом адепта и оказались на туманном пути между мирами.
   - А если он не прекратит? - спросил Рауль, имея в виду тягу адепта к оккультным учениям.
   - Сомневаюсь. Если бы ты слышал, что он сейчас обещает жене...
   - Хорошо, что вы вмешались. У меня не хватило знаний, я не справился.
   - Не только знаний, тебе не хватило способностей, но, как ни странно, у тебя получилось ненадолго остановить топор.
   - Мне что получилось?! - спросил Рауль.
   - Не знаю, как тебе это удалось. Ты будто попросил топор замереть, и он послушался.
   - Но я...
   - Большего ты в любом случае не смог бы сделать, - усмехнулся Хинкмар. - Пока дух находится в теле, он как в неприступной крепости и не восприимчив к астральному воздействию. Только опытный экзорсист, тоже обладающий телом, смог бы изгнать Легион. Или Маг с выдающимися способностями.
   - Жаль, что я еще не Маг, - сказал Рауль, забыв о топоре.
   - Ты пока еще не Маг, но уже адепт. Получше, чем тот, которого мы только что спасли, да и возможностей у тебя больше, но сути это не меняет. Еще хотелось бы услышать, что Гвидион думает о твоем учении, а то мы, даже не спросив его, тебя к нему в ученики назначили.
   - Он может отказаться? - спросил Рауль, хотя в такой поворот и не верил.
   - Очень сомневаюсь, но ты пока еще не принят. Не расстраивайся, это вопрос времени.
   - Я и не расстраиваюсь. Если что - я как-нибудь сам.
   Святой рассмеялся, почувствовав обиду в мыслях Рауля.
   - Ты плохой ученик, Рауль, если даже беда Трет-тета тебя ничему не научила.
   - Мне нужно получить знания и развить способности, чтобы спасти Джехути, - ответил Рауль. - Трет-тету было не обязательно лезть туда, куда не нужно.
   - Откуда тебе знать, что ему нужно, а что нет! Быть может, ему как раз и нужно пройти то, через что он вознамерился пройти. Ты рассуждаешь, как нынешний Хранитель. Он хотя и наделен высшими знаниями, но упрям, и если вобьет себе что-то в голову, его трудно переубедить даже при наличии железных доказательств. А ты - неграмотный упрямец. И приходиться с вами обоими считаться. За что мне такое! - Святой надолго замолчал, вспоминая пропавшего Архонта, который своим присутствием мог предупредить любую ссору.
   Рауль понимал, что, не подумав, сказал лишнее, но сам по себе он не был упрямцем. Миссия, возложенная на него Джехути, заставляла неприкаянную душу стремиться вперед, не взирая ни на что.
   - Простите, Святой, иногда я сам не знаю, что говорю.
   - Ну раз покаялся, значит, не все еще в тебе потеряно, - донеслось от бледной фигуры Хинкмара. - Прощаю. Впредь слушай, что тебе говорят старшие.
   - Я так и сделаю, Святой, - ответил Рауль, а про себя подумал злорадно: "Когда нечем гордиться, некоторые вспоминают количество прожитых лет".
   - Как Амону удалось восстановить свою магическую силу? - спросил он.
   И этот вопрос, и многие другие давно не давали ему покоя, а теперь наступило время получить на них ответы.
   - О, я думаю, Джехути не всегда дальновиден. Точнее, он предпочитает не знать всего, ибо это скучно. Утверждать не могу, но подозреваю, иначе с чего бы ему так ошибаться. Солнце неизменно было идолом человечества, и, помещая дух Амона в звезду, Джехути не придал значения, что ручеек людского поклонения будет в течение множества веков течь на светило и медленно превращаться в океан магической силы.
   - Не думаю, что Джехути чему-то не придает значения, - проронил Рауль.
   - Ты сделал какие-то выводы?
   - Нет. Просто не верю в это.
   Святой хмыкнул.
   - Ладно. Может, ты и прав.
   - Я слышал о каких-то магических звездах. Солнце тоже одна из них?
   - Очень незначительная, как и все звезды. У Солнца своей магии мало, но ее хватает на то, чтобы давать тепло и жизнь Земле. Джехути и поместил-то туда Амона, чтобы тот не погиб окончательно. И вот что из этого получилось.
   - А настоящие магические звезды они какие? - Рауля разобрало нешуточное любопытство.
   - Тоже звезды, но они живут астральной жизнью, обычные люди их не видят. В некоторых столько магии, сколько имеет Маг Пятой Ступени.
   - И много таких звезд?
   - Очень мало, если судить по расстоянию между ними, и очень много, если не забывать о бескрайности Вселенной. Здесь всего много, только нужно найти.
   - Значит, тот, кто нашел такую звезды, становится очень сильным? - у Рауля даже душу перехватило от открывшихся возможностей.
   - Тебе это пока не грозит. Для того чтобы овладеть магической звездой, ее необходимо укротить, а это очень непросто...
   Сомнения Святого не произвели на юношу должного впечатления. Если придется, значит, он сделает, иначе получится, что Джехути зря старался, успев дать ему вторую жизнь. При этом Рауль отлично понимал, что укрощать Звезду придется не сегодня и не завтра, возможно, пройдут годы. Пока же придется набираться опыта, открывать в себе наследство чужих знаний и надеяться на лучшее.
   - А кто такой Творец? - спросил он Святого как бы между прочим. Рауль был уверен, что память Джехути хранит ответ, но он настолько глубоко спрятан, что Раулю никогда до него не докопаться. Поэтому сейчас он позволил себе личный вопрос.
   Святой от души рассмеялся.
   - Даже если бы я не следил за своей речью, все равно бы не проговорился, - ответил он. - Двумя словами не скажешь, даже не намекнешь. Может быть, я тебе когда-нибудь и расскажу, но что толку от моих слов? Надо быть с Ним рядом, чувствовать Его душой, только тогда можно что-то узнать о Нем, но все равно никогда не постичь до конца.
   - Вы даже сейчас рядом с Ним?
   - Разумеется, я же Святой, - ответил Хинкмар. - Но мы уже у цели. Готовься предстать пред очами Гвидиона. И не забудь о моей тайне, - напомнил он, - скажи, что тебе помог некий Святой.
   - Э-э-э... - Рауль напомнил себе, что Хинкмар является епископом графства Неверского. - Да, хорошо, Ваше Преосвященство.
   Их движение на пути между мирами замедлилось. Незаметно для себя Рауль оказался над речной долиной. Внизу на берегу Луары возвышался замок Гвидиона.
   - Держи ухо востро, мы на месте, - предупредил Святой. Они устремились вниз, прямо через пролетавшую стаю каких-то птиц. С громким клекотом и сыпанув перьями, те разлетелись в разные стороны. Они так и поняли, кто их напугал.
   От деревянного замка, созданного ради рыцарского турнира, не осталось и следа. Там, где сотни всадников топтали землю и поливали ее своей и чужой кровью, зеленела трава, колыхались на теплом ветру кусты разноцветной мальвы, чуть в стороне начинался лес, а у самого Невера, окружая его, расстилались виноградники. Жилище Гвидиона осталось точно таким, каким Джехути видел его... Когда? Около двух месяцев прошло, а Раулю казалось, что минуло несколько лет с тех пор, как два всадника на одном коне покинули замок. Маленький несчастный мальчик оказался могущественным Архонтом, одним из тех, кто создал жизнь на Земле, и теперь старался наложить на нее руку. Не только на нее, но и на всё. На всех...
   - Пока я с тобой, нас не видит даже Гвидион. Сейчас я уйду, а ты найди его и расскажи все, что знаешь, только Хинкмара не упоминай. Я появлюсь чуть позже, тогда-то мы с тобой и познакомимся.
   Святой лукаво подмигнул и исчез. Рауль устремился на поиски Гвидиона, но долго искать не пришлось. Знакомая сила спеленала его, не позволяя двигаться, и потянула в библиотеку.
   - Знаю, недобрые вести принес ты, сын мой, - Гвидион был страшен, его глаза горели огнем. Память Джехути подсказывала Раулю, что еще никогда Гвидион не был таким расстроенным. - Говорил я ему! Мальчишка, просто мальчишка, древний трухлявый мальчишка!
   Маг упал в кресло. Он отнял ладони от лица и вопросительно посмотрел на тень Рауля. Спокойствие поселилось в его облике, только глаза выдавали глубоко спрятанную боль.
   - Рассказывай.
   Рауль почти закончил свою историю, когда в библиотеку вошел тщедушный епископ в неестественно грубом для клирика его сана одеянии монаха, с льняной веревкой вместо пояса.
   - Ты слышал, Пьер?
   - Да, ваша светлость, - ответил Хинкмар. - В последнее время у меня стало получаться слышать мысли на расстоянии.
   - Ты делаешь успехи, Пьер, - вздохнул Гвидион. - Присаживайся. Что ты думаешь обо всем этом?
   - О пленении Джехути, ваша светлость? Я думаю, что наступают тяжелые времена, - епископ перекрестился.
   - С чего ты взял, что Джехути пленен.
   - Не думаете же вы, ваша светлость, что...
   - Нет, не думаю. Я рад, что и ты веришь в лучшее.
   - Вряд ли у нас есть выбор, ваша светлость.
   - Да прекрати ты эту "светлость"! - взвился Гвидион. - Не до нее сейчас. Лучше подумай, что можно сделать.
   Хинкмар смиренно наклонил голову, прижав руки к груди. Рауль был удивлен резкой переменой, произошедшей со Святым, но боялся даже думать о нем.
   "Он не может слышать тебя, если твои слова не обращены во вне", - послал Хинкмар спасительную мысль Раулю.
   "Мне кажется, это нехорошо. Гвидион считает вас другом, а вы за его спиной... Если бы он знал, кто вы такой, и если бы вы объединились..."
   "Ты забыл, мне вообще нельзя вмешиваться, а получается, что это я веду войну против Амона, ведь Гвидиону ни за что не выстоять, даже если ему станет помогать кто-то с Пятой Ступенью, например, Исида, - объяснил Хинкмар. - Войди в мое положение, я и так делаю все, что могу и даже гораздо больше".
   - А что, сын мой, за Святой такой, который помог тебе добраться до замка? Что он еще говорил? - поинтересовался Гвидион у Рауля.
   - Я не знаю, откуда этот Святой взялся, но доля святости в нем точно имеется. - Хинкмар подтянул руки ко рту, пряча улыбку. - Еще он сказал, что замок окружен вниманием Амона...
   - Значит, он знает, что ты здесь?! - лицо Гвидиона стало бледным. - Да, да, именно так... Но он и без тебя держит нас под колпаком.
   - Не совсем, - успокоил Рауль. - Еще Святой сказал, что скрывает от Амона все, что происходит в пределах крепостных стен.
   - Странный Святой, весьма странный, - Гвидион принялся расчесывать пятерней заросли на подбородке, которые и бородой не назовешь. - Ну что же, лучше такой союзник, чем мгновенная смерть.
   - Зачем Амону убивать нас, Браз? - спросил епископ Мага, обратившись к нему временным земным именем. - Мы для него не враги.
   - Вот и я тоже думаю... - молвил Гвидион. В последнее время он пребывал в состоянии крайней сосредоточенности. - Но этот неизвестный Святой дает нам возможность для чего-то скрывать свои мысли!
   - И планы, - добавил епископ.
   - Значит, он хочет, чтобы мы действовали.
   - Истинно так, ваша светлость, истинно так.
   - Действовать нам не трудно. Знать бы, что именно нужно делать, - покачал головой Гвидион.
   - Союзники нам не помогут. Думаю, излишне их впутывать...
   - Если собрать их всех и объединить наши силы... К сожалению, Пьер, ты прав, даже этого будет недостаточно, - мотнул головой Гвидион, не переставая поглаживать подбородок. - К тому же мы обречем их на неминуемую расправу. Если он уже с ними не расправился. Я давно не получал никаких вестей снаружи. И все-таки Амон должен понимать, что здесь против него что-то затевается.
   - Разумеется, ваша светлость, поэтому принимать решение и действовать нужно как можно быстрее и осмотрительнее, чтобы не насторожить врага. Пока он будет думать, что да как...
   - Ты прав, Пьер. Ты хороший ученик, - похвалил Гвидион.
   - Мне Господь помогает, ваша светлость. Поможет и всем нам.
   - Аминь. Начинаем немедленно.
   Гвидион поднялся и вдруг спохватился:
   - Но что же нам делать?! Дьявол, нужно взять себя в руки.
   Он прижал ладони к лицу и замер.
   - Ваша светлость, - тщедушный епископ тоже встал, но маленький рост заставлял его поднимать глаза на графа.
   - Да, Пьер?
   Гвидион опустил руки и посмотрел на него.
   - Вот об этом я и хотел поговорить, о наших действиях, - сказал епископ. - Сила, способная справиться с Амоном, заключена в Рауле.
   - Откуда в нем взяться этой силе?! - удивился Гвидион. - Он же неопытный мальчишка.
   - Он - ваш сын, - заметил Хинкмар.
   - О, твоя правда! - спохватился Гвидион. - Совсем из головы вылетело. Рауль, надеюсь, ты не обиделся на меня, старика?
   - Нет, что вы, - возразил тот. - Я сам еще не привык.
   - Мы понимаем друг друга, что немаловажно, - заключил граф. - Ты снова прав, Пьер, я слишком много думаю о нашем положении, чтобы замечать очевидные вещи. Рауль владеет памятью Джехути, а значит, и его знаниями.
   - Знания - вот сила.
   - Да, Пьер. Ни у меня, ни у тебя раньше не было сколько-нибудь заметных способностей, но с помощью наших учителей мы добились значительных успехов в магии, узнали так много, что сами стали ее источниками. На пустом месте, Пьер, -Гвидион поднял указательный палец, - а у Рауля знания уже есть, - да еще какие! - ему осталось только разобраться в них и развить в себе необходимые способности.
   "Кое-что у меня уже неплохо получается", - сказал Рауль Хинкмару, вспомнив о своих успехах по пути к замку отца.
   "Сейчас некогда об этом! Потом ему расскажешь".
   - Решено, - кивнул Гвидион, - я думаю, Рауль не будет против того, чтобы помочь Джухути, сделав ради него все возможное.
   - Разумеется, я не против. Ради этого я здесь.
   - Хорошо, мой мальчик, - тепло улыбнулся Маг. - Привлекать тебя - рисковая затея, но я не вижу больше никаких возможностей. Пьер, у тебя есть, что сказать?
   - Нет, ваша светлость.
   - Мы с епископом будем помогать тебе, чем сможем, и за это время я постараюсь стать для тебя настоящим отцом...
   Дальше Гвидион говорил о возвышенных вещах: о священных родственных узах, о любви между близкими людьми, но Рауль-то знал, что все это напускное, более в угоду долгу, нежели истинному настроению. Да, Гвидион чувствовал себя обязанным Джехути, обязанным самому себе как отцу взять Рауля под опеку. Никаких отцовских чувств он к бестелесному юноше не испытывал, хотя и не забывал о возможности перемен. Если судьбе будет угодно, он полюбит Рауля, как сына, и все то, о чем он говорит сейчас, будет возможным. Но Рауль даже на подобный исход старался не рассчитывать, чтобы ничем себя не ранить. Он слушал вежливо и вдумчиво, постоянно посылая Гвидиону знаки согласия. У отца и сына не нашлось никакого прошлого. Рауля как отдельной личности теперь не должно было существовать, он оказался не запланирован, Гвидион вообще не должен был знать о нем. Он явился в дом графа, сообщив печальные известия, такой чужой и в то же время самый родной человек на свете. Гвидион не знал, как быть, и надеялся на то, что будущее поможет сблизиться им обоим.
   Да, они понимали друг друга, ибо Рауль думал о том же. Он тоже надеялся на будущее, но в какой-то момент усомнился в возможности стать Гвидиону, своему отцу, настоящим сыном. Ведь у него не было тела. Сейчас он представлял собой чистый разум, неприкаянную душу, голую и беззащитную. Имея тело, он бы мог постоять за себя, случись что, или опереться на крепкое отцовское плечо. В крайнем случае, подставить свое. Рауль бы чувствовал, как работают его легкие, сердце, желудок, каждое усилие давалось бы ему с трудом, но это было бы его усилие, его труд, он знал бы, сколько нужно вложить стараний, чтобы получить результат. В человеческом теле было привычнее. Ему казалось, что хотя душа по своей природе более свободна, но, когда объявился Архонт, жаждущий установить новые порядки, о безопасности в астральном мире не могло быть и речи. Подспудно он сознавал, что тело не послужит убежищем против Амона, но он хотел, во что бы то ни стало, обрести его и защищать свою жизнь самыми настоящими руками. И погибнуть по-настоящему, держа в них оружие. О том, что могло быть после гибели, он старался не думать...
  

24

  

"Если дружбой дорожишь

Ты в дому, куда ступаешь

Как почтенный гость иль брат, -

Обходи с опаской женщин!"

Древнеегипетская поэзия.

  
   "Ваше преосвященство, мне нужно тело!" - воззвал Рауль к епископу.
   - Ему нужно тело, - бесцеремонно вставил Хинкмар, прервав монолог Гвидиона. - Негоже человеку в таком виде по замку болтаться. Святая церковь не признает призраков.
   - Тело?! - удивился Гвидион, не обратив внимания на капризы церкви, и внимательно посмотрел в сторону Рауля. - Да, действительно. А чем тебе не нравится твое нынешнее состояние? Полная свобода - куда хочу, туда лечу...
   - Нет, отец, мне нужно тело, - повторил Рауль.
   Гвидион беззлобно улыбнулся.
   - Где же я его возьму, сын? Магически создавать я еще не научился, только воскрешаю пока...
   - У меня тоже лишнего нет, - заметил Хинкмар. - Придется воспользоваться тем, что будет.
   - И когда будет? - спросил Гвидион.
   - Вам лучше знать, ваша светлость.
   - Постой-ка, и точно, через три дня будет, - обрадовался Гвидион.
   - Что будет? - настал черед Рауль интересоваться своей судьбой.
   - Как что?! Тело будет, - пояснил епископ. - Будущая мамаша примется рожать ребенка, а мы тебя в это время возьмем и вселим в него! Будешь маленький, красивенький, а граф станет за тобой ухаживать, как самый настоящий отец. Ты же столько всего пропустил, бедный, отцовской заботы не знал...
   - Я не хочу вселяться в младенца! - возмутился Рауль. - Мне же после этого еще расти и расти надо. И что я буду чувствовать? А если забуду все, что мне досталось от Джехути?
   - Не забудешь, мы уж постараемся, - продолжил епископ. Он откровенно потешался, словно нисколько не опасался, что Рауль в гневе может его выдать. - А подрасти, конечно, придется, но ничего, зато в тепле, в заботе, золотом тебя осыплем, хе-хе...
   - Я знаю, вы шутите, - сдался Рауль. - Говорите, что у вас на уме.
   - Не торопи, дай подумать, - Гвидион ходил туда-сюда по библиотеке.
   - Ты прав, годных тел здесь нет, - изрек он, - как назло все здешние жители здоровы, никто в коме или при смерти не лежит. Сам довел их здоровье до совершенства. И замок мы покидать не можем, за его пределами Амон не даст нам и шагу ступить.
   Он остановился перед статуей какого-то толстого божка с тупым выражением на жирном лице.
   - Вырастить тебя в младенце мы бы могли, но потеряем много времени, а у нас каждый день на счету, - он задумался, всматриваясь в статую.
   "И что он пялится на этого урода? - подумал Рауль. - К добру это не приведет".
   - И что же теперь делать, отец? - спросил он.
   - Есть одна идея, - молвил Гвидион. - Но она тебе вряд ли понравится.
   - Если не понравится, то лучше не надо, - с готовностью поддержал Рауль.
   - А деваться, сын мой, некуда. Ты и сам это знаешь.
   - Хотя бы скажите, в чем заключается идея. Я подумаю и...
   - Нет ничего скучнее, чем знание своей дальнейшей судьбы, - прервал Рауля Гвидион. - Ничего не скажу, сын мой, и раз уж я твой отец, слушай меня и доверяй мне. Когда все случится, тебе будет легче осознать...
   "Епископ, что он задумал!"
   "Ничего страшного, и лишний опыт тебе не повредит..."
   Рауля захватила та же сила, что привела его в библиотеку. Теперь она вознесла его над замком, над шпилем донжона остановила, словно раздумывая, куда нести дальше, и потащила вниз, к серым окнам самой отдаленной комнаты, самого заброшенного крыла.
   Рауль влетел в зарешеченное окно, завешенное темно-красными шторами. Блестящая паучья нить задрожала, раскачалась, отчего сидящий на ней крупный паук потерял равновесие и шлепнулся на узкий подоконник. Восьмилапый сразу же вскочил и сиганул в тень. Рауль пронесся сквозь шторы и оказался в темном помещении. Разглядеть убранство он не успел, зато увидел жирное белое лицо и большие неказистые глаза на нем. В это лицо он и погрузился.
   С тех пор, как Джехути отделил его от себя, и до сегодняшнего дня, Рауль чувствовал себя чем угодно: дуновением легкого ветерка, игрой светотени в ясный день или еле приметным вулканчиком извергаемой воды, таким же, какой он когда-то наблюдал в роднике неподалеку от лесного дома. Чем угодно, только не человеком, прибитым к земле тяжестью собственного тела. Он давно не чувствовал потока крови в жилах, не ощущал ударов сердца о грудину. Теперь же все это навалилось на него разом. Рауль словно ослеп и оглох, настолько видоизменились и притупились его чувства. А ведь они всего лишь стали обычными, присущими любому человеку от рождения.
   Но тяжесть тела была не просто непривычной, и Рауль понял почему. И когда это произошло, он ужаснулся. Его тело было огромным, тяжелым... и женским. Рауль хотел убежать, улететь, оттолкнуться от него, пока не поздно, но только слегка напряг давно заплывшие жиром ноги и рухнул спиной на широкую кровать, на которой до этого сидел. Кровать жалобно пискнула, но не сломалась, только комод, стоявший рядом, затрясся.
   - Что с вами, ваша светлость?!
   Сиделка засуетилась вокруг Рауля, но она и понятия не имела, что за оказия приключилась с ее госпожой. Только что графиня сидела, рассматривая свои руки, будто бы готовясь попросить еще еды, и вдруг ни с того ни с сего тяжело и часто задышала, упала навзничь и помертвела лицом.
   - Оставь нас, - приказал сиделке вошедший Гвидион.
   Она невинно глянула на графа и юркнула за дверь.
   - Это тело моей сестры Маго, сын мой, - поведал он, пока Рауль приходил в себя... точнее, в нее. - Ты должен помнить ее, она была на пиру в честь Джехути.
   Рауль слушал, стараясь успокоить дыхание. Огромные чужие груди давили на него, не давая сосредоточиться. Он был словно приклеен к кровати слоем сала и мог двигать только пальцами, но и они грозили скоро заплыть жиром и превратиться в круглые шарики с костной начинкой.
   - Не думаю, что она обиделась бы на вторжение, у нее недостаточно для этого разума, - заметил Гвидион. - Кроме того, ты здесь временно, пока не появится подходящее тело.
   - Спасибо, что успокоили, - вырвалось у Рауля, и он поразился своему новому голосу. Низкому, почти мужскому и какому-то утробному, идущему из глубины бочкообразного тела. Сколько же она весит?
   - Не надо иронии, сын мой, - нахмурился Гвидион. - Как я уже сказал, это вынужденная мера. Ты хотел тела и получил его.
   - Ну что же, отец, жаловаться не буду, - выдохнул Рауль. Во рту постоянно скапливалась слюна, и приходилось часто сглатывать. - Смотрите и наслаждайтесь тем, что вы сделали со своим сыном... И почему бы вам не убрать эти излишки жира на мне?
   - Я думаю, вскоре ты сделаешь это сам.
   - Да я же с кровати подняться не могу!
   - Поднапрягись, - отрезал Гвидион. - Имей гордость.
   - Пока я научусь необходимой магии...
   - При чем здесь магия? - изумился Маг. - Я имею в виду, что ты добьешься результата посредством физических упражнений.
   Теперь очередь пришла изумляться Раулю. Ну и дела! Юноша подумал, что будь он на месте Маго, которая, кстати, довольно изрядно поправилась за те два месяца, что отсутствовал Джехути, то ни за что не набрал бы столько жира. И почему от него избавляться должен именно Рауль, если не он его накапливал?!
   Об этом юноша спросил у Гвидиона.
   - Не воспринимай это как несправедливость или как мою злую шутку, - ответил тот. - Подумай о том, что, в сущности, это неплохое упражнение для твоей воли. Моя сестра когда-то была очень красивой и стройной, но болезнь...
   - И вы не могли ее вылечить?
   - Не стал. Когда-то она сама попросила меня об этом.
   - Очень странно.
   - Должно быть, уже тогда ее разум помутился, но я обещал ей и намерен выполнить свое обещание, во что бы то ни стало. Джехути всегда так делает, - твердо произнес Гвидион.
   - Джехути помог бы ей, хоти она этого или нет, - угрюмо проговорил Рауль. - Уж мне это лучше известно.
   - Возможно, - согласился Гвидион. - Джехути часто делает непредсказуемые вещи...
   - И я бы тоже помог ей.
   - У тебя будет такая возможность, - улыбнулся Гвидион. - Тебе не приходило в голову, что все взаимосвязано? Я часто задумываюсь над этим. Например, над тем, что болезнь моей сестры и мое обещание не лечить ее могли бы тебе когда-нибудь пригодиться, например, сейчас. Разница между мной и Джехути в том, что он видит развитие событий гораздо дальше меня. Иногда я склоняюсь к мысли, что он заранее знал обо всем, что с ним произошло и что происходит теперь. Трудно сказать... Может быть, в то время я и сделал глупость, не отказав сестре, а теперь уверен, что был прав. Ее тело - твоя единственная возможность, сын мой.
   - Да, отец, - согласился Рауль. - Но что мне теперь делать?
   - Чтобы стать настоящим Магом, нужна очень сильная воля и особое отношение к событиям. Каждое событие в жизни должно восприниматься как задание, и это задание необходимо выполнить. Злая судьба теряет интерес к тому, кто с изрядной долей равнодушия встречает и спокойно и терпеливо сносит ее "подарки".
   Рауль лежал на кровати пластом, в чужом теле, чуть живой, а Гвидион в это время стоит над ним и читает мораль. Воистину, думал юноша, с таким равнодушным спокойствием его отец нигде не пропадет.
   - Еще лучше научиться предугадывать события, - говорил Маг. - Делается это просто. Когда ты видишь, как что-то с кем-то происходит, тебе обязательно нужно подумать над тем, как бы ты сам поступил на месте этого человека и быть готовым к тому, что с тобой произойдет то же самое. Каждое событие рождает целое дерево последствий, а так как ты многие из них уже пережил мысленно, подготовился к ним, то с тобой они вряд ли случатся. А все потому, что судьба любит удивлять. Она всегда будет готовить тебе что-то такое, с чем ты еще не сталкивался, или сталкивался, но не придал значения. И даже в этом случае ты должен сохранять спокойствие. Еще лучше, если ты обладаешь фантазией и можешь переживать такие события, о которых и не мыслил никогда. Для этого нужен особый талант. Ведь, в сущности, судьбе неважно, мысленно ты или наяву что-то пережил. И когда ты этому научишься, судьба потеряет над тобой власть, ты выйдешь из круга перерождений и станешь истинным Магом.
   - А как же зло? - спросил Рауль. - Многие учения говорят о том, что магом можно стать, только поборов в себе зло, мол, надо стать добрым порядочным человеком и приносить людям счастье.
   - Правильно говорят, но не договаривают того, что я тебе сказал, - улыбнулся Гвидион. - Просто так взять и побороть зло невозможно, вы ведь с ним не на мечах рубитесь. Зато когда ты будешь переживать чужое горе, как свое собственное, тогда тебе не захочется делать кому-то плохо, и зло отступит само собой. И наоборот, когда чужое счастье будет тебе в радость, тогда ты научишься стараться для людей, делая их счастливыми. В этом истинная доброта.
   - Спасибо, отец, мне полегчало, - вздохнул Рауль.
   - Не за что, - ответил Гвидион.
   - Хочу вас еще спросить. Вы все время упоминаете судьбу так, словно это что-то живое.
   - Я думал, ты имеешь представление, о ком я. Плохо, что память Джехути не ответила тебе на этот вопрос.
   - Вы же знаете, я плохо помню многие вещи.
   - Знаю, - согласился Маг, - но не думал, что помнишь настолько плохо. У Джехути есть сестра, душа Незавершенных миров, она пронизывает собой их все, плетет ткань судьбы для каждого их жителя.
   - Да, так и есть, - вспомнил Рауль. - Майа... ее зовут Майа, и она Архонт. Она все знает о Джехути, жив ли он, и где его искать. Мы можем попросить помощи у нее!
   - Можем, но это бесполезно.
   - Но почему?! - опешил Рауль.
   - Потому что она уже знает, о чем мы здесь говорим.
   - Да, я вспомнил. Она составляет с материей единое целое, так же как Крон и время.
   - Отличия между ними в том, что Майа такова изначально, она родилась в материи. И она всегда знает, что происходит.
   - Раз она все знает, почему не догадается нам помочь?
   - Забудь о том, что она сестра Джехути, думай о ней как о судьбе, так будет правильно. Судьба предоставит нам возможность для спасения. Остается только узнать, что это за возможность и как ей пользоваться. Другой помощи от нее ждать не имеет смысла.
   - Ох, как все сложно, - выдохнул Рауль и тут вспомнил, что находится в теле сестры Гвидиона. - И тяжело-то как. Отец, это сало меня задушит.
   - Я очень тебе сочувствую, сын мой, но верю, что ты справишься с этим пустяком. Бывает и хуже.
   - Да, бывает, - согласился Рауль, вспомнив почерневшее тело матери посреди костра. - Я постараюсь.
   Легко сказать, но трудно сделать. Зато Рауль уже не злился на Гвидиона. Пусть будет испытание, решил он. Не может быть, чтобы он не справился! Но сейчас юноша находился во власти чужого тела, и это тело немыслимо, неописуемо хотело жрать. Оно кричало об этом каждой частичкой своего сала и переварило бы само себя, не будь уверено в том, что вожделенный кусок еды будет предоставлен ему по первому требованию. Оно готовилось поглотить все вокруг, кровать, покои, замок, расти все дальше и дальше, не зная о том, что ожиревшее сердце не потянет такую массу и остановится гораздо раньше. Может быть, завтра. Бессловесное сердце не могло предупредить тело, оно лишь стучало все быстрее и быстрее, подстраиваясь под чужие объемы и желания, а когда эти желания превратились в требование, сердце уже билось в груди с немыслимой скоростью, вторя вместе с телом: "Жрать! Жрать! Жрать!", - не понимая, глупое, что приближает час собственной гибели.
   Но Рауль понимал. И пусть разум, который отныне поселился в теле графини Маго Неверской, принадлежал всего лишь восемнадцатилетнему пареньку, он уже вполне мог отдавать себе отчет в происходящем.
   "Жрать!!!" - кричала почти четырехсотфунтовая (13) гора сала, но Рауль стиснул зубы, заглушая тупой крик и постарался сесть. Гвидион сказал, что я смогу подняться, думал юноша, значит, я смогу! Нужно во что бы то ни стало чем-нибудь занять доселе инертное тело, иначе оно выйдет победителем.
   - Только не уходите, отец, - взмолился Рауль, заметив, что Гвидион направился к двери. - При вас мне трудно дать волю слабости.
   - Хорошо, я побуду с тобой, сын.
   Раулю удалось немного приподняться на локтях. Он с большим трудом стал передвигать ноги к краю огромной кровати. Если бы не пуховая перина, в которую он был погружен, как в трясину, продвижение далось бы ему гораздо легче и быстрее.
   - Помогите мне, - спуская ноги на пол, он протянул руку Гвидиону. Тот не замедлил подать свою. Кое-как выпрямившись, Рауль сел на кровати и огляделся.
   На столе в серебряном блюде лежал кусок черничного пирога.
   Жрать!!!
   Похожий ужас юноша испытал тогда, когда его чуть не убил монстр Легиона. Руки сами потянулись за едой, поманив за собой все тело. Дрожащие ноги выпрямились, и Рауль, словно истукан, пошагал к столу, не прилагаю к этому почти никаких усилий.
   К счастью, юноша быстро опомнился и стал изучать происходящее, пытаясь найти способ выйти победителем. Он чувствовал, что сейчас телом владеет Маго. Ее единственным желанием было как можно быстрее подкрепиться. А телу только и жило этим, поэтому оно охотнее слушалось ее, чем Рауля.
   - Нет! - прохрипел он, пуская слюни и силясь одолеть Маго. Это удалось лишь отчасти. Ноги остановились, но туловище наклонялось вперед, и чтобы не упасть, Раулю пришлось сделать еще шаг. Оставалось только взять пирог и засунуть его в жаждущий рот, наполненный слюной.
   Юноша даже решил, что ему нравится эта игра. Он чувствовал, что может взять верх и поэтому обязательно должен одолеть сумасшедшую Маго. Иначе в ее теле он только зря задерживается, а других возможностей переселения в ближайшее время не предвидится. Вместе с тем, Рауль ничуть не ощущал себя захватчиком, каковыми являлись создания из Легиона. Тело Маго в миг вселения можно было считать свободным, так как она вряд ли стала бы использовать его для своего духовного развития. Если Гвидион не собирается излечить ее, то Рауль это сделает сам, вот только выучится немного. К тому времени, если повезет, он сохранит тело в целости и сохранности в гораздо лучшем виде, чем оно было сейчас. Чего еще можно желать исцеленной Маго?
   Женщина в нем как будто поняла его мысли. Руки замерли над пирогом, расслабились и повисли, словно плети. Рауль с отвращением ощутил их внутренней стороной мякоть подкожного жира. Руки не просто висели, они лежали на жирных боках под довольно большим углом.
   - Этого угла быть не должно и чем быстрее, тем лучше! - прошептал Рауль.
   Он на деревянных ногах повернулся к восхищенному Гвидиону и молвил низким голосом Маго:
   - Отныне никакой лишней еды, а память Джехути и ваша помощь помогут мне справиться с телом. Отец, проводите меня туда, где я мог бы заниматься силовыми упражнениями.
  

25

  
   "На каждой из четырех сторон мира стоит по башне. В каждой башне обитает по дракону, лишь одна башня пуста. Красный дракон на Юге, Зеленый на Западе, Белый на Востоке. Задул первый ветер, и началась битва за четвертую башню. Задул второй ветер - и пал один из драконов. Задул третий ветер - и пал другой. Какой ветер был вторым? Какой дракон победил?"

Загадка для новичка.

  
   Но в тренировочный зал Рауль попал еще очень не скоро. Последующие недели его жизнь проходила весьма насыщенно. Почти все время он проводил в своих покоях, где под руководством наставника-катара учился приседать и поднимать ноги, лежа на твердой постели. Телу не хватало сил, а процесс перегонки запасенного жира происходил крайне медленно, поэтому Рауль ужасно мучился голодом. Поначалу он в огромных количествах пил только воду и соки и не рисковал нагружать неимоверно растянутый желудок чем-то еще. Постепенно объем желудка уменьшался, и Рауль стал позволять себе на обед орехи, овсянку и даже небольшую порцию нежирного отварного мяса. Эта неприхотливая еда давала и силы заниматься, и сама по себе уничтожала излишки жира. После первой пары недель непрерывных занятий силовыми упражнениями и гимнастикой Рауль, не переставая хвалить тело за успехи, с удивлением отметил, что двигаться стало легче. Теперь он мог дойти по коридору до лестницы, которая вела вниз, но спуститься по ней без посторонней помощи он все еще не мог.
   Еще через пару недель ему удалось спуститься на целый пролет, но только не подняться обратно. Вот так, неделю за неделей через ночные кошмары, переполненные разнообразной пищей, после которых Рауль просыпался с простыней в зубах, он наконец-то самостоятельно оказался в тренировочном зале, который находился недалеко от входа в донжон.
   В первое время занятий здесь его сильно смущало присутствие множества незнакомых людей. Рауль решил побороть свое смущение и привыкнуть к тому, что все кому не лень пялятся на толстую тетку, с переменным успехом пытавшуюся поднимать тяжести. Но толкать гири и задирать ноги с подвешенным к ним грузом далеко не самое важное, что приходилось делать. Дабы поскорее скинуть сало с костей, Раулю пришлось заняться бегом, а так как за пределы внешних стен замка затворнице-толстухе выходить было нежелательно, то юноше приходилось бегать по внутреннему двору. Место было довольно широкое, и один круг отбирал огромное количество сил и всего пару граммов жира. Тело с неохотой отдавало запасы, но чем больше Рауль старался, тем нагляднее получались результаты. Он сильно уставал, и это мешало ему заниматься тренировками с мечом и другими видами оружия. Благодаря памяти Джехути он знал, что они собой представляют и как с ними следует обращаться, но практики в его жизни не было никакой, если не считать того случая с палкой, когда он отдубасил гончара Журдена. В придачу, тело и мышцы графини могли оказаться не приспособленными к оружию. Скорее всего, так оно и есть, Рауль ни разу не удосужился проверить это.
   Юноша постоянно сталкивался со своей немаловажной особенностью, которая заставляла его отчаянно стыдиться нового тела. Справлять естественные надобности, и без того для него непривычные, приходилось при содействии сиделки - сам он не мог видеть, что и где у него находится, и не мог дотянуться - мешало вездесущее сало. Сиделка сыграла ту же роль, что и Гвидион, который остался вместе с Раулем в первый день вселения. В ее присутствии юноша не мог предаваться безрадостным чувствам, лишь безропотно позволял девушке выполнять те обязанности, которые она выполняла уже долгое время, пока сестра Гвидиона набирала массу. Когда, наконец-то, у него стало получаться, Рауль уже не стеснялся и даже позволял себе вечерами рассматривать в серебряное зеркало объемные груди Маго. Собственный вид со временем стал приводить его в возбуждение, от которого он не знал, как избавиться. Положение усугубил Гвидион. Рауль не знал, нарочно ли Маг показал ему портрет Маго, висевший в родовой галерее. С него на Рауля глядела дородная, миловидная лицом молодая женщина, причем полнота вовсе не портила ее, а очень гармонизировала с величавой внешностью. Теперь юноша представлял себе, до каких высот ему следовало стремиться, и хотя сознавал, что молодость Маго ушла безвозвратно, вернуть ей прежние объемы было ему вполне по силам.
   Рауль попросил Гвидиона показать портрет матери, на что Маг только развел руками - она была из простого народа и согласилась выносить Рауля за некоторую сумму. Сердце Рауля немного кольнуло, наверное, от усталости, и он попросил отца проводить его в свои покои.
   Силовые упражнения были не единственными, чем приходилось заниматься юноше. Гвидион преподавал ему магическое мастерство, а так как учить Рауля, обладавшего кладезем памяти Джехути, было практически нечему, занятия сводились к тому, что Маг воздействовал на разум Рауля, заставляя его вспоминать день ото дня все больше подробностей и выуживать их на поверхность сознания. Если бы Маг знал, что в тайне от него Хинкмар проделывает то же самое, он, наверное, очень бы рассердился. Но у епископа воздействие получалось куда лучше. Рауль пребывал в наилучшем расположении духа, но старался не забывать об угрозе, которую представлял Амон. Знать бы, где сейчас находится сумасшедший Архонт и о чем он думает...
   Библиотека замка всегда производила на Рауля самое благоприятное впечатление. Он хорошо помнил, что даже Джехути испытывал почти то же самое. Но Джехути нравилась обстановка, а Рауль тяготел к знаниям.
   На уютных мягких креслах, обитых бархатом и шелком, расположилась неразлучная пара: уют и умиротворение. Запахи книжной пыли и старых кожаных переплетов бродили между книжными полками под особо любимое Гвидионом шипение немного влажных дров в камине, шевелили гобелены на стенах и отбрасывали причудливые тени в темных углах.
   Библиотека находилась на втором этаже, поэтому пользоваться лестницей не пришлось. Однажды Рауль в сопровождении сиделки добрел до заветной двери, и с тех пор каждый вечер не меньше часа тратил на изучение старинных манускриптов, рукописей, привезенных со всех концов света, а также совсем новых книг в переплете, недавно доставленных из Китая по особому заказу. В этой восточной стране книгоиздание изобрели несколько лет назад, технология еще не устоялась, но Гвидион не упустил возможности воспользоваться новшеством. Он делал заказы, полагаясь на сомнительных посредников, но щедро платил за поставку и считал, что первые на земле книги, преодолевшие длинный и трудный путь, сопряженный со множеством опасностей, становятся только ценнее. Рауль прекрасно знал об опасностях. Конечно, на рыхловатую бумагу из шелковицы в кожаном переплете никто не охотился так, как на Джехути, но на восточных дорогах всякое могло случиться. Тем не менее, новинки приходили почти каждый месяц. А если случались неудачи, Гвидион не сокрушался и повторял заказ.
   Новые знания поразительно легко давались Раулю. Он не столько усваивал их, сколько вспоминал старые. Но чтобы вновь обрести хотя бы небольшую их долю, пришлось бы перелопатить не одну библиотеку. Гвидион считал, что от Рауля не убудет, если он ознакомится с содержимым местных книжных полок. Граф надеялся, что таким способом юноша подстегнет память. На самом деле оригинальных изданий в библиотеке графа имелось не так много, как могло показаться поначалу, - в основном только копии. По законам Джехути, магическое существо не имело права копить у себя предметы, необходимые для общечеловеческого развития. Поэтому приходилось пользоваться заменителями. Оригиналы и те достались Гвидиону в наследство от самого себя. Некогда, еще будучи обычным, хотя и совсем неординарным человеком, он сумел собрать небольшую коллекцию древностей.
   Для Рауля не явилось откровением, что библиотеку любил не только он. Обитатели замка давно стали здесь завсегдатаями, во что-то играли, а утром даже проводили занятия с детьми. Иногда Гвидион заходил, чтобы понаблюдать за плодами своего гостеприимства. Правда, он давно уже не считал катаров гостями, сделав их полноправными жителями замка. В свое время Джехути не захотел этого понять, но Рауль старался быть не просто одним из хозяев замка, а членом одной общей семьи. Именно катары познакомили его с ма-джонгом, китайской игрой в кости.
   Однажды юноша доковылял до библиотеки раньше обычного и застал здесь целую группу катаров. Четверо из них были заняты игрой, сразу показавшейся Раулю весьма интересной. Остальные наблюдали: ходили вокруг стола, заглядывали в кости и совсем "по-катарски" многозначительно закатывали глаза или картинно прыскали в кулак. Сами игроки не обращали на "соглядатаев" никакого внимания. Игра заканчивалась после шестнадцатого раунда, Рауль успел как раз на последний. Он как зачарованный стоял на усталых ногах и смотрел на действо. Его не сразу заметили, а когда это, наконец, произошло, катары, к сожалению Рауля, отвлеклись от игры и предложили графине сесть. Рауль потратил существенное время на то, чтобы сдвинуть с места задеревеневшие ноги. Когда он бухнулся в угловое кресло, игроки взялись за кости. После того, как прозвучал заключительный "ма-джонг!" и были подведены итоги, катары собрались расходиться, но Рауль попросил их объяснить ему правила.
   - Объяснять, ваша светлость, мы не будем, - невозмутимо сказала какая-то пухленькая девушка, источавшая не совсем приятный запах кислого молока. Рауль не сильно обрадовался ее обществу, но надеялся, что она если и не лучше других разбирается в игре, то хотя бы умеет толково объяснять правила.
   - Лучше садитесь вот сюда, я вам все покажу, - предложила она и указала на игровое место. Рауль с трудом поднялся и при помощи чужих рук переместился на обычный деревянный стул с прямой спинкой. Сидеть на нем было труднее, чем на мягком кресле, зато дышалось легче.
   Вскоре Рауль знал не только правила - они оказались достаточно просты, - но и предысторию возникновения ма-джонга в замке графа Неверского. Набор китайских костей у Гвидиона имелся с незапамятных времен, но играть стали относительно недавно. Когда-то граф запретил в замке любые азартные игры, особенно запрет касался обычной игры в кости, в которую часами напролет перекидывались по углам дешевых харчевен. Но однажды граф предложил жителям новое развлечение. Он сразу предупредил, что игра ничего особенного собой не представляет, немного похожа на кости, только чуть сложнее. Как потом выяснилось, он явно лукавил, хотя правила на самом деле были просты. И самое главное, ма-джонг отлично тренировал воображение игроков, учил выбирать из различных комбинаций костей наилучшую. Возможно, ту, о которой никто и не предполагал. Ни одна из многочисленных карточных игр не смогла воплотить в себе ритуальный дух ма-джонга. Поначалу в замке пытались придумать для него какие-то церемонии. Кто-то предлагал ввести обязательное кимоно для участников и зрителей, расстелить на полу циновки и расставить повсюду китайские сувениры. Кое в чем преуспели. Именно по вине одного из таких сувениров - китайского божка - Рауль получил тело Маго. Статуя по-прежнему стояла в углу, юноша неприязненно взглянул в ее сторону, но долго обижаться на добродушного толстяка не смог, подмигнул ему, и толстяк подмигнул в ответ отблеском камина в глянцевом глазу.
   Чем больше катары увлекались ма-джонгом, тем сильнее заболевали Китаем. Даже хотели ввести перед игрой обязательное чаепитие, а чтобы быть похожими на изобретателей игры - перекрасить волосы в черный цвет и собирать их в хвостик. Помешало очередное бредовое предложение Гвидиона, - разработать специальные прищепки для глаз, - которое расставило точки над "i", ведь граф был большим шутником, и все, что происходило в замке, его сильно забавляло. В конце концов, сошлись на том, что никаких церемоний не требуется, вот только от зеленого чая не отказались, но пили его по-простому, кто с молоком, кто с медом.
   Как только Рауля усадили за стол, вокруг него образовалась толпа. Катарам хотелось понаблюдать за новичком и одарить его советами различной ценности. Но невозмутимая девушка с одобрения графини разогнала толпу, и слегка разочарованные советчики вынуждены были облепить других игроков.
   Каждый игрок бросил по два кубика, Рауль набрал больше всего очков и стал Лидером, то есть Востоком (14). По идее напротив него должен был находиться Запад, справа - Север, а слева Юг, но здесь юношу ждал подвох. По правилам ма-джонга, Север и Юг менялись местами, являя собой китайский небесный компас Чванг-Цзе.
   Кости выложили на стол лицевой стороной вниз и тщательно перемешали. Каждый игрок выбрал себе по 36 костей и расположил их на столе в ряд по 18 штук в длину и две в высоту, после чего все ряды были сдвинуты к центру стола и образовали ровный квадрат - Стену.
   Последний раз за раунд бросили кубики, вскрыли и разобрали Стену. Теперь у Рауля было 14 костей, а у остальных игроков по 13. Лидер должен был начать игру, выложив лишнюю, четырнадцатую, кость в центр стола. Рауль оглядел свой набор костей - среди нескольких бамбуков, дотов и символов притаилась пара красных Драконов и два разных Ветра - и вопросительно посмотрел на свою помощницу, мол, какую кость снести?
   В игре используется 144 плоские кости с рисунками и иероглифами на лицевой стороне. Три масти по четыре кости со значениями от одного до девяти: бамбуки, с изображением бамбуковых палочек; доты, похожие на цветки мальвы в кружочках; и символы. Если с первыми двумя все ясно - количество нарисованных бамбуков и дотов равнялось их значению, то с символами сложнее - необходимо просто запомнить, какое число от одного до девяти означает каждый символ. Раулю запоминать не потребовалось, он кое-как вспомнил основы китайской письменности. Бамбуки были зеленого цвета, кроме единиц, пятерок, семерок и девяток, которые имеют в рисунке красный цвет; доты - черные с красным; символы - черные. Единица бамбука обозначается не палочкой, а павлином. Кроме трех мастей в игре имеется по четыре кости каждого Дракона: Зеленого, Красного и Белого, - и каждого Ветра: Восточного, Южного, Западного и Северного. Комбинации Ветров тесно связаны с игроками и влияют на их расположение за столом.
   Итого игровых костей в игре насчитывается 136 штук, остальные восемь призовые. Четыре Сезона по одной кости: Весна, Лето, Осень и Зима, - каждый обозначается солнцем с разной степенью лучистости. И четыре Цветка тоже по одной кости: Слива, Орхидея, Хризантема и Бамбук.
   - У вас, Ваша Светлость, чоу дотов и пара Красных Драконов, - пояснила девушка. - Все остальное можно использовать для построения нужной сочетания или выложить на стол.
   Рауль спросил, что означает "чоу" и можно ли что-то сделать с Драконами. Девушка объяснила. В игре существовало три обычных комбинации, это "чоу" - последовательность из трех костей в одной масти; "панг" - любые три одинаковые кости; и "конг" - то же, что и "панг", только четыре кости. Если не случалось ничьей (все кости со стены оказались выбраны), для того чтобы объявить "ма-джонг!", то есть закончить раунд, требуется собрать выигрышную комбинацию из четырех групп по три (или четыре) кости в каждой и пары одинаковых костей. В группе может быть либо три или четыре одинаковых кости ("панг" или "конг"), либо последовательность из трех костей одной масти ("чоу"). Кроме того, имелись более сложные и особые выигрышные комбинации, такие как Все Зеленые, Девять Врат, Тринадцать Сироток, Три Больших Ветра, Три Малых Дракона, Семь Пар и так далее, но Рауль за небольшим исключением еще долгое время не имел о них необходимого представления, так как выпадали они крайне редко, а для того, чтобы самому собрать их, требовался недюжинный опыт, знания и большая удача. Если такие сочетания и выпадали, то об этом мало кто догадывался, ведь катары сами еще не имели должного опыта и попросту не замечали ничего особенного. По этой причине наставница Рауля поначалу не придавала много значения дополнительным комбинациям. Как выяснится позже, совершенно напрасно - набор костей был совсем не обычным, а Рауль познакомился с игрой отнюдь не случайно...
   Опираясь на помощь девушки, Рауль сыграл свой первый раунд, хотя и не выиграл его. Когда пришла нужная кость, он объявил первое в своей жизни "чоу", а потом и "панг", выкладывая получившиеся комбинации перед собой в открытом виде. Костей на руке оставалось все меньше, в юноше затеплилась надежда на выигрыш, или хотя бы на то, чтобы сыграла его пара Драконов, но Запад неожиданно закончил раунд. Так как последнюю кость снес Юг, то Рауль ничего не проиграл, но и не выиграл - его чоу и панг были "пустыми", только Сезон подарил одно очко. Панг Драконов принес бы два очка. Продолжать игру не стали, графине нужно было заниматься.
   Постепенно Руль приобщился к ма-джонгу. В библиотеке имелась новая книга об игре, доставленная из Китая, но написанная по-французски, как и большинство здешних книг. Она являлась основным хранилищем знаний по ма-джонгу, поэтому как бы тщательно ее не берегли, вскоре она стала изрядно потрепанной. Больше всего поклонников игры интересовали сложные комбинации, которых наряду с простыми и легко запоминающимися насчитывалось около четырех сотен. Правила не запрещали придумывать свои сочетания, лишь бы с нововведением были ознакомлены и согласны все игроки.
   Со временем Рауль стал замечать одну странность. За игрой он не обращал на нее внимания, зато, оставаясь наедине с собой и думая о ма-джонге, невольно припоминал, что при возникновении на его руке любой комбинации, едва приметные контуры составляющих ее костей, словно магические руны, тут же мимолетно возникали перед внутренним взором, и, в зависимости от них, вокруг происходило что-то необычные. То по ногам пронесется сквозняк, то вдруг станет жарко или слышатся посторонние звуки: где-то пророкочет гром или прожурчит ручей, завоет волк или пропоет птица, и все как будто не по настоящему, а на границе воображения. То вдруг захочется заплакать, а потом внезапно засмеяться. Желание были до того слабы, а звуки и ощущения так неуловимы, что Рауль причислял их к последствиям своего пребывания в чужом теле и если задумывался о них, то как бы невзначай.
   Рауль до того увлекся ма-джонгом, что позабыл бы обо всем на свете, если бы не каждодневные упорные занятия и тренировки, о которых невозможно было забыть. Отсрочек они тоже не терпели. Старания наставников - Хинкмара и отчасти Гвидиона - не прошли даром, и вскоре по покоям графини Неверской вовсю летала мебель, и будто сами собой вспыхивали дрова в камине. А вот тренировать способности к внушению было не на ком - Гвидион не позволял трогать катаров, - поэтому он усадил Рауля перед зеркалом и заставил его учиться на самом себе. И пусть разум юноши недоверчиво относился к такому способу обучения, не прошло и суток, как команда "спать!", отданная толстой мадам своему отражению в зеркале, чуть не усыпила самого Рауля. Помешало чувство триумфа за свой успех. Внушение Раулю так понравилось, что он, презрев все запреты, тут же принялся бродить по замку и испытывать безобидные приказы вроде "дерни себя за нос" или "дай соседу подзатыльник" на всех встреченных по пути катарах. Большинство из них слушалось сразу, причем некоторым внушение даже не требовалось, а некоторые пытались бороться с наваждением, за что зарабатывали еще несколько порций внушения. Получалось только на ком-нибудь одном, для воздействия на двоих и больше человек Раулю не хватало сосредоточения. Джехути бы смог, с сожалением думал юноша.
   Все бы хорошо, успехи нарастали, только нежданно-негаданно объявился Гвидион и задал Раулю славную взбучку, от которой тот похудел фунтов на десять. Еще бы! Когда неведомая сила размазывает тебя по стенам и поднимает к потолку, трудно не похудеть от одного только ужаса. А сколько сала вместе с холодным потом остается на стенах! Рауль поначалу успешно сопротивлялся экзекуции, но магия Гвидиона вдруг стала по меркам юноши просто чудовищной. Знал бы он, что Маг просто забавлялся с ним, словно удав с котенком, не используя и десятой доли своего могущества.
   - Подготовься, после обеда я спрошу тебя о созвездии Стрельца, - сказал Гвидион. - Не забудь еще математику повторить.
   Рауль полулежал у каменной стены и старался отдышаться.
   - Ага, - выдавил он.
   - Еще расскажешь мне о... - Гвидион глянул в окно, - о строении радуги. Используешь свои способности и создашь мне одну.
   Рауль уже прекрасно знал, почему и как возникает радуга в природе, с созвездием Стрельца тоже можно было справиться. Зато магическая радуга, а в особенности математика, вызывали определенные трудности. После игры в ма-джонг Раулю до глубокой ночи пришлось корпеть над трактатами.
  

26

  
   "Свои способности человек может узнать, только попытавшись применить их на деле".

Сенека.

  
   К октябрю от мальв остались только сухие изломанные стебли. Осень, но трава больше пожелтела от зноя, нежели от близости зимы, и над горизонтом целыми днями дрожало марево раскаленного воздуха. Зато в замке всегда было прохладно и свежо, над донжоном частенько собирались тучи и под вспышки молний проливались на покатую крышу, текли вниз по желобам, каплями падали с карнизов и козырьков и расстилались широкими лужами по внутреннему двору. Рауль любил бегать под дождем, заглушая внутренний жар и кожей впитывая свежесть. Гвидион даже разрешал ему иногда садиться на коня и кататься, не выезжая за ворота. К этому времени тело Маго похудело почти в два раза - до двухсот фунтов.
   Немаловажными достижениями для него стали сразу несколько открытий, связанных с ма-джонгом. Однажды до Рауля дошло, что он мог влиять на выпадение костей в игре, только эта возможность зависела не от желания, а от мысленной учтивости с костями. Для Рауля трепетное отношение к вещам не являлось диковинкой, поэтому он быстро сообразил, что нужно делать. Другое открытие касалось странных ощущений и видений при выпадении комбинаций. Оказалось, что имеющийся набор рунических костей, неизвестно кем созданный (Рауль до поры до времени не спрашивал об этом Гвидиона), заключал в себе большую магическую силу, которую игрок впитывал в себя, но не всегда мог использовать. Например, Гвидион был в состоянии применять ее, только если сам как обычный игрок прилагал недюжинные старания при создании нужной комбинации. В отличие от своего отца, Рауль умел создавать различные комбинации рун и теоретически мог их использовать для самых разных нужд, если бы только знал, для чего именно годится не только каждая комбинация, но и каждая руна. Существовали и трудности. К сожалению Рауля, у него не получалось создавать сложные комбинации - в таких случаях руны просто не желали слушаться. Он не сразу понял, в чем кроется причина их неповиновения, а когда узнал, чуть не разрыдался. Причина была проста - для того, чтобы создать такую комбинацию требовались магические силы, которые накапливались у игрока только вместе с победами в игре. Чем больше было сил, тем послушнее становились руны. Победы давались Раулю легко, но зависимость магии от игры огорчала юношу. Если вдруг прекратятся вечерние посиделки в библиотеке, оборвется доступ к так необходимому сейчас источнику магии.
   Рауль копил ее, как мог. К октябрю он уже считался лучшим игроком в замке, но чтобы не вызывать подозрений и не отбивать у людей желания играть, приходилось часть побед отдавать другим. По этой причине сложнейшие комбинации у Рауля так и не получались, зато злополучную радугу он теперь мог создавать, практически не глядя. А началось все вот с чего...
   Однажды сентябрьским вечером Рауль вернулся в свои покои из библиотеки. Магическую радугу он уже давно и с успехом провалил. Мало того, ему до сих пор не удалось ее сотворить. Осененный первыми открытиями, он решил создать ее посредством рун ма-джонга? Он знал, что радуга представляла собой отражение капелек воды в луче света, падающим под определенным углом, поэтому Раулю мог потребоваться панг Западных Ветров, символизировавших Воду, и чоу символов, которые по идее должны подойти для обозначения подходящего угла. Что же касается луча света, то перед Раулем возникла дилемма: использовать панг Северных Ветров, символизировавших Огонь, или Сезон Лета, ведь солнце летом, как известно, наиболее яркое. Ничего не оставалось, как искать истину наобум, нещадно расходуя силы. Но юноша решил, что для такого случая любая расточительность простительна.
   Он приготовил деревянный таз с водой, поставил его на стол и чуть ли не воочию представил себе панг Западных Ветров, сделать это не составило особого труда. Какова же была его радость, когда вода в тазу забурлила и превратилась в маленький фонтан. Ветер позволял творить с водой, что угодно. Руны панга сияли перед внутренним взором, отдавая свою силу волшебству. Дальше Рауль взялся за панг Северных Ветров, но только испарил воду. Она взметнулась горячим гейзером прямо к высокому потолку. Досталось и самому Раулю. Он еле успел прикрыться руками, но раскаленные капли все-таки попали на кожу. Сердце разрывало грудную клетку, юноша отдышался, затем вновь наполнил таз и начал все заново. Только вместо Северных Ветров на сей раз в ход пошла единственная руна Сезона Лета.
   Подсвечник с тремя свечами в гордом одиночестве продолжал невозмутимо озарять комнату. Как бы Лето не светилось в его воображении своим рукотворным солнцем, наяву никакого света не было и в помине. Рауль решил продумать все еще раз, от начала до конца. Западные Ветры он выбрал вполне удачно - вода получилась самая нужная. Чоу Символов использовать раньше света было никак нельзя, только зря магию истратишь. Значит, дело не в панге Северных Ветров и не в Сезоне Лета. Хотя... Рауль о чем-то вспомнил. Летнее солнце не обязательно использовать для радуги, теплая зимняя погода часто тоже приводит к ее появлению, значит, дело не в Лете. Во всяком случае, не только в нем. Для чего солнечный свет необходим всегда и везде? Ну же, ну! Мысль крутилась в голове. Что-то знакомое, очень близкое... Вот оно!
   Мать часто рассказывала Раулю о разных растениях. Он сам часто возился с ними и знал, что есть такие цветки, которые распускаются только при прямом солнечном свете и закрываются при любой помехе, даже если на солнце наползет маленькое полупрозрачное облачко. В наборе игры, как и Сезонов, имелось всего четыре кости цветов: Бамбук, Орхидея, Хризантема и Слива. Слива, конечно, любит солнце, но не настолько, чтобы слепо следовать за его лучами. Орхидея предпочитает полутень и влагу, а хризантема мало чем отличается от сливы, но солнце для нее все же губительно - сушит лепестки, от чего они со временем отмирают.
   Оставался бамбук. Растение южное, светолюбивое, открытое. Его разновидности так же по разному относились к солнечному свету, но встречались и особенные, именно такие, какие были нужны Раулю.
   Он нарисовал в воображении рядом с Летом руну Бамбука. Юноша не стал гасить Сезон, решив, что летнее солнце лучше, чем какое-то иное. Тотчас же комната озарилась ярким светом, исходящим прямо с потолка, как будто именно там возникла новая звезда. Только окна подозрительно чернели в темноте ночи. Рауль обрадовался, улыбнулся, но не стал праздновать победу раньше времени - свет получился хоть и сильный, но пока еще слишком самостоятельный. Можно было попытаться двигать таз по комнате в поисках наилучшего для радуги местоположения, но Рауль никак не мог в такой момент пойти на попятную. Он долго пробовал разные комбинации чоу Символов, почти полностью истощив накопленную магию ма-джонга. Зато потом он точно знал, как управлять светом. В этом он почти сравнился с Джехути, некогда летящим с маленьким мальчиком на лунном луче. Пока у Рауля не возникало особого желания оседлать только что созданный им свет, да и сил для этого не хватало. Зато спать он ложился вполне удовлетворенный, ведь радуга в деревянном тазу ему все же удалась.
   Только спустя несколько дней он понял, что для магии рун воображение играет основополагающую роль. Те же комбинации, какие он использовал сейчас: Вода, Огонь, Лето, Цветок Бамбука, Символы, - могли быть применимы в других случаях, например, для того, чтобы создать костер на берегу озера из веток растения, по свойствам похожего на бамбук. Да-да, именно по свойствам. Как выяснилось, четыре кости Цветов обозначали не только растения ма-джонга, но и абсолютно любые растения во вселенной, надо было только представить наиболее подходящее к бамбуку, сливе, хризантеме или орхидее.
   Так же дело обстояло и с животными, которых символизировали Драконы. Только на птиц отводилась единица Бамбука, именно та, на которой был нарисован павлин. Восточный Ветер означал земную твердь, Южный - воздух. О Ветрах Севера и Запада Рауль уже кое-что выяснил. Как он и предполагал, Сезоны означали времена года, но не все оказалось так просто. На самом деле, Сезон Лета, который юноша использовал при создании радуги, не мог вызвать настоящего лета, а только придавал солнцу летние свойства, то есть повышал яркость, добавлял тепло, помещал в зенит. Чтобы вызвать лето, нужно было использовать Сезон вместе с более сложными комбинациями. Какими, Рауль еще не знал. Он не хотел тратить запас магии, наобум выясняя все детали, а надеялся на возможности своего разума, пытаясь выстроить необходимые для волшебства комбинации. Руны ма-джонга стали для юноши наилучшим магическим наставником из всех: с ними было интересно, они заставляли думать, не принуждая к этому, и самое главное, они позволяли Раулю все глубже погружаться в мир полноценной магии. Туда, где спрятана вся мощь знаний Джехути. Знание - сила, любил напоминать Гвидион. Он и сам не представлял, насколько был близок к истине.
   Через несколько дней после создания радуги, руны вновь напомнили Раулю об осторожности при обращении с ними. Безобидно начавшийся опыт чуть не погубил юношу, и он еще долго не мог оправиться от потрясения. Если бы не Гвидион, упитанное тело Маго стало бы пищей для... Но обо всем по порядку.
   Накопив немалый запас магии, Рауль решил проверить некоторые догадки, и особенно не церемонясь, выбрал для этого панг Зеленых драконов. А что, кости этих тварей давно не давали Раулю покоя своей натуралистичностью. Красные драконы обозначались странным иероглифом, а кости Белых и вовсе были пустыми - безо всяких рисунков. Рауль не верил, что у него получится вызвать дракона. Если такое и было возможно, то одним пангом бы не обошлось. Чтобы проверить, к чему приведет его затея, он нарисовал в воображении руны Зеленых. Из-за того, что панг не сопровождался конкретным пожеланием, ничего не происходило. Когда Рауль понял это, он стал вспоминать все, что знал о драконах. На днях в одной из библиотечных книг он наткнулся на упоминание об этих монстрах и долго не мог забыть о нем. А память Джехути и вовсе рисовала неоднозначные картины. Архонт знал немыслимое количество существ, среди которых травоядные, хищные и огнедышащие драконы были всего лишь незначительной веткой на огромном дереве, пародией на настоящих монстров.
   Возможно, именно подсознательное желание увидеть живого дракона подвигло Рауля на опасный опыт. Он долго воссоздавал в воображении черты монстра, чтобы руны взяли в толк, чего именно Рауль от них хочет, и когда уже собрался в помощь имеющемуся пангу добавить еще какую-нибудь комбинацию, почувствовал, как в икру уперлось что-то холодное и влажное.
   Оно дышало!
   Несмотря на массу тела, Рауль отпрыгнул в сторону, споткнулся о стул и рухнул на пол. Удар оказался не слишком сильным, смягченный все той же массой, но быстро встать у юноши ни за что бы не получилось, он лишь повернулся на спину. В это время к нему, смешно перебирая лапами, приближался огромный крокодил. Чудовище открыло пасть, чтобы вцепиться в аппетитные ноги Рауля, которые тот судорожно пытался подтянуть под себя. Удерживать их в таком положении не хватало сил, они скользили по полу и вновь выпрямлялись. Рауль стал звать на помощь, не забывая при этом отталкиваться ногами от зеленой морды. В дверь забарабанили, а она как назло оказалась заперта изнутри. Юноша сам ее закрыл, чтобы не мешали ставить опыт. С крокодилом явно творилось что-то не то - словно он не горел желанием тотчас же расправиться с добычей или был не голоден. Пока Рауль топтался на крокодиловой морде, он вспомнил, что морда-то знакомая. Юноша уже видел этого ящера в числе трофеев Гвидиона. Вот тебе и панг Драконов! Магией рун зеленый был вызван в эту комнату, где стал приходить в чувство от паралича. Но чары графа еще не сошли полностью, поэтому крокодил находился как будто в полусонном состоянии. Это обстоятельство и спасло жизнь Раулю.
   Крокодил чуть не отхватил-таки Раулю ногу, когда в комнате появился граф. Он быстро обездвижил зеленого, после чего крокодил внезапно исчезла. Раулю ничего не пришло в голову, кроме как полушепотом спросить:
   - Откуда взялся этот набор?
   - Подарок Джехути, - ответил Гвидион, догадавшись, что речь идет о ма-джонге. - Это не просто набор, это - Агниястра - учебник семи элементов, хотя он может использоваться для самых разных целей. Когда-то Джехути вложил в кости часть своих магических сил и отдал их одному из учеников, чтобы тот постигал тайны мироздания. Он сам мне об этом рассказал. Потом набор достался мне. Игра многое дает ученику и всегда напоминает ему, что он слабее, когда один...
   Выходя, граф холодно добавил:
   - Сейчас же залечи рану, иначе оставишь мою сестру без тела.
   "Надо было рассказать ему обо всем раньше", - запоздало подумал Рауль.
   Летели дни. После одновременно удачного и неудачного опыта с крокодилом, это как посмотреть, Рауль стал умнее: прежде чем совершать что-то магическое впервые, спрашивал у отца разрешение. Еще лелеял мечту о том, как совсем скоро, к концу октября, одолеет бегом целых десять кругов вокруг донжона. Детям, которые сопровождали толстую тетю, было интересно демонстрировать ей свою резвость. Рауль догадывался, что они поддразнивают его, но сдерживал гнев, ведь и двадцать кругов для них не стало бы пределом. Он запыхался и теперь наблюдал за кавалькадой всадников. Она въезжала в крепостные ворота замка тонкой струйкой, сопровождая громоздкую карету, больше похожую на ящик на колесах.
   Гвидион появился на высоком крыльце донжона, встречая гостей.
   Всадники спешились. Несколько человек подбежали к карете и открыли квадратную дверь. Первым вышел благородный господин в роскошном камзоле, с седой окладистой бородой, чем-то похожий на Гвидиона, только гораздо старше. Он вышел сам и галантно предложил руку спутнице. Рауль увидел тонкую розовую ладонь и белый кружевной рукав, который высунулся навстречу господину... Элоиза бойко спустилась вниз, признательно улыбнувшись старику.
   У Рауля сердце забилось еще сильнее, - ему показалось, что он сейчас умрет, ведь он только что пробежал девять кругов по двору и еще не успел как следует отдышаться. Но это была Элоиза, и Рауль ничего не мог с собой поделать. Ему сразу вспомнился день их первой встречи, ее добрый взгляд, которым она мимолетно окинула его, улыбка, которой она его одарила... Вспомнилась мать, ее крики, как ее били по лицу, как она кричала ему: "Беги!"...
   Но юноша быстро отогнал тягостные воспоминания, оставив только образ воспитанницы герцога. Потом они встречались во время турнира, когда его уже не было, а был Джехути. Архонт не посмел воспользоваться чувствами Рауля и отказался от Элоизы, за что юноша был ему несказанно благодарен... А ведь Джехути мог, еще как мог... Но это не те мысли, не те воспоминания, которые Раулю нужны в данную минуту. Хотелось просто наслаждаться ее присутствием, взглядом, улыбкой...
   Элоиза кивнула ему, и Рауля бросило в краску. И без того румяные щеки Маго побагровели, но, к счастью, девушка больше не смотрела на него. Как юноша желал, чтобы она не отводила от него глаз, и как боялся этого. Ее лицо больше не покрывала болезненная бледность, как в прошлый раз, когда он увидел ее впервые. Теперь Элоиза выглядела совершенно здоровой, жизнерадостной и такой же манящей.
   Затем случилось то, чего Рауль никак не ожидал. Пока из кареты неуклюже выбирались две служанки Элоизы, она обернулась и что-то сказала одному из спутников. Им оказался улыбающийся во весь рот старый знакомый барон де Труа. Лицо Маго побледнело, сердце замерло. Казалось бы, что плохого в присутствии барона? Оспой он не болел, вестником смерти нигде не значился, но Раулю почудилось, что это конец. Огромным усилием воли он вернул себе присутствие духа, но романтического настроения как не бывало. Джехути восхищался бароном, отказавшись от воспитанницы герцога, а Рауль помышлял о другом: он грезил девушкой и поэтому тотчас же возненавидел де Труа всей душой. Он старался не вспоминать о том, что барон по праву сопровождает даму сердца, заслужив эту привилегию на весеннем турнире.
   Приезжие были осведомлены о давней болезни графини, поэтому старик с окладистой бородой предпочел не замечать ее. Люди из свиты, глядя на толстую потную женщину с растрепанными волосами в легком, почти обтягивающем одеянии, пытались сохранить беспристрастность, но некоторые из них перешептывались, кивая на нее, и пытались скрыть улыбки. Больше всего Рауля раздражал де Труа, который и не думал улыбаться. Если бы юноша заметил хотя бы тень улыбки, это бы оправдало ненависть к барону. Пришлось признать, что барон учтив.
   Старик в сопровождении Элоизы и свиты направился к Гвидиону. После подобающих данному случаю приветствий Гвидион сказал им:
   - Хочу представить вам мою сестру, Матильду де Куртене, графиню Неверскую. - Он указал на Рауля, который быстро опустил взгляд. - Маго, это граф Сезар де Линьи, верный слуга и друг семьи герцогов Бургундских. Когда-то он сражался плечом к плечу со стариной Эдом...
   Гвидион не стал дополнять, что в том числе и благодаря этим вышеупомянутым воякам был разорен Прованс, а многие его жители нашли убежище в графстве Мага.
   - Его сопровождает Элоиза, воспитанница молодого герцога Гуго... Ты должна помнить о нем, сестра.
   Рауль едва заметно кивнул, не зная, как себя вести. Взгляды всех сейчас были прикованы к нему, словно в ожидании чего-то необычного. Репутация сумасшедшей графини, причудливое одеяние в придачу. Что еще нужно для полного счастья?
   - Рад видеть вас, графиня, - поклонился старик, как будто только что ее заметил. Вслед за ним низко склонились остальные, в том числе Элоиза. Теперь, под зорким взглядом Гвидиона, ничто на лицах гостей не говорило о неучтивости.
   Рауль склонил голову, как того требовал этикет, представив, как смехотворно он выглядит. Краем глаза юноша успел заметить, как люди пытаются отвести от него взгляды или прикрыть глаза, лишь бы не видеть его и не улыбнуться. Он чувствовал себя дураком... нет, полной дурой, но нашел в себе силы вспомнить, что в таких случаях говорят знатные дамы. Изобразил снисходительную улыбку и проговорил настолько внятно, чтобы его услышали все гости без исключения:
   - Прошу прощения, господа, лекарь прописал мне упражнения на свежем воздухе, а мой дорогой брат забыл предупредить меня о вашем приезде. Мне надобно переодеться. Надеюсь увидеться с вами позднее.
   Сказав это, он откинул длинную прядь, прилипшую к лицу, и, круто развернувшись, прошел внутрь донжона, скользнув по Гвидиону рассерженным взглядом. В уголке рта Мага притаилась еле заметная усмешка. Когда Рауль скрылся внутри, Гвидион пригласил гостей войти в его дом, как в свой собственный.
  

27

  
   "Любовь может изменить человека до неузнаваемости".

Теренций.

  
   Думая о вселенской несправедливости, об отце с его странными шутками, об Элоизе с ее рыцарем де Труа, Рауль оказался не в покоях Маго, где жил все это время, а в комнате Джехути, которую тот занимал весной. Все здесь осталось по-прежнему, светло и по-спартански: на стенах из светлого камня - декоративное оружие, которым вполне можно было пользоваться, но которым брезговал Джехути; широкая без изыска кровать, заправленная им второпях, но аккуратно; простая, если не сказать грубая мебель. И не следа грязи. Как только Рауль распахнул незапертую дверь, клубы пыли должны были взвиться в воздух и заиграть в солнечных лучах, что падали на каменный пол через окно, но комната сияла, как будто в ней только что провели влажную уборку.
   Рауль поначалу остолбенел, подумав, что Джехути вернулся. Он совсем забыл, что замок по воле Гвидиона содержится в изумительной чистоте и порядке. Рауль хмыкнул, еще раз окинул комнату тоскливым взглядом, тихо затворил дверь, чтобы не нарушить покой этого места, и вернулся к себе. Его уже поджидали служанки, которые помогли помыться и привести графиню в подобающий вид. Обычно в случае приезда гостей Рауль оставался в комнате, но в этот раз все было по-иному. Хотя спускаться к гостям в качестве хозяйки дома не было никакого желания, но присутствие среди них Элоизы заставило Рауля нарядиться в довольно узкое платье, а маникюр, косметика и укладка волос явились для него полной неожиданностью и ударом по мужскому самолюбию. Убедив себя в том, что иначе он не сможет увидеть Элоизу, ему пришлось стерпеть все эти сомнительные и весьма долгие процедуры, занявшие по меньше мере два часа.
   Тем временем вечерело, и когда Рауль спустился вниз, гости как раз собирались в главном зале, подтягиваясь со всех уголков замка, где осматривали достопримечательности. Граф славился тягой к коллекционированию всего ценного, что только можно сыскать, но особым вниманием гостей всегда пользовалось несколько помещений-жемчужин. Гвидион знал об этом и самолично сопровождал гостей. Ему было ведомо и то, что он славится среди французских и даже европейских вельмож, как один из богатейших людей, и что якобы его замок набит сокровищами, но только усмехался такой славе. Ни золота, ни самоцветов, валяющихся бесполезной грудой, в замке графа никогда не было, если не считать немногочисленных фамильных драгоценностей. Деньги у графа водились всегда, и он часто отдавал их жителям, путешествуя по графству или незаметно перемещаясь в разные его места. В последнее время покидать замок Гвидион не дерзал, поэтому обязанности дарителя поручил Хинкмару.
   Показ замка граф начинал с библиотеки. Большая часть гостей, несмотря на высокие титулы, ни читать, ни писать, как водится, не умела, но на собрания рисунков, многостраничные трактаты, книги, белую бумагу, а также глобус все осматривали с благоговением. Многие думали, что земля плоская и не понимали, что же именно из себя представляет шарообразный предмет, ибо никаких поясняющих надписей и указателей на нем не имелось. Граф с пояснениями не спешил - о нем и так ходило немало чудных слухов.
   Чтобы попасть в оружейню, приходилось идти через галерею - большой зал, отделанный белым мрамором, с аркадой колонн из того же материала. Галерея была увешана диковинными предметами современности и античности, масками, амулетами, необычной одеждой и головными уборами, уставлена статуями героев и богов. Истинное значение всего этого мало кто из гостей понимал, а потому ничто из имеющегося здесь их обычно не интересовало. Исключением являлись разве что женщины, но в числе гостей они нечасто встречались.
   Другое дело оружейня. Насколько не привлекало посетителей галереи мастерство создателей тамошних шедевров, настолько оружейная палата восполняла их тягу к искусству и красоте. Сверкающие холодные лезвия мечей, алебард и топоров затмевали разум, разжигали воображение, заставляли вспоминать дни и месяцы, проведенные в походах, пролитую кровь врагов, ночные костры и грубую пищу. Не мечи сверкали, не лучи солнца отражались в гладких позолоченных доспехах, а глаза гостей, любовно, почти нежно оглядывающие каждую пядь смертоносных и защитных предметов. Самым почетным гостям граф позволял брать оружие в руки и, наслаждаясь их изумлением мастерству оружейника, позволял оставить образцы себе. Радости счастливчиков не было предела. Коллекция пополнялась часто, и таким образом граф избавлялся от поднадоевших ему железяк.
   Но и это еще не все. Гвидион умел поражать благодарных зрителей и слушателей. Он охотно рассказывал об истории каждой находки, каждого предмета. Иногда умалчивал о том, как некоторые вещи попали в его руки, иногда искажал историю, если того требовали обстоятельства, но в целом рассказы получались захватывающими и вполне искренними.
   Из оружейни он вел гостей в зал охотничьих трофеев, где кроме рогатых и зубастых голов, прибитых к стенам, находились чучела животных, многие из которых местным егерям попросту не были знакомы. Например, тот самый крокодил, который однажды чуть было не закусил Раулем. Недавно среди трофеев графа появился слон, огромная лопоухая туша с длинным хоботом. Искривленные бивни выдавались далеко вперед, а сам он был воссоздан в миг нападения: одна нога занесена вверх, голова поднята, бивни направлены на врага. Стоило только распахнуть высокие двойные двери в помещение, как на гостей словно бы несется гигантское чудище, о котором многие даже не слышали. Гвидиону особенно нравилось быть в это время вместе со всеми и наблюдать за произведенным эффектом. На диковинного зверя приезжало смотреть все больше и больше знати с многочисленным эскортом, даже не подозревая о том, что слон был живой, из плоти и крови, и только благодаря магии графа его удалось обездвижить и усыпить. Настанет время и он окажется у ворот замка, чтобы на него мог посмотреть любой желающий, а затем Гвидион вернет его обратно на черный континент, где животное было захвачено. Обычно граф охотился на тех зверей, которых можно затравить при помощи гончих или сокола и, наконец, ранить простым оружием: мечом, копьем или рогатиной, - чтобы потом легко залечить раны. Но ради слона и крокодила пришлось опуститься до магии.
   Далее граф сопровождал гостей в помещения, в которых содержалась живность, предназначенная для охоты и не только: гончие, птицы и скакуны. По той причине, что графу бояться было некого, воевать он ни с кем не воевал, а нападать на соседей не стремился, любимыми его занятиями были устроительство турниров и охота, точнее, разные ее виды. Особой любовью графа пользовалась соколиная, но он не считал ее публичным действом, поэтому охотился практически в одиночку, а так как соколов у него имелось предостаточно, то охота занимала порою целый день, чтобы каждая птица успела вдоволь налетаться. Если же гостей набиралось достаточно много, то Гвидион устраивал псовую охоту, и тогда оравы всадников устремлялись по графским угодьям вдогонку за сворой гончих, которая не отставала от кабана или оленя. Порою гон продолжался по нескольку дней, пока жертва не падала от усталости. Оставалось только усмирить собак, чтобы они не разорвали добычу. Порою, гон срывался, зверю удавалось уйти от выдохшихся псов, и тогда поднимали другого зверя, которого в числе прочих егеря выследили накануне.
   Вот и на ужине граф объявил о том, что на примете есть несколько кабанов и оленей, поэтому завтра желающим присоединиться к забаве надлежит встать пораньше. Гости несказанно оживились, даже Элоиза, как сперва показалось Раулю, чуждая жестокости, не скрывала удовольствия от предвкушения предстоящих приключений. Но скакать на добром коне вслед за собаками - это одно, а убивать зверя - совсем другое. Рауль уже решил про себя, что теперь, на правах хозяйки дома, будет сопровождать Элоизу, где бы она ни была. Даже теперь, за столом, он не мог отвести от нее глаз, испытывая странное томление во всем теле. Сначала она вежливо улыбалась ему, потом покраснела и сделала вид, что занята беседой между графами Неверскими и де Линьи, из которой можно было понять, что они одобряют политику Людовика, еще не до конца освободившегося от влияния матери, Бланки Кастильской. К счастью, Рауль вовремя осознал, какое должно быть необычное впечатление производит на девушку своим пристальным взглядом, поэтому прекратил на нее глазеть и переключил внимание на де Труа.
   Во главе стола восседали граф и графиня Неверские, причем Гвидион справа. По правую руку от него расположился граф де Линьи, за ним - Элоиза. Барон Филипп де Труа сидел по левую руку от графини Неверской. Далее разместились рыцари из сопровождения де Линьи, как кто пожелает. Чтобы кости и объедки не захламляли пол, их кидали бегающим тут же собакам-мусорщикам.
   Так как Филипп сидел рядом с Раулем, то последний мог спокойно дотянуться до барона, что и проделывал с завидной регулярностью с целью досадить Филиппу и скомпрометировать того в глазах Элоизы. Рауль считал, что никто кроме него не имеет права любоваться ею! Почувствовав под столом чью-то ногу, Филипп дернулся, решив, что это случайность. Он взглянул на сидевшую по соседству графиню, которая, погрузившись в себя, поглощала маленький кусочек дичи, но ничего не сказал. Рауль не собирался прекращать дерзкую игру. Посчитав, что барон не вычислит его, он вновь наступил на ногу Филиппу, старясь надавить, как следует. В это время Филипп как раз запивал из большого кубка, поэтому поперхнулся.
   Похоже, он догадался, кто является виновником его злоключений, и, прокашлявшись, воззрился на графиню Неверскую, сверкая от ярости глазами. Сказать ничего не сказал, но его желваки ходили ходуном, от чего редкая бороденка смешно дергалась. Рауль сказал с невинной улыбкой:
   - Ах, простите, я такая неуклюжая.
   Филипп успокоился, но в него тут же полетела кость, предназначенная для собак. Он еле увернулся, при этом с трудом удержался на стуле, схватившись за плечо соседа, который как раз собирался отведать большую грушу.
   - Прошу прощения, - сказал Филипп рыцарю, поднимая грушу с пола и возвращая ее владельцу. К неудаче Рауля тот и не думал оскорбиться, а преспокойно взял грушу и погрузил в нее желтые зубы.
   Рауль решил, что и самому надо бы извиниться за то, что кость полетела немного не туда, куда нужно:
   - Простите, юноша, во всем виновато вино. Оно ударило мне в голову, и теперь у графини немного двоится в глазах. Хорошие у нас вина?
   Несмотря на то, что графине налили полный кубок, Рауль даже не прикасался к нему, зная, что не обладает стойкостью Джехути.
   - Прекрасные вина, ваша светлость, - сквозь зубы похвалил Филипп.
   - Но вы мало пьете, - продолжил Рауль. - Сознайтесь, вам не нравится?
   - Очень нравится, ваша светлость, но завтра ваш брат устраивает охоту, и я горю желанием в ней поучаствовать.
   - Ах да, мой брат, - задумался Рауль, словно вспоминая. - И в самом деле, охота. Мы, женщины, такие неуклюжие, не меткие... Вы сами только что могли в этом убедиться. Но я бы тоже хотела поучаствовать.
   - Правда, ваша светлость? - удивился Филипп, оглядывая пышные формы Маго. - Я буду рад видеть вас.
   - Вы лукавите, барон, признайтесь, - хохотнул Рауль, подражая одной служанке-толстушке, с которой он решил во всем брать пример. - Вы хотели бы посмотреть, как я буду трясти на лошади своими жирными ляжками?
   - Ну что вы, ваша светлость, как можно, - покраснел Филипп. - Дама на лошади - это всегда прекрасно.
   - Спасибо, барон, вы учтивы. Это такая редкость среди мужчин. Надеюсь, вы будете меня сопровождать?
   Теперь Филипп побледнел, не зная, что ответить. Он так хотел быть рядом с Элоизой, но толстой графине невозможно отказать. Оставался один выход: сделать так, чтобы графиня сама передумала, - и барон немедленно принялся на ее глазах ронять свою честь. Для начала и под мысленные овации Рауля Филипп сделал вид, что выпил сразу несколько кубков вина (на самом деле он половину разлил по столу, забрызгав Маго, а другую половину вылил себе за пазуху), затем стал сквернословить, как последний висельник, и "ненароком" опрокидывать на пол тарелки и кубки. Рауль забавлялся, наблюдая за бароном, тем более что Филипп действовал именно так, как Рауль и задумал. Элоиза сначала удивленно смотрела на барона, затем презрительно скривила губы, а дальше и вовсе перестала обращать на него внимание. Де Линьи хмурился, но вмешиваться не стал, понадеявшись на хозяина, который хотел было осадить барона, но Рауль его остановил, что-то шепнув на ухо. Гвидион улыбнулся и сделал знак де Линьи, что, мол, все в порядке, ничего особенного не происходит.
   Наконец, когда выходки барона стали просто отчаянными, и он уже мог перейти все допустимые границы, поссорившись с кем-нибудь насмерть или серьезно оскорбив дам, Рауль придвинулся к нему и сказал:
   - Барон, я передумала. Мне жаль, но быть рядом со мной вы завтра не сможете. Слишком вы темпераментны для меня.
   Филипп, с трудом скрывая радость, развязно встал. Трезвым взглядом попытался поймать ответный взгляд Элоизы, но тщетно. Хмыкнул и покинул зал, напоследок даже ни извинившись перед сотрапезниками. Боялся, что графиня изменит решение, но Рауль не собирался этого делать. Все прошло именно так, как он задумал. Завтра графиня сама будет сопровождать Элоизу, а барон после сегодняшнего представления не посмеет к ним приблизиться. Такая изобретательность в отношениях с людьми была присуща Джехути, а Рауль, обладавший обширной памятью Архонта, старался постичь все, что в ней заложено.
   Ужин быстро подошел к концу. Для настоящего пира не было повода, да и желания затягивать застолье на всю ночь ни у кого не нашлось. Поэтому вскоре Рауль уже лежал в кровати и размышлял о том, что будет делать завтра, находясь рядом с девушкой своей мечты? Немного мешала боль в желудке, но юноша не обращал на нее внимания.
   Что он будет говорить ей и сможет ли смотреть в глаза, окажись они наедине? Вопросы непростые, и ответов пока не предусматривали. Оставалось ждать, предстоящий день сам подскажет. Но к полуночи боль усилилась, и Рауль не на шутку всполошился. Сегодня за ужином он съел немного больше обычного, но ведь это еще не повод для болезни. Он стал разговаривать с желудком, поглаживая живот. Он просил желудок не болеть, обещал, что больше не будет переедать, за каким бы столом не оказался. Конечно, он сам виноват, нужно было соблюдать режим, и обычно это ему неплохо удавалось, но сегодня там была Элоиза. Он просто задумался и съел чуть больше, ну всего капельку. Желудок снисходительно заурчал в ответ, и постепенно боль прошла. Рауль поблагодарил его, еще раз обещал вести себя сдержанно и погрузился в сон.
  
   Элоиза выпроводила служанок и осталась одна. В ночной рубашке, с распущенными волосами, она поставила на стол два серебряных зеркала, одно чуть больше другого, разместив их отражающей стороной друг к другу. Между ними поставила зажженную свечу, а стоявшую рядом яркую масляную лампу погасила. Потом села на жесткий стул и поверх маленького зеркала стала пристально всматриваться в большое. Передвигая и наклоняя зеркала, она создала в нем иллюзию бесконечного коридора. О таком способе гадания девушка узнала от герцогини Бургундской, которой о нем в свою очередь рассказал киевский посол в Париже. Диковинный бородатый человек научил герцогиню, гостившую в столице, разным забавным штукам, а потом был выдворен из страны за пьянство.
  
   - На небе луна, в поле трава,
   Птицы лететь не хотят в ночь.
   Явись на зов, мой будущий муж,
   Покажи лицо и ступай прочь.
  
   На глаза наворачивались слезы, но Элоиза изо всех сил старалась не моргнуть, чтобы не сорвать гадание. Иногда она прищуривалась, и тогда становилось немного легче.
   Минула полночь. Ничего не происходило, свеча прогорела на треть, но Элоиза не отчаивалась. Она уже знала, каким долгим бывает это ожидание, и неустанно повторяла незатейливые слова заклинания. Время шло, но ногам повеяло прохладой, заклинание сменилось на более нежное. Элоиза придумывала его на ходу.
  
   - Туман сгущается во тьме,
   Тревожит ветерок росу.
   Приди скорее, милый друг,
   Невеста расплела косу.
  
   Теперь меня ты не узнаешь,
   Надежно скрыта от тебя,
   Чтоб после встретиться
   И наш союз скрепить у алтаря.
  
   Свеча уж скоро догорит,
   А ты все не приходишь.
   Хочу узнать, кем одарит
   Меня судьба всего лишь.
  
   Томленьем грудь моя полна,
   В зеркальный мир смотрю.
   Увижу ль, милый, мужа я
   Иль девою помру?
  
   Она готова была сочинять строфу за строфой бесконечно, не заботясь о смысле, но от долгого неподвижного сидения в глазах сгустился легкий туман. Она бы мотнула головой, чтобы разогнать его, но туман существовал только в зеркале. Иллюзорный коридор потонул в молочной мгле, и сердце Элоизы учащенно забилось. Ей стало не до стихов, она принялась повторять основное заклинание, с надеждой и страхом вглядываясь в глубины коридора.
  
   - На небе луна, в поле трава,
   Птицы лететь не хотят в ночь.
   Явись на зов, мой будущий муж,
   Покажи лицо и ступай прочь.
  
   Сначала в тумане возник едва различимый силуэт. Он подходил ближе, и через минуту Элоиза увидела рыцаря, лицо которого пряталось под опущенным забралом шлема. Девушка немного отшатнулась, но руки не отдернула, иначе зеркало упало бы на стол. Несмотря на страх, ей стало любопытно. Она гадала не в первый раз, но раньше видение никогда не приближалось, всегда оставаясь на пределе видимости, почти сливаясь с молочным туманом в единое целое. Ей рассказывали, что оно до последнего скрывает лицо, пока вплотную не приблизится к вызывающей. Но в этом и таилась главная опасность. Если призрак дотронется до нее, она умрет. О смертельных случаях никто ничего не слышал, но это и неудивительно - мало кто мог выдержать такой страх до конца. Призрак приближался, Элоизе сделалось так жутко, как никогда прежде. Ее пальцы, сжимающие края зеркала, побелели от напряжения.
   - Покажи, наконец, свое лицо! - вскричала она.
   Рыцарь был совсем близко. Элоиза стиснула зубы, готовая прервать гадание, но одной рукой он стал приподнимать забрало, а другой потянулся к девушке. Ей очень хотелось увидеть лицо будущего мужа. Чувствуя его хватку, она узнала, что хотела. На нее взирал мертвенно бледный лик Филиппа де Труа, а его пальцы в кожаных перчатках сжимались на запястье девушки. Холод пронзил ее в самое сердце, в глазах потемнело, и последнее, что она увидела в зеркале, это графиню Неверскую с окровавленным мечом в руке и падающего навзничь Филиппа.
   Хватка ослабла, затем и вовсе исчезла. Элоиза наклонила зеркало в свою сторону и что было сил хлопнула им по столу. До рассвета оставалось всего несколько часов. Девушка всхлипнула и бессильно уронила голову на руки. Волосы разметались по столу.
  

28

  

"Кто любит Бога - церковь чтит;

Хмельное не бодрит - дурманит;

Деньга деньгу сама родит;

Тот не продаст, кто не обманет;

Охотник кормит псов заране;

Терпенье города берет

И стену всякую таранит;

Кто ищет, тот всегда найдет".

Франсуа Вийон, "Баллада примет".

  
   Утро выдалось ясное и прохладное. Солнце еще не успело явить свой край над горизонтом, а Рауль уже встал, умылся, и теперь стоял у окна, глядя, как густой туман стелется по реке. Водная гладь хорошо просматривалась даже издали, ибо под голубеющим небом казалась черной лентой в окружении серых лесов.
   Рауль задумался над тем, что бы ему надеть, ведь в гардеробе графини охотничьей одежды не нашлось. Можно было приспособить ту, которую он надевал для занятий бегом, а сверху накинуть плащ, но вновь становиться всеобщим посмешищем ох как не хотелось. Пришлось идти к отцу.
   Гвидион будто не ложился. Он сидел у камина и читал какую-то книгу в толстой кожаной обложке. Увидев в дверях Рауля, он сказал:
   - Доброе утро, сын мой. Что заставило тебя встать в такую рань?
   - Здравствуйте, отец. Мне хотелось бы попросить вас... - Рауль запнулся, надеясь, что Гвидион поддержит его, но отец промолчал. - Хотел бы попросить вас снабдить меня подходящей одеждой.
   Брови Мага поползли вверх.
   - Но у тебя ведь столько одежды, что гардероб трещит по швам, - заметил он.
   - Я так и думал. Вам жалко.
   - Мне жалко?! - Гвидион чуть не задохнулся от возмущения.
   "Зря я так, - подумал Рауль, - можно было и сразу попросить то, что нужно".
   Но он все еще не мог забыть вчерашний день, когда отец выставил его не в лучшем виде перед гостями. Перед Элоизой.
   - А раз не жалко, то дайте мне, пожалуйста, охотничий костюм.
   - Какой-какой костюм? - спросил Гвидион.
   - Ну вот, все-таки жалко, - вздохнул Рауль.
   - Нет-нет, - отмахнулся Маг, - я тебе хоть тысячу охотничьих костюмов подарю, и не только охотничьих. Но из замка ты все равно никуда не выйдешь!
   - Но... как же так?!
   Известие явилось громом среди ясного неба.
   - Ты разве забыл, что выходить из замка тебе нельзя?! Забыл, что мы здесь в осаде и находимся на краю пропасти?! - Гвидион не на шутку разошелся. - Забыл, для какой миссии я тебя готовлю?! Он на охоту, видите ли, собрался...
   Гвидион внезапно умолк и, как ни в чем не бывало, продолжил читать книгу. Рауль возвышался над ним, не зная, что делать, сжимая и разжимая крупные кулаки Маго. Но ведь он теперь в другом теле, откуда же Амону его узнать?! Неужели все старания, проявленные ради будущей охоты, пойдут прахом? Этого Рауль не мог допустить и вновь решил воспользоваться опытом Архонта.
   "Нахрапом я ничего не добьюсь, только если попытаюсь поймать его на слове", - подумал юноша и спросил, как ни в чем не бывало:
   - Отец, но вы же будете участвовать в охоте?
   - Буду, - бросил Гвидион, не отрываясь от книги.
   - Мне помнится, вам тоже нельзя покидать замок. Вдруг что-нибудь случится, без вас я не справлюсь...
   - Это ненадолго.
   - Вы очень легко об этом говорите. Разве так поступать справедливо?
   - Справедливость здесь не при чем, - вспылил Маг, отбросив книгу, - мне надоело быть все время на одном месте. Я хочу проехаться по окрестностям. Кажется, теперь я понимаю, какую тоску чувствовал Джехути, находясь здесь, а ты даже представить себе не можешь, каково это, - он вскочил и бесцельно пошел по комнате, размахивая руками, - сидеть безвылазно в замке, целыми днями наблюдать за окрестностями через окно, мечтать о том, когда же наступит долгожданный день свободы и...
   Он вдруг воззрился на Рауля, сообразив, что говорит совсем не то, что нужно.
   - Я... ты... Да, ты знаешь, о чем я, - наконец изрек он.
   Отец озвучил их общие мысли. Раулю бы обрадоваться удаче, ведь против собственных слов Гвидион теперь вряд ли пойдет, но юноша лишь нахмурился. Может быть, зря он все это затеял? Не лучше ли остаться в замке, где безопаснее? Но он отогнал нежданные сомнения.
   - Ладно, будет тебе охота, - буркнул Маг, взглянув на Рауля.
   Лица Маго коснулась благодарная улыбка.
   - Прошу, не забывай об опасности, - напомнил Гвидион. - Амон не знает, что она - это ты. Он будет думать, что ты прячешься где-то в замке. Тебе придется вести себя так, словно ты - Маго. Он ее уже видел раньше и знает о болезни, поэтому ты ни в коем случае не должен забывать, что он находится рядом с тобой, смотрит в твое лицо, подстерегает.
   - Да, отец.
   - Мало того, - подчеркнул Гвидион, - чтобы он не раскусил тебя, прочитав твои мысли, выпусти Маго, отдай ей часть себя, пусть Амон наткнется на ее больной разум. Одного раза будет вполне достаточно, чтобы он не полез в этот омут вновь.
   Рауль кивнул.
   - Ну что ж, - вздохнул Гвидион, садясь в кресло. - Пусть предстоящая охота станет для тебя проверкой. Рано или поздно ее нужно было устроить.
   - А как же вы? Ведь ваш разум перед ним, словно на ладони.
   - Некоторое время я смогу вводить его в заблуждение, а потом мы оставим наших гостей. Если у тебя были какие-то мысли насчет Элоизы, не торопи события. Сейчас не время, и твой вид...
   - Я постараюсь, отец, - перебил Рауль. Гвидион только покачал головой.
   - Иди в свою комнату, там ты найдешь одежду. И помни о том, что я сказал тебе, сын.
   - Отец, хотел спросить... Насчет Элоизы.
   Гвидион нахмурился.
   - Спрашивай, чего уж теперь, - буркнул он.
   - Совсем не то, о чем вы подумали, - начал Рауль. - Мне не понятно, как она может быть воспитанницей герцога, если он ненамного старше ее? Он что, еще в детстве взял ее на воспитание?
   - Здесь все просто, - облегченно выдохнул Гвидион. - Герцог Эд Бургундский обещал одному из своих самых храбрых рыцарей, что будет крестным отцом его первенцу, но обещание сдержать не успел. Пришлось его сыну Гуго браться за это дело. К тому же, рыцарь погиб, не успев наглядеться на новорожденную дочь. Так и оказалась Элоиза в доме герцогов. А крестником ее стал граф де Линьи...
   Рауль находился уже в дверях, когда на поверхности его сознания вынырнуло старое воспоминание.
   - Отец, что такое Залы Аменти?
   Гвидион пронзительно посмотрел на него.
   - Тебе еще рано об этом знать.
   Рауль пожал плечами, мол, дело житейское, и вышел.
   Гвидион не обманул. Вернувшись в покои Маго, юноша обнаружил там приличный охотничий костюм. Служанки помогли влезть в него. Рауль думал, что для этого понадобится уйма усилий, но размеры подошли идеально. Облачившись в кожаные штаны и камзол, Рауль глянул на себя в зеркало. Не помешало бы еще подтянуть живот и бедра, уж слишком сильно они выделяются. Лицо, конечно, сильно похудело, если можно так выразиться, но три подбородка выглядели не вполне изящно. Заправив длинные волосы (беда с ними!) под шляпу, Раулю повязали на плечи плащ-накидку, который должен был скрыть немалые груди Маго. Но на них-то Рауль и не жаловался, особенно оставаясь наедине с собой. В охотничьем костюме он выглядел вполне по-мужски, словно какой-нибудь толстяк-барон. И если бы не груди и небольшая дамская шляпа, в нем с трудом можно было бы признать женщину.
   Рауль покинул покои Маго и под звуки труб, возвещающих сбор, вышел на воздух. Посреди двора стоял длинный стол с легкой пищей, к нему подходили все желающие подкрепиться. С конюшни выводили и готовили коней, принадлежащих гостям. Рауль вспомнил о жеребце, на котором Гвидион разрешал ему кататься в последнее время. Он вошел в конюшню и остановился пораженный. Обычно здесь находилось всего несколько скучных коней и стремянный. Теперь же конюшня будто выросла в размерах, вытянулась, в каждом стойле пребывал отменный жеребец, дюжина стремянных наваливала овес в кормушки, убирала полы, чистила шкуры подопечных и проверяла целостность подков. Рауль поискал глазами своего скакуна.
   Цублигон был гораздо мощнее и почти на целую голову выше остальных коней. Его окрас считался несколько необычным для галльских пород - серый в яблоках. Конь больше подходил для перевозки грузов или упряжки в карету, чем для участия в охоте в качестве скаковой лошади. Цубли, как называл его Рауль, не шел ни в какое сравнение с Селимом, но именно из-за мощи, способной выдержать тяжесть Маго, юноше и достался этот конь. Со временем Рауль выяснил, что Цублигон имеет покладистый нрав, хорошо его слушается и, что совсем немаловажно, из-за широких костей ездить на нем гораздо удобнее, чем на любом другом коне.
   Цубли хрустел овсом, но, узнав графиню, приветливо фыркнул. Рауль протянул руку и погладил пушистую морду. Подошел стремянный.
   - Запрягите его для меня, - приказал ему Рауль.
   - Прошу прощения, господин, но этот конь принадлежит графине Неверской, он не особенно предназначен для скачки, - поклонился стремянный. - Пожалуйте выбрать какого-нибудь другого.
   - Это я и есть, милейший, твоя графиня, неужели ты меня не узнал?
   В конюшне царил утренний полумрак, свет из маленького окна падал на спину Рауля, оттеняя его лицо и выпуклости фигуры.
   - Ох, госпожа, это ей-богу вы, - забормотал стремянный, склонившись до пола. - Простите слугу нерадивого.
   - Приятно слышать о твоем раскаянии, а то я уже стала сомневаться в катарах. Еще немного и ваша наглость войдет в легенду.
   - Это злые языки, госпожа, - с достоинством ответил катар. - Мы верные слуги графа и графини Неверских. Наша благодарность за убежище не имеет границ.
   - Хорошо, - улыбнулся Рауль, - мне нравится твоя речь. Запрягай.
   - Слушаюсь, госпожа.
   - Хочу спросить... Помнишь ли ты, месяца два назад у графа гостил его сын. Что можешь сказать о нем?
   - Что можно сказать, госпожа, о виконте... Достойный сын своего отца.
   - И это все? У меня есть некоторые суждения на его счет, хотелось бы проверить. Мне лично показалось, что он немного надменный и бесцеремонный, ты не заметил?
   - Ну, наверное, вы правы, госпожа. Есть в нем что-то такое, - ответил стремянный, возясь с седлом. - Зато он очень хорошо дрался, я сам видел. И слуг зря не обижал.
   - А за дело обижал? - спросил Рауль.
   - Наши поговаривали, что кое-кому досталось, но я считаю, что поделом, госпожа.
   - Откуда ты знаешь, что поделом?
   - Мы стараемся, госпожа, во всем угодить вашей семье, поэтому нас редко наказывают. Если бы наказывали просто так, я бы об этом слышал.
   - Понятно, - кивнул Рауль. - Ты случаем не имеешь сведений, куда отбыл виконт?
   - Точно не могу ответить, госпожа, но однажды на служении епископ обмолвился, что молодой господин отправился на восток, искать чашу Грааля. Мы даже помолились за его успех.
   - Чаша Грааля? Любопытно, - протянул Рауль.
   - Все готово, госпожа.
   Рауль посторонился, давая вывести Цублигона во двор, где не без помощи стремянного взгромоздился на коня. Все, кто находился поблизости и мог наблюдать, как толстая графиня взбирается в седло, с интересом наблюдали, но Рауль уже давно привык к таким взглядам и не обращал на них внимания. Он неторопливым шагом направил коня по кругу и успел бы объехать весь широкий двор, но тут к вящей радости Рауля на крыльце замка наконец-то появилась Элоиза в сопровождении Гвидиона и графа де Линьи. Все были одеты в охотничьи костюмы и береты.
   "Не мог он и мне берет подобрать", - возмущенно подумал Рауль, пощупав свою шляпу.
   Гвидион вскочил на своего вороного жеребца. Спутникам Мага подвели лучших коней из графской конюшни, Элоизе достался белый жеребец. Рауль еще не успел забыть, как она в сопровождении герцога появилась у лесной хижины. Как же хороша она тогда была, и как прекрасна теперь.
   Рауль подъехал к высокородной компании.
   - Доброе утро, господа! - поприветствовал он всех.
   - Доброе утро, ваша светлость, - ответили ему. И только Элоиза ничего не сказала и вообще старалась на Рауля не смотреть.
   - Сегодня замечательная погода для охоты, - заметил он.
   - У графа всегда отличная погода, мадам, - вежливо изрек де Линьи.
   - О, всем известно, он волшебник, так что для него, граф, это не проблема, - улыбнулся Рауль, умело подражая женщине. Он все никак не мог забыть первых проколов, когда вводил в ступор катаров речевыми странностями. Пришлось спешно переучиваться.
   - Я не верю в то, что он волшебник, - улыбнулся де Линьи, глядя на сохраняющего невозмутимость Гвидиона.
   - Почему же, крестный? - спросила Элоиза. Рауль заметил темные круги у нее под глазами. Девушка, должно быть, плохо спала этой ночью.
   - Потому, дитя мое, - ответил де Линьи, - что волшебников и ведьм поблизости давно не осталось. Их всех сожгли на кострах, и прошу заметить, правильно сделали, а посему граф никак не может быть волшебником.
   Все посмеялись удачной, но весьма болезненной для Рауля шутке. Он сделал вид, что ему тоже смешно. Зла на де Линьи он не держал, граф не мог знать, что юноша потерял на костре мать. А если бы и знал, вряд ли хоть что-нибудь бы изменилось. Репутация ребенка ведьмы - несмываемый позор и тяжкая ноша. Такие дети всегда находились под неусыпным надзором церкви. После наступления совершеннолетия любое их отступление от канонов каралось смертью и зачастую, чтобы не тратить время на надзор, для несчастных эти "отступления" придумывались.
   В поле зрения Рауля появился Филипп де Труа, выезжающий из конюшни. Барон направился к вельможам, среди которых находилась Элоиза, но, заметив в их компании графиню Неверскую, смутился и резко повернул коня к воротам. Там собрались рыцари с оруженосцами и о чем-то весело переговаривались. Стол к этому времени убрали, но по приказу Гвидиона слуги ходили по двору с лотками на груди и предлагали всадникам прямо в седлах подкрепиться различной снедью. Филипп подъехал к толпе рыцарей и сделал вид, что внимательно слушает их разговоры. От Рауля не укрылось, что барон постоянно оглядывается на Элоизу, надеясь, что девушка и Маго разделятся. Рауль пока не знал, что об этом думает воспитанница герцога, поэтому покидать общество девушки не собирался.
   Все приготовления заняли чуть меньше часа. Наконец герольды протрубили долгожданный сигнал. Гончих вывели из псарни в последнюю очередь, и немногочисленный - две дюжины едва наберется - отряд устремился в привычно распахнутые ворота замка. Мужчины вооружились мечами и кинжалами, некоторые взяли арбалеты, хотя они вот уже сто лет как были преданы Вселенским Собором анафеме. Позиции церкви ни в Бургундии, ни в Неверском графстве сильными не назовешь, поэтому арбалетами пользовались, не стесняясь, хотя на официальные церемонии старались не брать.
   Женщинам оружие не полагалось, но Рауль, тем не менее, захватил кинжал, а Элоиза арбалет. Последняя воспринимала этот небольшой вояж, как выезд на природу, а графиню Неверскую даже нельзя было представить с мечом в руке. Им предстояло только сопровождать отряд, тем более что травля как обычно должна стать самой интересной частью всей охоты.
   Копыта коней зацокали по опущенному через глубокий ров мосту. Раулю показалось, что он нырнул в воду, когда оказался за пределами замка. Теперь он был полностью во власти Амона, и если тот узнает о секрете юноши... Но об этом даже думать было не столько страшно, сколько опасно.
   Золотой осенний лес начинался недалеко, но ехать предстояло изрядно. Егеря доложили, что заметили огромного кабана в паре лье от замка. Вскоре после выезда за ворота Рауль почувствовал все свои жиры, а лесные тропки оказались очень узки, коварные ветки и сучья так и норовили прицепиться к одежде или ударить по лицу. Еще этот барон тащился следом, заметно отстав от группы рыцарей, ехавших далеко впереди. Рауль бы с удовольствием на правах графини приказал де Труа испариться, но для этого как на зло не находилось повода.
   Ничего похожего на близкое присутствие Амона Рауль не ощутил, голова была свободна от влияния чужого разума, поэтому он позволил себе немного расслабиться. Все это время он упорно старался думать о разных дамских безделушках и не думать об Элоизе, но мысли то и дело перескакивали на нее. Вот и сейчас он подумал о ней. Потом он переключился на всадников, участвующих в охоте... которые так и норовили положить глаз на девушку; о красотах природы, окружавших его, - например, вон о том цветке, который неизвестно как дожил до поздней осени. Хорошо бы его сорвать и подарить Элоизе, но она вряд ли оценит этот подарок толстой графини. Теперь, раз никто не собирается на них с Гвидионом нападать, можно подумать и о ней. Но даже теперь ничего обстоятельного в голову не приходило, мысли зациклились на любовной романтике.
   Отряд выехал на небольшую поляну, недалеко от которой обретался кабан. Выведенные лично Гвидионом собаки были обучены хранить молчание, если в этом наставала нужда, но все равно беспокоились, чувствуя зверя. К счастью, кабан не мог учуять отряд, так как стоянка находилась с подветренной стороны.
   - Кабан пошел, - доложил старший егерь, появившийся из леса. Он выглядел молодо, хотя кое-где в его в волосах уже проступила седина.
   - Пошел-таки, - хмыкнул Гвидион. - Хорошо, Этьен, наши собачки его быстро отыщут.
   - По местам! - зычным голосом скомандовал Этьен своим помощникам.
   - Подожди, - остановил его Гвидион, - дадим зверю фору, иначе наши гости так и не узнают о талантах этих прелестных созданий.
   Он указал на собак, которые забеспокоились еще сильнее, чувствуя, что зверь удаляется. Некоторые из них, самые молодые и неопытные, начали скулить. Гвидиону пришлось цыкнуть.
   - Ну что вы, граф, - промолвила Элоиза, - вам должно быть хорошо известно, что у герцога тоже есть неплохие собаки.
   - Разумеется, дитя мое, - улыбнулся Гвидион, - только открою вам маленькую тайну. Лучшие из его собак - это те, что я преподнес ему в дар около двух лет назад. А этих я вывел совсем недавно. Мои гончие способны отыскать зверя по вчерашнему следу даже в ненастье!
   - Да, Элоиза, так и есть. Кроме того, достопочтенный граф подарил несколько щенков из свежего помета королю Людовику, известному своей любовью к охоте, - заметил де Линьи. - Об этом весь столичный двор только и говорит.
   - Крестный, почему вы мне раньше не рассказали обо всем? - нахмурилась Элоиза, но тотчас же улыбнулась.
   - Мое упущение, дочка, - извинился де Линьи, - но по дороге я обязательно вспомнил бы об этом и рассказал тебе.
   - Ничего страшного, крестный, - простила его девушка, - я с большим удовольствием послушаю вас и господина графа.
   Рауль за все время ни разу не встрял в разговор. От неподвижного сидения в седле у него затек зад, хотелось пуститься вскачь, забыв о том, что еще совсем недавно, по дороге сюда, он проклинал этого коня, это седло и эту охоту. Элоиза стала его спасением тогда, но и теперь мысли о ней, возможность видеть ее так близко, наслаждаясь едва ощутимым ароматов ее благовоний, которые доносил до него ветер, останавливали его. Да что там онемение в заду, когда вот она, девушка его мечтаний, прямо перед ним!
   - Рассказывать вам о том, как мы здесь охотимся, излишне. Всего лучше принять участие, - сказал Гвидион девушке и спросил у де Линьи:
   - Ну что, граф, начнем, пожалуй?
   Старик кивнул. Гвидион подал знак егерям, затрубили рога, спустили свору. Охота началось. Отряд ринулся в лес по ковру из опавших листьев и пожелтевшей травы.
  

29

  

"Неужели таков наш ничтожный удел:

Быть рабами своих вожделеющих тел?

Ведь еще ни один из живущих на свете

Вожделений своих утолить не сумел!"

Омар Хайям.

  
   Галопировать по лесу оказалось крайне утомительно. Кочки и ямы, попадавшиеся на пути лошадей, превращали скачку в настоящую пытку. Обширный зад Маго получил неплохую встряску, онемение прошло, но взамен него появилась боль, словно Рауля хорошенько отдубасили палками. Отряд уносился вдаль, ведомый многоголосым собачьим лаем, а Цублигон замедлил ход.
   - Стой, Цубли, кому сказал, - прикрикнул Рауль и сильнее натянул узду. Конь загарцевал на месте, вытянув морду к небу. Руки Маго ослабили натяжение. - Вот так-то. Еще немного и ты убил бы несчастную графиню и меня вместе с ней.
   Рауль кое-как слез с коня, чуть не застряв в стремени, но жирная нога вовремя выскочила из ловушки.
   - Хорошо-то как! - воскликнул юноша. Он расхаживался, уперев кулаки в поясницу и периодически похлопывая себя по ягодицам. От счастья даже мысли об Элоизе на время вылетели из головы.
   И тут он вспомнил о предостережении Гвидиона. Остановился, покопался в памяти: сделал ли он что-нибудь такое, что могло бы его выдать Амону? Вроде бы все чисто, придраться не к чему.
   Он достал из мешка, привязанного к седлу, кусок вареного мяса и немного подкрепился, запив несколькими глотками красного вина из фляжки. Подумал, что пора бы догонять отряд, но не слишком верил в свою затею. Лай собак давно растворился в лесной глуши, а погоня могла петлять в непредсказуемых даже для кабана направлениях. Ехать по следам было бессмысленно: конь - не собака.
   Он огляделся. Его со всех сторон окружали деревья в желтых складчатых одеждах. Шаловливый ветер пытался раздеть их, подготовить к долгому зимнему сну. Он подступал к ним и так и эдак, но крепкие сучья изо всех сил вцепились в резные лоскутки, и лишь иногда, вздохнув полной грудью, коварному невидимке удавалось оторвать несколько листьев, чтобы победоносно кинуть их на выцветшую траву и, дразня обеспокоенных великанов, пронестись над их головами. Пока ярко светит солнце и день встречается с ночью в привычное для него время, деревья будут сопротивляться притязаниям ветра, прощаясь с птицами тихим шелестом. Рауль посмотрел на небо. Зимой во Франции никогда не было особенно холодно, но иной раз под утро ударял мороз или выпадал снег. Летние птицы неведомо от кого знали об этом и считали, что такое испытание не по ним. Прямо над головой юноши два косяка журавлей тянулись к югу.
   Рауль заметил за деревьями странную светлую полосу. Вода.
   Он взял Цублигона под уздцы и вышел на покатый берег. Поначалу юноша решил, что перед ним небольшая река, но, присмотревшись, заметил, что никакого течения нет, у берега растет болотная трава, а на поверхности воды безмятежно покачиваются опавшие листья. Рауль наткнулся всего лишь на сильно вытянутый пруд, который петлял, маскируясь под реку.
   Конь потянулся мордой к воде, юноша не стал ему препятствовать и отпустил. Он и сам был рад открытому пространству. Находиться в плену леса, даже золотого, когда вокруг одни лишь вековые деревья, его не слишком прельщало.
   Рауль подошел к воде, пружиня на влажном мху. Затопленные следы от копыт Цублигона четко бросались в глаза. У берега было очень мелко, хорошо просматривалось испещренное мелкими продолговатыми рытвинами дно - это жучки и личинки за лето избороздили ил. Кое-где из него торчали полусгнившие пучки подводных растений. На длинном сухом стебле камыша над водой притаились останки наяды - стрекозиной личинки. Крылатая мадам уже давно покинула панцирь, но лапки продолжали крепко сжимать стебель. Когда-то наяда годами ползала по дну пруда, мало чем уступая своему потомку: охотилась на личинок комаров, не брезговала мелкими мальками, неосторожно подплывшими слишком близко к прожорливым жвалам. Пришло заветное время: подводный мир изжил свое и больше для наяды ничего не значил. Здесь всё еще кто-то плавал и что-то росло, здесь еще видели яркий потусторонний свет внешнего мира, ощущали прохладу и взбитую муть, и будут видеть и ощущать еще долгое время, до тех пор пока существует пруд, но наяду ничто больше здесь не волновало и не удерживало. Однажды ночью она, не торопясь, выбралась по тонкому стеблю на поверхность. Несколько часов, до самого рассвета, ничего не происходило, как будто личинка, обдуваемая ветром, просто наслаждалась светом луны. Но это бала лишь видимость, на самом деле она готовилась к перерождению. Метаморфозы, вдруг начавшиеся внутри ее организма, удивили бы любого, кто мог бы наблюдать за ними. Под внешней жесткой оболочкой наяды образовывался иной, более нежный и мягкий панцирь будущей стрекозы, еще не ставший полноценной защитой. Спина наяды раздувалась от набухающих зачатков крыльев. К утру, когда они подросли, спина лопнула от напряжения, открывая путь к свободе. Новорожденная стрекоза еще несколько часов трепыхалась внутри омертвевшей ловушки, пытаясь освободить свои тонкие лапки из усохших лап наяды. Наконец, ей это удалось, и она стала медленно выбираться наружу, к солнечному свету. Ее встречал совсем другой мир, яркий и сочный. Бывшая личинка наслаждалась, глядя старыми глазами, привыкшими к подводной полутьме, на новые, пока чуждые ей, краски внешнего мира. Почти целый день провела она на бывшем панцире, набираясь сил. Ее молодой покров под стойкими лучами солнца твердел, но оставался эластичным, окрашивался в доселе неведомые цвета. Крылья расправлялись, наливались кровью и застывали, словно прозрачные паруса. На заходе солнца они затрепетали, несколько раз стрекоза развела и вновь сложила их вместе. Еще через мгновение на камышовом стебле осталась только мумия наяды. Молодая мадам вовсю носилась в вышине, расправляясь с не ожидавшими ее появления комарами...
   Вот так и люди, думал Рауль, живут жизнью личинок, ползая в пруду обыденности. Изредка до них доносится потусторонний свет, но они не придают ему значения, а если придают, то всё равно не могут себе представить того, чего представить не могут. Это уже потом, на заре жизни, они предугадывают скорое перерождение, охладевают к давно надоевшему миру, но всё еще не знают, что их ждет, хотя и полны волнующих предчувствий.
   Рауль присмотрелся к своему зыбкому отражению в воде. Оно плавало на поверхности и почему-то именно сейчас казалось юноше более живым, нежели тогда, когда он смотрел на себя в зеркало. Тело, лицо и глаза принадлежали Маго, но взгляд был его собственным, с чьим-то другим никак не спутать. Если сравнить Рауля со стрекозой, то сейчас он находился в чужой личинке, но знал, кем является на самом деле. Еще он видел и помнил более совершенные миры.
   Юноша снял с руки перчатку и дотронулся до воды пальцем. Разбежались круги. Он приподнял руку, с пальца упала капля, с тихим всплеском ударилась о поверхность, всколыхнула дно. Ил подернулся пеленой и быстро осел. Упала еще капля, раздался всплеск и женский смех неподалеку, за невысокими кустами в нескольких шагах от Рауля. Он прислушался, снял вторую перчатку - рука совсем запотела. Крадучись приблизился к небольшому холмику. Смех повторился. Раздвигая голый кустарник и высокую пожелтевшую траву, которая могла скрыть грузное тело Маго, юноша уже знал, кто смеялся.
   Элоиза спиной к Раулю сидела на берегу и хлопала ладонью по воде. Наигравшись, она умыла лицо и посмотрела в другую сторону. Рауль собирался выйти к ней, но девушка махнула кому-то рукой, и он понял, что Элоиза не одна. Юноша оглянулся, Цубли мирно щипал траву среди деревьев и мог выдать себя, а заодно и Рауля, только громким ржанием, но за конем такой привычки не водилось. Рауль удостоверился, что с его стороны все спокойно, и стал наблюдать за девушкой.
   В поле зрения появился де Труа. Рауль чуть не ахнул, а "ах!" у графини мог быть очень громким, поэтому юноша спасся от обнаружения тем, что двумя руками закрыл себе рот. Но все равно наружу вырвался какой-то нечленораздельный звук. Рауль похолодел... Слава богу, обошлось, они его не услышали. А чего, собственно, он должен их опасаться?! Сейчас он - Матильда де Куртене, графиня Неверская, мало того, дочь константинопольского императора, прямого потомка французского королевского дома, и для них безусловная госпожа. Почему он должен от них прятаться! Вот сейчас он встанет и поинтересуется у них, что они здесь забыли...
   Но, несмотря на столь высокие титулы, Рауль так и не встал. Решился бы он или нет, но от этого шага его отвлекло происходящее за кустами. Элоиза и Филипп бесстыдно целовались. "А с виду такая невинная", - отстраненно подумал Рауль, но тут же его захлестнула волна гнева. Власти над собой он не потерял, только нервно трепал перчатки в руках, наблюдая за целующейся парочкой. Молодые времени зря не теряли и уже распускали руки. Рауль не мог спокойно на это смотреть, но что ему оставалось делать? Прервать их лобзания своим неожиданным появлением он, конечно, мог, но и что с того? Ведь он верил ей, думал, что она невинна, а похотливый барон пытается совратить прелестное создание. Может статься, Рауль опоздал со своим обожанием, и совращение произошло раньше. Теперь уже глупо им мешать. Да и не хотелось. Хотелось совсем иного.
   Юноша возбудился, ведь озорники уже вовсю занимались лямками и крючками на одежде друг друга, не прекращая поглаживаний и поцелуев. От такого зрелища лицо Маго раскраснелось, дыхание участилось, язык облизывал пересохшие губы. Вот она вода, совсем близко, подойди, напейся, но Рауль не мог оторвать взгляд от любящейся пары, благо трава надежно его скрывала.
   Он видел, как Филипп обнажил белую, еще не до конца оформленную грудь Элоизы, но теперь не испытывал к барону ревности. Рауль любил образ ангела в девушке, а она оказалась обычным человеком. Он попытался успокоиться, осознав, что теряет власть над собой, над телом Маго, но ничего не мог с собой поделать. Руки Маго сами по себе стали гладить собственные груди, пытались нащупать напряженные соски под охотничьей курткой. Не смогли с первого раза и потянулись к ложбинке между ног. Мешал живот, но при желании... Пресловутое человеческое естество брало верх там, где разум неожиданно споткнулся.
   Рауль выпустил из рук так долго приручаемое тело. В последнее время он и подумать не мог, что Маго до сих пор способна на самоотверженные поступки, каким был тот, когда она билась за пирог в первые минуты вселения Рауля. Юноша понял, что именно сейчас чужое тело ему по-настоящему чуждо, и что отсюда ему не выбраться. Он находился в клетке и мог только безучастно наблюдать за происходящим, деля чувства с Маго. Даже ее рот не слушался его. Он попытался призвать на помощь руны, но воображение отказывало ему, занятое происходящим. Даже здесь Маго опережала! Лучше бы он ослеп и оглох, а еще надежнее, потерял сознание, чтобы не видеть и не чувствовать того, что делала полоумная графиня. Она же наслаждалась, как могла. Стоя на коленях и наблюдая за резвящейся парой, она запустила одну руку себе между ног, а другой ласкала уже открытую грудь. Дыхание ее было глубоким и частым.
   "Только не застони, ради бога! Только не застони", - умолял Рауль Маго, иначе он точно не пережил бы этот позор. Но графиня на удивление оказалась не полной дурой и понимала, что стонами спугнет любящихся. Элоиза с Филиппом не торопились. Барон целовал груди и шею девушки, но большего себе пока не позволял, Элоиза в ответ лишь постанывала.
   Графию, а заодно и Рауля, что-то отвлекло. Юноша не мог понять, что происходит. Как будто бы еще одна рука присоединилась к руке Маго и ласкала ее самое сокровенное место. Но ведь вторая рука по-прежнему теребила грудь!
   Графиню такое необычное положение дел тоже насторожило, и она оглянулась. Рядом с ней, наклонившись, стоял старший егерь графа Неверского барон Этьен д'Абрик. Тут же валялся его арбалет с колчаном. Д'Абрик улыбался удивительно белозубой улыбкой, одна его рука находилась глубоко между бедер Маго, а другая теребила свое мужское достоинство.
   "Каков скот! Если бы я знал заранее, приказал бы повеситься на первом же суку, - злобно подумал Рауль, вспоминая тренировки внушения. - Почему же он не с остальными?"
   Мало ли, отряд вполне мог справиться и без старшего егеря. Но Рауля тревожило совсем не это. Графиня не разделяла его нерадушных мыслей! Она потянулась к Этьену, схватила его за выдающуюся часть тела и притянула к себе. Егерь почти упал на нее, но успел пробормотать:
   - Ох, ваша светлость, меня прислал граф показать вам дорогу. Он боялся... о... что вы заблудитесь...
   "Будь здесь Селим, он бы тебя еще на подходе..." - хотел убийственно прорычать Рауль, но не получилось.
   Ничего плохого об Этьене он вспомнить не мог, даже наоборот. О бароне у Рауля сложилось только положительное впечатление. Всегда учтив, добр, весел, кроме того, красив. Не хватало живости и остроты ума, но это покрывалось честностью и четко отработанными навыками. Барон имел право сидеть за столом рядом с графом и графиней, но предпочитал простую компанию солдат. Рауль уже давно заметил, что д'Абрик на него, точнее, на графиню, украдкой бросает странные взгляды, лишь только увидит ее где-нибудь в замке. Чем худее становилась графиня, тем более пристально и долго он смотрел на нее. Возможно, какое-то чувство существовало и раньше, до того, как Маго занедужила. Теперь же благодаря усилиям Рауля любовь вновь воскресла.
   Конечно, увидев графиню, занимавшуюся таким увлекательным делом, как самоудовлетворение, Этьен сначала опешил, потом приободрился. Он мог затаиться и наблюдать, но решил, что только зря потеряет время. Вот она графиня, вся перед ним, как на ладони, так чего же стесняться? Тем более что он всегда испытывал к ней влечение. Она тоже особенно не стесняется. И вооруженный тяжеловесной мужской правотой, Этьен подошел к Маго. В конце концов, у него было поручение от графа.
   Рауль вполне разделял логику д'Абрика, но ситуация казалась ему совершенно нелепой, почти невозможной. Это же надо было, чтоб такое и именно с ним... То, что он пережил за несколько самых долгих в его жизни минут, нельзя описать словами. Чтобы обезопасить собственный разум, он постарался спрятаться как можно глубже в сознание Маго, но это только распалило графиню еще больше. Чувствую неограниченную свободу, она впала в любовное безумие, увлекая за собой и Этьена, и Рауля.
   Несчастный юноша искал утешения и помощи в воспоминаниях Джехути. Архонт много раз рождался девочкой, становился женщиной, умирал старухой, не зная ничего о том, кем он является на самом деле. Именно в этой неизвестности для него таилась вся прелесть материального существования. Но того, с чем столкнулся Рауль, даже Джехути не переживал. Впрочем, у Архонта были самые разные жизни, случалось, что он, будучи мужчиной, по разным причинам сам испытывал страсть к мужчинам, а будучи женщиной любил женщин. Что-то общее между этими случаями и происходящим сейчас, несомненно, проскальзывало на уровне чувств, но настоящее воспринималось Раулем не иначе как насилие. Графиня испытывала неземное блаженство, а чужая душа в ней тонула в отвращении и ужасе, чувствуя то же самое, что и Маго.
   Как бы поступил Джехути в такой ситуации? Оценил бы новый насквозь противоречивый опыт. Это похоже на него. А что бы сделал Гвидион, обожающий разглагольствования о судьбе и власти над ней? Да, Рауль только по своей вине выпустил графиню на волю, но осознание этого только ухудшило его состояние. Стоны и крики, какие-то доселе неведомые ощущения накрыли его с головой, заставляя каждой порой, каждой складкой соучаствовать в этой ужасной, противоестественной для него любви. Наверное, он сошел бы с ума, продлись она еще немного дольше, но неожиданно все закончилось. Д'Абрик встал с Маго, быстро заправился, повесил арбалет и колчан на плечо и произнес, как ни в чем не бывало, склонив голову:
   - Ваша светлость, меня прислал граф показать вам дорогу.
   Рауль пошевелился и еле слышно прохрипел:
   - Да-да... я сейчас...
   Попытался поднятья, но не смог, для этого требовались силы, которых у него не осталось. И только тут до него дошло. Он вновь владел телом Маго! Она получила, что хотела и счастливая ушла в небытие. Как ни странно, радости от этого Рауль не ощущал, только разбитость и непонятное удовлетворение. Его испытывал не он сам, а тело графини, юноша лишь чувствовал это.
   - Помоги мне подняться, - хрипло обратился он к д'Абрику.
   Егерь молча подал руку, другую, и вот Рауль уже на ногах. Как только он встал, то сразу же отдернул руку, с отвращением взглянув на д'Абрика. Тот заметил это, смутился и отвел глаза.
   - Поехали в замок, - приказал Рауль, натянув штаны на толстый зад Маго. Юноша мог сейчас же поквитаться с егерем, внушив тому утопиться в пруду, но не посмел.
   "Тогда и мне надо заодно с ним", - подумал он.
   - Только лошадей приведу, ваша светлость, - кивнул егерь и быстрее скрылся с глаз графини.
   Рауль посмотрел через заросли кустарника туда, где молодая пара ласкалась друг с другом, но там никого не оказалось. Только помятая трава. Неудивительно, что после стонов и криков Маго все разбежались.
   Цублигона нигде не было видно, но д'Абрик скоро вернулся, ведя свою кобылицу и коня графини. Взгромождаясь на Цубли, Рауль еще раз воспользовался помощью д'Абрика, все еще содрогаясь от его прикосновений.
   Кони брели в полном молчании. Рауль не знал, о чем думал и что чувствовал д'Абрик, ни с того ни с сего столкнувшийся с "черной неблагодарностью" графини. По правде говоря, Рауля это не беспокоило. Он сам находился в каком-то странном состоянии, будто во сне. Перед глазами возникали пятна, хотелось взмахнуть руками и полететь сначала над едва приметной тропинкой, затем над деревьями, в синее-синее небо и раствориться в нем... И только тряска заставляла юношу крепче держаться за узду, не давая ему выпасть из седла.
   Постепенно он приходил в чувство от испытанного кошмара. Тело Маго осталось довольно д'Абриком. Как сказал один римский поэт: "В здоровом теле - здоровый дух", но Рауля чужая мудрость не слишком успокаивала, он и впоследствии всегда сильно переживал этот эпизод. Тем не менее, он вновь проголодался, а что, как не аппетит, лучше всего указывает на улучшение самочувствия? Только не в случае прожорливого тела графини...
   Они выезжали из леса, возвращаясь домой, когда со стороны замка вдруг послышался низкий трубный рев. Рауль и Этьен, не скрывая тревоги, взглянули друг на друга. И почти сразу же с той же стороны донеслись протяжные звуки, означавшие: "Умрем, но не сдадимся!"
   Пока граф Неверский развлекал гостей охотой, его замок осадила неизвестная армия. Время было выбрано как нельзя кстати. Рауль первый пришпорил Цублигона, и конь галопом устремился к замку. Д'Абрик на своем скакуне не отставал.
   Выехав на холмистый берег Луары, Рауль увидел огромную армию, штурмующую замок. Защитники уже успели поднять мост и закрыть огромные ворота, и теперь поднимались на высокие стены. Под прикрытием лучников вражеское войско обступило замок с трех сторон, с четвертой мешала река. Катапульты швыряли огонь и камни из хрупких пород, чтобы поднялась пыль и во все стороны разлеталась щебенка, поражая как можно больше людей. Подвозили телеги с землей и камнями и сбрасывали их в глубокий ров. Рауль подивился подготовленности и скорости атакующей армии. Не мог Гвидион не знать, что такое большое подготовленное к осаде войско движется к его замку. Нерасторопности Мага имелось лишь одно объяснение. Амон. Только он мог незаметно и почти мгновенно перебросить войско прямо к стенам замка. Удивительно, как быстро в таких условиях среагировали защитники, не застигнутые врасплох. Как ни ругал Рауль катаров, но бойцами они оказались привычными, ни на минуту не покидали стен даже во время беззаботной жизни в замке. У них имелся печальный опыт долгих кропотливых войн в родной земле Прованса. Хотя Людовику VIII, а затем и Бланке Кастильской удалось их оттуда выбить и уничтожить чуть ли не все мужское население, до этого "еретики" долгие годы сдерживали одобренный Папой поход полчищ мечтающих о легкой наживе феодалов. Теперь бесценный опыт катаров должен пригодиться замку, ставшему для них новым домом.
   Защитники поливали огнем не хуже нападавших. Огненные стрелы, подожженные бочки со смолой и огромные железные шары с острыми шипами падали на врагов прямо с неба, сея смерть и вызывая необычное свечение над павшими телами. Несколько катапульт было подбито, десятки человек раздавлены, но армия нападавших не уменьшалась. Удивительно, но в замке разрушений почти не наблюдалось. Кое-где вверх поднимался дым, но возгорания быстро тушили. Несколько раз Рауль замечал, как устремившийся к замку горящий комок вместо того, чтобы врезаться в донжон и рухнуть вниз смертоносными ошметками, набирал высоту, перелетал через весь замок и с шипением падал в реку. Без магии явно не обходилось. В таком случае среди защитников или где-то неподалеку должен быть Гвидион! Но Маг бы выделялся, вокруг него сосредоточилась бы магия, а Рауль ничего подобного не чувствовал...
   Юноша хлопнул себя по лбу. Как же он мог забыть, ведь в замке оставался Хинкмар! Всегда незаметный, маленький и щуплый, он редко попадался Раулю на глаза, только на поздних воскресных мессах в часовне замка. В остальное время епископ проводил обряды в Невере. Не удивительно, что юноша забыл о священнике. Но именно он держал оборону, и не было ничего странного в том, что замок оказался вовремя предупрежден. Рауль верил в катаров, но окажись чужая армия перед воротами замка мгновенно, даже они не успели бы поднять мост.
   Со временем несколько зарядов попали-таки в донжон и близлежащие постройки, заполыхали пожары. Стало ясно, что Святой не сможет долго противостоять Амону.
  
  
  
   Продолжение следует...
  
   ------------------
   1) Устройство Мироздания и другую полезную информацию вы узнаете из Приложения.
   2) Карбункул - устаревшее название рубина.
   3) "Молот ведьм" - средневековое пособие для инквизиторов по ведению допросов подозреваемых в колдовстве.
   4) Имеется в виду Четвертый крестовый поход.
   5) Имеются в виду Альбигойские войны французского двора с южными графствами, в основном, с Провансом. Альбигойцы (катары) выступали против догматов католической церкви, церковного землевладения, призывали к аскетизму и др., отличались выдающимся для того времени уровнем культуры и свободомыслием. Окончательно разгромлены в 1229 г. Бланкой Кастильской (7). Для полного урегулирования конфликта королю пришлось жениться на Маргарите Прованской.
   6) Лье - старинная французская мера длины, равная 4,44 км.
   7) Бланка Кастильская - мать Людовика IX, регентша Франции до 1236 года, фактически правила страной до смерти в 1254 году.
   8) "Deus ex machina" (лат.) - термин из античного театра. Неожиданное вмешательство высших сил, когда ситуация уже кажется безнадежной.
   9) Гарда - часть эфеса, выполненная в виде чаши или перекладины и предназначенная для защиты пальцев.
   10) Неф - общее название парусных судов средневековья.
   11) Марс - защищенная площадка на вершине (топе) мачты для наблюдателей и стрелков. Здесь: марс для единственного наблюдателя.
   12) Медресе - мусульманская школа.
   13) Фунт - условная мера веса, равная 0,5 кг. На самом деле средневековая Франция славилась огромным количеством весовых мер, которые отличались друг от друга в разных ее областях, а то и в одном городе имелось "семнадцать видов арпана, в каждый из которых входило разное число першей, причем перши эти тоже были разной величины" (по свидетельству Лавуазье).
   14) В описании даны утрированные сведения из современных нам Международных правил ма-джонга. Тем не менее, эта игра настолько древняя, насколько консервативная. За века ее существования основные правила практически не изменились.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"