Я сидел в кафе и набрасывал статью, как услышал сверху женский голос:
- Привет, Хемингуэй! Как дела?
Я поднял глаза, ожидая увидеть одну из своих знакомых - тех, что проводят в кафе полжизни, деля вторую на сон и шопинг. Но я немного ошибся.
- Нино?!
Это была Нино, девушка с яркой внешностью, утонченными грузинскими чертами лица, стремительным характером и, как далее выяснится, интересной судьбой. Познакомились мы на каком-то благотворительном мероприятии, куда я просочился с намерением убить вечер, завести нужные знакомства и заодно хорошо поужинать, а её привели поиски богатого мужа. Было это лет пять назад, когда кофе был лучше, виски крепче, девушки податливее и кошелёк доставался чаще и легче, хотя и не был толстым. А, скорее всего, мы были другими - перемены в своём восприятии мы охотнее объясняем изменениями во внешнем мире, нежели своём. Я нашёл то, что искал, а вот она, перезнакомившись со всеми одинокими мужчинами, кроме официантов, так и не нашла на данном этапе свободного экземпляра и поэтому зацепилась за меня. Я, помню, как раз занялся пирожными, как подошла Нино и спросила:
- А почему Вы один? Что Вы думаете о мероприятии?
- Выставка тщеславия, - ответил я честно.
- Вы всегда говорите, что думаете?
- Нет. Но всегда думаю, что говорю.
- Чем занимаешься? - быстро перешла она на "ты".
- Я художник, - тут же соврал я.
Ну как так у меня получается? Я не знаю. Честно. Бывает, что-то на меня находит, и я начинаю врать безбожно. Чаще такое происходит, когда я встречаюсь с незнакомыми. Согласитесь - это и легче, потому что незнакомые ничего о Вас не знают, и веселее и ни к чему вас не обязывает. На сей раз я утаил, что я писатель, потому, что, во-первых, писателей в обществе обычно не очень жалуют. Может быть, сначала вас и примут радушно, но потом беседа быстро заканчивается. С одними - потому, что они не знают, о чём говорить с писателями. Такие пытаются побыстрее отвалить. С другими - потому что, как им кажется, они знают, но ошибаются. Тогда ты сам пытаешься слинять, чтобы не объяснять долго новые веяния в литературе и что я думаю о Солженицыне. Во-вторых, я скрыл, что я писатель, так как из-за моих длинных волос и безответственного выражения лица даже в страшном сне никому не придёт в голову заподозрить во мне бизнесмена или политика. Поэтому я решил притвориться художником. К художникам относятся гораздо благосклоннее. Девушки в том числе. Отчасти и потому, что каждая девушка мечтает о собственном портрете, хотя бы карандашом. Одет я был подобающе - в джинсы - и только модный лет десять назад пиджак, купленный в Берлине, и бабочка удержали охрану от того, чтобы не попросить меня покинуть мероприятие. Дело в том, что я просил одного своего знакомого одолжить мне хороший пиджак, в котором у меня был бы шанс выглядеть хотя бы как средней руки продюсер или дипломат рангом первого советника посла. Это был Пьер, французский журналист, с которым я познакомился за три года до этого на свадьбе дочери одного бизнесмена, где я сам оказался случайно. Там мы подружились и периодически помогали друг другу по мелочи. Пьер был пижон, у него была неплохая коллекция пиджаков на все случаи жизни и накануне ужина я позвонил ему.
- Пьер, дай мне на вечер твоего Больоли.
- Нет, дорогой пиджак я тебе не могу дать. Прошлый раз ты ставил жирное пятно на мой белий Армани. Я еле чистить. И Больоли мне завтра самому нужен.
Я не понял, кого он имел в виду, говоря "дорогой" - пиджак или меня - но это было уже не важно. Ох уж, эти иностранцы! Во-первых, они старательно выговаривают каждую букву, считая это данью уважения иностранному для них языку и собеседнику. Это раздражает, потому что так красиво у нас говорят только дикторы и актёры старой школы, а остальная масса не так бережно относится к родному языку и говорит Бог знает как. А когда тебе отказывают, тщательное произношение воспринимается, как смакование отказа и раздражает ещё больше. Кажется, что над тобой издеваются. Во-вторых, всегда, когда заходит речь об их вещах или деньгах, иностранцы становятся почему-то излишне щепетильны. Пришлось идти в том, что было.
Там, на ужине, мы с Нино и познакомились. Как вы уже поняли, я представился художником, якобы работавшим в Италии и недавно приехавшим в Россию по приглашению, чтобы оформить что-то там в новом бизнес-центре. Мы проболтали остатки вечера, обсуждая публику и светскую жизнь, и той же ночью, так как к этому всё и шло, познакомились ещё ближе. Сначала я предложил пойти к ней. Она отказалась, не объясняя. Я не настаивал, но так как упускать такую девушку было никак невозможно, а моё жилище нисколько не соответствовало уровню успешного художника, за которого я себя выдавал, то я пригласил Нино к себе, но соврав, что это не моя квартира, а знакомого писателя, который уехал в творческую командировку на Байкал и оставил её мне, а в моей на Арбате делают ремонт.
Наш секс был похож на баттл хип-хоперов. Каждый хотел продемонстрировать свои максимальные возможности. Она - для создания имиджа бесподобной любовницы и преданной жены на случай, если я окажусь перспективным художником, я - по привычке, чтобы не ударить в грязь лицом и не оказаться на втором месте. После первого раунда она сказала:
- Ну, колись, Пикассо, кто ты на самом деле?
Я был немного утомлён поединком, чтобы сопротивляться, и признался.
Она рассмеялась и, быстро поняв, что дальше нет смысла изображать из себя светскую львицу, также дала признательные показания. После этого мы сыграли ещё один раунд, но на этот раз мы просто, без понтов, не доказывая ничего, подарили себя друг другу. Это было лучше всего.
Нино, дочь грузинки и русского, взяла от родителей самое лучшее - грузинские гордость и красоту мамы и большую русскую любовь отца к этому. На том этапе у неё было две мечты - жить на море и ездить на красном Феррари. Вернее, это даже была одна мечта и она красиво и лаконично это обосновала. Когда Нино впервые сказала мне об этом, я поинтересовался:
- Ты что-то слишком много сразу хочешь. А если сначала что-нибудь одно?
- А смысл? - спросила она в ответ и этим логично закрыла все дальнейшие вопросы.
Всё это не значило, что Нино была примитивной девушкой из пригорода Козельска. У неё было прекрасное образование и ум, но молодость, красота и беззаботность несколько отодвинули на второй план внушаемые обществом, родителями и даже здравым смыслом традиционные социальные мотивации, такие, как хорошая работа, правильная семья, интеллигентные соседи и ответственность перед будущим. Это было сложно, и она для себя решила заняться пока морем и Феррари. По крайней мере, во вкусе, согласитесь, ей нельзя было отказать. Мои запросы были проще и моё целеполагание было более расплывчато, поэтому чаще мы обсуждали её мечту. Моё профессиональное художественное описание всяческих мелочей - как, например, производителя туфель её будущего жениха, формы пряжки на них или цвета плитки у бассейна в их будущем доме - ей очень нравилось, и кто знает, может быть именно оно, позволив ей визуализировать и обсмаковать все детали этой мечты, и привело её прямо к цели.
Отец Нино работал дипломатом в Южной Америке, был консулом, а потом послом, Нино несколько лет жила с ним там и я много чего узнал от неё о тонкостях дипломатической службы. Одна из особенностей заключалась в мастерском применении мата в необходимой ситуации. С российскими работниками в ход шёл родной язык, с колумбийскими - испанский. Отец Нино был мастер в этом деле, и она рассказывала, как колумбийцы бросали всю работу и с улыбками от уха до уха слушали непонятную, но красочную русскую речь посла, обращённую к какому-нибудь электрику. Их, как эмоциональных людей, завораживала яркость и насыщенность речи. Там Нино в первый и последний раз попробовала кокаин. Она поняла, что это слишком большой кайф и, как натура увлекающаяся, дала себе слово больше не прикасаться к нему.
Мы с Нино встречались нерегулярно на протяжении года, делали вылазки на выставки, в клубы, за город и пару раз даже съездили с кондачка в Питер, где один раз основательно напились и ночью добрались до яхт-клуба на Петровском острове с твёрдым намерением угнать какой-нибудь катер в Финляндию. Цели у нас были самые благородные - продолжить там с финнами и научить их русскому языку. Затем она исчезла и вот, объявилась совсем в другом обличье.
На сей раз я увидел перед собой совсем другую женщину. За эти годы она очень изменилась. В отличие от меня. Передо мной стояла шикарная и уверенная женщина, окружённая аурой богатства и самодостаточности. Я привстал и, не решаясь поцеловать столь преобразившуюся Нино, подвинул ей стул. Она сама чмокнула меня в щеку и спросила:
- Ты что, меня уже совсем забыл? А я-то надеялась...
- Нет, конечно, Нино... Я вижу, что ты все-таки нашла своего парня на Феррари.
- Пришлось. Я поняла, что ждать, пока ты купишь Феррари, можно бесконечно, и нашла. Феррари у него не было, он не любит спорткары. Но мне подарил. Приезжай в гости, прокачу.
Нино заказала белого вина и начала рассказывать. Выяснилось, что она нашла богатого итальянца и вышла за него замуж, живёт в Риме и несколько раз в году приезжает в Москву навестить отца и друзей.
- Ты-то как? Что пишешь?
- Да, так... Как всегда.
Нино внимательно посмотрела на меня взглядом дочери дипломата и, мне кажется, по рубашке, джинсам и потрепанному ноутбуку многое поняла.
- Слушай, а может, напишешь рассказ про меня? - интригующим голосом спросила она.
- Тебе мало Феррари и дома в Риме? Ты хочешь себя увековечить? Боюсь, ты выбрала не того автора. Я не Хемингуэй и даже не Коэльо.
- Ты лучше! С Коэльо я уже встречалась, когда мы были в Тарбе на скачках. Он меня, увы, уже знает и писать обо мне точно не будет. Я спрашивала. А ты... - она сладко улыбнулась, - напишешь содержательный роман про мою насыщенную жизнь, мы тебя издадим, сделаем рекламу, где надо. Какой тираж тебе нужен?
Слова "издадим" и "тираж" всегда производят на меня магическое действие. Она знала об этом. Но сразу демонстрировать свою заинтересованность было бы с моей стороны глупо. Я начал кокетничать и, чтобы скрыть своё действительное положение, сказал, что у меня в планах два сборника в двух издательствах.
- Ах, дорогой, - сказала она, прикоснувшись своими пальчиками к моей руке. Я не знаю другой женщины, которая умела бы с таким аристократизмом и без тени жеманства так говорить эту фразу. Она умела это и тогда, пять лет назад. Мне это очень нравилось. Искренность - это то, что я ценил в женщинах, пожалуй, больше всего после красоты и ума. - Я нисколько не возражаю против твоих сборников. Собери их как следует. Феррари у меня уже есть, поэтому я абсолютно никуда не тороплюсь. Пиши для своих издательств, если они у тебя действительно есть, - продолжила она, чуть прищурившись, - Я подожду. Но следующее твоё произведение будет обо мне. Ты просто поставь это в свой план. Давай-ка сочиним забойную книжку. Мне есть, что тебе рассказать. Имя, конечно, мы изменим...
Я наслаждался, глядя, как она начала углубляться в фантазии. Все-таки мы, мужчины, на многое готовы ради этого мечтательного взгляда вверх. Слушая её, вникая в детали её рассказа и изредка комментируя, я отметил про себя, что она успела кое-чему научиться. Её воспоминания пестрели красочными деталями, а предложения стали длиннее.
- Мне кажется, ты и сама можешь это сделать, - сказал я откровенно. - Ты хорошо владеешь словом.
- В устной форме - запросто. Но писать мне лень. И пусть лучше это сделает профессионал. Ты построишь фабулу - или что там вы строите? - подберёшь характеры, приплетешь туда какие-нибудь отвлечённые рассуждения о смысле жизни, как вы любите... А я, может быть, годам к сорока... Когда мне наскучит гонять на моей шестьсот двенадцатой между Римом и Террачиной...
Здесь она опять мечтательно улыбнулась, глядя вверх и потом, переведя взгляд на меня, спросила:
- Я, наверное, слишком привязана к вещам, да? Ты сидишь тут и думаешь - вот ведь дура богатая, сидит и распинается про машинки и остальное. А сам пишешь о судьбах мира. Да?
Я не стал откровенничать, что в данный момент я писал на заказ эссе о мультиварках. Зачем ей, девушке с Феррари, такие мелочи?
- Нет, знаешь, я тебя понимаю. У меня тоже есть слабость к красивым вещам. Люблю красивую одежду, хорошее вино, вкусную еду... Знаешь, есть такие маленькие и красивые мелочи жизни, без которых она была бы тускла...
Мы ненадолго перешли на обсуждение красивых мелочей жизни, темы, приятной нам обоим, а потом Нино продолжила историю про себя и эти пять лет. Рассказала, как перебралась в Штаты и сошлась там с каким-то финансовым воротилой, оказавшимся впоследствии жуликом, подсевшим на кокс, и как потом пришлось жить с уличным фокусником, пока она не свинтила в Эмираты, где жила какое-то время с владельцем автосалона спорткаров и как, наконец, нашла своего итальянца на набережной в Биаррице, где у ней совершенно "внезапно" сломался каблук, а он абсолютно случайно (для него) оказался в этот момент рядом. Между этими связями были также периоды жизни и без сильного мужского плеча - работа PR-менеджером нашей R-n-B-певицы с разъездами по стране, путешествие по Индии и полгода жизни в деревне около Тбилиси, в доме своей матери после её смерти. В целом, на хороший рассказ с лирическими отступлениями действительно накопилось. А если бы она стала вспоминать и своё детство в Тбилиси и ещё то, о чём, я чувствовал, она умолчала, то хватило бы и на трилогию, с приквелом и сиквелом.
- И что, ты счастлива?
- Дорогой, ты удивишься, но ты не оригинален. Ты уже сто пятый человек, который спрашивает меня об этом.
- Значит, вопрос актуальный, раз так много людей интересуется.
- А по мне не видно?
- Очень хорошо видно, потому и спрашивают. У несчастного человека все на лице написано. И спрашивать нечего - всё и так понятно. Спросишь его про счастье - он только обидится. А если человек доволен, то почему бы не спросить? Может быть, он что-нибудь интересное расскажет. И сам заодно удовольствие получит.
- А-а, логично. Знаешь, я задавалась этим вопросом в детстве. Нас так воспитали. Остатки советского наследия. И я, конечно, не так себе представляла счастье. В детстве, помню, я была счастлива, когда мне подарили собаку. Это было настоящее счастье! Это казалось верхом счастья! И что? Постепенно к собаке привыкаешь и это становится обыденностью. Ты начинаешь мечтать о чём-то другом. Нельзя быть постоянно счастливой. И сказать, что я сейчас счастлива... Да, у меня все есть. Хочу ли я больше? Нет, меня все устраивает. Хотя, нет - хочу, конечно, но это из другой области... Дают ли деньги счастье? Нет, деньги дают комфорт. Но и много проблем с этим. Но эти проблемы не делают тебя несчастным. Знаешь, счастье - это, наверное, тогда, когда ты не думаешь о счастье. Я не думаю об этом - счастлива я или нет. Я знаю, что я на своём месте. Мне нравится моя жизнь. Мне нравится мой муж, мой дом. А счастье - слишком громкое слово, чтобы его трепать по поводу и без повода.
- Наверное, ты права. И, конечно, глупо спрашивать, скучаешь ли ты по прошлому?
- Прошлое хорошо тем, что оно прошлое. Знаешь, все эти тусовки, приключения, путешествия... Они прикольны, интересны. Они захватывают. Но до поры до времени. Наступает момент, и ты начинаешь хотеть спокойствия, надежности, стабильности. Тебя начинают привлекать не клубная тусня, не весёлые беззаботные бродяги-хиппи с гитарами и травкой, а люди, которые отвечают за свои слова. Хочется определённости... Нет, не определённости... Всё-таки спокойствия. Но спокойствия не покоя, а движения. Ты меня понимаешь?
- Конечно. Я всегда тебя понимал.
- Господи, как хорошо, когда тебя понимают вот так, с полуслова. Не надо разжевывать.
- Твой тебя не понимает?
- Понимает. Но не всё. Об этом мы с ним не говорим. Он более практичен. Вот брату приходится все по пять раз повторять и всё равно ничего не понимает.
- Так что там про спокойствие? Ты хорошо выразилась.
- Понимаешь, я не хочу покоя. Я не пенсионерка. Мне не нужно сидеть перед телевизором или валяться на пляже или ходить по магазинам сутками, выбирая клатч. Я достаточно видела в жизни, и я для себя отсеяла всё лишнее, что мне не нужно. Я хочу свободы, которая даёт тебе возможность делать, что хочешь, заниматься в жизни, чем хочешь. Но спокойно. Не потому, что ты вынуждена этим заниматься ради куска хлеба и не ради просто новых ощущений. Развиваться. Растить детей спокойно. Это спокойствие раскрепощает и раскрывает твои возможности. Лично у меня. Не знаю, как у других.
- А что у тебя с детьми?
- Я точно знаю, что у меня будет трое детей. И я их буду любить. У меня это в крови, воспитали меня так. Я, собственно, почти ради этого и приехала. В Сергиев Посад надо съездить. Хотела было в Тбилиси слетать, но мне сказали, сюда лучше.
- Что, проблема?
- Да. Мы оба хотим детей, но пока не получается.
- Ты хочешь именно троих? Вы собираетесь компенсировать поток арабов в Италию?
- Ха! Я и не думала об этом. Хорошая идея. Тогда надо больше рожать. Ты не хочешь присоединиться? Не надумал ещё остепениться? Пристать к гавани? Бросить якорь? Пора бы уже...
- У вас и яхта, судя по всему, есть?
- Есть.
- И не стыдно?
- Неа! Знаешь, нисколечки! Совесть - это не про меня. Чувство долга есть, совести - нет. Шучу.
- Остепениться, может, и надо. Но сначала надо стать всемирно известным писателем. Потом, параллельно с пожинанием славы, займусь и фертилизацией.
- В твоей будущей всемирной известности я нисколько не сомневаюсь, - подмигнула Нино, подыгрывая, - только смотри, не опоздай. Свобода затягивает мужчин. Потом совсем не захочется. Неужели не встретилась подходящая? Ты же много общаешься.
- Слишком много. Поэтому и не хочется, чтобы ещё и дома был парламент.
Я позвал официантку и заказал себе ещё чашку кофе. Нино попросила второй бокал вина. Я подумал и взял себе тоже вина.
- Ну, ладно, это было прошлое, теперь расскажи, чем ты там сейчас занимаешься в промежутках между деланием детей, гонкой на Феррари и яхтой.
- Нет, милый, рассказывать будешь ты. Со мной всё ясно. А вот твоя судьба кажется мне туманной. Судя по твоему виду, ты как-то забросил своё будущее. Давай-ка набросаем план твоих действий на ближайшее обозримое будущее.
- Давай. Давненько никто не занимался моим будущим.
- Да, дорогой, нельзя всё перекладывать на плечи Бога, у него и так много забот. Определи, пожалуйста, главный пункт твоих устремлений.
- Ты как-то очень резво взяла быка за рога. Так нельзя. Речь ведь идёт о судьбоносных реш...
- Да, и если ты не будешь слушаться, я возьму быка за яйца. Чтобы он был поживее.
- Потише, Нино, ты не в Италии. Здесь такие слова могут вызвать неоднозначную реакцию.
- Меня мало заботит их реакция. Главное, чтобы у тебя была реакция. У тебя бумага есть?
- Ты и психологией успела позаниматься?
- Да, я прошла первоклассный курс уличной психологии на Манхеттене. Дональд занимался уличной магией, я была его партнёршей в толпе. Хорошая школа.
- Ты уверена, что хочешь заняться моей судьбой? Неблагодарное это занятие. И потом, ты помнишь, что сказал Лис Маленькому принцу? Ты в ответе за тех, кого приручил.
- Если я взялась за что-либо, я доведу дело до конца. Или ты намерен специально сопротивляться.
- С твоими знаниями уличной магии ты наверняка преодолеешь и моё сопротивление.
- Ты предпочитаешь сидеть сложа руки? Я считаю, что лучше сделать и потом жалеть, что сделал что-то не так, чем не сделать и потом жалеть всю жизнь, что не попытался.
- Когда речь идёт о тебе самой - да. Но если ты стараешься помочь другому человеку или то, что ты делаешь для себя, влияет на других - насколько ты уверена, что твои действия не навредят человеку? Ты вмешиваешься в чужую жизнь, хочешь изменить судьбу человека, - меня начало немного нести. - Выражаясь аллегорически, ты пытаешься изменить траекторию движения целой чужой планеты. Ты знаешь, куда ты направила её? С кем она встретится дальше? Вдруг она там столкнётся с кометой?
- Куда движется твоя планета, я уже чувствую. Она летит не туда. И вообще, твои речи сильно попахивают буддизмом. Я жила в Индии, знакома. Ароматные палочки, цветочные гирлянды и медитация вместо дела. Буддизм хорош в тропиках для бедных, для послеобеденной сиесты в гамаке и неторопливого разговора о бабочках за чаем. Для нашей жизни это не очень подходящая философия. И вообще, этой философией чаще прикрывают свою лень.
- Что же подходит для наших широт?
- Для наших широт хорошо подходит ранний подъём, фитнес, правильная диета и не смотреть телевизор. Вот и всё, что нужно для жизни. Остальное у тебя всё само выстроится благодаря правильному воспитанию и образованию.
Тут принесли вина и я попытался отвлечь внимание Нино от себя:
- Ладно, красота моя, у меня есть тост. Давай выпьем за тебя, за твои успехи, твою настойчивость, твою... красоту, освещающую твой путь... За твоих будущих...
- Молчи! За это пить не будем. За это надо свечку ставить и молиться. Молчи. Ты не умеешь говорить тосты, писать у тебя лучше получается. Слава Богу, я грузинка. Я под столом ползала в детстве и уже слушала, как взрослые говорят. Я хочу выпить за тебя. За твою личность, за твою планету, как ты выразился. Она уникальна, она талантлива... не смейся... По-своему талантлива и уникальна. Каждая личность уникальна. Пусть она движется в своём направлении и ничто не мешает её эволюции. Но! Ей нужен хороший спутник. По крайней мере, один. Ещё лучше - много маленьких шустрых веселых спутников. Но один обязательно. Луна, которая будет освещать твой путь и охранять твой сон ночью, когда солнце спит. Которая всегда будет с тобой, каким бы чёрным не было небо! Луна, которая всегда будет с тобой, будет вдохновлять тебя, чтобы ты любовался ею и воспевал её. Кто всё время будет с тобой, вращаться вокруг тебя, пусть даже незаметная днём, когда светит солнце, но будет восходить ночью, когда садится основное светило и начинают петь цикады.
- Хорошо сказала! Но ты так расписала эту Луну, что я вряд ли теперь такую найду. Достоин ли я такого подарка? Я-то думал попроще что-нибудь. Поискать, кто борщ хорошо готовит и отпустит на рыбалку...
- Ты пей, я потом тебе объясню по пунктам, как искать. А то ты, ленивое чудовище, найдёшь Бабу Ягу какую-нибудь или Мегеру. Наша задача найти не ту, которая борщ готовит, а которая не даст тебе улететь за пределы солнечной системы. А борщ есть будешь ходить с женой в ресторан.
Мы выпили.
- Так, Эрнесто, завтра я еду в Павлов Посад, потом у меня дела здесь ещё на два дня, а вот в субботу нам надо встретиться и понять, когда ты прилетишь ко мне. Я думаю, трёх-четырёх недель хватит, чтобы набросать нашу книгу. Ты когда сдаёшь свои сборники?
- Да, собственно...
- Я так и знала. Вот, и молодец. Нечего затягивать. Прилетишь, возьмёшь у нас машину, посмотришь Италию, заодно и книжку обговорим. Потом познакомлю тебя с хорошими соседями. Представим тебя, как известного российского писателя. Может, зацепишься там как-нибудь. Понимаешь, есть слово "надо". Это совсем другая жизнь.
- Дольче Вита?
Нино неопределенно покачала головой, как будто со знанием дела подразумевая, что не такая уж она и дольче и спросила:
- Идёт?
- Идёт, - сказал я серьёзно, чтобы Нино ничего не заподозрила.
Мы ещё выпили несколько раз за мои сборники, за нашу книгу, за хорошую погоду, за гладкий асфальт на дороге Рим-Террачино и ещё много за что. Пили немного, по глотку. Не для того, чтобы напиться, эти времена прошли. Просто тосты и мысли были хорошие, лёгкие и летели одни за другими. Я любовался ею, наблюдая за тем, как горят её глаза, как она воодушевлялась, строя планы на моё светлое будущее, и мне было немного жалко, так как я знал, что этим планам не суждено было сбыться. Я уже не питал иллюзий. Но я был благодарен ей за это искреннее желание и попытку изменить орбиту моей планеты. Я, к сожалению, знал, что её траектория не изменится. Не знаю, почему. И когда пошло не так. Возможно, ещё пять лет назад, тогда, я мог бы совершить такой решительный поступок и подправить свою судьбу, но сейчас... Я соврал тогда, что не изменился. Это как-то само у меня получается. Я изменился. Изменился, но не в лучшую сторону. Но она попыталась. Мы поболтали ещё, и она ушла. Она исчезла, а я остался, окутанный облаком её тонкого парфюма и энергии. Маленький кусочек Дольче Вита на красном Феррари улетел дальше, одарив меня ароматом итальянских духов, мелодией Эдмундо Росса и улыбками девушек в платьях в чёрный горошек. Я знал, что дальше ничего не будет. Знал, что Дольче Вита, полная солнца, насыщенная звуками ню-джаза и морским ветром, такая желанная и неуловимая, так толком и не отведанная мной, оказалась не для меня. Корешки этой Сладкой Жизни взошли давным-давно, прямиком между Аристиппом и Диогеном, когда они вдвоём сидели на песочке на берегу моря, рассуждая о жизни, расцвела она в быстрых мазках Мане, а потом на страницах Фитцджеральда и Хемингуэя. Затем вдруг всплыла в идиллиях Клода Лелуша, а потом, разрезанная поперёк и заформалиненная Федерико Феллини в черно-белую пленку, была выставлена навечно в кунсткамеру мирового кино. Я пролетел стадию клубов, непрекращающихся вечеринок и тусовок без сна сутками подряд. Она была короткая и не впечатлила меня. Но после этого я понял, что и другая, мирная и спокойная сторона этой сладкой жизни не привлекает меня. Этот легкий тёплый воздух Тосканы не вольётся в мои лёгкие. Эти необъятные лавандовые поля Прованса и тёплые красные стены старых домов Ниццы, лаконичные белые стулья в кафе на набережной и слегка качающиеся на волне голубые и белые лодки в Ливорно уже не заставят меня перехватить дыхание и растечься в блаженной истоме. Это не мой мир. Я знаком с ним. Было дело, гулял я по французским и итальянским набережным, сидел в полупустых утренних кафе, под едва колышущимися гроздьями изысканных глициний, роняющих нескончаемые маленькие лепестки и источающих странный, почти небесный, несравнимый ни с чем наилегчайший аромат небытия. Этот удивительный запах забвения, убаюкивающий сознание, опускающий невидимый туман античной древнегреческой бесконечности и бренности всего сущего и стирающий границы между реальностью и миром ушедшим при полном отсутствии какого-либо будущего. Кажется, что время остановилось в этом сладком томном анабиозе, в подвешенном переходном состоянии нежизни и несмерти, мир замер в двух бесконечно повторяющихся движениях - в набегании на пологий берег ленивых волн и в качании на еле заметном ветру, кажется, никогда не отцветающих нежных гирлянд глициний. Да, я вкусил сладкий, чарующий опиумный нектар этого мира и быстро ушёл из него. Было что-то усталое, неживое, замершее в его торжественном покое. Сказочная, волшебная, желанная Дольче Вита... Я всё дальше уплываю от этого сказочного, почти призрачного берега, с которого где-то льются свет и музыка, а где-то - тишина и покой. Все дальше и дальше, в тёмный океан холодных волн и молчания. Я не знаю, куда я плыву.
Я помню, ещё раньше, до этого, мне открывался и другой мир - протеста и побега, мир Сэлинджера и Керуака. Какой-то период молодости он привлекал своей свободой, раскрепощенностью и особым вкусом того воздуха. Это щемящее чувство дороги, постоянного движения куда-то вперёд, навстречу будущему. Будущее было неизвестно, но от этого ещё более желанным и, предполагалось, неизбежно счастливым. Даже ностальгические нотки того мира воспринимались с оптимизмом и ощущением, что у тебя будет так же и ещё не прожив эту свою жизнь, но воображая её себе такой же, ты уже в тот момент чувствовал будущую свою ностальгию по этой непрожитой жизни. Смешно так... Чуть позже появились "Таксист" Скорсезе, Вим Вендерс и небольшой свой собственный жизненный опыт. Они добавили пару штрихов к Нью-Йоркским и Техасским пейзажам и закрыли этим все сладкие ностальгические вопросы.
Но всё же любовь к дороге жива во мне. Вся наша жизнь - "роуд муви". Длинное и непредсказуемое, как кино, что смотришь в первый раз. Не знаешь, какой поворот придумает дальше режиссёр, каких персонажей введёт в кадр и как закончится. Я не знаю, чего я хочу. Всё, что так привлекало в молодости, казалось таким прекрасным, романтически возвышенным, красивым и неизбежным - поблёкло, стало пустым, никчемным. Передо мной лежит дорога. Она почему-то одна, я не знаю, куда она ведёт, но у меня нет выбора. Я иду по ней, потому что нужно куда-то идти. Приглушённо играет какая-то незнакомая мелодия, слышно фортепьяно и скрипку, и ещё редкие порывы восточного ветра доносят то ли из прошлого, то ли из будущего удары далёкого индийского барабана и тягучие, зыбкие и умиротворяющие звуки ситара или вИны. Я просто иду вперёд и записываю всё, что вижу по дороге. Дорога петляет между деревьями и озёрами, между лесами и полями, протискивается по дну ущелий, карабкается в горы и спускается в долины. Потом дорога заползает в деревни и города, я иду, невидимый для всех, по улицам и переулкам, захожу в подворотни и прохожу тупики насквозь, заглядываю в окна и витрины. Я несу с собой блокнот и всё увиденное мною на этой дороге - деревья, реки, небо, звёзды, птицы, люди, дома - превращается в слова, которые я укладываю, то аккуратно, то как придется, в страницы блокнота. Они ложатся прямыми и извилистыми строчками на белую бумагу и замирают до времени, но когда читатель открывает книгу и начинает проникать в их тайный смысл и их скрытые связи, они оживают и поднимаются со страниц замысловатым рисунком, постоянно меняющейся Фатой Морганой, и читатель видит пред собой незнакомых людей, незнакомые и диковинные места, которые начинают жить по своим законам и уводят его в свой мир, очаровывая, покоряя и заставляя забыть обо всём. Дорога... Я полностью отдаюсь тебе, без остатка и сомнений, без оглядки и сожаления, не думая о твоей реальности или иллюзорности. Я иду по тебе, впитываю и записываю твою нескончаемую "роуд стори" и этим и живу. Где-то на этой дороге была или будет твоя, Нино, Дольче Вита, манящая и немножко детская, но я пройду мимо, чуть замедлив шаг и наблюдая отрешённым взглядом этот мир, такой странный и такой знакомый, такой родной, такой чужой и такой зыбкий, как дуновение ветра на границе моря и земли - там, где волны мерно набегают на берег и отступают обратно в своё царство и цветущие глицинии роняют свои маленькие лепестки и наполняют ароматом вечности и забвения тёплый, чуть соленый, воздух, небо и душу...