Галимов Брячеслав Иванович : другие произведения.

Царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Царь Шабака пришел к власти в Египте, когда страна распадалась, прежние традиции были забыты. Он восстановил величие Египта, основав здесь новую династию фараонов, но власть их была недолгой. В одном из современных театров решили поставить пьесу об этом царе, но режиссер имеет свое видение, какой она должна быть.

  

"Царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями"

Читка

   - Сегодня мы читаем новую пьесу, - говорил режиссёр Витольд актёрам своей труппы. - Все здесь?
   - Арнольда нет, он в рекламе снимается, - ответили ему.
   - Ах, Арнольд в рекламе снимается, - голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Витольд и вдруг закричал пронзительным фальцетом: - А почему он в рекламе снимается, когда мы читаем новую пьесу?! Он, между прочим, на главную роль назначен, - как мы можем читать "Шабаку", если Шабаки у нас нет?!
   - Я предупреждала: он нас подведёт, - вставила заслуженная артистка Аделаида Петровна. - Надо было Серёжу Войницкого пригласить, вот он был бы настоящим Шабакой.
   - Ага, сейчас, - саркастически отозвался Витольд. - Не порите чепуху: Войницкий куража не имеет. Я знал, кого назначить: Арнольд популярен, ему верят, он умеет за душу зрителя взять, - и опять закричал: - Я ему покажу, как опаздывать! Я с него шкуру спущу!
   - Он скоро будет, - вступилась за Арнольда молодая, но поддающая большие надежды артистка Наденька. - Он мне звонил, что уже выезжает.
   - Интересно, почему это он тебе звонил, а мне нет? - недоумённо спросил Витольд.
   Артисты закашлялись, Аделаида Петровна многозначительно вздёрнула брови. Витольд посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на Наденьку и покраснел.
   - Ладно, - сказал он, - начнём без Арнольда; он подъедет, подключится... Итак, "Шабака", пьеса в трёх актах. Действие происходит в Египте за семьсот лет до новой эры. В стране беспорядок, государство распалось, власти никто не верит; в это время на смену прежним фараонам приходит эфиопская династия, которая взялась восстановить традиционные ценности. Первым правителем Египта из этой династии стал наш главный герой - Шабака, сын царя Кашты...
   - Кашта это я, - густым басом представился Бенедикт Соснин-Чусовской, старый трагик.
   - ...И царицы Калхаты, - Витольд посмотрел на Аделаиду Петровну, но она молчала.
   - Аделаида Петровна! - позвал Витольд.
   - Ну, я это, я! - раздражённо откликнулась она. - Я Калхата, мать Шабаки.
   - Очень хорошо... Шабака стал фараоном, - продолжал Витольд, - "когда творения предков были изъедены червями" - это надпись на его обелиске. Шабака хочет восстановить былое могущество страны, в чём ему помогает ближайшее окружение: Пебатма, жена Шабаки...
   - Это я, - отозвалась Наденька.
   - Его советники Харемахет и Тануатамон, - Витольд взглянул на актёров Биткова и Бурова. Они встрепенулись и спросили: - Погодите, какие советники? Мы же были сыновьями Шабаки.
   - Нет, автор переделал пьесу. Теперь вы советники: один из вас верховный жрец, другой - главный министр, - ответил Витольд. - Остальные персонажи появляются по ходу действия. Все знают, кто кого будет играть?
   - Знаем, - ответили ему.
   - Отлично, - Витольд взял листы с пьесой и принялся читать. Он читал с выражением, повышая или понижая голос, закатывая глаза; иногда бил себя рукой в грудь, изображал рыдание или начинал дико хохотать.
   В разгар читки дверь скрипнула и вошёл Арнольд. Он хотел проскользнуть на своё место, но Витольд остановил чтение и иронически заметил:
   - Явился - не запылился! Мы счастливы, что ты нас посетил: у нас, между прочим, сегодня читка новой пьесы, где тебе доверена главная роль.
   - Прости, Витольд! Нёсся сломя голову, но везде такие пробки, - Арнольд виновато потупился.
   - Не надо за всё сразу хвататься: кто хочет всюду успеть, тот нигде не успевает, - назидательно произнёс Витольд.
   - Весь взмок, хотел умыться, так в гримёрной вода горячая еле идёт, - прибавил Арнольд, вытирая лоб. - А я ещё мечтал душ принять...
   - А в душе горячей воды вообще нет, - сообщила Аделаида Петровна. - Вот в каких условиях работаем!
   - Сантехник уже приходил, обещал завтра-послезавтра всё сделать. Зачем обострять, Аделаида Петровна? - недовольно возразил Витольд.
   - Это было две недели назад, вы забыли, - тут же отозвалась Аделаида Петровна. - Но кому какое дело, что артистам негде помыться?
   - Нельзя часто пользоваться горячей водой - от горячей воды расслабляешься, становишься добрым и покладистым, а этого нельзя себе позволить в этом жестоком бездушном мире, - с надрывом проговорил Соснин-Чусовской.
   Никто не нашёлся, что ему ответить; Витольд перевернул лист и сказал:
   - Продолжаем...

***

   Читка продолжалась ещё часа два; Витольд охрип, но с прежним пылом довёл её до конца. Когда он произнёс "занавес!", послышался дружный вздох, актёры заёрзали на стульях.
   - Вопросы? - спросил Витольд. - Кому что непонятно по сюжету, по персонажам?
   - Да чего сейчас-то? На репетиции всё выяснится, - пробормотали Битков и Буров, но Аделаида Петровна, холодно улыбаясь, обратилась к Витольду: - А мне не ясен сюжет: если Шабака всё равно стал фараоном, зачем ему обращаться к прошлому? Ведь то, что он хочет возродить, и привело, как я поняла, к падению Египта, - Шабака, что, настолько глуп?
   - Был бы глупым, не стал бы фараоном, - со вздохом возразил Соснин-Чусовской. - Царствовал бы в своей Эфиопии и в ус не дул, а так, вишь, куда взметнулся!
   - В том-то и дело, что он фараон, - Витольд произнёс "фараон" по слогам. - Чтобы быть фараоном, Шабака должен опираться на традиции, потому что если он не будет этого делать, то и фараоном ему не быть.
   - Так, значит, я, будучи Шабакой, действую исключительно в своих интересах? - спросил Арнольд.
   - Нет! Ни в коем случае!.. - Витольд закашлялся. Отхлебнув остывшего чая, он продолжал: - Пойми, что будь ты распоследний негодяй, ты должен иметь высшие оправдания своих негодяйств. Если этого нет, ты скоро начнёшь ощущать подсознательное беспокойство, из-за которого станешь совершать непоправимые ошибки и сам себя погубишь. Все известные трагедии показывают нам это: возьми Макбета, например, или Ричарда Третьего, - отчего они погибли? От того, что не имели высших целей, а просто хотели власти; если бы Ричард Третий мечтал о создании в Англии великого государства и это считал бы своей главной целью, он не испытывал бы душевных терзаний из-за своих злодейств. Негодяй, не одержимый высшей целью, всё ещё человек, который может страдать и мучиться, - но негодяй с высшей целью стоит уже по ту сторону добра и зла, как говорил Ницше, и не знает душевных терзаний. Ему всё дозволено, у него на всё есть оправдание.
   - Как же мне любить такого, как я могла выйти за него замуж? - спросила Наденька и смутилась от своего вопроса. Аделаида Петровна явственно прошептала: "Кого только в труппу берут...", но Витольд поощрительно улыбнулся Наденьке: - Очень верное замечание. Может ли женщина полюбить негодяя? Я скажу - может! Я говорю не только о порочных натурах, которые встречаются среди женщин ничуть не реже, чем среди мужчин, - я говорю о женщинах, которых принято называть нормальными. Представим всё того же Ричарда Третьего: за что его могла бы полюбить женщина? За силу, ловкость, смелость, - что вызывает восхищение; за хромоту, раны, горб, - что вызывает жалость; за сочетание всех этих качеств, наконец!
   - Я не представляю себе женщину, которой могло бы понравиться это чудовище, - язвительно возразила Аделаида Петровна.
   - И напрасно! И напрасно! - Витольд снова закашлялся. - Это очень даже возможно!..
   - Любовь зла, полюбишь и козла, - вставил Соснин-Чусовской, а Витольд, отхлебнув ещё чая, горячо продолжал: - Уродство вызывает куда больший интерес, чем красота, а от интереса до увлечения - всего полшага! Я думаю, что Виктор Гюго был неправ, представив своего Квазимодо несчастным изгоем: если мы когда-нибудь поставим "Собор Парижской Богоматери", Квазимодо будет у нас счастливым любовником, за которым десятками увиваются женщины. Роль Квазимодо сыграл бы Арнольд...
   - Спасибо, - со смехом поклонился он. - Я не знал, что так страшен.
   - Мы бы сделали тебя очень страшным, но и привлекательным одновременно, - таким привлекательным, что Эсмеральда тут же увлеклась бы тобою, забыв красавчика Феба, а завистник Клод Фролло завидовал бы не Фебу, а тебе, и был бы комическим персонажем - эдаким высокоумным моралистом, не понимающим жизни и потому вызывающим смех. Всё это стало бы у нас комедией, а не трагедией, - ну, или трагикомедией, в крайнем случае...
   Но мы отвлеклись, мы отвлеклись! - спохватился Витольд. - Ты спрашивала, за что Пебатма полюбила Шабаку и почему она стала его женой? - взглянул он на Наденьку. - Самым простым было бы объяснение, что её выдали замуж, не спрашивая, любит она его, или нет. Но мы не пойдём по этому лёгкому пути, - мы попробуем показать подлинную любовную драму. Будем считать, что Пебатма сама хотела выйти за него, она любила его, потому что тогда, ещё до того как он стал фараоном, он был отважным, великодушным, добрым, умным. Но вот прошло немного времени, - ведь ты совсем не старая, ты ещё молода, - а он так изменился, что ты с трудом узнаёшь его, и эти перемены, увы, не в лучшую сторону. Ситуация, в общем, банальная, но здесь речь идёт о судьбах тысяч и тысяч людей, зависящих от царя, - и твоя любовная драма вырастает до вселенских масштабов. Ты часть большой политической игры, как и все, кто окружает царя.
   - Тогда позвольте и мне задать вопрос, - сказала Аделаида Петровна. - Мы с Каштой, отцом Шабаки, появляемся в одном только первом акте - даём родительское благословение и напутствия Шабаке, когда он отправляется в Египет, - и на этом исчезаем. Я не понимаю нашу роль в большой политической игре.
   - Опомнись, Калхата, мы создали его! - толкнул её Соснин-Чусовской. - Как ты могла забыть эту страстную ночь?..
   Все рассмеялись, но Аделаида Петровна поджала губы и сухо заметила:
   - Мне не до шуток. Я хочу разобраться в пьесе, я привыкла серьёзно относиться к своему делу.
   - А он прав, - кивнул Витольд на Соснина. - Ваша роль огромна, вы действительно создали Шабаку: вы породили его и воспитали таким, каков он есть. Смейтесь, сколько хотите, обвините меня в банальности, скажите, что я упрощаю, но за всех злодеев, тиранов, деспотов, жестоких завоевателей отвечают их родители: я бы вызвал отца и мать Атиллы или Чингисхана на суд истории точно так же, как родителей хулиганов вызывают в школу к директору. Как вы могли допустить такое? Почему у вас выросли такие дети? Отчего вы не привили им хорошие качества, а опасные наклонности не смогли перенаправить на что-то безобидное - ведь даже в былые времена такое было возможно. А в наше время, между прочим, это совсем просто - из любого потенциального деспота можно сделать мирного сочинителя комиксов.
   - Но не у всех злодеев было родительское воспитание, были и такие, кто потерял родителей в раннем детстве, - улыбнулся Арнольд. - Тот же Чингисхан рано лишился отца.
   - Значит, мать виновата, что плохо его воспитала, а не будь матери, вина легла бы на тех, кто был с ним, - за каждым злодеем стоит длинная вереница лиц, так или иначе виноватых за его злодейства, - не сдавался Витольд. - Вот вы, к примеру, - обратился он к Биткову и Бурову, - один из вас верховный жрец, другой - главный министр. Как вы понимаете свою сверхзадачу, в чём сверхидея ваших ролей?
   - Показать влияние Шабаки на нас? Показать, как мы на него влияем? - сказали Битков и Буров.
   - Нет, ни в коем случае, это скучно и неинтересно, - просипел Витольд, окончательно теряя голос. - Помните, короля играет его свита, поэтому ваша задача - подчеркнуть, каков есть царь. Вы должны рассказать о нём больше, чем он сам о себе.
   - Попробуем! На репетициях отработаем! - ответили Битков и Буров.
   - Да, на репетициях, - согласился Витольд. - На сегодня всё.
  

Первый акт

   - Никаких пирамид, никаких сфинксов, никаких статуй у нас не будет! Нет, нет, нет, не будет! - говорил Витольд перед началом репетиции, нервно расхаживая по сцене. Он вообще редко сидел в зале, предпочитая смотреть игру актёров с близкого расстояния. - Зачем нам этот антураж, мы, что, туристическое бюро? У нас нет такой цели - рассказать о Египте, его истории, культуре и обычаях!.. Никаких исторических нарядов тоже не будет, все актёры будут одеты в современные костюмы; поймите, мы играем пьесу о вечных человеческих страстях и пороках!
   - Зачем же тогда в начале пьесы Кашта и Калхата рассуждают о египетских богах и сравнивают Амона и Атона? - ядовито поинтересовалась Аделаида Петровна. - Кашта говорит: "О, сколь велик Амон! Он бог темноты, основы основ, которая занимает большую часть Вселенной, но он и бог животворного света, сияющего во тьме. Амон соединяет в себе всё, он - начало и конец мира!". А я, Калхата, спрашиваю: "Но как же Атон, бог солнца и тепла, не он ли важнее для нас, чем великий, но далёкий Амон...". Ну и так далее... Зачем автор это написал?
   - Авторы - все сумасшедшие в той или иной степени, - благодушно заметил Соснин-Чусовской. - Разве нормальный человек станет писать пьесы и вообще заниматься литературой? Нормальные люди живут в реальном мире, а воображаемом мире живут только сумасшедшие. А чего ты хочешь от сумасшедшего, мало ли чего ему в голову придёт? Фрейда надо читать, голубушка.
   - Я читала Фрейда, - недовольно возразила Аделаида Петровна. - А ещё Юнга и Фуко.
   - О, да ты образованнейшая женщина! Мы будем к тебе на консультации ходить, - актёры ведь тоже не от мира сего, - весело заявил Соснин-Чусовской. - Ты поможешь мне вылечиться?
   - Тебе уже ничто не поможет, - отрезала Аделаида Петровна.
   - Значит, я умру на сцене: славная смерть для трагика! Я так сыграю, что зрители будут рыдать и проводят меня в последний путь аплодисментами, - он простёр руки к пустому залу.
   - Какой ты трагик, ты комедиант, - Аделаида Петровна отвернулась от него.
   - Трагик - амплуа, комик - призвание, - не унимался Соснин-Чусовской. - Не делайте из амплуа приговора, говорил Станиславский.
   - Стоп, стоп, стоп! Остановитесь! - захлопал в ладоши Витольд. - Вернёмся к пьесе. Смотрите, далее Кашта рассказывает, что недавно было время, когда бог Амон был отвергнут и храмы его запустели. Богоборцы пытались ввести новую веру, и создать новую жреческую касту. Но что из этого вышло? Устои пошатнулись, традиции нарушились, народ одичал. Только восстановление старой религии способно спасти страну, только так возродится былое могущество Египта... Здесь мы снова приходим к тому, о чём говорили на читке, - Шабаке нужна сверхидея для того чтобы стать фараоном, и Кашта преподносит ему эту сверхидею. Он сам царь, он знает, что без этого править нельзя... А где Шабака? - спохватился Витольд. - Где Арнольд?
   - А его опять нет. Он в сериале про вампиров снимается, - сообщила Аделаида Петровна.
   - Я ему покажу вампиров! Он из меня и так всю кровь высосал! - закричал Витольд. - Что же делать, - сказал он через мгновение уже спокойнее, - давайте пока пройдём эту сцену без него... Кашта и Калхата, вы будете стоять здесь, когда занавес откроется. Хотя почему стоять? Нет, вы будете сидеть, сидеть на креслах, вполоборота друг к другу. Свет мы направим так, что вы будто парите над землёй: для вас всё земное уже позади, - вы небожители, наделённые высшей мудростью. Я хочу весь спектакль поставить на игре света и тени, они будут дополнять сценическое действие.
   - Свет и тени - это ново, это только вчера придумали, - ядовито сказала Аделаида Петровна, но Витольд её не услышал.
   - Ну, начинайте! - хлопнул он в ладоши. - Давайте пройдём ваш диалог от начала до конца...
   - Нет, так не пойдёт, - говорил он, когда они закончили. - Что-то здесь не так, чего-то не хватает. Весь диалог плоский, поверхностный, без души.
   - Если вы считаете, что я... - хотела обидеться Аделаида Петровна, однако Витольд прервал её: - Вы тут совершенно ни при чём! В диалоге нет внутреннего содержания, драмы, поэтому герои и их речи ходульные, неинтересные. Хичкок говорил, что любой диалог становится скучным через три минуты, но если под столом лежит бомба с работающим часовым механизмом, и зритель знает об этом, диалог может длиться и пятнадцать и двадцать минут.
   - Отличная идея! Давайте и мы заложим бомбу на сцене, и интерес к спектаклю будет обеспечен, - предложил Соснин-Чусовской.
   - Никакая бомба не сравнится по разрушительной силе с человеческими страстями. Надо уметь показать их, чтобы спектакль был интересным, - возразил Витольд. - Давайте думать... Кашта и Калхата прожили вместе целую жизнь; бывает, что мужчина и женщина смертельно надоедают друг другу и за меньшее время, если они не объединены чем-то более высоким, чем общей постелью, заботой о пропитании и воспитанием потомства. Есть ли у царя Кашты и царицы Калхаты нечто высокое, что их объединяет? Очевидно, это власть: они постоянно должны заботиться о том, чтобы не потерять её, потому что, во-первых, это сама по себе очень чувствительная потеря, а во-вторых, вместе с властью можно потерять жизнь. Этот скрытый мотив их поведения должен стать и трагедией ваших персонажей и насмешкой над ними: о чём бы они ни говорили, они не могут забыть о своём положении; власть - это бомба с часовым механизмом, которая лежит у них под столом. Подобно тому, как все мысли и разговоры тяжело больного человека так или иначе определены его болезнью, поведение наделённого властью человека болезненно определено этой властью. Это действительно и страшно и смешно - вот это вы мне и покажите в диалоге Кашты и Калхаты. Давайте всё сначала!..

***

   - Да, теперь неплохо, - сказал Витольд. - На следующих прогонах закрепим и попробуем ещё и ещё поиграть со светом... Но где же этот чёртов Арнольд? Он срывает нам репетицию!
   - Я здесь, - отозвался Арнольд из тёмного зала. - Я уже давно здесь, жду своего выхода.
   - Ага, ври больше! - язвительно откликнулся Витольд. - Вампиром решил стать? Мало, что ли, у нас вампиров, и ты решил к ним присоединиться?
   - Да я... - хотел ответить Арнольд, но Витольд грозно крикнул ему: - Живо на сцену! Тоже мне, примадонна!..
   - Так, значит, я выхожу после диалога Кашты и Калхаты, чтобы выслушать их наставления, - глядя в текст, сказал Арнольд. - Я почтительный сын, с уважением относящийся к родителям...
   - Ничего подобного! Чушь какая! - крикнул Витольд, вновь сорвавшись на фальцет. - Почтительные сыновья бывают только в сказках, а в жизни идёт постоянный конфликт между сыновьями и отцами. Фрейд утверждал, что каждый сын подсознательно мечтает убить отца, чтобы занять его место, - и не просто убить, а съесть при этом, чтобы отец в буквальном смысле растворился в сыне! Конфликт между отцами и сыновьями - одна из самых острых тем в мировом искусстве, а ты хочешь заменить это убогой почтительностью?! Да на этом конфликте мир держится, если угодно: сыновья должны отвергать отцов, чтобы идти дальше и выше! Пусть они набьют себе шишек, пусть наломают дров, но придут к чему-то новому, захватывающему, интересному, что подвинет весь мир вперёд. Но горе обществу, в котором сыновья хуже отцов, - такое общество обречено, оно вырождается, потому что новое оказывается хуже старого.
   ...А ты говоришь - почтительность! - он хлопнул Арнольда по плечу. - В лучшем случае, снисхождение и внешнее уважение, но про себя Шабака уверен, что отец ему в подмётки не годится. И для этого у Шабаки есть весомые основания: ведь кто такой Кашта? - правитель небольшой страны, которую всерьёз никто не воспринимает. Но Шабаке суждено стать фараоном великого Египта, - насколько же Шабака выше своего отца! Если мерить мерилом власти, которое, повторяю, главное в нашей пьесе, Кашта перед Шабакой так мал, что его трудно разглядеть - и вот это вы также должны показать, - обратился он к Соснину-Чусовскому.
   - Съёжится, сжаться, распластаться перед ним? - расхохотался Соснин-Чусовской. - Это пожалуйста. Один раз я играл карлика и, клянусь, зрители поверили, что я настоящий карлик! Дамы в зале плакали и говорили: "Боже, какой маленький и несчастный!".
   - Вот, вот! Съёжьтесь, сожмитесь перед Шабакой! - подхватил Витольд. - Это подчеркнёт его превосходство. Но делайте это не сразу, а в ходе разговора, растяните по времени, чтобы было видно, как Шабака возвеличивается, а Кашта уничижается.
   - А мне тоже прикажете уничижаться? И без того роль маленькая, так совсем к нулю её свести? - ехидно поинтересовалась Аделаида Петровна.
   - Зачем уничижаться? Здесь как раз можно показать человеческие черты, а они никогда не бывают ничтожными, - возразил Витольд. - Вы любите своего сына и гордитесь им, но вы и боитесь за него, ведь он ввязывается в опасное дело. Забудьте в разговоре с Шабакой, что вы царица, покажите любящую и страдающую мать.
   - Постараюсь. Было время, когда мне доверяли роли и посложнее, - ответила Аделаида Петровна, а Витольд уже кричал Арнольду: - А ты о чём задумался? Опять о своих вампирах? Соберись, чёрт возьми, и давай репетировать!
   - Да, да, я здесь, - встряхнулся Арнольд. - Я готов...

***

   - Что же, неплохо, неплохо, - сказал Витольд, когда они прошли и эту сцену. - Ну, массовки мы после отработаем, а сейчас давайте обратимся к расставанию Шабаки и Пебатмы... Наденька, иди сюда!
   - Да, иду! Что мне делать? - спросила она.
   - Играть свою роль, - зло засмеялась Аделаида Петровна. - Вы же актриса, милочка.
   - Да, я понимаю... Я только хотела узнать... Мне хотелось уточнить... - смешалась Наденька.
   Арнольд взял её за руку:
   - Ничего, всё хорошо. Не волнуйся.
   - Разве это есть в роли? - проворчала Аделаида Петровна, а Витольд пристально посмотрел на Наденьку и воскликнул: - Да, да, да! Да, именно так, на полутонах ты покажешь любовь и нежность при расставании! Но вместе с тем должно быть чувство нарастающей тревоги: мы подберём нужную музыку и цветом, опять-таки, поиграем, - однако главное зависит от тебя, Наденька. Ты женщина, тебе должно быть понятно, что чувствует женщина, расставаясь с любимым, но тут не просто расставание - ты понимаешь, что можешь потерять его. Женщины тысячи лет провожали мужчин на войну и прочие смертельно опасные дела, но всегда была надежда на возвращение; гораздо хуже, когда мужчина уходит безвозвратно, когда он становится чужим и далёким. Вот это настоящая трагедия для любящей женщины - страшнее войны, прости Господи! Но ты не можешь ничего, ничегошеньки изменить - ты готова отдать ему всю себя до последней капли, но ему это не нужно, он увлёкся чем-то иным, в чём ты занимаешь мало места или не имеешь места вовсе. К чему тебе власть над Египтом, если ты потеряешь из-за этого своего любимого? - а ты потеряешь его в любом случае, победит он или проиграет, потому что, проиграв, он погибнет, а став фараоном, он уже не будет прежним.
   Всё это ты чувствуешь душой и сердцем, но не можешь выразить словами, и потому слова твои жалкие и слабые, они не способны убедить его, они лишь вызывают усмешку. И тогда, чтобы не сердить его, ты начинаешь подыгрывать ему: ты говоришь, что веришь в его предназначение, веришь в победу; ты говоришь, что гордишься им. Ты готова даже подольститься к нему, сказав, что он будет величайшим фараоном.
   - А мне, значит, снова быть снисходительным, ощущая своё превосходство? - спросил Арнольд.
   - Для Шабаки это естественно; я уже говорил - он всегда должен ощущать своё превосходство над людьми, поэтому с близкими он снисходителен, с врагами - беспощаден, Но в данном случае он действительно польщён, ведь его любит такая удивительная, красивая, необыкновенная женщина. Он тоже её любит, но отбросит эту любовь, не задумываясь, во имя своей великой цели - во имя огромной безграничной власти, - объяснял Витольд.
   - Что же это за любовь? - прошептала Наденька.
   - По-другому он не может, - таким людям, как он, не дано любить по-настоящему! - воскликнул Витольд. - Но эту реплику мы сохраним: она будет последней в первом акте - ты останешься на сцене одна и произнесёшь "что же это за любовь?" перед тем, как закроется занавес... Ну, поехали, - весь ваш диалог от начала до конца!..

***

   - ...На сегодня всё, - сказал Витольд. - Конечно, нам ещё работать и работать над первым актом, но я хочу сначала прогнать всю пьесу, а потом уже дожимать в деталях... Завтра репетируем второй акт; вы тоже приходите, - обратился он к Аделаиде Петровне и Соснину-Чусовскому.
   - Это зачем? Наши роли закончены, - возразила Аделаида Петровна.
   - А затем, что актёр должен каждый день ходить в театр! - закричал Витольд, побагровев. - Это его служба, от которой он не имеет права отлынивать! И если он даже не занят в репетиции или спектакле, он всё равно должен быть в театре: смотреть на игру других, репетировать сам с собой, чёрт возьми!
   - Давно я не репетировал сам с собой, - вздохнул Соснин-Чусовской. - Эх, молодость, молодость!..
   - К тому же, во втором акте у вас тоже будут роли, - продолжал Витольд. - Мы введём в пьесу два новых персонажа: нищего странника и весталку, они добавят соли в действие. С автором я договорюсь, - в конце концов, я ставлю спектакль!.. Вообще давно пора вернуться к временам Шекспира, когда автор делал лишь заготовку для пьесы, а актёры потом меняли и добавляли всё, что хотели. Кто лучше знает, что будет смотреться на сцене, - автор, который никогда на ней не выступал, или актёры, для которых сцена - родной дом? Пьесы Шекспира потому так хороши, что он тоже был актёром, и легко менял текст, когда это было нужно... Между прочим, я так же свободно обходился бы с авторами книг, будь я издателем, ведь издатель выпускает сотни и тысячи книг и знает, какой должна быть настоящая книга... Одним словом, если ты отдаёшь своё произведение, чтобы его поставили на сцене или опубликовали, ты должен быть согласен на любые изменения. А если хочешь, чтобы в твоём творении ничего не трогали, делай на свои деньги!
   - Правильно, авторов распускать нельзя, - согласился Соснин-Чусовской, - но и перегибать палку не следует. Не забывайте, это больные люди, с ними надо обходиться осторожно.
   - У них каждое слово - золотое, каждая запятая - бесценна, - прибавила Аделаида Петровна. - Я не уверена, что вы договоритесь с автором нашей пьесы.
   - Ну, это уже моя забота, - устало проговорил Витольд. - Завтра жду всех на репетицию.
  

Второй акт

  
   - ...Так, неплохо, неплохо, - потирая руки, повторял Витольд на следующий день после первого действия второго акта. - Во время въезда Шабаки в Фивы мы добавим прожекторов и бравурную музыку, и будет совсем хорошо. Второе действие, где Шабака выступает в поход против прежнего фараона Бокхориса и осаждает его дворец, мы пока пропустим, - тут ничего сложного, один военный пыл, - переходим к третьему действию! Шабака возвращается в Фивы, ликование народа больше прежнего, в честь Шабаки слагают гимны, толпа преклоняется перед ним. Далее идёт разговор Шабаки с Харемахетом и Тануатамоном, которые уверяют, что никогда в стране не было такого великого правителя... Битков, Буров, на сцену!.. Арнольд, ты чего смотришь на часы? Куда ты собрался?!
   - Нет, никуда! Я здесь! - поспешно отозвался Арнольд.
   - Так мы ему и поверили; опять на телевидение торопится, - громко прошептала Аделаида Петровна.
   - Он прав - лови момент! Я тоже рад был бы, чтобы меня разрывали на части, да не нужен никому, - возразил Соснин-Чусовской. - Всякому овощу своё время.
   - Это ты к чему? - подозрительно покосилась на него Аделаида Петровна.
   - Это я о себе, - успокоил он её.
   - Садись, Арнольд, - между тем говорил Витольд. - Ты будешь сидеть на высоченном стуле...
   - На троне? - уточнил Арнольд.
   - Нет, на стуле, - повторил Витольд. - Ваш разговор происходит в домашней обстановке, во внутренних покоях, зачем трон? Здесь доверительная беседа, - во всяком случае, так это выглядит, ибо Шабака не доверяет никому, - он только делает вид, что доверяет.
   Битков, Буров, вы должны поддержать эту игру: вы ведёте себя вольно, даже несколько фамильярно, но ни на секунду не забываете, что этот человек может уничтожить вас за малейшее неосторожное слово или просто заподозрив в чём-то. Вы должны показать, что бесконечно преданы ему; вы должны льстить, угождать и угодничать, но всё это так, чтобы не раздражать его. Умных много, он всегда может найти себе и других помощников, но вас он ценит как раз за то, что вы умеете вести себя, как следует...
   А ты, Арнольд, ироничен и слегка брезглив с ними, но в то же время ласков, - ты понимаешь, что они подлёхоньки, низки и гадки, но другие ещё хуже. Эти, по крайней мере, действительно преданы тебе, поскольку без тебя им конец.
   - Я понял, - ответил Арнольд, тайком снова взглянув на часы. - Начнём?
   - Но мы искренне прославляем Шабаку за сожжение прежнего фараона Бокхориса? Он ведь сжёг Бокхориса живьём, - спросили Битков и Буров.
   - Конечно, искренне! Если вы этого не понимаете, вы ещё не вошли в роль! - вскричал Витольд. - Какое дело Харемахету и Тануатамону до того, что Шабака сжёг кого-то живьём? Да пусть он сожжёт хоть половину человечества, их это мало заботит! Они думают лишь о себе, исключительно о себе; они без колебаний готовы заплатить тысячами жизней за право сытой и довольной жизни для себя. Поэтому они искренне восхваляют Шабаку - он делает то, о чём они осмеливаются лишь мечтать, он воплощает их тайные желания...
   Но всё это вы держите в уме, говорить об этом нельзя, а восхваляете Шабаку вы за любовь к Родине и народу, за ответственность, которую он взял на себя, за тяжёлые, но необходимые решения, которые он принимает. Бокхорис был слаб, он развалил страну, он был разрушителем, поэтому его следовало уничтожить. Да, это было жестоко, но оправдано высшими интересами государства; люди это понимают и одобряют. Очень важно также одобрение с точки зрения религии, поэтому ты, Харемахет, верховный жрец, торжественно изрекаешь, что вот сейчас-то и восстанавливается истинная вера предков, - вера, которая является опорой и надеждой всех наших людей. Ты почти слово в слово повторяешь сказанное в первом акте Каштой, отцом Шабаки, но только без какой-либо философии, - просто, до глупости просто! Помни, чем проще и глупее это прозвучит, тем убедительнее будет.
   - Да, понятно! Мы поняли! - закивали Битков и Буров.
   - Начнём? - Арнольд в третий раз взглянул на часы.
   - Давайте, - кивнул Витольд. - Начали...

***

   - ...Хорошо, - сказал он, когда они прошли эту сцену. - Музыки не хватает, но после она будет: что-нибудь легкомысленное, какой-нибудь шлягер. В конце концов, подобные истории повторяются и повторяются снова, но никого ничему не учат, так что остаётся только смеяться. Во всяком случае, мы не дадим Шабаке быть серьёзным, - если он нас дурачит, так и мы выставим его дураком. Мы...
   - У меня дальше идёт разговор с Пебатмой, приехавшей в Фивы, - прервал его Арнольд. - Какая будет мизансцена?
   - Вы лежите на кровати - это интимная встреча супругов после разлуки. Пебатма полуобнаженная, - мы оденем её в потрясающее бельё, - ты ласкаешь Пебатму, и тёплый свет заливает ваши тела, - стал объяснять Витольд. - Но постепенно ваш разговор делается напряжённым; свет выхватывает теперь одни ваши лица, они бледнеют в лучах прожекторов и становятся похожи на маски - две маски в темноте, неестественные, фантастические!.. Ты поняла, Наденька? - крикнул он в зал. - Где ты?!
   - Я здесь, - откликнулась она, подойдя к нему. - Я всё время здесь стояла, вы меня не заметили.
   - А, молодец! Встань рядом с Арнольдом, но представь, что вы лежите на кровати... Арнольд, соберись, чёрт тебя возьми, и если ты ещё раз посмотришь на часы, я их разобью, клянусь! - закричал Витольд.
   - Мне вправду надо будет скоро уйти: тётя в больнице, просила принести ей кое-что. Она одинокая, кроме меня у неё никого нет, - оправдывался Арнольд.
   - Никакой тёти у него никогда не было, - шепнула Аделаида Петровна.
   - "Если у вас нету тёти, то вам её не потерять", - пропел Соснин-Чусовской с добродушной улыбкой.
   - Я тебя убью, я тебя когда-нибудь обязательно убью, - Витольд погрозил Арнольду кулаком. - Живо соберись, и работать, работать!..
   - Да, извини! Я готов, - сказал Арнольд. - Хотел только уточнить: значит, я рад приезду Пебатмы, я по-прежнему люблю её?
   - В твоём понимании любви! Наденька шепчет в конце первого акта: "Что же это за любовь?" - вот от этих и пляшите, - ответил Витольд. - Эта ваша сцена похожа на сцену расставания, но тогда сюда примешивалась тревога, а ныне царь торжествует. У него есть всё, о чём можно мечтать: безграничная власть над огромной страной, всеобщее почитание, богатства, от которых захватывает дух, и, наконец, любящая жена-красавица. И царь добился этого сам - отчего же не понежиться в лучах славы?
   Ты велик, Шабака, бесконечно велик, ты земной бог, поэтому смотришь на Пебатму как бы с небес - она ведь так и осталась обычной женщиной. Если что-то и возвышает её над прочими людьми, так это близость к тебе, которую ты даруешь и за которую Пебатма должна быть бесконечно благодарна своему мужу и повелителю. Ты просто-таки таешь от сознания своего совершенства, - ты гордишься собою, ты любишь себе, ты на вершине блаженства.
   Арнольд засмеялся:
   - Не выйдет ли это гротеском? Несколько комичный образ.
   - И замечательно, чудесно, великолепно! - закричал Витольд. - Тем более ужасен и отвратителен должен быть Шабака, когда он вдруг сталкивается с сопротивлением Пебатмы, когда он видит, что она вовсе не считает его совершенным и великим, - наоборот, говорит, что он теряет человеческие черты, превращается в жестокое самодовольное чудовище. Шабака потрясён, оскорблён, унижен, - как она посмела, какая чёрная неблагодарность! В нём закипает ярость, он готов растерзать, задушить Пебатму, он с трудом сдерживается; его лицо каменеет и превращается в ту самую жуткую маску, о которой я говорил... Всё это ты покажешь нам, Арнольд, в полную силу своего таланта!
   - Попробую, - сказал Арнольд, став очень серьёзным и сосредоточенным.
   - Вот что значит настоящий артист! - улыбнулся Витольд. - Стоит получить ему хорошую роль, как он весь растворяется в ней, и ничто другое уже не имеет для него значения.
   - А нам он так никогда не говорил, - с обидой прошептала Аделаида Петровна.
   - Он сейчас говорит обо всех настоящих артистах, стало быть, и о нас тоже, - гордо встряхнул головой Соснин-Чусовской. - Артистизм - в крови; кто артистом родился, артистом и умрёт.
   - Так, теперь ты, Наденька, - сказал Витольд. - С тобой проще - ты у нас единственный положительный образ, луч света в тёмном царстве, - потому что даже народ в нашей пьесе мы не станем назвать положительным, ибо он принимает чудовище власти и прославляет его.
   Приехав к Шабаке, ты ещё не знаешь, во что превратился твой любимый. Тебя переполняют радость от встречи с ним, любовь и нежность, но затем ты видишь, что сбываются твои худшие предчувствия: ты теряешь человека, которого любила. Здесь уже нет места лести: если в сцене расставания ты пыталась подыграть ему, тут ты отбрасываешь притворство - ты становишься решительной, какой никогда не была прежде, и даже жёсткой; ты воительница, вступившая в последний бой за свою любовь. Но ты терпишь поражение, ты не можешь преодолеть тёмные силы, овладевшие душой твоего любимого; в результате, ты разгромлена и опустошена, для тебя всё кончено... Вот отчего твоё лицо превращается в трагическую маску, - покажешь нам это?
   - Я попробую, - побледнев, как полотно, сказала Наденька.
   Витольд с доброй улыбкой посмотрел на неё.
   - Что же, начали...

***

   - Чудесно! Великолепно! Гениально! - восклицал он, посмотрев эту сцену. - Я даже прослезился... Иди сюда, я тебя поцелую, - Витольд обнял и поцеловал Наденьку. - И ты иди сюда, - он обнял Арнольда. - Талантлив, сукин сын, талантлив! За твой талант всё тебе прощаю; езжай уж к своей мнимой тёте, следующую сцену пройдём без тебя.
   - Это вообще ни в какие ворота не лезет! - проворчала Аделаида Петровна.
   - Будь добрее, Аделаида! - пробасил Соснин-Чусовской.
   - ...Ну я пошёл? - спросил Арнольд.
   - Проваливай, - отозвался Витольд. - Битков, Буров, вперёд! Сцена, где вы утешаете Шабаку.
   - Где это? У нас есть такая сцена? - удивились они, перелистывая пьесу.
   - Чем вы слушали на читке? Для кого я читал пьесу? - возмутился Витольд. - Шабака вызывает вас, выйдя от Пебатмы. Он вроде бы хочет обсудить с вами государственные дела, но скоро переводит разговор на женщин. Тут вы догадываетесь, что ему нужно - он зол на Пебатму и хочет получить подтверждение, что это она виновата во всём. Но при этом Шабака не может допустить, чтобы вы ругали саму Пебатму, ибо она его, великого правителя, жена. Он желает, чтобы вы поиздевались над женщинами вообще, над их недостатками и причудами - таким образом достанется и Пебатме, поскольку она тоже женщина. Он так зол на неё, что желает услышать самые злые и обидные слова о женщинах, и вы с готовностью идёте ему навстречу.
   Вы начинаете издалека: вы напоминаете, как женщины любят наряжаться, как они тратят на это уйму времени, что свидетельствует о полном отсутствии у них ума и воображения, так как наделённый воображением умный человек заранее знает, что ему надеть. Но женщины ещё и беспамятны, потому что, наряжаясь, то и дело восклицают: "Ах, я и забыла, что у меня есть это и это! Вот что я могу надеть!". Кстати, когда будете играть эту сцену, можете импровизировать: вставьте сюда что-нибудь из ваших наблюдений над женским полом, - каждому мужчине есть что сказать о женщинах, и так было всегда. Избегайте деталей, которые могут указать на определенную историческую эпоху, и можете не опасаться, что вас уличат в анахронизме: три тысячи лет назад мужчины точно так же обсуждали женщин, как сейчас, и как будут обсуждать их ещё через три тысячи лет.
   Затем ваши слова становятся злее и злее: вы видите, что Шабаке это нравится, и не стесняетесь в выражениях. "Женщины капризны, неблагодарны, глупы, ничего не смыслят в серьёзных делах, суют нос куда не надо, влезают туда, куда не следует, и несут всякий вздор. Они непостоянные, сами не знают, чего хотят, раздражаются по пустякам, плачут по малейшему поводу, обижаются ни на что; они скандальны и сварливы". Ну, дальше просто неприлично, - мне кажется, автор хватил лишку, такое не должно звучать на сцене, хотя прав был Максим Горький: "Мужчины между собой порой говорят о женщинах такое, что даже становиться стыдно перед самими собой". Очевидно одно: если в начале этого действия ваши слова забавны, то в конце - отвратительны, и вы становитесь всё более отвратительными по мере того, как говорите всё это. А Шабака усмехается: его утешает, как вы ругаете женщин, ему это доставляет удовольствие.
   Но вот он делает вам знак остановиться: хватит! Теперь он хочет услышать серьёзное заключение о женской натуре. И тогда вы делаетесь серьёзными, - ты, Харемахет, даёшь религиозное обоснование низменности женской натуры; а ты, Тануатамон, говоришь о полном превосходстве мужчин в делах управления государством и, отсюда, о мужском правлении, которое есть безусловное благо... Вы стоите на сцене в сиянии прожекторов, под звуки величественной музыки, - так заканчивается эта сцена. Всё понятно?
   - Извините, - вмешалась Аделаида Петровна, - но где же наши с Сосниным роли? Вы вчера говорили о страннике и весталке.
   - Я не забыл: вы появитесь в самом конце второго акта, - сказал Витольд. - Полубезумный странник, одетый как одеваются обычно бездомные, просит милостыню у ворот дворца и бормочет зловещие предсказания.
   - Сколько предсказаний я произнёс за свою жизнь! - обрадовался Соснин-Чусовской. - "По совершенном низложении силы народа многие очистятся, убелятся и переплавлены будут в искушении; нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют!" - прогремел он, дико вращая глазами.
   - Да, да! - кивнул Витольд. - Что-то в этом роде... Народ смущён, ему не понятны пророчества странника, тогда появляется весталка. Она предрекает конец царствования Шабаки и смутные времена.
   - Не очень-то оригинально, - недовольно заметила Аделаида Петровна.
   - А в истории редко случается что-нибудь оригинальное. "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем", - возразил Витольд. - Да только людям от этого не легче... По местам, я буду за Шабаку, репетируем!..
  

Третий акт

  
   В первых сценах третьего акта готовилась коронация Шабаки. Верховный жрец Харемахет и главный министр Тануатамон выступили сначала во дворце перед жрецами и высшими сановниками, затем на площади перед народом. Он напомнили о том, как Шабака спас страну от разрушения, хаоса и распада, как железной рукой он навёл порядок в государстве; прежняя вражда забыта, хозяйство процветает. "Шабака пришёл к власти, когда творения предков были изъедены червями, а теперь взгляните, как возрождаются священные традиции и народ избавлен от погибели", - говорили Харемахет и Тануатамон.
   Битков и Буров в ролях Харемахета и Тануатамона старались изо всех сил, но Витольд был недоволен. "Вы должны как гипнотизёры завораживать народ, вы должны превратить его в сомнамбулу, покорного вашей воле. А во дворце можете расслабиться, вы просто соблюдаете ритуал. Все, кто собрались здесь, и без вас прекрасно понимают, что значит для них Шабака". Битков и Буров повторяли эту сцену снова и снова, но Витольду по-прежнему не нравилось.
   Арнольд, сидящий в зале рядом с Наденькой, зевнул:
   - Боже, как я не выспался! Вчера поздно вернулся с телевидения, а сегодня с утра на репетицию. Отдохнуть бы хоть недельку...
   - А я рада, что всё так вышло, - Наденька прижалась к его плечу. - Я до последнего момента не верила, что Витольд меня назначит на главную роль. Эльвира Уклонская должна была играть, но потом он вдруг выбрал меня.
   - Эльвира - дура и фальшивит, к тому же, - презрительно заметил Арнольд. - На вторых ролях она ещё туда-сюда, но на главной - загубила бы пьесу. Витольд знает, кого ставить; я не могу понять, почему он работает в этом жалком театрике? Ему бы ставить спектакли в лучших театрах мира - да, мира! Это его масштаб. Но ничего, рано или поздно он поднимется на свою высоту, - и я, глядишь, с ним. Дай только на ноги встать...
   - А я рада, что всё так вышло, - повторила Наденька. - Подумать только, мы с тобой играем в одной пьесе! Весна, любовь, - и мы на одной сцене, в главных ролях! Я никогда не была так счастлива.
   - Тьфу, тьфу, сглазишь! Постучи по спинке кресла, - плюнув через левое плечо, сказал Арнольд. - Знаешь, ведь боги завистливы.
   - Ты говоришь как царь Шабака, - засмеялась Наденька. - Вошёл в роль.
   - А что же, если вдуматься, он во многом прав, - Арнольд сладко потянулся. - Недаром его помнят вот уже три тысячи лет.
   Наденька вздохнула:
   - Я бы не хотела, чтобы ты был похож на него.
   - Вот, видишь, и ты вошла в роль Пебатмы, - в свою очередь засмеялся Арнольд. - Такие уж мы люди, актёры, живём чужой жизнью.
   - Чужой ли? - прошептала Наденька.
   - Что? - не услышал Арнольд. - ...Смотри, Аделаида пришла, и Соснин с ней, - сказал он. - Эта парочка всюду вместе; интересно, они были любовниками?
   - А мне грустно смотреть на них: неужели и мы когда-нибудь станем такими? - глаза Наденьки наполнились слезами.
   - Ну, ну! Чего ты вдруг? - обнял её Арнольд. - Ты не на сцене, не надо плакать.
   - Да, не на сцене, - вытирая глаза, согласилась она.
   - ...Не понимаю, зачем мы пришли? В третьем акте у нас нет ролей, - говорила между тем Аделаида Петровна, опираясь на руку Соснина-Чусовского.
   - Это ещё неизвестно, - загадочно ответил он.
   - Почему? - спросила Аделаида Петровна, подозрительно посмотрев на него.
   - Витольд что-то затеял. Он передал, чтобы мы пришли, - сознался Соснин-Чусовской.
   - Господи, опять какие-то фантазии! Тоже мне, великий режиссёр, - усмехнулась Аделаида Петровна.
   - А может, и великий, - потягиваясь, возразил Соснин-Чусовской. - Вот так работаешь, работаешь с человеком, а он потом делается великим, и ты удивляешься, как раньше не замечал его величия
   - Это не тот случай, - отрезала Аделаида Петровна.
   - Кто знает, кто знает... - уклончиво ответил Соснин-Чусовской.

***

   - Ну, вот, теперь что-то похожее, - наконец сказал Витольд, в пятый раз посмотрев сцену с Буровым и Битковым. - Запомнили? Так и только так вы должны играть.
   - Мы можем отдохнуть? Хоть небольшую передышку, - взмолились они.
   - Отдохните, - разрешил Витольд, задумавшись о чём-то. - Так, ладно, репетируем дальше, - встряхнул он головой.
   - Опять?! Мы?! - с ужасом воскликнули Буров и Битков, не успевшие ещё уйти.
   - Да не вы! - отмахнулся от них Витольд. - Арнольд, покажись!
   - Уже здесь, - сказал Арнольд, быстро поднимаясь к нему.
   - Отлично, молодчага. Исправляешься прямо на глазах, - улыбнулся Витольд. - Итак, ты едешь на коронацию, где тебя провозгласят фараоном. Ты делаешь на открытой колеснице три круга по сцене, - ты приветствуешь народ, а народ приветствует тебя.
   - Слушай, Витольд, а может быть, нам не колесницу, а автомобиль выкатить на сцену? - предложил Арнольд. - Ты сам говорил, что пьеса современная, - автомобиль так и напрашивается тут.
   - Нет, не надо, - покачал головой Витольд. - Это будет что-то сатирическое, в духе Салтыкова-Щедрина, такое уже ставили. Правители приходят и уходят, а проблемы остаются, - вот о них-то наш спектакль... Пусть останется колесница, эдакая шикарная колесница, вся сияющая золотом, - и на ней едет не человек, а земное божество. Вот что ты должен сыграть: явление Господа народу. Заметь, что за всё время, пока ты будешь ехать по сцене, ты не скажешь ни единого слова, только мимика, только жесты: тебе придётся вспомнить, как играли артисты немого кино, а оно было очень выразительным. За пять минут, что ты будешь кружить в своей колеснице, ты должен показать целую гамму чувств: ещё раз подумай, что ощущает бог, являясь перед народом. Ну-ка, что он ощущает?
   - Наверное, радость от того, что он видит людей воочию, расположение к ним, желание помочь, возможно, жалость к людям, - ну, не знаю, что ещё, - пожал плечами Арнольд.
   - Ты говоришь о добром боге, а наш бог злой, - возразил Витольд. - Он одержим идей собственного величия и больше всего боится, как бы люди не отвернулись от него, ибо тогда его величие рассыплется прахом, - все поймут, как он ничтожен. Вот на чем ты должен построить свой выход к народу: внутренний страх, глубокий животный страх, что ты будешь повержен, как были повержены прежние земные боги, и отсюда неистовое болезненное желание во что бы то ни стало укрепить своё положение. Поэтому ты одновременно милостив и грозен; ты осчастливил народ своим появлением и благосклонно принимаешь знаки внимания, но никто не должен забывать, что ты олицетворяешь страшную силу, которая любого может стереть в порошок. Ты должен внушать людям благоговейный ужас, смешанный с восторгом; они должны забыть о себе, отдаться своему земному богу без остатка, стать твоими рабами. У них не должно быть собственной воли, - ты сосредоточие всего, чего они хотят. Тогда ты можешь делать всё что угодно со своими врагами при полном одобрении преданной тебе толпы... Сможешь изобразить всё это за пять минут, без слов? - спросил Витольд, лукаво глядя на Арнольда.
   - Да, задачка... - ответил Арнольд. - Дай мне немного времени, мне надо сосредоточиться, собраться...
   - Ради бога, сосредоточься, - только, смотри, не пей много, - Витольд шутливо погрозил ему пальцем. - А мы покуда пройдём с Пебатмой её сцену. Наденька, иди ко мне, солнышко!
   - Гм, солнышко! Слушать противно! - фыркнула Аделаида Петровна.
   - Когда-то все мы были звёздами, - глубокомысленно изрёк Соснин-Чусовской. - Дай же звёздам посветить, пока они ещё светят.
   - Шут, - пробормотала Аделаида Петровна.
   - ...Ты прощаешься с Шабакой навсегда, - объяснял Витольд. - Он оставляет тебя и дальнейшая твоя судьба неизвестна. Ты уже знаешь, зачем он пришёл, но в душе у тебя сохраняется маленькая, слабая, крохотная надежда: вдруг ли, каким-то чудом всё вернётся к тем временам, когда вы любили друг друга и он не мог жить без тебя. Ты слушаешь и не слышишь, что говорит Шабака; ты жадно всматриваешься в его лицо, пытаясь найти в нём черты того человека, которого ты знала раньше. Напрасно! Всё кончено, того человека больше нет, а этот новый - чужой для тебя, более того, он чужд тебе, и ты никогда не смогла бы его полюбить.
   Надежды больше нет, чувства пропали, и теперь ты можешь понять, о чём он говорит. Как тебе ни тяжело, но слова Шабаки вызывают у тебя горькую усмешку: он боится, как бы ты не навредила ему, грозит всяческими карами, если ты осмелишься выступить против него, - и обещает безбедную жизнь и своё покровительство, если ты будешь вести себя тихо и незаметно. Да, это действительно чужой человек, жалкий и смешной, - ты бы даже посмеялась, если бы тебе не было так больно.
   Ты соглашаешься со всем, что он говорит, не споришь и не возражаешь; единственное, что ты позволяешь себе, - спросить о его молодой избраннице, которая, по слухам, ждёт ребёнка. Шабака смущён, он не ждал этого вопроса, - как ты вообще осмелилась задать его! - но быстро берёт себя в руки и заявляет, что не придаёт значения слухам. "Ты не знаешь, беременна она или нет?" - спрашиваешь ты с презрительной улыбкой, но Шабака прекращает этот разговор, сказав, что в нужное время народу будет объявлено, кто станет новой женой фараона.
   Объяснение заканчивается; Шабака тонет во тьме, свет выхватывает лишь твоё лицо - ты произносишь свой заключительный монолог, надмирный монолог, - в нём нет упреков, в нём только воспоминания и прощение. Ты говоришь о любви, которая была и прошла, о счастье, которое было и прошло; ты вспоминаешь о светлых радостях жизни, которые были дарованы тебе и за которые ты благодарна судьбе. Много или мало их было, не тебе судить, - может быть, ты заслужила большего, - но судьба всё равно была добра к тебе, потому что эти радости были. Ты вспоминаешь тех людей, которые жили рядом с тобой, но ты не хочешь вспоминать плохое: ты прощаешь им и сама просишь у них прощения. Прощаешь ты и своего мужа; твоё последнее желание, чтобы зло покинуло его душу.
   - Я поняла, - сказала Наденька, содрогнувшись и зябко поправив свитер. - Я постараюсь.
   - Умница, - Витольд погладил её по руке. - Ну, где Арнольд?..
   - Уже иду, - ответил он, подойдя к Витольду.
   - Тогда начинайте. А я присяду, устал, - он взял стул и сел.

***

   - ...Вот так! Да, именно так! - кричал он, вскочив со стула и бегая по сцене, после того, как они закончили. - Повторять не будем, только испортим всё. Над мизансценой после ещё подумаем, но вы волшебно сыграли, молодцы!.. Наденька, отдыхай, а тебе Арнольд надо пройти последнее действие - пир во дворце... Где Буров и Битков? Ушли и пропали? Где они?
   - Оба лыка не вяжут, - сообщил Соснин-Чусовской. - Я на минутку выходил, видел их.
   - Как, лыка не вяжут?! До конца репетиции не могли вытерпеть?! - взорвался Витольд. - Я же категорически запретил пить до и во время репетиций, - уж о спектаклях и речи нет!
   - Сколько на моей памяти было таких запретов, даже в государственном масштабе, - не действуют! Видать, время не пришло, - философски заметил Соснин-Чусовской, почёсывая свой покрасневший нос.
   - В театре вечно стоит запах алкоголя, - вставила Аделаида Петровна.
   - Так это от тебя: помнишь, ты рюмочку пропустила на Новый год? - сказал Соснин-Чусовской.
   - Это когда было! - возмутилась Аделаида Петровна.
   - Ядрёное питьё, не выветрится никак, - ухмыльнулся Соснин-Чусовской.
   Аделаида Петровна только руками развела...
   - Вот негодяи! Ну, я им задам, - сказал Витольд и вздохнул: - Что же делать, отложим сцену пира. Она, в сущности, не сложная: Шабака в ближнем кругу празднует свою победу. Его восхваляют, опять и опять повторяя, что такого фараона никогда не было и не будет, что он спас страну в тот момент, когда она гибла, когда "творения предков были изъедены червями".
   Вино льётся рекой, языки развязываются, и мы слышим удивительные истории о приближенных Шабаки, которые они рассказывают сами о себе и друг о друге. Шабаку это забавляет, он поощряет эти рассказы и внимательно слушает их. Всё больше и больше он ощущает своё превосходство над теми, кто его окружает, и полную их зависимость от него. Ему тоже становится весело, он готов забыть на время о своём высоком сане: по приказу Шабаки в зал входят танцовщицы и музыканты, за ними - дворцовые наложницы. Начинается бурная вакханалия, свет прожекторов выхватывает одну вакхическую пару за другой. В конце концов, весь восторг обращается на Шабаку: приближенные подхватывают царя и поднимают ввысь, остальные падают на колени. "Славься, великий царь! Славься, великий царь! Славься, великий царь!" - хором провозглашают все. Занавес!
   - Да, это не сложно, - согласился Арнольд. - Здесь мне особенно нечего играть, всё делают другие.
   - Извините, а как же мы? Нам передали, вы что-то для нас придумали? - спросила Аделаида Петровна. - Занавес уже опустился, пьеса окончена, - где же наши роли?
   - Занавес опустился, но пьеса не окончена, - возразил Витольд. - Свет перемещается в будку операторов, - показал он. - Там будете сидеть вы с Сосниным, а ваши лица будут видны на экране, который появится прямо на занавесе. Вы, Аделаида Петровна, станете сетовать, что вечно везде бардак, все всё путают, вот и сейчас куда-то пропал самый финал пьесы.
   - Сетовать - это она умеет, это у неё отлично получается, - вставил Соснин-Чусовской.
   - Помолчи! Надоел! - одёрнула его Аделаида Петровна. - Когда это я сетовала?..
   - А вы, - продолжал Витольд, обращаясь к Соснину-Чусовскому, - скажете Аделаиде Петровне, что здесь должен был быть эпилог, где говорится про окончательное падение Египта после царствования Шабаки, - но актёр, который должен был рассказать об этом, внезапно заболел. Поэтому решили показать зрителям небольшой ролик, - просто так, чтобы чем-то заполнить финал. Тут весь зал превращается в экран, в круговую кинопанораму, и начинают мелькать кадры из фильмов, мюзиклов, документальной хроники, научных передач, - всё вперемешку! Аделаида Петровна говорит, и это тоже слышно на весь зал: "Ну, и кому нужна эта комедия?". А вы: "Да пусть продолжается, пока есть зрители".
   - Чушь какая! - не удержалась Аделаида Петровна.
   - А что не чушь? - вместо Витольда ответил Соснин-Чусовской и, покачнувшись и дыхнув запахом водки, закричал со смехом: - "Комедия продолжается! Комедия продолжается!".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"