Аннотация: Петрович и его молодой друг Колян рассуждают о смысле жизни, матерщине и новом искусстве.
Разговор двух пьяниц о смысле жизни, матерщине и новом искусстве
Петрович сидел за столом на пустыре возле многоквартирного дома и смотрел на небо. Уже появились первые звёзды, которые то прятались за быстро плывущими облаками, то вновь появлялись.
- Есть, - говорил Петрович, когда звёзды показывались на небе. - Нету, - говорил он, когда они пропадали.
Он достал из пакета пластиковую бутылку с какой-то тёмной жидкостью, сделал большой глоток и продолжал, глядя на звёзды:
- Есть... Нету...
- Ты, Петрович, совсем ку-ку? - покрутил пальцем у виска Колян, подошедший к столу. - Сидишь, бормочешь чего-то... Сколько раз тебя предупреждал: не пей в одиночку!
- Эх, Колян, Колян! Разве в этом дело? - глубоко вздохнул Петрович. - Вот скажи мне, для чего ты живёшь?
- То есть как - для чего? - удивился Колян. - Ты это о чём?
- Я интересуюсь: какой в твоей жизни смысл? Высшее предназначение какое?
- Ну, Петрович, ты даёшь! - рассмеялся Колян. - Бросай пить в одиночку, серьёзно тебе говорю! Так и свихнуться недолго.
- На, выпей со мной, - Петрович протянул ему бутылку. - Только закусить нечем.
- Мочёные яблочки есть - свои, дачные. Как знал, с собой захватил; моя их классно делает, - Колян протянул свёрток из плотной бумаги, наполненный яблоками.
- А она где же? - спросил Петрович, кладя свёрток на стол. - Уехала куда, что ли?
- Опять к сестре махнула, стало быть, там и останется: у них разговоры чуть не до утра, - сказал Колян.
- Это хорошо, что они ладят: бывает, родные люди ненавидят друг друга, хуже врагов. Казалось бы, одна кровь, гены одни, а будто пришельцы из разных миров, что в фильме были... как его? - Петрович посмотрел на Коляна.
- Фильм-то? Не помню, - да мало ли таких фильмов! - отмахнулся Колян. - Ну, твоё здоровье! - он выпил из бутылки и сморщился. - Ох, это что же мы пьём? До чего же горькая! Дай-ка яблочко скорее!
- Пей, не сомневайся, вещь хорошая, полезная. А что горькая, так горечь и должна быть, потому что она во всём мире разлита, - со вздохом сказал Петрович.
- Выпью, - согласился Петрович и, приняв от него бутылку, отпил из неё. - А насчёт горечи жизни, это я тебе сейчас проясню...
- Ты яблочко возьми, хорошие яблочки, - перебил его Колян.
- Возьму, - Петрович взял яблоко и откусил. - Да, славно твоя их заквашивает... Ты сам-то выпей, а потом послушай, не перебивай только, а то сегодня ты какой-то буйный.
- Уж и буйный! - возмутился Колян. - Скажешь такое! - он тоже отпил из бутылки.
- Не обижайся, Колян, я по-доброму... - Петрович пожал ему руку. - Так вот, насчёт горечи жизни - сейчас на Земле живёт шесть миллиардов человек...
- Так что же? - Колян ещё отпил из бутылки.
- А то, что через сто пятьдесят лет ни одного живого из этих шести миллиардов не будет. Все умрут, даже те, кто только нынче родились, - Петрович взял у него бутылку и тоже отпил. - Шесть миллиардов мертвецов по Земле бродят, представляешь?
- Ну, какие же мы мертвецы? Мы живые, - возразил Колян.
- В том-то и дело, что пока живые, а будем мёртвыми, и ничего не останется от наших мыслей, чувств и желаний, - Петрович снова отпил из бутылки.
- А душа? Она вечная, - не согласился Колян, принимая у него бутылку и отпивая из неё.
- Брось! Нет никакой души! - отрезал Петрович. - Гляди, жук в щель забился, - сейчас раздавлю его, и кончится его существование, все жизненные процессы в нём прекратятся. Или ты думаешь, что у жука душа есть?
- Мы не жуки, - возразил Колян.
- А чем мы отличаемся? Всё то же самое, лишь сложнее, да мозг развился до мыслительных способностей. Так ведь не сразу: сколько миллионов лет понадобилось для такого развития! И где была душа всё это время?
- А если Бог нас создал? - с сомнением спросил Колян.
- Ага! Из глины слепил и душу вдохнул! Ты сам-то в это веришь? - усмехнулся Петрович. - То-то же! Этим байкам уже в старину не верили, а теперь смешно и говорить. Нет, Колян, мы живы покуда живём, а дальше ничего для нас нет. Вон, звёзды на небе: горят-горят, да и погаснут, и уж этих звёзд больше не будет, - так и мы... Дай-ка, глотну, - он выпил и продолжал. - Отсюда ужасная горечь в человеческом мире разлита: помирать некому не охота, разве кроме тех, кто вовсе в жизни отчаялся. Зачем, спрашивается, мы живём, если всё ничем закончится?
- Чего об этом думать?! Чего душу зря травить? - сказал Колян. - Ну, пусть не душу, а нервную систему, ежели души нет... Живи, пока живётся, не нагоняй тоску.
- Нет, должны быть высшее предназначение и смысл в нашей жизни, - упрямо продолжал Петрович. - Вот, у тебя какое предназначение, ты не ответил?
- Какое там предназначение! - махнул рукой Колян. - С кредитами никак не рассчитаюсь, а хочу машину купить - вот моё предназначение на ближайшие год-два.
- Разве же это предназначение? - удивился Петрович. - Если хочешь знать, в будущем ни машин, ни дорог вообще не станет.
- Это как же? - Колян подозрительно посмотрел на него.
- Машины и дороги - это уродливое порождение прошлого, - серьёзно проговорил Петрович. - Раньше без дорог невозможно было обойтись, да и теперь ещё невозможно, - а если есть дороги, по ним на чём-то надо ездить, отчего появились машины. Однако прикинь, сколько вреда принесли дороги - сколько лесов, сколько трав, сколько живого этими мёртвыми линиями убито! А уж о машинах и не говорю: не было никогда более вредного изобретения в смысле воздействия на природу. Но придёт время, когда от дорог и машин мы избавимся: дороги запашем, растительностью засадим, а машины в одних музеях останутся.
- А передвигаться как? Пешком, что ли? Так ведь тоже дороги нужны, - заметил Колян.
- По земле человек ходил, пока был подобен зверю, - возразил Петрович. - А в будущем человек станет передвигаться по воздуху, оторвавшись от земного притяжения. Неужели мы притяжение не одолеем?..
- Так уже преодолели - самолеты летают, ракеты всякие, - сказал Колян.
- Нет, это не то: это такие же машины, только воздушные, и вреда от них не меньше, - затряс головой Петрович. - Нет, мы будем летать безо всякого шума, не сжигая воздуха - ну, как ангелы, но без волшебства, а на основе научных достижений. А Земля будет цвести и благоухать, и ничего, кроме заботы и любви, от нас больше не увидит. Вот для чего жить надо - чтобы были счастливые люди на счастливой земле.
- Ты, Петрович, прямо как писатель... Этот, как его?.. - наморщил лоб Колян. - Но я, к примеру, что могу сделать? При моих возможностях?
- А если ничего сделать не можешь, рожай детей. Не ты, так они смысл жизни постигнут. Знаешь, как древние греки говорили? - Петрович назидательно поднял палец. - Пусть каждый х... найдёт свою п...
- Эка! Сколько времени с тобой общаюсь, ни разу от тебя матерщины не слышал! - засмеялся Колян. - Давно хотел спросить: отчего ты не выражаешься?
- На то существуют веские причины, - буркнул Петрович. - Давай выпьем, и я тебе расскажу.
***
- ...Спрашиваешь, отчего я мат не жалую? - хрустя моченым яблоком, сказал Петрович. - Видишь ли, работал я когда-то в депо на железной дороге, вагоны ремонтировал. Работа там тяжёлая и грязная, механизмов почти никаких, всё вручную, - каторжная работа, одним словом. Хорошие рабочие туда не шли, поэтому брали кого ни попадя - пьяниц всяких, уголовников с двумя судимостями, с тремя, - кого больше никуда не возьмут. Сам понимаешь, какая лексика в цеху была: из каждых десяти слов все десять матерные. Наслушался я до отвращения и зарок себе дал: ругаться лишь в исключительных случаях, когда без этого никак нельзя. Матерщина ведь не от хорошей жизни возникла: не случайно, у нас ругаются так, как нигде в мире: испокон веков нам жилось несладко - обирали нас, угнетали, завоёвывали - вот и достигли мы наивысшего мастерства в ругани.
У тех мужиков, что в депо работали, жизнь была такая же тяжёлая и грязная, как сама работа, отчего они и матерились, однако тем, кто человеческий облик не потерял, материться не пристало, - разве лишь, говорю, в исключительных случаях, - повторил Петрович. - Бывает, так тебя припечёт, что надо крепко высказаться для облегчения; бывает, мат нужен для поднятия духа. В одном фильме фронтовик рассказывал, как на фронте обкладывал матом солдат, чтобы вышибить из них страх и поднять в атаку - мат тут был необходимым средством. Но в обычной жизни к чему оно? Скажи, вот, зачем у тебя эти слова выскакивают? - он посмотрел на Коляна.
- Я не специально, само собой получается, - смутился Колдян.
- Так старайся, чтобы не получалось! - сказал Петрович. - Пойми, башка твоя садовая, ругаться матом без особого повода, мало того, что гадко, но ещё и глупо: понимать надо, где что годится.
- Сейчас все матерятся, - возразил Колян.
- Это верно, - согласился Петрович. - Сам давеча наблюдал, как сидят на скамеечке молодые мамаша с папашей, возле них ребёнок бегает, а они о чём-то своём разговаривают и через слово мат вставляют. В наше время было по-другому: помню, в школе, в классе был у нас один парень матерщинник, и случилось ему как-то выругаться при девочках - и тут Люся, первая наша красавица, подошла к нему и так врезала, что звон пошёл. Парень этот сразу опомнился, извиняться начал, мямлить что-то всем на потеху. А нынче и парни, и девицы выражаются, не понимая, что тем себя принижают, а мат обесценивают.
- А ты, Петрович, рассказывал, что конструктор Туполев тоже густо свою речь матом разбавлял - это как объяснить? - спросил Колян.
- Это мне рассказал старый инженер, который когда-то с Туполевым работал. Я тогда в авиационном бюро по обеспечению подвизался, - пояснил Петрович. - Верно, Туполев, несмотря на то, что был интеллигент из интеллигентов, без матерщины обойтись не мог и на совещаниях такие перлы выдавал, что все рот разевали. И вот однажды взяли к нему на работу женщину, хорошего специалиста; Туполев начал совещание и едва хотел выразиться, как обычно, заметил эту дамочку - ну, что же, язык прикусил и ни одного выражения себе не позволил. Понимаешь, интеллигент был настоящий: не мог он при женщине ругаться!.. А после совещания вызвал начальника по кадрам и сказал, чтобы женщину эту убрали - невозможно, де, нормально работать!
- Вот видишь! - засмеялся Колян. - А ты говоришь!..
- Так то Туполев! - засмеялся и Петрович. - Много у нас туполевых-то?.. А теперь даже в театрах мат со сцены звучит, - продолжал он. - Когда я осветителем в театре служил, режиссёр пьесу поставил, в которой все персонажи матерились. Я ему говорю: зачем это? Нешто театр - подворотня? К чему здесь подобное непотребство?.. А он мне: вы ничего не понимаете: прошло время, когда нас душила цензура, сейчас мы можем показать жизнь во всех её проявлениях. Народ ведь у нас матом ругается? Вот мы и показываем, как оно есть. Да мало ли, чего в жизни имеется, возражаю я, - эдак вы показывать станете, как мы по нужде ходим!.. Обиделся он, сказал, чтобы я не лез не в своё дело: тоже, мол, критик нашёлся! Но я при моём мнении остался и считаю, что был прав.
***
- Давай выпьем, - Петрович взболтнул бутылку. - Ещё есть чуть-чуть... Уж если разговор зашёл об искусстве, - продолжал он, когда они выпили, - я и о нём скажу. Меня этот вопрос живо интересует, у меня к искусству слабость, но есть вещи, которые я не понимаю. Скажем, видел я фильм, в котором какой-то художник картины пишет своими выделениями из зада.
- Из зада?! - Колян подумал, что не расслышал. - Это как?
- Выходит он на публику, снимает штаны, вставляет себе клизму из разноцветных красок, а потом выплескивает всё это на полотно, - разъяснил Петрович.
- Да кто же на это смотреть будет? - поразился Колян.
- Однако же смотрят, аплодируют и картины его покупают, - сказал Петрович. - Не знаю, взаправду ли это, или только в фильме показывают, но допускаю, что может быть и взаправду. Искусство сейчас такое, понимаешь?.. Вот насчёт показа, как по нужде ходят. Включаю на днях телевизор, а там идёт "Три сестры", чеховская пьеса. И что ты думаешь, начинается с того, что сёстры разговаривают в туалете, где по очереди справляют на унитазе малую нужду.
- Неужто у Чехова такое написано? - удивился Колян. - Мы в школе, кажись, "Три сестры" не проходили, - наверное, из-за этого туалета.
- У Чехова в пьесе туалета нет, я специально после прочитал, - да и сомневаюсь, что в то время в деревенских домах, пусть и барских, туалеты с унитазами были, - покачал головой Петрович. - Эдакая режиссёрская находка... Другой фильм смотрю: там уже в современности приезжают гости в дом и рассаживаются на унитазы вокруг длинного стола, и, сидя на них, опять-таки разговоры ведут - о чём-то прекрасном, о каких-то высоких материях. А когда кто-нибудь кушать захочет, он встаёт, извиняясь, с унитаза, и идёт в отдельную кабинку, где ото всех закрывшись, перекусывает.
- Совсем с ума сошли! - воскликнул Колян. - С жиру бесятся.
- Нет, Колян, копай глубже, - не согласился Петрович. - Тут вот какая штука - ты в общественном туалете, что на проспекте стоит, не бывал?
- Нет, я или дома, или на работе в туалет хожу - зачем мне? - пожал плечами Колян.
- А я частенько туда захожу: старость, понимаешь, до рынка и обратно не могу дойти без того, чтобы туалет не посетить, - закряхтел Петрович. - Ну, а что такое общественный туалет, ты, конечно, знаешь: кто-то мимо унитаза ходит, и каждый второй за собой воду не спускает. А уборщица там вполне на вид приличная тётка, так что я всегда поражался - зачем она сюда работать устроилась? Что, другого места найти не могла? Или в городе уборщицы больше нигде не требуются? Но затем меня осенило: устроилась она в этот туалет от того, что нравится ей всё это видеть и убирать.
- Фу, ты мне совсем аппетит отбил, даже яблоко не глотается, - Колян выплюнул большой кусок. - Да разве может такое нравится?
- А вот и может - есть люди, которые в этом удовольствие находят, - кивнул Петрович. - И людей подобных немало, если для них целые направления в искусстве существуют. Нам с тобой этого не понять, но я вот что тебе скажу: и пусть себе! Да, пусть себе, чего ты на меня вытаращился?.. Запретами не поможешь, лишь вглубь заразу загонишь - так пусть уж перестанет быть запретным, переболит, само себе изъест. А дальше двинемся вперёд в светлое будущее, где и жизнь наша, и искусство будут светлыми и чистыми - вон, как эти звёзды, - Петрович бросил взгляд на небо и вздохнул.
- Говорю тебе, Петрович, не пей в одиночку! - сказал ему Колян. - Осталось у нас?.. Ну, давай, по последнему глотку, и домой, а то в голову чего-то ударило...