- Ты поместил фотку на сайте, где ты такой довольный, смеешься. Она увидит, подумает, что ты лукавишь, будто мучаешься по ней... Я обратила внимание, что у тебя на фото за спиной сложенные крылья. Почему ты их не спрятал?
- Я хотел, чтобы подумали, будто это рога. К тому же, ты должна знать, что многие самоубийцы накануне акта ведут себя очень даже прилично и весело.
- Откуда мне знать...
- У меня был друг, он немного выпил с соседом, побалагурил, потом нашел дерево, прямо на выезде из Владика в аэропорт, и повесился на ремне от брюк. Забрался на отдельно стоящее дерево, так, чтобы его хорошо было видно. Он был учителем.
- И ты называл его жену лучшей девой Владивостока?
- Да, она была слаще клубники. Прошло несколько лет после его смерти, когда я посетил ее.
- Ты что, спал с ней?!
Почему женщины придают такое значение слову "спал"? Даже "трахал", "был" и словечки матерные не так их волнуют, как слово "спали". Это, видимо, оттого, что женщины по-настоящему спят всю жизнь и просыпают самое главное. Спать для женщины больше, чем секс. Не станут же они придираться, если муж занимается онанизмом. Спать для них - куда больше, чем наскоряк совокупиться. Это уже попахивает изменой и отвержением, уходом, потерей.
- Ой, я не могу, - смеялся я, тыча в Марусю пальцем, - у тебя такое выражение лица, будто тебя застукали за непотребным.
- Я обдумываю, - нашлась она. - Но ты был с бывшей женой твоего друга. Как ее звали?
- Вероника.
- Ага. И почему ты не женился на ней до твоего друга?
- Я уже был зарегистрирован.
- Ты любил ее?
- Кого?
- Веронику.
- Нет.
- А жену?
- Нет.
- Но, тем не менее, Вероника была лучшей девкой Владика?
- Еще какой. Когда я шел с ней после посещения могилы нашего общего друга - у нее были движения, как будто Владик посетила богиня. Я просто немел от ее походки, и какое-то время не смог к ней прикоснуться. Хотя мы уже спали. Красота не просто в глазах смотрящего, красота возгорается, когда ты оцениваешь красоту, Она становится красотой в квадрате. Так мог я, а что мне за дело до других. Мы остановились на площадке - внизу был виден залив. Такое пустынное место, камни этих сопок. Я обезумел от того, что она светится для меня. И из-за меня. И вдруг она спрашивает:
- Ты попросил у него прощения (мы посещали его могилу)?
При этом в ее взгляде было больше любопытства, чем разоблачающего укора. Мне просто захотелось крепко выпить.
Маруся заёрзала:
- А ты попросил? Извини, но...
- За что? За то, что я не оставил ее без своего участия?
- А, нуда, нуда, - и Маруся засобиралась. - Я что-то сегодня плохо соображаю.
- Сообразишь еще, - буркнул я. И знал, что Маруся всю эту ситуацию примерила на себя, тем более, что подобное нельзя исключить и в ее случае.
Когда я закрывал за ней двери, то зачем-то увидел на чужом сарае надпись: "Куда вы, суки, денетесь".
Двадцать вторая посиделка
- Ты меня такой умной выставил в последней публикации,- ласково говорила Маруся, распаковывая пачку с печеньем и вскрывая банку с вареной сгущенкой. - Но у тебя действительно невероятные возможности!
А потом она вдруг, безо всякого перехода, быстро сказала:
- Да выбрось ты все Её вещи!
- Какие вещи? Я даже и трусов Её не ношу!
Я сделал удивленное лицо, но не стал сразу рассказывать Марусе, что носил как-то под джинсами Ее - типа шерстяные лосины что ли - удобная вещь в морозы. Пусть Маруся это без меня узнает.
Но она имела в виду другое:
- А тот шарф, эта шапочка, сумки, кружки, плошки... - и откуда Маруся это знает - чует что ли. - Через вещи можно воздействовать! Может, ты Её на самом деле и не любишь, а просто запрограммирован на чувство. Тогда это не настоящая любовь, а диверсия! Выбрось, вот увидишь, тебе станет легче.
- Легче? У меня появятся деньги?
- Ты не будешь стонать по Ней.
- Ааа. А если буду? Вещей не будет, а стон останется. Ты меня подразденешь тогда еще больше.
- А что я у тебя брала? - Маруся обиделась, потому что она приносила мне столько сладкого, а я ей всего лишь свои травяные знаменитые чаи.
Я перестал красть в супермаркетах - у этих буржуев-в-одно-рыло. Какой-то период я для Нее почти ежедневно крал шоколадки, конфеты и что-то еще вкусненькое. Я делал это сногсшибательно легко, виртуозно, и когда мы выходили из магазина, я со смехом отдавал Ей один за другим сладко-краденный продукт. Она дивилась, аккуратненько откусывала, и в гардеробной комнатке лежали пласты шоколадок. Потом я перестал красть, и даже, если у меня не бывает денег, я не беру и хлебных крошек. У меня появился иной драйв и кураж. Я витаю в небесах.
- Маруся, ты хочешь поиграть в подсчеты?
Маруся отвернулась и тихо сказала:
- Нет. Но я не хочу, чтобы ты продолжал гореть в этой неразделенной любви. Раз она неразделенная, то это и не настоящая любовь.
Маруся запомнила, как мы именно об этом месяц назад рассуждали.
- Гореть - это моё обычное состояние, - нашелся я, понимая, что Маруся тоже права. - Но видов любви хватает. Мне достался такой вид, который не всякий вынесет. А значит, это судьба.
Мне было чертовски, архи и титанически трудно сказать Марусе, что это не Она меня мучает, что вещи тут вообще не причём, что не причём даже обиды Той, что нашла поводы для обид и какой-то ненормальной ярости. Я знаю и безо всех ученых и Марусь - кто меня мучает. Именно - кто. Потому что - это только средство, это что-то типа скальпелей, иголок и щипцов (инструменты, конечно, еще те), но всего-то - только инструменты. И не дотянуться в ответном ударе на удар того, кто мучает.
В тот вечер я об этом Марусе не сказал, и не знал, что она заглянула в мой комп, где как раз было написано об этом. И она готовилась к вопросу, как к прыжку, пока мы рассуждали о прихотях мирового потепления (Маруся обвиняла меня в этих катаклизмах, хотя потом сама поправилась и сказала, что, возможно, я делаю это к лучшему).
- Будем собирать в Средней Полосе по два урожая. И власть отменим, потому что всем хватит еды, - балагурила она, а сама всё только и выжидала, когда можно будет выстрелить со своим вопросом.
И в какой-то момент я это считал-почувствовал, и, отклоняясь, как от пущенного в меня с пращи камня, начал рассказывать, как на крутом склоне в одном городе у великой реки вступил в соитие на глазах у частного сектора с молодой дивчиной, теряя своё драгоценное семя на ее промятые сдобные ляжки.
Маруся была вся само внимание и забыла о готовившемся выстреле. Я, хотя и не знал, что именно она бы спросила, но предполагал, что о предмете горнем, при приближении к которому можно и нос обжечь.
Что тут объяснять, когда выбор стоит между темой интимных взаимоотношений и погружениями в небесную алгебру - девушки выбирают первое.
- И ты со своей голой задницей, и она с растопыренными ногами торчали на виду у города?! - Маруся зачем-то скользнула язычком по губам.
- Маруся, я был молод, я был как намагниченный идиот, у меня, кроме ХБ, яловых сапог и ремня с бляхой (которая мешала ёрзать по той дивчине и давила ее), ничего не было. Мы были в самоволке, две недели назад мне коварным ударом сломали нос. Мы сбежали из комендатуры. Я шел к своему первому настоящему стихотворению. И что мне до города и его сытых жителей?!
- Но ты, во всём казенном, всё-таки соблазнил ее! Прям Вакх! - мне показалось, что Маруся слегка восхитилась.
- Не то слово, - довольный, что сегодня выстрела не будет, смеялся я.
Двадцать третья посиделка
Она долго не отпускала тот случай соития на склоне оврага на глазах у города и расспрашивала подробности, детали. Я ничего не утаивал. То были две сестры, и одна цвела - сочна и грудаста, а вторая - худа и уже рожала. Сашка Писарев возился с худой после того, как мы посидели за скудной трапезой на поляне, а я... Финал вам известен. Может, я бы и описал подробнее, но Маруся итак высосала все подробности про ляжки и трусы, и облизывала кончиком розового язычка наряженные губки.
Но я тогда отметил одну деталь, как после этого странного и неполноценного соития грудастенькая тотчас изменилась ко мне, стала чуть ли не сестрой, мягкой и уступчивой, своей в доску, как говорят. Вот еще полчаса назад она била по рукам, крепко защищала легкую одежонку (лето), была отчужденной и неприступной, словечки из нее выскакивали какие-то холодные и отрицательные, а тут всё положительное, как будто дамба исчезла и великая река течет себе куда угодно.
Меня такое открытие неприятно насторожило. Вот откуда берется двуличие! - думал я, потуже затягивая бляху на ремне. Неужели так же можно отнестись и к насильнику? Впрочем, может это хорошая бабья черта - утешить солдатика. Хотя я же должен был стать в будущем бравым генералом, и не зря же девки бродили вокруг училища. И сколько же грудей перемацали мои беспокойные руки!
- Когда ты так много успевал?
- Самоволки. Маруся, я не вылезал с гаубтвахт. Я спал на голых полах, и меня не было. Какое-то тельце валялось, поджимая ноги к подбородку.
- А почему ты хохотал, когда вы уходили от тех девок?
- Потому что у меня накопилось дикое напряжение от преодоления ее обороны, а во-вторых, я увидел изумлённые глаза Писаря - как я всё-таки успел проделать то, чего он не смог с худой - когда?! Мне самому сделалось припадочно смешно, будто это кто-то чертовски пронырливый поставил какой-то глупый рекорд.
- И ты нисколечко не гордился этим?
- Сколечко, может, и грело меня. Но ты знаешь, я никогда не рассказывал даже лучшим приятелям про интимности. Только ты удостоилась такого. И сколько бы Писарь не пытал меня, я не рассказал ему даже про формы ее ног сама знаешь в каком месте.
- Я польщена. Я знаю, ты не считаешь себя Дон Жуаном. Ты даже мне не делаешь комплименты, хотя я твоя преданнейшая читательница, обожалка твоего таланта...
- Обожалка - звучит двусмысленно.
- Хорошо, - Маруся зарделась, - я просто говорила, что ты не соблазнитель женщин.
Тут я высоко оценил Марусю. Она попал в самое яблочко. Я действительно - терпеть не могу соблазнять. С этим я порвал как раз перед тем случаем на склоне. У меня сложилась такая способность - завязывать контакты с девчатами на улицах - сходу заводить их на диалог и компанейские тёрки. Мои приятели знали это, и сразу пускали меня вперёд. И вот однажды, в парке впереди нас шли три девушки, и ребята пустили меня вперед. Я начал, и всё покатилось как по маслу, и уже мы негласно стали распределять - кто с кем...
И вдруг - где-то впереди, чуть вверху передо мной блеснуло. Какой-то свет желтый. Я вначале не понял. То был вечерний парк, кое-где фонари. Но потом я увидел лицо в золотом свете. И всё длилось доли секунды, так что сразу и не поймёшь - это было или этого не было. И где это - снаружи, в небесах, в ветвях, в облаках, или внутри - в мозгах, мыслях, в клетках?.. Это было Её лицо! Оно пронзило и парализовало, я онемел. Это был лик - красивый очень и в то же время - пронзающий. Она за мной следила!
- Она ревновала тебя?
- Не знаю. Возможно, Она выкладывала мне путь.
Мы помолчали - переваривая картинки, потом Маруся протянула мне конфету:
- И ты потерял способность убалтывать?
- Нет, я мог нехотя включать эти способности, но мне стало неинтересно. Первобытный интерес просто выключился. Щёлк - и нету.
- И ты хочешь сказать, что эта щука и есть носительница того лика?
- Почему щука?
- Дурой ты ее запрещаешь называть, не золотой же рыбой...
- Носительница лика? Нет, Маруся. Она представительница его.
- Кого?
- Лика.
- А лик кого представляет?
- Золотую рыбку.
Мы оба устали от напряжения этого пикирования, но и поняли что-то, о чём Маруся попросила непременно продолжить. А я не очень-то хотел. Потому что знал - к чему (и самое важное - к кому) приведёт углубление в природу лика.
Двадцать четвёртая посиделка
На этот раз она приехала с кем-то, и он сидел, ждал ее, пока мы выпили чайку.
- Это мы отмечали день рождения по работе, я выпила сухого, а Миша взялся меня довести.
- Миша - это хорошо.
- Что хорошего?
- Проявил внимание, - и я добавил звук. РаспутИн в исполнении АББА.
Она убавила звук.
- Я всё забываю тебя спросить, так умерла та... как ее звали?
- Я не называл ее имени.
- Ну, она еще прощалась, грозилась умереть... И у меня есть второй вопрос.
- Маруся, я не знаю. Может, она делала пластику, а, может, и умерла.
- Но у тебя же были с ней продолжительные отношения, не разовые, как на склоне оврага...
Дался ей этот склон оврага. Вообще-то (на удивление) в Марусе присутствует доля эротомании мужского типа. Обычно женщин волнуют цветные пододеяльники, кудрявое белье, духи, свечи и фужеры с вазой цветов, чистые мужские носки. Такой скудный и пошлый набор.
Но Марусе были известны фрагменты отношений с... назову ее Манго. И потому Маруся хотела скушать истории интимного рода, в изложении которых она чтила меня мастером.
И так как была слегка навеселе, то ворошила меня, ребячески требуя:
- Ну, расскажи, расскажи, как у вас было в первый раз! Это где было, в Москве, во Владике? Возьми меня в свой Владик! Ну возьми хоть на денёк!
- У меня нет денег. У тебя дети.
- Решаемо! Решаемо!
- Там один приятель Олежка дежурил в крутом ресторане ночью. Мы завалили к нему толпой, поели дармового, выпили чего-то, и танцевали. Потом в раннее утро мы вышли на улицу - там начали ходить первые трамваи. Трамвай во Владике - это что-то особое - они же по горам и склонам и с резкими поворотами порой. Это было начало лета. Кажется, прошли поливальные машины, или прошел дождь... Никого, ни одной машины. Мы стояли посреди улицы, подошел трамвай. Всем нужно было в одну сторону, а мне в другую. Двери трамвая открылись, я сказал ей: поехали, и ее подруги какими-то лемурскими глазами смотрели на нас, понимая, зачем мы едем. Олежка вообще стоял, как униженный. Ведь у меня где-то родился ребенок, и все они были подруги и товарищи якобы... Мы одни в пустом утреннем трамвае. Целовались, смотря на уменьшающие фигурки ночных приятелей.
Я молчал.
- А куда вы поехали?
- Была съемная квартира, и там диван-книжка. Что тебе еще интересно?
Я готов был ей рассказать что угодно - до деталей нижней одежды, до количества охов, до гримас на лицах, до форм ее ягодиц и величины грудей, сосков, до особенностей всяческих запахов. Потому что по-настоящему у меня была одна женщина - Она.
- Маруся, Манго меня в тот раз так рассмешила - до раздражения. Когда мы начали эти ходунки-поршневые дела, она вдруг не то заскулила, не то мелодию затянула. Ну да, какое-то пение без слов. Это меня насторожило и отвлекло. Я, лёжа на ней, остановился, и спросил: какого чёрта она это делает? А чёрт был в том, что незнамо откуда она вывела эту формулу - что все женщины в момент соития - поют. "Отчего это?" "От переполняющей их радости! А разве другие так не делают?"
- Это очень смешно, - без тени улыбки сказала Маруся. - Она перестала петь?
- Разумеется. У нее раньше были мужчины. И я представил, как им было не по себе. Но они почему-то ее не остановили, раз она и со мной запела. Представляешь - они елозят, а она поёт. Долго же потом они ходили в недоумении. И может быть, от этого избегали с ней дальнейших отношений, полагая за дурочку.
- А ты?
- А она действительно часто бывала в психо-пограничных состояниях. Родители с ума сходили. И я ее вылечил.
- Как Гриша Распутин?
- Типа того. Но не в сексе дело. Комплексный подход.
- Расскажешь. Мне пора, Миша давно ждёт.
- Миша - это хорошо.
- Мой второй вопрос - почему ты перестал выпивать? Мне бы хотелось с тобой выпить.
- Потому и бросил, чтобы с тобой не выпивать. Манго вот тоже любила, когда я слегонца... Я ее в те моменты вводил в другие измерения. А там так много впечатлений!
Я подошел к окну и кивнул на ожидающую машину:
- Выпьешь с Мишей. Мало ли что из этого может выйти.
Она натягивала сапоги на свои худеньки ножки.
- Мне не понравилось начало истории с Манго. - Это Маруся так мстит.
- Конец, сама знаешь, - еще хуже.
И я смотрел, как Миша в бейсболке выскочил и открыл перед ней дверцу, и как она медленно усаживалась, зная, что я наблюдаю из окна.
И был тоже день, когда я с балкона многоэтажки тайком смотрел, как Она бродит по пустырю - худенькая, в фиолетовых брючках, напряженная, но уже всё решившая, в ожидании машины, которая увезёт Ее вещи навсегда. И если бы я был обыкновенным метеоритом, то на великой скорости врезался бы Ей прямо в темечко.
Двадцать пятая посиделка
- Может, у нее какая болезнь?
Три дня подряд Маруся одолевала меня этим словечком "может"? И тему болезней поднимала постоянно. Но я шутил, что мы ебол и еболу пережили, так что просто так не сдаёмся.
Ну, может, у Нее прыщи или коросты на интимных местах, недержание или несварение... не до любви тогда. Это, что ли, Маруся имеет в виду.
Ко мне однажды одна Наташка-сокурсница пришла ни с того, ни с сего в комнату, уселась ко мне на колени, и была в новеньких джинсах. Я не ожидал. Тем более, что она всегда с каким-то городским хахалем ходила. У Наташки был большой нос, остальные же черты лица достаточно миловидные и приличная фигура. Я потом выяснил, что девки с большими носами более энергичны в сексе. По крайней мере, у них хоть есть желание сексом заниматься, не то, что у малоносиков и мелконосиков - таким, что сексом не заниматься, что просто клитор теребить.
- Маруся, у тебя нос средний, аккуратненький, не переживай.
"А что ты делаешь, а что пишешь, а дай посмотрю, а где все, а что ты такой задумчивый, а давай покурим, а..." - не знаю, толи я ей давно нравился, и она не дождалась от меня активных действий, толи рассорилась со своим парнем, толи с товарками соперничала...
И я, с детского сада мечтающий о доступной барышне, тут как-то потерялся, и вёл себя, как неуступчивая девица, пока она меня всё же не распалила, и мы не очутились на суровой студенческой койке.
- И вот к чему, Маруся, - я опустил часть подробностей по сниманию дефицитных джинсов, потому что всю прелесть этого дефицита молодым уже не вкусить, - когда я своими жадными ладонями схватил ее за известные места для более энергичных движений...
- Что это за "известные места"? Мне такие выражения не говорят о конкретном, - и, как всегда, Маруся сделала отвлекающие движения, переставляя чашечки и блюдечки.
- Это ягодицы. Они бывают разных форм и всяческой упругости, и, кстати, сходу хорошему специалисту выкажут не только характер хозяйки, но и ее будущее.
- Это ты хороший спец?
- Нет, я знавал и получше. Я просто слегонца умный.
- И какие у нее ягодицы? - Маруся при этом обдумывала свои.
- Я не об этом, Маруся. Мы начали про болезни, про прыщики. И я плавно возвращаю тебя к началу истории.
- Неужели у нее на попе была язва?! - и она перелила кипятка в чашку.
- Понимаешь, она оттягивала мои руки от своих ягодиц, не давала их трогать, пока не вошла в раж. Такой небольшой коротенький раж или даже ражок, ибо я не никогда особо не стремился разогревать женщин, не имея навыка кочегара. Так вот, я под своими студенческими чуткими ладонями обнаружил нечто щетинистое. ...
Маруся, что называется, прыснула: "фу!"
- Не очень частая и густая щетинка, реденькая, и, видимо, трехдневного бритья... Знаешь, я тогда даже и не знал, что женщины могут брить ноги, не говоря уже... о попе. Мне это место чудилось гладким, как девственный лёд после абсолютно безветренных заморозков.
- Ты испугался?
- Еще как. Но я же был в процессе и в легком измененном сознании. Мелкие детали можно было в тот момент не воспринимать - и я ответственно завершал основные ритмы.
- Я что-то не припомню, чтобы видела у знакомых женщин такое, - этим Маруся подчеркивала, что у нее все в порядке. - И что, прямо щетинка?
- Редкая, но с бугорками и покалыванием.
- А у этой?
- Не называй Её эта.
- А как? Моська?
- Просто Она или королева.
- Ну, нет, это смешно!
- Как знаешь. У Нее всё в порядке. Но если бы даже Она и брила свой великий зад, то я бы не испугался.
- Ну да, она же исключение! Ты еще слово Она подкрашивай красненьким.