Аннотация: Эдакая штучка для поднятия настроения о качелях и первой любви
Глупое воздушное платье в мелкий цветочек. Такие носят в детском саду. И в волосы вплетают ленты. В длинные каштановые волосы, обрамляющие лицо, не знавшее прикосновения косметики. Никогда не понимал, он никогда не понимал, откуда у нее столько друзей, за что ее так любят окружающие. Не девочка уже, но будто из ясельной группы сбежала, притом дерзкая, резкая, состоящая из сплошных острых углов. Совсем не женственная. Ни внешне, ни характером, ни поведением.
Неизвестный скульптор слепил ее лицо из неправильных черточек, и от природы смешливые губы теперь растянуты в широкой улыбке, а в лукаво блестящих глазах горит вызов. Издевается. Снова. Смотрит так, будто росту в ней вдвое больше, чем в нем.
- Слабо. Ну же, признавайся. Тебе слабо, Дубинин.
Он упрямо поджимает губы, да так, что на по-мальчишечьи худых щеках начинают ходить желваки. Весь из себя пижон да мажор, и всю жизнь так было. Он всегда пытался быть самым-самым. В футбол играл лучше всех в школе, пиджаки носил с кроссовками, с неоновыми шнурками обязательно. Смешил он ее своим позерством, и потому она с самого детства словно бы невзначай тыкала ручкой в его рубашку, оставляя на ткани следы синей пасты. Они сидят вместе за одной партой с первого класса.
- Мне не слабо!
Естественно, нет. Поэтому он согласится, залихватским жестом волосы с глаз отбросит, да так, чтобы солнце заиграло на каждой прядке. Сегодня его много, не вычерпать даже на закате. И последний расползается медленно по всему небу розово-красным пятном, даже кроны едва начавших желтеть деревьев теперь ему под стать. Будто изнутри подсвеченные. Красиво. Даже очень.
- Тогда давай. Что стоишь? - подначивает она, кивая на качели, притаившиеся в сени огромного клена. Самого большого в парке.
Он театрально, совсем не по-взрослому, закатывает глаза и швыряет свой новенький рюкзак - купленный к едва начавшемуся учебному году - прямо на землю, в пыль и дерн. Забавно, это ее влияние или мальчишка просто пытается доказать, что придирки пустые? Смешной он, такой глупый. Она начинает хохотать, даже за живот хватается, и видит, как сжимаются кулаки.
- Григорьева, лезьте уже, - кричат одноклассники. Да, они здесь. Еще бы! Всем интересно, кто выиграет глупое пари и, наконец, попросит учителей отсадить его на самую-самую последнюю парту. Соперничество между двумя лучшими росло и разрасталось вместе с каждой оценкой в школьном журнале, школьными олимпиадами и конкурсами. И каждый раз - закушенная губа, короткий словно невзначай брошенный в сторону взгляд в надежде понять, побил ты его оценку или нет. Ведь сам он не скажет, напротив, только насмехаться начнет.
Она ставит свою ножку в туфельке мэри-джейн на качели первой. Разумеется, он пропустил вперед, девчонка ведь, но от шпильки никак не удержаться:
- Может, тебя подсадить? Мала еще. Откажись, пока не поздно.
- Ни за что!
Оборачивается, сверкая задорной улыбкой. Снизу она кажется даже не ребенком - куклой. Перехваченные лентой волосы переброшены через плечо, и кожа белая, точно фарфоровая, в лучах заходящего солнца аж светится. Фигурка совсем детская, хотя уже пора бы подрасти. Хотя какой там - дай Бог высоты в ней метр с кепкой. На мгновение он задумывается, можно ли вообще таким карликам на качелях кататься. Не удержится еще, свалится.
- Помочь взобраться? - ехидно спрашивает, пока он молча рассуждает о ее безопасности. Ну вот и славно. В один прыжок оказывается рядом. Отвечает не менее ядовито и вдохновенно:
- Ну держись, Григорьева!
Он начинает раскачивать обоих, потому что от такой малявки проку мало. Храбро цепляется за прутья, и то радость. С каждой сменой направления полета качелей ее платье взлетает, и чтобы стоящие внизу одноклассники не радовались открывающемуся зрелищу, сминает юбку, зажимая коленями. Он язвительно усмехается, но на самом деле уважает. Уважает то, что не из тех она, кто красит губы и строит рожицы телефону. Его соседка по парте не такая. Чистая. Искренняя. То ли возрастом, то ли горечью не тронутая. Все еще. А как там дальше будет, что толку гадать?
Пока она возится с глупым платьем, он почти не качает, беспокоится. Точно беспокоится. Она, склонив голову, прячет улыбку. Ни к чему ему знать, насколько ей его забота приятна.
- Еще! Давай выше! - кричат снизу. Их вечно разделенные на два фронта друзья смешались, ныне они солидарны. Веселье заразительно, оно уравнивает, сближает. Сейчас все ждут исхода состязания.
Подчиняясь воле друзей, он снова приседает, вынуждая качели взлетать все выше. Галстук подпрыгивает и падает на плечо, но он занят, не замечает. А ей нравится. Так намного лучше. Этот намеренный глянец будит в ней настоящего бесенка. Естественность стократ приятнее. Сейчас его глаза сверкают радостью. Настоящей. Неподкупной. Это восхитительно. Она почти уверена, что он уже несколько лет не подходил к качелям. Взрослый весь. Помнит она день, когда сосед по парте вдруг решил, что достаточно вырос, чтобы стать серьезным. Нос задрал пуще прежнего. И так ее этим рассмешил, что она жвачку ему на стул прилепила. Взрослый он, как же. Чуть не плакал, пытаясь отчистить брюки.
В один прекрасный момент качели взметаются настолько высоко, что вызванные ими вихри срывают хрупкие, готовые к падению листья, подхватывают и начинают их кружить, точно осеннее конфетти. А следом с волос соскальзывает и желтая атласная лента. Потеряла. Она все-таки ее потеряла. И теперь копна каштановых волос смешно подпрыгивает, да и платье, признаться, уже почти вырвалось из плена коленок. Он не может скрыть улыбку, победа так близка!
- Проси пощады, - требует.
- Ни за что! - Ну еще бы такая сдалась. Беспечная. Бесстрашная.
И вдруг они вместе начинают хохотать. А качели все выше, и небо все краше. Закат растекается по голубому холсту всеми оттенками красно-бардового. Он долгожданный, и все же нежеланный. Гонит по домам, крадет часы, отведенные на смех и веселье. Вот уйдет бабье лето, и все закончится. Но пока, еще, может, неделю, в небе ни облачка, бьют фонтаны, а девчушка на качелях одета в летнее платье с узором из мелких цветоов.
- Смотри как красиво, Дубинин! - кричит она, указывая в небо.
Но его не небо волнует, а пальцы, не желающие схватиться за металлические прутья. Только когда они возвращаются на место, может вдохнуть. Не страшно ему упасть, а вот за нее - очень. Соседка ведь, не чужая ни разу. Уже и отсесть готов, лишь бы она рук не отпускала. Знал, что дурочка непутевая, но ведь полез, до небес раскачал глупую лодку.
- Ну как тебе, страшно? - спрашивает она, подначивая улыбкой. Только не выходит.
Глаза у нее карие, в закатном свете такие мягкие, и вообще будто волшебство по земле разлито. Углы столчены и обтесаны. Даже сами они в этом свете совсем другие. Более гладкие, ласковые.
- Мне красиво, - отвечает он серьезно, а ее губы снова дрожат от сдерживаемого смеха. - А ну его, это пари. Черт с ним...
- Черт с ним, - кивает она легко и энергично. - Но ты покачай. Просто так. Пока солнце не сядет. Пусть думают, что никто не сдался.
- Хорошо. Я покачаю.
Качели останавливаются с последними всполохами заката. Она слезает, приняв его руку. Спрыгивает на ковер из опавших листьев. Одноклассники уже поняли, что пари не увенчалось успехом. Все напрасно. Только расстроил исход не всех.
Пока она натягивает на плечи рюкзак, он украдкой изучает ее платье и перепачканные пылью туфли. Слышит смех, наблюдает, как она что-то рассказывает подружкам, указывая на клен и сжимая в кулаке распущенные волосы. Он и не думал, что они такие красивые, хотя все спутались и, местами виднеются обломки листьев. Нет, не хочет он, чтобы она сидела на последней парте. И чтобы одна по темноте домой возвращалась тоже не хочет...
Внезапно, будто мысли прочитав, соседка оборачивается и подмигивает ему. Не как обычно. Без прежнего ехидства.
- Пойдем, провожу, - сам не понимая зачем, предлагает.
Пауза, а затем со всех сторон раздается хихиканье. Вот только его это не смущает. Если бы только сердце не стучало чаще, чем на качелях.