Когда меня спрашивали, кем я хочу стать, когда вырасту, я говорила: "Барелиной", становилась на цыпочки, изгибала руки над головой, а потом поднимала ножку, изо всех сил оттягивая носок. Вот я на фотографии: пухленькая, неуклюжая, с серьезным лицом. Сейчас смешно, а тогда казалось: я - балерина!
Помню: мне пять лет, папа ведет меня за руку из садика. Папа большой, лысый. Мы идем медленно, мне хочется скакать вокруг папы, но ему трудно идти - он опирается на трость. У него подагра. Я как-то сказала "подарга", а он рассмеялся: "Такого подарка врагу не пожелаешь!"
В том году в наш город приехал зверинец. Я еще не знала, для животных это - ад, я была ребенком и хотела познакомиться со зверями. Мне казалось, и они ждут того же.
- Па, мы пойдем в зоопарк? Там медведи! Р-ры!
- Пойдем.
- В воскресенье?
Я знала дни недели. Три дня-мужчины, три дня-женщины и один - день равновесия - воскресенье. В этот день мы ходили гулять с папой (родители в разводе, и папу я вижу не каждый день).
- Послезавтра.
- Ты сказал: в воскресенье! - возмутилась я.
- Вообще-то, воскресенье - это и есть послезавтра...
Мы сели на лавочку во дворе, под каштанами. Мне нравились их листья: как неделя из дней, они состояли из нескольких отдельных листочков. Еще на каштанах росли колючие бомбочки, внутри которых прятались красивые лакированные шарики.
- Смотри! - Кончиком трости папа выкатил передо мной каштанчик. - Это сегодня. А вот это, - он придвинул к нему справа колючую скорлупку, - вчера. Вот, - он подкатил к каштану с другой стороны камешек. - Завтра. Вот здесь, - перед камешком оказался листик, - послезавтра. Тут, - за пустой скорлупкой - пивная крышка, - позавчера.
- Послевчера?
- Позавчера! Завтра ты проснешься - будет суббота. Если сегодня - суббота, завтра - воскресенье, послезавтра - понедельник. Вчера была пятница, а позавчера... Ну, Сашечка, смелее! - подбадривал он меня. - Что у нас перед пятницей?
Какой-то день-дядька.
- Чер... чертевг?
- Четверг! Молодец... А если...
Дни недели кружились передо мной, как карусельные лошадки (я тогда боялась кататься, только смотрела, как они пролетают мимо). Это было так весело!
Когда после долгого звонка мама открыла дверь, я увидела, что она прижимает плечом к уху телефонную трубку, а кудрявый шнур утягивается вглубь коридора. Мама кивнула папе и махнула мне рукой: проходи!
- Мы идем в зоопарк. Послезавтра! Медведи! Р-ры! - прокричала я.
- Собираться? Завтра? Ладно! - сказала мама тому, с кем разговаривала по телефону. - Тут мои пришли. Пока.
Она повесила трубку и сообщила мне новость:
- Сашунь, мы едем на море!.. Дядя Толя повезет нас с тобой на машине. Завтра выезжаем.
- Р-ры! Мор-ре! А послезавтра мы идем в зоопарк...
- Нет. Мы едем на море. Завтра.
- А в зоопарк?
- Нельзя быть одновременно в двух местах, Саш. Папа не обидится. Правда же?
- Ничего страшного... - Папа был ровный, как каштан. А мама, наоборот, вся как будто в колючках. - Сейчас самое время. Бархатный сезон.
- Медведи... р-ры! - не успокаивалась я.
- А море - пш-ш... - У мамы вдруг стало другое лицо (лиц у нее больше, чем дней недели). Она видела море. Стояла на пороге в халате и тапочках, а море было прямо напротив нее. Море, а не мы с папой. - Там хорошо, Саш. Искупаешься! - сказала она мне, а потом обратилась к папе: - Я позвоню, как вернемся...
Худой и усатый дядя Толя всю дорогу шутил с мамой, но иногда оборачивался ко мне: "Ты как, малая? Держишься? Затошнит - скажи, я дам пакет!" В машине воняло жарой и бензином, меня мутило, но я держалась.
Огромное море шуршало, как целлофановый пакет, и все время дразнилось - то отбегало, то подкатывалось близко-близко. Купаться я боялась. Гуляла по берегу и собирала камешки, гладкие, как каштаны. Было очень хорошо, пока мама с дядей Толей не поругались. Вечером в парке играла музыка и дядя Толя танцевал с какой-то тетей. Папа никогда не танцевал: у него же подагра. А дядя Толя танцевал здорово: кружил ту тетеньку и по-всякому ее запрокидывал. Это было красиво, хотя и не так, как балет (нет ничего красивее балета!). Мама рассердилась, дала дяде Толе пощечину, а назавтра мы сели на поезд и уехали домой.
В дороге мама много плакала и жаловалась другим тетенькам из нашего вагона на дядю Толю и почему-то на папу: "Ушла от тюфяка к бабнику!"
Мы спали вдвоем на нижней полке: мама не хотела оставлять меня одну. Засыпая, я подумала о море. Оно же вода, а вода течет. Вот и море как-то втекло в мою голову и теперь шумело в ней. Из глаза вдруг проклюнулась слезинка. Соленая, как море. Только она маленькая, а море большое. Как я и папа. Тут я заплакала сильно-сильно, сама не понимая почему.
- Сашунь, ты чего? - проснулась мама.
Казалось, я не удержала равновесия. Не смогла устоять на цыпочках. Хотелось найти какую-то точку - между папой и мамой, морем и медведями, точку, в которой все замрет - счастливое и прекрасное, как воскресенье.
Прошло много лет. Я не стала балериной.
Мама трижды была замужем. Сейчас снова одна.
Папа очень постарел и ходит с большим трудом.
Но лица дней недели все те же.