Аннотация: Авторство мира: Малабар и Верона, 2009 г. Авторство персонажа и текста: Габриэль Вега, 2009 г.
Солнечный день воскресный. Девушка, придерживая изящной рукой поля шляпки, подле нее жених - стеснительный студент, старающийся не глядеть на помост. Семья обывателей, словно сошедшая со страниц газеты: отец, мать двое детей - девочка и мальчик, погодки. Она с леденцом на палочке и воздушным шариком, он в матроске и сдвинутой набок шапочке с помпоном. Старик и старуха с молитвенниками. Беременная матрона с четками, поглаживающая рукой раздутый живот - скоро рожать. Легионер в черной форме, начищенные до блеска сапоги и сверкающие на солнце зигзагообразные нашивки. Две молнии. Светские львы с цветами в петлицах и лайковых перчатках, набриолиненные головы, бокалы с шампанским. И тут же львицы в мехах, все как одна - Венеры. Группа монахинь, среди них - большеглазая газель со взглядом ребенка, самая любимая невеста Христова в этом сезоне.
В тюремном саду было тесно, не протолкнуться. Жителям Аммона пришлось занимать места загодя, с утра. Оставляли слуг, платили в три дорога за самые лучшие места. Складные скамейки, зонтики от солнца, протискивающиеся сквозь ряды зрителей гарсоны с лимонадом и шампанским для тех, чей статус позволял удобства. Внимательная охрана следила за тем, чтобы не было давки. Молодежь, как всегда жалась "на галерке". На центральной трибуне под алым навесом с крестами и символами IX Корпорации сидел Великий инквизитор. По левую руку - остальные церковники, в черных одеждах смирения и аскезы. Над судилищем гудел трубный глас хоралов вперемежку с военными маршами. Реяли в лазурно-синем небе полотнища флагов, расчерченных крестами. Пялились слепыми объективами камеры. Обещанное сорокадневное отпущение грехов или жажда зрелищ, а может и праведный гнев заставили в этот день собраться всех этих людей в тюремном амфитеатре. Представление обещало быть грандиозным. Пожалуй, самым грандиозным за последние восемь лет. У ворот тюремного сада, прислонясь спиной к столбу, стоял продавец воздушных шаров белых и красных, и о чем-то судачил с мороженщиком.
Гомон толпы стих, словно по мановению руки, когда показалась черно-белая процессия. Черные священники, белые каратели. Еретики в остроконечных колпаках, облаченные в сан-бенито с желтыми крестами. Заткнутые железными намордниками-кляпами рты, веревочные петли на шеях. То и дело они останавливались из-за того, что некоторые не держались на ногах. Свистели кнуты, упавших брезгливо поднимали за шиворот, толкали вперед. Звенели цепи. Кандалы царапали ноги и руки в кровь, марая белый хлопок красным. В полном безмолвии, провожаемые жадными взглядами, они прошли к эшафоту. Следом за живыми на помост вынесли восковые фигуры в священническом одеянии. Сделанные умелыми мастерами, до дрожи похожие на свои реальные прототипы, изображенные со склоненными головами, восковые Лойсо Наварро и Аллен Диксон выглядели жалостливо и беспомощно. Присоединившись к остальным десяти пленникам на эшафоте, намертво прикрученные к позорным столбам, все вместе составили двенадцать. Благословенное апостольское число. Помост окропили святой водой, после начали молебен. Звали, восхваляли Бога, просили у него милости и вразумления, после зачитали обвинения. Самое главное лакомство оставили напоследок.
- Лойсо Наварро, - толпа взревела. Чтецу приговора пришлось прерваться, выждать время. - Лойсо Наварро, - произнести обвинение удалось только на третий раз, - обвиняется в богохульстве, надругательстве над святыми символами веры, оскорблении святой инквизиции, убийстве инквизиторов, мужеложестве, укрывательстве мужеложцев и пособников еретиков, покровительстве делам еретиков, пособничестве в совершении взрыва в Бонполе, растрате городской казны. Властью всемогущего Бога Отца и Сына и Святого Духа низлагаем, отлучаем, извергаем из всякого духовного сана, лишаем всех титулов, - один из палачей принялся срывать с высокой, широкоплечей фигуры одежду. Обнаженная восковая плоть тускло поблескивала на солнце. От ударов кнута оставались длинные, рваные вмятины, ломались сочленения, лопался воск, слезал слоями, обнажая стальной остов-каркас. Скользил изогнутый, зазубренный нож там, где должны были быть гениталии. Толпа взревела. Полетел в небо белый, воздушный шарик, выпущенный дрогнувшей детской рукой. Стеснительный студент побледнел и сжал зубы, его невеста, отвернувшись, читала покаянную молитву.
- Аллен Диксон, - снова гул и гомон, хлесткий, резкий свист кнута, ссыпавшиеся на помост черные тряпки. - Аллен Диксон обвиняется в богохульстве, надругательстве над святыми символами веры, оскорблении святой инквизиции, мужеложестве, распространении ереси, проведении сатанинских оргий, убийстве честных христиан в Бонполе. Властью всемогущего Бога Отца и Сына и Святого Духа низлагаем, отлучаем, извергаем из всякого духовного сана, лишаем всех титулов, - звук негодования был похожим на гром, рокот перекатывающийся из одной стороны в другую, многократно усиленный динамиками. От удара голова воскового чучела согнулась набок и теперь болталась на металлическом шарнире щекой к плечу. В первом ряду женщина в платье цвета шампань, зажав обернутую в перчатку ладонь между ног, шептала что-то на ушко молодому повесе, тот сидел, глядя в землю. За их спиной пожилой бизнесмен просматривал биржевые сводки на дисплее коммуникатора.
- Властью всемогущего Бога Отца, Сына и Духа Святого и всех святых отлучаем сих злодеев и грешников, и предаем анафеме и изгоняем за порог святой церкви всемогущего Бога, дабы они преданы были на вечные муки с Да Фаном и Авироном и со всеми, кто говорит Господу Богу: "Отойди от нас, ибо мы не хотим знать путей Твоих"! - люди, как завороженные, начали постепенно подниматься с трибун. Широко раскрытые глаза, тела, словно сведенные в экстатической судороге. Прелюдия кровавой вакханалии. Зевок, прикрытый тыльной стороной узкой ладони в алой бархатной перчатке.
- И как огонь угашается водой, так да угаснет свет его во веки веков, если они не покаются и не загладят своей вины. Да проклянет их Бог Отец, сотворивший человека! Да проклянет их Сын Божий, пострадавший за нас! Да проклянет их Дух Святый, ниспосланный нам во святом крещении! Да проклянут их небеса, и земля, и все, что на них есть святого!.. - десятки, потом сотни голосов, громко, четко, слаженно, не сговариваясь, попадая в ритм и такт, твердили слова церковного проклятия. Беременная с четками улыбалась, будто на нее снизошла благодать. Монашка с глазами газели, как загнанный зверь, искала взглядом возможность выбраться. Мальчик в матроске ковырял носком ботинка мраморную щербину. Его сестра дергала отца за полу пиджака, в третий раз спрашивая, кто такой Авирон. Легионер потянул белоснежный платок из кармана, торопливо утер покрытый испариной лоб.
- Да будут они прокляты, где бы не находились - в доме или на поле, на большой дороге или на глухой тропинке, в лесу, или в роще, или в храме! Да будут он прокляты в жизни или в минуту смерти, за едой и за питьем, голодные, жаждущие, постящиеся, засыпающие, спящие, бодрствующие, ходящие, стоящие, сидящие, лежащие, работающие, отдыхающие, мочащиеся, испражняющиеся и кровоточащие! Да будут они прокляты во всех способностях своего тела! Да будут они прокляты снаружи и внутри! Да будут они прокляты в волосах главы своей! Да будут они прокляты в мозгу своем! Да будут они прокляты в темени, в висках, во лбу, в ушах, в бровях, в глазах, в щеках... Да не будет в них ничего здорового! - под шумок один из молодых людей с блестящими волосами, чистыми руками едва слышно соединил край бокала с бокалом любовника. "Чин-чин" - на лице промелькнула сладкая как патока улыбка. Старик обнял старуху, указательным пальцем разделяя страницы молитвенника. Она беззащитно уткнулась в его шею и прикрыла глаза. Первый удар кнута, направленный в живого офита, то ли по умыслу заплечных дел мастера, толи нет, разорвал паховую артерию. Брызнул, как из только что открытой бутылки с игристым вином ярко-алый фонтан. Студент оглушительно закричал, закрывая голову руками, а после упал на мрамор, содрогаясь в эпилептическом припадке.
Вертелось и плясало в крепкой руке палача оплетенное кожей кнутовище. Такт в такт, ритм в ритм, удары, в биение сердца, вздохи и взгляды. Шипя, жалил бичующий хвост. Те из осужденных, у кого были силы, кричали, надрывая горло до боли, до кровавой пены, рвались из оков, выкручивая суставы, вытягивая шею. Лопалась кожа, обнажая белый жир, красные жилы, реберную клетку с живым, влажным нутром. Толпа, объеденная единым порывом, стремилась вперед к помосту, как тянется к свежей воде испытывающее жажду животное. Облизывали пересохшие губы, глядели не моргая, прикусывали языки, сводили накрепко до дрожи ноги, сжимали руками углы скамеек.
- Да будут они прокляты! - как одна орали сотни глоток. - Да будут они прокляты! - повторяли, ведая, что творят и наслаждаясь тем. - Да будут они прокляты! - набирали в грудь воздух, запрокидывали головы, смеялись, как дети, радуясь красному, липкому дождю. - Да будут они прокляты! - ноги палача скользили по помосту. Ненасытную глотку безумного зверя, мешаясь с едким и приторным ароматом ладана, заполнял солоноватый и сладкий вкус крови. - Да будут они прокляты! - молодой репортер, не сбиваясь с ритма, жал раз за разом кнопку цифровой камеры.