Аннотация: Решив расспросить Лучано о его тайнах, Эмануэла узнает самую страшную и горькую правду.
Еще живя в Венеции, Эмануэла, помогая время от времени кухарке, слушала ее рассказы. По мере взросления Леле изменялись и сами повествования, и на смену сказкам и легендам пришли самые обыденные, и порой щекотливые темы. Не только о хозяйстве, но и о мужчинах. Так, помогая стярпухе чистить ягоды для пирога, Эмануэла и узнала, что мужчины более всего сговорчивы, когда всем довольны: и если не делами своими, то по крайней мере ужином и ласковой женой. Припоминая наставления рябоватой Кармелы, молодая хозяйка так и поступила. Встречать Лучано она вышла в красивом платье из тех, что он подарил ей недавно, благоухающая маслами, освеженная. Со времени их обручения времени прошло совсем немного, но женственность Эмануэлы как будто приумножилась. Может быть, дело было в том, что она почувствовала наконец-то себя хозяйкой, замужней, взрослой женщиной, а может быть и в том, как жарко целовал ее муж ночами. Не обделенная вниманием его, Леле хорошела. За ужином, по обыкновению, она потчевала Лучано разными кушаньями и вином, расспрашивая, хотя и не подробно, каков был его день, удачно ли складываются дела. С золовкой Эмануэла едва перебросилась парой фраз, все внимание уделив возвратившемуся супругу. Ну а когда подошло время почивать, венецианка сделала все, чтобы ночь для ее ненаглядного была доброй. Не из корысти или плутовства, но все же от чистого сердца, ибо ей самой нравилось, когда к Лучано приходило умиротворение и довольство.
По ночному флорентийскому небу плыли корабли тяжелых туч, и звезды прятались в страхе перед ними. Тусклым светом луна освещала город. Временами она скрывалась, и тогда воцарялась кромешная тьма. В ней-то и пропала мнимая сестрица Лючия. Сгинула навсегда с глаз кроткой Эмануэлы, потому как знала, семена ее речей проросли и скоро дадут всходы. Печальный конец неизбежен, так пусть же случится то, что должно. С высокого холма близ Флоренции смотрела Лилит на город, и были видны ей не только крепостные стены и дома, не только, похожая на копье, башня Палаццо-Веккьо, но и та комната, что служила любовникам спальней. Не в ярком наряде, а в черных длинных одеждах, спиной к луне, стояла Мать демонов. Волосы ее не пылали больше огненной медью, а были подобны темному золоту. Ветер волнами подымал их, вздымал вверх вместе с краями тусклого покрывала. Босые ступни Лилит были вымазаны в бурой глине. Взор болотно-зеленых глаз, подведенных сурьмой, устремлен был лишь в одну цель. Ни выражения злобного ликования не было на ее бледном лице, ни ядовитой язвительности. Из ревности и себялюбия демоница стала дланью судьбы и теперь могла бы вкушать плоды победы, но горьки были они. И всякий познавший истину: разрушать легко, а созидать трудно, будь он на месте Лилит, не радовался бы. Только отобрать счастье было во власти соблазнительницы, но не подарить.
Молодожены, чье счастье пыталась она отравить, насытились любовью друг друга не скоро. Леле и сама уже находила в утехах радость, и нисколько не стеснялась при муже наготы. Закинув колено на жилистую ногу Лучано, венецианка устроила голову у него на плече, по обыкновению, и гладила крепкие мускулы. Темнота, как и прежде, скрадывала все изъяны, но Эмануэла уже привыкла к тому, что после любви Лучано как будто становился крепче, принимала как должное.
- Свет очей моих, - тихо смеясь, шептала Леле прямо в губы мужчины, целуя. - Люблю тебя больше всего на свете, мой волшебник. Руки твои крепче стали, поцелуи слаще меда. Ах, боюсь, украдет тебя какая-нибудь бесстыжая воровка, что мне тогда делать без тебя?
- Никуда от тебя не денусь, пока сама не прогонишь меня, - ответил сатана, тяжело вздохнув вопреки любовной неге, которую должен был испытывать всякий мужчина, насытившись ласками любимой жены. Кто бы мог подумать, что однажды, владеть ею - смертной женщиной, окажется для него не только потехой, но и истинным счастьем? Много женщин знал сатана, многих толкал вниз, но ни разу не был сам счастлив, находясь рядом со смертной, сколь ни была бы она прекрасна. Кто мог подумать, что именно эта дева будет водить великого Дракона на пояске, силой своей кротости и любви? И кто мог представить себе, что живя с воплощением зла, всех грехов и пороков, Леле останется по-прежнему чистой? Где-то рядом была его давняя кумушка Лилит, с которой он то боролся, то тешился. Чертовка могла лишь строить козни, да придумывать новые уловки, чтобы рассторгнуть этот странный союз. Смеялась Леле, смеялся тихо и хрипло дьявол, обманом назвавшийся ей мужем. Да только смех был горьким, как будто мед тот, о котором говорила молодая венецианка, перемешали с ядом.
Крепкие пальцы грека огладили овал ее лица:
- Ты ведь не оставишь меня, Эмануэла? Не прогонишь? - спросил он как будто в шутку, вторя ее вопросу, но голос Лучано отчего-то был тих и грустен.
- Почему я должна прогнать тебя? - изумленно засмеялась Леле, удерживая ладонь Лучано между щекой и плечом. Потом потянулась, легла с мужем головой к голове, поцеловала в висок. Время от времени он казался ей очень чудным. Как будто не верил, что она выбрала его и любит всем сердцем, живет в его доме, наполняя палаццо хозяйственной суетой, уютом и веселой, легкой заботой. - Ты не зол, не ворчлив, не стар, не глуп, - перечисляла Эмануэла, наугад расцеловывая лицо мужа. - Не скупец, не скопец, не безадарь, не волокита, не горький пьяница. Отчего я должна гнать тебя? Кто, кроме тебя, подарит мне новое платье, кто утешит, когда грустно? Кто поцелует и приласкает? - Леле проказливо засмеялась. - Кто задерет платье, которое только что подарил?
Спрятав лицо на плече Лучано, молодая женщина рассмеялась, краснея от собственного бесстыдства. Отсмеявшись, прижалась щекой к щеке.
- Ты порой такой странный, сердце мое. Отчего ты так переживаешь? Родители мои далеко, да и те думают, что меня нет больше на свете, - в голосе Эмануэлы проскользнула грусть, но тут же сменилась нежностью. - Ты у меня один единственный.
Сатана слушал ее с удовольствием, как слушает человек ласковое щебетание певчей птички, что услаждает слух и радует душу. Но с каждым словом сладость обладания мешалась со страхом потерять. Готовый намертво вцепиться в свою добычу, Князь Тьмы прекрасно знал, что никогда по-настоящему Эмануэла ему не принадлежала.
- Но я надолго пропадаю, о многом не говорю тебе, занимаюсь не богоугодными делами, - усмехнулся мнимый грек. - К тому же хром, уродлив и горбат.
Эти слова говорил Лучано улыбаясь, но хорошо, что Эмануэла не видела той улыбки, ибо была она словно у сумасшедшего, бесноватого безбожника - издевательски злой. И, казалось бы - не на кого было сатане пенять, кроме как на самого себя. То, чего хотел, он получил. А все же злился от того, что влюбившись, угодил в самую тонкую и искусно свитую сеть. Теперь ангельское начало боролось в нем с пороком, и противоречия эти раздирали темную душу дьявола на части. Он отстранился, погладил бегло Леле по голове. Сгорбленный силуэт чернел на фоне окна, за которым мерцала звездами и пахла грядущей грозой флорентийская весенняя ночь, в коей пряталась сестрица Лилит.
- Я опасаюсь, как бы ты однажды не отшатнулась от меня, проклиная. Как тебе мнится, что я увлекусь другой, так и мне иногда думается всякое... - послышался сухой как треск веток смешок. Дьявол махнул рукой, мол, разговор болезненный и бессмысленный, продолжать его не стоит.
Эмануэла села на кровати, рассматривала фигуру Лучано, которую очертил рассеянный лунный свет.
- Я и до первой ночи знала, что ты хром и горбат, - миролюбиво произнесла венецианка, но в голосе ее слышалась легкая, не обидная насмешка, потому что приходилось ей повторять прописные истины. - Неужели бы не заметила, пока ты провожал меня от церкви домой? Ах, Лучано, не по хорошу мил, а по милу хорош, - Леле вздохнула, отводя волосы с влажного лба. Она была еще юна, но уже просыпалась в сердце какая-то особая, женская мудрость, которая не зависит от жизненного опыта. - А что до богоугодных дел... Так ими даже епископы порой не занимаются. Мой брат священник, мне ли не знать? Мы все не без греха, любимый. Так уж повелось от первых дней. К тому же, я дочь торговца: уж как наше сословие всяко изгаляется ради выгоды - словами не передать. Сказать по чести, когда я иду в церковь, то ставлю две свечи. За себя и за тебя, - Леле улыбнулась, поправляя сбитое на сторону покрывало. - Там, где не успеваешь ты, я успеваю. Но кажется мне, тебя что-то тяготит. Не дает наслаждаться жизнью и радоваться нашей с тобой любви. Что случилось, душа моя? Откройся. Я ведь не чужая тебе.
Может быть, это тот самый секрет и есть, о котором толковала накануне Лючия? Эмануэла вся обратилась в слух, но насильно подталкивать Лучано к откровенности не хотела, памятуя о том, что вода точит камень, а значит, когда-нибудь и муж когда-нибудь сдастся.
- Бога просишь? Ты - Бога просишь? Молишься? За меня? - с внезапным жаром произнес Лучано. Был, как видно, недоволен. Дьявол обернулся, глядя на присевшую рядом жену. В темноте глаза "грека" стали вдруг похожи на тлеющие каминные угли, и виной тому был вовсе не странно падавший лунный свет. - Я везде успеваю! Успеваю всегда! - выпалил так, словно его уличили в нерасторопности и плохом ведении дел. Будто бы речь шла о каком торговом соперничестве. Фигура Лучано казалась словно начертанной сажей, и темного лица по-прежнему не удавалось разглядеть. - Он издевается надо мной, а ты Его просишь! Что за глупость! - если бы услышал эти слова какой-нибудь церковник, то живо бы определил в Лучано злейшего богохульника. И как бы удивился потом, узнав, что он и есть сатана - первейший из ненавидящих Творца. - Это все равно, что побираться милостыней! Неужели ты веришь, что Он, - тонкий перст указал вверх, - хотя бы в чем-то поможет тебе? Он слеп и глух!
Вскочив с кровати, ковыляя, заметался сатана среди четырех стен. Нагой, разъяренный как дикий зверь и ненавидящий того, кто так умело воспользовался венецианским карнавалом, свел его с девицей Эмануэлой. Того, одним из имен которого было Любовь.
- Я ненавижу Его, - тяжело и сипло выдохнул Лучано. - Ненавижу за то, что Он есть и за то, как Он все устраивает. Ненавижу во сто крат сильнее, чем ты можешь себе представить, Эмануэла, - странным, звенящим эхом голос Лучано отразился от стен, как будто ударили в медный гонг, и звучание его все длилось и длилось. - Прости, - сухо бросил дьявол, поняв, какую допустил оплошность. Сказал слишком много из того, что не должен был говорить.
- Зачем ты так говоришь? - укоризненно спросила Эмануэла. Она не понимала, почему Лучано так вспыхнул, и почему он так гневливо говорит о Боге. В глазах грека так странно отразился свет, но Леле решила, что показалось. - Не говори так зло, не надо, - девушка приподнялась, теперь она стояла на коленях, утопая в мягкой перине.
Иногда она слышала, как другие люди поносили Всевышнего, кляня за свои неудачи и невзгоды, вопрошая, почему он покинул их в час нужды и за что обрекает на страдания. Леле, спрашивая себя, к кому бы взывала она, попади в такое же плачевное положение, кляла бы она или молилась, но точно ответить не могла.
- Посмотри на меня, - ласково попросила венецианка. - Посмотри на ту, что тебя любит, и скажи, что я - кара твоя. Разве Господь посылает нам любовь для того, чтобы мы были несчастны? Многие влюбленные претерпевают преграды и не могут быть вместе, но то уже людская придумка, не так ли? Все эти титулы и чины, и звания. Любовь-то их не понимает. Если два сердца соединятся, они будут счастливы. Разве ты со мной несчастен? - Эмануэла сделала паузу. - Мы молоды, богаты, влюблены, все дороги открыты нам. Если тебе кажется, что судьба несправедливо обходилась с тобой доселе, забудь. Оставь все в прошлом, как и я оставила все ради тебя. Посмотри же на меня! - венецианка выпрямилась в полный рост, нагое тело ее белело во мраке. - Забудь прошлые неудачи и просто люби меня. Любовь произрастает в наших душах и меняет нас, не важно, что было раньше. Она дарит покой.
Правду говорят мудрые люди: сколько ни корми волка, а он все в лес смотрит. Так было и с дьяволом. Сколько бы ни говорила Эмануэла о любви, а он все так же ненавидел весь белый свет, за исключением разве что пятнадцатилетней венецианки.
- Я сам выбрал тебя, - с прежним тихим остервенением молвил Лучано, продолжая отрицать очевидное. - Ты подошла ко мне, и я сам выбрал тебя! - твердил он с отчаянием, отрицая и Бога, и его дары, которые ему приносили нестерпимую муку. - И нет надо мной никого, кто мог бы указывать мне! Если бы тогда не поджег я монастырь и не украл тебя, была бы ты несчастна! Так что это я! Я сам помешал Ему и Его воле! В который раз помешал, - дьявол рассмеялся. Смех его был хриплым и тихим, но почему-то казалось, что от него дрожат стены, будто гулко и низко вибрирует воздух, ходит горячей волной вдоль по спине. - Я не могу забыть и никогда не забуду того, кто я есть. И даже ты не поможешь мне повернуть назад, - темный как ночь, он обнял ее чистую как утро. И у самого уха произнес: - Любовь моя - верная гибель, - прошипел словно змея, и от шепота этого вдруг повеяло могильным, жутким холодом.
Эмануэла задрожала вдруг, как от озноба, несмотря на то, что объятия мужа были горячи. Тьма спальни, до этой минуты уютная, теплая и привычная, пробудила неожиданно детский, безотчетный страх, и девушке захотелось запалить свечу или лампаду. Но вместо этого она только обняла Лучано в ответ, закрыла глаза, положив голову ему на плечо, чтобы избавиться от странного чувства чуждости.
- Конечно, сам выбрал, - сказала она. - Сердце ведь должно быть готово полюбить. Но разве выбор этот может считаться полностью не зависящим от провидения? Разве можно выбрать человека из толпы и вдруг заставить себя полюбить его? Сказать себе: "Я буду любить" - и сделать так? Захотел - полюбил, захотел - разлюбил? Ведь иногда мы любим, даже не желая того, кого-нибудь неподходящего. Но ведь и я сама согласилась на то, чтобы убежать с тобой, начать новую жизнь. Если бы я отказала тебе, оттолкнула, ты похитил бы меня насильно? У нас есть выбор, но иногда и высшие силы вершат судьбы, хотим мы того или нет. Как отгадать, почему все происходит так, а не иначе?
Леле отстранилась, погладила, как слепая, лицо грека. Ей жаль было его из-за буйного несогласия, из-за непримиримой войны, которая, судя по всему, шла в его душе. Видела, что память доставляет ему боль, чувствовала ее, как свою собственную, но, как видно, ее любви действительно для Лучано мало. - Мне больно видеть, как ты мечешься. И еще больнее от того, что я не могу принести облегчения, - венецианка чувствовала под рукой крупные, выступающие позвонки на спине мужа. - Почему ты говоришь, что не можешь забыть? Откуда ты, что так клянешь свое происхождение?
- Я мог бы тебя околдовать и вынудить последовать за мной, - все тем же ледяным шепотом ответил Лучано. - Я все равно бы забрал тебя, даже если бы ты сама не желала того, - горечь сочилась с бледных уст сатаны. - Никто не заставил меня от тебя отказаться. Но в одном ты права, - он зло усмехнулся. - Я не могу разлюбить тебя, хотя думал, что любить не могу и не должен. Не могу и не хочу от тебя отказаться. Так что не сомневайся, дорогая моя Леле, я тебя не оставлю, - слова эти должны были бы звучать ласково, но от прохладного шепота веяло угрозой. Он взял ее за руку. Сжал, что есть мочи, не понимая, не думая, что может сделать больно и причинить вред:
- Никогда не жалей меня, Эмануэла, - предостерег дьявол, цедя слова по одному. - Ни в жалости, ни в сочувствии я не нуждаюсь.
Угли глаз стали ярче. Теперь в них плескалось настоящее пламя. Держа Леле за руку, Лучано хотел отшвырнуть ее со злостью, когда услышал те слова, что частенько говаривали святые и от которых дьявольская гордыня поднималась на дыбы, что уязвленный зверь. Да не смог. Прижал к себе и скрыл в объятьях беззащитную, простоволосую, нагую. За спиной с громким хлопком раскрылись черные, будто покрытые пеплом крылья, украшенные павлиньими глазками, горевшими ярче самого жаркого пламени. Ночь превратилась в охваченный пламенем день. Очертания предметов поплыли, cменяясь огненными пейзажами. В спальне их, которая таковой теперь не была, стало жарко как в аду. Закутанный в погребальный саван зверь с ангельским ликом испещренным незаживающими следами горючих, злых слез, заглядывал в самую душу Эмануэлы. Сложно было найти более страшный и правдивый ответ на вопросы венецианки. Держа крепко, дьявол не отпускал тонкое девичье запястье.
Объятая ужасом, Эмануэла пронзительно закричала. Уперлась, что было силы свободной рукой в твердую, каменную грудь чудовища, которое только что имело вид любимого ею мужчины. Забыла даже о боли в запястье, которое тот стискивал с мертвой, неистовой хваткой, но сил не хватило, и венецианка билась, как птица в слишком тесной клетке, которая грозит переломать ей крылья. Длинные золотые волосы Леле трещали от жары, ее саму бросило в пот. Лицо девушки было искажено от страха и отчаяния, но взгляд широко распахнутых глаз прикипел к бледному, как мрамор лицу дьявола. Мир вокруг исчез, осталась только полыхающая бездна глаз, возраст которых исчисляется эонами, которые видели, как изменяется от тысячелетия к тысячелетию небо, как одна эпоха сменяет другую, которые видели сотворение Адама и Евы. Глаза, которые видели Бога.
Эмануэла едва не задохнулась, по щекам ее бежали слезы, но не могла оторваться, убежать, закрыть лицо. В какой-то краткий миг узрела, каков ее возлюбленный. Тот, которому отдала самое себя, ибо больше ничего не имела. Тот, кто, добиваясь ее любви, спалил целый монастырь. И Леле горько заплакала, обманутая. Ведь тот, кого любила она, существовал только в ее мыслях. Ее прежние слова и заверения звучали теперь в жаркой, огненной пустыне приглушенным эхом, обрывками фраз.
Дьявол и не думал отпускать тонкую руку, как бы венецианка ни пыталась вырваться. Смотрел как завороженный на слезы, на страдания и пил разочарование, словно отравленный мед, который горчил и ему самому причинял боль еще большую.
Понял хитрую уловку Лилит и в который раз демоницу проклял. Но разве могло быть иначе? Рано или поздно тайное становится явным. Огромным молчаливым исполином возвышался сатана над перепуганной дочерью человеческой, глядя, как тают остатки грез и чаяний. Молчал, и молчание это было тяжелым, словно свинец. Черные крылья, описав дугу, скрыли Эмануэлу от пламени и огненного ветра, бушевавшего в адских пустошах. Узкая ладонь дьявола коснулась чела венецианки. Теперь она знала, какими торговыми делами промышлял ее мнимый супруг, и отчего зацвело в феврале миндальное дерево ее матушки.
- Отпустить ли мне тебя, Леле? - спросил дьявол, и его тихому грустному голосу вторило бушующее адское пламя. Эхом звучал рев сотен тысяч голосов мучимых грешников. - Отречешься ли ты от своего любимого Лучано теперь? - почти ангельская улыбка на обожженном лице выглядела чудовищно, как будто сатана снова глумился над самым светлым и чистым, что было у людей. Но он и не думал издеваться, ибо сам чувствовал боль не меньшую, чем Эмануэла.
- Ну? Что скажешь ты мне теперь? Что скажешь о силе любви, Леле? Не передумала?
- Для чего ты мучаешь меня? - сквозь слезы спросила Эмануэла. - Раз я в твоей власти, зачем спрашиваешь теперь?
Она чувствовала, будто сердце готово разорваться на части. В груди тянуло и жгло огнем. Рыдания душили Леле все больше. - Боже, Боже, - простонала она, запрокинув голову. - Преврати меня в камень!
Но Небеса остались глухи.
- Как ты, что ты сам можешь знать о любви? - лицо Эмануэлы исказилось от ярости, когда она снова обратилась к дьяволу. - Ты отрекся от любви Господней. Самопожертвование и смирение пустой звук для тебя. Мысль о том, что ты встретил меня не случайно, для тебя ненавистна? Я для тебя будто игрушка, - произнесла девушка, и слова ее были отравлены нестерпимой горечью. - Возрадуйся, ты меня погубил. Но вот только ни твое золото, ни власть мне никогда не были нужны. Мне нужен был муж, что любил бы меня, и которого бы я любила. Разве то венчание было правдой? Разве было правдой хоть что-нибудь?!
Леле снова разрыдалась, уронив голову. Мысли ее путались, метались испуганными птицами. Она одновременно готова была и проклинать дьявола, и просить прекратить ее страдания, но горше всего была мысль о том, что все, что она так оберегала и лелеяла, превратилось в прах.
- Когда-то очень давно я знал о любви больше, чем ты можешь себе представить, - темный ангел махнул крылом, и стала ночь. Павлиньи глазки на черных перьях сверкнули последним отблеском пламени.
Они стояли теперь на краю обрыва, под которым была бездонная пропасть. В ней и над ней мириадами разноцветных светлячков, светящейся драгоценной пылью горели звезды. Воздух был свеж и приятен, словно в мае, когда цветут луга. Голос дьявола звучал устало и спокойно. Сколько раз он уже рассказывал эту историю? Давно сбился со счета.
- Я любил Его сильнее всех и не захотел делить эту любовь с кем-либо. А потом возненавидел, ибо Он предал меня, предпочтя мне таких, как ты. Но разве я был хуже? Разве это было справедливо - сравнивать мой свет с оживленной Его дыханием глиной? И разве виноват я в том, что ты спряталась под моим плащом? - заслонявшее полнеба крыло растаяло. На краю пропасти сидел теперь горбатый, худой и бледный рыжеволосый человек в черной бархатной одежде. Тонкие пальцы крутили невесть откуда взявшуюся сухую травинку.
- Тебя, чистая душа, не достоин, и любить не умею. Но умею желать, ревновать и жаждать твоей любви, как жаждет воды идущий по пустыне путник. И жажда эта столь сильна, что готов я был перевернуть землю. Лишь бы ты была со мной, Эмануэла, - поднявшись на ноги, он отряхнул штаны от пыли и влажных комьев земли. В темноте яхонтовые глаза переливались лазурью и золотом. - Женой своей хотел бы назвать тебя, но не имею права. Потому вообразил, что могу так же как люди и пошел на обман. А иначе как снова вспомнить, что такое любовь?.. И если Ему угодно было так посмеяться надо мной, то к Его великой радости я признаю, что сия каверза удалась. Я запомню все, что было с нами, как помню все, что было от начала времен, и уйду. Только не плачь, Леле, - прохладная ладонь вновь, как и вначале их разговора, бережно коснулась ее лица, и задумчивый и яростный Лучано "грек", которого она знала, улыбнулся привычной грустной улыбкой.
Но Эмануэла продолжала лить слезы, прижимая ноющую руку к груди. Терла запястье.
Прекрасно понимая, что перед нею Отец Лжи, она все равно верила его словам, как все женщины обычно верят провинившимся мужчинам, которые решили покаяться. Вся скорбь мира была сейчас здесь, над бездной. Вскинув дрожащий подбородок, венецианка, нагая, как Ева в час сотворения, молвила тихо, но решительно:
- А не думал ли ты, что тебе дан второй шанс? Подарок без корысти, - дьявол принял земное свое обличье, и сердце Леле снова мучительно заныло. - Приди ко мне, и стань как я. Чтобы я могла любить тебя. Чтобы ты мог меня любить. Нас всем дарована возможность искупления и прощения. Но у каждого к нему... свой путь.
Дева плакала на краю обрыва. Слезы катились по ее щекам, незамеченные, падали на грудь. В измученных глазах Эмануэлы оставались еще и любовь, и надежда - чувство отчаянное и живучее, как сорная трава. И казалось, что тишина воцарилась повсюду, и все сущее слушает только эти два голоса. Мгновение за мгновением проходила вечность. В черной пустоте мерцали нити далеких созвездий. Неуклюже поворачивался небосвод. Медленно вращала Фортуна свое колесо. Как будто задумалась о чем-то или просто наблюдала за смертной женщиной и Люцифером, который подобно ревнивому ребенку все еще не мог простить Отцу выбор в пользу младшего брата. В запахе цветущих майских трав чудился перечный привкус гари.
- Нет, - сатана покачал головой. - Я не ты. И я не могу стать, как ты. Я не умею прощать и Его прощение мне не нужно. Но я могу вернуть тебя на ту пьяцетту, в ночь веселую праздника, чтобы ты начала все сначала и вновь полюбила. Избрала того, кто будет тебе достойным и любящим супругом, - он обошел Эмануэлу и встал у нее за спиной. - Жизнь человеческая коротка. Не упусти свое счастье, - обнял, прощаясь, за плечи. Решение виделось ему справедливым. Если она согласится, пусть станет, как было, и эта молодая женщина никогда не знает беды. - Тогда обернутся сном наши ночи и наша актерская свадьба. Монастырь и сестрица Лилит, которая старше самой Евы. Это все, что я могу для тебя сделать.
Сатана отнял руки от плеч девушки и отошел на несколько шагов.
- Мне не нужны Его подарки. Я не отступлю от своего пути, ибо кто, если не я, будет изнанкой этого мира? - шепот стал ветром, голос окреп и звенел теперь в вышине и в бездне, раскинувшейся у них под ногами - всюду.
- Решай, Леле! Пока у тебя есть время.
Фортуна с остервенелым задором, будто из последних сил, вновь крутанула злополучное колесо, а девица Эмануэла зажмурилась, как от боли, и неподдельная мука исказила черты ее лица. Сжавшись на ветру, она дрожала. Ей казалось, больше, чем сейчас, вынести уже не сможет: крест, который достался ей, оказался слишком тяжел. И некому было помочь.
Она чувствовала руки Лучано, и вспоминала все то, что предлагал он ей забыть - время, что довелось после пожара провести в радости. Отказаться от памяти о его поцелуях, о голосе, о том, как носил ее на руках мнимый грек. Потому что от нее отказывались тоже.
- Верни меня домой! - надрывно процедила Эмануэла, тратя последние силы на то, чтобы противиться самой себе. Ногти впивались в кожу до того сильно, что ранили. Все существо ее протестовало против спасительного забытья.
- Да будет так, - произнес дьявол и сделал еще один, последний шаг назад. Звезды на небе и под обрывом померкли разом, и ровно на мгновение мир вернулся в первозданную тьму, в которой высокой, надрывной нотой звучал плач Эмануэлы. Ему вторил ветер. Потом все стихло.
В молчании и одиночестве пребывала Лилит до тех пор, пока рядом не послышалось хлопанье огромных крыльев.
- Приветствую тебя, Матерь всех несчастий! - Молвил ангел, становясь поодаль от демоницы.
Ответом ему было молчание. Лишь угрюмая тишина да ветер.
- Истинно, благодать коснулась и самой заблудшей из душ. Не ведая того сам, сатана творит добро, ибо нет ничего сильнее любви, заполнившей собой пустоту.
Снова Лилит не удостоила посланца Господа даже взглядом.
- Глупец, - тихо зашипела демоница, - ты вздумал говорить о вере с той, кто ее не ведает?
Умолк ангел, но оставался рядом. Тогда Лилит простонала с глухой злобой и тоской:
- Уйди!
Смущенный мольбой самой Лилит, Божий вестник поднялся ввысь и пропал.
В небе, налившемся дождем, загрохотало, но Мать демонов лишь равнодушно махнула рукой. Полил дождь, и время в миг переменилось.
Запахло морем, послышался плеск воды. Зазвучала веселая музыка. Тьма рассеялась, перед взором Эмануэлы был ее родной город. Глядя на это, улыбался победной улыбкой ангел хранитель. Полюбивший смертную женщину, сатана вынужден был отказаться. Только поцеловал ее напоследок, и вместе с поцелуем отнял память - о чаше с питьем в стенах монастыря, о ненастоящей свадьбе, о мартовских темных ночах и неистовых ласках, о черном котенке, которого подарила Лилит, и о себе - страдавшем и жаждавшем любви, но никогда не знавшем, что с ней делать. Был снова февраль. В Венеции праздновали Карнавал. И стар, и млад пили, гуляли, веселились. Огни факелов отражались в черной воде канала, а небо казалось красным, как тогда, когда они только повстречались. Крутанув вспять, Фортуна остановила свое колесо. Словно от порыва ветра колыхнулось пламя факелов в руках у толпившегося люда, но никто не заметил такой малости. Звенел бубен, отстукивали ритм танца каблуки башмаков... Невидимая глазу смертного, оказалась и Лилит на венецианском карнавале, где дьявол безмолвно прощался с позабывшей его девицей. Золотоволосая Леле плясала вместе со всеми в пестром хороводе. Сгорбленный, худой человек, наряженный в красные, расшитые золотом одежды, наблюдал за танцующими издалека. Гротескная маска с длинным, загнутым носом скрывала его лицо. В полутьме можно было только различить странные, казавшиеся то лазурными, то золотыми глаза. Вот, взявшись за руки, танцующие пробежали третий круг. Вот простак Джузеппе обнял Эмануэлу за талию. Глубокой занозой впилась в черную душу дьявола ревность. Пусть бы все повторилось как тогда. Закутавшись в плащ, хромой сатана поковылял прочь с пьяцетты. Когда ушел он, не от страха прятавшаяся Лилит, криво усмехнулась и упала наземь длинной тенью, чтобы на рассвете вместе со всеми другими исчезнуть, словно дурной сон.
- Отстань! - засмеялась Леле, отталкивая молодого кавалера. - Пусти!.. - негромко выкрикнула и побежала прочь, сквозь веселящуюся толпу, пытаясь скрыться. Но, бросив, быстрый взгляд, не нашла никого, кто мог бы ей помочь в этом. Протискиваясь сквозь разношерстную компанию, спешил к ней веселый и бойкий Джузеппе...