Аннотация: Часть шестая, в которой дьявол обещает Эмануэле защиту от принуждения к браку.
Произошедшая в доме молодого священника сцена, свидетелем которой стал дьявол, не радовала врага рода человеческого, коий должен был наслаждаться видом раздора и страданий. По дороге из лавки сатана думал о том, что сделал бы он с братом девицы Леле и за какие грехи назначил бы самые изощренные адские казни. Смертельных преступлений, по его мнению, там было по меньшей мере с пяток. И разве может быть достойным пастырем человек, обуреваемый жаждой наживы и столь сильной ненавистью к ближнему? Хромой бес злился, и злость эта была не беспричинной ненавистью мятежного духа ко всему живому, а негодованием того, кого вдруг обидела несправедливость.
Чудеса да и только, черт негодующий по поводу беззакония.
Враг рода человеческого меж тем странных перемен за собой не замечал. Все стоял перед мысленным взором сатаны умоляющий взгляд девицы, и что-то неприятно давило внутри, отзываясь волчьей тоской и затаенной злобой на всех и вся. Как если бы в груди его поселилась змея. Придя на следующий день за оставшимися булавками, "грек" без лишних слов забрал товар и все так же любезно распрощался с хозяином, получив в придачу пожелание доброго здоровья. Ни коим образом не подал виду, что о чем-либо догадывается. Девицу он не встретил.
Этот день не принес Эмануэле ничего хорошего. Казалось, весь мир вдруг ополчился против нее, и ни у кого она не могла найти поддержки. Дяде не было особого дела до того, кто станет ее партией, однако он весьма неодобрительно отнесся к обещанию Леле, которое по его мнению граничило с бесстыдностью. Мать, кроткое и миролюбивое создание, пыталась примирить всех, и в первую очередь - своих детей, но у нее не вышло. Джакомо был непреклонен. Мона Розалия не желала бы для дочери брака против воли, по-женски сочувствуя ей, но этого оказалось недостаточно. Эмануэла по-детски все еще полагалась на мать, которая всегда разводила своих чад в стороны и гасила пламя раздоров, и сейчас показалась ей слабохарактерной. Поэтому гнев Эмануэлы разделила вся семья. Виноват оказался каждый.
Леле проплакала весь день. Она видела, как Лучано пришел за оставшимися булавками, и хотела было спуститься, чтобы перемолвиться с ним словечком еще раз, но обнаружила вдруг, что заперта в комнате. И вместо разговора с греком, получила душеспасительную беседу с Джакомо, который то твердил о неблагодарности, то лил елей о доброте сестры, уговаривая сменить гнев на милость. Чтобы прогнать брата от двери, Леле швырнула в нее пустой кувшин для умывания, а потом залилась горькими слезами, оплакивая свою юность. Девушка как никогда чувствовала свою уязвимость и зависимость, и забота родных казалась ей невыносимой и отдающей фальшью.
Забавно смотрелся, должно быть, чертыхающийся по дороге из лавки хромой, явно поминающий кого-то из своих обидчиков и периодически выкрикивавший, зло глядя на воду: "Ты б в другую сторону поглядел, осел!". Упреки эти он адресовал не так давно навещавшему его божьему вестнику, чье внимание было крайне избирательным. Пекущийся о душе Леле ангел должен был не черта отгонять, а уж скорее обратить свое внимание на старшего братца девицы, коль так беспокоился о ее благополучии. Впрочем, и сам сатана должен был увиваться не за венецианкой Эмануэлой, а толкать Джакомо на то, чтобы тот скорее сделал ее как можно более несчастной.
Но то ли снова спутались планы на небесах, то ли так было задумано Господом Богом, случилось как раз наоборот...
К вечеру Леле решила сходить в церковь. Тому было несколько причин: девушке требовалось утешение, но прежде всего она надеялась снова увидеть Лучано. Было что-то волшебное в том, как он нашел ее в прошлый раз: то ли по наитию, то ли нарочно, - и Леле страстно желала, чтобы это случилось снова. Сама не заметив как, она начала возлагать на грека большие, чем прежде надежды, не имея на то оснований - и увлеклась обыкновенными мечтами. Так человек чувствительный, доведенный до отчаяния обстоятельствами, готов поверить любому, кто может протянуть руку помощи.
И Лучано пришел к церкви, чтобы вновь увидеть Эмануэлу. Опять ютился в тени, кутался в плащ и нервно вышагивал вперед да назад, словно не находя себе места. Щурил яхонтовые глаза, зло поглядывая на выходивших после вечерней службы прихожан, потому что не было среди них знакомой девичьей фигурки.
Сегодня Эмануэла была одна, без подруг, и прочих людей так же сторонилась. Служба не принесла покоя, а при виде статуи Девы Марии с божественным младенцем на руках девушка снова прослезилась. Если бы только у нее была такая же душевная сила, чтобы смирением и улыбкой принять предназначенное. Святая Дева, должно быть, страдала с того самого момента, как узнала о судьбе своего сына и его великой жертвенной миссии, однако стойко претерпевала все. Леле думала о том, как она бы сама вела себя на месте Марии, но одно дело быть матерью Спасителя, искупителя грехов, а совсем другое - женой человека противного от природы, похожего на жабу и к тому же пьяницы.
Никто не успокаивал Эмануэлу, даже наоборот: фра посмотрел с одобрением, узрев слезы не обиды, но благочестивого покаяния. Венецианка же едва дождалась пока закончится служба.
Выйдя из церкви, девушка первым делом окинула взглядом площадь, ища знакомую сутулую фигуру Лучано. Она мешкала, оглядываясь, и, не увидев грека сразу, едва не испустила вздох горького разочарования - никого она не хотела бы видеть сейчас сильнее, чем хромого, рыжеволосого мужчину. Но вот темный силуэт на фоне стены бросился в глаза, и девушка ощутила чувство узнавания, заставившее ее остановиться.
- Лучано!- вместе с горячим шепотом изо рта Леле вырвался пар.
И она, трепеща, направилась к греку, едва удерживаясь от того, чтобы не побежать.
Получалось, он все-таки нашел ее снова. Получалось, что и в лавке вряд ли появился случайно; и, подойдя, Эмануэла улыбалась ему куда как приветливо. Глаза ее сияли.
Наделены ли духи преисподней сочувствием? Могут ли они испытывать чувства сродни человеческим? Сожалеют ли о чем-нибудь, и дано ли им грустить? Сейчас, увидев того, кто назвался именем Лучано, богословы разом ответили бы на все эти глупые вопросы.
Сатана был грустен, яхонтовые глаза теперь казались тусклыми, голос звучал тише обычного, и он долго не мог произнести слова приветствия, словно бы растерявшись.
Причиной тому была грусть Леле, и если бы в иной ситуации дьявол обрадовался тому, что толкнул оступившуюся еще одну душу, то здесь отчего-то было невесело, сердце черта не ликовало. А сказать обо всем прямо означало выдать себя или вызвать насмешку.
Взяв ладони девицы в свои, он наконец поздоровался, а после поспешил увести Эмануэлу подальше от любопытных глаз, чтобы иметь возможность говорить безбоязненно, не оглядываясь по сторонам. "И куда же смотрит Ваш ангел хранитель, донна Леле" - мысленно сокрушался мнимый грек, заглядывая в глаза юной венецианки, и невеселая улыбка мелькала на бледных губах сатаны.
Эмануэла была удивлена тем, что мужчина пребывал в грусти, и подумала уж было, не случилось ли чего-нибудь и у него.
- Что с Вами, мессер? - спрашивала девушка, следуя за греком. - Почему Вы печальны?
Запутавшись, Леле решила было, что, может быть, Лучано необходимо уезжать, повинуясь капризам Меркурия. От одной этой мысли девице стало еще горше, и она невольно крепче сжала руку негоцианта.
- Я так рада Вас видеть, - только и промолвила Эмануэла, когда пара оказалась на весьма малолюдной улочке.
От канала тянуло промозглой сыростью, которая лучше всего вызывает и боли в ногах, и простуды, но ладони Лучано были теплыми, да и само его присутствие грело сердце. Сейчас венецианка не взялась бы отрицать, что за те недолгие встречи между ними возникла какая-то странная связь, даже притяжение. Интересно, были ли чувства Лучано сродни ее чувствам?
- Я очень надеялась, что Вы придете,- немало смущаясь призналась Леле, отчаянно покраснев. - Но у Вас такое грустное лицо, будто Вы и не рады мне...
В воздухе раздался шум крыльев - неожиданно близко, но, обернувшись, Эмануэла увидела лишь толстую чайку, присевшую на торчащий из воды столбец.
В груди сатаны, в этом иллюзорном теле, не было сердца. Но что же тогда так отчаянно ныло от томления? Он удивился сам себе, хотя удивляться надо было старушке Фортуне, вертящей колесо. Слова девицы Леле были дьяволу как бальзам на душу. Немалое утешение в грусти.
- Я весьма рад Вам, донна, - именовавший себя Лучано дьявол, словно бы невзначай коснулся руки Эмануэлы, - но радость эта омрачена по нескольким не зависящим от меня причинам, хотя я был бы рад, если бы они все-таки зависели от меня. Точнее, если бы я мог повлиять на них, - враг рода человеческого опустил лазоревые глаза. И как объяснить ей, что он в курсе всего происходящего? Точнее, чем объяснить такую странную прозорливость? Его голос звучал по-прежнему ласкающее мягко, но в нем были отчетливо слышны ноты горечи.
О скептики всех времен и народов, ловите, ловите момент истины! Когда можно увидеть великого адского дракона смущенным, присмиревшим и как никогда правдивым!
- В прошлый мой визит я не увидел Вас в лавке, хотя надеялся, что найду Вас там, - дьявол наконец поднял взгляд, всматриваясь в глаза венецианки, словно бы искал подтверждения, что это не игра. Но если бы он не знал души людей, то сомневался бы, а так повода для сомнений не было. И в намерениях брата Эмануэлы в том числе.
- А в позапрошлый мне показалось, что я вмешался в какое-то из Ваших дел, и мне теперь неловко, хотя я был бы рад помочь Вам, если бы мог быть чем-нибудь полезен и если бы Вы решились довериться мне. Простите мне эту дерзость, донна, - Лучано не заискивал и был напротив тверд, но не так настойчив, как это свойственно некоторым нахалам. Скорее, это была кроткая просьба. Как тяжело порой удержаться на тонкой грани...
Эмануэла открыла было рот, чтобы как на духу рассказать Лучано о настоящей причине, которая помешала ей спуститься в лавку, но осеклась и низко наклонила голову.
- Я не могла к Вам выйти, - пролепетала девица, пряча глаза. В сущности, она так мало знала этого мужчину, который даже ни разу не снял в ее присутствии маску, что при иных обстоятельствах ее скромность была бы посрамлена такой откровенностью. Леле хотелось довериться греку, но одновременно боялась попасть из огня в полымя.
Наконец, после непродолжительного молчания, она решилась, стиснув перед грудью кулачки:
- Мессер, - Леле подняла на негоцианта испытующий и вместе с тем полный надежды взгляд.- Прежде, чем открыться Вам, я хочу задать Вам вопрос, и хочу, чтобы Вы ответили честно. Скажите, я... нравлюсь Вам?
Эмануэле стоило большого труда озвучить это, и она стояла перед греком смущенной.
Всматриваясь в глаза Лучано, она могла лишь надеяться, что они скажут ей правду, вне зависимости от того, что произнесут красиво очерченные уста.
- Нравитесь ли Вы мне, донна? - переспросил рыжий Лучано с грустной улыбкой. Тихий, горький отчего-то смех прошелестел холодным февральским ветром у самого уха. Мнимый грек вздохнул, опустил взгляд, чтобы затем снова вглядеться в милое лицо молодой венецианки.
- Я хожу за Вами по пятам и ловлю Ваш взгляд затем, что видеть Вас моему сердцу отрадно. И если бы я мог, то хотел бы встречаться с Вами каждый день, ибо Вы для меня милее солнца, донна Эмануэла. Без солнца чахнут травы и деревья, люди слепнут или сходят с ума, вот и я боюсь однажды ослепнуть от горя, не увидев Вас.
О, как нелегко давались черту эти искренне слова. Как будто сознавался он в тяжком грехе. С какой легкостью он мог говорить эти речи другим женщинам, которых совращал, а после оставлял несчастными и безумными. Плел шелковые нити тенет, ловя очередную добычу, но сейчас эти пылкие слова действительно имели смысл. Кабы услышали такое черти в преисподней, плакали бы от стыда, а потом осмеяли бы его самого. Дьявол искал ласки земной женщины, как бродячий пес тянулся к тонкой девичьей руке, тосковал, сотни раз, проклиная тот вечер, сетовал на жестокую шутницу Фортуну, столкнувшую их во время танцев на площади, и ничего поделать не мог.
Но отступать теперь было поздно. Слова признания вырвались из пустой груди того, кто лишь прикидывался человеком, и вернуть их не было никакого шанса.
Елеем пролились снова признания на душу Эмануэлы. Еще утром ей казалось, что она осталась совершенно одна и без поддержки, и некому вступиться за нее. Молодой повеса, может быть и обратил бы на нее внимание снова, но особенной веры в него у девицы не было. Лишком уж легкомысленный. К тому же мысли венецианки были заняты совсем другим человеком. Тем, кто сейчас стоял перед ней. А ведь она даже не знала каков он из себя и тот ли, за кого себя выдает. Маска есть маска, как ни крути.
И тем не менее, Леле готова была поступить осторожностью - до того отчаянной оказалась.
- Мессер, - выдохнула она, устремляя взгляд на грека. - Ах, мессер Лучано, я, - девушка запнулась, опустив взгляд. Ей еще не доводилось совершать таких признаний. - Я тоже думаю о вас. Хотя мы встретились в дни карнавала, и я не видела еще вашего лица, вы стали мне дороги. Я не знаю, почему я к вам питаю такое доверие, хотя благоразумие не велит этого делать, а для девицы нехорошо забываться. Но я тоже рада бы видеться с вами каждый день! Стыдно признаться, но, идя в церковь, я надеялась, что вы снова будете ждать меня, - Леле покраснела. Грудь ее взволнованно вздымалась и сильно билось неуемное сердце. - К этому, однако, есть одно препятствие - мой брат.
Эмануэла затаила глубокую обиду на него. И раз Лучано говорит, что она дорога ему, пусть докажет это на деле.
- Мой дядя - такой добрый, что ни в чем не видит греха, а Джакомо и я для него все еще дети, которые вроде и бранятся всерьез, но на следующий день снова играют вместе. Мать - кроткое создание, слова поперек не скажет сыну. А братец так изменился за последние годы, что на себя уже не похож. Говорит, мол, счастья тебе хочу, а у самого глаза злые, - Леле снова подняла глаза к Лучано и жалоба полилась рекой. - Хочет выдать меня замуж так, чтобы самому себе снискать выгоду, как будто я могу ему своим подвенечным платьем купить хорошее место. И женихи все как один поганые, а последний и вовсе похож на жабу! А я не хочу так, - голосок девицы снова затих. - Если бы только за меня кто-нибудь мог вступиться...
Взгляд Эмануэлы стал просящим и ожидающим.
Радоваться бы сатане, услыхавшему пылкие девичьи слова. Праздновать бы победу. Ведь попалась в сети чистая и трепетная птаха, голубица с крыльями белыми. Да только еще темнее стало у черта перед взором. В глубине яхонтовых глаз под опущенными веками полыхнуло в лазури расплавленное золото. Вздохнул тяжело рыжий Лучано и долго не поднимал взгляд, не осмеливаясь заглянуть деве Эмануэле в глаза.
"Что же говоришь ты, неразумная? Каких клятв ждешь от меня?"
- Слова Ваши отрадно слышать, - ответил мнимый грек обманчиво спокойно, - они греют душу, их я сохраню, как залог добрых чувств. Прошу Вас не сомневаться в моей преданности, донна, однако, если Ваш брат вознамерился отдать Вас замуж силой, то поступить с ним следует хитро. Притворитесь покорной и согласной сестрой, не сопротивляйтесь его воле, чтобы не лишал Вас свободы более. Но при этом старайтесь оттянуть помолвку, отговаривайтесь умело, используя множество разных причин. А после, будьте уверены, улучив момент, я заберу Вас с собой. И если мы с Вами сейчас уговоримся так, то я приложу все силы для того, чтобы Вы были моей, а я принадлежал Вам, - протянув ладони, он заключил в них сжатые кулачки Леле и наконец поднял глаза. Теперь они были похожи на драгоценное, синеватое стекло, какое можно найти только здесь, в Венеции.
О, дьявол умел уговаривать, ибо в его словах порой звучало то, что люди так хотели слышать. Но теперь говорил сатана правду и горе Эмануэлы виделось ему не надуманным. Быть может, надо было сейчас обмануть наивную девицу. Пусть бы вышла замуж за какого-нибудь бессильного старика. Через год, устав от одиночества, завела бы себе молодого, курчавого мальчика, у которого только начал пробиваться над верхней губой пушок. Потом на радость семье принесла бы наследника, совершив чудо примерно такое же, какое свершила дева Мария при старом Иосифе. Но нет. Лукавый отчего-то не хотел такой судьбы для Леле, и этому странному нежеланию порядком удивлялся сам. Ведь так, он знал, видел множество тому примеров, поступали только влюбленные.
- Я согласна, - тихо и спокойно ответила Эмануэла, но глаза ее при этом сияли. Стоя так близко к мужчине, глаза которого только что снова заслонили весь мир, она склонила головку к нему на грудь - ровно птичка, нашедшая укрытие от промозглого февральского ветра. - Пусть так и будет.
Леле подняла лицо греку, продолжая щекой прижиматься к его платью. Капюшон упал с ее головы, и она затылком чувствовала мягкость богатого лисьего меха. В груди она ощущала теплое, трепетное чувство, которое от близости стало еще сильнее и, казалось, вот-вот переполнит ее. Лучано не был похож в ее представлении на тех, кто, расточая медовые похвалы, увиваются за девицами и добиваются их мимолетного расположения.
- Только бы брат не узнал случайно, что мы видимся с вами. Иначе будет худо, - девушка прикусила губу. - Как же быть?.. О, мессер, снимите маску, чтобы я могла узнать вас и без нее. Ваш облик буду вспоминать как отраду и утешение. Пожалуйста...
Просьба кинжальным острием вонзилась под ребро. Горько вздохнув, дьявол отпустил девицу. Руки Леле выскользнули из ладоней грека. Неловко, сгорбившись, хромой бес переступил с ноги на ногу. Поплотнее запахнул отороченный богатыми мехами плащ, словно большой и черный ворон расправил и сложил крылья. А после отстранился. Будто боялся обжечься. И тягостно, и сладко было ему в этот миг.
- Не торопитесь, мадонна, - предостерег девицу рыжий грек, поднося указательный палец к устам, умоляя о нескольких мгновениях молчания.
- Не просите о том, чего сделать не могу. Не пожелаете видеть меня после этого, - просил дьявол горячим шепотом. И мог бы солгать, зачаровать, затуманить взор бедной Леле так, чтобы не видела после этого белого света. Но не поднялась рука.
После этих слов могла Эмануэла подумать все что угодно. В тягостном молчании двоих заговорщиков гудел февральский студеный ветер, и чудилось, будто бы за спиной с жалобным скрипом крутит безумица Фортуна колесо своей старенькой прялки. Пристыженный девичьей просьбой, стоял молчаливый и чужой этому миру сатана, опустив темный лик, спрятанный под черной карнавальной маской.
- Почему? - спросила Леле, огорчившись из-за отказа. Она невольно сделала шаг к греку, словно не желая отпускать, но тут же отступила, одернув себя. Ей не по нраву пришлись слова Лучано, посеявшие в ней крупицу недоверия. Обычно мужчины все же показывают лицо, если искренни, и не таятся.
- Если у вас шрам на лице, мессер, то это не имеет для меня значения, - Леле слабо, но мягко улыбнулась. - Говорят, шрамы красят мужчин.
Но может быть, он преступник, и потому скрывается?
Эта мысль и вовсе отняла у Эмануэлы последнюю радость. Как полагаться на такого человека, который уверен что сразу же станет противен ей, стоит показать лицо? Леле молчала, испытующе глядя на грека. Находясь в разладе с собой, она колебалась: правильный ли она выбор делает? Ей показалось, что она стоит на краю пропасти, и единственная найденная опора не прочна. Стоит ли вообще на нее опираться или все же полагаться на свои, куда как скромные силы? Как невыносимо тяжелы иногда бывают девичьи косы. Так, что впору их отрезать и стать невестой Господней.
- Как мне знать, что вы меня не обманываете? - губы Эмануэлы упрямо сжались. Девица была не без хитрецы. - Мне нужен залог, мессер, ваших добрых намерений и искренности.
- Я прячу следы от слез. Когда они слишком горькие, лицо чернеет, - крепкие пальцы вновь взяли девичьи руки в плен. Склонившись, словно над священной чашей, дьявол поцеловал ладони Эмануэлы.
- Не просите меня об этом, ибо знание принесет Вам печаль, а мне горе, - шепот Лучано звенел в чернильной темноте, дьявол просил смилостивиться неразумную девицу.
- Все, что пожелаете, будет у Вас, но не просите больше того, что могу обещать. А если опасаетесь злого умысла, то примите тогда благоразумное решение и ступайте прочь от греха, ибо если совершите то, что замыслили, дороги назад не будет. Но если Вы решите отправиться в путешествие со мной, то даю Вам слово, я больше не оставлю Вас, даже если не буду появляться перед Вашими очами. В залог моей честности обещаю Вам три чуда в три дня, пусть они будут подтверждением моих намерений.
Лукавый был откровенен, и пусть Эмануэла не совсем разумела эти странные речи, чудеса черт мог явить не хуже тех, что демонстрировал когда-то Христу, предлагая все богатства мира. Если бы только знала наивная и кроткая Леле, о чем просит рыжего грека... Впрочем, девица была вольна сейчас же рассмеяться и уйти. Такой исход отец лжи не исключал тоже. А потому, сказав эти слова, замер словно каменный, ожидая, что ответит Эмануэла.
Побледнев, Эмануэла высвободила руки из рук грека: они двумя верткими, гладкими горностаями вывернулись из хватки пальцев. Она чувствовала, что Лучано одновременно пугает и восхищает ее своей загадочной натурой.
- Вы - маг? - спросила девушка, чуть отступив. Ладонями она все еще чувствовала поцелуй бледных, но жарких губ. По ее разумению, вполне могло статься и так. Многие из иноземцев знали тайны и привозили их с собой в Серениссиму. Что и говорить, люди всегда питали слабость к чудесам. Как бы ни противилась церковь, девушки продолжали гадать на суженых, гадалки - привораживать оных, а алхимики взывали к высшим духам, чтобы найти наконец-то философский камень - идеальный материал, панацею, конец горестей.
- Коли так, - Леле взглянула строго. - Буду ждать от вас знаков, мессер. Три чуда в три дня, которые должны случиться с моим дядей, матерью и братом, не причиняя никому вреда. А после - буду ждать вас, как мы и условились. Если вы избавите меня от постылого брака, быть вам моим возлюбленным и мужем, ибо сердце мое тянется к вам, не взирая на преграды, - Леле отступила еще на шаг. - А теперь мне пора идти, иначе меня хватятся дома. Не провожайте меня, мессер, а то нас заметят, - взгляд девицы стал теплее, она промолвила много мягче. - Я боюсь, как бы брат не разлучил нас вовсе. Если он вздумает отправить меня в монастырь - все пропало. Поэтому - до свидания.
Эмануэла грациозно присела, кланяясь, и торопливо поспешила прочь. На сердце у нее было радостно, и тревожно, и сладко.
Так сосчитало неумолимое время каждое мгновение встречи. Нанизало на тонкую нить. Собрало бусины слов, драгоценности пылких обещаний. Завязало в тугой узел. Вот выскользнули из ладоней руки. Вспорхнули птицей. Вот посмотрела девица строгим взглядом на сатану, прощаясь. И вот ушла, как будто не было. Глазом моргнуть не успел.
Напоследок смилостивилась.
- Не причиняя никому вреда... - с грустной улыбкой эхом отозвался дьявол, глядя во след удаляющейся Эмануэле. Вздох тяжелый, как стон подземный там, где вулканом рвется наружу адская бездна, был унесен порывом февральского ветра. Тонкой коркой блестел лед на плитах. Одинокий, сгорбленный, словно переломленный пополам, стоял мнимый грек Лучано на темной площади перед храмом и томился от страсти все сильнее и жарче разгоравшейся в испорченной душе. Но было от этого странного чувства светло, будто он снова узрел свет божественный, манящий и одновременно ненавистный всему его существу.
"Что же ты делаешь, злая Фортуна?".
Чужое счастье, чужую любовь воровал сатана, и был тем опьянен. Хотел владеть Эмануэлой безраздельно и понимал, меж тем, что неминуемо девицу погубит. Однако обещание дал.
- Больше не оставлю, - повторил враг рода человеческого и отец лжи, когда растаяла в зимней тьме хрупкая фигурка Леле, а после медленно поковылял от места свидания прочь, и ветер снова бездомным неприкаянным псом бежал за ним по следу.