Я проживаю на старом угрюмом складе. Полки, забитые хламом: тома, тетради, ржавые скрепки, скрипучие дыроколы - гильзы, пустые гильзы житейской школы. Тысяча лет с той поры, как о них забыли; время на полки обрушилось слоем пыли, истершейся вязью строчек в амбарной книге, связавших в одну охапку дела и миги... Я - здесь. И в ответе годы за боль в затылке, за джинна, который вечно живет в бутылке, за тусклые блики солнца, за воздух серый, пропахший, как воздух ада, золой и серой. Я - здесь. Я скопленье острых горячих точек, я кем-то забытый жрец, путевой обходчик, и я обхожу их - чего, непонятно, ради...
Я проживаю на старом угрюмом складе.
Я проживаю в ненужном большом музее, сам же собою записанный в ротозеи, сам же собою приставленный к обелискам, чтоб тосковать то на русском, то на английском. Я на мели, позабывший про порт приписки. Рядом со мной - компромиссный стаканчик виски. Всё под рукою: креслице, столик и ложе; если порой сумняшеся, то ничтоже. Зря ли судьбой я причислен для вящей пользы к тучным стадам извечно рожденных ползать?! Мог бы взлететь, но ведь разве ж удел не жалок: лбом колотиться в твердь потолочных балок?! Нет, мне сказали расчеты, что можно проще. В итоге - вполне конечна моя жилплощадь. Мой адрес - не Минск, не Бостон, не Вейк-ан-Зее.
Я проживаю в ненужном большом музее.
Раз уж сданы лишь на "двойки" и "тройки" тесты - всё, что осталось в запасе, зовется "тексты". Так, совокупности слов, запятые, точки. Их нарезаешь, как торт - и выходят строчки. И ведь не то чтобы радостно заниматься этою самою странною из сублимаций, а просто сидит внутри безымянный кто-то, настойчивый и привязчивый, как острота. Он же диктует, как будто диктуют сводку, он же ночами жестоко берет за глотку. Ежели так - то уже не до личных выгод, надо с вещами немногими - и на выход, на выход из складов всех да из всех музеев, где звезды висят, над миром свой свет рассеяв... Вот тут, наконец, внутри замолкает кто-то -