"Сколько лет, сколько зим! Как живете, дружище Ватсон?
В девонширской глуши не устали еще скрываться?
Как жена, как детишки? Всё ли all right у вас?
Видел вашу статью в медицинском журнале как-то,
восхитившись опять языком и подбором фактов.
Вы с годами не стали хуже, и класс есть класс.

Всё со мной, как всегда. За окошком всё тот же Лондон.
Я на скрипке терзаю вновь Мендельсона рондо,
a соседи стучат в небеленый потолок.
И, приписан судьбой к неподвижному арьергарду,
я мисс Адлер не нужен. Равно и Скотланд-Ярду.
Моей годности, Ватсон, сыщицкой - вышел срок.

Вы, наверно, меня б не узнали, мой милый Ватсон...
Я ведь честно пытаюсь печалям не поддаваться
и играю в соседнем клубе в триктрак и в го.
Изучаю покой, словно древний китайский тезис:
мол, увижу, умеючи ждать, как по черной Темзе
проплывут предо мною трупы моих врагов.

Грегсон сильно обрюзг. Налегает на стейки с сыром
и не выглядит занятым местным преступным миром:
то ли рвенье свое утратил он, то ли стиль...
Я ж - как запертый зверь. Помогает один лишь опий,
без которого каждый мой день беспросветней топи.
Вы же помните топи в имении Баскервиль?

А из тусклого неба - опять этот тусклый дождик...
Я растерян, как мог быть растерянным тот художник,
у которого лучший, важнейший украден холст.
Я уеду, дружище, отсюда. Цейлон, Суматра -
всё равно, хоть куда, где сработает, словно мантра,
иронично-смиренное
"Элементарно, Холмс".