Скрипнул сверчок за чугунным титаном
и задымились поленья в печи.
Вновь натюрморт над заржавленным краном
светом луны разыгрался в ночи.
Мягкой поземкой скользнула метелица
в заиндевевшем провале окон.
Вихрь одеялом серебряным стелется,
спят на ветру очертанья ворон.
В маленькой кухоньке, семечки щелкая,
тихо качаюсь мелодии в такт.
Из лесу завтра примчусь вместе с елкой я
и до поры затащу на чердак.
Пахнут смолою дрова прогоревшие,
пью обжигающий чай с чабрецом.
Мысли в заснеженный плач улетевшие,
лунный овал украшают венцом.

Русь моя дальняя, грусть беспричинная,
пахнешь дымком керосиновых ламп.
Ликом убогая, сердцем невинная,
носишь по золоту продранный хлам.
В этом ты вся, поседевшая троица:
бабка, младенец, девица-краса.
Звонкой поленницей сердце расколется,
бросится слезно молить образа:
- Кабы свободу российской лебедушке
даровал гордый небесный отец,
То-то бы радость была для молодушки -
в теле эфира - под брачный венец!
Но разупрямился бог, разартачился,
Русь синеокую в цепь заковал.
Молит Заступницу дева и плачется,
грустно взирая в оконный провал.