Футурамов Д. : другие произведения.

Нежный человек

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Я работаю в газете "Деловой Петербург", мне очень нравится, три - четыре часа в день, для пьяницы это очень удобно, мучиться недолго.
  Каждое утро я должен стоять у магазина "Буквоед" на площади Восстания, приезжает автомобиль "рено логан" с буквами на дверях "ДП", водитель отдает мне мешок с газетами, забирает остатки вчерашней доставки и уезжает. А я иду на маршрут.
  Улицы Восстания, Жуковского, Басков переулок и Греческий проспект. Многоэтажные инсталляции из железобетона и фиолетовых зеркал. Меня ждут, мне рады, я говорю всем, здравствуйте.
  Офисы, офисы, офисы, девочки и мальчики носятся по коридорам, компьютеры дымятся, принтеры жужжат, осень - пик деловой активности.
  - Здравствуйте!
  - Здравствуйте!
  - Деловой...
  - Спасибо!
  - До свидания.
  - Всего вам наилучшего.
  "Норвежский парк", "Яхтенный клуб", "Скандинавская школа", ИП Петр Гарин и сыновья. Карта России утыкана красными флажками - сферы влияния, диаграммы, прайсы. Не успеваю выйти за дверь, мою газету уже листают.
  Одиннадцать часов. С улицы Марата сворачиваю в Кузнечный переулок. Магазин-кафе, в углу пара круглых высоких столов, как раньше в пирожковых. Бутылочка портера, пью ее сидя на подоконнике, смотрю в окно на Лиговский проспект. Осталось пара адресов, еще полчаса и я свободен.
  Потом надо "отзвониться" у меня начальник пожилая женщина Раиса Канительевна или Фестивальевна, забыл, видел ее только раз, когда подписывал договор.
  - Маршрут четыре пять семнадцать...
  - Все нормально?
  - Ага.
  Два раза в месяц приезжаю в контору за зарплатой, очередь всегда в одной и тоже последовательности, будто кто-то издевается. Я всегда за бабушкой в шерстяном берете, бабушка за алкашом в кожаном пиджаке, потом молодой даун слюна до пупа, всегда что-то рассказывает, хихикает, очередь слушает. Я делаю громче музыку в наушниках, я всегда в наушниках, когда в толпе. Ненавижу слушать чужие разговоры, это невыносимо слушать чужие разговоры.
  Одиннадцать тысяч в месяц. Идеально. Больше и не надо. Все равно работаю, что бы бухать, ладно, теперь я не закусываю мясом и пью другие напитки, но зато в двенадцать утра я свободен.
  ...Электричка медленно покидает город, проезжаем центр желтые дома Лиговки, Обводный канал, заводы, заборы, трубы из красного кирпича, за станцией Обухово поезд набирает скорость, за окном поля до самого горизонта, лес. Сорок минут и я дома.
  Нашу улицу пересекает речка, почти ручей, огибает яблоневый сад и двухэтажный дом старый и деревянный, коммунальный на четыре квартиры. Мост через речку пешеходный, машины здесь не ездят, за мостом обычная сельская улица домов на пять справа и слева, и, улица проваливается в поле, превращается в тропинку, петляющую до самого леса.
  К дому ведет дорожка посыпанная желтым гравием, во дворе сортир, сарай и пустая собачья будка.
  У меня есть друг, по имени Кира. Со второго этажа ей прекрасно видно, как я иду по тропинке, она выбегает меня встречать всегда босиком, и с включенным планшетом.
  - Я счастлива.
  - Привет.
  - Я счастлива, слышишь?
  - Слышу.
  - Я помирилась с Вадиком.
  "В Контактике" у нее статус: "Я ДАВНО ЛЮБЛЮ ОДНОВО ЧИЛОВЕКА ТОЛЬКО НИ СКАЖУ КАВО", или "Любовь это когда ты ему нужна постоянно а не временно" или "Самое приятное когда счастья не ждешь, а оно раз и случается" и так далее. Семейное положение всегда замужем, фамилия каждый месяц разная.
  Топот босых пяток по деревянным ступенькам, кричит уже сверху:
  - Пойдешь в пятерочку?
  - Вечером.
  - Позвонишь?
  Я живу на первом этаже, приехал сюда в январе. С Кирой познакомился в первый же день, я отдирал доски от оконных рам, все окна и двери настежь, что бы проветрить квартиру. Затопил печку, мне привезли дров целую машину, вывалили во дворе, надо было перетащить их в сарай. Вымел колобки пыли из-под кровати, шкафа, серванта, выволок пакеты с мусором на улицу...
  - Здравствуйте!
  Голос откуда-то сверху, темно на лестнице, бум-бум, сначала появились ноги в черных колготках, джинсовая мини, обувь отсутствовала, в овальных дырах на колготках отсвечивали голые ляжки.
  - Здравствуйте, - говорю.
  - Вы здесь жить будете?
  - Посмотрим...
  В девяносто пятом умерла бабушка, сразу после похорон мы с матерью заколотили досками окна и дверь, и я на двадцать лет забыл сюда дорогу. За это время умерли все старухи на первом и втором этажах, огороды заросли дикой малиной, но не только умирали в этом доме, вот родилась Кира.
  Кире девятнадцать, круглое, красивое лицо, большой живот вываливающийся из штанов, лягушачья жопа и плечи как у штангиста. Я никогда не видел рядом с ней подружек или друга, друга, которому посвящены все эти замечательные статусы, но она часто пропадала где-то два-три дня, а то и неделю. Приходил один раз какой-то узбек, спросил то ли Киру, то ли Иру, вертлявый цыган пару раз здоровался со мной на лестнице.
  Мы часто с ней гуляли от "Пятерочки" и до водопадов с мешком джин-тоников, просто так, как старые приятели. Если кто-то звонил ей, она отвечала - я с другом. В толпе она бы меня не заметила, просто так сложилось - живем в одном доме, далеко ходить не надо. Я тогда еще работал в городе на Парнасе, приличная зарплата и должность. Одна беда - ездить далеко, и в мае месяце я уволился.
  Лето было жаркое и душное, думал, кончится июльский зной и надо будет что-нибудь искать, пару месяцев можно было отдохнуть...
  Это был, пожалуй, самый жаркий день, Кира сидела во дворе на скамеечке, красила ногти на ногах, я сначала решил, что она голая. Я еще не видел ее голой.
  - Ты куда? Я с тобой.
  Не, показалось, это платье такое, все нормально. Мое пиво только в ларьке у станции, пошагали окольной дорогой, мне всегда стремно с ней идти по проспекту. Тихая деревенская улица вдоль болота, камыши с человеческий рост, заросли осоки. В луже на дороге бесновались только что вылупившиеся из икры головастики. Они медленно варились, солнце палило прямой наводкой, к вечеру от лужи останется одна грязь в трещинах. Кира бросилась ладошками вычерпывать мечущихся головастов, переливать их в болотную воду, я слышал, как квакали лягушки в камышах, они говорили ей спасибо.
  У Киры руки, щеки, шея черные от грязи, я сказал:
  - Пошли к речке.
  На берегу на вытоптанной полянке бухали несколько мужиков, дым из мангала, запах жаренного мяса. Мужики обернулись:
  - О, привет! Иди сюда!
  Мельком разглядел одного - по пояс голый, весь в наколках, даже на лбу какие-то буквы. Кира махнула мне рукой:
  - Догоню!
  И я пошел дальше один. Где-то за речкой смеялись собаки, гавкали люди, сигналили машины, громкоговоритель на станции просил седьмого пройти на второй путь, свистнула, отчаливая от платформы электричка...
  Купил у станции пива себе и "Манхеттен". Во дворе ее мама развешивала на веревке постельное белье, я поздоровался, сел на скамейку. Что-то спросила, я ответил, поговорили. Я вынес из дома кружку, налил ей.
  Киры не было полчаса, шаги за углом, она. Села рядом, от ее лица пахнуло немытыми хуями.
  - Наливай себе.
  Она встала, наклонила бутыль, руки дрожали, и тут я увидел, как по ее ноге чуть выше колена, ползет вниз белая мутная капля. Она прихлопнула ее ладошкой, растерла.
  Член мой мгновенно распух, я сунул руку в карман поправить его, несколько минут, как в тумане. Наконец, матушка собрала тазы, ушла домой, мы ко мне. Дико хрустнула кровать, почему какому-то чудовищу с иероглифом на лбу можно, а мне нет. Она не сопротивлялась, отдалась без крика. Между ног у нее так сыро, все пальцы провалились в щель, сколько ей наспускали за эти полчаса, там мне делать нечего. Я вставил ей в задницу... Хоть бы у нее был СПИД, логический финал никчемной жизни. Я всегда думаю о какой-нибудь хуйне, когда с новой дыркой, что б быстро не кончить. Ты гавно - я гавно будущего нет, ты дрянь - я дрянь будущего нет, как много лет между нами, ее мать младше меня на два года, надо посчитать...
  Я стиснул десны что бы не застонать, залил ей спину семенной жидкостью. Она уползла к стене, выдохнула волосы, ущипнула меня за руку, будто проверяя не снится ли ей это...
  Мы просто лежали, смотрели в окно. Я могу бесконечно долго смотреть в окно, тишина такая же как двадцать лет назад или тридцать. Все тот же самолет громыхнул в небе, зацепившись за облака, один и тот же поезд шумит Москва - Ленинград, слышно, как падают на землю яблоки.
  Глаза устают смотреть далеко, я переключаюсь на предметы в комнате. Под телевизором тумбочка внутри книги: "Лунный камень", "Записки Пиквикского клуба", "Сержант милиции". На нижней полке квадратная коробка из-под зефира там старые открытки и письма. Фарфоровая балерина, лошадь из "Огонька" на обоях. Над телевизором отрывной календарь, такие раньше висели в каждом доме, я нашел его в этой самой тумбочке и повесил на гвоздик под выключатель. Тридцатое августа, тысяча девятьсот семьдесят какой-то год, почему бабушка остановилась на этих цифрах? Никто теперь не узнает, может двери красили или обои меняли, сняли и повесить обратно забыли.
  Под датой микроскопическая картинка. Дорога, хлебное поле, жирная точка на горизонте изображает комбайн. Колосья кланяются под слабым ветром, листья летят с берез. Солдат в парадной форме сидит на чемодане, фуражка на затылке, значки. Солдат счастлив, как может быть счастлив только дембель, то есть абсолютно свободный человек. Он смотрит на приближающийся по дороге грузовик, за грузовиком облако пыли. Солдат знает, что машина обязательно остановится, может, его уже разглядели из кабины и узнали...
  Падают кляксы с моей воображаемой чернильной ручки и, с инертностью рассыпавшихся из градусника ртутных шариков, собираются в фигурки людишек. Вот бабуся с авоськой, алкаш на костылях и маленький человек лет одиннадцати. Я назову его Александром, почему бы и нет, мне нравится свое имя.
  И вижу я заснеженный город, бледно-фиолетовое утро, желтые окна, дым из труб завода "Вулкан", взрослые второго января уже шли на работу. Дома никого. Тишина, по радио булькает синтезатор, в перерывах между мелодиями слышно, как скрипит паркет у соседей...
  Александр достал из холодильника миски с новогодними салатами. Тщательно проверил "оливье" нет ли в салате осколков елочной игрушки, в новогоднюю ночь разбили стеклянную шишку, соседка закусила салатом и заорала, изо рта полилась кровь. Александр очень боялся битого стекла. Иногда оно завораживало, как однажды осенью они с другом Мишкой познакомились с пацанами с Рыбацкой улицы, гуляли у них во дворе, когда возвращались, видели аварию. Катастрофа произошла минуту назад, может больше, уже успел собраться народ. Кого-то сбили насмерть, судя по крикам. Грузовик снес и светофор, водитель сидел на паребрике, он был пьян. Друг Мишка нырнул в толпу - айда позырим! Но Александр смотрел на разбитую голову светофора, выкорчеванный мощным ударом, он лежал на асфальте. Зеленое стекло рассыпалось, и он увидел внутри всего лишь обыкновенную лампочку, а стекло было просто выкрашено зеленой краской. Как все просто, а он думал, что это сложнейший механизм. Шофер курил "Беломор", это был старый дед в галифе, и ватнике...
  Александр вымыл за собой тарелку, делать больше не фиг, оделся и вышел на улицу. Он единственный в классе кто еще не смотрел "Каскадеров", голубой билет за двадцать копеек на четырнадцать тридцать...
  В садике на углу Большого проспекта и Лахтинской незнакомый мальчишка лепил снежную крепость. Вместо пальто, как у Александра и его друзей, болоньевая куртка, вязаная шапочка с помпоном, а не шапка-ушанка, и вместо валенок с галошами ботинки. Снежную крепость строить очень легко, если снег мокрый и липкий, накатал шаров и складывай себе.
  С проспекта на тропинку между сугробами свернули гопники человек пять, вязанные "петухи", длинные шарфы до колен, керзачи. Александр их знал, это "хунта", так они себя называли, восьмой "Б" из их школы - Мики, Шпагат, Варшавский.
  Александр спрятался за дерево, гопники шли мимо крепости, первый щелкнул пацана в нос, другой ударил ногой в живот, третий сорвал шапочку и закинул ее на дерево. И пошли дальше, не прерывая разговора, будто мусор с тропинки пнули, их гогот эхом в подворотне. Ушли.
  - Эй, не поможешь достать?
  Мальчишка улыбался, из носа текла кровь, он вытирал ее снегом, на животе белый отпечаток от керзача, он показал на дерево.
  - Мне никак, руки замерзли.
  Александр залез на дерево, стряхнул шапку с ветки, спрыгнул на землю.
  - Спасибо. Ты с какой школы?
  - Пятьдесят шестой.
  - Я с пятьдесят первой. Какой класс?
  - Пятый...
  - Я тоже. Как зовут тебя?
  - Саша.
  - Я Женя.
  Этого парня всегда будут бить, подумал Александр, вот хули он улыбается, волосы длинные глаз не видно, разрешают же некоторым, и этот браслетик под рукавом из каких-то разноцветных пластмассовых камешков.
  - Я вообще-то в кино...
  - Я тоже!
  И Женька достал мокрую желтую бумажку. Рубль.
  - У вас классная кто?
  - Англичанка.
  - У нас историчка. Хорошая тетка, старенькая уже. А еще прикинь училка пения каждый урок закрывает дверь на ключ и ставит нам пластинки слушать "абба-бониэм"...
   Женька подробно описал учительницу - молодая, пьяница, блестящие сапоги-чулки на высокой подошве, пластинки такие голубые, на одной стороне нормальные ансамбли, на другой "Ялла" или "Гунеш"
  В буфете они купили лимонад и бисквитные пирожные, Женька достал вкладыши, вывалил пачку на стол, Александр закашлялся. Не может быть у одного человека такого богатства. Микки Маус, Дональд, еще какие-то волшебные животные, запах жевательной резинки...
  - У меня отец в "Астории" работает, на, возьми парочку.
  - Меняю на гильзы.
  Это единственное, что было в карманах Александра. Женька засмеялся:
  - Не надо, зачем? На вот еще, возьми.
  Гильзы от патронов были у всех, пистолетные, ружейные, разные. Валялись везде, всего-то тридцать лет после войны.
  Когда вышли из кинотеатра стемнело, было многолюдно к вечеру улицы оживали, катили троллейбусы по проспекту один за одним, набитые народом.
  Очереди везде в каждом магазине, желтый снег от витрин, пирожковая в подвале около "Ремонта часов", они присели на корточки, заглянули в окна.
  Бабуля в марлевом колпаке наливает горячий кофе в граненые стаканы, заворачивает в бумажную ленту пирожки. Все в жиру, все блестит, толпа мужиков друг за другом, меховые шапки на затылках, каракулевые воротники. Круглые столы "стоячие", мужики льют портвейн по стаканам, закусывают. Дверь не закрывается - народ туда-сюда смех, пар, звон посуды, двупалая вилка мечет пирожки из кастрюли в бумагу, пирожок с мясом - 10 коп., беляш 22, пирожок с морковью - 7 копеек. Давно остыли пирожки с морковкой, никто не берет, лежат себе горкой на подносе. Кушать хочется...
  Женьку встречала мама как раз в том самом сквере на развалинах снежной крепости. Красивая женщина похожая на "кавказскую пленницу"
  - Кто этот мальчик?
  - Из пятьдесят шестой школы...
  Женька не попрощался, слышно было, как он что-то объясняет, Александр пару домов шел за ними, пока не свернул во двор, к себе на Гатчинскую.
  Потом они виделись один раз в очереди за апельсинами в "Диете" перед восьмым марта. Женька улыбнулся, пожал плечами, он был с родителями и большой хозяйственной сумкой. Из сумки торчали макароны, зеленый лук, "городской" батон...
  В мае месяце на последнем уроке классная руководительница, стуча перстнями по столу и чеканя каждое слово, предупреждала:
  - Каждого! Внимание, класс! Что бы. Все. На лето. Уехали из города. К бабушкам. Дедушкам. Пионерские лагеря. Куда хотите. Что бы. Никого в городе не было! Все слышали?
  Александр сидел за первой партой, буфера Нины Васильевны колыхались у него над темечком.
  - У иностранцев ничего не клянчить! - Нина Васильевна даже гавкнула на букве "я" и бум-с перстнем об парту - точка, то есть восклицательный знак, конечно же.
  Олимпиада...
  Александр вернулся в конце июля, в лагере остались нищеброды из многодетных семей и дети пьяниц. Александр видел, как они плакали, когда колонна автобусов выезжала через распахнутые ворота. За два-то месяца все остопиздело и черника и теплый песок берега Вуоксы и жареный на костре хлеб. Прощайте! Увидимся!
  Никого еще в городе не было, все друзья на дачах у бабушек. Гулял один, вечером мать разогревала ему ужин, и говорила:
  - Завтра не забудь в магазин, деньги на холодильнике.
  Ночь. Александр борется со сном, суббота, храпят за стенкой родители, форточка открыта, где-то далеко проехала машина, чьи-то шаги эхом во дворе колодце. Кончилась программа "Юность", еще пятнадцать минут новостей...
  - Добрый вечер, уважаемые радиослушатели. Ленинградское радио продолжает свои передачи, в эфире "Ваш магнитофон"
  Звучит божественная ария номер пять из "Бразильской бахианы"
  - Сегодня вашему вниманию мы предлагаем записи английского вокально-инструментального ансамбля "Смоуки"...
  - ...Стоп. Запись окончена. Проверьте имена исполнителей и названия песен. Я живу по соседству с Алисой, иголки и булавки, ты нужна мне в полночь...
  Опять заснул. Чуть не плачет, со злостью выдернул шнур из розетки, радио заткнулось.
  Утром никого дома, мелочь и записка: "картошка - 3кг, лук - 1кг, батон"
  В овощном прохладно, тянет землей из дыры в подвал, оттуда конвейерная лента, мужик в синем халате качает рычаг, грохот картошки на весы.
  - Три кило! - орет мужик, - дальше!
  На мраморном прилавке тыква, уксус, зеленый лук, пачки соли.
  - Сорок копеек, второй отдел, - поет кассирша и стучит по клавишам, - дальше!
  В винном отделе толкотня, быстрое, четкое обслуживание, люди не задерживаются. Звенят бутылки в деревянных ящиках, тетка сдувает стружки, принимает чеки.
  - "Изабелла" две. Дальше. Не спим, бабуля!
  Настоящая очередь на улице, даже не очередь, столпотворение рядом магазин "Мелодия", дают Джо Дассена.
  - Эй, привет!
  Женька... Заросший глаз не видно, волосы до плеч. У него тоже авоська, он за яблоками, но уже передумал.
  - А, плевать, скажу нет.
  Друзья зашли домой к Александру, оставили картошку на кухне, Женька попил воды из-под крана, снова вышли на Большой проспект.
  Просто пошли куда глаза глядят, Женька был все лето на Украине у бабушки под Харьковом, чуть не утонул в какой-то луже, когда возвращались в Ленинград, пьяный папа подрался с солдатами в поезде.
  - Еле разняли...
  Зашли в "Олимпиец", спрятаться хоть на несколько минут от палящего солнца зависшего над проспектом. Поглазели на лыжи, баскетбольные мячи в корзинах, Александр померил коньки, прогулялся в них, опираясь на вратарскую клюшку. Почему-то во всех спортивных магазинах в большом избытке были вратарские клюшки.
  - Не жмут? - спросила продавщица.
  - В самый раз.
   Женька смеялся, как девчонка. Минут на пять засахарились у витрины с сувенирами. Записная книжка в "золотом" переплете, брелоки с олимпийским мишкой. Продавца не было, вероятно здесь ничего не покупали, все очень дорого.
  - Пошли в канцелярский.
  - Айда.
  Самый волшебный магазин, здесь всегда многолюдно. Ручки, чернила, мелки, транспортиры, линейки, фломастеры "Союз", контурные карты, альбомы, обшитые черным бархатом готовальни, бумага. Много самой разной бумаги - копирка, калька, рыжая клетчатая миллиметровка, ватман в рулонах. Душно, магазин маленький. Женька и Александр загибая пальцы подсчитали, что и сколько им нужно, покупать надо как можно скорее, через несколько дней сюда будет не войти.
  Дворами пошли обратно, пересекли улицу Ленина, "сталинская" высотка, Женькины окна на последнем этаже. Большой двор с фонтаном, детский садик забором на Лахтинскую улицу, гопники играли в "слона-и-мильтона". Хунта - волосатые, как "бременские музыканты", джинсы-клеш, широкие ремни, на пряжках портреты "АВВА", "Чингис Хан"
  Они обогнули на всякий случай опасный квартал, вышли по проспекту Щорса к "лысой горе", Александр надеялся встретить здесь кого-нибудь, но на горе было пусто, зато под горой...
  Два пивных ларька, напротив магазина "Океан", оживление, перезвон пивных кружек и Гриша.
  Гриша алкаш на костылях в пальто и огромных ботинках, при ходьбе он задирал одно колено, будто вечно переступал через кучу говна.
  - Да я двадцать пять лет в братской могиле пролежал! Все зубы сгрыз! У меня на спине противотанковый снаряд разорвался! Эй, хуенэ из балета Гаянэ! Мая очередь!
  Насосавшись пива пошел домой, очень медленно, Женька и Александр выбегали из подворотни, как бы на встречу.
  Гриша махал костылями, рычал диким матом, блевал не нагибаясь, прямо себе на грудь. Друзья хохотали, исчезали в подворотне, выскакивали из следующей. На Чкаловском Гриша упал, костыли в небо, будто зенитки, самому не встать.
  - Поднимите меня! Ебаный в рот!
  Приехала милиция, еще какая-то старуха прибежала, началась ругань...
  Они поднялись на грохочущем лифте на последний этаж, две квартиры на лестничной площадке, скользкий мозаичный пол, широкий подоконник.
  - Красиво, правда?
  Солнце переспелый цитрус раскидало по крышам оранжевые корки. Шпиль Петропавловской крепости отсвечивал до боли в глазах...
  - Ладно, пойду.
  - Заходи завтра.
  - Посмотрим.
  Следующий день они тоже были вместе. На первом этаже во дворе дома Александра, в зассаном тупике с окном прямо на круглые помойные баки, жил сумасшедший Кирилл. Александр слышал, как его забирали, он орал, выбил стекло в единственном окне. Сумасшедший любил путешествовать, зимой и летом в сандалиях на босу ногу и длинном до колен пиджаке. Старухи рассказывали, когда его в последний раз сняли с поезда, где-то под Москвой, он Кирюшей Андроповым назвался.
  Александр выдернул фанеру, которую дворник вставил вместо стекла, и друзья залезли в жилище несчастного. Весь пол в комнате был усеян детскими игрушками, головы кукол насажены на горлышки пустых бутылок. Здесь было очень много банок и бутылок из-под иностранно пива, в глазах рябило от этикеток, там были львы и лошади, целые произведения - картинки, как в книгах о приключениях. Сумасшедший набирал эти сокровища на помойке у посольства на улице Бармалеева, его почему-то не гонял милиционер, который сидел в стеклянной будке.
  Кухни не было, умывальник тут же и крохотный засранный унитазик в углу, на вбитом в стену гвозде висел тот самый пиджак. Александр пошарил в карманах, нашел три копейки. Подобрали несколько самых красивых бутылок, солдатиков индейцев, Женька нарыл импортную модельку "Альфа Ромео" с открывающимися дверями и журнал "Нэншнл джиографик". Разглядывали голые жопы папуасов, поделили журнал пополам. Александр урвал себе с рекламой "Мальборо" - усталый ковбой на лошади, джинсы, сапоги, седло, аркан, красная пачка сигарет в кармане рубашки.
  - Отдай мне, я нашел.
  - Пососи помолодеешь.
  Женька заплакал, Александр удивился.
  - Ты чего? Да бери, ладно...
  Они расстались на углу Щорса и Лахтинской.
  - Заходи завтра.
  - Посмотрим.
  - Приходи, пожалуйста.
  - Хорошо-хорошо.
  Но вечером к Александру пришел дружбан Мишка, про Женьку он сразу забыл.
  Последние дни лета они носились по улицам играя в войнушку, смотрели "капитана Врунгеля" у Мишки дома, Мишка показывал новые изобретения. Подводные лодки, космические корабли, палубы, каюты, пушки, лазерные пулеметы, все четко красной и зеленой авторучкой на альбомных листах.
  Мишка вообще много чего знал, например, что Терешкова обосралась когда приземлилась, что Райкин еврей, Демис Русос кастрат, да много чего.
  Утром первого сентября Александр вышел из дома в восемь пятнадцать, вокруг цветы, пионерские галстуки, все счастливы. Впереди пара - мама и дочка. Улица кончилась, перекресток, красный свет. Всем стоять, пропустить автотранспорт, они замерли, пропуская трамваи и грузовики.
  Сначала он узнал маму, мама узнала Александра, что-то сказала дочке, девочка обернулась, это был Женька. Волосы собраны на бок, заколоты железной божьей коровкой, школьное платье, белый передник, голые коленки, белые носки, туфли.
  - Ха-ха, - сказал Александр, - ха-ха. Блядь...
  Трамвай фыркнул бенгальским огнем, поворачивая на проспект Чкалова. Зажегся зеленый, дороги их разошлись пятьдесят первая школа налево, пятьдесят шестая прямо. Женька еще раз оглянулась, ее взгляд - извини, так получилось. И Александр сразу вспомнил: браслетики и слезы из-за какой-то хуйни, и дурацкий смех и это "проводи меня". Тогда зимой он принял ее за мальчишку, а она не стала возражать, может, разосралась со всеми сразу подружками, может быть...
  Он очень плохо соображал в этот день первого сентября, на уроках смотрел только в окно, где в пяти минутах ходьбы, стоит точно такой же казенный дом, и слышал грохот трамваев прямо под окнами ее класса.
  После последнего урока он побежал туда, увидел ее за школой, там гуляла группа продленного дня. Мальчишек не было, девочки скакали по квадратикам, нарисованным розовым мелом на асфальте. Женька была с ними, но не прыгала, сидела на скамейке. Он спрятался за тополем, разглядывал ее, будто видел в первый раз, но он и видел ее впервые.
  Побежал домой. Родителей еще не было, записка на столе, кастрюля и сковородка в холодильнике...
  Александр вспомнил кровь на снегу, гопников, как летом она сидела на подоконнике и смотрела на него, обижалась до слез из-за какой-нибудь ерунды. Заплакал и он. Это было совсем другое, он совсем не понимал, что с ним происходит, просто очень хочется плакать, и все.
  И он спрятался. После школы не выходил на улицу, в выходные сидел дома, если шел гулять, то в другую сторону от ее дома...
  Через два месяца острая боль прошла, он отпросился с физкультуры, побежал к пятьдесят первой школе. Нашел ее класс по расписанию уроков, дождался звонка на перемену. Знать бы еще фамилию. Распахнулись двери кабинетов, стало шумно, тесно, ее нигде не было...
  Утро седьмого ноября, на кухне чад, стук ножей, женщины в нарядных кримпленовых платьях, воздушные шарики под ногами, телевизоры на всю катушку - ура! ура! ура!
  Улицы пустынны, праздник грохочет в центре, Александр весь день гулял из кинотеатра в кинотеатр. Обедал на кухне на подоконнике, в комнате много народу - пришли гости. И снова на улицу. Когда стемнело добрался до улицы Ленина, свернул во двор с фонтаном. Поднимался пешком, несколько раз возвращался, прыгал вниз через две ступеньки. Шел обратно.
  Дверь была опечатана, белая полоска бумаги и жирная печать - герб Советского Союза. Громыхнул лифт внизу, вздрогнули канаты, кабина поехала вверх, остановилась, вышла старушка, стряхивая зонтик. Александр поздоровался.
  - Здравствуйте!
  - Напугал идол! Ты к кому?
  - Сюда...
  - Они уехали.
  - Далеко?
  - К себе, - пожала плечами старушка.
  Уехали. Печать с гербом. Он все понял, тогда многие уезжали "к себе", это действительно очень далеко и навсегда, как на другую планету, оттуда не возвращаются.
  Шел дождь. Шел домой Александр прямо по середине улицы, ни машин ни трамваев, город парализован праздником. Окна превратились в оранжевые кляксы, в этих электрических колодцах пили, ели, смеялись и танцевали, а он один, шел и плакал. А может и не плакал, это дождь склеивал ресницы и тек по щекам.
  Он увидел своих родителей через витринное стекло в одном из "близняшек" на Большом проспекте, кафе между Гатчинской и Лахтинской. Им хорошо, друзья отца с работы усатые мужики, графин с коньяком, отец наливает, все курят, свободных мест нет.
  Мимо него в сторону Васильевского острова люди шли на салют компаниями большими и маленькими, кого-то волокли, подхватив подмышки. Милиционеры на перекрестках поднимали упавших, подталкивали, направляли...
  Дома смрад от пустых бутылок и грязной посуды, стол не убран, пластинки на полу...
  - Хорошо, - сказал Александр, - осталось три класса, каких-то три паршивых года.
  И в мореходку, в первом же порту на том берегу Атлантики, он тихо уйдет. Будет искать ее, пока не умрет в картонной коробке от голода и холода у подножия какого-нибудь небоскреба. А мимо будут ходить туда-сюда "простые американцы, которых ждет новый виток инфляции и скачок безработицы, повышение цен на лекарства и товары первой необходимости"...
  А может не ждать? Есть же автобус 128-й с Петроградской в Гавань. Бюст пограничника в стеклянном кубе, турникет, корабль и голубая акватория мирового океана. А вдруг, а может быть. Ведь сколько раз он проходил незамеченным мимо билетеров в "Молнии"
  Фантик ее от жевачки "Ригли" - Бруклинский мост несколькими пронзительными штрихами...
  Громыхнуло, черное небо стало розовым и сразу желтым - салют начался, с праздником дорогие товарищи! Ура!
  Память заедает, дергается будто кадры на пленке испорченного кинопроектора...
  - Пойдем на улицу, хочу курить, твой "Манхеттен" заебал. Я ненавижу его.
  Неохотно возвращаюсь в реал, мы с Кирой на кровати едва касаясь лбами, она рисует пальцем у меня на губах сердечко.
  Я ищу деньги, их все меньше и меньше, надо искать работу, надо завязывать хотя бы с водкой. Телефон ее внезапно, она убегает говорить на улицу. Пропадает на неделю.
  Между нами ничего не было, то есть я хотел сказать отношений, любовь там, или как эта хуйня называется. Часто видел ее с какими-то упырями у "Пятерочки", по их лицам всегда заметно - денег нет. И не будет никогда. Стоят, ждут чего-то. Мне было совершенно безразлично с кем она, кто все эти черти.
  Лишь однажды, что-то с ней случилось ранним утром. Я проснулся за полчаса до будильника, разбудил ее. Она сказала:
  - Кончи в меня...
  На мгновение представил какие у нас получатся дети, у меня сразу обмяк. Иди ты в жопу, дура. Мне надо было ехать в город, зачем не помню. Когда оделся и собрал сумку, она все сидела на кровати, я подошел, положил руку ей на плечо.
  - Все. Пошли. А то я опоздаю.
  Кира вдруг схватила меня за ногу, обняла, как это делают непослушные дети в садике по утрам, когда уходят папа или мама. Но быстро опомнилась, оделась, ушла.
  Как-то позвонила жена, нет, официально мы не расписаны, просто долго вместе, и тоже относительно. Вместе никогда не жили, встречались у нее дома, там были еще мама, бабушка и собака тоже сука. Лена сказала - я приеду, мне интересно, как ты живешь, какая там электричка. Я быстренько посчитал, когда у нас последний раз было с Кирой, десять дней назад, ладно, если я подцеплю какой-нибудь кибертрипер, но заражать старых друзей неприлично. И я сказал - приезжай.
  Мы ходили купаться на водопады, Лена загорала, я в тени ракиты пил теплое пиво. Вечером Лена спросила:
  - Что за умственно отсталая девочка во дворе?
  - Соседи. На втором этаже живут.
  - Так посмотрела на меня...
  Рано утром ей на работу, понедельник. Я поплелся провожать.
  - Ну, когда в город возвращаешься?
  - Не знаю, - говорю, - еще лето, а там видно будет.
  Я подождал пока последний вагон электрички, вильнув крупом исчезнет за поворотом, и пошел домой. Я уже знал, что никуда отсюда не уеду, Лена все поняла и очень скоро перестала звонить. Может, просто пора разбегаться, десять лет все-таки очень много, особенно, если нет никакой любви.
  А Кира почему-то обиделась, исчезла на полмесяца, я даже заскучал. Вернулась с рюкзаком набитым яблоками, принесла мне немного в подоле.
  - Я у бабушки жила, что бы тебя не видеть...
  Кончилось лето, кончились деньги, надо было искать работу. У метро "Обухово" купил свежий номер "Вакансии", работы навалом, выбирай любую. Рекламный модуль на полстраницы - газета "Деловой Петербург" приглашает пеших курьеров, работа с девяти утра до четырнадцати часов. Я сразу позвонил, у них был для меня маршрут у Московского вокзала.
  И вот сентябрь и я - уже опытный курьер.
  Понедельник, утро, первые мгновения новой недели, я начинаю отсчитывать порции времени до полудня пятницы.
  Электричка вонючая, люди едут на работы с Чудово, Любани, Малой Вишеры это очень далеко. В вагоне тихо, все спят, храпят, попукивают. Дружно вылезают в Металлстрое и Обухово, на Московский вокзал поезд приходит почти пустой.
  Все как обычно - "логан", пакет с доставкой, тяжелый в понедельник - куча рекламы и письма, иду...
  Малек водки и пол-литра "швепса", половина лимонада выплескивается на асфальт, в бутылочку заливается водка, мой знаменитый микс. Во дворе на улице Жуковского, прячусь за водосточную трубу, смотрю в форточку, окно очень низко.
  Сегодня штора сдвинута, как-то месяц назад я вот так же стоял на этом самом месте, переливал из посуды в посуду, и услышал как там на кухне, женщина получила по ебальнику. Сначала она взвизгнула - "не смей на меня арать!", щелчок, посуда посыпалась, колыхнулась занавеска, кто-то зарычал.
  Потом, через несколько дней, я ее увидел, окно было неожиданно без драпировки, это оказалось не кухня, а жилая комната. Чемодан на шкафу, пустой сервант, кровать дыбом, холодильник - значит, коммуналка. И вошла она, та, что получила. Очень красивая женщина, пьяница с забинтованной рукой, что-то взяла из холодильника и ушла.
  Как люди живут на первых этажах? Я могу спокойно пульнуть им в комнату, например, вот пустой бутылек, или хабарик. В соседнем окне едва светит лампочка под потолком, вместо занавесок одеяло. Почему вы еще здесь? Вам давно пора в Окуловку или Малую Вишеру на свежий воздух и дешевый героин. А за этими окнами будут радовать глаз уютные офисы и бутики.
  У меня еще несколько адресов и все в одном деловом центре. Заказываю пропуск, поднимаюсь на лифте на последний этаж, мой любимый диван у окна под фикусом, никого, рабочий день в разгаре. Сижу, пьянею...
  Он все это время думал, я это или не я, мучился, стеснялся. Каждый день я приносил ему в офис свежий номер газеты, ждал пока секретарша отыщет авторучку на столе, что бы расписаться в моем "путевом листе", наконец он решился, догнал меня в коридоре.
  - Мирон, ты? Здорова, епта!
  - Бок!
  - Ты куда сейчас?
  - Да я в принципе все уже...
  - Пошли поедим.
  Спустились вниз в кафетерий, как мои дела он не спрашивал и так все понятно. Кстати, это признак ума и многих разных добрых человеческих качеств. Вот встретишь, например, дурака старого знакомого, глаза надует: - Ты где сейчас? И лупит бельмами, ответа ждет.
  Мы сразу стали вспоминать юность птушную. Сидели час, поели и выпили, он завтра уезжает в Москву, когда вернется не знает, взял у меня номер телефона, сказал обязательно позвонит. Оплатил обед, мы вышли на улицу, покурили, и я поспешил на электричку.
  Блин, Андрюха Боков, тридцать лет не виделись, толстый стал, голова круглая, часы, перстень с камушком. Молодец, хули.
  И я снова проваливаюсь в прошлое, а больше ничего не осталось, как только вспоминать, впереди вряд ли что произойдет. Тогда казалось - сдохнуть в сорок лет и заебись и хватит. Нас было еще так мало на этой планете...
  Я жил тогда в ФРГ - фешенебельный район Гражданки, так называлась земля от станции метро "Академическая" до Муринского ручья. Дальше была территория ГДР - Гражданки дальше ручья.
  Хрущевские дома без чердаков и с большими квадратными окнами. Целые города построены из таких пятиэтажек, это я знал из прогноза погоды после программы "Время". В Перми плюс восемнадцать, в Набережных Челнах плюс двадцать пять...
  Весна восемьдесят шестого, мне семнадцать, третий курс ПТУ, в сумке от противогаза одна тетрадь на все предметы, на обложке PUNK, 999, "Кино", "Аквариум". В ПТУ вкусно и плотно кормили завтраками и обедами, на переменах можно было натрясти денег на бутылку.
  Я и Бок учились в одной группе, вместе прогуливали практику. Утром покупали две трехлитровые банки разливного пива в ларьке у "Академической" и шли в гости к старому мажору Лехе Марычеву.
  Все стены у Марыча были увешены плакатами из вражеских журналов "Браво" и "Попкорн". Пока разливали, я обычно в сотый раз перелистывал старые, январские номера, новые Леха в руки не давал, говорил - покупай, смотри, семь рублей.
  Хит парад январь восемьдесят шестого "Модерн токинг" уже на десятом месте, на первом Си Си Кетч со своей "Ва сива янг", следом "Бэд Бойз Блю", дальше не помню. Фото такие яркие, глаза режут, "Френки едет в Голливуд" - солист в широченных клетчатых штанах и кепке, как у Гавроша. "Депеш мод" - Мартин Гор белокурый в кожаной фуражке и огромным крестом на чахлой груди.
  Я листал тончайшие глянцевые страницы. Рисунки типа комиксов, какие-то гопники такие же как мы, только там далеко, где-то в Европе за железной стеной. Готическая улица, вечер, полосатый тент над витриной, тени в магазине, булыжная мостовая, вертикальная надпись желтыми буквами, подворотня, мусорные бачки с крышками. Один гопник говорит что-то смешное другому, оба в драных джинсах, кедах, куртки на молниях. Их диалог в белом облачке, как это рисуют в комиксах, парни смеются, никто не знает о чем. Пытаюсь перевести, ни хрена не получается, мы и русский-то язык не учили, какой уж там английский.
  Однажды, мы принесли три бутылки "Агдама", налили по стаканам, нам по половинке, хозяину целый. Леха радовался - счастье принесли, он называл крепленое вино "счастьем". Помню, была открыта форточка, тепло, за окном падал последний в ту зиму снег. Из динамиков над кроватью "Скотч" легендарный кашель - агху, агху, лаптапду - бобмагду! Леха поставил на стол бутерброды - булка, плавленый сыр.
  - Ну, давайте.
  Выпили, прикурили по сигарете. Кончилась кассета, Леха попросил Бока:
  - Переверни.
  Щелкнула кнопка, шуршание пленки, тишина.
  Сочная барабанная дробь...
   - Токинь ё вэй...
  Я такого еще не слышал, судорога счастья пронзила мое тело, тупо уставился на ролики кассеты медленно крутящиеся в кармане магнитолы. Это было лучшее, это было самое лучшее.
  - Леха, кто это?
  - Что?
  - Кто поет?
  - Аха.
  Леха и Бок о чем-то пиздели, неужели им все равно?
  - Тэ-э-эйк о-он ми-и-и...
  Мой стакан остался не тронутым, мне не нужно вашего "счастья", мои глухие друзья, пока тянут батарейки и крутится кассета...
  Так было прошлой осенью, когда я услышал "Модерн токинг". До октября восемьдесят пятого были остопиздевшие "итальянцы", две песни "Лэйд бек", "Газебо", я болел "алюминиевыми огурцами", гопники балдели от "Примуса" и "Альфы", девочки слушали "Форум"
  Апражка. Не этот зверинец, что сейчас, тогда здесь был комиссионный магазин самый большой в городе, мы дети рабочих ездили сюда "позырить на технику". "Сони", "кенвуд", "саньо", "хитачи" магнитолы серебренные с круглыми динамиками, двухкассетные, блестят, мигают, чистота звука умопомрачительная. Одни магнитолы на полках размером с чемодан, есть средние, маленькие. У прилавков постоянно толпа, покупателей нет, народ только смотрит. И слушает музыку.
  Тридцать лет, а я даже помню лица в той толпе, продавец вставил в карман магнитолы кассету, хлопнул крышечкой, нажал на кнопку... Все замерли, неслыханная ранее музыка, новый ритм отбиваемый клавишами синтезатора, долгое вступление, дум-дум, и женский голос запел:
  - Дип ин май харт из э файя, бенин ха-арт. Дип ин май харт ин дизайё фо ё ста-ат...
  - А кто поет?!
  - Голубые.
  - Кто?
  - Моблнтобинг.
  - О-о-о...
  И все. Потом никто больше ничего не слушал. В каждом приличном доме была кассета на одной стороне "Модерн", на другой "Бэд Бойз Блю"...
  Пришел дружбан Лехи Марычева толстый мажор, спекулянт по прозвищу Тэд. У них у всех были такие погоняла - Сэм, Тэд, Рейган. Он каждый день приходил, где-то после двух часов, предлагал нам "кишки":
  - Купи "робингуды" жабе своей, сто писят.
  "Робингуды" - нейлоновые женские сапожки почему-то только красного цвета.
  - Блядь! Вчера линию с "тупорылыми" нахлобучили, товара я ебу!
  Линия это автобус "Интуриста", тупорылыми фарцовщики называли финнов и финские шмотки.
  - Купи куртку.
  - Чья?
  - Тупорылая. Триста пятьдесят.
  - Да нет, спасибо.
  Леха убегал сразу что-то жарить на кухню, а нам надо было сваливать. Мы шли по домам, прощались до вечера.
  Вечером на скамейке у первой парадной компания, гитара, "восьмиклассница". На всех углах в Ленинграде, на таких скамейках от Купчино и до Муринского ручья только и пиздели - "Кино", "Аквариум", рок-клуб, и пели "восьмиклассницу".
  - Вчера кореш рассказывал - Алекса видел из "Народного ополчения", идет такой в пальто путяжном, варежки детские, такой гуммозный, пойду, говорит, попью черной воды, это значит пепси-колы. Если, пойду, попью белой воды - значит, водки.
  - У Свиньи день рождения было, жабам пизды дали, на стол насрали.
  - Гребень сейчас ходит в серых джинсах и кроссовках найк...
  "Кино" фотографии уже четкие, профессиональные, не из-под мышки. Толпа на сцене, музыкантов в смысле, два ударника, четыре гитариста. Новый альбом "Это не любовь" тяп-ляп, это уже было не "Кино", Цой для меня умер тогда весной восемьдесят шестого. Настоящее "КИНО" волшебная какофония ревербератора и драммашина вместо барабанщиков. Через три года они станут мега популярны, будут собирать стадионы. Я считаю так - если твою музыку начинает слушать усатое мурло с "финским домиком", значит, пора что-то менять.
  - И у меня есть "Кино" - говорит мурло, и на кассете на одной стороне "Группа крови", а на другой ансамбль "Мираж"...
  "Аквариум", "Зоопарк" я не слушал, это для взрослых волосатых дядек у "Сайгона". Зато были Свин, Вишня и "Странные товарищи шестьсот литров пива" - ты гавно, я гавно, будущего нет. Ты дрянь, я дрянь будущего нет...
  Разумеется, самые одаренные из нас тоже сочиняли:
  - Дышать тяжело и кончилось пиво, сквозь дым сигаретный я вижу тебя. Вот так бы всю жизнь прожить нам красиво, но вырубаюсь медленно я. И вновь я брожу по лабиринтам снов...
  Простецкий квадрат - лестница, второй блатной, первое баре, второе баре - до, ля, фа, соль. Песня Пети Матвеева, наш гимн.
  У Пети день рождения, у него уже есть усы, но он все равно просит меня сходить с ним в "бублик", я самый высокий, мне продают.
  Еще не было грандиозных очередищ, так минут на двадцать - тридцать. Петя говорил, что собрал рок-группу, музыканты есть, хорошо было бы заиметь саксофониста. Бля, думаю, нам еще всем в армию, едва бренчим "восьмиклассницу", какой на хер саксофонист!
  - Группа будет называться "Подарок"
  - Да ну нах...
  Прошло много лет, этот человек есть в "Википедии" вместе со своим коллективом "Внезапный Сыч", только Пети уже нет с двухтысячного года. Где-то в начале девяностых я их видел в метро, Петя был в кожаном пальто, потертым на швах и с широким ремнем с двойными дырочками. Свита человек десять, по его лицу я понял, что он меня узнал, я сделал глазами - не парься, все нормально, я все понимаю.
  Царство тебе небесное, твои песни будут в моем телефоне, пока я жив. И тебе царство небесное Свин Панк Всея Руси, я следую вашим заветам - жизнь проебана ха-ха, будущего нет.
   Как-то я набрался смелости, решил прогуляться, зашел с Пяти углов. Самая обычная улица тот же серый асфальт и вонь из подворотен, телефонная будка без стекол, алкаши у магазина, бабушка смотрит из окна на первом этаже. Сердце замерло - дом номер тринадцать, улица Рубинштейна, никого.
  Я шел по Невскому просветленный и мудрый - я был, я видел эту табличку "Дом народного творчества" и эти двери и длинную деревянную ручку с бронзовыми набалдашниками...
  Люди, люди, люди на Невском все одинаковые старые и молодые, алкаши и непьющие, но все равно одинаковые. Как мои родители и родители моих друзей, нормальные и обычные, со всем согласные. Идут, почти маршируют.
  Гостиный Двор, спекулянты в "тупорылых" куртках, кроссовках "минакат". Думской переулок заставлен "жигулями", деловой мир - официанты, таксисты, "мамины хуи", толстые дядьки в клетчатых кепках, выскакивающие из подсобок Елисеевского со свертками под мышкой. И я такой в голубой болоньевой курточке, выданной в ПТУ стою, курю.
  Безумный был этот восемьдесят шестой, грохочущий. Челленджер, Чернобыль, комета Галлея. Как-то нам было насрать на все катастрофы мира. Мы ходили в клетчатых рубашках и вареных в хлорке джинсах, кеды варились в одной лохани вместе с джинсами. Мажоры щеголяли в гавайских рубахах, белые такие в пальмах с коротким рукавом, это было очень круто.
  Через два года в первое после армии лето, я встретил Леху Марычева все в той же рубахе. Пальмы завяли, и сам Леха выгорел настолько, что не узнал меня. А может просто подходила его очередь - я шел мимо "стекляшки", везде очереди, за любой фигней, талоны, талоны на водку, хлеб, стиральный порошок. Я пошел дальше по улице Софьи Перовской, из всех окон "Ласковый май", в сумке приятно булькало "счастье" ноль пять и две по ноль семь, мне западло было маяться в очередях. До самой эпохи "Рояля" я покупал бухло у спекулянтов. Помню, обернулся, "стекляшка" опоясанная тройной очередью, Марыча уже не видно, засосало толпой в кафельные недра магазина. Вернуться? Налить? Интересно же, как они тут два года.
  Я махнул рукой и пошагал дальше.
  Осенью того же года я женился и переехал к жене на проспект Большевиков, никого с ФРГ я больше не видел...
  
  Кира переживает за Донецк. Она сидит у меня на кровати, смотрит новости, показывают старушек в разгромленных домах.
  Потом помогает мне заклеивать окна, говорит, что выходит замуж, что ее "увезут по осени", что беременна.
  Планшет проебан, не беда, теперь у нее есть Лепешка молодой бомж, я их и раньше видел вместе. Они очень похожи Лепешка бородатый, в разных ботинках, у Киры на кроссовках вместо шнурков проволока, черные джинсы блестят от грязи, их можно принять за кожаные. Интересно, она ебется с ним? Не может быть.
  Каждое утро топчут банки во дворе, рядом куча металлолома собранного по помойкам. Этого хватает на пару бомж-пакетов и поллитра разведенного спирта.
  Как-то вижу - идут. Полные карманы конфет, у Лепехи слюни шоколадные висят. Высыпала мне в ладонь, дорогие конфетины - "трюфеля", "золотая Москва"
  - Еще водка есть, будешь?
  - Откуда?!
  - С кладбища...
  Лепешка захихикал, достал из карманов несколько недопитых бутылок, были еще бутерброды.
  - Сегодня много похорон, удачно сходили...
  Октябрь. Грязь, дождь круглые сутки. Тоска. Ничего не хочется. Надо убить мышь, каждую ночь это ничтожество шуршит попискивая, что-то грызет под тумбочкой, залить "макрофлексом" все ее норки.
  Киру не видел несколько дней, думал шляется где-нибудь, как обычно. Но по вечерам горел свет в ее окне, заболела, наверное. Звоню.
  - Ну, ч-ты?
  - Сдохну сегодня.
  - Так заходи, налью.
  - Мне не встать, зайди сам. Дверь открыта.
  Поднялся на второй этаж, вижу кляксы крови на ступеньках. Даже и не помню когда был здесь в последний раз "наверху", мне просто здесь нечего делать. В детстве ходил с бабушкой к соседям смотреть телевизор, это было очень давно. Почти ничего не изменилось. Двери все также обиты кожзаменителем, вата торчит из дырок...
  В общем. Может быть, когда-нибудь я стану писателем, и смогу нарисовать, представить вам коробочку из дерева и полиэтилена, эти девять, может, десять или двенадцать квадратных метров под названием КОМНАТА КИРЫ. Сейчас я бессилен, у меня нет нужных слов, нет прилагательных и глаголов, деепричастий и междометий.
  Но попробую. Начну с того, в единственном окне нет стекла, рама забита полиэтиленом. Как она здесь живет зимой, не понятно. Переступив порог, я оказался на дне воронки, стен не видно, от центра в углы комнаты до самого потолка, завалы самого разнообразного мусора. Больше железа - огрызки каких-то электроприборов, мотки проволоки, напизженный по огородам садовый инвентарь, допотопные осциллографы и системные блоки, дырявые ведра и кастрюли.
  - Это мы потом сдадим...
  Пакеты с каким-то говном, пола тоже не видно, есть маленький кусочек, эпицентр этого хаоса, на котором стоит табуретка. На табурете тарелка, кружка и оплавленный тройник с проводами в разные стороны - настенная лампа, телевизор и электропечка. С потолка свисали два оголенных, растопыренных в разные стороны провода. У дальней стены кровать и большое зеркало с надписью лаком для ногтей - "я тебя люблю". На единственной живой стене портреты Аршавина, еще какие-то лица из журнала "COOL" с тех времен, когда Кира ходила в школу.
  - Посмотри телевизор, совсем сдох. Скоро "Физрук" начнется.
  - А где?
  - Вон.
  Его и не видно, хоть выпуклый экран торчал из завалов грязной одежды. Совсем старенький "Рубин" я таких тысячу лет не видел.
  - Твоя кровь на лестнице?
  - Наверное...
   Она сидит на кровати в "кенгурухе" нахлобучив капюшон, вижу только ее губы разбитые в фарш. Конкуренты на кладбище поймали, Лепехе вообще не встать, по хребту каким-то железом уебали, лежит у себя в вагончике. Телевизор ее сдох, я даже ничего и не пытался.
  - Ладно, - говорю, - пошли ко мне.
  - Иди, попозже зайду. Спасибо за пиво.
  Пришла вечером, принесла спирт, я отказался - завтра рано вставать. Уснула на диване. Ночью разделась, легла ко мне, включила порнуху. Я тоже проснулся.
  - Слышь, иди домой.
  - Как у тебя хуй, - говорит.
  Я смотрю будто издалека на ее белое лицо в черных пятнах гематом, голые плечи. Комната в фиолетовой мгле, телевизор без звука, на экране жилистый поршень херачит ротовую полость, у Киры глаза блестят.
  - Видел? Тоже хочу, что бы мне так на лицо кончили.
  Она лижет воздух, имитируя шлюху на экране.
  - Ладно, спи, кино кончилось, не буду тебе мешать.
  Собрала одежду, ушла голая, хлопнула дверь наверху...
  
  И вот повалил снег, как обычно атаковал ночью, пока все спят. И будто все вернулось на триста шестьдесят дней назад, все так близко, что было вчерашней зимой, прошлогодние дела и люди.
  Метель танцует с яблонями за тонким стеклом, высвистывает на улицу, черное небо, белая земля и круглая луна. Печка лупит теплом, раннее утро, и замечательно, что пятница.
  "Главное воспоминание моей жизни" наваливается и никуда не деться, особенно, когда не эта октябрьская подъебка с ложным ощущением весны, а когда валит по-настоящему, стеной и белым-бело, как в лесу.
  Умные люди говорят и пишут - все не случайно, все логично. Великая Логика и есть - Он, Божественный Свет. Вот человечишко к примеру спортсмен, считает себя мастером, а на самом деле живет лишь для того, что бы спросить "который час" у прохожего в такое-то время, такого-то числа, что бы тот прохожий опоздал под колеса летящего грузовика, а потом этот прохожий в свою очередь отвлек другого, а тот что-то сказал следующему, и так далее, пока мистический грузовик не собьет того кого надо, ради синхронизации каких-то блядских глобальных процессов. И спросил сколько время спортсмен у того прохожего и все, он больше не нужен, он выполнил свое предназначение, и гори ты инсультом. А у этого сердце, когда вскрыли, величиной с голову, не пил не курил, тридцать восемь лет, двое детей. Еще одна тридцать девять, на работе плохо стало, пока скорая ехала, все. Тромб. Сорок три, тридцать семь, парень совсем молодой ехал себе на машине вечером с работы, навстречу дурак пьяный за рулем, хоп! Как комара. Но я не об этом, грустное потом, а сначала...
  И выползают на сцену персонажи полузабытой пьесы, едва тлеющие в памяти имена, декорации сточенные временем. Слышу шарканье тысячи ботинок по асфальту, музыку с палаток, какофонию большого перекрестка в самом центре города, Сенная площадь.
  Декабрь тысяча девятьсот девяносто девятого года, газетная точка напротив "Макдональдса" прямо у входа в метро. Столик, зонтик от снега, газеты, журналы, железная банка из-под монпансье для мелочи. Под столом баул с газетами, лучше всего берут "Панораму" и "Спорт Экспресс", продавец в ватных штанах, валенках и ватнике. Это я. Сметаю снег щеткой с обложек, газеты перетянуты резинкой, что бы их потом не собирать по площади. Подходит человек в куртке "аляске" с нахлобученным капюшоном, на шее пижонский желтый шарф в мелкую клетку. Это Серега Тен владелец газетной точки, хозяин. Я отдаю ему деньги, честно говорю сколько съел и выпил, бьет пушка на Петропавловской крепости, полдень...
  С Серегой мы познакомились в сентябре в шалмане в переулке Гривцова здесь не далеко, пройти дворами. Я сидел один за крохотным столиком у самого входа, двери постоянно на распашку, правая щека мокрая от брызг с плащей и зонтов. Под ногами сумка там штаны, рубашки, книги и пара видеокассет с Брюсом Уиллисом. Все что осталось от моей семейной жизни. К родителям дороги нет, брат недавно женился, занял все свободные углы.
  Серега Тен ужинал с подружкой и другом Валерой тихим волосатым хипаном, я встал в очередь у витрины с закусками, необходимо было чего-нибудь сожрать, подошел Тен, попросил бармена позвонить, телефонный аппарат стоял тут же на стойке рядом с пивными кранами. Сереге нужна была мелочь, куртка осталась на стуле. Мне дали сдачу с бутербродов, видя его метания, я протянул несколько монеток.
  - Неудобно...
  - Да, ладно, - говорю, - все нормально.
  Через пять минут они меня позвали за свой столик, познакомились, скинулись на бутылку водки...
  У Сереги Тена осталась от родителей двухкомнатная квартира на Лиговском проспекте, родители геологи погибли давно, Серега рос с бабушкой, потом ушла и бабушка. Две комнаты одна огромная метров тридцать квадратных и малюсенькая, узкая похожая на кладовку, ну и кухня средних размеров, туалет, ванна телефон на стене в коридоре. В большой комнате жил он со своей подружкой болгарочкой, имя нерусское то ли Ясемина, то ли Лососина. В кладовке поселился я, здесь стоял диван, магнитола на табуретке, пол завален непроданными газетами и журналами.
  В первое же утро Серега спросил:
  - Торговать умеешь?
  - Не знаю...
  Торговать я еще не пробовал. Первые дни со мной под зонтиком сидел хипан Валера, он рассказывал про своих бесконечных знакомых коммерсантов, как люди деньги зарабатывают.
  - Бумагу туалетную нарезают, покупают бревнами на заводе и дома шинкуют на рулоны. Еще один знакомый...
  Ну и так далее. Серега спал до часу дня, потом приходил на площадь под ручку с Лососиной, забирал утреннюю кассу, спрашивал чего надо. Я писал на бумажке: панорамка, свежий спид, советский спорт, клубничка. Потом они уходили обедать во "Вмятину", через час приносили еще газет, мне маленькую водки и пакет с теплыми пирожками. Вечером Серега о чем-то шептался с Валерой, считали деньги, я собирал товар в черный брезентовый мешок на молнии, грузил на тележку и мы катили все хозяйство: зонт, стол, баул, на телеге в камеру хранения на Сенном рынке. Оттуда сразу в продуктовый, если Валера предлагал взять "на вечер" вместо водки симпатичную бутылку текилы или вискарика, Тен ругался:
  - Знаешь сколько я дяде Мише должен! Это пиздец!
  Я не знаю, приносила ли торговля прибыль, Серега мне ничего не платил за работу, а я ему за жилье.
  Ужинали все вместе в большой комнате, готовила Лососина. Валера после ужина прощался, жил он недалеко, я уходил в свою пещеру дрочить на Серегину подружку. О, как я желал ее выебать эту болгарку, ночью она бегала на цыпочках в туалет, наверняка, голая, брякал стульчак, потом в ванной рычал кран. Поймать бы ее там, усадить на край ванной, раздвинуть ноги... интересно, заорет?
  Утром, проклиная все спиртные напитки на свете, я уходил на площадь. Валера уже ждал меня с сумкой полной свежайшей прессы, помогал разложить товар, ждал пока я сбегаю за пивом.
  В декабре все чаще стал появляться этот мифический дядя Миша.
  - Сергей где? Когда будет?
  Один раз был Валера, они о чем-то пиздели в сторонке, мне казалось, что дядя вот-вот схватит Валеру за косу и уебет его головой со всей дури об стол с газетами. И если б не толпа снующая справа и слева, вероятно, он так бы и сделал, я видел, что дядя Миша даже руки в карман поглубже засунул.
  Тридцать первое декабря, я торговал до шести часов, на площади безумие - петарды, пьянь в красных колпаках, кому сегодня нужны газеты? Пришел домой и лег спать.
  Валера притащил гитару и свою подругу некрасивую бабу в свитере (сама вязала) на шее бусы, фенечки. Они вдвоем с Ясеминой накрывали на стол, готовили, мешали салаты в кастрюлях. Я решил до десяти часов не высовываться, а новогодней ночью пусть все нажрутся, уснут и я выебу эту лососину, сколько можно терпеть!
  В темной комнате слушал свою любимую кассету, я делал сборники - записывал с радио красивые песни. Осенью девяносто девятого года прорезалось в эфире "Супер радио", правда, существовало до Нового года. Я в первый раз услышал Найка Борзова, "Смысловые галлюцинации"...
  Вдруг стало светло, свет фар мощного автомобиля выстрелил по окнам. Несколько машин заехало во двор, я выглянул в окошко. Толпа людей под козырьком парадной, пиликает домофон, кто-то из наших летит открывать дверь.
  - Может, соседи, у нас музыка громко.
  А я все понял, сумку, магнитолу, куртку, ботинки в шкаф, сам успел нырнуть под кровать. Через минуту в коридоре крики, визг, грохот падающих на пол туловищ, заглянули в мою комнату, вспыхнул на секунду свет в люстре, погас. Захлопнулась дверь в квартиру, вопли на лестнице, громыхнула железная дверь, голоса на улице, опять свет фар, завелись, уехали. Стало тихо.
  Минут двадцать лежал под кроватью, твою ж мать думаю, надо же, и чего теперь делать? В большой комнате горел свет, не буду его выключать до утра, стол накрыт, салаты, бутылки, пять тарелок с вилками, кастрюля с вареной картошкой.
  Я налил себе полный фужер водки, включил телевизор. Борис Ельцин прощался с народом:
  - Дорогие россияне, я устал, я ухожу...
  После боя курантов прилег на диван и очень скоро уснул.
  Если б было куда, убежал бы сразу утром первого января. Но идти мне было некуда. Гулял по вымершему городу, в окнах шевелились тени за занавесками, мерцали телевизоры и гирлянды на елках, на улице я один, как во время эпидемии.
  Никто не появлялся, шел четвертый день нового тысячелетия. Я выпил всю водку, съел все салаты и мясо, всю колбасу и сыр, нашел на кухне рис, макароны, чай, растительное масло, пряники. продуктов должно хватить на месяц.
  Последний номер "Рекламы шанс" самый последний перед новым годом. Куплю, продам, работа, девушки.
  - Грузчики на склад, рядом, на Лиговке...
  Я устроился в кресле в коридоре у телефона.
  - Здравствуйте, по объявлению беспокоят.
  Язык мой заплетался с непривычки, я долго ни с кем не разговаривал.
  Мужской голос выдохнул:
  - Гоу-годом!
  - Я могу поговорить насчет...
  - Гоу-годом!
  Трубку у пьяного мужика отобрали, и приятный женский голос спросил:
  - Я вас слушаю.
  - Извините, по объявлению, насчет работы.
  - Я поняла. Хорошо. Грузчиком?
  - Да.
  - Вы можете завтра выйти?
  - Завтра?.. Ну, конечно!
  - Тогда запишите адрес, старшего смены зовут Антон, я ему сейчас позвоню, как вас зовут? Очень хорошо. Ну, до свидания, ждем вас.
  - До свидания, с праздником.
  Самая первая приятная минута в новом году.
  Снегу за ночь навалило столько, что я с трудом открыл дверь подъезда, где-то в углу двора шаркал дворник лопатой, темно, раннее утро. Ветра не было, подморозило, снег скрипел под ногами. По мосту через Обводный канал, сразу направо, и за ткацкой фабрикой налево, и вдоль длинного белого забора.
  Черные, распахнутые настежь ворота, сразу за ними белое поле, в поле трактор сгребал снег в огромную кучу. Тракторист слушал музыку, из кабины доносилось - буц, буц, буц. Длинное, похожее на коровник, кирпичное здание с эстакадой, желтое пятно окошечка, мне туда. Двойная железная дверь, я вошел в коридор, сразу отметил, как здесь жарко. Стеклянная будка охраны, свет настольной лампы, несколько ключей с брелоками, кроссворды, авторучка и никого. В коридоре темно и праздничный аромат перегара, далеко в тупике спица электрического света, вероятно кабинет, и кто-то уже на работе.
  - Но ты.
  Я вздрогнул, на полу рядом с будкой валялась голова, голова повторила с блатной синкопой:
  - Но тыэ-э!
  - Здравствуйте...
  - До свидания.
  Теперь я разглядел туловище в черной униформе, мужчина вывалился из будки, вставать было лень, или не имело смысла. Скрипнула дверь кабинета, и стало светло...
  Когда все закончится, этот прекрасный мир треснет наконец-то пополам, все живое и неживое распылится в бесконечности. И, когда вновь сплетутся атомы в шарик, и обрастет этот шарик землей с морями и вулканами, и опять начнется все та же бесконечная История - протопают динозавры, человек вылезет из пещеры, покатится колесо, выстрелит первый пистолет, отполыхают мировые войны, снова закончится двадцатый век и, на пятый день третьего тысячелетия от Рождества Христова в восемь утра пятьдесят пять минут, она спросит:
  - Вы по объявлению?
  То тогда я скажу:
  - Нет! Извините, я ошибся! Простите!
  И убегу, ослепленный красотой, подхлестывая себя пятками по ягодицам.
  Но на это раз я ответил:
  - Да, я. С Новым годом.
  - С Новым годом. Помогите, пожалуйста.
  - Что? А...
  Мы подхватили охранника с двух сторон под мышки, и поволокли по коридору. Дядька не сводил с меня глаз, злобно таращился, мы оставили его отдыхать в какой-то каморке, она заперла дверь на ключ, и сказала мне:
  - Ну, пойдемте. Меня Ира зовут.
  - Очень приятно.
  - Здесь мужская раздевалка, найдите свободный шкафчик и располагайтесь, скоро все придут.
  И она ушла, оставила меня одного, я присел на скамейку отдышаться. Вонь, густая непроветриваемая годами вонь от носков, резиновой обуви, рабочих комбинезонов, протухшего недопитого алкоголя, аэрозольных дезодорантов. Пришлось дышать через воротник, пока я не услышал шаги. В раздевалку вошел импозантный мужчина в коротком пальто и женских сапогах, из-под вязаного колпака рыжие кудри вразлет, будто мужчина делал недавно в парикмахерской "химию", через плечо кожаный портфель на ремне. Мужчина уставился на меня, глаза круглые, добрые, бровки домиком.
  - Месье Перен! - чуть не выпалил я. Мы не успели познакомиться, валилась толпа парней с пакетами, сумками, они хохотали, вспоминали перебивая друг друга новогоднюю ночь. Хлопали месье Перена по плечу или по спине, кто куда попал.
  - Привет, Нло!
  - Привет, Нло!
  - Нло, привет!
  Месье отстреливался шутками, меня не замечали, парень в кожаной куртке с меховым воротником объявил:
  - Сегодня только Московский и Выборг.
  Он не переодевался, подошел ко мне:
  - Паспорт взял? Давай. Будь пока с Игорем, - жест в сторону месье, - потом скажу.
  Месье Перен представился:
  - Игорь. Ну, пошли.
  У меня язык не поворачивался назвать его Игорем, вылитый Поль или Франсуа.
  - Бери паллет, бери рохлю.
  - Кого?
  - Тележка гидравлическая, а это - паллет.
  - А-а...
  Мы ходили между стеллажами, месье тыкал пальцем в ячейки хранения, читая по накладной, называл мне нужный товар.
  - Сок четыре упаковки, гречка десять пачек, растительное масло одна коробка...
  Я все это складывал на поддон, собранный заказ оставляли у ворот на проверку. Вместо перекура мы с месье уходили в его "кабинет" - закуток у стены между стеллажами, здесь стояли письменный стол, заваленный канцелярским мусором и скамеечка.
  - Не куришь?
  - Не-а.
  - Молодец. Я тоже четыре года не курю, не пью и не ем мяса. Вот скажи, мне можно дать сорок семь лет?
  Вообще-то можно, подумал я, но вежливо ответил:
  - Нет, конечно, сорок семь, обалдеть.
  - То-та. И разве человек, который ест мясо может сделать вот так!
  Франсуа повернулся ко мне боком, хоп - сложился пополам, его лоб коснулся коленей, зад оттопырился.
  - Пидараст! - крикнули откуда-то из-за коробок. Месье махнул рукой:
  - Не обращай внимания, это Пепс петуха врубил, будет орать полдня, хули - новенький на складе.
  Обедали вместе в столовой за одним длинным столом. Я уже знал всех, не так много здесь было народа. Сборщики заказов - Месье Перен, Пепс, Гоблин и я, месье старший. Проверяльщики собранных заказов - Башка и два брата студента, имен братьев не помню тихие были парни, незаметные, Башка старший. Они же упаковывали и грузили заказы по машинам. Парень в кожаной куртке Антон заместитель директора, красавица Ира бухгалтер операционист, дядька на тракторе он же и водитель штабелера, и еще охранник бессменный дядя Жора. Офис фирмы находился где-то на Васильевском острове. Директора я увидел через неделю, все звали его - Шеф.
  Пепс и Гоблин два пожилых балбеса. Слушаем радио, новости - потоп на юге Европы, разливы рек Рейн и Дунай, жертвы, разрушения.
  - Да и хуй с ними голубыми!
  - Бугага!
  - Кореша твои, Нло, тонут!
  Гоблин:
  - Купил своей в шопе хуй толщиной с руку, теперь ебу ее, она глазами хлопает - что-то не так, говорит...
  - Бугага!
  В половину шестого Пепс командовал:
  - Слышь, хорош.
  Мы бросали работу, шли переодеваться. Обычно начальства уже не было. Каждый вечер на скамейке бутылка водки, три стакана. В первый день я думал, это опохмел после праздника, но не фига, пили каждый день: Пепс, Гоблин и Башка. Налили и мне. Никакое они не быдло, думал я уже пьяный, обычные, нормальные чумадеи.
  Кладовщик Башка самый умный человек на свете. Любой вопрос задай, он мгновенно отыщет четкий логический ответ:
  - Ну почему тогда негры тупые, а мы умные?
  - Им думать не надо, банан упал с дерева вот тебе и завтрак, обед и ужин, лето круглые сутки. А северянам всегда приходилось выкручиваться, как огонь развести, мамонта задушить, эволюция.
  - Почему СССР развалился?
  - Хлеб сколько стоил помнишь? Шестнадцать копеек, а себестоимость одной буханки - труд комбайнера, мельника, кассирши тети Клавы в булочной, даже по советским расценкам около двух рублей. А продавали за копейки, для счастья рабочего класса, так все и проебали по тихой грусти.
  - А все беды наши?
  - Закон силы трения знаешь? Людей очень много стало. Люди трутся, трутся друг о дружку, их все больше и больше. Бум-бряк и заискрение, хлоп! вот тебе и мировая война.
  Как-то шли вечером по Лиговке к метро, Гоблин орал:
  - Все парадные заколочены, заебали!
  - Почему, Башка? Почему вход всегда со двора?
  - Заводы. Шли рабочие со смены, вот как мы, пьяные и счастливые, хозяева жизни, и ссали везде. Дворникам надоело...
  И хуй поспоришь. Вообще, трезвый Башка мало разговаривал, логикой давил только вечером, после первого стакана.
  А охранник меня не любил, утром и вечером проходя мимо его будки я слышал:
  - Но тыэ.
  Ирка смеялась, мы обычно уходили с работы вместе.
  Как-то в обед я вышел на улицу подышать свежим воздухом, Ира курила, в ватнике, в тапочках. Охранника не было. Она сказала:
  - Пойдем.
  Потушила сигарету, мы спустились в подвал. Здесь было жарко, как в бане, везде трубы горячие, чисто, светло. В углу сарайчик из досок, окошко, мы спрятались в тени каких-то котлов, я спросил:
  - Кто там?
  - Дядя Жора. Кушает, его каморка.
  Подвал склад делил с заводом, заводская половина была отделена рабицей. Я заметил на той половине за сеткой множество пустых блюдец на полу.
  - Здесь обычно кошек видимо-невидимо, - прошептала Ирка, - бабуля лифтерша развела, набежали со всей Лиговки. Секи.
  И она истерично замяукала.
  - Мяу-мяу-мяу-мяу-у-у.
  А из будки в ответ:
  - Гав-гав-гав!
  Так дядя Жорж просил кошек заткнуться.
  - Мяу-мяу-мяу!
  - Гау-гау-гау! Суки! Убью!
  Ирка зажала мне рот ладошкой, я вырвался, убежал на улицу, успокоился вовремя - на улицу вышли курить Пепс, Башка, Гоблин.
  В воскресенье Ира окликнула меня у магазина "Титаник". Она была с коляской, в коляске сидел маленький человек годиков трех в пестром комбинезоне. Нас представили друг другу, парень на что-то обиделся, надул губы.
  - Мы гуляем, ты куда?
  И мы пошли вместе. У Ирки ничего не было кроме работы, дома только этот маленький человек и сумасшедшая мать. А на работе одни дебилы или женатые, и тут пришел я молодой, разведенный. Дождалась. И меня любовь догнала еще там в подвале с кошками, слишком долго мое сердце было пустым. Самая обычная история.
  Мы теперь не расставались, гуляли в субботу и воскресенье, искали друг друга на Сенной площади, мобильных телефонов еще не было.
  Как любовь перекрашивает реальность, в страшной квартире Сереги Тена стало светло и уютно, теперь мне казалось, будто я жил здесь всегда. Я даже подмел пол, выкинул грязную посуду и всю старую прессу из маленькой комнаты, большую запер, про хозяина и гостей старался не вспоминать.
  Однажды месье Перен спросил:
  - Ирочку клеишь? Да я никому не скажу, все нормально, только...
  Он рассказал, как шеф вышел из тюрьмы год назад, сожрал у метро шаверму вместе с бумагой, не знал, думал, что шаверму так и едят. Ему понравилось. Женился на хозяйке этой фирмы, вот теперь директор.
  - А до хозяйки у него Ира была, и ребенок его, только на фиг ему эта Ира, надо жизнь заново начинать. Они все отсюда с Обводного канала - Антон, Шеф, Гоблин, Ирка. Думаю, ничего у тебя не выйдет, она до сих пор его...
  Я не поверил, подумал - этот волосатый мудак завидует, но настроение испортилось.
  Начало февраля окатило весенними дождями, запели птицы. Я получил первую зарплату, и подумывал перебираться отсюда, снять жилье, живу на пакетах, каждую минуту жду гостей или хозяев.
  Двадцать второго февраля четверг, впереди три выходных. Даже месье Перен принес себе бутылку вина, Пепс с Гоблином уже с обеда ходили косые. Директора не было, Антон оставил месье за старшего, тоже ушел в четыре часа. Я со студентами загрузил последнюю машину, Ирка нарезала бутербродов, Перен налил ей своего вина, мы втроем сидели в кабинете. В столовой бухали Пепс, Гоблин, Башка, охранник, тракторист и студенты. Двери настежь, все слышно, Башка говорил, я заслушался:
  - Лиговка это феномен, рабочая окраина была, вон сколько заводов на берегу канала, но главное - вокзал, со всей Руси поезда. Вокзал это лохи деревенские, чемоданы, очереди за билетами, водочка в дорогу за миллион рублей. Работы непочатый край.
  - Гопота неистребимая, жулье, бродяги...
  - Или, вот какой-нибудь Петя Жопин приехал учиться, или работать, ну не сложилось у него, денег на билет нету. Мыкается на вокзале третьи сутки, ну к нему подходят - чо, жрать хочешь? Ага. Ну, пошли. Понравится, дадут койко-место, "жить" научат, нет проткнут брюшину и в люк сбросят. Так до сих пор, вон прогуляйся вечером или ранним воскресным утром, на пиздюль наскочишь...
  Вдруг Пепс перевернул стол, поставил его на бок, зазвенели об пол тарелки, вилки.
  - Я король Петроградской!!!
  Бум-м, задрожала стена, Ирка схватила меня за руку:
  - Сиди.
  Перен исчез, мелькнули винтажные сапоги в коридоре, ему вдогонку из столовой вылетел огромный бутыль с водой, те что насаживают на кулер. Бутц! Рассыпалось в дребезги стекло в будке охранника.
  - Нэлэо! Иди сюда, пидр!
  Бум-м, задрожала стена еще сильней. Ирка успела закрыть кабинет, мы с ней выскочили на улицу, у ворот я остановился, захотелось вернуться.
  - Да пойдем, там не интересно, каждый праздник одно и тоже.
  Я проводил ее до переулка, первый раз видел ее пьяной. Зашли во двор, она показала свои окна, прощаться не хотелось, только начинало темнеть. Она обещала позвонить завтра, сразу, как только проснется.
  Нажрусь сегодня, имею право. Домой пришел через два часа, гулял, зашел на Сенную, посидел во "Вмятине", еще с улицы в тишине двора колодца я услышал, как теребонькает телефон у меня в коридоре. Едва-едва, но все равно слышно. Успел.
  - Але.
  Я не узнал ее голос, она плакала.
  - Встретишь меня? Я не могу больше...
  Я ничего не понял, сказал:
  - Давай у "Титаника", уже иду.
  ...Утро было прекрасным, солнце редкое, зимнее только на двадцать минут попадает в мою комнату, потом закатывается за белые заснеженные крыши...
  Ира вечером опомнилась, вообще-то ее, наверное, ищут, сын задает вопросы.
  - Как не хочется уходить.
  Она прикурила и ушла в коридор звонить домой. Я закрыл дверь, что бы не слышать. Через десять минут вернулась в комнату, села на кровать, голая и несчастная. Вдруг улыбнулась.
  - Помирились. Сказала, что приду завтра утром. Пойдешь со мной? Будет сюрприз. Она про тебя еще ничего не знает.
  Мы пошли гулять и в магазин, кончились сигареты, я купил себе водки, ей бутылку пива. Ира уже знала, что квартира эта не моя, могут прийти хозяева и выгнать, она ответила, что если выйдет замуж, то мать уедет в свой домик в деревне, что все об этом только и мечтают.
  - Тебе завтра с ней общаться, много не пей.
  Ну, вот и все, подумал я, глупая, наверное, морда у меня сейчас, и голова кружится совсем не от алкоголя, и больше ничего и не надо.
  Ночью мне приснилось, что Ира стоит на каком-то балконе и машет мне рукой. Я проснулся. Она сидела на кровати одетая в куртке и шапочке, ждала меня.
  - Собирайся. Пошли.
  - Да-да, я быстро.
  Было солнечно необыкновенно, и скользко, ночью похолодало, маленькая весна закончилась. Я решил - в понедельник после работы пойдем в ЗАГС подадим заявление, это недалеко. Да, все. Решено. Скоро зарплата, надо снять комнату, с этой получки обязательно, на фиг, вскакивать от каждой машины въехавшей во двор, как ворюга какой-то. А сейчас в магазин, потому что так невозможно, надо выпить пива, позавчера был праздник, не возбраняется...
  Кричат. Громкое ох и ах. Я обернулся, Иры рядом не было, автомобили сигналят, пробка, люди смотрят все в одну сторону. Я побежал назад... Увидел ее на белом асфальте, она лежала, так же как час назад у меня на кровати. Еще не было ни "скорой" ни милиции, неподалеку автомобиль с помятым капотом, водитель боится вылезать.
  Что происходит? Почему она здесь? Кого она увидела на том берегу? Вон он, стоит лицо белое, руки в карманах по локоть. Шеф...
   Ира никогда не любила меня, не любила, так как в сказках или кино. Только теперь я поверил месье Перену. Шеф не заметил меня, никто никогда не узнал с кем она была два дня. На похороны поехали все, на складе остались Башка и Пепс. Я доработал до марта и уволился.
  Больше никогда я не видел этих людей, только через год встретил Валеру на Сенной площади, он сказал, что они помогали строить дом генералу милиции, где-то во Всеволожском районе, отрабатывали долг...
  Кто-то толкнул меня, я будто уснул, будто я спал и все мне приснилось. Я в кафе на Лиговке, сижу у окна, сумерки, вон угол того дома, чугунные ворота во двор. Все то же самое, только машин стало очень много и реклама на крышах, на балконах, в строчку, вдоль стен. И тут мне стало страшно, Господи, я так долго живу, я такой старый и нелепый...
  Электричка битком, никогда еще не возвращался в сумерках, окна - черные зеркала, я прибавляю громкость в наушниках, смотрю в окно на отражения лиц пассажиров. Я не слышу о чем они говорят, хлопают губами будто голодные рыбы в аквариуме, хихикают, мужики конечно же поддатые. Как люди раньше жили без наушников, не помню, не представляю. Будьте вы прокляты с вашими делами и радостями.
  Заткнулась музыка в ушах - кто-то звонит. Кира.
  - Ты где? Тебя нет и нет.
  Я даже растерялся, вспомнил, как она вжималась во все мои впадины, обнимала насколько хватало ее маленьких рук, я тоже целовал ее, будто это любимая жена, а не самая обычная блядь. Мгновенно представил - мы живем вдвоем, она ждет меня с работы, в доме тепло и что-то жарится на сковородке...
  - Ты заебал. В электричке что ли?
  - Да, скоро буду. Соскучилась?
  Тишина. Ей трудно ответить, почти шепчет:
  - Немного... Да нет, мать на работе, отчим спит пьяный, сижу на лестнице.
  - Больше нежности, друг.
  - Чего?
  - Скажи, что ждешь. Что каждый день ждешь и бежишь встречать, что бы сказать, как ты счастлива.
  Замерла. Первый раз слышит от меня такие слова.
  - Кира, ключ в сарае под ведром, зайди, в серванте деньги, возьми сколько надо, сходи в "Пятерочку" и купи себе, что хочешь. И главное включи печку электрическую, я скоро буду!
  Пассажиры напротив думали - будь ты проклят "нежный человек" со своими делами и радостями.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"