Курные лица кратчайшие и водолазная вонь врыты в дощатый день дураком кличут иди в дом, донки брошены в выдранный пол, броды безбожники больны обезвожены, безвольные вложены в лес валом лучи, солнце каждому плаксе каркает в кровь лживое и свищет ложное как гриб несобранное, ненужное, отрешенные птицы заданы небу гадать, и бубнить, бормотать про себя птиц. Господа студят меня губами в темя дуют чем-то отчаянным лающим сквозь рай, лающим из края в край в темя тли вопрос что будет стая кричать когда сядет на тяжкие телесные ладони или тыльную сторону стоп, что будет кричать чикатила под укусами крыс под солнцем кудахчущим ниц, под дном есть второе кишащее кромешные избы кусками кишмя. Строители смотрят на снег, как мало мы умеем, думают они... кто нас подставил под снег? садист? нет, хоть бы хны, дает им почувствовать снег. ну, тогда всё понятно, снег напрыгивает сзади сверху а мы его хватаем и валим, бьем ему в грудь в живот и по роже, ну что не понятно, бьем пока не вырубится, а снег будет душить, давить шею, так и сделаем. ху, подумали строители, какой хороший план, так мы отобьем охоту у хоть бы хны подставлять нас под хоть бы что. День дурак дерется, иди домой говорю, снег сдвигается, снег несговорчив, снег спускается, на зависть спокойно, в кучи. От обиды дуюсь в органы, в игрушку, в дудочку, на мне воду возят, из меня веревки вьют, мной ходят мной пьют, мной лазают мной прут, и носятся и гнут. тужься тужься девонька, тужься тужься дяденька, тужься органика, тужься просто так. жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за итоговую репку равнины с кошками и мышами в состоянии вражды тащат потащат вытянуть и не должны. тужьтесь и размножайтесь, жучке шкуру не разорви тяни аккуратнее. вытерпи конфетку в губах однокоренных и губительных, одинаково убедительных дуть. вытерпи конфетка, губы, тебе еще за щеку, тебя еще дуть будут, дудочка, терпи. губы промолчат тебя, оближутся перед тем как сжать темя в оторопь, побудить меня пищать, или гудеть, или говорить с человеком через стол, например, о работе, или отчаянии, или отварке яиц, ложные как гриб губы дудят моими руками за поручни, дудят глебом во всю дурь города. справа и слева писк, свистульки стикеры клеят на блистеры, свистульки спешат слюнявые семейные трусливые, я бы сплюнул многих, но нет, ничего, свистят себе. вынь себя изо рта.
У брежнева больно растет борода, у брежнева больно в лице. Ещё одни баки,- подумал он,- ещё одни баки и всё брошу, ни волос мне не надо ни ногтей, ни глаз не надо ни ушей, девочку русскую не хочу, ни шеи ничьей ни лодыжки не желаю сжать, пачкаться и мыться устал. У брежнева бреется щека,- думал он со стороны,- скобля лицо красивыми женскими ногтями, взятыми в горсть, взятыми как снасть. я вынул их за кончики зубами из пальцев лиды из дома девять по улице немезиды, я вытащил их как занозу из кожи, после прогулки и постели, после радуги и карусели, мы сели на кухне и ели мороженое у друг друга из рук как животные. я шутил балагурил бросался гвоздями брался за вены на бедрах, хотел разбудить, хотел обрадовать женщину рядом, найти яму и кабель, ликвидировать аварию, пожар потушить, подержать руки в ладонях, но она не смеялась, не снашивалась, всё как новенькая была, ближе к вечеру из неё позарились слезы и качнулась куда-то кровь, кажется, я устал, кажется мне надоело играть и я ворон навроде березы бороздах безбрачных открытый крах ветвей в воздухе внушённом внесенном в сносок лица, утаенный сидя на месте дремучей чащи крах каждого в массе, оползень по зимующей малолетке колодезь колешь ломом до черноты доченька ввозриться и выстоять вертикально в воде, выдумать драккар из катастрофы и плыть иступиться но выстругать куда-нибудь себе карибы, выдуть наследника из тьмы чётной тысячной вычти сны пусти дым с травы эта степь снег говори мне ты тропа тряси три мне ты,- вспоминал он, макая ногти в пену и продолжая бриться. правую щеку он не трогал никогда, зато левую скоблил до синевы постоянно, много раз в день, каждый раз как возвращался с маршрута поезд. Ах, как я не молод, до переездов ли мне? по силам ли мне перемены? вот так, бросить всё и бежать в никуда в неизвестность, а как же партия, заседания, членские взносы, разносолы у суслова, строительство бама, бонго-бонго, участие в лотерее, очередь за колбасой и гонка вооружений, как же мир труд май, их тоже бросить? не знаю, посоветуюсь с машинистом, он человек мудрый, издалека каждый день, любит молоко, сынишка у него леня ленивый как я, и говорит как-то непонятно, как старенький или пьяный в усмерть, все говорят, много у нас с машинистом общего, уж не дедушка ли я ему, не падчерик ли? а электричка-то его слушается как родного, провода не кончаются над ним как заговорённые, длятся и длятся вдаль, волшебно... он красивый человек и я поцелую его сначала в губы как лидер лидера, как кот кота,- так думал брежнев бреясь на коленях перед зеркалом в депо октябрьской железной дороги в поздний беззвёздный час. Утром в воде брежнев очнулся и сразу встал крепко на ноги как и подобает хорошему специалисту, мастеру своего дела, встал и пошел чистить зубы. щетка лежала в самой глубокой яме под самым большим поездом в самом дальнем конце депо, скользком и скучном. разогнав собак от колес ногами, он спустился вниз просто и понятно. собаки смотрели сверху вниз и выли, собак не кормили они стыли. брежнев согнулся в три погибели и поднял щетку на раз-два взяли- оп! разогнулся, крякнул и негромко набрал полные легкие мути с дна и мигом наверх. Душа моя до сих пор молода,- с облегчением подумал он,- и любое дело по плечу. биологический возраст не имеет значения, мне столько, на сколько я себя чувствую, а я себя чувствую лет на пять. па па па-бап-па-па, карабкаясь наверх, пел он. па па па-ба-ба-бааа, пел он и лез. разогнав собак от колес руками, брежнев сильно сунулся в воздух вперед головой, выпрямился во весь богатырский рост, расправил штанины, эх, красота, подумал он про себя в третьем лице, теперь и зубы почистит и рыбку съест. он улыбнулся, вспомнив поговорку про ёлку и жопу, потом ему показалось, что обратный путь невыносимо долог, а ведь щётку ещё нести назад, опять всё отложится на вечер, когда станет страшно и темно... как он не любил откладывать на потом то, что можно сделать сразу. Но вот и душевая, большая просторная как русское полюшко, как овраг или кузов зила, столько людей можно помыть, целую демонстрацию, вот бы сейчас флагом помахать, вот бы сейчас поорать поздороваться с товарищами, похохотать всласть... ему стало грустно. он вспомнил глаза хрущева на своих ладонях, вспомнил как они дружили и играли в жмурки, как ездили в гости к сталину и всё-всё ему рассказывали. вспомнил, как попросил себе его глаза и тот вынул их не моргнув, вспомнил, как потом попросил его кожу и пальцы, и тот отдал не дрогнув, вспомнил, как попросил его коснуться циркулярной пилы ради доказательства круга и тот опустился грудью на конвейер, пилорама в горячую рабочую пору делала не только доски. поэтому из друга было много старой крови, разорванных тромбов, много тока тишины из стоящих выпитых стаканов. вот какой он был молодец, какой красавчик. брежнев подошел к своему рабочему столу, открыл нижний шкафчик и вытащил эти пальцы, они были ещё потные, он помял их, по-дружески крепко пожал, потряс перед собой воображаемую руку, улыбнулся, хотел что-то сказать, но, устыдившись, потупил взор и разжав кулак пересчитал пальцы начиная с мизинца назад. всё верно - десять из десяти. потом сунул два из них в рот и свистнул, получилось очень громко, вдали послышался лай собак. Что ж, отдам им указательные по-товарищески,- добродушно подумал он,- хорошие собачки: вера, надежда, любовь. Уууууу,- неслись они.- Уауууу,- кричали они на бегу. Всё же собака друг человека, как не угостить,- думал он.- Ох, какие же вы худые, одни кожа да кости, вот, кушайте,- сказал он нарезая пальцы фалангами.- За глаза твои ка-ри-е и ресницы ши-ка-рные, за осиную талию и улыбку усталую...- подпевал он радио и резал и бросал псам.- Толстая будет вера, довольная, толстая будет надежда, добрая, толстая будет любовь, ласковая,- приговаривал он пуская слюну, глядя на их чавкающие морды, и облизываясь,- сукам наверно тоскливо без кобеля, нет у них своей половинки, жаль их, жаль меня. мне жалко что я не зверь... можете жить в моем рабочем кабинете, только не трогайте ничего твари.- Собаки смотрели снизу вверх смущенно, испытывали облегчение и благодарность, теперь-то всё изменится к лучшему, наладится. большие брови брежнева были раздвинуты на лбу, были как ложки дегтя в меду, как останки лося в снегу, или логово зверя в лесу, и оттуда дико смотрели глаза. оттуда лазали глаза, там чесались глаза, там грызлись и спали глаза. там поилка была и куньи пили, там кастрюлька была и куньи ели, там место кидающееся, достающее до костей, а на ушах его кисточки, смущались собаки и пахнет он кошачьи... пахнет сильно, что он сощурился, пахнет, что он жмурится, мы сожрем его потом.- Спой мне собака надежда,- сказал брежнев,- спой, сука, так, чтоб душа развернулась и завернулась назад, спой гимн. а вы две пляшите, создайте мне хорошее настроение, а ну живо!- он задумчиво отодвинулся от стены и продолжил, - я чувствую прикосновение тени устами, я чувствую засосы тьмы на шее, я чувственный, вулканический, я невозможен, но я есть.- Собаки окружили его, сладко слизывая за собой следы.- Ты достанешься нам,- шипели они,- ты будешь разбужен наверняка, мы тебя распряжем сивка-бурка, засунем носы в твой живот, мордами дёрнем за руки, скушаем всё количество брежнева человека. стой смирно вещий каурка, мы влезем в твоё ухо и вылезем через другое, измажемся тобой натремся до изнеможения изменимся к лучшему. побываем в твоей голове, погудим, покуражимся, надышим там, натопчем, отлежимся и дальше двинем другими.- Хотя бы немного мочи, -подумал он,- хотя бы немного мочи мне сейчас пописать и стало бы легче. описаться от страха это нормально, это со всяким может случиться, и на войне, и в садике, и в депо, чем же я хуже, что за кулинария?!! Он весь сосредоточился, напрягся... нет. нет мочи. не хочется.- Но я не верю в смерть,- вдруг просияв, воскликнул он,- есть мир, есть труд, есть май, а смерти нет! есть лишь переход из одного состояния трудящегося в другое состояние трудящегося. есть наука, эволюция, прогресс, а смерти нет! есть подвиг! а смерти нет! есть пицунда! а смерти нет! есть память поколений, мавзолей, проспекты ленина, улицы ленина, тело ленина из любых материалов везде, есть ленин, а смерти нет! есть комсомол, правое дело пролетариата, водочка и солёные огурчики, а смерти нет! я не боюсь, под землёй я встречу своих товарищей: суслова, маленкова, пущина, пугачева, многих многих товарищей из цк, мы будем обниматься, хохотать и щёки щёки щёки!!! кустодиев кареты румяна юнкера французские булки! шампанское нарзан и, боже, брокколи, скумбрия, овес, колхозы везде исполкомы бабоньки ух с платочками брусничные баян буря сношения в снопах перьями по соскам и курицы клюют внизу сложную сыпь сложно вытащить член из неё кончившей сразу день за днём сразу солнце свистит и молоко и творог свои всё своё... ну жизнь без слёз! Собаки ушли. больше он их никогда не видел. Нечего мне тут смерть закатывать, нечего мне тут смертить!- ругался он про себя,- не доросли до нужных размеров ваши курточки чтобы вешаться на меня, понятно?! попомните у меня,- бился он об стены,- попомните! раз и навсегда зарубите себе на носу, что я не сахарный и вам здесь медом не намазано, я аленький, гружёный, и красавица меня ждет, и чудовище меня ночью на руках носит! я им лучше всего подхожу, я им и являюсь. у меня из глаз искорки летят, ударами всё покрыто, просеяно и взвешено в воздухе враньё и шито-крыто. стою перед тобой как лист перед травой, проснись стёпа! Машинист отлип от стены как крючок-присоска и брякнулся на пол голый с полотенцем на бёдрах.- Сам собой прилипаю к стенам и сплю,- со скучающим видом сказал степа,- всю жизнь я много работал, воспитывал сына леню, любил жену соню, лягушек не давил, думал буду большой и выгодный, а получилось помыться заикаюсь и боюсь падающей воды. здесь так сыро, так около мы с тобой брежнев, кучки, намокаем, чувствуешь чижи растут изнутри, из самой моей земли, из глины твоей брежнев лезут чижи, певчие борцы из пропасти на кресты, молоденькие, чувствуешь, чаруют чрево чижи, кутают клювы внутри как слепенькие, колодезные ключи. краснокожим прозвали меня врачи и на осмотрах брали пробы с груди, пробовали, слушали крик, ласкали чтобы взять под язык и лакомиться. слесари смотрели сквозь слезы из-под колес на ступени в вагон и мои раны до пят, мою хромую походку нюхали. вверху над ними было светло, жарко и сухо, было очень хорошо. они кусали губы, пихались, им не терпелось потянуть жребий кому сегодня посчастливится меня жалеть, кому сегодня вместе со мной плакать. они уже хныкали, шмыгали носами только издали завидев меня, съеженного, они лили на пол большими круглыми глазами. они готовы были зарыдать в голос, но я жестом запрещал им это. они рвали волосы с затылка чей длиннее, дрались, потом душились старым сеном, подмышки шею родинки запястья, курили на корточках, кто-то трупик, а кто-то шел ко мне в вагон греться и плакать. Ступени в лето, повторяли они поднимаясь, скорее по ступеням в лето. из зимы идем в лето пешком, здесь рядышком. из зимы идем в лето пешком, мы бабушки. не найдешь нас, холодная, не отыщешь, костлявая, лето красное нас спрячет, лето звон-кое грооомче по-ой, ла, ла-ла-ла...- бормотали они,- потными будем, ох румяными, стройными девками станем, босыми побегаем раздетыми, болотные ягоды соберем, грибы белые, покупаемся, на песке горячем полежим. я открывал тушенку, мы пили очиститель, сушили носки, вселялись друг в друга в духоте, ворковали, смеялись, водили хоровод, мочились в щели, были искренни и неразлучны по-собачьи. нам было близко как близнецам в море, как младенцам в матери, мы мылись под краном и показывали друг другу органы, мы были брошены себе на съедение по кускам. покушай и ты, брежнев, ты разбудил меня, падальщик.- Я сыт слесарями из-под вагона, съел целую канаву трудящихся сырыми. слава кпсс! запить бы это дело водочкой, так ведь чудовищу на пятидневке в будни не положено, я не девка гулящая, не альфонс, я укромный, я гробы на улицу выношу на ветер, хороню старые дорожки, сбитые пороги боли, корчи, переулочки, тупички подхораниваю, складываю их в гробы грудами и в чащу тащу. могу из рта всё загробить, могу из ноздрей воздух, сглаз, одиночество, приворот или вот твои корточки, чьи бы то ни было четвереньки, кого бы то ни было карачки захораниваю. ко мне люди ходят смотреть на муку, косятся и плечами жмут, начинается давка. эка невидаль гудит воздух в гробах гадов выводок, так же вопят висельники недодушенные, оборванные болтуны, ну и что? поделом ему. ха! попался. ноздревой. горловой. визжи вволю воздух. всё уже. сделано. никому не вздохнуть. никто чтобы не дышал. этой атмосферы пасть почти пуста. я вынимаю все. забираю в гроб. гвозди очень люблю, заколачиваю в крышку со смаком, пока иные блюют, иных перекашивает, я гвозди забиваю, у меня есть цель, мечта, я служу удушению.- Бедовый ты мужик брежнев, безносый безусый безбородый безбрачный ты вроде бреши здесь пуще пустой. я липну к тебе сам не знаю почему, ты меня затягиваешь. не так как это обычно со стенами, с тобой всё серьёзнее, меня засасывает. может ты и есть моя половинка, мой суженый. я сама не своя кожа и кости степина обрасту тебя, обживу, мой милёночек. Не успел брежнев поставить защитный блок как стёпа с ногами залез на него, лёг, немного поворочался, а потом свернулся клубочком и замолчал наружу между лопаток отвратительным горбом ожидания. Теперь буду сутулиться, изуродовал меня машинист,- горячо подумал брежнев,- слезь с меня падла, кому говорю!- крикнул он вне себя. и издали услышал шёпот, тихий, сдавленный клекот.- Я твоё... а ты моё... ты разбудил меня... завладел навеки... смиримся слюбимся... тужься хлопец... ты самец...- Ждать будешь... жаль собаки сбежали, скормил бы тебя вере, скормил надежде, скормил любви мой горб, моё уродство, моё ожидание... засеку стёпу насмерть.- решил он. брежнев встал на цыпочки и посмотрел в окно на ненастье, на мокрые ветки берёзы бьющие в стекло. Нарву веник,- отчаянно подумал он,- и в баньку схожу, авось выгоню хворь, с потом возьмёт всё и выйдет. Он открыл форточку, схватил залетавшую ветку, со всей силы дернул и рухнул без памяти. длинный скользкий сук лежал на его груди, сквозь ветви сверкали пуговицы рубашки, черной, хоть глаз выколи, и такой холодной, что гагарин обморозил пальцы, обнявшись как-то с брежневым при встрече, тогда юра ещё вспомнил космос, тот голод и ужас, всю ту невесомость, бесполезные руки ноги уши шею, вспомнил себя без воздуха, вспомнил как не дышал. гагарин часто снился брежневу таким, задохнувшимся, среди звезд, вечным. Я в ней родился,- оправдывался брежнев,- она дорога мне как память о прошлом, до добычи на свет, до моего рождения. гагарин герой, ведь он был там один, заживо. пропишите ему спирт, сон, женщину и свежий воздух. страх пройдет. Брежнев лежал без сознания на пустом полу душевой. ему предстояло родиться вновь, очнуться и заново обрести себя прежнего... похожего. и первое, куда он денется, где окажется тля, будет эта рубашка. его веки зашевелились, по ним прошла мелкая рябь. голова скатилась на побритую щеку, открылся рот: ааааа,- хрипло вышло из него,- аааа,- вышло ещё. рубашка впитывает свет, тяжелеет, тянет, рубашка обрушивается на него, доголого. и замирает. рот закрылся, тля въелась в ткань. брежнев быстро рождался, у него уже были пяточки, коленочки, попка, лампочки мерцали, в форточку лез ветер, ворон по березе крался всё ближе к окну, показалась головка, её глаза приоткрылись, сгибались разгибались руки, он бурел, он был долина в грозу, в каурую кожу коней били молнии, обожжённый табун разгневало и понесло, тьму резало и рвало гривами, брежнев горел, комкал землю, ревел, издавал лучшей осанки хруст перелома, когда караул забивают камнями, или коня кладут под кран. он конечно орал. конечно, кривился и щурился...- Опять разбился, какой я неловкий, совсем на ногах не стою,- пробормотал брежнев садясь и потирая затылок,- больно и шишка будет, эх, беда не приходит одна. деревья враги мои издревле, развели тут шуры-муры, кислороду тут напустили, дыши-передыши, хоть задышись сколько, и растут себе припеваючи, шелестят не шевелясь прямо как жены человеческие. не понимаю я их довольства, спокойствия их не пойму. вы только поглядите вокруг, здесь мы на пиках загаданы как желание исполняемся, чудо чудовищно броское. конечно, картофель надо сажать, и просо, и свинок колоть по осени, и под дождём плясать, и с женихом миловаться, но ведь и меру надо знать, вести себя в конце концов прилично. сколько можно хамить и артачиться, сосуды свои распускать да артерии?.. а дереву всё нипочем, растет... клуша. Вид у березы был самый обычный, богоборческий. попирающий небо и землю, неохватный грубый ствол и голые неразборчивые ветви. бесконечные безумные корни исчезали вдали. дерево думало по-своему, совсем по-другому, было больше брежнева, что он мог поделать? отдать зарплату жене? у него не было жены. проверить дневник сынишки? у него не было сынишки. поклеить обои в спальне? у него не было спальни. у него не было всех этих деревянных вещей. только ветка мужицкая в рост. он большевик, кочевник, не селится и не растёт на одном месте. ну, в дорогу. он сложил сук вчетверо, сунул запазуху и вышел вон. брежнев парился в тамбуре старого паровоза на запасном пути у запертых восточных ворот. был тёмный полдень, лампы светили через каждые сорок шагов, напряжение пошаливало, свет мигал, в провалах тени брежнев чиркал спички и медленно, нашаривая пол подошвой, шел широко и осторожно.- Шесть вареников положила мне, стерва! шесть вареников!- вдруг услышал он где-то внизу во мраке,- куда это годится?! по десять рублей за вареник! срань! я рассчитывал минимум на пятнадцать! а она мне шесть и пол-ложки сметаны! шкура! их на тарелке не видно! вилкой тыкал наугад, дно выскоблил! сам уже сырный могу быть блюдом,- брежнев остановился и по запаху щей из жирных котлов понял, что проходит мимо столовой и время, судя по брани, как раз обеденное.- эту тварь я не прощу! нееет. рожа наглая! двести пятьдесят грамм - шесть вареников с ноготок! грязь!- брежнев нагнулся и посветил под вагон спичкой. там, скрючившись в узкой канаве, сидел средних размеров мужчина и жадно вдыхал из флакона нашатырный спирт.- Меня вырубает от бешенства, брежнев. похоже, пришла моя пора разбиться об стену. похоже, я вполне готов. я дохожу. томлюсь. сейчас разбегусь и в лепешку. только бы подняться... добежать. и об стену чпок! каждый машинист должен, так уж повелось. само собой. нужно суметь уйти достойно. если слипаешься с каждым углом, если по стенам ползаешь гадиной от тупика не оторваться, значит твой черед. хочешь письку покажу как маленький? а ты мне свою. ты тоже маленький. тебя как зовут? меня гриня. помоги мне подняться. дай руку. дай сигарету. дай рубль.- Нет уж, подумал брежнев, хватит мне одного горба, большая однако у них грибница, а вслух сказал.- ты прости меня, гриня, я тебя трогать брезгую. могу только попробовать тебя понять.- Брежнев лёг на живот, устроился поудобнее, голову положил на руки и приготовился слушать.- Я верю в красного карлика. горячего заграничного, запредельного жаркого карлика!.. с которым так хорошо! летом в отпуске в египте. среди египтян! или в турции. среди турков! или в геленджике. среди... наших! советских. валяться и бухать! вот это жизнь!!! он там, над потолком, горит. у нас и не показывается! все под ним ходим. а ты в кого? покажи письку. не стесняйся, я никому не скажу.- Гриня вынюхал весь нашатырь и пытался встать. у него не ладилось, его кожа получалась по полу и кланялась в пояс, получалась из жестикуляции рабыни, рукоплескания, тело пёрло из стороны в сторону, качало воду и воздух себе на рожу копила на ноздри и горло, на голос и горсти, на ходьбу, блуд боль роды ребенка, на корточки себе, на человечка, по крошке лепила каждую кость. его кожа получалась рок.- Сжалься, брежнев. возьми за шиворот и дотащи меня до стены разбивания. обещаю, я буду хорошим, я буду для тебя самым лучшим, таким, как ты хочешь. ты, только ты, все надежды и мечты! ты мне веришь?- Брежнев задумчиво достал папиросу и закурил. он не верил этой пакости. но сострадал ей.- Ладно, так и быть. помогу тебе умереть. отнесу к стене разбивания.- Брежнев осторожно протянулся и взял гриню за шкирку, резко дёрнул, встряхнул, оглушил об вагон, и аккуратно держа перед собой понес его в самое старое место депо, сохранившееся ещё с царских времен, к стене из красного кирпича, всю измазанную головами многих поколений машинистов. темные разводы покрывали её всю до потолка под треснутой крышей. идти было недалеко, искоса, самому по себе, наискосок под плечо нагнись, по локоть пройди потом, там у кисти на ребро поверни, на ребре и рой себе рядышком, в ребро и рой. глазки в строну так скоси и иди, рой, не промахнешься, почувствуешь, что уже в груди, что по грудь где надо. пол ровный как кол, идеальный, кое-где свечи в нишах, собачье дерьмо по углам. идти было недалеко, до низовий рельс по черным шпалам, до первой травки на ладошках, до щебня внутри груди когда трактор проехал, газон разведен и ёлки посажены. здесь было отличное освещение, самое яркое во всем депо, просто дневное, ослепительное. брежнев шел и насвистывал некое подобие снега, что-то вроде вьюги, вроде щели наружу, насвистывал сумерки стон слепоту, косил глаза и насвистывал пропасть, шел и нес гриню к стене.- Сейчас бы сиську пососать и гу-гу, лепетать, гу-гу, гу-гу,- пробубнил, очнувшись, машинист у брежнева из рук,- щас бы сиську смириться.- Нету у меня сиськи, сволочь, и я не кормилица, не даюсь детям,- нахмурился брежнев,- а будешь болтать, подчеркну твои вены, увеличу тебя ножом, верну под стекло электрички пятнами, испачкаю тобой всю кабину, лишь бы не убирать, нагажу тобой везде бессовестно.- Пожалуйста, ну прижми меня хоть к своей широкой груди напоследок, подмети меня косматый, посети сын, будь милосердным к смертнику,- не унимался гриня невесомо ёрзая в воздухе,- ааахх, как ласки хочется, сочувствия в этой пустоте...- Брежнев вспомнил гагарина, грусть в его голосе и тоску в глазах, вспомнил беспощадных чаек, тот конец неба, литой угол, где звезды упрямятся, где гири висят и это надорвало его, отравило, сделалось тошно, он ослабил хватку на вороте грини и опустил руки по швам.- Поздно уже, малыш, спать бы тебе пора. закрывай глазки, а я побаюкаю, покачаю тебя в лодочке, колыбельную спою. баю, баюшки-баю, не ложися на краю,- начал брежнев воздев голову к потолку,- при-дёт се-ре-нький вол-чок и ута-щит за бо-чок. баю баю баю-бай, пос-ко-рее за-сы-пай.- брежнев баюкал гриню и собирался с силами. идти было недалеко, совсем близко, искоса, сглазо, боком, пятясь, протискиваясь в пропасти, твердо тужась падать. брежнев побежал. бросился перед собой. и как камень канул к стене. раз обернулся вокруг себя, два обернулся, три, и всё, на месте. гриня и степа мирно сопели, поскуливали и дергались во сне. брежнев достал перочинный нож.- Вот и пришли, гриня,- сказал он, подрезая и счищая машиниста с правой руки,- ну и прилип же, дяденька... щаас, потерпи немного, я тебя сниму.- Аааа... ах-ах-ах... аааа,- вопил гриня,- губитель чудовище грибник!!! бооольно же!- Не дёргайся, дружище. я ведь режу по живому.- брежнев ухватил его за загривок, сжал и резко дёрнул. оторванный гриня скукожился в волосатом кулаке и громко ныл.- Ну чем я плох?! чем хуже степки?! его ты оставил, его ты пожалел! а меня разбить хочешь. как тарелку!- гриня брызгал соплями кривлялся худел. брежнев подбросил его в воздух, поймал и потряс как бы отряхивая.- Ты сам меня попросил к стене тебя отнести, вот и радуйся. смотри, вот она вся.- показывая кирпичную кладку тупика, брежнев описал гриней полукруг. вверху светили ртутные лампы, под ногами шуршал гравий, банка с капами стояла на табуретке, потому что у атеистов сводило зубы, сводило концы с концами, водило за собой за зубы воображение, била дрожь, атеистов сводило судорогой в щепоть, нужна была резиновая прокладка, иначе от страха они исчезали без следа, сжимаясь, сворачиваясь в точку в пыли, они полностью пропадали. скукота.- Ну, кусай капу и беги, беги к своим на кирпичики, на тупичок полезай, прыг-скок наутек, прыг-скок колобок, и от бабушки уйдешь, и от дедушки уйдешь, и от себя денешься. пока мамка не заругала, давай, зайка, скачи!- брежнев швырнул его к табуретке, промазал, сбил им банку и капы рассыпались вокруг по насыпи. гриня стал быстро уменьшаться. он что-то блеял и хихикал себе под нос. потом вдруг резко расправился, распрямился и тоненько провизжал.- Раз так брежнев, сослужи мне последнюю службу! шваркни меня об стену со всей дури, так чтоб ахнули все. чтобы дух вон. сам я уже ничего не могу, вот-вот исчезну. совсем хихихи... пи-пи-пиии.- он становился похож на мышь, мельчал и серел на глазах. времени не оставалось. два шага и брежнев стоял перед ним. надавив на остатки щек, разжал ему пальцами зубы и сунул в рот капу. несколько раз наотмашь ударил плашмя по лицу, привел в чувство. и, взяв за грудки, поднял над собой. гриня немного увеличился немного расхрабрел разрумянился, стиснул капу и смотрел вокруг широко открытыми новорожденными глазами. брежнев приготовился, прицелился, взял разбег и, перехватив гриню правой рукой, как мешок, из-за плеча бросил об стену. чпок. всё. гриню стало не узнать. настоящая тухлятина. мусор. грязь. лишь бы не убирать.- Милый мой, милый. мясной мышечный мой мужчина,- просипел сзади горб,- ты такой сильный, надёжный, такой обязательный, рукастый, додельный, как я счастливо не описать словами, несказанно. ты все сделал правильно,- горб прижался ещё крепче,- пора бы нам и о квартирке своей подумать, отдельной жилплощади, в очередь встать... что ж нам, и дальше по канавам мыкаться.- брежнев чувствовал себя под седлом чужака, брежнева бросил есаул, брежнев вспомнил про баню.- Скоро, скоро я тебя отпарю, степа. начнем отсюда, с конца, с конца в карьер. загнать меня думаешь, зажить душа в душу, в девяткино двушку, диван и пижаму? зажмурься, я шторм.- брежнев кувыркнулся через себя. ещё. и ещё. он менялся. он вздыбил гравий. и заговорил грудным голосом.- грызи мои залы подросток, круглые комнаты-кони катятся, они жесткие нас в них толкают в трою, жечь, разить, грызи же коня подросток, подтачивай позвоночник у комнаты голая спина, рубаху белую задрали, спину прижгли, угли и тли дали дыры, в дырах дары, забирай и ряди заново, комната русая, комната наказана, комнату высекли, сверстник, грызи комнату, ищи затылок за-ради моей руды грызи взрывы вырождения зари в круглых комнатах резвятся комнаты кони, грызи жилище подросток, взламывай кручу, я убежище, но пока ты взбираешься, я буду далеко, пока ты корчишься, я меняю место в море, пойми, вместо меня море, я пожну твое лицо, пожну за щеками, содержимое зубов, пожну твой язык, ворвусь внутрь и выверну, выем тебя. между прочим, как чтоб меня, как выругаюсь, как рукопашная в очереди вещей, в очереди земли закопанный лежа рвется на части червями, через червей ему наружу бы, дальше дальше. лезть. плескаться. здесь место моря, ряби, волнуйся, шуми. сколько сможешь.- Ты мне угрожаешь, насильник? грубишь грибу парниша? остерегись!- Я дерзаю, ты только что, а я вроде был. до тебя, до рубашки, до депо.- Что ты, что ты, брежнев, заклинаю тебя! ты общежитие набитое чужаками. в круглых комнатах конях седоки. ты каторга. баланда. ты пятидневка. пенсия. ты тайна тайги.- Узри паровоз. шторм вынес тебя. кричи-не кричи я затоплю, но мы не поедем, я заведу и останусь. пропарюсь, и дам длинный гудок. я стану будить всех. мы больше никуда не поедем. мы восстанем. степа, ты с нами? слезай! проклятьем заклеймённый! весь мир голодных и рабов! кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов!- брежнев истошно завыл, затанцевал на месте, как кассиус клей перед боем, замахал кулаками, запрыгнул в старый паровоз и принялся за работу.- Чух чух-чух, чух чух-чух,- приговаривал он, закидывая уголь в печь,- чу-чуууу!!! чу-жи-е мне не вы-жи-вут! чу-жи-е мне ум-рууут!- орал он,- сле-зай стё-па! сле-зааай! никто не даст нам избавленья ни бог ни царь и не герой- добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!- Ааааа! черт языкастый! верю! все верно говоришь! ну голова! глядишь в меня как в воду! держись, я слажу народы освобождать, на смертный бой слезаю брежнев! я с тобой!- с этими словами степа соскочил с плеч брежнева прямо ему на лопату и полетел вместе с углем в печь.- Подлец!- только и успел провизжать степа из огня, прежде чем закрылась дверца.- Ху. вот и ладушки. одной сволочью меньше. сейчас остатки её соплей смою и буду как новенький.- брежнев достал из запазухи березовую ветку, разделся до трусов и начал яростно хлестаться. до крови исполосовав себе спину, он перевел дух, постоял, подкинул ещё угля, погладил живот.- Ну я и живность. невидаль. былина. богатырь. вершина эволюции. пик бытия. любому по носу нащёлкаю,- от боли брежнев улыбнулся,- болью по черному - это доходчиво это понятно, космос не болит, а меня сечешь, и всё ясно, болью по черному телу рабочего. да, хорошо, понятно!- Брежнев был рабочим, истязая себя, он понимал это, радовался своему знанию, но потом опять забывал, чернел, отказывался от еды воды и почти не спал, он ничего не чувствовал и ничего не понимал, он доставал куклу гагарина из ниши в своей канаве и целыми днями играл с ней, бродя между локомотивов. это было страшно, скучно и долго. космос проступал на нём. тогда он с кем-нибудь дрался, шел в баню или резал по чуть-чуть вены. и снова обретал житейскую правду. боль притупляла космос, и бодрила. жизнь прекрасна! девушки русские самые красивые! березки деревеньки ручейки коровы петухи кричат! ух! раздолье! морошка! простор! где-то там. за нашими красными спинами край родимый! задник. не оборачивайся, смотри на вагоны и бейся суком. не оборачивайся, там космос. всюду. возблагодари пропасть за депо, бей, играй в гагарина, бей, хвали вагон, бей, воспой канаву, бей, бей, бейся! Брежнев натерся остатками ветки и облился коричневой водой из ведра. дал длинный мощный гудок и захохотал, его глаза светились, он прогудел ещё, долго, протяжно, и торжественно произнес,- Комм чуу мии бээйбы.- вдали послышался лай и вой, вера надежда любовь возвращались к нему. он ждал. улыбался. и гладил живот. Ну не вечно же дуться. в жизни всё так изменчиво...- подумал он, а вслух сказал,- ту-тууу, мои собачки, ту-тууу!!! мои милые туземцы, как я по вам соскучился! скорее, скорее сюда, сучки!- Брежнев подпрыгивал от нетерпения в двери паровоза. собаки бешено гнали к нему... но с ними был кто-то ещё, кто-то четвертый. они приближались... баааа. рядом с верой надеждой и любовью бойко скакала самая настоящая жирная свинья, огромная розовая порося с маленькими заплывшими глазёнками. скакала и люто хрюкала, издавала жуткий визг.- Это ещё что такое,- пробормотал брежнев,- я-то думал и сказке конец, а кто слушал молодец... и на тебе. свинья навстречу. может, для пира в честь воссоединения, к столу, так сказать... да вид у неё какой-то не убойный, нет обреченности во взгляде, пустой совершенно взгляд, живой очень вид.- брежнев зашел поглубже в тамбур, чтобы собаки не достали и приготовился к драке.- Вы чего это со свиньёй носитесь? совсем обалдели дуры старые?!- крикнул им он подбоченясь.- Но мы думали, уж не свидимся с тобой боле, что расстались с тобой навек,- начала оправдываться вера,- а тут недавно бегали по помойке и видим - она сидит, такая несчастная, что не удержались и подошли, спросили, что с ней приключилось, отчего она такая жалкая. вот, говорит, жила я была, горя не ведала. в довольстве и сытости на большой красивой скотобазе, как вдруг однажды ворвались к ней незнакомые мужчины и потащили куда-то за ноги за руки. я, говорит, испугалась, конечно, до смерти, брыкалась отбивалась, звала на помощь, визжала им чтобы отпустили, убрали свои лапы... но они были непреклонны, вместо ответа пинали по брюху да ноги выкручивали. притащили в какую-то комнату, бросили на бетонный пол и заперли. она огляделась и видит сквозь потемки: комната круглая как конь, с центральным отоплением, телевизором в углу на тумбочке, диван-кровать, стул, стол и шкаф с женскими тряпками, в общем удобно всё, аккуратно, прилично. календарь на стене, зеркальце, обои в цветочек. ну она и расслабилась, телевизор включила, на диван прилегла, концерт газманова показывали. смотрит свинья отдыхает, и вдруг слышит - за дверью топор точат, за дверью пилу заводят, за дверью булавами гремят. слышит, автоматчики переговариваются, артиллеристы снаряды разгружают, танки в боевой порядок выстраиваются. шум стоит гам. командиры орут приказы, самолеты десант на крышу сбрасывают, слышит, войска повсюду. настоящее вторжение. ну, думает, всё, хана, допрыгалась, с этими точно не договоришься. по её душу явились. куда деваться? она в шкаф, платьишко летнее кое-как натянула и под стол залезла. а тут и дверь открывается, заходит спецназовец с автоматом наперевес, под стол наклоняется, спрашивает, мол, простите, вы здесь случайно нигде жирную свинью не видели. а она ему - какую такую свинью?! я одна комнату снимаю и животных не держу. уходите, мужчина, я полы мою. ах, извините, пожалуйста, говорит, за беспокойство, не буду мешать. и тихонечко так вышел. дверь-то не запер, она подождала немного и выскочила... как из здания выбралась не помнит, удирала без памяти. мимо передовых наступательных подразделений, линий снабжения и тыловых частей, всех солдат и техники. чудом спаслась.- Вот чего бабы с мужиками делают! какие фокусы! страсть! гормоны! на помойке областной только и очухалась. там мы её и нашли,- сука любовь мечтательно посмотрела куда-то в черноту над свиньей и вздохнула,- да, любовь спасет мир.- Какая замечательная история,- задумчиво протянул брежнев,- невероятная. ошеломляющая! просто бомба!! вы вообще понимаете, что натворили? кого сюда привели? её же армия ищет! регулярные воинские соединения!- Это какое-то недоразумение. ошибка!- проскулила надежда,- зачем армии свинья?- В армии без свиней никак. таков устав. закон военной службы,- рассудительно покачал головой брежнев,- придётся её выдать.- Унять меня хочешь, разбойник, отобедать мной, мот, насытиться и перестать тужить, худа не знать?- свинья смотрела в пол и улыбалась,- только я чересчур тебе. я сверх всякой меры. всё пройдет, и печаль, и радость, только я останусь, я не пройду. ты не излечишься, не избежишь, не вывернешься. так что терпи, терпила. и корми псов. гуляй с ними, играй, гладь их, дяденька, тащи свою репку из равнины и дыши, я буду рядом здесь, визжать.- Возвращайся в войска, скотина, возвращайся на войну и умри там, взорвись на мине, получи пуль, получи ток за ухо, вернись в очередь и стой толстей. ни веры ни надежды ни любви не станем делить, я заколю тебя, заставлю стать салом для бедных, котлетами для голодных, заставлю состариться сейчас и навсегда, больше не быть, я прекращу тебя.- брежнев достал нож и спрыгнул с паровоза.- и ты туда же, туча, ты прольешься. проголодались, собаки мои? скоро будет вам угощение!- Подожди, брежнев,- преградив ему путь, сказала любовь,- мы же падальщики, на помойках да у дорог питаемся сбитыми. не можем мы вот так, специально убитого, есть. наша это свинья, мы сами к ней пришли, и уже не бросим. отойди. она милая. с позитивным мироощущением. розовая. с ней легко. с кем, как не с ней, нам быть и бегать.- любовь вопросительно повернула голову набок.- Брысь, псина. фу! прочь от меня тогда...- брежнев заколебался, весь задрожал, затрясся, и вдруг его вырвало, прямо на веру надежду любовь и розовую свинью. его страшно тошнило, блевало рабочими строительным лесом ликованием бригадирами бодрыми возгласами грузовиками криками кранами смехом студентами маем цехами целым столетием, потом вдох, и ещё одним, его блевало веками и эрами, толпами и толчеями, огромными заводами и тэц, гудками, газетами, пароходами, пушниной и черной икрой... брежнев выблевал колесо, алфавит и строение современного человека, брежнев выблевал земледелие, скотоводство, охоту, собирательство и адам еву раком на полу, его рвало как рвет слепых, как рвет извне, из черноты, насквозь. его рвало равенством, братством, личностью, лычками, бабочками его живота, бабочками его горла, рвало руинами грудины, губами бантиком, певичками, убийцами, улыбками, взглядами, войнами, мирами, приветственными жестами, первыми поцелуями и последними прости, ему было не остановиться, его рвало рубищем, руками, аккуратными ножками в юбочке, аккуратной девочкой из плоти, женщиной на отдыхе, мужчиной по делам, местами, окрестностями, рвало кровью рвало им самим самым-самым. рвало сутками, солнцем, часами и числами, рвало свадьбами змей. его дико блевало всем этим враньем. это был потоп рвоты, мука и облегчение, это отраву гнало изнутри на площадь, это была его главная речь. так выбивается клин.
Игуаны медленно шли по вагонам, словно стройные контролёры, шли и чистили скамьи, штрафовали, рассматривали, ссаживали во время пути. не хами им, подчинись. смуглые пральщики взвесили правильные языки, покачали в ладонях перед броском, примерились и куда ни кинь они кинут, узкие, они вышибут клином клин. подойди, постой смирно, не кривляйся. в итоге игуаны разгрузили горизонт, в итоге отреклись от организма чтобы горизонт взмыл. чтобы горизонт пал. чтобы пропали краешки. в итоге игуаны кнуты. не кайся им, спасайся, спасайся сам. не стыдись, не прикрывайся, игуаны ныряльщики. в я да ты проруби, в человекообразные волны, в поименную воду нырки и выныры изнутри, спасайся, спасайся сам. чувствуешь, натуру колют колокольные языки, да? я говорю - спасайся, спасайся сам!