Погонщик шума корчится в мой горб. Он хлещет наотмашь, шпорит в лицо, взнуздывая, оттягивая мышцы. Он любит мимику. Он костно формирует выход, вещает изнурительной лепниной, хрустом и треском суставов правду. Передвигающихся перед друг другом тел. Больше никто этого не видит. Больше никто об этом не знает. Погонщик только исполняет свои обязанности. Обязанности шума.
Тогда я пью, чтобы звенели подвески. Бью монетами об полки, вожусь по карманам, шуршу червонцами, стою на равных в очереди, стою с ними на одной единственно жилой тверди. У выхода из метро мне рычагом отдирают пробку с бутыли, пиво проливается в горло с языка, злые духи перестают даже пахнуть и воздух дворов глух.
Я бью в листья, бью в ручки дверей, протянутые ладони, подкидываю в пальцах ключи и звон трепещет, гонит, изнуряет духов,- словно я запутался в завешенном восточном створе. Погонщик подливает в стакан белой памяти. Мы пьём вдвоём. Потом шпорит в зубы, клянёт растворы дня, что быстро стынут
и темнеют, кладку подвалов и верхних жилищ, обеты баб и ссаные разводы в стенах, говно собак и птиц, следы гульбы и труда. Он сух и тощ. Единственный бессонный дух, которого мне не утомить.