Аннотация: трагедия 11 сентября 2001 года-наша общая трагедия... они не виноваты... они не сделали никому ничего плохого...
Две единицы
В который раз проснувшись позже, чем третий будильник, Анна-Мария четыре раза чертыхнулась и пошла варить отвратительный американский кофе в красивой турке, привезённой из Португалии прошлым летом. Заметив, что в кошачьей миске нет воды, пнула её ногой и, поспешно сняв турку с почти убежавшим кофе, пошлёпала в ванную - единственное место, где она могла по-настоящему отдохнуть. Хотя сколько уже можно отдыхать? Отдыхать, оказывается, никогда не поздно. Так думала Анна-Мария каждый рабочий день, а вернее, каждое рабочее утро.
Анна-Мария наполнила белоснежную фарфоровую ванну чуть тёплой водой и обильно сдобрила её (воду) молочной пеной с запахом ванили. Едва не уронив чашку с совершенно не ароматным кофе (она бы не сильно расстроилась, если бы её уронила), она опустилась по шею в нежную ванильную пену и блаженно закатила глаза.
Анна-Мария приехала в Нью-Йорк из Аргентины пять лет назад. Она была как все: сначала училась, затем стала работать. Несмотря на свою первоклассную внешность, специалистом она была не менее первоклассным, и именно поэтому все её выходки сходили ей с рук. В частности то, что на работу Анна-Мария являлась чуть ли не на полтора часа позже, чем следовало бы.
Анна-Мария распахнула свои огромные глаза цвета чёрного кофе, несколько раз моргнула и, слегка прикрыв их, стала мурлыкать какую-то джазовую мелодию. Её утро всегда было одинаково блаженным, она нежилась в нём и растворялась, словно сливки в чашке ароматного кофе, который она пила, живя в Аргентине. Молодой женщине незачем хоронить свою молодость ни на работе, ни в замужестве. Так считала Анна-Мария. Самовлюблённый нарцисс ярко-жёлтого цвета, не она проживала жизнь, а сама жизнь стекала по ней каплями медовой росы. Она была из тех немногих, кто получал всё сразу и без особых усилий.
В неё влюблялись сразу и на всю жизнь. Она проходила, даже если её не приглашали, не разуваясь, входила в сердце, чиркала спичкой о живую кровоточащую стену, бросала на пол окурок и уходила, не поблагодарив за гостеприимство. Она не оставляла после себя ничего, кроме боли и обиды. Она не любила ни мужчин, ни женщин. Как бы странно это ни звучало, она и себя-то не очень уважала. Она просто вела образ жизни. Она позволяла ветру свободно разгуливать в её волосах, она позволяла воде проникать под одежду и щекотать кожу цвета молочного шоколада. Она сама была стихией. Или скорее стихийным бедствием. "Террористка" - говорили про неё иные.
Она обтёрлась большим вафельным полотенцем так, чтобы её кожа слегка покраснела, затем медленно нанесла бальзам, аналогично пахнущий ванилью, но теперь уже с примесью корицы. Ей было приятно, но до отвращения привычно любоваться собой, своим идеально вырезанным телом, своей кашемировой кожей и тонкими чертами лица. Ей опостылел этот портрет, и она бы с удовольствием его перерисовала, но обстоятельства требовали иного подхода. Так она считала.
Она носила строгий офисный костюм из лёгкой ткани цвета золы, сочетая его с нежно-розовой блузкой с рюшами и остромодными цветными чулками.
На самом деле в душе она была сущим ребёнком, уже хотя бы потому, что умело играла с людьми в загадки и прятки.
Она работала на достаточно высокой должности во Всемирном Торговом Центре, но две башни - две огромные крепости, две единицы - были ей совершенно не под стать. Она ассоциировалась у людей с домами высокой моды и дизайн-студиями. Она была чересчур эклектичной для двух совершенно одинаковых колоссальных башен. Слишком монолитные, слишком цельные, слишком серые. Так она считала.
Она не спеша вышла из дома, забыв, по обыкновению, закрыть дверь на ключ, плавно втекла в такси, и оно поплыло по кишащим и бурлящим улицам Нью-Йорка. Она смотрела из окна на гомонящую, разноцветную толпу и слабо улыбалась. В голове её пока был сумбур из мыслей, которые давно расположились удобно в её голове, но никак не решались заговорить с ней. Мысли о доме, о покое, и о её собственном месте. В мире было неспокойно. Ей тоже было неспокойно.
На часах было 8:15, когда она неспеша подходила к Северной башне. Мысли её были заняты теперь русским сотрудником со сто первого этажа, молоденьким мальчиком, которому едва исполнился двадцать один год. Он неистово работал, чтобы занять удобное место под крохотным солнцем. Ей хотелось бы прожить его жизнь, или прожить свою жизнь заново, но только чтобы совсем не так, совсем по-другому.
Вдруг она вспомнила, что забыла дома папку с очень важным документом, который сегодня нужно было отправить во Францию, сегодня, и ни секундой позже. Она решила, что ничего страшного не случится, если она вернётся домой за этим документом. Будет ещё немного времени на то, чтобы поразмышлять. Она ускользнула от назойливой коллеги и поспешно запрыгнула в такси.
Странно, но у неё почему-то в ту минуту отчаянно заныло сердце. Оно ныло так протяжно и невыносимо, как будто кто-то снизу прицепил трос и со страшной силой оттягивал его вниз. Она никогда не жаловалась на боли в сердце. Она всегда следила за своим здоровьем. Ног теперь её же собственное сердце мучило её, терзало, издевалось над ней. Анна-Мария в эту минуту была готова поверить в бога, неважно в какого.
В 8:45 она была уже дома. Она осторожно взяла с полки зелёную папку с документом, потом присела на диван отдышаться. Порывшись в аптечке, она нашла какое-то обезболивающее и, выпив сразу три таблетки, посчитала, что защитила себя от невыносимой сердечной боли. Она покормила кота, заправила постель (чего раньше никогда не делала), вымыла кофейную чашку. Прошлась по квартире неспешным шагом, потом приклеила на холодильник весёленький оранжевый листочек с надписью "позвони маме". Она подумала, что не стоит вести образ жизни. Она подумала - впервые! - она просто подумала не о себе одной, о том, что с ней происходит, что её окружает. Она понимала, она прекрасно понимала, что вот так, с лёгкой руки, жить по-другому не получится. Она постарается. Она очень постарается жить хорошо.
Она посмотрела в зеркало, улыбнулась, провела рукой по волосам. На часах было 9:15. Открыв дверь, она увидела соседку мисс Митчелл. У неё было перекошенное от ужаса лицо.
- Деточка, ты можешь больше не ходить на работу...