Обращение к 'красавице' в стихотворении Пушкина 'Зимнее утро' (1829), казавшееся мне в детстве чем-то довольно мутным, хотя и красиво сказанным ('Еще ты дремлешь, друг прелестный - / Пора, красавица, проснись: / Открой сомкнуты негой взоры / Навстречу северной Авроры, / Звездою севера явись!') современными поэту читателями (например, друзьями) воспринималось как шутка. Дама, красота которой затмевает свет зари, - классицистский штамп, повторяющийся в сотнях (если не в тысячах) стихотворений начиная с Ренессанса. Классицизм вовсе не стремился к новизне (как на то указывает и само его название), чего нельзя сказать о литературной эпохе Пушкина. Пушкинское стихотворение сразу настраивает читателя (или слушателя) на веселый лад, на ожидание продолжения шутки. И шутка продолжается, так как стихотворение написано в традиционном жанре европейской поэзии, называющемся 'реверди' ('reverdie' - в дословном переводе с французского: 'возвращение зелени', 'озеленение'). В его основе лежит народная обрядовая песня, исполнявшаяся в мае. Юноши и девушки шли на лоно природы, чтобы не только отпраздновать приход весны, но и помочь весне прийти и новой жизни расцвести. Для этого они совершали некое отрадное обрядовое действие, целью которого было способствовать росту растений (и тем самым будущему урожаю) и плодовитости животных. В английском языке было даже специальное выражение для данного общественно полезного занятия: 'to give a green-gown' - 'подарить зеленое платье', то есть повалять девушку в траве. Подобных стихотворений тоже бесчисленное множество в европейской поэзии, обычно они как раз и начинаются с того, что молодой человек будит красавицу и зовет ее погулять. Например, таково начало знаменитого сонета Пьера де Ронсара (Pierre de Ronsard, 1524-1585): Marie, levez-vous, ma jeune paresseuse (Мария, вставайте/просыпайтесь: 'поднимайтесь', моя юная ленивица): / Jà la gaie alouette au ciel a fredonné (уже веселый жаворонок в небе пропел), / Et jà le rossignol doucement jargonné (и уже соловей нежно проговорил), / Dessus l'épine assis, sa complainte amoureuse (сидя на терновом кусте, свою любовную жалобу). / Sus ! debout ! allons voir l'herbelette perleuse (ну же, вставайте! пойдем поглядим на росистую травку)...
Еще один пример: стихотворение 'Коринна идет встречать май' (Corinna's going a-Maying) Роберта Херрика (Robert Herrick, 1591-1674), начинающееся так: Get up, get up for shame (вставай, вставай, стыдись), the blooming morn (цветущее утро) / Upon her wings presents the god unshorn (на своих крыльях представляет нестриженого бога /имеется в виду Феб-Аполлон, волосы которого, т. е. солнечные лучи, никогда не подвергаются стрижке/). / See how Aurora throws her fair (посмотри, как Аврора бросает свои прекрасные) / Fresh-quilted colours through the air (свежесшитые краски по воздуху: 'сквозь воздух'): / Get up, sweet-slug-a-bed, and see (вставай, милая сонливица: 'нежащаяся в постели', и посмотри) / The dew bespangling herb and tree (как роса осыпает, словно блестками, траву и дерево = травы и деревья). Дальше поэт красочно описывает своей даме начавшийся праздник весны, и говорит, что уже 'много зеленых платьев было подарено' (many a green-gown has been given), 'а мы все еще не встречаем май' (yet we're not a-Maying).
Князь Петр Андреевич Вяземский, старший товарищ Пушкина, в 1815 году также написал 'реверди' - стихотворение 'Весеннее утро', вот несколько строк из него: 'Настал любви условный час, / Час упоений, час желаний; <...> Красавицы! звезда свиданий, / Звезда Венеры будит вас! <...> Приди ко мне! Нас в рощах ждет / Под сень таинственного свода / Теперь и нега, и свобода! / Птиц ожил хор и шепот вод, / И для любви сама природа / От сна, о Дафна, восстает!'
Шутка же Пушкина в том, что он приглашает красавицу прогуляться зимой, что он пишет зимнее 'реверди'.
Однако Пушкин переиначивает не только классическую традицию, он играет и с современным ему романтизмом: 'Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, / На мутном небе мгла носилась; / Луна, как бледное пятно, / Сквозь тучи мрачные желтела, / И ты печальная сидела - / А нынче... погляди в окно'... Ночь и непогода, совпадающие с унынием в душе, - это вполне романтический 'mainstream'. Самое время в окно постучаться мертвецу (например, как в пушкинской балладе 'Утопленник' ('Уж с утра погода злится, / Ночью буря настает, / И утопленник стучится / Под окном и у ворот'). Однако нет - в последней строке мы глядим (вместе с поэтом и его девушкой) в окно - и видим радостную картину. (Опять сюрприз для читателя.) Кроме того, у романтизма был свой вариант приглашения красавицы выйти из дома и куда-то отправиться - а именно совершить побег в неведомое, в иной мир или в мир души. Так, Шелли (Percy Bysshe Shelley) в стихотворении 1822 года 'To Jane: The Invitation' ('К Джейн. Приглашение') приглашает даму на лоно природы, рисуя кульминацию этой прогулки вполне апокалиптически (привожу завершающие строки стихотворения в переводе Бальмонта): 'Ото всего умчимся прочь, / Забудем день, забудем ночь, / И к нам ручьи, журча, придут, / С собою реки приведут, / Исчезнут рощи и поля, / И с морем встретится земля, / И все потонет, все - в одном, / В безбрежном свете неземном!' (Where the earth and ocean meet, / And all things seem only one / In the universal sun.)
У Пушкина тоже имеется подобное романтическое приглашение, например, в стихотворении 'Узник' (1822), где орел предлагает узнику бежать на волю: 'Мы вольные птицы; пора, брат, пора! / Туда, где за тучей белеет гора, / Туда, где синеют морские края, / Туда, где гуляем лишь ветер... да я!...'
Но в 'Зимнем утре' предлагается не убежать в неведомое и безбрежное, а всего лишь посетить окрестные родные места: 'И навестим поля пустые, / Леса, недавно столь густые, / И берег, милый для меня'. Похожее перечисление примет любимого места есть в стихотворениях 'Простите, верные дубравы' (1817), 'Домовому' (1819), 'Царское село' (1823). Вот, к примеру, последняя строфа стихотворения 'Царское село': 'Веди, веди меня под липовые сени, / Всегда любезные моей свободной лени, / На берег озера, на тихий скат холмов!.. / Да вновь увижу я ковры густых лугов, / И дряхлый пук дерев, и светлую долину, / И злачных берегов знакомую картину, / И в тихом озере, средь блещущих зыбей, / Станицу гордую спокойных лебедей'.
В этом опять узнается Ренессанс. Все эти пушкинские стихотворения написаны в жанре горацианской оды - с ее идеалом 'золотой середины' и светлого взгляда на жизнь, с обычной для нее темой сельского уединения и просьбы к местному божеству о защите дома и его окрестностей - рощи, ручья, какого-либо растения (при этом поэт, любуясь красотами природы, чаще всего выбирает для их описания лето). Гораций сочинил оду, посвященную источнику нимфы Бландузии, Ронсар, перекликаясь с Горацием, - оду ручью Беллери (а также оду Гастинскому лесу, оду боярышнику). Вот, к примеру, последняя строфа стихотворения 'Своему сельскому жилищу' (À sa demeure des champs) Оливье де Маньи - современника Ронсара (Olivier de Magny, 1529 - 1561): 'Mais soit qu'encore je revienne (но вернусь ли я снова) / Ou que bien loin on me retienne (или весьма далеко меня задержат), / Il me ressouviendra toujours (мне всегда будут помниться) / De ce jardin, de cette plaine (этот сад, эта долина), / De ce bois, de cette fontaine (этот лес, этот родник) / Et de ces coteaux d'alentour (и эти окрестные холмы/пригорки)'. Для русского читателя это звучит совершенно по-пушкински.
Зачем же нужны Пушкину подобные игры? Я вижу особую прелесть (употреблю излюбленное пушкинское слово) в том, что традиционное любовное приглашение жанра 'реверди' оборачивается вполне целомудренной поездкой в санках по родным краям (поездка в санях могла быть и не столь целомудренной, однако настрой стихотворения в последних строфах именно целомудрен, не игрив), что романтический побег в иной (высший) мир превращается в обозрение окрестных мест, что горацианское любование отрадными живописными окрестностями сменяется описанием их действительного (зимнего: увядшего, опустевшего), но милого сердцу вида. Литература возвращается в жизнь, но при этом как бы подсвечивает ее: поездка по родным местам - это одновременно и эротика (классицизм), и побег в царство духа (романтизм). В этом смысле любопытна первая строка стихотворения: 'Мороз и солнце; день чудесный!' Одним из самых распространенных штампов европейской поэзии является противопоставление холода и жара в стихотворении о красавице. Вот, например, начало одного из сонетов Эдмунда Спенсера (1552-1599): My love is like to ice, and I to fire (моя любимая подобна льду, а я - огню). Первую строку стихотворения 'Зимнее утро' нельзя было бы 'обвинить' в штампе, если бы в следующих строках не было показного классицизма. Значит, в первой строке Пушкин уже играет. В то же время это не штамп, а хорошо нам знакомая зимняя погода, когда (при антициклоне) как раз сочетаются мороз и солнце. Примечательно, что третья строфа стихотворения рисует мороз на природе, четвертая - тепло в доме. В этих двух строфах разворачивается то традиционное поэтическое противопоставление холода и жара, с которого и началось стихотворение. Благодаря такому развороту штамп перестает быть штампом и превращается (нет, возвращается!) в то, чем он и был первоначально, - в миф о двух противоположных началах, своим разделением и сочетанием образующих основу реальности: