- Как Вам спалось, уважаемая конфетка? - зевая, поинтересовался калач. Краснощёкий, он лежал на столе, накрытый полотенцем. Калач считал себя очень важным, но с утра эта важность куда-то пропадала, и калач становился милым и добродушным. - Чуть свет уж на ногах, и я у Ваших...
- Ах, полно, полно! Лермонтова мы все читали! - нескромно перебила его конфетка, звонко смеясь. В этом смехе проскальзывал ликёр, влитый в неё вчера.
Конфетка была молода. Подмигивая и шурша фантиком, она так улыбалась, что и без того румяный калач становился ещё румянее. Конфетка была одной из тех немногих обитательниц кухни, которых калач редко стремился "поставить на своё место". Он лишь мягко поправлял, навязывая своё.
- Это, дорогуша, не Лермонтов...
- Ах, какая разница!
- Да бросьте, дорогой калач! - прозвучал чей-то бас. Это вмешалась в разговор толстостенная кастрюля. Она была самой старшей на кухне.
- Ты что? - закричала конфетка. - Ты что? Ты хочешь сказать, что я.... дура?! Да как ты..
- Что Вы, что Вы, любезная конфетка! Нисколько!
И снова, обратясь к кастрюле:
- Понимаете, девица столь молода, столь необразована, столь беспутна..
- Что-о?! Ну, это уж слишком! - говорить громко конфетка не могла, и её крик быстро переходил в визг. Очень даже пронзительный. - Да я тебе! Да я тебя! Да я вас всех!
Визжала она отрывисто, из последних сил. Только этих вот последних сил было много.
Калач стал совсем бордовым - но не мог понять почему.
Тёрка вмешалась в разговор. А уж если вмешалась тёрка, то калача уже не остановить
И на кухне поднялся такой гвалт!
Понять ничего невозможно, тёрка кричит, сковорода шамкает, калач им что-то доказывает, вся посуда звенит, и толстостенная кастрюля призывает всех к порядку.
***
Когда пришли хозяева, одна тарелка была разбита. Плакали все, кроме терки, конфетки и калача. Они думали лишь об обиде друг на друга.
***
Чайник, единственный, кто мог свистеть, а не только звякать при хозяевах, выводил какой-то заунывный мотив.