В мире - тьма слов, но лишь немногие из них наделены истинной силой - столь могучей, что подвластны им все судьбы мира. Вслушайтесь в это - "дорога".

***

  В августе выйдешь за околицу на дорогу, которая дорогой лишь называется. А на деле -- вкривь и вкось пропаханная колесами рытвина -- длинная-длинная... Тянется себе по окраине поля, мимо леса и к горизонту. Идешь себе по ней, босоножки, связанные ремешками, через плечо болтаются, небо высокое и белое от медленно уходящей жары, земля дорожная сухая и постукивает в такт шагам. Идти босиком и боязно, и радостно. Стараешься найти такие места, чтобы ступить в теплый и пушистый дорожный прах. А по обочинам -- полынь. Все травы вокруг налитые соками, тёмно-зеленые, а она -- поседевшая и высохшая, словно от беды. И горькая потому же. Отщипнешь лист, жёсткий, как коралл, разотрёшь его в ладонях и -- лицом в эту горечь. И если есть на свете счастье подлинное, неделимое никогда и ничем - то именно в эти минуты и даруется оно неизвестно за какие добродетели.

***

  

  Едва заметно вьется тропинка - лугом, рощицей, по дну овражка. Ступнями чую следы тех, кто хаживал тут. Одни сквознячком вьются, легки и радостны, другие - будто стернёй колются, а то и осокой режут. И яркость следа от времени не зависит. Пройдут хоть десятки, хоть сотни лет, но вслушавшись повнимательней, можно различить поступь даже тех, кто пытался замести или спутать следы. А уж звонкие шаги юности и подавно...

  Вот бежал по тропиночке этой вприпрыжку паренёк в широких портках, и солнечные блики играли на коже его плеч, пахнущих сеном, свежим хлебом и молоком. Тут он притормозил -- уж больно хороша попалась ветка, небрежно брошенная на тропу ночной июльской грозой -- замер бронзовой статуэткой, и лишь руки двигались, счищая влажную, послушную кору. Вдруг разволновался отчего-то, когда обнажилась пахучая белоснежная древесина, и терпкий её запах пощекотал крылья облупившегося носа. А как проворны эти умелые, мальчишечьи пальцы, все в розовато-белесых стежках шрамов -- и вот новоявленный меч уже горит в ладони, уже рвётся в бой.

***

  Уй-й... а хозяин этого следочка брёл домой на рогах... да ещё каких!... как же не хочется в это вслушиваться. Да отчего-то не могу закрыться от его боли. Брёл, материл Жанку какую-то сероглазую, что приворожить приворожила, а потом соскучилась за мужем, пчёлкой вокруг цветочка вившимся. С дружком -- горлопаном Петькой ушла, дома у которого шаром покати, зато на гитаре бацать умеет да зыркалами синими бля... блястеть!

***

  Две объёмистые тётки, баулами полосатыми навьюченые, прошли вот прям недавно широкими растоптанными подошвами. Щиколотки обеих отекли: часа два тряслись в душном автобусе. У той, что постарше -- жёсткие пятки в глубоких коричневых трещинах и синие червяки набухших под коленями вен. Ёлки, а молодая-то на четвёртом месяце -- и куда ж ты с такой тяжестью да по жаре, дурёха! Хотя... выдержишь. Такая, как ты -- ещё и не такое выдержит. Только кури поменьше, что ли.

***

  А вот девочка прошла... смешная, с чёлкой выгоревшей. Тихонько так шла, робела чего-то или удивлялась чему? По деревне гуляла одна. Деревянное кружево -- это надо ж было так наличники обозвать! Городская -- одно слово, да ещё и от книжек не оторвать. А с этого места она бычка увидала, что разморенно в травке лужка пологого разлегся. Полдень, зной, ни деревца поблизости -- а бедолагу мухи так и заедают. Хотела горожанка его сначала в тенёк рощицы отвести, но "не-своё-трогать-не-моги" ей уже крепко внушили. Э-эх, девочка, девочка, внушить-то тебе это всё внушили и правильно сделали, но забыли сказать, что маловато от принципов железобетонных счастья. Живи не только написанными правилами, а сердце своё слушай, да почаще.

  Ну и учудила... Нарвала травы, будто на веник, и двинула себе потихоньку к быку. А боялась! Со страху и заговорила с ним, объяснять стала -- зачем пришла. Бычок в ответ только ресницы длиннющие лениво приподнял, и зароились меж его рогов встревоженные мушки. Шажок за шажком -- подошла. На вытянутой руке протянула часть веника. Тот возьми и добродушно так слизни угощение шершавым сизым язычищем... Смотри-ка, подружились. А бычок-то этот с норовом, пару дней тому пастуха боднул -- пришлось мужика в больницу.

  И вот стоит себе городская, да гоняет оставшимся веником мух настырных от господина и повелителя окрестных коровников. Которому ещё и добавку подавай. Сколько времени так прошло -- знает только солнце ясное. Девчонка срывала и срывала травинки, и пока бык одну порцию угощения жевал, следующей его обмахивала... Потом несмело ладонь протянула к мохнатой лобастой голове, замерла. Шепнула что-то. Бугайчику услышанное явно понравилось. Сколько живу, и не видала, чтоб быки улыбались -- а этот разве только не расплылся, когда пальцы столичной девчонки пригладили ласково жёсткую, чуть курчавую и тёплую шерсть.

***

  Течёт тропинка, послушно следуя изгибам оврага, подъёму косогора земляничного, через рощицу, вдоль луга... Течёт, чтобы ручейком влиться в запылённый просёлок, изрытый колесами, да с травой сизой по обочинам. Ну, здравствуй, дорога русская.