А имя "Сентябрь" получилось вот как (мама рассказывала):
- Когда тебя принесли, когда положили в кроватку, ты был такой толстый и важный, что язык не поворачивался называть Кешей. А Иннокентием слишком длинно. А Кент - слишком... слишком как-то некрасиво. Тут как раз пришла тетя Маша - ты же знаешь, она специалист по языкам, - и предложила перевести твое имя на английский, Инносент получается, так что Сент, Сентик, Сентябрик мой... - дальше шло чмоканье и сюсюканье.
Это было тогда, когда мама Иннокентия еще любила.
А потом разлюбила.
И полюбила тетю Машу.
Так вот и сказала Иннокентию и его папе:
- Милые, вы уж простите, но я вас больше не люблю. Я иду жить к Маше, мы с ней поженимся и создадим новую семью. А к вам будем в гости приходить. Чай пить и кофе. Только без торта, потому что мы обе худеем.
Папа обиделся и сказал:
- Ну уж нет! Если вам так уж приспичило, женитесь себе на здоровье, только к нам мы вас не пустим. Мы создадим мужскую семью. Без баб обойдемся! - и позвал к себе жить дядю Вову, а Иннокентия даже не спросил, не будет ли он, Иннокентий, против.
А Иннокентий вовсе не был "за". То, как было раньше, ему куда больше нравилось: была у него мама, был папа, все, как положено. Может быть, не у всех сейчас есть и мама, и папа сразу, но вот у лучшего друга Павлика есть, и у некоторых других детей тоже.
Нет, конечно, было не без сложностей - уж очень мама любила менять внешность, так что Иннокентий ее даже не узнавал порой: то она высокая и худая, то низенькая и такая... кругленькая; глаза то синие, то малиновые, то как-то даже в косую полоску, черную и золотую. Папа был всегда одинаковый, но видел его Иннокентий редко, потому что папа очень много работал.
Теперь, когда мама ушла жить к тете Маше, папа стал работать меньше, зато теперь дома вечно торчал дядя Вова: он учился в университете и прогуливал лекции. По вечерам папа забирал Иннокентия из садика, приводил домой, а потом запирался с дядей Вовой в другой комнате. Так что пообщаться с папой Иннокентию удавалось даже реже, чем прежде
А мама в гости все не приходила...
Иннокентий крепился долго, месяцев шесть.
А потом позвонил в Службу Защиты Прав Ребенка - товарищи по детскому саду подсказали.
- Ты, Сентябрь, не трусь, звони! - убеждал Иннокентия толстый его друг Павлик. - Эти телефоны ведь не напрасно поставлены, это же для нас, когда нас обижают - родители, или воспитатели, или просто взрослые. А они там обязаны разобраться. А то эти твои разводятся - сводятся, а ты страдаешь! А человек страдать не должен, даже закон такой есть!
Про специальный закон о защите прав человека вообще, а ребенка в частности рассказывали в детском саду каждый год, начиная с самой младшей группы. Иннокентий же теперь был "выпускной" - через пять месяцев в школу. Пора учиться принимать самостоятельные решения (это тоже им в детском саду говорили, воспитательница Нина Макаровна).
Так что Иннокентий принял самостоятельное решение и позвонил, благо в детском саду, в углу игровой комнаты, стоял автомат прямой связи с СЗПР.
Иннокентий дождался мертвого часа (когда воспитательница Нина Макаровна, удостоверившись, что дети лежат тихо и вроде бы спят, ушла в младшую группу целоваться с тамошней воспитательницей Алевтиной Александровной), пробрался в игровую комнату и подлез под красный шнур, отгораживающий автомат.
На автомате загорелась зеленая лампочка и ласковый голос произнес:
- Нажми на кнопку, малыш, и расскажи, что случилось!
Кнопка оказалась прямо под зеленой лампочкой.
Иннокентий нажал на кнопку и заговорил быстро, очень волнуясь:
- Меня мама не любит, и она женилась на тете Маше, а папа женился на дяде Вове, а маму в гости не пускает...
Аппарат захрипел, а потом уже другой голос, скучный, сказал:
- Вызов принят. Как тебя зовут?
- Сентябрь, - ответил Иннокентий, а потом спохватился, что его могут неправильно понять, и поправился:
- То есть Иннокентий!
- Мальчик, не балуйся! - сердито сказал автомат и отключился.
Иннокентий нажал на кнопку еще, и еще, и еще. Автомат дважды повторил требование не баловаться, а на третий разразился громким и противным писком.
Иннокентий испугался и заревел.
И если бы только заревел! С ним приключилась еще одна очень неприятная и стыдная вещь - Иннокентий уписался, как будто он не взрослый почти уже шестилетний парень, а двухлетний несмышленыш.
Писк автомата растревожил всех в детском саду.
Прибежала воспитательница Нина Макаровна.
Прибежала, застегивая кофточку на груди, воспитательница младшей группы Алевтина Александровна.
И заведующий прибежал, и художественный руководитель, и даже старшая медсестра.
А из-за двери в спальню выглядывали лица Иннокентия одногруппников: толстого друга Павлика, ехидины Таньки и еще одной девочки, Риточки.
И все, все - и воспитатели, и заведующий, и дети - смотрели на Иннокентия.
А он стоял в луже и плакал от стыда, и от обиды, и от горя.
- Что случилось? - закричала Нина Макаровна. - Как ты посмел? - у нее стало красное лицо, а нижняя челюсть выдвинулась вперед, как будто она хотела Иннокентия укусить.
Воспитательница младшей группы Алевтина Александровна стала успокаивать Нину Макаровну, и косилась при этом в сторону заведующего.
- Стыд и срам! - сказал заведующий.
Иннокентий подумал, что заведующий ругает его за мокрые трусы, и заплакал еще громче.
- Мальчик, перестань плакать! - сказал заведующий. - Напомни мне, как тебя зовут, и расскажи толком, почему ты плачешь, кто тебя обидел, и по поводу чего ты хотел... сигнализировать, - и заведующий посмотрел строго, но не на Иннокентия, а на воспитательницу Нину Макаровну. Нина Макаровна покраснела еще больше.
Слово "сигнализировать" было Иннокентию незнакомо, да и перестать плакать так вот сразу не удалось.
Всхлипывая, икая, шмыгая носом Иннокентий попытался объяснить строгому заведующему, что он, Иннокентий, никому не нужен, ни маме, ни папе, и что ему, Иннокентию, очень от этого плохо.
Краснеющая Нина Макаровна выступила вперед и, запинаясь, сказала:
- Мальчик этот, Сентябрик, из неполной семьи, его родители разошлись и оба вступили в новые, гомосексуальные браки. По-видимому, в этом и заключается проблема. Мальчик слишком мал, чтобы понять суть такого важного достижения современной цивилизации, как свобода сексуальных предпочтений...
Заведующий заулыбался. И даже как будто уменьшился в размерах - как если тонкой иголкой проколоть резиновый мячик, он становится не таким твердым и надутым.
- Ах, да, Сентябрь, мальчик с экзотическим именем! Семейные проблемы, как же - это весьма серьезно, Нина Макаровна! Пожалуйста, умойте его и переоденьте, а потом помогите связаться со Службой. Но! - заведующий поднял указательный палец и нахмурил брови, правда, теперь это у него получилось совсем не строго. - Но на будущее, Нина Макаровна, никаких отлучек из помещения группы, кроме как в туалет! И на занятиях больше внимания уделяйте правам и свободам гражданина. И воспитанию правильного отношения к вопросам, связанным с сексом и репродуктивной функцией.
Когда вымытый и переодетый, хоть еще порядком зареванный, Иннокентий вернулся в группу, ехидина Танька принялась прыгать на одной ножке и кричать:
- Обоссался, обоссался, а я видела, а я все видела!
- Все ты врешь! - заступился за Иннокентия толстый друг Павлик. - Ничего ты видеть не могла. Моя голова тебе загораживала.
- А вот и нет! А вот и нет! - верещала Танька, - А вот и все видела!
- Была бы ты не девчонка, я бы тебе сейчас ка-ак бы дал в нос, - сказал Павлик с презрением. - А так...
- А что так, что так?
- А то, что девчонок бить нельзя, потому что они слабый пол.
Ехидина Танька завизжала:
- Нина Макарна! Ниночка Макарна! А Барабаш меня дискриминирует! - Танька никогда и никого не называла по именам, только по фамилиям.
Нина Макаровна долго объясняла, что говорить о девочках "слабый пол" нельзя, что это обижает и унижает девочек, которые на самом деле совершенно такие же, как и мальчики, просто чуть-чуть иначе устроены. И что к мальчикам и девочкам нужно относиться одинаково.
Когда Нина Макаровна завершила свои объяснения и принялась собирать группу на вечернюю прогулку, Павлик подошел к ехидине Таньке и ударил ее кулаком. В нос.
Из Танькиного носа пошла кровь.
И Нина Макаровна снова очень долго объясняла, что драться нехорошо, грубо, нецивилизованно, а что если возникают разногласия, то нужно сказать ей, воспитательнице, и она поможет эти разногласия разрешить...
Потом, уже на прогулке, Иннокентий спросил у Павлика:
- А что такое эти... "разногалсия"?
- Это когда люди по-разному думают. Мой папа вот думает, что девчонок бить нельзя, а Нина Макаровна - что можно.
Павлик подумал немного и добавил:
- Можно, только не до крови.
- А что такое "гомосексные браки"?
Павлик посопел, поразмыслил, и признался:
- Не знаю. Но я у папы спрошу.
За событиями второй половины дня Нина Макаровна позабыла о скандале во время тихого часа, и ничего не сказала папе, когда тот пришел за Иннокентием.
И Иннокентий папе ничего не рассказал.
И не спросил про эти... про браки.
А наутро толстый друг Павлик на прогулке отозвал Иннокентия в сторонку.
Они зашли за кусты, с трех сторон окаймляющие клумбу. Кусты эти очень ценились и воспитанниками, и даже воспитателями детского сада за скрывающие способности: если кому надо посекретничать, то увидеть их за кустами можно только со стороны улицы.
- Я вчера кое-что выяснил, - сказал Павлик, оглядываясь по сторонам. - Гомосекси... Ну, в общем, то, что тебя интересовало. Папа сказал, что это когда гей с геем женятся, а лесба с лесбой.
- А... - Иннокентий открыл рот, чтобы задать вопрос, но Павлик не дал ему этого сделать.
- Про этих, геев и лесбов, я тоже спросил, - тихо продолжал Павлик, таинственно сопя. - Папа начал ругаться, назвал их ненормальными выродками, и извера...изверащенцами, и еще по-всякому. А потом он сказал, чтобы я никому не говорил про то, что он их так обзывал. Потому что могут быть неприятности. Так что учти - я тебе, как другу.
- А почему неприятности? - спросил Иннокентий, тоже шепотом, заразившись от Павлика таинственностью.
- А потому что они, как сказал папа, хотят в Евросоюз, а Евросоюз говорит, что у нас дикс... диск... ну, Танька это слово знает, вчера говорила. Когда я ей сначала не хотел в нос давать, потому что девчонка.
- Ага, я помню, - кивнул Иннокентий. - А "они" - это кто, геи?
- Не, это те, кто главные, президент и министры. Ну, и еще некоторые из простых людей. А Евросоюз против, потому что у нас этих самых геев с лесбами обижают. Потому и приняли такой закон, чтобы они, ну, геи, были, как все. Тогда нас в Европу примут.
- А зачем? - спросил Иннокентий.
- Не знаю. Наверное, там лучше.
- Я знаю, - сказала вдруг Риточка, выглядывая из-за куста. - Потому что в Европе все богатые, и мы тоже все будем богатые. Сентябрик, тебя Нина Макаровна зовет!
- Подслушивала? - прошипел Павлик, придвигаясь ближе и уже занося кулак.
- Просто услышала. Я Сентябрика искала. Она тебя давно уже зовет. А про лесбов я тоже знаю - это когда как Нина Макаровна наша с Алевтиной Александровной, все время целуются. Или как твоя, Сентябрик, мама, с тетей Машей. Они в нашем доме живут, я их часто вижу.
- Все-таки подслушивала! - Павлик пододвинулся к Риточке еще ближе, но Иннокентий не стал ждать, чем у них там кончится. Риточка была на голову выше Павлика, да и толще, так что кому больше достанется, это еще неизвестно.
Иннокентий побежал искать Нину Макаровну.
Он нашел воспитательницу в кабинете заведующего.
Заведующий тоже был там, и еще какие-то незнакомые дяди и тетя.
Они все о чем-то громко говорили, но сразу же замолчали, когда Иннокентий вошел.
И все повернули головы к двери, чтобы посмотреть на мальчика.
- Это и есть ваш тот самый... Сентябрь? - спросила незнакомая тетя. - А почему у него такое... непривычное имя?
Иннокентий объяснил - так, как ему когда-то объясняла мама. Почему-то при этом ему захотелось плакать. И, пожалуй, он бы не возражал теперь ни против чмоканья, ни против сюсюканья.
- А не предпочел ли бы ты, чтобы теперь тебя называли более... обычно, опять же Кешей, или хотя бы Кентом? Хоть это, конечно, звучит несколько... вульгарно.
Иннокентий вежливо объяснил, что ему его имя нравится, потому что так называла его мама.
Один из незнакомых дядей спросил:
- Мальчишки дразнятся, наверное? - у дяди были веселые синие глаза, и морщины на щеках, когда он улыбался.
Иннокентий сказал, что нет, не дразнятся. Только друг Павлик иногда называет его не Сентябрем, а Августом.
- Ну, это не дразнилка, - уверено сказал дядя с синими глазами. - Это скорее титул.
Иннокентий не знал, что такое "титул", но переспрашивать не стал.
Тем более что незнакомая тетя твердо объявила:
- Ну-с, а теперь давайте займемся делом!
И они стали заниматься делом, то есть задавать Иннокентию разные вопросы про маму, про папу, и про дедушек с бабушками тоже, про то, что Иннокентий обычно ест, и в какой кровати спит, и какого цвета носки носит папа, и в какой цвет красит волосы мама.
А еще Иннокентию дали бумагу и карандаши и велели рисовать разные картинки, или показывали ему другие картинки, на компьютере, а Иннокентий должен был рассказывать, что он на этих картинках видит.
Когда у Иннокентия начал уже заплетаться язык, дядя с синими глазами сказал:
- Хватит вам уже, совсем парня замучили!
Незнакомая тетя недовольно обронила:
- Ну, хорошо, прервемся. Завтра продолжим. С недельку еще поработаем с мальчиком, а потом нужно будет встретиться с его родителями, провести обследование по месту жительства, а также... Ты иди, Сентябрь, иди!
Заведующий нахмурился и указал подбородком на дверь.
Иннокентий попрощался и вышел.
Во дворе он поискал Павлика на площадке их группы, не нашел, и обошел здание садика.
Павлик вместе с Риточкой пристроились под окном заведующего. Завидев Иннокентия, Павлик призывно помахал ему рукой, одновременно прикладывая палец к губам, мол, тихо.
Иннокентий подошел и уселся на корточки рядом с Павликом.
У Павлика под глазом наливался синим здоровенный фингал, и правая щека была расцарапана. А у Риточки распухла нижняя губа.
По случаю хорошей погоды окно было открыто, и из кабинета доносились голоса.
Иннокентий прислушался.
Говорил тот дядя с синими глазами, который понравился Иннокентию:
- ...все эти выверты с нетрадиционной ориентацией, а страдают от этого дети!
- Можно подумать, что ребенок страдал бы меньше, если бы его родители после развода вступили каждый в гетеросексуальный брак...- это возражала синеглазому дяде незнакомая тетя.
- Это ты - ребенок! - прошептал Павлик и толкнул в бок Иннокентия локтем.
- От ребенка слышу, - огрызнулся Иннокентий, а Риточка шикнула, и они стали слушать дальше.
- ...тем более что теперь, с развитием инкубаторной техники, такие браки стали вполне продуктивны.
- Естественный способ воспроизводства мне кажется все-таки предпочтительней, - этот голос Иннокентий не узнал.
И снова тетя:
- А вот это уже ретроградство и ханжество! В Европе почти никто уже не рожает, все появляются искусственным путем. Даже папа римский согласился, что в нынешних условиях...
- Слушай, я все равно ничего не понимаю, - шепнул Иннокентий Павлику. - Может, пойдем на площадку, в мяч поиграем?
Павлик подумал и согласился:
- Можно.
- Вы идите, - сказала Риточка, - а я еще послушаю. Если про твоих маму с папой что скажут, я тебе, Сентябрик, расскажу.
На самом деле Риточка была хоть и девчонка, но парень, что надо.
- Ничего интересного, - шепнула она Иннокентию за обедом. - Так, трепали языками. Что приемных родителей на всех не хватает, потому что все разводятся, и про распад семьи в маш... забыла слово, ну, во всем мире. И что дети в неполных семьях потом уродами становятся. И что с этим надо что-то делать. Завтра опять придут.
Они пришли завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, а потом наступила суббота, и они пришли снова, только теперь уже к Иннокентию домой.
Папа с дядей Вовой с утра уехали на рыбалку, а Иннокентия оставили у соседки.
Соседка, баба Вера, была старая, толстая и добрая. Она разводила фокстерьеров на продажу, и в квартире у нее вкусно пахло собаками.
А тете, той самой, незнакомой, только теперь уже Иннокентий знал, что ее зовут Виктория Федоровна, запах не понравился.
- Что за вонь! - сказала она. - Как вы можете находиться в такой атмосфере! Да еще и ребенок тут!
Баба Вера обиделась.
И на вопросы отвечала коротко и нехотя.
Фокстерьер Микки, наверное, почувствовал настроение хозяйки, и на прощание цапнул Викторию Федоровну за толстую икру.
Виктория Федоровна возмутилась, и кричала, что это беспредел, что она этого так не оставит, что она всех тут уроет так, что мало не покажется.
Баба Вера заохала, засуетилась, принесла пластырь, вату и бутылочки с лекарствами.
Потом она увела Викторию Федоровну в ванную, и все что-то ей говорила, и говорила, и говорила, а потом подарила пострадавшей новые колготки и, должно быть, что-то еще, потому что уходила Виктория Федоровна злая не больше, чем обычно, и уже не кричала, что всех уроет, а даже слегка улыбалась.
Потом она еще много раз приходила, и одна, и с дядями, и разговаривала и с папой Иннокентия, и с дядей Вовой, и даже к бабе Вере заглядывала.
Закончился уже апрель, и прошла уже почти половина мая, а эта тетя и эти дяди все ходили и ходили, и задавали свои вопросы.
Потом ходить перестали.
А в жизни Иннокентия ничего не изменилось.
В конце мая в садике был выпускной утренник.
Все дети - и Иннокентий тоже - пришли нарядные. Они пели песни, рассказывали стихи, танцевали, сначала все вместе, потом девочки отдельно, мальчики отдельно, а потом опять вместе, и художественный руководитель очень волновался, и очень хвалил всех, сказал, что они молодцы. Нина Макаровна тоже волновалась, и тоже всех хвалила, только Павлику сделала замечание, потому что он отдавил Риточке ногу во время танца.
Готовили выступление вообще-то для родителей, но большинство родителей в это время на работе деньги зарабатывали. Поэтому зрители были в основном свои, из садика: воспитатели других групп, заведующий и старшая медсестра. Пришли только две бабушки, одна мама, и еще дядя Вова. Дядю Вову за прогулы выгнали из университета, и делать ему теперь было совсем нечего.
После утренника толстый друг Павлик отозвал Иннокентия в сторонку и сказал:
- Я больше в садик не приду. Так что когда увидимся, неизвестно. Может быть, никогда. Но я тебя, Сентябрь, всегда помнить буду. И ты меня помни.
- Хорошо, - ответил Иннокентий.
Так что теперь остался Иннокентий совсем один. Была, конечно, еще и Риточка, но все-таки девчонка - это только девчонка, даже если она парень, что надо.
В июле, в очень жаркий день, когда асфальт во дворе садика расплавился так, что в него впечатывались каблуки сандалий, Иннокентий пробрался в помещение группы, проник в игровую комнату и подлез под красный шнур, отгораживающий аппарат связи со Службой Защиты Прав Ребенка.
Опять зажглась зеленая лампочка, опять ласковый голос предложил нажать на кнопку и рассказать, что случилось.
Иннокентий облизнул почему-то вдруг пересохшие - наверное, от жары - губы, нажал на кнопку и спросил:
- Скажите пожалуйста, а когда моя мама ко мне вернется?
Автомат ответил, как и в прошлый раз:
- Мальчик, не балуйся!
Нажимать на кнопку Иннокентий больше не стал.
Он пролез под канатом обратно и, задумчивый, вернулся во двор.
Ехидина Танька, завидев его, начала прыгать на одной ножке и кричать:
- А я видела, а я все видела! А ты опять по телефону звонил! А я все расскажу!
Иннокентий вспомнил Павлика, и как Павлик всегда говорил, что свои проблемы человек должен решать сам - так его папа учил. Поэтому Иннокентий вздохнул, подошел к Таньке и попытался ее ударить. Танька отпрыгнула и заверещала:
- Нина Макарна! Ниночка Макарна! А Дудников дерется!
- Ябеда, - сказал Иннокентий, и больше не стал с этой ехидиной заводиться.
После прогулки, перед обедом, Нина Макаровна собрала группу в тенечке под липой и долго объясняла, что драться нехорошо, и нехорошо называть другого ябедой, и вообще это нехорошее, неправильное слово, потому что дети - это будущие граждане, и, как будущие граждане, должны с малых лет учиться сигнализировать о неправильных вещах, замеченных где-то, или в чем-то, или даже в ком-то.
Иннокентий теперь понял, что означает слово "сигнализировать" Это значит "ябедничать".
...Лето уже почти кончилось, а мама все не приходила.
Зато дядя Вова куда-то подевался.
Какое-то время Иннокентий жил с папой вдвоем, и папа снова стал возвращаться с работы очень поздно, так что из садика Иннокентия забирала теперь соседка, баба Вера. Она приходила за Иннокентием со своими двумя фокстерьерами, и дети из группы, которые никуда не уехали на лето, очень ему, Иннокентию, завидовали.
Баба Вера разрешала все желающим погладить собак по спинкам, а потом вручала Иннокентию поводок Фифы. Микки она Иннокентию не доверяла, потому что, как она говорила, Микки был пес с характером. А Фифа послушная.
Потом папа опять стал забирать Иннокентия из садика, а в их квартире поселилась тетя Катя. Ненадолго, на три дня, а после исчезла, и исчез CD-плеер и папина новая замшевая куртка.
Папа сказал, что он был дурак, и что больше никаких баб.
Иннокентий вздохнул с облегчением, но папа добавил:
- Теперь с нами будет жить дядя Сережа. Он уже давно этого хочет. Он хороший, веселый, он тебе понравится, и под гитару поет замечательно...
Однако с дядей Сережей Иннокентий познакомиться не успел.
На следующий же день после завтрака Нина Макаровна сказала:
- Дети! Сегодня у нас прогулка отменяется! У нас сейчас будет занятие, на котором я расскажу вам о новом законе!
Так бывало и раньше, и Иннокентий приготовился поскучать полчаса в душной игровой комнате, пока Нина Макаровна будет рассказывать, как хорошо обо всех нас заботится наше государство.
Он сидел, скучал, глядел в окно: сначала там умывалась кошка, а потом кошка куда-то ушла, и больше ничего не происходило, цветы только росли и чахли, потому что август был такой же жаркий, как и июль.
Риточка толкнула Иннокентия и прошептала ему на ухо:
- Ты слушай! Она сказала, что тех, у кого нет мамы или папы, отберут!
Иннокентий посмотрел на Риточку. Риточкины глаза были совсем круглые, а губы дрожали и готовились распуститься в плаче.
- Ты только не нюнь, - сказал Иннокентий. - Ты, наверное, ошиблась и что-то не так поняла.
И стал слушать Нину Макаровну.
- Это делается исключительно ради вашего блага, дети! - весело говорила Нина Макаровна. - Дети, которые растут в неполных семьях, у которых нет мамы или папы, часто потом очень страдают! Они вырастают нравственно неполноценными людьми, или с какими-то отклонениями от нормы! Вы же знаете, какое у нас заботливое государство, и как оно заботится о том, чтобы всем, всем было хорошо! И то, что принят такой мудрый закон, и теперь все дети будут жить одинаково хорошо, и те, у которых есть мамы и папы, и те, у которых их нет...
- Это не про нас, - шепнул Иннокентий Риточке. - У нас же есть и мама, и папа, они просто с нами не живут. А так же они же есть...
Риточка жила вдвоем с мамой.
- Вот увидишь, отберут!
Права оказалась Риточка, а Иннокентий ошибался.
Даже на прогулку их сегодня не повели.
В группу пришел заведующий и две тети. Заведующий сказал:
- Дети, Нина Макаровна вам все рассказала, и, надеюсь, вы все поняли. Нина Макаровна всегда очень понятно объясняет. Сейчас вы соберете свои вещи, сядете в автобус и поедете в ваш новый дом. С вами будут Нина Степановна и Анна Петровна, - заведующий показал сначала на одну тетю, а потом на другую.
Ехидина Танька разревелась.
Заведующий стоял совсем рядом, и тихо сказал одной из теть - Иннокентий еще не запомнил, кого из теть как зовут:
- Большинство детей старшей группы в садик уже не ходят, их на лето забрали родители или бабушки с дедушками. Так что вам еще первого сентября предстоит...
А тетя тихо спросила:
- А эти, кажется, все наши?
- Все, - сказал заведующий.
И эти все, кроме Иннокентия, теперь ревели. Иннокентий пока крепился, хотя ему тоже очень хотелось плакать. Он вспоминал, как баба Вера приходила за ним в садик, с Микки, и с Фифой, и обещала подарить щеночка из следующего помета, и как папа учил Иннокентия играть в компьютерную игру "Пиратские сокровища", и даже как дядя Вова жарил на завтрак такую вкусную яичницу с колбасой и красным перцем...
Нина Макаровна и две новые тети ходили по группе и утешали плачущих детей, подталкивая их к выходу. Заведующий смотрел, и губы его кривились.
Неслышными шагами в комнату вошла старшая медсестра, подошла к заведующему.
- Может быть, не стоило так резко, сразу, и всех? - спросила она. - Хоть бы с родителями попрощаться дали бы...
- Закон, Катерина Ивановна, - вздохнул заведующий. - И из дому увозить каждого - это же какой расход бензина получится, какие затраты! И так колоссальные средства ушли на строительство, на экипировку...Кроме того лучше, если в школу они пойдут все вместе из их нового дома.
- Из приюта, - буркнула старшая медсестра. Две слезинки выкатились из ее глаз, потекли по щекам и затерялись в уютных складках двойного подбородка.
- Ну, зачем вы так, Катерина Ивановна! - сказал заведующий с укоризной. - Какой же это приют, это многосемейный детский дом, так по закону называется. Их организуют в семьи, и в каждой семье будут папа и мама, и дети разного возраста. Все будет хорошо, Катерина Ивановна, и детям будет хорошо, когда они привыкнут... А настоящие родители будут приходить их навещать, если захотят, конечно...
- А вот это лучше бы запретили, - сказала Катерина Ивановна и вытерла щеки ладонью. - Чего детям каждый раз душу-то по новой рвать?
- Моя мама приедет за мной, приедет, она мне обещала! - кричала ехидина Танька. Она валялась на полу ничком, уткнувшись в ладони, и лягала Нину Макаровну, пытавшуюся поднять девочку. Пожалуй, впервые в жизни Иннокентий ехидину Таньку пожалел.
Риточка уже не плакала, только всхлипывала.
- Сентябрик, давай попросимся, чтобы вместе? - робко сказала она. - Мы тогда будем как брат и сестра. Хочешь?
- Ага, - кивнул Иннокентий.
Брыкающуюся Таньку в охапке унесла в медпункт старшая медсестра Катерина Ивановна.
Понемногу дети успокаивались и выходили в раздевалку.
Риточка вцепилась в руку Иннокентия, и не отпускала, и даже сумку, в которую складывала свои вещи, хотела взять в зубы. Но Иннокентий ей помог, подержал сумку, а потом Риточка с Иннокентием пошли уже к его шкафчику, и так же вдвоем собрали вещи Иннокентия.
Во дворе их поставили по парам. В паре с Риточкой был обычно Костик, но Риточка настояла на том, чтобы остаться вместе с Иннокентием.
Нина Макаровна попрощалась, даже поцеловала каждого, и хоть она вроде бы не плакала, но глаза у нее были мокрые и красные.
Прогулку в других группах тоже отменили, двор садика был пустой, только автобус стоял и пыхтел.
Анна Петровна - или Нина Степановна - взяла у заведующего список и карандаш и крикнула:
- Дементьева Маргарита!
Риточка сказала:
- Это я.
Анна Петровна - или Нина Степановна - кивнула, поставила галочку в списке и велела:
- Поднимайся в автобус, Маргарита.
- Я с Сен... с Дудниковым! - сказала Риточка, и так стиснула ладошку, что Иннокентию даже больно стало.
- Дудников Иннокентий - это ты? - спросила Анна Петровна - или Нина Степановна. - Ну, ладно, раз вы в списке подряд, поднимайтесь вместе.
- Только меня Сентябрь зовут, Сентябрик, - сказал Иннокентий. - Меня так мама назвала.
- У тебя будет теперь новая мама, с ней будешь договариваться. Быстро поднимайтесь в автобус, не задерживайте! Кузьменко Константин!
Риточка с Иннокентием взобрались по ступенькам в автобус.
Там уже сидели дети - наверное, из другого садика. Дети вздыхали, кто-то тихо всхлипывал.
А еще в автобусе был дядя, который Иннокентию сразу не понравился, потому что был похож на дядю Вову.
- Не стойте в проходе, садитесь на свободные места, - сказал дядя. - И не реветь!
Первые три ряда были заняты.
Иннокентий с Риточкой прошли вглубь и уселись, и Иннокентий пропустил Риточку на место у окошка. Потому что хоть девочки и такие же люди, как мальчики, но все-таки они девочки.
Риточка умостилась, расправила платьице и сразу же ухватила Иннокентия за руку.
- Хорошо, что нам вместе разрешили, правда? - сказала она.
- Ага. Но это только пока. Потом могут и не разрешить, - вздохнул Иннокентий.
- А мы очень-очень попросим...
Автобус постепенно заполнялся. Дядя, похожий на дядю Вову, покрикивал, дети быстро рассаживались.
Последней влезла в автобус надутая Танька.
Потом поднялись Анна Петровна и Нина Степановна.
- Едем быстрее, у нас еще два садика, - сказала одна из них. - До обеда хорошо бы управиться...
И они поехали.
Риточка смотрела в окно, крепко сжимая руку Иннокентия.
- А как ты думаешь, если наши настоящие папы с мамами обратно поженятся, нас им вернут? - вдруг спросила она.
- Думаю, вернут, - сказал Иннокентий.
- Хорошо, - довольная, улыбнулась Риточка. - Только ты мне все равно как брат останешься. И я тебя, Сентябрик, все равно буду Сентябриком называть. Даже если запретят. Когда никто не будет слышать, конечно.