Ещё много раз влюблялся я после того, как Люба бросила меня. Потребность быть кому-то нужным и создавать кому-то своими мыслями радостное настроение была моей самой насущной потребностью. Но каждый раз я получал от предметов своей любви жестокий удар - повторялась та же история с Любой. А после этого начался для меня период мучительного одиночества, затянувшийся на полгода. Первым подходить к незнакомым мне не хватало смелости, а из моих знакомых девчонок из ПТУ никто не относился ко мне серьёзно. Стоило какой-то из них пройтись со мной по улице - на неё сыпался град насмешек со стороны других. В конце концов, я с большим трудом преодолел свою несмелость и стал подходить первым, но везде получал неудачи. Я тосковал.

И вдруг наконец-то я встретил в центральном парке города Кинешмы девушку, которая согласилась со мной познакомиться, не стала надо мной насмехаться, стала проводить со мной наедине время и даже делиться некоторыми случаями из своей жизни. Нетрудно понять, что этих обстоятельств при её неотразимой внешности было вполне достаточно для того, чтобы я безумно влюбился в неё, обоготворил её, как Любу, ослеп от любви и пожелал завоевать её навсегда, а самым большим моим страхом стал страх потерять её. Вот выдержки из записей тех дней:

Конечно, мне и в голову тогда не приходило заметить, что она видит в жизни только самые поверхностные стороны, что её рассказы ограничены только перечислением внешних событий, и в них отсутствует какой бы то ни было анализ. Я был в безумном восторге. Ведь никто из девчонок ПТУ не делился со мной случаями из своей жизни. Все они только насмехались надо мной, лгали мне. А тут вдруг девушка делится со мной случаями из своей жизни и, видя то, как я с интересом её слушаю, ещё улыбается мне. Мне показалось, что я встретил своего двойника.

Итак, все только лгали мне и смеялись надо мной, а Тоня стала искренне рассказывать мне о своей жизни, стала проводить со мной наедине целые дни. Несомненно, я не мог не потерять от неё голову. Хотя в первый день знакомства я испытывал при разговоре с Тоней такие же чувства радости и восторга, какие испытывал при разговоре с Любой, причины этих чувств были разными. Люба никогда мне ничего о себе не рассказывала, она только интересовалась мной, спрашивала меня и слушала мои рассказы. В течение целого дня я рассказывал Любе разные произошедшие со мной случаи и испытывал громадную радость, когда видел то, что мои рассказы создают ей радостное настроение. Тоня же почти ни о чём меня не спрашивала и не интересовалась, а больше любила сама рассказывать. С меня снималась тяжёлая ноша: я мог создавать ей счастье тем, что с интересом её слушаю. Так как она напоминала мне себя самого, такого, каким я был при встречах с Любой, то мне и грезилось светлое будущее.

О, голубчик, она совершенно не интересуется тобой, и ты думаешь, что она будет постоянно счастлива, если ты будешь интересоваться ей и с восторгом слушать её рассказы? Ошибаешься! Это только в первый день!

'Всю эту ночь я думал только о ней, я не мог сомкнуть глаз и с бьющимся сердцем вспоминал каждое мгновение нашей встречи, каждую её улыбку, заставляющую меня пьянеть от радости; я вспоминал её самое любимое. Самое дорогое лицо, и мне хотелось плакать от нежности, любви и счастья. И когда я заснул, то и в этот час увидел её во сне. Она сказала мне: 'Мы останемся просто друзьями'. Я с болью стал возражать: 'зачем же так?' 'Ты же не любишь', - сказала она. 'Как' Я не люблю?! - воскликнул я поражённый. - Да неужели ты не видишь, что я не могу без тебя ни минуты, не представляю без тебя свою жизнь'. (Имеется в виду платоническая любовь).

Когда я читаю сейчас эти строки, на меня нападает какой то суеверный ужас, и волосы шевелятся на голове. Это же вещий сон! О, милая Тонечка, как же ты была бесконечно права! Я не любил тебя. Я любил не тебя, а твой вымышленный образ, плод моего воображения.

Последние слова являются явно необоснованными и нелепыми. Причина отвращения ко всем остальным состоит в том, что все остальные относились ко мне, как к шуту. И мысль о знакомстве с другими вызывает отвращение только по той причине, что я терпел сплошные неудачи при попытке познакомиться целые полгода.

Вот так! Только самый первый день наших встреч был для меня абсолютно счастливым. Тоня не была, как Люба. Мой внутренний мир, очевидно, интересовал её меньше, или я был более скованный, но уже на второй день разговор между нами не клеился, радостного настроения у Тони не было, отчего я страдал и проклинал свою скованность, которая вследствие этого становилась ещё больше. По сути дела, моя скованность - это только следствие её полного равнодушия к моим мыслям, полного отсутствия интереса к моему внутреннему миру. Но Тоня была для меня божеством, давшим мне вчера невиданное безумное счастье после полугода беспросветной тоски, мрака и отчаяния. Поэтому в том, что не клеился у нас разговор, я винил только себя, только свою скованность и какую-то таинственную силу, которая не позволяет мне раскрыть свой внутренний мир. А предположить то, что Тоня просто не любит обмениваться мыслями и анализировать, и потому я её не заинтересовал - предположить такое я никак не мог. Наоборот, я считал Тоню превосходящей меня по разуму во много раз и только своей скованностью и молчаливостью объяснял её отсутствие интереса к себе. Ведь Люду я никак не мог полюбить, узнав, что она окончила школу для слаборазвитых и не может размышлять и делать свои собственные выводы. Когда она приходила, у меня пропадало настроение, и я никогда не боялся её потерять. Я обрадовался, когда она сама перестала ко мне приходить. Я бы никогда не дал ей понять, что она мне в тягость, и из жалости я хотел на ней жениться, сознавая, что мои размышления никогда не будут ей понятны, и она их не оценит. А если Тоня стала мне так дорога, то уж никак она не может быть такой, как Люда. Естественно, я полагал, что счастье, которое я испытываю при встрече с девушкой, пропорционально её уму. Я даже не подозревал, что моё чувство к Тоне может быть вызвано её привлекательной внешностью. Я даже не подозревал, что здесь могут вступать в действие всесильные законы природы, которые стремиться завоевать эту красивую девушку, вызывают страх её потерять и стремление её привязать к себе и не позволяют видеть в ней никакие недостатки. 'Какие тут могут быть законы природы! - возмутился бы я, если бы услышал это. - Ведь мне совсем не хочется лечь с девушкой в постель. Я вижу счастье только в том, чтобы разговаривать с этой девушкой, видеть её улыбку, сознавать то, что ей со мной интересно и весело, сознавать то, что я могу приносить ей радость своей болтовнёй, создавать ей хорошее настроение. При чём тут законы природы?'. Однако это было именно так. Просто этот природный инстинкт своеобразно проявляется у высокоинтеллектуальных людей: они не могут видеть никакого наслаждения в интимной близости, но зато их сокровенной мечтой остаётся мечта произвести на свет подобного себе человека, который избавил бы их от ужасного одиночества среди примитивных людей. Итак, Тоня была неописуемой красоты, и я не замечал даже того, что мы с ней разговаривали о таких же банальных пустяках, о каких я разговаривал с Людой. Любой даже самый пустяковый разговор с Тоней приводил меня в неописуемый восторг, если я видел, что у Тони во время этого разговора радостное настроение.

2 июня 1987 года у Тони не было весёлого настроения, и я страдал. Однако 3 июня 1987 года она была в радостном настроении, и этого было достаточно, чтобы я считал себя самым счастливым человеком, и любой самый пустяковый разговор казался мне интереснейшим.

Когда я попытался её поцеловать, она нисколько не сопротивлялась, но даже помогала мне. 'Значит, она меня любит. Ведь Люба мне ни разу за весь год не позволила себя поцеловать!' - эта мысль привела меня на высшую ступень радости.

'Я поделился с ней своими опасениями и тревогами, что потеряю её. И Тоня успокоила меня, так успокоила, что сразу стало легко и спокойно на душе, пропали все сомнения и насчёт того, что я могу ей надоесть и разонравится, и насчёт того, что могу потерять её. И ничто не мешало мне в этот незабываемый прекраснейший день всей грудью вдыхать это чудовищное счастье общения с ней, эту безумную радость, захватывающую меня при каждой её улыбке. И это до такой степени удивляло меня, что рушило всё моё предшествующее мировоззрение о реальности всего и о невозможности вечного состояния счастья. 'Неужели это безумное счастье, это неописуемая радость будут продолжаться вечно, всегда, до самой смерти? Но ведь это так и будет, если я завладею ею. Как же так?'. Тоня развеяла все мои тревоги и опасения, оставив в памяти лишь незабываемые минуты нашей встречи, наполненной радостью и восторгом. Я вспоминал её самое дорогое лицо, и мне хотелось плакать от нежности. Я спал недолго, но во сне меня преследовали страхи и кошмары. Мне снилось, что мы поехали в Заволжск, там она побежала от меня, а я не мог её догнать. Я в отчаянии искал её, но её нигде не было, а на пути мне попадались десятки знакомых и незнакомых девчонок, и все они предлагали мне свою дружбу. Но я с отвращением отвёртывался от них и бежал прочь искать свою любимую'. Я был убеждён, очевидно, что всё это насмешка. 'Некоторые девчонки догоняют меня. Вот одна из них догнала меня и предлагает встретиться, но я отвечаю ей, что у меня уже есть подруга. Наконец, я нахожу Тоню. Она стоит в обнимку с парнем, который заявляет мне: 'Мы уже с ней расписаны. Всё, тебе здесь делать нечего'. Я понимаю, что он шутит, но то, что она убежала к нему, очень сильно меня огорчает. 'Он шутит', - говорит Тоня. 'Я знаю, что шутит, отвечаю я, но в душе у меня одни лишь страдания. Вот какой сон приснился мне в эту ночь. А как проснёшься - уже не заснуть. Опять вспоминается всё, что было, сердце снова становится беспокойным, хочется плакать от счастья и благодарить судьбу за то, что она дала мне великую и вечную радость'.

Счастливым был день 3 июня 1987 года, счастливым потому, что разговор (хотя и пустяковый), клеился, и у Тони было хорошее настроение. Однако 5 июня 1987 года липовое счастье рухнуло до основания, и этот день показался мне самым несчастным.

И ещё один не менее трагический для меня день.

Это был снова случай самогипноза, как при встречах со Светой. Тяжелейшие, мучительные дни неудач. Товарищ! Не пора ли тебе прозреть? Не хватит ли тебе страдать? Можешь ли ты построить своё счастье с человеком, который не интересуется твоим внутренним миром, ни о чём никогда тебя не спрашивает и целых два часа сидит с тобой молча в автобусе? Каковы могут быть интересы у человека, которому нравится сидеть молча два часа?

Но нет, Только не разочарование! Я винил во всём только свою скованность, отчего последняя увеличивалась. Счастье, испытанное мной первого и третьего июня, было так чудовищно, что расстаться с надеждой снова когда-нибудь испытать его было для меня невозможно. Кроме Тони у меня не было никого, кто бы относился ко мне серьёзно, как к другу. Я уже очень долго страдал от одиночества. Поэтому, счастье моё было очень велико, когда я нашёл себе такого друга среди девушек, и самым моим большим страхом был страх потерять её из-за своей скованности и молчаливости. О причинах же своей скованности и молчаливости я себя не спрашивал, хотя легко можно было бы догадаться, что если бы Тоня хотя бы так, как Люба, заваливала меня вопросами и с интересом (пусть даже кажущимся) меня слушала, то скованности у меня не было бы, а было ба красноречие. В том, что я не интересен, я винил только себя. Ей я приписывал чудовищно богатый внутренний мир. Иначе чем я мог объяснить то чудовищное счастье, которое я испытывал? Ведь с Людой была одна тоска, когда я заметил, что её внутренний мир беден и ограничен. И я считал, что должен открыть ей все свои философские мысли, но не могу этого сделать из-за какой-то таинственной силы. В действительности же этот страх и скованность вызывались тем, что Тоне были просто неприятны глубокие размышления, и я подсознательно это чувствовал.

Иногда вечерами интерес Тони к разговору со мной вспыхивал с новой силой, и я снова погружался в бездонный океан счастья. Так как я считал Тоню высокоинтеллектуальной в противоположность Люде, которую я не мог, как мне казалось, полюбить за ограниченность её мышления, то я никак не мог предполагать, что, будучи знакома со мной всего лишь две недели, она может пожелать более близких отношений со мной, чем дружеские разговоры, объятия и поцелуи. Но...

А на следующий день я должен был получить от судьбы снова жестокий удар: Тоня была замкнута, молчалива, проявляла явное недовольство мной и лгала, что она пошутила насчёт своего чёрного прошлого и просто проверяла меня. Я понимал, что это неправда, но во всём винил только себя. 'Вчера вечером, когда мы были наедине в комнате, Тоня была радостной, весёлой, искренней и правдивой, с интересом разговаривала со мной. Вчера она любила меня и, наверное, она и сейчас была бы такой, продолжая меня любить, если бы я поборол свою несмелость и выполнил её желание. Вон напротив нас сидит девушка с парнем, улыбается и что-то с упоением ему рассказывает. Так же и Тоня была бы радостной и улыбающейся и искренне делилась со мной своими мыслями, если бы я сделал с ней сегодня ночью то, что она просила, - думал я и вспоминал слова своей матери о том, что если мужчина не удовлетворит женщину в постели, то нередко это вызывает у неё громадную ненависть к нему. - Да, такова жизнь! Если я буду и дальше только разговаривать с девушками, то заведомо мне будет не везти в любви, и я буду не нужен ни одной девушке. Если я хочу, чтобы девушка меня полюбила и привязалась ко мне, то должен пойти на более близкие отношения. Только после того, как это произойдёт между нами, я смогу завоевать любовь Тони и добиться того, чтобы она всегда каждый день была со мной радостной и весёлой, искренне со мной делилась, и я был ей бесконечно интересен'. Так рассуждал я тогда.

Мы ехали на пароходе в Кинешму, и Тоню было не узнать. Она относилась ко мне с чудовищным равнодушием, постоянно отворачивалась от меня, ни о чём меня не спрашивала, ни о чём не желала со мной разговаривать, на все вопросы отвечала резко и односложно. В её глазах ясно можно было прочесть полное презрение ко мне.

- Милая Тонечка. Ну что ты? Ну, прости ты меня! - взмолился я. - Ведь мне никогда ещё такого не приходилось. Дай мне сроку хотя бы недели две, и я приложу все силы, чтобы себя перебороть! Не обижайся на меня.

Но Тоня продолжала лгать, что всё это она просто разыгрывала и испытывала меня, что она девственница и не может этого хотеть. Это приводило меня в отчаяние: 'Неужели я навсегда упустил своё счастье? Неужели её вчерашняя любовь ко мне, интерес и радостное настроение, превратившиеся сегодня в холодное презрение, никогда больше не вернутся? Неужели теперь Тоня будет всегда только презирать меня? Ну, ничего, я докажу ей свою любовь и преданность, буду исполнять все её желания, и она оценит это', - думал я.

Однако моё отчаяние, мой страх потерять её, моё унижение и мольбы вовсе не тронули Тоню, не вызвали в ней никакого сострадания ко мне и желания меня утешить. Они даже не потешили её самолюбия, потому что я был теперь ничтожеством в её глазах. Тоня не была такой, как я. Она была диаметрально противоположной мне, и она не видела никакого смысла в том, чтобы приносить другому человеку радость, превращая его из несчастного в счастливого. Тоня находила удовольствие в том, чтобы мучить, заставлять страдать, доводить человека до отчаяния, если этот человек в её власти. Перед ней раскрывались необъятные возможности помучить другого человека, и она воспользовалась ими в полную силу, то и дело нанося мне жестокие удары в сердце, за которые я не мог ни обидеться на неё, ни рассердиться, а только ещё больше унижался перед ней. И чем сильнее она чувствовала мою рабскую покорность - тем больше было её презрение ко мне, и тем сильнее она меня мучила.

Однажды после длительного периода её полного равнодушия, молчания и презрения Тоня вдруг устроила мне великий праздник. Она вышла ко мне радостная, весёлая, улыбающаяся, стала заваливать меня вопросами. Небывалое красноречие напало на меня. Я долго рассказывал Тоне о своей жизни, и она впервые с таким интересом меня слушала, задавая мне при этом новые вопросы. На лице её сияла неповторимая улыбка. Опять то же чудовищное счастье охватило меня после такого долгого периода тоски и страданий. Потом Тоня сама с увлечением рассказывала мне случаи из своей жизни, и это привело меня к наивысшей радости - ведь так редки были те дни, когда тоня с интересом беседовала со мной. Одним своим рассказом Тоня меня рассмешила, и я сказал: 'Ну, ты и комик' (то есть, шутница). Внезапно Тоня замолчала, и больше от неё нельзя было услышать ни слова. Лицо её, сердитое и недовольное, приводило меня в ужас.

- Всё, оставь меня здесь, я пойду домой, и не надо меня провожать, - сказала она.

- Ну, за что же ты обижаешься? - взмолился я.

- Я ни за что не обижаюсь, - сказала Тоня. - Просто я хочу домой, и не хочу, чтобы ты провожал.

- Но ведь нам по пути. Почему же ты здесь меня бросаешь?

- Потому что я хочу расстаться с тобой здесь, - сказала Тоня.

'Она за что-то на меня обиделась. За что же? Что я мог сболтнуть лишнего? Может быть, я оскорбил её, высказав случайно мысль о её сексуальной потребности? Но вроде бы разговор этого не касался. Я помню, что она обиделась после того, как я сказал, что она комик. Может быть, её национальность - Коми, и она подумала, что я её обзываю? Что же делать?' - с отчаянием думал я.

Жестокий удар с её стороны был нанесён метко. У меня перехватило дыхание и налилось свинцовой тяжестью всё тело. Я побледнел, еле добрался до дому, с большим трудом поднялся на пятый этаж. Отчаянию моему не было границ. Ведь до вечера оставалось столько времени, так прекрасно начался этот день, и вдруг Тоня, погуляв со мной только час, разозлилась из-за чего-то и ушла. Я корчился от сердечной и головной боли. Я рассказал матери о случившемся.

- Эх, ты! За что тебя такого недотёпу любить, - вздохнула мать. Она не хотела меня утешить, что я могу найти лучше, но наоборот хотела внушить мне пессимизм.

На следующий день Тоня упорно старалась делать вид, что очень сильно обижена на меня за что-то, видя то, что это меня убивает. Весь этот день она молчала, была замкнута, отворачивалась, если я начинал разговор, ни о чём меня не спрашивала. Словом, смертельная обида была разыграна мастерски, и до сих пор она не может сказать, за что она обижалась на меня тогда, утверждая, что не помнит этого. Это был ещё один из мучительных дней моей жизни.

Я с радостью выполнял все желания Тони, все её просьбы, с радостью потакал любой её прихоти, но это нисколько её не радовало, и она не испытывала ко мне никакой благодарности за это. Тоня всегда думала только о том, что бы меня заставить сделать такое, что было бы мне неприятно, но, сколько ни думала - не могла найти такого. Любое её желание я выполнял, испытывая при этом радость, и ей было это в высшей степени неприятно, потому что ей хотелось бы быть причиной страданий для другого человека, а не причиной его радости. Поэтому чем больше исполнял я её желаний и прихотей - тем больше становились её презрение, ненависть и явное недовольство тем, что исполнять её желания и прихоти является большой радостью для меня. Однажды я понял, что, выполняя все её просьбы, я не приношу ей этим никакой радости, а вызываю только презрение, злость и явное недовольство мной. С этого дня я решил больше не исполнять всех её просьб и объяснил ей это:

- Дорогая Тоня! Вот я с радостью выполняю любую твою просьбу, но это нисколько тебя не радует, и ты не испытываешь ко мне за это никакой благодарности, а только испытываешь ко мне презрение и недовольство. Моё угодничество не приносит тебе никакого счастья, но я становлюсь скучным и совершенно неинтересным для тебя человеком. Ты молчишь целые дни, ни о чём со мной не говоришь и скучаешь. Может быть, ты презираешь меня за то, что во мне нет чувства собственного достоинства и гордости, раз я так унижаюсь перед тобой. Ведь любят гордых парней, как об этом показывают в фильмах. Поэтому с этого дня я не буду больше исполнять все твои просьбы и угождать тебе на каждом шагу. Может быть, тогда я снова стану интересен тебе, и встречи со мной будут приносить тебе радость. А своим рабским послушанием я добился только того, что ты потеряла ко мне всякий интерес, постоянно мной недовольна, постоянно находишься в плохом настроении. Так что я стану гордым отныне для твоего же счастья, чтобы тебе было интереснее со мной встречаться.

Моё заявление принесло Тоне большое облегчение. Ей действительно опостылела моя покорность. Она страдала потому, что не могла найти повода для ссоры, чтобы снова насладиться, созерцая мои страдания. В эту минуту она придралась к тому, что у меня некрасивый кошелёк, и сказала, что если я не куплю себе новый красивый кошелёк, то она не будет со мной встречаться.

Я решил не уступать и не покупать новый кошелёк. Я предполагал, что именно осознание своей безграничной власти надо мной лишило Тоню всякого интереса ко мне, а если она поймёт, что этой власти надо мной у неё нет, то у неё появится цель приобрести эту власть, и её пребывание со мной будет более интересным и счастливым. А своим послушанием я наскучил ей. Вот почему я отказался выполнить её желание - купить себе новый кошелёк. Но этого ей только и надо было, чтобы причинить мне страдание. Она и в самом деле не стала встречаться со мной из-за того, что я не выполнил эту её просьбу и не купил себе новый кошелёк. Она давала мне понять, что я ей совсем не нужен, и она ищет только предлог, чтобы отвязаться от меня. Но я опять винил только себя, свою несмелость и застенчивость и полное отсутствие эрекции в ту злополучную ночь, когда она предложила мне сексуальную близость. Я решил уступить Тоне, выполнить её просьбу, купив себе этот новый кошелёк, и униженно просить её о дальнейших встречах, потому что надеялся на то, что после того, как эта сексуальная близость произойдёт между нами, Тоня меня полюбит, и я снова стану таким же счастливым, каким был первого и третьего июня.

С этого дня я снов выполнял все её просьбы, и у неё снова не находилось повода для ссоры. Но однажды случилось так, что выполнить её просьбу оказалось для меня невозможным. Однажды я поделился с Тоней своим возмущением по поводу того, что мне купили пёструю бархатную куртку. Тоня очень обрадовалась возможности заставить меня надеть на себя эту ненавистную куртку. Я был очень закомплексован и умер бы со стыда показаться на глаза людям в такой дорогой и модной куртке. (Все будут говорить: 'Какая на тебе курточка модная!'). Тоня сказала, что если я не надену эту куртку, то она не будет больше со мной встречаться, и я с ужасом осознал, что она нашла повод отвязаться от меня. Я зарыдал, бросился перед ней на колени и умолял её, чтобы она не требовала от меня надеть эту куртку. Но Тоня только потешалась над моими рыданиями. Видимо, мои страдания приносили ей такое громадное наслаждение, что она целых девять часов твердила, что я вижу её в последний раз, если не соглашусь надеть эту куртку прямо сейчас и пойти гулять в ней. Я твердил, захлёбываясь от рыданий, что не могу показаться в такой модной курточке людям на глаза, но Тоня настаивала. В 18 часов пришла мать. С рыданиями я бросился к ней, умоляя её о защите и покровительстве. Но моя мать, узнав, в чём дело, сказала:

- Очень даже хорошая куртка. У Тони вкус есть, и она гораздо лучше тебя разбирается в одежде.

- Вот и я ему всё говорю, а он ни в какую слушать не хочет, - говорит Тоня.

- Да уж, он такой - сам не разбирается и людей не слушает. И чего ты в нём нашла? Ты бы могла найти себе парня гораздо лучше его. Он трудновоспитуем. Я даже поседела вся, пока его воспитывала, - говорит мать.

У меня такое ощущение, словно мне надели на шею петлю и затягивают её. Мне не хочется жить, моему отчаянию нет границ. Слова матери доводят меня до полной истерики.

- Бессовестная ты скотина! - кричу я на мать и бьюсь головой об стенку, захлёбываясь рыданиями. - Да неужели ты не видишь моего отчаяния, неужели ты не понимаешь того, что Тоня просто хочет заставить меня страдать, заставляя надевать на себя эту куртку? Разве мало у нас других курток и красивых свитеров? Я всё, что угодно, надел бы кроме этой куртки. Неужели эта куртка - единственная вещь, которая мне идёт? Разве вот этот свитер плох?

- Тебе он не идёт, - сказала Тоня.

- Куртка просто прелесть! - говорит мать.

Я опять покатился с рыданиями по полу. Мать явно поддерживала Тоню и всегда с презрением отзывалась обо мне в её присутствии.

- Ладно, Тоня. Отступись ты от него. Всё равно ему хоть в лоб, хоть по лбу. Если уж он упрётся, то его не сдвинешь с места. Ты ещё много с ним горя хлебнёшь. Он всегда только думает, что он прав, и не хочет слушать других умных людей, - говорит мать.

'Ну, ладно, сволочи, издеватели, сейчас я общественность на помощь призову', - думаю я и бегу за соседями и за Ноной Васильевной. Они признают мою правоту и говорят, что лучше надеть свитер, а куртка очень сильно бросается в глаза, и надевать её лучше на какой-нибудь торжественный вечер.

Тоня принесла мне очень много страданий, гораздо больше, чем радости. Я хорошо понимал, что она преследует прямую цель - мучить меня, я понимал, что она меня люто ненавидит. Несмотря на это, я по-прежнему боялся её потерять, дорожил дружбой с ней и мечтал привязать её к себе. Почему же такой откровенный садизм со стороны Тони не вызвал протеста в моей душе? А вот почему - в ненависти её я винил только себя, считая её ненависть ко мне следствием того, что я не смог удовлетворить её сексуальное желание в ту злополучную ночь. Я думал, что если бы я тогда исполнил её просьбу и вступил с ней в половой акт, то она сейчас бы любила меня, приносила мне радость, а не мучила меня. Я думал, что её любовь ко мне именно тогда и превратилась в ненависть, когда я не смог удовлетворить её сексуальную страсть. Откуда могла взяться у меня такая бредовая мысль, кто мог её мне внушить? Да не кто иной, как моя родная матушка. Моя мать пришла в неописуемый восторг сразу же, увидев Тоню.

- Ну, Вовка, и повезло же тебе! Ну, ты меня и удивил! - восторгалась моя мать после первого знакомства с Тоней. - И где ты мог только найти такую хорошенькую? Это же просто чудо! Я то думала, что приведёшь снова какую-нибудь уродину, и придётся мне перегораживать квартиру на две части. Но как её увидела, так подумала: эту я буду любить как родную дочку. От такой и дети будут умные, красивые и здоровые. А воспитана она как хорошо: не мелет языком с утра до вечера! Какая скромная, вежливая! Наверное, парней за ней гонится очень много. Ты бы не терялся, сделал бы ей ребёнка - твоя бы она была, привязал бы её к себе. А то сделает ей ребёнка кто-нибудь другой - ему она и достанется. Аппетит на неё, наверное, каждый парень имеет, кто толк понимает.

Когда Тоня стала ежедневно издеваться надо мной, и я ходил раздавленный и убитый, мать нисколько не изменила своего восторженного отношения к ней и восхищалась её добродетелями ещё сильнее. Она ухаживала за Тоней, угощала её и всегда предлагала ей остаться ночевать в квартире. Когда Тоня уходила, мать, восхищаясь ею ото всей души, говорила мне:

- Да, Вов, редкая она девушка. Как она воспитана, как умеет себя вести! Знает где что сказать, не будет молоть все свои мысли. Ох, и повезёт же тому, кому она достанется. Но тебе до неё далеко. Ты даже ногти свои грязные на руках забываешь обстригать. Где уж тебе её завоевать!

И это так восторгалась Тоней моя мать после того, как я приходил сам не свой после её жестоких ударов, весь бледный и разбитый. Это так восхищалась моя мать девушкой, принёсшей мне столько горя и страданий. Любопытно, однако!

- Ну, милая моя, - говорил я матери. - Я понятия не имею, как можешь ты ей восхищаться. Разве самое главное - внешность и манеры? В Тоне же нет элементарной жалости! Сколько раз она заставляла меня страдать! Она же просто находит громадное удовольствие в том, чтобы мучить меня, доводить до отчаяния. Как ты только можешь ею восхищаться?

- Володя! - возражала мне мать. - Ты просто ничего не знаешь. У Тони раннее половое развитие, и в ней уже проснулась женщина. Ты даже понятия не имеешь, как сильно может захватывать женщину сексуальная страсть к мужчине! Если вдруг в женщине проснётся эта страсть, а мужчина не сможет эту страсть удовлетворить, то эта неудовлетворённая сексуальная страсть может вызвать такую ненависть к этому мужчине, что иной раз женщина теряла над собой контроль и в порыве отчаянной ярости убивала мужчину, который вызвал в ней эту страсть, а удовлетворить её не смог. Если половой инстинкт очень сильно развит у женщины, то нет для мужчины ничего ужаснее, чем неудовлетворённая страсть этой женщины. Неудовлетворённая в постели женщина может броситься на мужчину, который возбудил её и не может удовлетворить, и придушить его, и на суде страсть этой женщины будет смягчающим её вину обстоятельством. Горе тем мужьям, которые не могут удовлетворять до конца половой инстинкт своих жён. Ненависть к такому мужу бывает так велика, что жена только целыми днями и думает, чем бы побольнее ему досадить, и своими непрекращающимися издевательствами доводит такого мужа до страшного отчаяния, иногда до сумасшествия, хотя этот муж не пьёт, не курит и выполняет каждую прихоть своей жены. Вот что способна сделать с женщиной неудовлетворённая половая страсть. И счастливцы те мужья, которые могут хорошо насладить и удовлетворить в постели своих жён. Такой муж приобретает беспредельную власть над своей женой. Жена готова сама терпеть любые побои издевательства со стороны такого мужа, который хорошо удовлетворяет её в постели, а если муж не бьёт её и не издевается вдобавок - она становится вообще счастливейшим человеком на свете. Каждое слово такого мужа вызывает волну нежности в её душе, и жена только и думает над тем, чем бы порадовать мужа, чем бы ему угодить. Ты не должен осуждать Тоню за её издевательства над тобой. У Тони раннее половое созревание, а ты покорил её сердце своей добротой, лаской, искренностью и сердечностью, своей простотой. Тоня полюбила тебя. И вот вы остаётесь с ней одни, в чарующей и возбуждающей воображение обстановке. Она любит тебя и знает то, что ты тоже искренне её любишь, и сердце её замирает от радостного предчувствия. Она подзывает тебя, ты подходишь и садишься рядом с ней. Восторг её возрастает ещё больше. А ты с интересом с ней болтаешь, говоришь ей нежные слова, крепко её обнимаешь и целуешь. Всё, сердце её покорено тобой! И тут в ней просыпается женщина, всё её существо захватывает сильная страсть. В ней возникает неописуемо сильное и мучительное желание прижаться своим телом к твоему телу и слиться с тобой в единое целое. Это желание так велико в ней, что она сама признаётся тебе в этом и сама тебе предлагает это. Страсть её так велика, что она забывает обо всех правилах приличия, привитых ей воспитанием. А ты только пугаешься и убегаешь от неё прочь. Она опять тебя подзывает к себе, опять надеется добиться от тебя этого, но тщетно. Ты даже не представляешь, как это мучительно, когда страсть женщины не удовлетворена. Ты уходишь к себе на кровать и засыпаешь, а её всё продолжает мучить неугасающее мучительное желание сближения с тобой. Она такого от тебя не ожидала, её охватывает отчаяние, и в это мгновение вся её любовь к тебе превращается в самую настоящую ненависть. С этого момента ты становишься самым ненавистным для неё человеком, и она делает всё возможное для того, чтобы досадить тебе, чтобы причинить тебе боль и страдания. Так уж устроила природа женщину, наделив её этим инстинктом, необходимым для продолжения рода. Так что в том, что Тоня над тобой издевается, виноват только ты. Другому же мужчине, который сможет хорошо удовлетворять её в постели, она будет в рот смотреть и пятки лизать.

Так внушала мне мать. Я слушал её и всё время вспоминал тот вечер, когда мы остались с Тоней ночевать в одной комнате в Заречном посёлке, вспоминал Тоню, радостную, весёлую, улыбающуюся, и думал: 'Да, мать совершенно права. Тогда Тоня меня любила, и, вероятно, и сейчас бы так же любила, если бы я удовлетворил тогда её сексуальную страсть. Но я испугался, растерялся, застеснялся, и Тоня теперь меня ненавидит'.

Мать знала все подробности наших отношений с Тоней и легко могла придумать теорию, которая ввела бы меня в заблуждение. Но неужели мать не понимала того, что никакое удовлетворение сексуальной страсти не способны изменить сущность человека, его натуру? Неужели она не понимала того, что даже если я и смогу хорошо удовлетворять Тоню в постели и приобрету таким способом власть над ней, Тоня всё равно останется безжалостной и умственно-ограниченной эгоисткой и садистской? Тоня будет меня ценить, будет бояться меня потерять, но она никого кроме себя любить никогда не будет, не будет испытывать желание порадовать меня, а если выпадет возможность безнаказанно причинить мне боль - она никогда такой возможности не упустит. Только страх перед наказанием, страх меня потерять может остановить её от того, чтобы мучить кого-то, и мне придётся периодически наказывать её, уходя от неё, что будет для меня очень мучительно. Неужели мать не знала того, что Тоня будет видеть во мне только средство для удовлетворения своей сексуальной похоти, будет полностью равнодушна к моему внутреннему миру и только ради того, чтобы меня не потерять, будет иногда разыгрывать интерес к моим мыслям? Неужели мать не знала, что желание мучить кого-то или желание радовать кого-то являются константами, и никакое сексуальное удовлетворение или неудовлетворение не могут эти константы изменить? Неужели на самом деле моя мать думала, что потребность Тони мучить меня - есть только следствие её неудовлетворённого полового инстинкта?

Но я верил матери. Я не мог полагаться на свой ум и не мог собой гордиться, потому что мир не нуждался во мне, и мир не страдал от одиночества, а мне приходилось страдать от одиночества, оказавшись ненужным ни одной девушке. Как я мог считать себя умным и чистым от мирской грязи, если я был самым несчастным? 'Разве может самый умный человек быть самым несчастным?' - говорила мне мать. 'Да, мать права, - думал я. - Я должен стать таким, как другие парни, и заниматься сексом с девушками. Только тогда я избавлюсь от своего одиночества и тоже стану счастливым. Конечно, Тоня любила меня до той злополучной ночи и сейчас бы тоже продолжала любить, если бы я не испугался тогда и не растерялся. И если мне снова представится такая возможность, то я должен перебороть свой страх перед сексом и сделать ей ребёнка. После этого Тоня полюбит меня, привяжется ко мне, и, главное, на свет родится человек, который унаследует от меня в генах извечное стремление творить добро, приносить кому-то радость, широкий кругозор интересов, страсть к размышлению и творчеству. Он не будет страдать ни от жестокости людей, ни от одиночества. Я стану для своего сына всем, я дам ему полное счастье, а он даст полное счастье мне. Мы никогда не будем знать скуки друг с другом, и нам всегда будет бесконечно интересно обмениваться друг с другом своими размышлениями. Сын мой будет бесконечно счастлив, видя то, что его мысли очень мне интересны и приводят меня в восторг, а я буду счастлив, видя то, что тоже интересен ему. О, только бы побыстрее мне заиметь ребёнка, быстрее бы он вырос, научился говорить и рассуждать', - мечтал я.

Однажды Тоня не пожелала идти ночевать в общежитие. Моя мать пришла в восторг и оставила Тоню ночевать в моей комнате. Мы легли с ней в одну кровать. К моему удивлению, ненависть и презрение Тони ко мне снова превратились в любовь и горячий интерес. Снова Тоня с упоением болтала со мной, и лицо её озаряла такая долгожданная улыбка, но это меня в такой же степени ужасало, как и радовало. Я снова боялся. 'Теперь я должен побороть свой страх перед сексуальной близостью и сделать ей ребёнка. В этот раз я не откажусь от секса, если она мне предложит заняться сексом', - подумал я.

- Ну, как, ты решил себя перебороть? - спросила Тоня.

- Давай заведём с тобой ребёнка, - выпалил я, но сердце моё ушло в пятки от страха.

- Я согласна, - сказала Тоня.

О, боже, как же страшно, жутко, стыдно и неловко было мне к этому приступать. Естественно, решительно ничего у меня не получилось. Ведь у меня не было ни малейшего желания сексуальной близости с Тоней, я не испытывал ничего кроме ужасного стеснения, страха и стыда. Меня ужаснуло то, что эрекция ко мне не приходит, и охватило отчаяние. Я заставлял себя всеми силами захотеть её, но тщетно. Чем больше я проклинал свой половой орган, который был совершенно расслабленным, чем больше нервничал - тем меньше была вероятность того, что может что-то получиться. Я просил у Тони прощения и умолял её повременить, объясняя всё происшедшее свои стеснением и неловкостью, обещая ей, что в дальнейшем привыкну и научусь заниматься сексом. Однако я уже не верил в то, что Тоня ещё когда-нибудь придёт ко мне после того, как я так опозорился в постели, оказавшись полным импотентом. Я уже смирялся с мыслью, что теперь уже окончательно её потерял.

Однако всё произошло не так, как я ожидал. Через день или два Тоня снова пришла ночевать ко мне. Но повторилось то же самое - мой половой орган не пожелал даже шевельнуться. Но всё равно, к моему удивлению, Тоня нисколько на меня за это не сердилась и не презирала меня, а приходила почти каждый день ночевать ко мне и с поразительным терпением предоставляла своё тело мне каждую ночь, чтобы я привыкал и учился заниматься сексом. Долго ей пришлось ждать, когда я научусь и привыкну, перестану стесняться и испытывать страх перед сексуальной близостью. Прошёл, наверное, целый месяц, но однажды она дождалась своего, и половой акт у меня получился нормально. На другой день после этого Тоня улыбнулась и сказала мне:

- А ты знаешь, у меня от тебя ребёнок.

- Как! Неужели правда? - воскликнул я вне себя от радости.

- Правда! Я сегодня это почувствовала, - сказала Тоня.

Не знаю почему, но я поверил ей, и чудовищная радость охватила меня. В эту минуту я чуть не потерял сознание от счастья.

С этого дня власть медленно переходила из её рук в мои руки. Я уже чувствовал себя свободнее, был оптимистом и был бы вполне счастлив, если бы не мои неоправдавшиеся надежды, что Тоня меня полюбит после того, как это произойдёт между нами. Тоня по-прежнему была замкнута, молчалива и целые дни не проявляла никакого интереса к общению со мной. Лишь под вечер она преображалась, и на неё нападало красноречие. Но я винил в этом опять только себя, что недостаточно хорошо могу удовлетворить её в постели.

Проработав год музыкальным работником в сельском клубе, я поступил учиться в Московский техникум электронных приборов (г. Фрязино, Московская область). Вместе со мной в Москву поехала и Тоня. Я был в восторге, думая, что завоевал её, и она теперь любит меня. Но Тоня, пробыв со мной в Москве три дня, купила билеты и уехала к своим родителям в Коми АССР.

До сих пор я проклинаю себя за то, что не разорвал тогда её билеты. Разве мог я знать, что отъезд Тони даст мне ужасную тайну, которую Тоня будет от меня скрывать всю жизнь только для того, чтобы мучить меня?

Отъезд Тони снова окунул меня в бездну одиночества. Этот её поступок был последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Вся её чудовищная власть надо мной рухнула до основания. Моя любовь к ней превратилась в ненависть, и этой ненависти не было никаких границ. Громадное возмущение на самого себя охватило всю мою душу: 'Добро на коленях перед злом! Да что это я, с ума что ли сошёл? Я, который всегда хотел только одного - своими поступками, мыслями и рассказами создавать радость людям, стоял на коленях, унижался и умолял не бросать девушку, которая больше всего любит мучить, издеваться, доводить до отчаяния, которая платила мне за мою беспредельную любовь презрением и полным игнорированием моих желаний. Я, будучи добрейшим человеком, стоял на коленях и унижался перед той, которая только и думала, чем бы посильнее причинить мне боль! Я, который видит смысл жизни в душевном общении, в интеллектуальных дискуссиях, в постижении загадок мироздания, в обмене глубокими мыслями, стоял на коленях, унижался и боялся потерять девушку, которую ничего кроме постели не интересует, которая только к ночи становилась разговорчивой и весёлой, а целые дни не проявляла никакого интереса к обмену мыслями со мной. И я хотел жениться на ней, хотел навсегда её к себе привязать! Зачем? Для чего? Понятия не имею! Совсем, видимо, я спятил с ума. Она же лжёт мне во всём! Она, которая на тринадцатый день знакомства со мной упрашивала меня набраться смелости и перебороть себя, утверждает, что она девственница и ни с кем ещё не была. Да, она считает меня за круглого идиота, если может так мне лгать, как последнему дураку! И я молчал, не возражал ей, когда она такое мне говорила! Ну и позорник! Ещё бы после этого у неё было ко мне хоть какое-то уважение! Но всё равно, мне с такой не по пути. В ней нет ни капли жалости! Пусть я ослеп от любви и не возмущался, когда она мне лгала как последнему дураку, но я же любил её, а она использовала мою любовь для того, чтобы причинять мне страдания. Это же надо, какая в ней громадная страсть мучить: целее девять часов она заставляла меня рыдать, шантажируя меня, что разорвёт дружбу со мной, если я не надену ненавистную пёструю куртку! Моя мать говорит, что её желание мучить меня - есть следствие её неудовлетворённого полового инстинкта. Ну, уж, извините, пожалуйста! Да неужели нормальная разумная девушка может своими издевательствами доводить до отчаяния парня, который не смог удовлетворить её сексуальную страсть не по причине своего нежелания, а по причине своей робости, застенчивости, отсутствия эрекции да ещё просившего прощения за это?! Она же изверг! О, боже, как же мне повезло, что она уехала! Как хорошо, что я не связал с ней свою жизнь! Пусть я ослеп от любви и лишился ума: не возражал ей, когда она лгала мне как последнему дураку, не возмущался её неблагодарностью и издевательствами, рабски унижался перед ней, и она не могла меня полюбить. Ну и что! Я тоже никогда бы не смог полюбить Люду, она нагоняла на меня скуку и тоску, но я ни разу в жизни не принёс ей огорчения, скрывая от неё то, что она мне в тягость. Я старался её развлекать, старался изо всех сил, чтобы ей было со мной весело, ради того, чтобы сделать её счастливой, я хотел даже жениться на ней и всю жизнь притворяться, что тоже люблю её. Как бы она ни была мне неприятна по причине своей интеллектуальной ограниченности, я бы стойко терпел это и никогда бы не причинил ей страдание. Если бы мне открылась возможность осчастливить другого человека, который меня любит и нуждается во мне, то я бы, не задумываясь, осчастливил бы этого человека, даже если я его совсем не люблю, и он кажется мне очень глупым, скучным, примитивным. Осчастливив его, я и сам чувствовал бы себя счастливым. И так, как я, должен поступать всякий благородный человек. Но Тоня не такова. Она находит смысл в том, чтобы мучить другого человека. Имея надо мной беспредельную власть, зная то, что я завишу от неё, боюсь её потерять, она использовала любую возможность причинить мне страдания. Она наслаждалась, когда заставляла меня страдать. А её необузданный половой инстинкт говорит только о её беспредельной тупости, умственной ограниченности и ничтожно узком кругозоре интересов. Да ведь мы ни разу не говорили с ней ни о каких глубоких материях, а только лишь о разных пустяках. Целые дни она молчала и только под вечер становилась разговорчивой. И вот, такая девушка глубоко меня презирает, плюёт на все мои желания, лжёт мне как последнему дураку, издевается, вообще за человека меня не считает, а я унижался перед ней, терпел все её издевательства, любой ценой старался её привязать к себе и даже шёл ради этого на противоестественный половой акт, насиловал себя, принуждал себя к сексу с ней, когда мой половой орган не желал даже шевельнуться. И как это я только мог?! Что за затмение нашло на мой разум? Понятия не имею. Даже своим отъездом она и то хотела причинить мне боль - обещала, что будет жить со мной в Москве, я обрадовался, нашёл квартиру, а она неожиданно купила билеты и уехала в Коми АССР. О, как же всё-таки хорошо, что она меня бросила!' - так возмущался я на себя, удивляясь тому, как могло такое чудо произойти: добро стояло на коленях перед злом, духовное перед плотским, возвышенное перед низким и пошлым.

Вскоре я получил от Тони письмо, вызвавшее во мне бурю возмущения и негодования. Буквально от каждого слова в этом письме веяло фальшью, неискренностью, презрением и неуважением. Тоня по-прежнему считала меня послушным рабом своей воли и думала, что я по-прежнему готов терпеть любые её издевательства и исполнять все её прихоти. От каждого предложения в письме веяло насмешкой и уверенностью во власти надо мной, и это приводило меня в бешенство. Приветственное стихотворение было где-то списано, и я с возмущением подумал о том, что она никогда сама не смогла бы сочинить тёплых слов для меня. Далее в письме шли такие слова: 'Вова, мне сейчас так тяжело, что я, наверное, с собой что-нибудь сделаю, всё время идут ругань, брань... Почему ты не пишешь? Посылай мне побольше денег и через месяц приезжай, а то все будут думать, что я нагуляла ребёнка, если ты не приедешь. Расскажи обо всём, что было между нами, своей матери, пусть она даст тебе побольше денег. Скажи, что ты теперь отец и должен ехать'. Каждое слово в этом письме вызывало во мне бурю ненависти и негодования. Я считал, что Тоня нагло лжёт, что ей там плохо живётся, иначе зачем она туда уехала? 'Эх ты, ничего то ты от души не пишешь, все слова в твоём письме преследуют какую то цель, - с отвращением думал я. - Какая наглость! Она вздумала уехать - и уехала, вздумала меня бросить - и бросила, и думает теперь, что я должен бросить учёбу и приехать к ней в Коми АССР. И она так уверена в том, что я всё брошу и приеду к ней по первому её зову! Вот наглость'. Я весь дрожал от бешенства и желания написать ей достойный ответ. Но вместе с этим письмом я получил письмо от Сони из Челябинска, в котором она простодушно описывала свою жизнь. В каждом слове этого письма чувствовались такое редкое необычное уважение ко мне, отсутствие всякой фальши и насмешки, что это письмо от Сони меня растрогало, и я стал сразу же отвечать на него, решив ответить Тоне позднее. Однако тут же я получил телеграмму: 'Вова, приезжай срочно, мама'.

Я очень испугался, не случилось ли что-нибудь с тётушкой. Когда я приехал, на лице матери было написано отчаяние:

- Вова! Случилась большая беда! - сказала мать.

- Что, что такое?! - воскликнул я с испугом.

- Вот, посмотри, - сказала мать и показала письмо от Тони, в котором та писала: 'Светлана Фёдоровна, уж Вы извините, что так у нас получилось, но дело в том, что у нас с Володей будет ребёнок. Вова теперь будет отцом. Пусть он теперь едет ко мне. Дайте ему денег на дорогу, пусть он купит билет...'

Я вздохнул с облегчением, узнав, в чём дело.

- Ну, и какая же тут беда? - воскликнул я. - Если бы я был ей нужен, если бы она хоть сколько-нибудь меня уважала, то не поступила бы так со мной, обнадёжив меня тем, что будет жить со мной в Москве, и внезапно уехав к своим родителям. Что ей в голову придёт - то она и делает. А теперь из-за её прихоти я должен бросать учёбу и ехать к ней? Она просто смеётся надо мной наслаждается своей безграничной властью, смеётся над тем, что я рабски выполняю все её прихоти в то время, как она глубоко меня презирает и плюёт на все мои желания. Может быть, и нет у неё никакого ребёнка, а она просто хочет похвастаться своей властью надо мной перед своими подружками. Наверное, рассказала всем, как она надо мной издевалась, и хочет им доказать, что я так её люблю, что по первому её письму брошу учёбу и всё остальное и примчусь к ней. Вот потеха то будет. 'Он даже нисколько не обидится, когда узнает, что я разыграла его с ребёнком, и будет на всё согласен - лишь бы я его не бросала', - вот, наверное, как она расхвасталась перед подружками. Да если у неё даже и есть от меня ребёнок - пусть сама ко мне приезжает, прекращает мне лгать и начинает уважать мои желания. А не нужен - не надо. С какой стати я должен выполнять все её прихоти и бросать учёбу? Она никогда мою рабскую покорность не ценила и не оценит, только ещё больше презирать будет.

- Нет, Володя! Тут есть очень даже большая беда, - возражала мать. - Вот вспомни. Тоня же никогда тебя не любила, ты ей был совершенно не интересен, даже противен, ненавистен. И только когда наступала ночь, Тоня преображалась - становилась весёлой, разговорчивой, ласковой, страстно тебя обнимала и целовала. Уже через две недели после знакомства она сама предложила тебе сексуальную близость, но ты испугался, растерялся, и это страшно её разозлило. Ей нужно было срочно добиться от тебя полового акта во что бы то ни стало. Потом целый месяц, не питая любви к тебе, она приходит почти каждую ночь к тебе и терпеливо ждёт, когда же ты научишься заниматься сексом. Зачем? Ведь с ней любой парень с радостью согласился бы переспать. Потом, наконец, она дождалась, когда ты смог довести половой акт до конца, и на другой день утром заявляет тебе, что у неё от тебя ребёнок. После этого она заверяет тебя в своей любви и преданности, но, не спросив тебя, покупает билет, уезжает домой и пишет такие письма. Не кажется ли тебе, что ты был ей нужен и остаёшься нужен сейчас только для того, чтобы найти отца ребёнку, которого она нагуляла до тебя?

Все эти слова матери казались мне очень правдоподобными. Я удивился тому, почему мне самому не приходила в голову такая мысль.

- Совершенно с тобой согласен! - воскликнул я. - Уж лгать то она любит. Смотрит мне прямо в глаза и утверждает, что она была до меня девственница. Но ведь она сама предложила мне сексуальную близость на тринадцатый день нашего знакомства! Смотрит в глаза и говорит: 'Ищи хорошую квартиру в Москве, и мы с тобой заживём'. А сама покупает билеты и уезжает. Если без всякой любви ко мне она навязала мне своё тело, то как она могла отказать Илхому, которого любила, от одной встречи с которым трепетала. Увидев его на вокзале, она целый день крутилась вокруг вокзала и вздыхала о нём, а я ходил за ней, как ненужная собачонка. И она уверяет, что отказала ему в постели. Конечно, она вполне могла нагулять от кого-то ребёнка. Если бы она мне не лгала, ничего от меня не скрывала, относилась ко мне с уважением, не издевалась и рассказала бы мне честно о своей беде, то я взял бы её и с чужим ребёнком, и стал бы отцом этому ребёнку, которого она нагуляла, потому что я лишён предрассудков. Но лгунов мне не надо. Но какая же тут беда?

- Она хочет с чужим ребёнком сесть тебе на шею!

- Ну, вот и хорошо! Милости просим! Пусть приезжает. Мы возьмём кровь ребёнка на хромосомный анализ и выведем лгунью на чистую воду. Узнает она, что мы не дураки!

- Но ведь это будет позор! Все узнают, что тебя обманули как последнего дурака. Все в техникуме будут тебя презирать, - сказала мать.

- Ничего себе! Вот новости! Разве мне будет позор? Я никого не обманывал, никому не делал зла. Она опозорится, когда выплывет наружу её ложь.

- Но быть обманутым - это не говорит о высоко уме.

- Но разве я обманут, если я догадался о том, что ребёнок не мой, и вскрыл эту ложь?

- И всё-таки мне не хотелось бы огласки. Я вызвала тебя для того, чтобы попросить у тебя разрешения написать ей письмо, припугнуть её хорошенько, чтобы она не посмела затевать это дело.

- Ну уж, извини! - воскликнул я. - Хватит! Я не хочу, чтобы она думала, что я остаюсь таким же дураком и сейчас! Я ей покажу, что я прозрел, и что меня не так то просто обмануть. Я сам напишу всё, что думаю о ней. Я напишу ей, что она теперь для меня - ничто. Я напишу ей, что взял бы её в жёны, даже если бы у неё было десять детей от разных парней, но если бы она ничего от меня не скрывала, никогда мне не лгала и относилась ко мне с уважением. А так как она только лгала мне и издевалась - я её ненавижу.

- Только напиши обязательно ей, что сразу же у ребёнка будет взята кровь на хромосомный анализ.

- Да это не так важно, - возразил я. - Всё равно это выявится. Если она приедет с ребёнком, и твоя гипотеза верна, то мы сразу же возьмём кровь ребёнка на хромосомный анализ и выявим её ложь. А вдруг у неё и нет никакого ребёнка, и она просто смеётся надо мной?

Нет, ты всё-таки напиши, припугни её, - настаивала мать.

Я ещё раз хорошо подумал и пришёл к выводу, что гипотеза матери убедительна и верна. Поэтому я решил написать Тоне, что обо всём догадался, дабы доказать ей, что я не дурак. Кроме этого я написал ей, что всё бы ей простил и взял бы её в жёны с чужим ребёнком, которого она нагуляла, если бы она только не лгала мне и ничего от меня не скрывала. Я написал ей, что больше всего ненавижу, когда мне лгут и что-то от меня скрывают.

Но как я проклинаю себя за то, что послушал совета матери припугнуть Тоню хромосомным анализом крови ребёнка, которого она собирается родить! Неужели моя мать не догадывалась о том, что если Тоня, испугавшись этого хромосомного анализа, сделает аборт, то она потом никогда мне в этом не сознается, а будет всю жизнь мне лгать, что её просто затошнило, и ей подумалось, что она беременна? Неужели мать не предвидела, в какой ад превратится тогда моя жизнь, когда я буду подозревать Тоню в том, что она сделала аборт, испугавшись этого хромосомного анализа крови ребёнка, и не хочет мне об этом рассказать всю правду? Удивительно и то, почему в то время, когда Тоня доводила меня своими ссорами и издевательствами до отчаяния, моя мать восхищалась ей, говорила, что счастлив будет тот мужчина, кому она достанется, внушала мне, что её злость и издевательства - просто следствие её неудовлетворённого полового инстинкта, а если этот инстинкт удовлетворять, то с ней будет райская жизнь. Мать была очень довольна, когда видела, что мы спим с Тоней вместе в одной кровати, и спрашивала, не скрывая своей радости: 'Ну, как, говори, получилось ли чего, дурила. Не теряйся, смотри, срочно делай ей ребёнка, если хочешь её к себе привязать'.

В ответ на моё письмо Тоня написала мне, что она приедет за своими вещами и, так как она больше не нужна мне, то зайдёт только последний раз взглянуть меня и снова поедет домой. Но это было очередной ложью. Тоня вовсе не хотела оставлять в покое человека, которого можно так легко безнаказанно мучить. Когда он поняла, что не нужна мне, и вся её власть надо мной рухнула до основания, она решила навязаться мне.

Пришедши с учёбы, я увидел её в своей комнате.

- Володя, я же люблю тебя! Я не буду больше издеваться над тобой, буду уважать твои желания и не буду больше заставлять тебя выполнять свои прихоти. Давай жить вместе, - умоляет меня Тоня.

- Да ты же совсем меня не уважаешь, если лжёшь мне, как последнему дураку! Я всё тебе прощу и возьму тебя с чужим ребёнком, которого ты нагуляла. Только расскажи мне всю правду и обещай мне никогда больше не лгать и ничего от меня никогда не скрывать. Расскажи мне, от кого у тебя ребёнок, - говорю я ей.

- Ребёнок твой, - говорит Тоня.

- Ну, может быть. Я готов тебе поверить. Я поверю тебе, если ты мне расскажешь о всех парнях, с которыми переспала до встречи со мной. Расскажи мне всё своё прошлое, и я всё тебе прощу.

- До тебя я была девственницей. Ты был первый мужчина в моей жизни, - говорит Тоня.

- Да за кого ты меня принимаешь! - в бешенстве кричу я на неё. - Ты что, думаешь, я законченный болван, чтобы поверить в такую чепуху? На тринадцатый день нашего знакомства ты сама предложила мне интимную близость, и ты утверждаешь, что ни с кем до меня не была. Ты, которая днём не проявляла ко мне никакого интереса, и с нетерпением ждала ночи, чтобы отдаться мне, утверждаешь, что отказала Илхому, который сам тебе это предлагал, и которого ты любила по настоящему, потому что на моих глазах ты искала встречи с ним и страдала от того, что не нужна ему. И ещё. Пусть я неопытен и не знаю, чем отличается девственница от женщины, но я никак не смог бы лишить тебя девственности, потому что мой организм совсем тебя не хотел, и мне стоило громадных усилий вызвать у себя хоть какую-то эрекцию.

- Что я могу сказать? Ты был у меня первым, мне нечего рассказывать, отвечала Тоня.

- Ну и тварь! Ну и сволочь! - я уже весь дрожу от негодования. - Нет, ты не думай, я не дурак! Со мной этот номер не пойдёт! Хочешь лгать - лги, но чтобы больше я тебя не видел. Убирайся немедленно, и чтобы больше ноги твоей здесь больше не было.

- Никуда я не пойду, у меня о тебя ребёнок, - отвечает Тоня.

- А ну, убирайся сейчас же! Живо! - я в порыве безумной ненависти хватаю её и начинаю выталкивать за дверь, но Тоня упирается, и я никак не могу её вытолкать.

- А ну, убирайся из моей комнаты, лгунья проклятая! - кричу я, весь дрожа от бешенства. - Да неужели я буду терпеть в своей комнате человека, который считает меня круглым дураком, если думает, что я могу поверить в такую чушь.

- Но что, если это правда. У меня никого до тебя не было, - отвечает Тоня и продолжает наглым образом спокойно сидеть в моей комнате.

Буря безумной ненависти захватывает всю мою душу.

- Нет, ты уйдёшь отсюда сейчас же! - я набрасываюсь на Тоню и с отчаянной злостью бью её по голове, по лицу, по спине, пинаю её ногами, но та даже не плачет, а просто терпеливо сносит мои жестокие побои и по-прежнему остаётся спокойно сидеть в моей комнате, даже не собираясь никуда уходить. На меня нападает суеверный ужас, я одеваюсь и убегаю в общежитие, прекрасно провожу там время, так как в то время вспыхнул стихийно всеобщий интерес ко мне.

Когда я возвращаюсь, Тоня по-прежнему невозмутимо сидит в моей комнате. На столе я нахожу записку от неё: 'Володя, я только сейчас поняла, как сильно я тебя люблю. Ты даже представить этого не можешь. Прости меня за всё прошлое плохое отношение к тебе. Я никогда не буду ничего от тебя требовать и буду уважать твои желания. Но это правда: тебя я полюбила первого и первому тебе отдалась. И ребёнок тоже твой'.

Мне уже так хочется её простить. И я всё время спрашиваю себя: 'Зачем она лжёт? Неужели она думает, что у меня есть какие-то старинные предрассудки?'

- Милая Тоня! - говорю я. - Я рад тебя простить. Но зачем ты лжёшь мне? Мы заживём с тобой новой счастливой жизнью, но ты должна рассказать мне всю правду и дать обещание никогда не лгать. Неужели ты думаешь, что я буду меньше тебя любить, если узнаю о тебе всё. Сколько бы мужчин ни было у тебя до меня - я ничуть не стану хуже относиться к тебе, когда узнаю это. Я лишён предрассудков и считаю плохим только то, что приносит страдания другим людям. А если ты отдавалась парням - этим ты только радость им приносила. Что же тут плохого? Но вот ложь приносит очень большой вред. Не может быть любви, взаимопонимания и уважения между двумя людьми, если один из них лжёт другому. Для того, чтобы нам быть счастливыми друг с другом, необходимо, чтобы между нами не было никаких тайн, чтобы мы искренне доверяли друг другу все свои мысли и переживания. Только тогда ты будешь счастлива со мной, а я - с тобой. Пойми ты это! Если ты лжёшь мне как последнему дураку, то ты не можешь уважать и любить меня и не можешь быть со мной счастлива. А зачем я буду жить с человеком, который презирает меня и не может чувствовать себя счастливым со мной? Не мне это надо. Ты думаешь, что я требую от тебя рассказать всю правду, чтобы удовлетворить свою гордость и уязвлённое самолюбие? Вовсе нет. Я не хочу просто, чтобы ты и дальше меня презирала, так как если ты меня презираешь, то не можешь быть счастлива со мной.

• Но это правда. Ты был у меня первый, - говорит Тоня.

Страшное отчаяние захватывает мою душу.

'Она убеждена, что я дурак и смогу поверить в её ложь, - с горечью думал я. - Но зачем она это делает. Неужели она не верит мне?'. Я не понимал истинной причины желания Тони лгать мне. Тоня прекрасно видела, какие чудовищные страдания она причиняет мне, отказываясь говорить правду. Она наслаждалась, созерцая, как я в бессильном отчаянии не могу ни переубедить её, ни заставить её сознаться, ни вытолкнуть её за дверь. Но я не понимал этого и предполагал, что Тоня просто не верит моим обещаниям о счастливой жизни после того, как она всё расскажет мне. И я снова пытался переубедить её, доказывая ей, что если она будет мне лгать, то не будет в нашей жизни ни любви, ни взаимопонимания, ни счастья. Но Тоня не имела ни капли жалости и продолжала жестоко мучить меня своей абсурдной ложью. Иногда меня охватывало страшное отчаяние.

- Тонечка! - говорил я. - Ради Бога, оставь меня навсегда! Я умоляю тебя! Сжалься надо мной! Уйди! Я очень тебя прошу! Я не могу больше! Уйди навсегда!

- Никуда я не уйду. Я беременна и жду от тебя ребёнка, - отвечала Тоня.

Вновь и вновь порывы безумной ненависти и бешенства захватывали мою душу. Иногда мне хотелось даже убить эту наглую тварь, которая не хочет ни правду говорить, ни убираться из моей комнаты. Но тут я вспоминал о том, как она могла целых два часа молча сидеть в автобусе, и тогда мне думалось, что она просто очень глупа и стыдится каких то нелепых предрассудков. Тогда снова вспыхивало во мне желание переубедить её.

Так продолжалось три дня. Это были для меня три дня отчаяния, ненависти, бешенства, невыносимых мучений. Дальше терпеть я не мог. Я собрал все свои вещи и побежал от неё в общежитие. Тоня пыталась меня не пустить, но я с яростью оттолкнул её и побежал. Тоня бросилась догонять меня с обещаниями всё мне рассказать. Дальше мучить меня этой абсурдной ложью было бессмысленно. Жертва ускользала из рук мучителя и была уже на свободе. Я вернулся, и Тоня подробно рассказала о своей сексуальной близости с одним парнем два года тому назад.

Я вздохнул с облегчением. 'Всё таки я доказал ей, что меня не обманешь. Может быть, она просто проверяла мои умственные способности и теперь, убедившись в том, что они у меня есть, она полюбит меня, станет уважать и будет счастлива со мной', - думал я, но жестоко ошибался. Во всяком случае, я должен был быть ей благодарен за её откровенный рассказ и сдержать своё обещание о новой счастливой совместной жизни, если она всё мне расскажет. Я бросился ей на шею и расцеловал её.

- А ребёнок у тебя от кого? - спросил я её.

- Ребёнок твой, - отвечала Тоня.

- Ну, я вообще-то верю тебе. Но всё равно, для убедительности надо взять кровь на хромосомный анализ, когда он родится. А то и родители мои будут сомневаться.

- Конечно, вы возьмёте кровь ребёнка на анализ и убедитесь в том, что в нём твои гены, - согласилась Тоня.

- Тонечка! Я всю жизнь буду любить тебя! Только обещай мне никогда больше не лгать и ничего не скрывать от меня! Я даю тебе полную свободу. Ты можешь переспать с любым мужчиной, но прошу тебя, не срывай ничего от меня, рассказывай мне всё, я тебя словом никогда не попрекну за твои измены.

- Хорошо. Прости меня, Вова. Я никогда не буду больше тебе лгать, - сказала Тоня.

Ну, где там! Она и в эту минуту продолжала мне лгать. Она прекрасно знала, что в животе у неё не сидит никакого ребёнка. Ошибаться она никак не могла, потому что прошло уже целых четыре месяца с тех пор, как она уехала от меня в Коми АССР. Однако она ещё три месяца после этого лгала мне, что беременна от меня, а я ей верил. Она даже историю мне такую рассказала, что у одной женщины живота не было видно вплоть до самых родов, и у неё, наверное, такой же случай.

И для чего она лгала? Да только для того, чтобы ещё сильнее нанести мне удар потом в самое сердце. После того, как она своими глазами видела, до какого отчаяния она довела меня своей абсурдной ложью о том, что я лишил её девственности, ложь стала её кумиром, и она решила лгать мне постоянно, чтобы доставить мне этим как можно больше страданий.

Итак, Тоня рассказала мне о своей сексуальной близости с двумя парнями из Коми АССР, которая была у неё два года назад. Она утверждала, что в Кинешме ни с кем не имела сексуальной близости кроме меня. Но какие я мог иметь доказательства, что это не так? 'Хромосомный анализ крови ребёнка, который скоро родится, покажет', - думал я.

Я расцеловал Тоню, и между нами снова возникли тёплые дружеские отношения. 'Она просто проверяла мой ум и теперь будет меня уважать', - думал я. Тоне совсем нетрудно было снова приобрести надо мной власть и добиться того, чтобы я снова потерял от неё голову. Достаточно было ей рассказать несколько интересных случаев из своей жизни и несколько интересных фильмов и подарить несколько дней своего весёлого и радостного настроения, как я снова любил её, как прежде. Правда, мои мысли о творении добра и достижении вечного счастья она не могла переваривать, они её явно бесили, но я считал, что они просто недоступны её пониманию, и не очень из-за этого расстраивался. Главное, Тоня была счастлива со мной, она целые дни с радостью со мной разговаривала, рассказывая мне всё новые истории из своей жизни. Видя улыбку и радость на её лице, я чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Большим удовольствием для меня были мечты о ребёнке, который скоро у нас родится. Как мне хотелось, чтобы быстрее настало то прекрасное время, когда он сможет говорить, мыслить фантазировать. Я представлял это светлое будущее и не скрывал своего восторга от Тони.

И вот, на восьмом месяце беременности Тоня заявляет: 'Вова, мы, кажется, ошиблись. Нет у нас никакого ребёнка. Меня просто затошнило и вырвало. Вот мне и подумалось, что я беременна'.

Удивительно то, что такие её слова в тот момент не вызвали у меня ни возмущения, ни негодования, ни ненависти к Тоне. Ведь разве не ясно было, что вопреки своему обещанию никогда мне не лгать Тоня целых три месяца лгала мне, что беременна от меня? Невозможно же ошибаться в своей беременности целых семь месяцев! Нормальному трезвомыслящему человеку это было бы ясно. Но за эти три месяца Тоня своими бесподобными улыбками, радостным настроением и оживлённой болтовнёй со мной снова добилась моей слепой беспредельной любви. Снова потопил я свой разум в бездонном океане счастья, снова ослепили меня яркие лучи солнца, когда на крыльях безумной радости я поднимался в заоблачные выси. И поэтому я снова не мог видеть самых очевидных вещей - заблуждаться в своей беременности целых 7 месяцев никак невозможно. И когда Тоня заявила: 'Вова, мы, наверное, ошиблись. Нет у нас никакого ребёнка', я расстроился только из-за того, что ребёнка, о котором я так мечтал всё это время, не появится.

- Неужели это правда? Неужели его у нас не будет? Ну, скажи, может тебе кажется? Может быть, он всё-таки родится ещё? Неужели нет?

- Не знаю даже. Может быть, ещё родится. Поживём, увидим, - отвечала Тоня.

Но вот уже через неделю было время ему родиться, а живота у Тони не было и в помине. Досадно, тяжело мне было расставаться со своей мечтой растить человека, который унаследует от меня широкий кругозор интересов, любознательность, страсть к размышлениям и желание своими действиями приносить кому-то радость, растить его и радоваться, создавая ему самое счастливое детство, воспитывая его одним добром и лаской без единого наказания. 'Ну, и бестолочь же я! Не смог уж как следует научиться сексом заниматься! Не хватило толку за целый месяц сделать ребёнка! - ругал я себя. - Ну, ладно, что поделаешь! Надо хоть сейчас постараться его сделать'. И каждую ночь я изо всех сил пытался сделать ей ребёнка. Но у меня снова ничего не получалось, эрекции не было, сексуальное возбуждение почти всегда отсутствовало. Я нервничал, и это ещё сильнее уменьшало мою способность к половому акту.

Эти три месяца были для меня счастливыми. Тоня была весёлой и разговорчивой. Так как у неё почти всегда было радостное настроение, я не желал обращать внимание на то, что она опять мне лжёт. Я был бы счастлив, если бы она была со мной счастлива. Для счастья мне надо было только одно: быть нужным и интересным для Тони, знать, что ей со мной не скучно и хорошо. Но сделать меня счастливым вовсе не входило в её планы. Тоня просто хотела приобрести снова ту же чудовищную власть надо мной, какую она имела в первые дни знакомства, чтобы снова безнаказанно мучить меня. Она снова ждала, когда я так сильно её полюблю, что буду терпеть любые издевательства, даже презрение.

И вот проходят три месяца. Я целые дни пребываю в состоянии наивысшего восторга, и моей благодарности нет границ. Целые дни я восхищаюсь ей, прихожу в восторг от любого самого пустякового разговора, оказываюсь на вершине радости от каждой её улыбки, засыпаю её ласковыми словами и подарками, прошу у неё прощения за своё полное неумение в сексе. Как прежде я слепо верю ей и не возмущаюсь даже её абсурдной ложью, когда на восьмом месяце беременности Тоня заявляет мне, что она, наверное, ошиблась в том, что она беременна.

Решив, что моё поведение ничем не отличается от поведения в самые первые дни знакомства, Тоня решает теперь мучить меня. Она показывает полное презрение ко мне, недовольство, отвращение, полное равнодушие к беседе со мной, не испытывая ко мне ни капли благодарности, она раздражается и ругается на меня из-за каждого пустяка, снова начинает меня шантажировать. Но вместо того, чтобы расстраиваться и унижаться, как раньше, на шантаж её я не обращаю внимание, давая ему решительный отпор, а её раздражительность и ругань из-за каждого пустяка вызывают у меня взрыв раскатистого хохота.

- Что с тобой сегодня, Тонечка? - говорю я и давлюсь от смеха. - На тебя сегодня нашло настоящее вдохновение актрисы. Прямо настоящую сварливую женщину изобразила, самую сварливую и недовольную, готовую зажрать своего мужа.

Насмеявшись вдоволь, я взглянул на лицо Тони и прочёл на нём отчаянную ненависть. Это была настоящая ненависть. Так давно она ждала этого момента, когда я опять буду ею очарован, и снова можно будет мучить меня. Так соскучилась она по моим слезам, отчаянию и душевным мукам! И вдруг её раздражительность и упрёки не огорчают и не возмущают, а только заставляют смеяться. Ведь я был уверен, что ненависть её ненастоящая, а всё это только розыгрыш. Но Тоня решила любой ценой переубедить меня и любой ценой заставить меня страдать, и она нашла способ, как это сделать. Она решила доказать мне, что любые разговоры со мной не приносят ей ничего кроме отвращения, целые дни просиживала с хозяйкой у телевизора и лишь с приходом ночи изображала из себя разъярённую развратницу и требовала сексуального удовлетворения. Она хотела всем своим видом показать, что общение со мной ей противно, что от меня ей нужен только секс. Она делал всё назло мне, топтала все мои желания. Когда я понял, что Тоня стремится причинить мне боль, страшное возмущение и негодование охватили меня.

- Ах ты, подлая тварь! - заорал я. - Так ты позабыла все свои обещания, которые мне давала! Ты лгала мне, что будешь уважать мои желания. Ты лгала мне, что я тебе интересен, лгала мне, что ты первого меня полюбила за то, что я в отличие от других парней вижу в девушке душу, а не тело. Ты всё мне лгала. Оказывается, разговоры со мной не доставляют тебе никакой радости, и ты с утра до вечера будешь просиживать лучше у телевизора, а от меня ночью будешь требовать только удовлетворения твоей похоти! Нет, я сегодня же от тебя уйду! Зачем я буду жить с человеком, которому нужно от меня только тело? Неужели я не найду такой девушки, которая будет бесконечно интересоваться моим внутренним миром, девушку, для которой обмениваться своими мыслями и переживаниями со мной будет всегда являться наивысшей радостью?

Тут мне вспоминались слова матери: 'Горе тем мужьям, которые не могут до конца удовлетворить половой инстинкт своих жён. Ненависть к мужу вследствие этого становится такой чудовищной, что жена только целыми днями и думает, чем бы посильнее причинить ему боль, и, в конце концов, своими непрекращающимися издевательствами доводит мужа до высшей ступени отчаяния, иногда до сумасшествия, хотя этот муж не пьёт, не курит и выполняет каждое желание жены, каждую её прихоть'.

'Вот оно что. Именно к таим тупоумным животным она и относится, - с презрением думаю я. - Значит, зря я смеялся. Её раздражительность, злоба и презрение ко мне не разыгранные, а самые настоящие и происходят от её неудовлетворённого полового инстинкта'.

Тоня казалась мне омерзительной, и я кричал:

- Глупое ты, ничтожное животное! Есть ли в тебе хоть доля человеческого разума? Неужели я буду жить с тобой, если ты сердишься на меня и раздражаешься без всякой разумной причины? За что? За то, что я целые дни восхищаюсь с тобой, прихожу в восторг от любого самого пустякового разговора с тобой, оказываюсь от одной твоей улыбки на вершине радости; за то, что выполняю все твои прихоти и желания; за то, что делаю тебе постоянно сюрпризы из подарков и гостинцев; за то, что с утра до вечера осыпаю тебя ласковыми словами, сердечными признаниями и поцелуями; за то, что самым большим моим желанием является желание добиться того, чтобы ты постоянно была со мной радостной и весёлой - за всё это ты меня презираешь, ненавидишь, раздражаешься и злишься на меня из-за каждого пустяка. Разве я хотя бы раз желал причинить тебе страдание? Никогда. Когда у тебя плохое настроение - это пытка для меня. Если ты меня ненавидишь, презираешь, злишься и раздражаешься - это тоже означает, что ты со мной несчастлива и страдаешь, и потому видеть это - тоже для меня пытка. Дело не в том, что ты задеваешь мою гордость и самолюбие, а в том, что я являюсь причиной твоих страданий - вот что мучительно для меня. Твоя радость - самая большая радость для меня, а твоё страдание, недовольство, плохое настроение - самое большое страдание для меня. Я всё старался делать для твоего счастья: выполнял все твои желания, покупал тебе подарки, делился с тобой всеми мыслями и с интересом слушал твои рассказы, но всё бесполезно - ты всё равно раздражаешься, презираешь и ненавидишь меня и, следовательно, не можешь быть со мной счастлива. Так какого чёрта ты прилипла ко мне? Если уж ты не понимаешь, что злиться, ненавидеть и презирать меня не за что, так как я стараюсь сделать всё возможное для того, чтобы ты была счастлива, если уж ты просто безмозглое животное, у которого чувство ненависти и раздражения возникает без всякой разумной причины просто вследствие неудовлетворения полового инстинкта, то найди себе и напарника - такое же безмозглое животное, а не лги мне, что видишь смысл в духовном общении, а не в сексе.

Я собирал все свои вещи и бежал от неё в другой район Московской области с надеждой снять там себе комнату. Но Тоня преследовала меня, умоляла её простить, засыпала многочисленными обещаниями, которые она в скором времени непременно нарушит, и, главное, изменяла в корне своё поведение: начинала разговаривать со мной, спрашивать меня, интересоваться моими мыслями, высказывать свои и делать вид, что такой обмен мыслями со мной приносит ей удовольствие. Всё её поведение выглядело не менее искренним, чем предыдущее.

'Почему бы мне не вернуться? Тоня обещала мне и дальше оставаться такой, как сейчас. Если она сдержит это обещание, то я буду счастлив. Может быть, она и правда просто разыгрывала эту ненависть и презрение ко мне? Может быть, ей было просто любопытно: возмущусь я или буду винить во всём только себя и унижаться перед ней, как в те далёкие времена? Может быть, ей просто интересен мой характер и она хотела его испытать?' - думал я и возвращался домой.

Но нет, после моего возвращения домой Тоня не желала быть для меня источником счастья ни единого дня. Разыгрывая свой беспредельный интерес к обмену мыслями со мной, она дарила мне счастье только в те дни, когда я бежал от неё, испытывая ненависть к ней и желание никогда больше её не видеть. Только тогда, когда я желал навсегда уйти от неё, она делала вид, что её интересует интеллектуальное общение со мной. Она делала это для того, чтобы я вернулся, решив, что могу быть интересен для неё. Стоило только ей добиться моего возвращения, как она сразу же спешила испортить мне настроение, нанося мне глубокий удар разочарования, который мог только огорчить меня, но не рассердить. Таким ударом могло быть для меня только осознание того, что я живу с умственно-отсталым человеком. Доказать мне то, что она умственно ограничена, становится её основной целью. Тоня делает вид, что совсем не может ни логически мыслить, ни рассуждать, ни делать свои собственные выводы. Она хочет доказать мне, что видит в жизни одни лишь поверхностные стороны, и любой серьёзный разговор стремится прервать и перевести на пустяковый. Она разыгрывает полное отсутствие интереса ко всем тем проблемам, которые интересуют меня больше всего. Если же я спрашивал Тоню о том, что она думает по тому или иному поводу, то ответ её поражал меня своей ограниченностью: он основывался на всевозможных предрассудках, противоречил здравому смыслу. Например, Тоня с презрением отзывалась о парне, который дружил с первого по девятый класс с девушкой, шёл с ней вечером по улице и, когда на них напали пятеро хулиганов с ножами, не принял бой, а сбежал, оставив девушку. Тоня называла его поступок трусостью. Но ведь самое разумное было убежать и донести о случившемся в милицию: в этом случае он сам спасал свою жизнь, появлялась возможность наказать хулиганов, хулиганы могли испугаться милиции и оставить девушку в покое, была возможность поймать их до того, как они что-то сделают с девушкой. Вступить же в бой с хулиганами было бы глупостью: и его бы хулиганы убили, и девушку бы могли убить и изнасиловать, и сами остаться безнаказанными. Но Тоня называла глупость смелостью и героизмом, а разумный выход из положения трусостью, желая доказать мне, что лишена способности мыслить и рассуждать, доказать это мне для того, чтобы у меня не могло быть хорошего настроения при разговоре с ней, чтобы нагнать на меня тоску. Этим она вырывала все корни любви из моей души. 'О боже, на какую тоскливую беспросветную жизнь я себя обрекаю, - с горечью думал я. - Я не смогу её любить. Я буду жить с ней только из жалости'. Но сразу же приходила ко мне и другая мысль: 'Ну, это не беда. Главное - Тоня дорожит мной. Будучи такой ограниченной, она должна высоко ценить и уважать меня. Я научу её мыслить и рассуждать'. И я принимался за уроки. Но Тоня слушала меня с полным отсутствием всякого интереса и внимания. Она не желала ни спорить со мной, ни соглашаться, а только несколько раз перебивала меня и старалась перевести разговор на другую тему, как бы желая этим сказать мне: 'Что, мол, с тобой, дураком, спорить'.

Страшное отчаяние захватывало меня. Сердце моё разрывалось от боли. 'Она обладает потрясающим тупоумием. Все её мнения основываются на предрассудках: отстаивать себя в неравном бою - геройство, убегать - подлость, а до простой вещи, что, приняв бой с пятью вооружёнными ножами хулиганами, парень был бы убит, и девушка тоже, и хулиганы остались бы безнаказанными, она додуматься не может. И в то же время она считает меня дураком, не хочет спорить со мной, не желает даже слушать меня', - думал я, и страшное желание уйти от неё навсегда, чтобы никогда в жизни больше её не видеть, захватывало меня.

- Тоня! Давай расстанемся с тобой навсегда! - с отчаянием восклицал я. - Зачем, для чего я буду жить с тобой? Ты же совсем не желаешь даже понять мои мысли и взгляды! Ты считаешь меня дураком, ты не хочешь даже слушать меня, не хочешь даже спорить со мной! Так зачем ты навязываешься мне? Для постели? Найди себе для постели другого. Зачем все мои мысли и идеи будут пропадать даром, если другой девушке они могли бы быть интересны и приносить радость? Ведь я мог бы найти себе такую девушку, которой был бы интересен мой внутренний мир, в которой мои мысли возбуждали бы острое желание дискуссии, для которой обсуждать различные проблемы со мной было бы наивысшей радостью. Я смог бы её сделать по-настоящему счастливой. Зачем я буду жить с тобой, если ты даже слушать меня не хочешь, если тебе я никогда не смогу доставить радости своими мыслями и рассуждениями?

- Поступай, как знаешь, - отвечала Тоня.

Со скоростью молнии я собирал все свои вещи и бежал от неё искать себе новую комнату. 'Неужели я никогда её больше не увижу? Неужели она оставит меня в покое? Вот бы было хорошо!' - с восторгом думал я. Но не тут то было. Жертва снова ускользнула из рук мучителя и была на свободе, и мучитель пускался снова догонять её. Подсев ко мне в электричке, Тоня долго умоляла меня простить её и вернуться.

- Ну, прости ты меня. Я, конечно, во многом ошибалась и недооценивала тебя. Но я хочу научиться мыслить и рассуждать, как ты. Просто мне никогда не приходилось задумываться и размышлять. Ты научишь меня мыслить и спорить. Мы будем теперь целыми днями обсуждать разные интересные проблемы, и со временем я разовью свои способности. Я согласна вообще больше сексом не заниматься, а только разговаривать с тобой, если тебе думается, что мне нужно только твоё тело. Если хочешь - с этого дня мы будем только разговаривать с тобой.

'Видимо, Тоня дорожит мной, ценит меня и считает интересным человеком. Иначе зачем бы она так унижалась, так умоляла меня вернуться к ней, соглашаясь жить со мной даже без секса? Наверное, мой внутренний мир ей всё-таки интересен', - думал я. Я не понимал того, что нужен Тоне только для того, чтобы приносить мне всё новые и новые страдания, временами разыгрывая интерес к интеллектуальному общению со мной, а потом снимая с себя эту маску притворства. Ей просто хотелось меня мучить, но я не понимал этого, и такая необычная навязчивость со стороны Тони казалась мне доказательством того, что она меня любит и нуждается в общении со мной, поэтому я желал простить её и помириться с ней.

Мы обсудили с Тоней этот случай с парнем, она признала мою правоту, повторила ход моих мыслей. Потом я рассказывал Тоне о своих взглядах, краткое содержание которых привожу здесь:

'В человеческом обществе много разных предрассудков. Общество эгоистично, равнодушно и безжалостно. Нередко добрый, простодушный и искренний человек, который даже счастлив стать всеобщим посмешищем, лишь бы быть для людей источником смеха, радости и веселья, вызывает всеобщее презрение, почти никто не испытывают к нему благодарности, но многие стремятся его обидеть и унизить. Другой же хитрый, лживый и эгоистичный человек вызывает всеобщее уважение. Общественное мнение бывает настолько кощунственно, что способно осудить парня, который женится на несчастной, обманутой и брошенной девушке с ребёнком. Общественное мнение способно презирать несчастного, обманутого человека, и поэтому ни в коем случае нельзя прислушиваться к общественному мнению. Нужно жить так, чтобы творить добро, творить его на каждом шагу. Если ты встретишь на своём пути несчастного человека, и у тебя есть возможность осчастливить его, превратить из несчастного в счастливого, то, не задумываясь, сделай это. Если ты испытаешь чувство радости, осчастливив другого несчастного человека, увидев радость и чувство благодарности на его лице, то ты хороший человек. Плохим человеком является только тот, кто умышленно приносит страдания другим людям. Только за умышленное причинение страданий другим можно осуждать кого-то.

Нужно ли мстить? Это зависит от того, в какой мере страх перед наказанием способен остановить злого человека от совершения злых дел. Вообще то злой человек совершает злые поступки по причине определённого расположения нервных волокон в его головном мозгу, и сомнительно, чтобы месть могла избавить его от желания творить зло, так как это желание является продуктом нервных процессов, протекающих в его головном мозгу. Ни в коем случае нельзя мстить ему, испытывая при этом гнев и ненависть, так как это принесёт только удовольствие злому человеку. Гнев и ненависть - это отрицательные эмоции, гневающийся страдает сам, и поэтому злым людям бывает наоборот приятно, когда на них кто-то гневается. Но и исполнять желания злого человека тоже нельзя, так как это только разозлит его. Лучше всего не обращать на него никакого внимания - это будет самым большим наказанием для него.

Смысл жизни в том, чтобы испытать в жизни как можно больше удовольствий, и как можно меньше страданий. Жизнь дана для радости. Причина огорчений и страданий в том, что часть желаний, возникающих у человека, которыми он управлять не может, обречена на неудачу по причине противоречия их с естественным ходом событий, которым он тоже пока не может управлять. Существование злодеев также является причиной огорчений.

Счастье человечества - только в развитии науки. Не экономику сейчас следует развивать. Хлеба очень много, буханка хлеба стоит сейчас 20 копеек, и вряд ли найдётся хотя бы один человек в Советском Союзе, который умирал бы с голоду. Надо развивать в первую очередь медицину, биологию, физику, химию, электронику, философию, социологию. Стране нужны философы и психологи, которые выяснили бы причины ссор, ненависти и страданий людей, живущих под одной крышей, и предложили бы выход. Ведь не от голода, а от ссор страдают люди. Стране нужны медики, которые смогли бы вылечивать человека от любой болезни, а также могли бы изобрести лекарство, способное вылечить человека от желания творить зло. Стране нужны физики и инженеры электронной техники для того, чтобы человек мог приобрести власть над природой. Поэтому человек и должен быть умственно развитым, и второе достоинство человека после его доброты - это его умственные способности. Чем выше развиты умственные способности человека - тем больше пользы он может дать обществу.

Если человек находит удовольствие только в том, чтобы вкусно поесть, приобрести красивую мебель, удовлетворять свой половой инстинкт с женой, не интересуясь её внутренним миром, то такой человек мало чем отличается от животного и вызывает у меня омерзение. Ужасно то, что многие парни вступают с девушкой в брак только ради постели, и им совсем не доставляет никакого удовольствия беседовать с женой. По-моему, жена должна быть в первую очередь близким другом, с которым он должен находить бесконечную радость в спорах и дискуссиях. Ведь как много создано интересных фильмов и книг, сколько интересного в человеческих взаимоотношениях. Только глупец может ни о чём не задумываться, а находить смысл в сексе, хрустале, мебели, деньгах'.

Тоня с интересом и восхищением слушала меня и во всём со мной соглашалась. Потом я спросил её, что она думает по тому или иному вопросу, и ответом её были мои мысли. Тоня запомнила всё, что я говорил, и о чём бы я её ни спросил - она думала так же, как я. Её покорность и быстрота, с которой она приняла всё моё мировоззрение, очень порадовали меня. Мы решили, что с этого дня не будем больше заниматься сексом, а будем всё своё свободное время делиться друг с другом всеми своими мыслями и обсуждать что-нибудь интересное. Я снова со всеми своими вещами вернулся к Тоне, и началась новая интересная жизнь. Всё своё время Тоня вынуждена была теперь посвящать интеллектуальному общению со мной. Условия были поставлены жёстко: либо слушать меня и соглашаться с моим мнением, либо высказывать своё мнение, возражать мне, но в пользу своей точки зрения приводить какие-то аргументы. 'Так принято в обществе' и 'так делают все' - это не доводы. Тоня выбрала лучше говорить самой, чем слушать меня, а для этого она вынуждена была прекратить притворяться глупой и начать рассуждать разумно, что она немедленно и сделала. Когда Тоня стала рассказывать мне разные истории, разумно рассуждать и делать правильные выводы, я снова был счастлив. Мне даже в голову не приходило спросить себя: зачем она притворялась глупой совсем недавно?

Я был счастлив, но не прошло и несколько дней, как Тоня нарушила все свои обещания. Она дала мне понять, что просто презирает меня, и всё это было лишь притворством. Я решил съездить в Кинешму, отдохнуть от неё. Я снова был несчастлив с ней, и поэтому глаза мои должны были открыться на то, что Тоня по-прежнему мне лжёт. 'Откуда возникают эти бесконечные ссоры? В чём причина презрения и неуважения Тони ко мне?' - спросил я себя. И сразу же я нашёл ответ на этот вопрос: 'Тоня презирает меня потому, что лжёт мне, а я даже не возражаю ей, когда она говорит мне такую очевидную ложь. Неужели можно семь месяцев заблуждаться в своей беременности? Неужели ей никто на самом деле не рассказывал о признаках беременности, и она целых семь месяцев считала себя беременной только из-за того, что её однажды затошнило? Неужели та, которая, презирая меня и издеваясь надо мной, сама предложила мне сексуальную близость на тринадцатый день знакомства со мной, не имела сексуальной близости ни с одним другим парнем в Кинешме за всё своё время проживания в этом городе? Один парень, встретившийся в Иванове, сам рассказывал, что гулял с ней: 'Девочка она - во!'. Тоня утверждает, что он лжёт, но неужели можно ей верить, когда она три дня мучила меня своей абсурдной ложью, что я якобы лишил её девственности, и только после того, как я собрал все свои вещи и побежал от неё, рассказала о двух парнях, с которыми имела близость два года назад. Ещё хорошо я помню, как она вздохнула тогда: 'Эх, природа, зачем она так устроила, что нельзя скрыть того, если ты с кем-то была?!' Ах, тварина! Как будто тут природа виновата! Да неужели она думает, что я такой дурак, что могу поверить в то, что девушка, на тринадцатый день знакомства упрашивающая меня набраться смелости и перебороть себя, ни с кем до меня не была? А как она любила Илхома! Какое злобное письмо она написала ему, когда тот перестал приходить к ней. Однажды, увидев Илхома на вокзале, она целый день крутилась вокруг вокзала, наблюдая за ним и не обращая на меня никакого внимания. И она лжёт, что Илхом предлагал ей сексуальную близость, а она отказала ему в этом. Она целый месяц приходила ко мне на ночь и терпеливо ждала, когда я перестану стесняться, волноваться и робеть, когда научусь, и после первого же полового акта на другой же день она сказала, что забеременела от меня. Потом она уехала к своим родителем в Коми АССР и писала мне, чтобы я непременно приехал к ней туда, потому что она ждёт от меня ребёнка. После моего письма с угрозой взять на хромосомный анализ кровь ребёнка, который родится, она приезжает, навязывается мне, лжёт, что я лишил её девственности, потом сознаётся во лжи, но продолжает лгать, что беременна от меня. Только на восьмом месяце её мнимой беременности она заявляет, что ошиблась в своей беременности, что её просто затошнило, вырвало - вот ей и подумалось, что она беременна. А я нисколько не возмущаюсь этой абсурдной ложью, а только сожалею, что ребёнка не будет! Ещё бы после этого она меня любила и уважала, когда я позволил ей так лгать! Она же меня дураком считает законченным! Она презирает меня как последнего дурака!'.

Буря бешенства охватила меня. Погостив один день в Кинешме, возвратившись к Тоне в Москву, я с яростью тигра набросился на неё и потребовал от неё немедленно рассказать мне всю правду.

- Ах ты, подлая лгунья! Ты что это продолжаешь мне лгать! Разве не русским языком я тебе говорил, что всё тебе прощу - только говори правду. Говори, от кого ты делал аборт, когда ездила домой?!

- Не делала я никакого аборта. Через три месяца меня вырвало - вот мне и подумалось, что я беременна, - отвечала Тоня.

Мне хотелось убить её в эту минуту за такую ложь. Бешенству моему не было никаких границ, я не мог себя сдержать и стал драть её за волосы и бить по лицу. Но любые побои и пытки с радостью согласится перетерпеть тот садист, кто любит мучить, наслаждаясь созерцанием причиняемых им страданий. Страсть мучить другого, непреодолимая потребность доводить другого человека до отчаяния, страшных душевных мучений и бешенства была так сильно развита в Тоне, что никакие побои не смогли бы заставить её отказаться от такого чудовищного удовольствия видеть то, как благодаря её упорному нежеланию говорить правду другой человек мечется в ярости и отчаянной ненависти к ней и бессилен что-то сделать, бессилен даже пресечь её попытки навязаться.

- У тебя нет никаких точных доказательств того, что я лгу, - таков был её наглый ответ.

Почему такие невыносимые страдания причиняла мне её ложь? Да только потому, что я не понимал того, что она лжёт мне именно с целью мучить меня своей абсурдной ложью. Я многое предполагал.

Я предполагал, что её связали и насильственно сделали ей аборт против её воли, а потом жестоко избили и запугали, чтобы она никому не смела об этом рассказывать.

Ей насильственно сделали аборт. Потом лишили её памяти, чтобы она обо всём забыла и ничего не могла рассказать, произвели электрошоковую терапию её мозга.

Она родила ребёнка у себя дома, сразу же убила его и закопала, и боится рассказывать мне об этом, боится того, что я проболтаюсь, и её посадят в тюрьму.

Она просто очень глупа и не понимает, что я всё ей прощу, даже совершённый аборт, если она покается и честно мне обо всём расскажет.

И я остро чувствовал свою вину, что не приехал тогда, не признал того ребёнка, а написал по совету матери письмо, что кровь ребёнка будет взята на хромосомный анализ. Это письмо, думал я, могло попасть в руки её родителей, которые и заставили её делать аборт.

Именно такие ошибочные мысли о причинах её лжи вместе с досадой на то, что она считает меня последним дураком, если думает про меня, что я могу поверить такой абсурдной лжи, что можно целых семь месяцев считать себя беременной, когда ты не беременна, и доводили меня до страшных душевных мучений. Много месяцев я умолял Тоню рассказать мне, что произошло с тем ребёнком, рождения которого она ожидала, но Тоня продолжала лгать мне, что она просто не знала признаков беременности, что её тошнило, и она поэтому считала себя беременной. Она утверждает, что впервые от меня узнала то, что во время беременности у женщин прекращаются менструации, что никто никогда ей об этом не говорил.

И всё-таки, несмотря на её ужасное поведение, я сознательно хотел как можно скорее иметь от неё ребёнка, хотя она не вызывала у меня ни малейшего сексуального возбуждения. Мой организм инстинктивно противился совокуплению с этой наглой, подлой и лживой женщиной, но иметь ребёнка я хотел всей своей душой.

Желание иметь подобного себе человека овладело всем моим существом. И чем больше я получал жестоких ударов от своей судьбы - тем сильнее это желание разрасталось в моей душе.

Всю свою жизнь я был несчастен и одинок. Тётушка была единственным человеком, не желающим причинять мне страдания, но наши интересы разошлись, когда мне было ещё семь лет. Тётушка не знала даже о шарообразности Земли и о том, что звёзды больше Земли и никак не могут упасть на Землю. Я мог радовать её только своим хорошим аппетитом и здоровьем, а ум мой рвался вперёд, желая творить добро, приносить другим людям смех, веселье и хорошее настроение. Но я был наивен, надеясь получить от других людей благодарность, как доказательство того, что мне удалось сделать других людей хотя бы немного счастливее. Вместо благодарности я получил от людей только презрение и желание досадить мне. Злых людей, которым нравится кого-то мучить, нельзя было порадовать ничем иным, как только своими собственными мучениями. Я не знал того, что большинство людей противоположно мне, и если они являются причиной радости для кого-то, то это для них невыносимо, и поэтому, если я буду выполнять их желания, угождать им, развлекать их, дарить им смех и веселье, то это вызовет у них только ненависть и презрение ко мне, а не благодарность. Ведь делая им добро, принося им смех и веселье, угождая им, я сам при этом радуюсь, и они, позволяя мне служить им, являются причиной моей радости, а быть причиной чьей-то радости - невыносимо тяжело для садистов, находящих удовольствие в том, чтобы быть причиной мучений другого. Говорят, что в Японии самым страшным наказанием для детей бывает то, когда их высмеют. Мне же наоборот всегда нравилось, когда люди смеялись надо мной. Быть шутом, всеобщим посмешищем, приносить окружающим людям смех и веселье, создавая им положительные эмоции - всё это было самым большим наслаждением для меня. Но люди, которые смеялись надо мной, вовсе не хотели порадовать меня своими насмешками. Увидев то, что я рад, когда надо мной смеются, они возненавидели меня и стали бить. Побоям радоваться я уже не мог, потому что побои в отличие от насмешек причиняли мне реальную боль. Но я был очень труслив, боялся давать ответный удар, чтобы не получить ещё больше побоев, не имел товарищей, и поэтому все дети стали меня избивать. Били меня, начиная с детского садика и кончая пятым классом школы. Мальчишек я возненавидел, наверное, за то, что они меня часто били, и стал дружить только с девочками. Печально закончилась моя дружба со Светой и Любой. С Тоней мы расписались в загсе 12 марта 1988 года. Женившись на Тоне, я понял, что Тоня находит удовольствие только в ссорах и ругани, что ей скучно и тошно жить со мной, когда всё мирно и хорошо, а в обмене мыслями и дискуссиях она не видит никакого смысла. Таковы были все девушки, которых я знал. Лживость, злость и тупость - вот те качества, которые я видел всюду. Приобрести мебель, красивую одежду, иметь много денег, заниматься сексом, обсмеивать и унижать других, ругаться и ссориться - таковы были желания девушек этого века. Ни одна из этих девушек не находила смысла в интеллектуальном общении со мной. Меня ужасало и глубоко возмущало то, что во многих фильмах муж и жена живут вместе только ради сексуального удовольствия, лгут друг другу, имеют тайны друг от друга. Наличие тайн и обмана между мужем и женой казалось мне в высшей степени возмутительным. Не было ни одной девушки, которая разделяла бы моё мнение о том, что муж и жена должны делиться друг с другом всеми своими мыслями и не иметь никаких тайн друг о друга. Мог ли я иметь надежду на то, что такая девушка встретится мне будущем?

И тут я подумал, что только мой собственный сын может быть таким, как я, что только ему одному будет интересен мой внутренний мир и обмен мыслями со мной. Я подумал, что только моему сыну могут приносить радость мои рассуждения, что только он будет интересоваться такими проблемами, как возникновение Вселенной, истинен ли второй закон термодинамики, верна ли эволюционная теория, каковы причины зла и страданий в жизни людей. Я решил, что только мой сын может нуждаться в дискуссиях со мной, и только с ним мы сможем сделать друг друга счастливым. Поэтому я очень хотел, чтобы Тоня забеременела и родила как можно скорее мне ребёнка, хотя я испытывал непреодолимое отвращение к сексу с ней.

24 января 1989 года у меня родился сын Павлик.

Вы даже представить не можете, какое счастье я испытывал, ожидая его рождения! Мечта о сыне сводила меня с ума от радости. Узнав, что Тоня беременна, я стал боготворить её и ничего больше не испытывал к ней кроме любви и благодарности. Я не требовал от неё больше ничего: ни любви, ни уважения, ни интереса к моему внутреннему миру, ни искренности - ведь скоро я буду иметь человека, которому я буду нужен и интересен, искреннего, правдивого, доброго, любящего мечтать, фантазировать и рассуждать. Я любил Тоню за то, что она родит на свет такого человека. Я идеализировал её, говоря себе, что всё плохое только казалось мне, что Тоня, как опытный психолог, просто изучала меня, ставила надо мной различные психологические эксперименты, невольно принося мне этим мучения, но я всегда был нужен и интересен ей, поскольку она всегда желала жить со мной вместе, и теперь родит от меня ребёнка. Я был очень сильно благодарен Тоне за то, что она забеременела. Я ослеп и оглох от счастья, и если бы Тоня заорала на меня: 'Заткнись', то и тогда я бы вместо этого увидел и услышал галлюцинацию, как Тоня улыбается мне и говорит нежные слова. Причинить мне боль и страдание, снова поссориться со мной просто было никак невозможно, не находилось даже никакого повода для ссоры. Я был счастлив от своей мечты о сыне, который у меня появится, и ничего не хотел от Тони, не предъявлял никаких требований к ней. Все желания Тони, все её прихоти я исполнял с громадной радостью и не замечал при этом её недовольного лица, но видел перед собой только радостное лицо, образ которого рисовало моё галлюцинирующее воображение. Как она мечтала о том, чтобы у меня возникло хоть какое-нибудь желание, чтобы жестоко растоптать его и снести одним махом тот воздушный замок, который я воздвиг ей в своём воображении. Но никакого желания у меня не возникало, я не хотел от Тони абсолютно ничего, а сам рад был выполнять любое её желание. Я закрыл свои глаза, заткнул уши и видел перед собой только чудесный образ девушки, которая безумно меня любит и благодарна мне за то, что я люблю её. Так я тонул в бездонном океане счастья, общаясь со своим воображаемым образом, и месяц, и два, и три. Ничем нельзя было вывести меня из этого состояния безмятежного блаженства и заставить страдать. Тоне было явно не по себе.

Но каков же был мой ужас, моё отчаяние, когда я приоткрыл один свой глаз и увидел перед собой страшное, безжалостное, деспотичное чудовище, которое желало уничтожить меня за всю мою любовь. В тот миг я чуть было не лишился рассудка. Мне было так тошно, что хотелось покончить с собой.

Когда Тоня находилась на седьмом месяце беременности, её положили в больницу. Я каждый день по три часа беседовал с ней, навещая её в больнице, и это время наших свиданий было для меня наполнено громадной радостью и восторгом. Я был уверен, что Тоня любит меня, и поэтому чувствовал себя уверенно, раскованно, и красноречию моему не было границ. Я болтал и упивался своей болтовнёй.

Однажды в мою комнату зашла одна очень несчастная женщина. Её взгляды, мысли, её жизнь и трагическая судьба глубоко взволновали меня и потрясли. Эта женщина резко отличалась от всего остального эгоистичного и пошлого мира. Творить добро и жить высокоинтеллектуальной жизнью - вот каковы были её основные желания. Она могла бы стать счастливейшим человеком на Земле, если бы тот, кого она любила, был благодарен ей за её любовь, но жестокие удары судьбы помрачили её ум. Добро, которое она хотела творить, было никому не нужно, потому что мир был безжалостен, неблагодарен и жесток.

Первые слова этой женщины о том, что лишать жизни ни одно насекомое нельзя, поразили меня. Жалость ко всему живому: к мухе, бабочке, жуку была в душе этой женщины в точности такой же, как у меня. Страсть к литературе, философии, размышлению, ненависть к пьянству, разврату, низкой и пошлой жизни - всё это копировало меня. Она так же, как я, любила много раз и всегда желала сделать жизнь любимого человека состоящей из одной радости, но не могла этого достигнуть, потому что тому, кого она любила, для счастья были необходимы мучения другого, например, её мучения. Никто не платил ей благодарностью за её любовь и желание служить кому-то. Она была бесконечно несчастна, десятки раз обманута и разочарована. Жестокая судьба отводила от неё всех добрых и благородных людей. Со временем организм её потерял способность терпеть бесконечные жестокие удары судьбы, и чтобы выжить - необходимо погрузиться в мир иллюзий и не видеть зла. И она слепо и навсегда влюбляется в мальчишку, сына нашей хозяйки, внушает себе, что он её внук, и хочет посвятить всю свою жизнь тому, чтобы сделать его счастливым. Она мечтает вытащить его из той пошлой жизни, которой живёт его мать, где только секс и вино, показать ему, как велик и прекрасен мир литературы, науки, кино, сделать его разносторонне развитым и по настоящему счастливым. С пелёнок она нянчит и воспитывает его. Её благородное сердце навсегда отдано ему, и она мечтает о том, как он вырастет добрым, честным, благородным и разносторонне развитым человеком. Но ребёнок растёт, и однажды она замечает его эгоистическую сущность. Она замечает то, что чем больше делаешь ему добра и чем сильнее его любишь - тем меньше он испытывает благодарности к тебе за это, и тем сильнее он тебя презирает. Её охватывает ужас и отчаяние, потому что она знает, что жестокого неблагодарного эгоиста невозможно перевоспитать. Но остаться в трезвом уме и не пересмотреть свои верные убеждения, посмотреть горькой правде в глаза - это для неё хуже смерти. Она так долго лелеяла мечту вырастить из Владика доброго, благородного и счастливого человека с возвышенными интересами, что отказаться от этой мечты равносильно самоубийству. Единственный выход - уверовать в то, что воспитанием можно исправить эгоистическую и подлую сущность ребёнка. Путём строгости и наказаний она добивается послушания и уважения к себе. Произошла первая ступень деградации её разума, потому что посмотреть горькой правде в глаза убийственно.

Идёт время, она целыми днями беседует со своим любимым Владиком, ходит с ним в кино, учит его рассуждать и делать добро. Она осуждает тех, кто ищет удовольствие в пьянстве и сексе, внушает ему, что счастье - в музыке, литературе, живописи, науке, философии, что только творческий умственный труд, а не вино и не секс, может сделать человека по настоящему счастливым. Она думает, что Владик слушает её и понимает. Она надеется, что он станет таким, как она того желает: разносторонне развитым человеком.

Но Владик не слушал её и не понимал. Она ему уже надоедала. Его ум был недоразвит. И он не мог понять её глубоких философских мыслей, а если и мог, то никак не мог понять того, зачем нужно делать кому-то добро. Его душа была безжалостной и жестокой, и однажды он нанёс ей смертельный удар: он заявил, что больше не хочет её видеть и просит навсегда оставить его в покое.

Расстаться со всеми своими мечтами, признать, что вырастила безжалостного, жестокого неблагодарного эгоиста, который к тому же ничем не интересуется, признать, что все её мечты были только приятным самообманом, и им никогда не суждено сбыться - всё это убийственно для неё. Спасти её может только какая-нибудь вымышленная теория: 'Нет, это, конечно, не мой Владик. Это меня злые люди решили разыграть. Того настоящего Владика они запрятали в подвал и заперли его там, а ко мне направили его двойника, жестокого и неблагодарного. А настоящий Владик, конечно, любит и ценит меня, ему очень интересно всегда бывает обмениваться мыслями со мной, обсуждать книги и фильмы; он сейчас сидит, запертый в подвале, и скучает по мне, мечтает скорее меня увидеть'. Только такая теория спасает её. Но иногда ей приходится прибегать для её обоснования и к мистике, и к сверхъестественным силам. Владик мог бы ещё спасти её разум от распада, изменив своё поведение, начав с уважением, любовью и вниманием относиться к ней. Но, узнав о том, что он у неё уже раздвоился, он вообще стал её презирать, считая сумасшедшей, и не пожелал даже разговаривать с ней.

Так продолжалось и день, и два, и три. Настоящего Владика всё не выпускали, и её начинали одолевать мучительные сомнения. Её разум должен был разрушиться до какого-то предела, потому что она жить не могла без своей веры в то, что нужна своему Владику, что он любит и ценит её. Новые ошибочные мысли, объясняющие такое хамское отношение Владика к ней, приходили к ней в голову.

- Зачем же Вы забрасываете дорогими подарками: ботинками, куртками, игрушками, коробками шоколадных конфет этого двойника, который нисколько не благодарен Вам за эти подарки и глубоко Вас презирает? Ведь настоящий Владик, по-вашему, сидит под замком в подвале? - спрашивал я.

- А кто его знает, - отвечала она. - Тут трудно разобраться. Может быть, это и есть настоящий Владик, но гонит он меня и не хочет разговаривать со мной не по своей доброй воле. Его это заставляют делать, его запугали. Мать его запугала, чтобы он гнал меня и не разговаривал со мной.

Я прекрасно видел, как она заблуждается, хотя понимал, что последнее её предположение абсолютно логично: бездуховность и зло люто ненавидят идейность и добро. Вся её ошибка заключалась в одной догме, в которую она непоколебимо верила: она нужна Владику, он любит её и ценит, он не станет таким, как большинство других людей, но будет особенным, интеллектуально развитым и благородным человеком с широким кругозором интересов. Я пытался переубедить её:

- Ваш Владик - чёрствый, безжалостный, неблагодарный и бездуховный человек. Он с Вами даже разговаривать не хочет. Он при мне несколько раз называл Вас сумасшедшей. Помните, когда я стал Вам показывать решение задачи на микрокалькуляторе, он меня одёрнул, сказав, что Вам всё равно этого никогда не понять. Он не испытывает по отношению к Вам никакой благодарности за Ваше желание посвятить ему свою жизнь. Его мать не угрожает ему и не запугивает его нисколько, Вы зря это выдумываете. Владик сам любит и уважает свою мать, сам хочет общаться со своей матерью, потому что его тянет к простой обыденной жизни, а высокие материи и ваши философские размышления его совершенно не интересуют. Вы ему не нужны, так зачем навязываться? Неужели Вы не найдёте такого человека, который оценит, поймёт и полюбит Вас, для которого Вы будете по настоящему интересны?

Я хотел раскрыть ей глаза на горькую правду, как никто не раскрыл мне глаза на мою слепую любовь к Любе. Но ведь я встречался с Любой и лелеял несбыточные надежды на счастье с ней всего один год, а эта женщина целых 13 лет лелеяла свои мечты о Владике, и правда о 13 напрасно потраченных на Владика лет жизни была намного ужаснее. Весь её изобретательный ум сочинял всё новые и новые фантастические теории, позволяющие ей верить в существование доброго, благородного и любящего её Владика, нуждающегося в общении с ней. Мои убедительные слова причиняли ей боль, она затыкала уши, махала на меня руками и умоляла меня не говорить так о Владике. Она была уверена, что только Владик - смысл её жизни, и полюбить другого человека она считала невозможным. Она внушила себе это и верила в это.

Так на моих глазах распадался и деградировал высокий философский ум, став жертвой неблагодарной любви. Её разум и фантазия простирались так далеко, что я мог ночами слушать её. На все вопросы она имела свою собственную точку зрения, и каждое своё мнение она обосновывала цепочками доказательств. Когда она высказывала свои взгляды относительно того, вечна ли Вселенная во времени, как возникли звёзды, планеты и жизнь, мне казалось, что я разговариваю с каким то Высшим разумом, которому известны все тайны бытия. Меня приводил в трепет полёт её фантазии и глубина мысли. Всё её мировоззрение базировалось на логике и, хотя она уже не могла связно изложить его, собрав воедино разрозненные куски, можно было получить оригинальнейшую картину мира. Она глубоко анализировала каждое явление, и, казалось, числу её собственных неординарных мыслей не было конца. Как ужасно было сознавать мне, что этот разум стремительно деградирует и распадается, и в скором времени от её способности мыслить логически не останется и следа, потому что только в приятных заблуждениях, в мире своих фантастических теорий о добром и прекрасном Владике находится её утешение. Я хотел спасти её и вылечить от любви к этому Владику, дать ей возможность бескорыстно любить другого достойного человека, который её любовь оценит.

'Да, все смеются над ней. Все считают её сумасшедшей, - думал я. - Эх, люди! Вам не понять того, что есть такие люди, которые имеют непреодолимую потребность любить и посвящать всю свою жизнь тому, чтобы сделать счастливым любимого человека. Что же тут непонятного? У этой женщины была врожденная потребность быть источником радости для какого-нибудь человека. В один прекрасный день она решила любить Владика и жить для того, чтобы сделать его счастливым. И вдруг оказывается, что все её мечты обречены на провал: Владик не нуждается в ней, не хочет её видеть, её внутренний мир и общение с ней оказываются ему совсем не нужны, и даже в её подарках он совсем не нуждается, хочет только одного: чтобы она оставила его в покое. Смысл её жизни потерян, и остаётся только утешать себя разными фантастическими теориями, что это не настоящий Владик, а двойник, или что его принуждают так вести себя с ней против его воли, и т. д. Неужели не ясна причина её сумасшествия? Но ведь есть выход из этой ситуации. Если в этой женщине существует непреодолимая потребность быть кому-то нужной и интересной, жить для кого-то и делать добро кому-то, то почему именно Владику, а не мне, например она должна делать это добро? Ну, допустим, если бы она меня не встретила, ей действительно лучше было бы уйти в мир своих грёз и творить добро своим галлюцинациям, так как дождаться благодарности от реальных людей очень сложно. Но это вовсе не нужно, раз она встретила меня. Я могу всегда с большим интересом и вниманием слушать её мысли и буду всегда благодарен за любое доброе дело, которое она сделает для меня. Только нужно с корнем вырвать её заблуждение, что она нужна Владику. Она должна осознать, что Владику не нужна, но зато нужна мне. Она должна только понять, что её мысли нисколько не интересуют Владика, что её заботы и дорогие подарки, которые она ему дарит, только раздражают его. Он ведь даже подарков не хочет никаких от неё принимать больше: вот как она ему надоела со своей любовью. Она должна понять, что мне нужны и интересны все её мысли, что я буду бесконечно счастлив и благодарен ей, если она будет мне, а не Владику покупать подарки'.

Я решил исполнить мечту этой женщины: быть кому-то нужной, полезной, приносить радость кому-то. Я с интересом слушал её, задавая ей всё новые и новые вопросы, и говорил горячие слова благодарности за каждый подарок, который она мне покупала, за каждую её заботу обо мне. Я хотел, чтобы она поняла, что мне, а не Владику, нужны её подарки, её заботы и добрые дела, её мысли и рассказы. И она поняла это. Её охватил настоящий энтузиазм, и она готова была забыть Владика и полюбить меня. Она выстирала мне всё бельё, каждый день на свои деньги она покупала самые лучшие продукты для меня и готовила мне обед, стараясь всеми силами мне угодить. Она захотела жить для меня. Часами она рассказывала мне о своей жизни и, казалось, находилась на вершине счастья оттого, что я с таким вниманием и интересом слушаю её. Она теперь мне покупала подарки и всё мечтала о том, когда моя жена выйдет из роддома, чтобы понянчится с нашим ребёнком. Она предложила снять двухкомнатную квартиру и жить вместе с нами, водиться с нашим ребёнком, стирать и готовить. Она мечтала стать нашей бесплатной служанкой и делать все домашние дела! Это было просто какое-то неописуемое чудо! Это было воплощение альтруизма в самом чистом виде!

Однако я почему-то вдруг решил сначала посоветоваться с Тоней: 'Если Тоня пожелает жить отдельно без посторонних людей, - думал я, - пусть будет так, как она захочет. А женщина эта может каждый день приходить к нам в гости, делать домашние дела, стирать пелёнки, готовить. Мы будем благодарны за всё то добро, которая она нам сделает. Пусть приходит и стирает пелёнки, раз ей требуется делать кому-то добро и быть нужной, как воздухом дышать'.

Я пришёл к Тоне и рассказал ей об этой несчастной женщине, которая сходит с ума от своих несбывшихся надежд, которая видит смысл в том, чтобы жить для кого-то и творить добро, но, сколько она не заваливает своего Владика дорогими подарками и гостинцами, тот только презирает её, не хочет даже разговаривать с ней и гонит её вон, но это так убийственно для неё, что она даже верить в это не хочет и утешает себя выдумками, что это не Владик, а его двойник, или что так его заставляет поступать мать.

- Ужас, какая несчастная! А как она хочет делать добро! - говорил я. - Стоило ей увидеть возможность радовать меня и получать взамен мою благодарность, как она выстирала всё моё бельё, каждый день готовит мне обед и кормит меня на свои деньги. Она предложила снять двухкомнатную квартиру и жить вместе с нами. За квартиру она сама тоже будет платить. Она мечтает стирать пелёнки, заботиться о нашем малыше, делать бескорыстно все домашние дела. Ей нужно для счастья только одно - приносить радость другим людям и видеть то, что ей благодарны. Она просто хочет быть кому-то нужной и полезной. Вот тебе она купила красивые домашние тапочки в подарок. Ты только поблагодари её, покажи ей, как ты рада её подарку - после этого она завалит тебя подарками с головы до ног. И нам будет хорошо, и ей, главное, будет хорошо, когда у неё появится возможность приносить людям радость при помощи своих подарков и видеть благодарность на их лицах. Что касается того, жить ли с ней в одной квартире - сама решай. Если ты захочешь жить отдельно, только вдвоём со мной, то я передам ей, и пусть она днём к нам приходит, стирает пелёнки, и радость на наших лицах будет ей наградой. Ведь только подарить ей улыбку и сказать тёплое слово благодарности - как мало нужно для того, чтобы сделать её жизнь счастливой.

Я посмотрел на лицо Тони и ясно прочёл на нём презрение и ненависть.

- Нет, мне от неё ничего не надо! - сказала Тоня - Отдай ей назад тапочки, которые она мне купила в подарок! И не вздумай давать ей наш новый адрес! Нам не надо от неё никакой помощи. И вообще, зачем ты позволяешь ей сидеть в твоей комнате?

Всё! Я побледнел, сердце моё сжалось от боли, и я чуть не упал в обморок. Буря ненависти охватила меня.

- Нет, сволочь! Тапочки я не отдам! Какая же ты безжалостная тварь! Человек погибает из-за того, что не может творить добро, так как никто не благодарен ему за это добро, никому не нужны его мысли, подарки и добрые дела. Такова же и ты, моя жена! Тебе ничего не надо: ни подарков, ни гостинцев, ни помощи, лишь бы не позволить этому человеку удовлетворить свою потребность делать добро, лишь бы довести его до самоубийства или сумасшествия своим презрением и неблагодарностью. Ты не имеешь никакого права презирать эту несчастную, которую презирает Владик и презирает весь мир. За что? За желание творить добро, быть кому-то нужной и полезной! Улыбка, радостное выражение лица, тёплое слово благодарности - как мало ей нужно для счастья, и никто в этом зверском, неблагодарном, бесчеловечном мире не способен дать ей этого. Отдать ей назад тапочки?! Чтобы она ещё раз убедилась в том, что никому в этом мире не нужны ни она, ни её подарки, ни её добрые дела?! Я никогда этого не сделаю и тебе не позволю! Я убью тебя, если и ты причинишь ей боль и покажешь, что тоже презираешь её за то, что она желает творить добро. Ты просто обязана принять её подарок и сказать ей хотя бы одно слово благодарности, подарить ей хотя бы улыбку!

- Не хочу я брать её тапочки! Всё равно я их ей отдам! Ничего мне от неё не нужно! - резко ответила Тоня.

Мне хотелось её убить. Я ударил её наотмашь по лицу, выбежал на улицу, бросился в сугроб и зарыдал! Жена моя была воплощением абсолютного зла, жестокости и бессердечия. Она хотела уничтожения всего доброго, что существует в мире. Даже если бы та несчастная женщина давала ей по тысяче рублей ежемесячно, то и эти деньги Тоня отказалась бы взять у неё, лишь бы не доставить ей этим удовольствия. Тоня никак не могла взять эти тапочки и поблагодарить эту женщину, потому что этим она очень бы её порадовала. Тоня возненавидела и меня за то, что я протянул руку помощи этой несчастной, предоставив ей возможность творить добро и видеть результат - улыбку и благодарность на моём лице. Смыслом жизни Тони, видимо, было уничтожение всех добрых людей, так как она понимала то, что если добрых людей разведётся слишком много, и они проберутся к власти, то просто-напросто физически уничтожат всех злых людей, и её в том числе.

Удар был нанесён метко. Отчаяние моё было так велико, что хотелось убить и её, и себя! Весь воздушный замок рухнул. Теперь я ясно видел перед собой зверя, мучителя, изверга, абсолютное зло, желающее уничтожить всё добро, существующее в мире.

С этого дня я не мог больше быть счастлив от общения с Тоней. Равнодушие и тоска стали постоянными спутниками моей жизни. Тоня снова несколько раз выводила меня из себя презрительными отзывами об этой доброй женщине. Она дразнила меня, как могла. Она перебивала и затыкала меня тогда, когда мне больше всего хотелось говорить. Она тысячи раз растаптывала все мои желания и тысячи раз нарушала все те обещания, которые она давала мне, умоляя помириться с ней. В конце концов, я решил не обращать на неё никакого внимания, не разговаривать больше с ней и заниматься радиотехникой.

Но вот однажды Тоня стала глотать все таблетки подряд, желая отравить того ребёнка, который сидит у неё в животе, моего будущего ребёнка, зная то, что он мне дороже всего, и этим она только и может сильно мне досадить. Тут уж я чуть с ума не сошёл от бешенства. Я схватил свой сапог и избил её сапогом до потери сознания. Потом я собрал все свои вещи и тащился с ними в три часа ночи на другую квартиру, ибо мне омерзительно было находиться рядом с этой подлой тварью, которая хотела отравить своего собственного ребёнка в своей утробе, моего ребёнка. Но на другой день наглая тварь снова преследовала меня, просила прощения, умоляла меня помириться с ней и вернуться обратно с 50 кг вещей. Она разыгрывала такой жалкий вид, что все люди стали меня осуждать за то, что я бросаю беременную жену, и мне приходилось рассказывать всем людям, как она глотала все таблетки подряд, травя ребёнка, который сидит у неё в утробе. Так как она после этого целый месяц меня упрашивала, чтобы я помирился с ней и вернулся к ней, мне пришлось уступить. Но не прошло и недели, как я опять возненавидел её лютой ненавистью и опять бежал от неё со всеми вещами, желая никогда её больше не видеть. О, как часто я мечтал убить её, чтобы навсегда от неё избавиться! Я громадное число раз уходил от неё, но ей всегда снова и снова удавалось уговорить меня сойтись и помириться.

Только после того, как у меня родился ребёнок, она, слава Богу, оставила меня в покое и уехала жить с ребёнком к моей матери...

Март 1989 года

Конец.

О том, как я сошёл с ума в 1990 году после этих ужасных мучений со своей женой, можно прочесть по следующей ссылке:

Вера в религиозные чудеса - прямой путь к сумасшествию.

http://atheist4.narod.ru  

---

Комментарии: 6, последний от 01/01/2005. © Copyright Фомин Владимир Леонидович (atheist3@narod.ru) Размещен: 27/12/2004, изменен: 15/05/2006. 141k. Статистика. Рассказ: Проза

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"