1. Как это изложено в 1989 году

         После разрыва со Светой следует счастливейший период моей жизни. Фортуна снова повернулась ко мне и преподнесла мне дар, не оставивший ничего от моего пессимизма и страха оказаться в одиночестве, - всеобщее желание девчонок Заречного посёлка проводить со мной время.
         Произошло это так. С невыносимой тяжестью на душе сидел я возле дома, надеясь хотя бы просто увидеть Свету. Я знал, что теперь она уже потеряла всякий интерес ко мне и не заговорит со мной, но, в крайнем случае, поздоровается и пройдёт мимо. Эта мысль успокаивала меня, потому что теперь я был уже доведён своим отчаянием до крайней степени скованности, и, если бы Света подошла ко мне и спросила меня о чём-нибудь, то ком встал бы у меня в горле, и я ничего не смог бы ей ответить.
         Вдруг девчонки, проходившие мимо, окликнули меня, я улыбнулся им, и они предложили мне пойти с ними. Моё простодушие и доверчивость, отсутствие всякой хитрости и лукавства, свойственных другим мальчишкам, изумили их и привели в восторг. Они завалили меня множеством вопросов, и на все их вопросы я с радостью искренне и честно отвечал, не боясь ставить себя в забавное и смешное положение. Без всякого стеснения я старался припомнить и рассказать самые забавные и смешные случаи из своей жизни, и, если они смеялись, слушая меня, я чувствовал себя очень счастливым. Опять осуществлялась моя мечта - своими рассказами я мог веселить людей, создавать им хорошее настроение. Одна только обида терзала меня: 'Почему я не мог также легко и свободно общаться со Светой и быть ей интересным?' Мне думалось, что я был бы счастливейшим человеком, если бы мог при встрече со Светой обрести такую же разговорчивость, но в своих неудачах винил какую-то таинственную силу.
         Итак, девчонки расспрашивали меня, и моему красноречию не было границ. Я видел то, что они с интересом меня слушают, и мне припоминались всё новые и новые истории из своей жизни. Потом мы стали играть, и, к их удивлению, если они обманывали и хитрили в игре, я нисколько не обижался на них за это и сам даже поддавался, если видел, что это их радует и смешит. Я прилагал все силы, чтобы им было весело, и мне это удавалось. Девчонки были в восторге от этого: друг с другом они ссорились из-за каждого пустяка, так как чего бы дело ни касалось - каждый хотел выигрыша только себе, а такого человека, как я, который старается своими действиями принести как можно больше радости всем остальным, который ни за что не обижается и не сердится, они ещё не встречали. Поэтому они пожелали каждый день проводить со мной время. Когда я уходил, они умоляли меня, чтобы я приходил к ним снова. Я обещал придти к ним на следующий день. Но, наверное, восторг их, вызванный знакомством со мной, был так велик, что они не преминули поделиться им со своими знакомыми. А знакомые их заинтересовались мной, на другой день тоже со мной познакомились и, узнав меня, тоже захотели проводить со мной время. Я сказал им, что со мной хотят проводить время другие, и что я обещал им придти. Но те начали горячо меня просить, чтобы я проводил время с ними и не уходил к другим. Я не смог отказаться. Такое положение было непривычно для меня. Однако я испытывал большое счастье, сознавая то, что я нужен и интересен, что могу приносить радость им, и скованность и молчаливость, которые были у меня при дружбе со Светой, куда-то исчезли.
         Весь этот день я провёл с новыми знакомыми, а на другой день пришёл к своим первым знакомым, извинился, что не сдержал слово, рассказал, что мной заинтересовались другие девчонки и умоляли меня проводить время с ними. Этот мой рассказа ещё больше поднял мою цену в их глазах, и они снова стали умолять меня, чтобы я гулял с ними, а тем девчонкам дал отказ. Передо мной было права выбора, и я испытывал мучительные колебания, думая о том, какой компании девчонок я нужен и интересен больше всего, кому из них я могу доставить больше радости своим присутствием. Я не мог определённо решить это. Пока я гулял с одной компанией девчонок, мне казалось, что именно эта компания интересуется мною больше всего, но стоило мне встретиться с другой компанией - и те убеждали меня в обратном. Между двумя компаниями произошла однажды ссора из-за меня: каждая компания требовала, чтобы я шёл гулять именно с ней, и дело дошло до ругани и оскорблений. Слух об этом событии распространился, и интерес ко мне стал всеобщим.
         В общественной среде подражание является очень распространённой чертой, и потому все компании девчонок пожелали познакомиться со мной и проводить со мной время. Желание проводить со мной время охватило почти всех: и ровесников, и тех, кто был старше, и тех, кто был младше, за исключением Светы, которая смотрела на меня с презрением, и её обозлённых подружек, бросающих мне в лицо при каждом удобном случае слова ненависти и презрения, над которыми я смеялся от души. Все остальные группы девчонок были очарованы мной до восторга. Дружить со мной и проводить со мной время стало особой честью, и если какой-то компании девчонок удавалось уговорить меня, чтобы я долгое время гулял только с ней, то она гордилась этим перед другими кампаниями. Множество различных ссор и стычек было между разными компаниями из-за меня. Однажды на берегу Волги две компании девчонок просто физически боролись друг с другом за меня: Таня Яблокова и Ира Смирнова тянули меня за одну руку, а Таня Кудрявцева и Надя Любимова за другую. В Пырёшеве у меня было пять знакомых девчонок, и, когда я приезжал туда на велосипеде, они радостно кричали: 'Вова, привет! Иди скорее к нам', и лица их сияли от радости. Они ставили меня в центре внимания и забрасывали вопросами. И такое восторженное отношение ко мне было во всех концах Заречного посёлка, так как если я замечал, что не очень интересен, то немедленно уходил к другим компаниям.
         Все компании девчонок соперничали друг с другом из-за меня, и каждая компания уговаривала меня гулять только с ней, но я не хотел выбирать, стараясь угодить одновременно всем нуждающимся в моём обществе.
         Однажды борьба развернулась внутри одной компании, когда я сказал, что их компания нравится мне больше всех других, но и другие компании, нуждающиеся в моём обществе, я тоже не могу обидеть. 'Кто же из нашей компании тебе нравится больше всего?' -стали меня тогда допытывать девчонки. И такие вопросы приводили меня в замешательство. Так велико было их подражание друг другу, что никак невозможно было определить, какая девчонка из их компании интересуется моим внутренним миром больше всех остальных, и которой из них я больше всего могу принести радости, если предпочту проводить своё время с ней. В эту минуту я напрягал свою память, стараясь вспомнить, кто же более всего находил удовольствие в общении со мной. Но желание поговорить обо всём наедине с девушкой приводило меня в восторг, и после долгих колебаний я выбирал какую-нибудь девушку из компании. Однако её подружки не позволяли мне остаться с ней наедине, умоляя выбрать кого-нибудь из них. Иногда я добивался всё-таки встречи наедине и интересно проводил время, обсуждая различные проблемы, но когда я рассказывал об этом прекрасном свидании наедине другим девушкам, я задевал их самолюбие, и они прибегали к всевозможным уловкам и хитростям, чтобы понравиться мне больше той, о которой я им рассказал: они ставили меня в центре внимания, разыгрывали неописуемый интерес ко всем моим мыслям, и я снова менял своё решение и считал, что не та девушка, а кто-то из этих нуждается в общении со мной больше, что не той девушке, с которой я проводил время наедине, а кому-то из этих девушек я могу доставить своими рассказами и мыслями максимальное количество радости.
         Так и колебался я, боясь того, что всеобщий интерес ко мне может спасть, но, боясь также ошибиться и выбрать ту, с которой не так уж и много общих интересов. Да и остальных девушек, нуждающихся в общении со мной, мне обижать не хотелось, выбрав какую-то одну.
         Некоторые компании девчонок только в силу всеобщего подражания упрашивали меня проводить с ними время, разговаривали между собой, а на меня не обращали внимания, и от таких я сбегал без промедления. 'Ведь у меня тридцать подруг, -думал я. - И очень многие нуждаются в общении со мной. Каждая минута мне дорога, потому что каждую минуту я могу приносить радость своими рассказами и размышлениями о добре и зле, о возникновении жизни, о происхождении человеческих чувств и эмоций. Я не могу тратить своё время на гулянку с теми, которым я не интересен, и которые только в силу подражания остальным добиваются того, чтобы я проводил время с ними. Когда я убегал от них, раздавались душераздирающие вопли: 'Вова! Куда ты?! Вернись!'. Отчаяние было искусно разыграно. Но я не обращал внимания и уходил от них к другим компаниям, и они за это не обижались на меня, но наоборот моя цена возрастала в их глазах, и на другой день они уже ставили меня в центре внимания и не позволяли скучать, боясь того, что я опять уйду от них к другим.
         Чем большую гордость я проявлял - тем сильнее становилось их желание понравиться мне. Чем чаще я убегал от них к другим - тем больше сил они прикладывали, чтобы мне было с ними интересно гулять, и тем чаще они ставили меня в центре внимания. (В рукописи 1989 года дословно написано: 'Да, тщеславие, желание не быть хуже других, боязнь того, что я совсем их отвергну и скажу всем, что они мне совсем не нравятся, и все остальные тогда будут считать их людьми низшего класса - всё это заставляло девчонок идти на любые условия и стараться понравиться мне изо всех сил, разыгрывая ради этого всё, что угодно'. 'После того, как я убегал от них к другим девчонкам, они на другой день уже даже на пять минут не смели забыть о моём присутствии и заговориться между собой, они уже ухаживали за мной, старались исполнять мои желания, и на протяжении всей гулянки я был у них в центре внимания. Они уже не могли позволить мне скучать, сознавая, что иначе я опять убегу к другим и скажу тем, что мне было с ними очень скучно и неинтересно, а это значило для них окончательно проиграть во всеобщем соревновании за то, чтобы понравиться мне, чтобы завоевать моё сердце. Они боялись, что я публично присвою им последнее место, скажу всем, что они - самые скучные и неинтересные из всех, кого я знаю'. Извиняюсь, но буду в дальнейшем редактировать подобные нелепые предположения, либо не публиковать их здесь, либо выделять курсивом. Фу, однако, гадко написано. Примечание 2005 года). Некоторые из них целый день говорили мне различные комплименты, которым я иногда в то время по своей детской наивности верил. Целый день они умоляли меня, чтобы я гулял только с ними и не уходил к другим.
         Такую власть над сердцами тридцать девушек Заречного посёлка я приобрёл в 1981 - 1982 гг. Конечно, это только одна из гипотез. Иногда мне кажется, что это вовсе была не власть, а просто кому же не хочется позабавиться, разыгрывая любовь ко мне и смеясь в душе над моей наивностью.
         Но я наивным не был. Я хорошо понимал, что по-настоящему мало кто из них меня любит. Но всё равно я был счастлив, сознавая, что нужен и интересен им, раз они так сильно умоляют меня проводить с ними время. Мне не приходилось скучать ни минуты. Стоило мне выйти на улицу и пойти в любую сторону, как со всех сторон раздавались радостные крики: 'Вова, иди к нам!' И когда я подходил к ним, на их лице я видел радость и чувство благодарности за то, что я подошёл к ним, а не убежал к другим. Ведь нередко я не обращал внимания на эти крики: 'Вова, иди к нам!' Если я замечал, что эти девчонки не очень сильно мной интересуются, а навязывают мне своё общество больше по причине своего подражания остальным, то я бежал в противоположную сторону и обходил их кругом, чтобы не встретиться с ними. И это вызывало в них ещё большее желание добиться моего расположения любой ценой. (???)
         Я видел это и не верил своим глазам. Мне казалось, что все они обоготворили меня, и я любим тридцатью девчонками (иногда так мне казалось, но ненадолго). До глубины души потрясали меня эти невероятные сцены, когда меня раздирали на части различные компании девчонок, когда они умоляли меня, чтобы я гулял в их компании и не уходил в другие компании. Сколько раз, когда я шёл с Ирой Смирновой и Таней Яблоковой, и встречались Надя Соловьёва, Надя Любимова и Таня Кудрявцева - они хватали меня за руки и начинали тащить в разные стороны.
         Все эти сцены поражали меня, и огорчало только то, что я никак не мог выбрать из этого громадного количества ту, которая могла бы стать для меня настоящим другом, которую бесконечно интересовал бы мой внутренний мир, для которой любой обмен мыслями со мной, любая беседа были бы наивысшей радостью, которую приводили бы в восторг мои рассказы, и у которой всегда бы было хорошее настроение при встречах со мной, сколько бы времени она со мной ни дружила. Кто же из этих тридцати девушек так сильно меня любит, что ей никогда не сможет надоесть общение со мной? Я решил выбрать ту, которая согласится гулять со мной наедине. Нашлись две такие девушки: Ира и Лена. Но ни та, ни другая не испытывали никакого интереса к моим мыслям, а просто баловались со мной, как с котёнком. Поскольку Ира часто гуляла с подругами, и тогда я ходил вместе с ними, как ненужная пешка, я сгоряча решил остановиться на Лене и каждый день проводил у неё в гостях. Но чем дольше я дружил с ней - тем больше негодования испытывал я на себя за свой выбор: единственное, чем я мог приносить радость Лене - это позволять ей вытворять разные шалости над собой. К тому же я опять молчал и не знал, о чём говорить, испытывая скованность мыслей.
         Однажды мы гуляли вдвоём с Леной у школы и занимались, к моему великому сожалению, тем, что играли в прятки, вместо того, чтобы делиться друг с другом своими самыми сокровенными мыслями и переживаниями, как это делают настоящие друзья. Конечно, Лене было весело, и это делало мою гулянку с ней в некоторой степени счастливой, но я уже познал всю ту радость творчества при интеллектуальном общении с теми девушками, которые были меня на год старше, когда мои мысли вызывали живой интерес, жажду дискуссии и спора, иногда изумление. И я снова мечтал об этом, сожалея, что с Леной мои мысли пропадают даром, что Лене только в прятки интересно со мной играть.
         Мимо шли Люба и Таня.
         - Спрячься быстрее, Вова, а то они уведут тебя, - сказала Лена.
         Но было уже поздно. Девчонки заметили меня и стали требовать, чтобы я шёл гулять с ними. Я не обращал внимания. Тогда они подошли и силой потащили меня за собой. 'Не могу я оставить Лену одну. Что я буду ей за друг, если позволю себя увести?' - подумал я, вырвался от них и побежал. Девчонки погнались за мной. Я позволил им себя догнать и долго объяснял им, что с удовольствием бы с ними пошёл, но не могу оставить Лену. Но они продолжали требовать, чтобы я шёл с ними. Я рванулся, и тут Люба плюнула мне в лицо.
         Может быть, с этого эпизода и началась моя любовь к ней. То, что она сделала, взбудоражило моё воображение. Я приходил к ней в гости, и она тепло принимала меня. Один раз, когда я сидел и скучал в их компании, которая не проявляла никакого интереса ко мне, я предложил Любе прогуляться наедине, и, к великому моему удивлению, она согласилась. И вдруг я почувствовал счастье, настоящее необозримое счастье, вдруг я увидел перед собой широкую и светлую дорогу, ведущую в безоблачные выси, по которой мы пойдём вдвоём с Любой, чтобы сделать друг друга счастливыми. Внезапно небывалое красноречие напало на меня. Мысли множились в моей голове, и я не успевал их высказывать. Я торжествовал победу над своей скованностью, которая душила и подавляла мои мысли даже при Ире и Лене, а не только при Свете. В присутствии же Любы я мог говорить всё, что есть у меня на душе, мог раскрывать всё своё сердце, все свои чувства и мысли. 'Куда же делась та зловещая сила, которая так мучила меня, не позволяя мне раскрывать свои мысли и чувства Свете? Неужели, когда я буду дружить с Любой, никогда ничто не будет мешать мне раскрывать свой внутренний мир, и я уничтожил в себе эту скованность навсегда?' - с восторгом думал я. И тут вдруг сильное желание охватило меня - посвятить всю свою жизнь ей, посвятить всю свою жизнь тому, чтобы сделать её счастливой. Я одержал победу над своей скованностью, и это привело меня к наивысшему оптимизму - непоколебимой вере в свои силы.
         - Милая Любочка! - воскликнул я. - С этого дня я буду проводить своё время только с тобой. Я отвергну всех и посвящу всю свою жизнь тебе. Я буду прилагать все усилия, весь свой ум и всю свою волю для того, чтобы ежедневно, ежечасно, ежеминутно приносить тебе радость, исполнять твоё каждое желание, оберегать тебя от каждой неприятности, от всего плохого, что есть в мире. Я сделаю тебя счастливой! Со мной ты не будешь скучать ни одной минуты. Я буду делиться с тобой всеми своими мыслями и переживаниями, буду рассказывать тебе тысячи весёлых случаев из своей жизни, и я добьюсь любой ценой, чтобы у тебя всегда было хорошее настроение, чтобы ты всегда была радостной и весёлой. Сделать всю твою жизнь состоящей из одной сплошной радости - это моя самая заветная мечта, это теперь смысл моей жизни.
         Слова любви свободно и легко текли с моего языка, и я сам горячо верил в то, что говорил. Люба улыбнулась мне, и эта её улыбка привела меня в восторг и довела до крайнего оптимизма. Я уже не сомневался в том, что своими мыслями и рассказами смогу сделать всю жизнь Любы состоящей из одного сплошного счастья, добившись того, чтобы она никогда не скучала. И так как я не смотрел современных фильмов и читал лишь романы и новеллы Стефана Цвейга о платонической любви, да и сам никогда не испытывал потребности к более близким отношениям, чем духовное общение, то я никак не мог предполагать того, что у Любы могут быть какие-то иные потребности кроме как поговорить и поделиться мыслями. А ведь это был уже 1985 год, мне было 17 лет, Любе - 16 лет. Но я не знал жизни. Я не знал того, что в подавляющем числе случаев целью встреч парня и девушки является сексуальная близость. Я не подозревал, что и в брак люди вступают в основном ради этих сексуальных отношений. Я считал, что и в браке супруги вступают в сексуальные отношения только с целью зачатия ребёнка, а основной целью вступления в брак является желание найти друг в друге единомышленника, интересного собеседника, с которым можно до бесконечности делиться своими мыслями и впечатлениями и никогда не знать скуки и одиночества. Да, тогда я думал о людях много лучше, чем они есть на самом деле.
         Но Люба, смеясь в душе над моею наивностью и неопытностью, вовсе не собиралась мне открыть глаза на горькую правду жизни и решила только позабавиться и поиграть моей любовью, а для серьёзных отношений найти себе другого парня.
         Окончив среднюю школу, в сентябре 1985 года я поступил учиться на первый курс Московского Института Электронной Техники, но все мои мысли были заняты только Любой. Быть для неё постоянным неугасающим источником радости, когда она находится рядом со мной, стало самой большой моей мечтой и самым величайшим наслаждением для меня. Поэтому я не пропустил за весь год учёбы ни одного воскресенья, чтобы не приехать к Любе. Каждую субботу в 22 часа я садился на поезд, утром приезжал в Кинешму, не заходя к матери, переправлялся через Волгу, и, иногда не заходя ни к бабушке, ни к тётушке, бежал к Любе. Когда я подходил к дому Любы, сердце моё учащённо билось.
         О, эти десятичасовые воскресные свидания! Вспоминая вас, я не могу сдержать своих рыданий. Столько чудовищного счастья, столько радости и восторга хлебнул я за эти свидания, сколько другие, наверное, не испытали за всю свою жизнь.
         Я стучусь, она выходит - радостная, весёлая, улыбающаяся. 'Она рада, что я пришёл, следовательно, мои рассказы на самом деле приносят ей радость!' - с восторгом думаю я, и от нежности хочется броситься ей на шею.
         - Сейчас подожди, я оденусь и выйду, - говорит Люба и убегает.
         Я жду её, и сердце моё учащённо бьётся от радостного предчувствия: я знаю, что меня ожидает день, наполненный сказочным счастьем, неповторимый день, который я не забуду никогда.
         Через пять минут Люба выходит. Радостная и весёлая, она начинает расспрашивать меня обо всём. Я начинаю рассказывать ей самые интересные, самые необычайные и самые весёлые случаи, которые произошли со мной за неделю. Она смеётся, удивляется, приходит в восторг от моих рассказов, и тут какая то мощная волна беспредельного чудовищного счастья захватывает мою душу, от радости перехватывает дыхание, бешено колотится сердце, кружится голова, и разноцветные круги плывут перед глазами. Её улыбка, её смех, её радостное настроение сводят меня с ума от восторга. Мне кажется, будто я тону в каком то бездонном океане счастья. Мне кажется, что я потеряю скоро сознание от этой чудовищной радости видеть то, как мои рассказы приносят смех и радость моей любимой, приводят её в восторг.
         От нежности, любви и чувства благодарности к Любе за то, что она проводит со мной столько времени, слёзы навёртываются на глаза. В порыве беспредельной благодарности я высказываю Любе всё, что у меня есть на сердце.
         Счастью моему нет границ. Когда я вижу, какая она радостная, когда я вижу, как мои слова, мои рассказы вызывают у неё улыбку и восторг, мне хочется лететь над землёй, хочется кричать от счастья, хочется благодарить судьбу и всё вокруг за эту неописуемую радость.
         Так в состоянии какой-то сверхъестественной опьяняющей радости пролетает весь воскресный день. Моему красноречию нет границ. Целых десять часов подряд я рассказываю Любе всё новые и новые забавные истории, которые у меня не кончаются, и прилагаю всю изобретательность своего ума для того, чтобы все эти десять часов поддерживать радостное настроение Любы на самом наивысшем уровне. Так как я верю в свои силы и способности, то это мне удаётся: интерес Любы ко мне не пропадает до самого вечера, не пропадает и эта неповторимая улыбка с её лица.
         А когда мне удаётся каким-то своим рассказом довести её до смеха, такая бурная волна радости захватывает меня, что мне кажется, что я не переживу этого чудовищного счастья, обрушившегося в эту секунду на меня, и не знаю, куда мне деваться от этой бурлящей и раздирающей меня радости, от которой мне хочется разрыдаться. Я не выдерживаю и рассказываю Любе обо всех своих чувствах. Я говорю ей, что никто в мире не заменит мне её, что ни с одной другой девчонкой я никогда ещё не испытывал при разговорах такого беспредельного неописуемого счастья, которое я испытываю, когда вижу, что интересен ей, когда вижу её рядом смеющуюся и радостную. Я говорю ей, что она стала теперь для меня смыслом моей жизни, моей единственной радостью, что самое моё наивысшее счастье и наивысшее желание - создавать ей своим присутствием хорошее настроение, и самая заветная мечта - сделать её счастливой. Я говорю ей, что её радостное настроение - это единственное счастье в моей жизни, что никого не смогу полюбить так, как её, и, если потеряю дружбу с ней, то в жизни моей не будет ничего кроме тоски и мрака, что только с ней я могу чувствовать себя счастливым. Я говорю всё это Любе и сам искренне верю в каждое своё слово. Потребность в счастье сделала меня крайним оптимистом - я беспредельно верю в самое лучшее. Я прекрасно помню всеобщее желание девчонок проводить со мной время, хотя из-за какой-то своей скованности я и не мог раскрыть им всех своих мыслей. Исчезновение же этой скованности, когда я начал дружить с Любой, не оставляло никаких сомнений в том, что Люба никогда не будет со мной скучать и с радостью будет проводить время со мной. Я верю в то, что силой своего ума смогу постоянно быть интересным собеседником для Любы, смогу постоянно поддерживать её радостное настроение. И эта вера в свои силы и способности делает меня самым счастливым человеком в мире.
         Снова и снова рассказываю я ей разные случаи из своей жизни и делюсь с нею своими мыслями, и всегда при этом вижу её неповторимую улыбку, которая заставляет трепетать моё сердце, и от которой волны нежности захватывают мою душу. Как быстро пронёсся этот день, счастливейший и неповторимый день моей жизни. 'Через десять минут отходит автобус, а я ещё так много мог бы рассказать', - с досадой думаю я.
         - Беги быстрее, а то опоздаешь, - говорит Люба.
         - Ну, ещё хоть пять минут, - умоляю я её. И ещё пять минут я рассказываю ей самые весёлые случаи из своей жизни, которые мне вспоминаются. Потом за пять минут я пробегаю километр до автобусной остановки.
         В 22 часа я сажусь на поезд, идущий в Москву, и начинаю вспоминать. Я закрываю глаза, и одно за одним передо мной проносятся все неповторимые события этого волшебного дня, и всегда я вижу её улыбку, вижу, как она смеётся и восторгается моей болтовнёй, и я плачу от счастья. 'О боже, неужели так будет всегда? Неужели через неделю в следующий выходной меня снова ожидает такой же восторг? А что будет, если мы поженимся и каждый день сможем видеть друг друга? Ведь мне никогда это не надоест, я никогда не привыкну к счастью видеть рядом с собой Любу весёлую, радостную, улыбающуюся. Ведь если мне всегда удастся быть интересным для неё своими мыслями и рассказами, то вся моя жизнь будет состоять из сплошного наивысшего счастья! - с восторгом думал я.
         'Чем ещё сильнее можно порадовать её?!' - спрашивал я себя. И тут ко мне пришло желание сделать ей сюрприз. С этого дня я экономил каждую копейку и ел один хлеб (два батона по 13 копеек в день), и однажды привёз Любе в подарок транзисторный радиоприёмник. О боже, что может быть прекраснее тех неповторимых минут, когда видишь сначала полное недоумение, потом крайнее удивление, потом радость и восторг на лице своей любимой! Нет таких средств, чтобы описать это. Радость душила меня. Я бегал по улице и кружился в воздухе, я был необыкновенно счастлив в эти минуты, когда дарил Любе дорогие подарки. Через две недели, обойдя всю Москву и не найдя нигде французских духов, я купил Любе в подарок духи совместного производства Москва-Париж 'Реноме' за 15 рублей, потом электронные часы, потом ещё три таких коробки духов 'Шанс', 'Ноктюрн', 'Наедине'. Каждый раз я приезжал то с коробкой шоколадных конфет, то с шоколадкой, то с полной сумкой апельсин и колбасы и наотрез отказывался взять деньги. Каждую копейку я берёг для неё, и жалел даже пробивать талончик за 5 копеек в автобусе за проезд. Французские духи 'Тайна Роша' мне удалось достать только через полгода.
         Дарить подарки Любе стало моей страстью. И так велика была моя радость, которую я испытывал, приводя Любу в изумление и восторг своими дорогими подарками, что я не стерпел и поделился этой радостью со встречными парнями и девушками, рассказав им, что трачу на себя всего 26 копеек в день, живу на одном хлебе, а на все оставшиеся деньги покупаю Любе дорогие подарки.
         Когда мои бабушка и тётушка узнали об этом, они возненавидели Любу, подумав, что она вымогает у меня подарки, и делали всё возможное, чтобы разбить нашу дружбу. Они ругали Любу в лицо, распускали на каждом шагу сплетни про неё, что она якобы проститутка и отдаётся многим парням. Люди передали это Любе, и однажды она рассердилась на меня, сказав, что моя бабушка распускает про неё всякую клевету, и не вышла со мной гулять. Меня охватило страшное отчаяние, я ворвался домой и довёл до слёз бабушку и тётушку. Я готов был убить их на месте, и самым моим большим желанием было, чтобы обида на меня у Любы скорее прошла.
         Одурманенный пережитым счастьем, я потерял всякую способность рассуждать трезво и не видел в Любе самых очевидных недостатков и самой очевидной несправедливости с её стороны. Люба была для меня идеалом, божеством, перед которым я поклонялся и в святость которого верил. Люба нанесла мне, ни в чём неповинному человеку, готовому сделать всё возможное для её счастья, жестокий удар в сердце за действия моей бабушки и тётушки. Однако я не видел в обиде Любы на меня и в её отказе от дальнейших встреч со мной ничего несправедливого и вместо того, чтобы возмутиться такой несправедливостью с её стороны по отношению ко мне, я довёл до слёз свою бабушку и тётушку, как будто в Конституции СССР не записана свобода слова для всех граждан. Я обвинял лишь себя за то, что поделился с людьми своей радостью дарить подарки Любе, а больше всего обвинял бабушку и тётушку, утверждая, что это по их вине Люба нанесла мне жестокий удар, отказавшись от дальнейших встреч со мной. Что касается рассказов бабушки, тётушки и некоторых парней о том, что Люба в моё отсутствие отдаётся другим парням, то я считал все эти рассказы просто-напросто злостной клеветой. Все кругом враги, и все завидуют моему счастью - так думал я тогда. Я слепо верил Любе, утверждавшей, что она ещё девственница и ни с кем не была. Я не допускал мысли, что она может мне лгать.
         Но однажды случай подтвердил всю справедливость слышанных мною рассказов. Когда Люба вышла на кухню, я вытащил её личный дневник, спрятал за пазуху, стремглав выскочил на улицу и бегом побежал к себе домой, радуясь возможности внимательно перечитать страницы жизни своей любимой. Но вдруг я услышал отчаянный вопль: 'Отдай сейчас же!'. Ко мне со скоростью автомобиля бежала Люба. Она рыдала, настоящие слёзы ручьём катились из её глаз, в голосе были ужас и отчаяние. Я бежал и продолжал бежать, но такой ужас и отчаяние были в её голосе, что тяжестью сковало всё моё тело, и я остановился. Люба сшибла меня с ног, встала на меня ногами и, вся дрожа от злости, требовала, чтобы я немедленно отдал дневник.
         - Но я только прочитаю и отдам, отдам тебе тут же, - просил я её.
         - Нет, ты не будешь читать, - отвечала она.
         Разгоревшееся мучительное любопытство не позволяло мне выполнить её требование. Но Люба оказалась сильнее меня физически, или я не смел, может быть, проявить свою силу, но, во всяком случае, как я ни старался встать со снега и убежать - я не смог этого сделать. Пришлось отдать ей дневник, так и не узнав, что же там написано такое ужасное. До дома шли молча. Люба собрала в мою сумку все подарки, которые я ей подарил, выставила эту сумку за дверь и сказала мне, чтобы я больше никогда к ней не приходил.
         Это был страшный момент моей жизни. Горе моё было невероятно: меня мучило любопытство, и Люба, единственный источник радости в моей жизни, сказала мне, чтобы я никогда к ней не приходил. 'Уж лучше бы я убежал от неё и прочитал её дневник - хотя бы узнал о ней всё. А тут и не узнал ничего, и она обиделась крепко и надолго', - с отчаянием думал я и мучился раскаянием, что не убежал, хотя мог бы, наверное, убежать.
         Мне было так тяжело, что жить не хотелось, но я нисколько не обижался на Любу. Я мечтал только об одном: чтобы она как можно скорее простила меня и помирилась со мной. Меня нисколько не возмущало то, что она имеет от меня секреты и обманывает меня. Теперь я уже перестал верить в то, что она девственница после этого случая с дневником, но, хотя мне очень хотелось бы узнать, с кем именно она находилась в близких отношениях, и как это происходило, но я даже спросить её об этом не осмелился, когда помирился с ней через месяц. Моя любовь к ней была сплошным безумием. Казалось, если бы Люба привязала меня верёвками к стене без всякой причины и стала бы по кускам отрезать от меня руки и ноги, то даже тогда я не смог бы испытать к ней ни чувства обиды, ни чувства ненависти. Она была для меня богом, в руки которого я отдал свою душу и свою жизнь.
         Когда Люба прогнала меня из-за бабушкиных сплетен, когда она прогнала меня из-за того, что я захотел узнать правду о ней, и целый месяц после этого не желала со мной встречаться, она ясно дала мне понять, что не нуждается в дружбе со мной. Но я был опьянён любовью к ней и тем чудовищным счастьем, которое мне пришлось пережить, когда я видел её улыбающуюся, весёлую, радостную, и потому я потерял всякую способность логически мыслить и делать даже самые простые выводы. Простейшая очевидная мысль не могла прийти ко мне в голову: 'Раз Люба не нуждается в дружбе со мной, не самообман ли всё это, что мои рассказы и мысли приносят ей такую радость, не разыгрывает ли она свою весёлость? Если бы разговор и общение со мной были для неё настоящей радостью, то неужели она стала бы прогонять меня из-за бабушкиных сплетен и не мириться со мной целый месяц после того, как я попытался прочесть её личный дневник?' (Ведь это было время драгоценных каникул, когда мы могли бы встречаться каждый день). Даже такая простая мысль не могла прийти в мою голову. Я был тогда как тупой религиозный фанатик, и для меня существовала лишь одна истина, которую я себе внушил, и в которую слепо верил: 'Без Любы в моей жизни не может быть ничего кроме беспросветной тоски и мрака. Люба - это единственная радость в моей жизни. Ни с кем другим я не смогу испытывать никакой радости при разговорах. До самой смерти я буду любить только её одну. Лучше умереть, чем потерять дружбу с ней'.
         А то, что вся моя любовь основана на сплошном самообмане - это даже не приходило мне в голову. Мне ни разу не приходило в голову поинтересоваться, какие у Любы взгляды, какие интересы, какие мысли. Я хотел только одного - чтобы она интересовалась мной, чтобы проводила со мной целые дни, улыбалась, восторгалась и была всегда радостной, слушая мои рассказы. Поэтому я и умолял её помириться со мной, думая, что мне снова удастся заинтересовать её своими рассказами, когда она станет проводить время со мной.
         Но Люба долго не хотела мириться, и для меня настал период беспросветной тоски и страданий. Власть моя над сердцами девчонок Заречного посёлка всё ещё сохранялась, и в любой компании мне были по-прежнему рады. Но я не мог говорить ни о чём ином, кроме как о своей любви к Любе, и пребывание в любой из этих компаний не могло меня утешить. Опять целые дни сидел я в гостях у Лены, той самой, с которой играл в прятки у школы. Лена всячески старалась развеселить меня, предлагала различные игры и развлечения. Но что это было по сравнению с тем счастьем, которое я испытывал, когда своими рассказами мог вызывать смех и улыбку у Любы? С Леной у меня так не получалось - инициатива всегда была в её руках. Я вздыхал только и мечтал о том, чтобы быстрее Люба меня простила.
         Когда мы помирились с Любой, пережитые мною страдания за этот месяц оставили неизгладимый след: я уже не был больше оптимистом и не верил в свою способность быть постоянно интересным собеседником для Любы. Обратите внимание на то, до какого абсурда довела меня слепая фанатичная любовь - я считал себя недостаточно интересным человеком для неё. Если бы я не был помешан на любви к ней и мог бы трезво рассуждать, то рассуждал бы таким образом: ' Люба прогнала меня из-за пустяка и долгое время со мной не желала разговаривать. Она не нуждается во мне, следовательно, слушать мои рассказы и обмениваться со мной мыслями - не такая уж большая радость для неё. Теперь, после этого случая с дневником, я имею все основания предполагать, что с другими парнями она имеет гораздо более близкие отношения, чем со мной, и эти отношения приносят ей, наверное, гораздо больше удовольствия, чем чистая дружба со мной. У нас с ней разные интересы, и мы совсем разные люди, если она всё от меня скрывает и способна принести человеку, который так её любит, ужасные страдания. Так за что же мне тогда её любить?'
         Но я был околдован ею, и такие мысли не могли придти мне в голову. Люба была для меня непостижимым божеством, потому что при встречах с ней я познал наивысшую ступень радости и какое то неземное сверхъестественное ощущение счастья, корни и причины которого казались мне непостижимыми и таинственными. Поэтому, как религиозному фанатику невозможно судить о боге - так и мне невозможно было судить о Любе. Я не мог видеть даже самые очевидные её недостатки.
         Вы не думайте, я не безбожник. Сегодня в 1989 году я считаю, что Высший разум сотворил Вселенную, Солнце, Землю, человека и всё живое на Земле: как не может робот возникнуть сам по себе без создателя - так же не может и разумный человек возникнуть случайно: громадное количество учёных трудятся и не могут создать живую клетку - вероятность её случайного возникновения исключена.
         Но, если иметь трезвый и разумный взгляд на вещи, то необходимо признать одно из двух условий:
         1. Можно предположить, что бог является действительно абсолютно добрым и справедливым, но тогда надо признать то, что он вообще не может вмешиваться в нашу жизнь, исполнять наши просьбы и что-либо совершать во Вселенной во времени по причине разных пространственно-временных измерений для нас и для бога. Например, для нас время течёт вдоль одной прямой, а для бога - вдоль другой прямой, перпендикулярной прямой нашего времени. Эти две прямые пересекаются в одной единственной точке. Эта точка - момент сотворения богом нашей Вселенной. Дальнейшее вмешательство бога в нашу жизнь невозможно.
         2. Если же допустить, что бог находится в тех же пространственно-временных измерениях, что и мы, и может вмешиваться в нашу жизнь отвечать на просьбы людей, то никак нельзя такого бога считать абсолютно добрым и справедливым, но следует признать, что бог является просто безжалостным и равнодушным экспериментатором, для которого мы наподобие подопытных мышей, иначе в мире не существовало бы несправедливости, жестокости, зла и страданий.
         Это будет более или менее трезвый взгляд на вещи. А какой-нибудь религиозный фанатик, который вчера рассказывал о том, как бог услышал его молитву и отвёл от него вражескую пулю на поле сражения, сегодня будет утверждать, что бог справедлив, что 'люди погрязли в пороках и грехах, и бог справедливо их наказывает за их грехи'. Этим самым фанатик извращает само понятие справедливости. И этому фанатику не придёт в голову простая мысль: 'Если бог может отвести от человека пулю во время сражения, услышав его молитву, то почему бог не избавит человека от пороков? Разве бог не знает устройства человеческого мозга, который он собрал по клеточке? Разве богу неизвестно, какие участки человеческого мозга порождают в человеке греховные желания убивать, лгать, воровать? Так почему же бог не вмешается, не уберет эти участки мозга человека и не избавит человека от порока, а будет наказывать его на этом свете да ещё вдобавок вечными мучениями на том свете?' Такая очевидная мысль никогда не придёт в голову религиозному фанатику, так как он не способен задумываться и размышлять.
         - Почему столько людей страдает в мире? - спросят его.
         - Потому что порочны и не верят в бога, - ответит он.
         Мало того, он будет даже утверждать такую нелепую догму: 'Если вы примете веру, то обретёте жизнь вечную, а если не уверует в господа, то вам предстоят вечные мучения после смерти в аду. После вашей смерти вы предстанете перед господом, который будет судить вас за все совершённые грехи'.
         На это трезвомыслящий человек возразит: 'Разве человек виноват в том, что ему не верится в существование бога? Каждый поступок, который совершает человек, вытекает из внешних причин, толкающих его к совершению этого поступка, и внутренних, которые заключаются в том, что нервные волокна в его головном мозгу расположены таким, а не каким-нибудь другим образом, и по ним бегут именно такие, а не какие-нибудь другие биотоки, именно в таких, а не в каких-нибудь других направлениях. Так если бог может вмешиваться в ход событий и отводить от человека пулю во время сражения, и если бог желает, чтобы люди поверили в его существование, то почему он тогда не покажется людям? Если он не хочет показываться, то почему он не переместит нервные волокна в головном мозгу всех людней таким образом, чтобы все люди в него уверовали, а будет вместо этого 'справедливо' наказывать неверующего человека вечными (!) мучениями на том свету? Вам не кажется, что этот религиозный фанатик просто спятил с ума? Да даже если предположить, что бог не может воздействовать на 'свободную волю' человека, а материализм и научный детерминизм являются заблуждением, то всё равно наказывать вечными мучениями за совершённые грехи явно противоречит понятиям добра и справедливости и не имеет никакого смысла. И даже если допустить такое антинаучное предположение, что на 'свободную волю' человека не может бог воздействовать (хотя могут воздействовать, очевидно, внешние причины), то всё равно, если бог мог отвести от человека, обратившегося к нему с молитвой, пулю на поле сражения, то, следовательно, бог обладает способностью оказывать силовое действие на предметы, следовательно, бог мог бы забросить в космос все пушки и снаряды на поле сражения и предотвратить кровопролитие, однако, он этого не сделал, что доказывает то, что бог вовсе не является добрым.
         Но догматик будет неуклонно стоять на своём: 'Те, кто не веруют в бога, грешны. Бог помогает только тем, кто в него верует'. Но разве человек виноват, если он не верует? Но догматик не задумывается. Его взгляды основываются на одном: 'человеческий разум слаб, чтобы судить о боге и понять все его замыслы. Нужно только верить, что бог справедлив, и все его наказания, которые он посылает за наши грехи, тоже справедливы'
         Точно так же, как этот догматик слепо верит в справедливость бога, так и я слепо верил в справедливость Любы. Догматик не замечает очевидного: бог, отведший от него пулю на поле сражения, не забросил в космос все снаряды и пушки во время сражения и не предотвратил кровопролитие, хотя и это мог бы сделать, раз мог отвести пулю, однако же не сделал, и потому нельзя считать его абсолютно добрым. Точно так же и я не замечаю очевидного: Люба безжалостно и жестоко причиняет мне страдания, хотя я всегда стремился быть для неё источником радости и ни в чём перед ней не виноват. То, что я страдаю безвинно, нисколько меня не возмущало, и я винил в своих страданиях и бабушку, и тётушку, и всяких посторонних людей, а больше всего самого себя, но только не Любу. Люба дала мне неземное счастье, и я считал её непостижимым божеством, которое невозможно познать с помощью своего несовершенного разума. Как религиозный фанатик, слепо верящий в то, что не уверовавшие в господа будут вечно мучиться после смерти в аду, не спрашивает себя: 'За что и для чего они будут вечно мучиться?' - так и я слепо верил в то, что без Любы в моей жизни не будет ничего кроме тоски и мрака и не спрашивал себя: почему?
         Когда тётушка, бабушка или мать говорили мне: 'Да разве ей твои разговоры нужны? Она проводит с тобой время только с целью получить от тебя побольше подарков', - мне казалось, что сам дьявол говорит это.
         - Ну, уж нет, - горячо возражал я им. - Если бы ей не нужны были разговоры со мной, а было нужно совсем другое, то она не проводила бы со мной с радостью так много времени и не была бы при этом такой радостной и весёлой'. И в эту минуту я забывал и о её дневнике, и об её обмане и скрытности, и о том, что она целый месяц не нуждалась в общении со мной. 'Она мне даже поцеловать себя ни разу не позволила. Может быть, она и на самом деле всё ещё девственница, а с парнями встречается ради изучения их психологии и характера?' - думал я.
         - Бедная она, бедная, уж всяко она старалась тебя завлечь и соблазнить: и в Чегановский лес с тобой каждый день ходила, и улыбалась тебе. А ты всё равно её не трахнул. Ох, и надоел же ты, наверное, ей со своими разговорами', - говорит мне мать.
         'Ничего подобного, - думаю я. - Я ведь после этого случая с дневником тоже думал, что у неё есть сексуальная потребность и пробовал предложить ей более близкие отношения. Уж на всё я готов был пойти, чтобы только её не потерять, но она только возмутилась. Она даже поцеловать себя мне ни разу не позволила. Это просто дьявол говорит устами матери. Может быть, и дневник тоже дьявол подсунул. Нет, я просто недостаточно интересен, недостаточно интеллектуально развит для Любы. Другие парни, с которыми Люба встречается, наверное, гораздо остроумнее и находчивее меня, знают очень много интересных историй и анекдотов - вот почему Люба не дорожит дружбой со мной', - вот к какому выводу приходил я тогда. Но предположить то, что Люба просто имеет более узкий кругозор интересов, чем я, и поэтому ей больше интересны такие парни, которые дело делают, а не языком болтают, казалось мне безумной ересью.
         Через месяц Люба снова стала проводить со мной время, и для меня снова настала счастливая пора. Правда, счастье моё уже не было безграничным. Я уже не верил в свои силы и способности, и поэтому очень часто меня мучил страх, что я недостаточно интересен для Любы и могу рано или поздно ей наскучить. Эта возможность наскучить ей приводила меня в ужас, я страшно боялся, что мой словарный запас иссякнет, и я не найду, о чём с ней говорить. Но судьба была благосклонна ко мне в течение полугода, и я убеждался, что мои опасения несостоятельны. Изредка, конечно, мои опасения подтверждались, и я очень страдал при этом. В большинстве случаев Люба была рада моим приходам, с радостью выходила гулять и заваливала меня вопросами. Я снова рассказывал ей разные интересные случаи из своей жизни, и, когда добивался рот помощи своей болтовни её смеха, улыбки, восторженного настроения, то снова беспредельная волна радости и восторга захватывала всю мою душу, снова от радости хотелось разрыдаться, снова чувства беспредельной благодарности, нежности и любви были так велики, что я не мог их скрыть. Но теперь всегда мешала мне наслаждаться следующая тревожная мысль: 'А смогу ли я целых десять часов подряд быть интересным собеседником и поддерживать её радостное настроение при помощи своей болтовни? Хватит ли у меня остроумия, изобретательности и фантазии для этого?' Эта мысль очень сильно тревожила меня. Пока Люба заваливала меня вопросами и с восторгом слушала меня, я наслаждался этой бурлящей во мне радостью всей силой своей души и ни о чём не беспокоился. Но стоило Любе хотя на одну минуту перестать улыбаться, стать задумчивой и рассеянной, как ужасный мучительный страх овладевал всем моим существом, и я в отчаянии старался вспомнить самые интересные случаи из своей жизни, чтобы снова заинтересовать её и снова сделать разговорчивой, улыбающейся, радостной. Но страх всегда даёт человеку пессимизм, и тогда человек резко теряет свои способности и возможности. Поэтому не всегда мне удавалось немедленно заинтересовать Любу, и тогда я проклинал свои способности, отчего они становились ещё меньше. Если же мне удавалось сразу же развеселить её и заинтересовать каким-то своим рассказом, то я вновь погружался в бездонный океан счастья, и от восторга вся кровь вскипала в моих жилах.
         Чаще всего мне удавалось целый день поддерживать у Любы радостное настроение своими разговорами. Может быть, она была благодарна мне за непрекращающиеся еженедельные подарки, может быть, её от души смешило и забавляло то, что я обожествил её и не могу без неё жить. Может быть, её самолюбие тешила мысль, что в ногах у неё готов валяться человек, из-за которого раньше велась всеобщая борьба между девчонками, но, во всяком случае, Люба проводила со мной наедине весь воскресный день и не скупилась на свою улыбку и смех, чем доводила меня до высшей ступени радости. Много неповторимых дней провёл я с Любой. Вспоминая все эти прожитые минуты, наполненные наивысшей радостью, я плакал от радости этих воспоминаний и от нежности к Любе почти каждый день.
         Но не может быть прочным счастье, построенное на самообмане и заблуждении. В мае 1986 года моё счастье рухнуло, не оставив от себя ничего кроме воспоминаний, от которых будешь тосковать, сознавая, что это время никогда уже не вернуть.
         Однажды вечером мы шли втроём по дороге: я, Люба и её подружка Таня. Вдруг подъехал какой-то парень на мотоцикле и предложил Любе прокатиться. Я очень обрадовался, потому что Люба давно мечтала покататься на мотоцикле, и я был очень благодарен тому парню за то, что он предложил Любе прокатиться на мотоцикле. Я думал только об одном - как здорово, что наконец-то мечта Любы покататься на мотоцикле осуществилась, и теперь у Любы повысится настроение после того, как она покатается на мотоцикле. Но почему я подумал, что она покатается на мотоцикле с этим парнем только десять минут? Потому что Люба обещала вернуться через десять минут и просила нас с Таней подождать её на лавочке около клуба, а я всегда слепо верил Любе, как богу. Мы сидели с Таней и час, и два часа, и три часа, и не могли дождаться Любы. Потом я пошёл к дому Любы, ждал её там до трёх часов ночи и не смог дождаться.
         На другой день, когда я утром зашёл за Любой, её мать сказала, что Люба приехала в пять часов утра с каким-то парнем на мотоцикле и сейчас ещё спит. Позднее, когда я зашёл, на лице Любы было написано явное нежелание проводить со мной время. На мои расспросы она ответила, что она девственница, что ничего серьёзного у неё не было и быть не могло, что она просто каталась на мотоцикле. Я не посмел, конечно, возражать ей. Я предложил Любе провести со мной время, и, тяжело вздохнув, она нехотя согласилась. В течение этого дня я напрягал все свои умственные способности, чтобы развеселить её и возобновить интерес её к общению со мной, но тщетно. Она ни разу мне не улыбнулась и не сказала мне за весь день почти ни одного слова. К вечеру опять тот же парень снова приехал к Любе на мотоцикле, и она уехала с ним на мотоцикле гулять до пяти часов утра. Я упорно ждал её до самого конца. Но, приехав, на мои расспросы Люба сказала, что опять ничего серьёзного у неё не было с этим парнем, что она просто каталась с ним на мотоцикле, а потом сидела в большой компании у костра. Она заявила, что пойдёт домой сейчас. На другой день она снова не проявляла ни малейшего интереса к общению со мной, и я полностью потерял веру в свою способность быть для неё интересным собеседником, и вообще не знал, о чём говорить. К вечеру снова Люба уехала с тем парнем на мотоцикле.
         Страшной горе обрушилось на меня. Пусть бы Люба отдавалась тысяче парней за ночь - это бы меня нисколько не огорчило, но она больше не нуждалась в разговорах со мной, я был ей больше не интересен, как собеседник, и ни один мой рассказ не мог больше приносить ей улыбку, смех, восторг. Я терял то, что мне было жизненно необходимо - возможность своими мыслями и рассказами создавать радость другому человеку, и именно это делало меня самым несчастным человеком и нагоняло на меня тоску и отчаяние. Но я не мог критически посмотреть на неё и спросить себя, не найти ли мне другого друга, который по достоинству оценит мой внутренний мир. И я молил судьбу только о том, чтобы Люба вновь заинтересовалась мной, и надеялся только на это.
         Несколько дней спустя, когда парень перестал приезжать за Любой на мотоцикле, мне при одной гулянке с ней вдруг удалось рассмешить её каким-то своим рассказом. Можете себе представить, какой громадный восторг, какая безумная радость захватили меня в эту минуту. То, на что я надеялся, осуществилось - снова мои рассказы могут приносить радость Любе. От счастья у меня закружилась голова, я не выдержал и разрыдался.
         - Милая Любочка, - говорил я ей, и слёзы катились из моих глаз сплошным потоком. - Жизнь без тебя бессмысленна для меня и невыносима. Ни с кем кроме тебя не испытать мне того безумного счастья, которое я испытываю, когда вижу твою улыбку, слышу твой смех, когда знаю, что интересен тебе. Каким бы ни был интересным разговор с любой другой девушкой, я не могу испытывать при разговоре с ней ничего кроме потрясающего равнодушия и тоски. Только одна ты можешь сделать мою жизнь счастливой, только в твоих руках моё счастье. Любочка! Всю свою жизнь я буду исполнять каждое твоё желание, каждый день с утра до вечера я буду прилагать все свои силы, чтобы поддерживать твоё радостное настроение на наивысшем уровне, буду прилагать все свои силы, чтобы ты никогда со мной не скучала, чтобы постоянно была весёлой, радостной, смеющейся. Это моя мечта, это моё самое большое желание, и я добьюсь этого. Любочка! Я умоляю тебя, будь навеки моей! Если я потеряю тебя, то я этого не переживу. Я погибну!'
         Мои слёзы и излияния вызвали у Любы явное неудовольствие.
         - А мне вот Саша из Кинешмы нравится. Потом Дима, который катал меня на мотоцикле, мне нравится. Ещё из Заволжска один парень нравится. В Тольятти Дима умоляет меня приехать к нему, каждый день пишет мне письма, - сказала Люба.
         Я приписал эти слова её гордости. Опять я пытался заинтересовать Любу каким то своим рассказом, но мне это не удалось. Вскоре после этого Люба пожелала идти домой и расстаться со мной, что причинило мне страшную боль. Я опять проигрывал титаническую борьбу за её сердце, но надеялся на то, что фортуна сжалится надо мной.
         На следующий день Люба вышла ко мне очень холодная и замкнутая. Ни одно моё слово не могло заинтересовать её, и мне стало невыносимо тяжело.
         - Ну что, тебе совсем не нравится проводить со мной время? Люба, неужели я тебя потеряю, неужели ты не станешь моей навсегда? - с тревогой спросил я.
         И тут Люба сказала мне такие слова:
         - Нет, Вова, я никогда не стану твоей. Ты дурак и ничего не разбираешься в жизни. Завали даже меня золотом, а я всё равно не стану твоей.
         Я думал, что скончаюсь на месте. У меня было такое ощущение, будто на меня упала тысяча тонн. В горле спёрло дыхание, и началась ломота во всём теле. Я не знал, куда мне деваться от свалившегося на меня горя.
         Но непостижимая сила любви вершила чудеса. Несмотря на то, что своими жестокими словами Люба довела меня до крайнего отчаяния, я вовсе не возмущался её жестокостью и безжалостностью и не имел на неё никакой обиды. Я по-прежнему утешал себя мыслью, что Люба могла просто пошутить, что она может ещё передумать, что в моих силах вернуть то прекрасное время, когда она была радостной и весёлой при встречах со мной.
         На другой день я снова пришёл к Любе.
         - Я уезжаю завтра в Тольятти, - сказала она.
         Я улыбнулся ей, желая доказать, что я ей ничего не навязываю, и что для меня важно только одно - чтобы мы оставались друзьями.
         - Но ведь мы будет переписываться? Ты обещаешь мне писать? Ведь правда? - умоляю я её.
         - Хорошо, - отвечает Люба.
         Её согласие переписываться снова вызывает во мне бурную волну нежности и благодарности к Любе. Опять мощная волна радости и восторга захватывает меня. Хочется сказать ей самые тёплые слова, но я знаю, что Люба этого не любит, и я снова начинаю рассказывать ей весёлые случаи. Только совсем немного могут они теперь её веселить, и это наводит на меня тоску. 'Но, может быть, завтра её настроение будет лучше? Как бы мне хотелось хотя бы ещё один последний раз насладиться, увидев то, как она смеётся, слушая мои рассказы', - думаю я и прошу разрешить проводить её до автобуса.
         Последний день наших встреч. Сердце моё замирает от страха. 'От этого дня многое зависит. Нужно показать Любе, что я интересный человек и любой ценой возвратить её интерес к общению со мной', - думаю я. Но мне удаётся лишь в самой ничтожной степени это, и я снова проигрываю. И опять я виню в этом только себя, не допуская даже мысли, что другие люди могли бы считать меня очень интересным собеседником на месте Любы.
         Люба садится в автобус и уезжает; я плачу навзрыд целый час подряд. Моё решение - посвятить всё своё время писанию писем ей. Так я и делаю, изливая ей в ежедневных письмах все свои мысли и чувства, взяв у её матери её новый адрес в Тольятти. Но тут от Любы приходит холодное и жестокое письмо, в котором она пишет, что в Тольятти у неё ревнивый друг Дима, и просит меня больше ей не писать. А по Заречному посёлку распространяются волнующие слухи о том, что Люба в своём письме к матери изругала свою мать за то, что та дала мне её адрес.
         Но даже этот последний жестокий и безжалостный удар с её стороны, после которого смертельная тоска не покидала меня в течение года, даже то, что она не сдержала своего обещания переписываться со мной, не заставляет меня разлюбить её и возненавидеть. Как религиозный фанатик, у которого вчера умерли жена и сын, а сегодня дочь лежит при смерти, не возмущается жестокостью и безжалостностью бога, не отведшего от него такого несчастья, по-прежнему верит в доброту бога и просит его спасти от смерти хотя бы его дочь - так и я лелеял в своей душе надежду когда-нибудь снова встретиться с Любой, провести с ней хотя бы один час и снова насладиться безумным счастьем увидеть её улыбку и услышать её смех. Я вбил себе в голову, что такое счастье для меня возможно только с ней одной, и верил в это. Кроме того, я выдумывал самые неправдоподобные и нелепые теории, оправдывающие всю её жестокость и безжалостность. Основная моя теория была такова:
         'Все желания, возникающие у человека, не зависят от его воли. Человек не может заставить себя захотеть что-либо, если ему этого не хочется. Например, человек не может заставить себя захотеть выбросить на помойку свой новый телевизор. Желания, возникающие у человека, являются следствием движения определённых биотоков по нервным волокнам его мозга и следствием внешних причин, действующих через органы чувств на его мозг. Поэтому по теории вероятностей в половине случаев желания двух людей по отношению друг к другу будут совпадать, и тогда эти двое людей будут приносить друг другу радость и будут счастливы друг с другом; в другой же половине случаев желания двух людей по отношению друг к другу будут не совпадать, противоречить друг другу, и тогда хотя бы один из этих людей неизбежно должен принести страдание другому, либо сам страдать, заставляя себя уступить желанию другого. Точнее можно сказать так: любое желание, возникающее у человека, является следствием, во-первых, определённого расположения нервных волокон в его головном мозгу в этот момент времени, во-вторых, определённых биотоков, бегущих в определённых направлениях по определённым нервным волокнам в этот момент времени, в-третьих, определённых внешних причин, действующих на органы чувств человека в данный момент времени. Определённое расположение нервных волокон и определённые биотоки, текущие в определённых направлениях по определённым нервным волокнам в данный момент времени являются следствием определённого расположения нервных волокон и определённых биотоков, текущих в определённых направлениях и по определённым нервным волокнам, в любой предшествующий момент времени, и так вплоть до рождения человека. Внешние причины, действующие на органы чувств человека и вызывающие в человеке определённые желания, тоже являются следствием бесконечного ряда причин. Сбудется желание человека или не сбудется - всё это тоже является следствием целого ряда естественных причин, но никак не связанных с закономерным движением биотоков в мозгу этого человека. Поэтому по теории вероятностей в половине случаев желания человека должны совпадать с действительностью и быть обречены на удачу, а в другой половине случаев желания человека должны противоречить действительности и быть обречены на неудачу. Когда желание человека исполняется, он испытывает радость, а когда не исполняется - страдание. Поскольку по теории вероятностей в жизни человека должно быть поровну удач и неудач, то должно быть поровну радостей и страданий. Я хлебнул очень много радости при встречах с Любой, следовательно, должен теперь хлебнуть точно такую же дозу страданий. А если бы Люба не бросила меня, а стала моей, если бы она тоже меня полюбила, то вся моя жизнь стала бы состоять из одной сплошной радости, а такого быть не может, потому что в жизни каждого человека должно быть поровну радости и страданий. Вот почему Люба неизбежно должна была бросить меня'.
         Но тут задушенная догмами и слепой любовью любознательность, взбунтовавшись, расправляла свои плечи и начинала искать реальные причины того, за что Люба могла меня бросить, и чем другой парень Дима может меня превосходить. В конце концов, моих умственных способностей хватало для того, чтобы понять, что причина была в отсутствии сексуальной близости между нами. Разум приходил к правильному решения задачи, но дальше этого всевластная сила любви не позволяла ему идти - приговор выносил не он, а она. И вместо того, чтобы испытать презрение к Любе за то, что она не оценила моего желания сделать всё возможное для её счастья, но лгала мне, всё от меня скрывала и просто смеялась надо мной, как над дураком, вместо того, чтобы возненавидеть её за те ужасные страдания, которые она мне причинила, отказавшись даже переписываться со мной, вместо этого я проклинаю себя за то, что не проявил настойчивости и не добился сексуальной близости с ней. 'Ох, какой же я дурак! Я же знал после того случая с дневником о её интимных связях с другими парнями! Моя мать же верно мне говорила, что у всякой девушки существует половая потребность, вытекающая из инстинкта продолжения рода! Так почему же я не проявил настойчивости и не добился сексуальной близости с ней, а радовался, когда она уезжала с другим парнем на мотоцикле на целую ночь?! Может быть, если бы я этого добился от неё, она бы меня полюбила, привязалась ко мне и осталась со мной навсегда. И тогда вся моя жизнь состояла бы из одной сплошной радости!' - так досадовал я на себя.
         О, безумец! Опомнись! Разве мог бы ты построить своё счастье с безжалостной и жестокой девушкой, которая не поимела никакой жалости к твоим слезам и мольбам и отчаянию и отвергла даже твою просьбу переписываться с ней, которая лгала тебе постоянно и всё от тебя скрывала, смеялась над тобой, как над дураком?! Ты говоришь, что был бы счастлив от одной её улыбки, от каждого случая, когда твой рассказ вызвал у неё интерес, радость или смех. О, безумец, да неужели ты не понимаешь такой простой вещи, что если бы на самом деле твои мысли и рассказы были ей интересны и приносили ей радость, то она никогда тебя не бросила бы? А она вдобавок просила тебя даже больше не писать ей. Разве это не доказывает тебе, что ты глубоко ошибаешься, думая, что ей смогут приносить радость твои мысли и рассказы? И ты проклинаешь себя за то, что не привязал её к себе, добившись от неё сексуальной близости! Да что бы с тобой было, безумец, когда после первой же брачной ночи ты прозрел и понял, что твои рассказы вовсе ей не нужны, а её гораздо нужнее вещи, деньги и секс, что, несмотря на то, что весь её кругозор сводится только к этому, она презирает тебя и плюёт на все твои желания? Что бы с тобой было, когда бы ты обнаружил, что твоя богиня не способна самостоятельно рассуждать и логически мыслить, а может только пересказывать самые незначительные события без всякого их анализа, видит в жизни только одни поверхностные стороны, но в то же время тебя считает дураком, который только языком болтает, а дел не делает? Что бы ты делал, когда осознал, что она вовсе не видит никакого смысла делать кому-то добро, радовать кого-то, но наоборот ей даже иногда доставляет наслаждение доставлять мучения, наслаждаясь своей властью, и в ней нет ни капли жалости и сострадания к другому человеку? Что бы ты делал, когда понял, что в тебе она видит только предмет для удовлетворения своей сексуальной потребности, а твои рассказы и мысли вызывают у неё только одно раздражение? Что бы ты делал, когда прозрел и увидел всё это? Да ты бы пришёл в ярость и пожелал бы немедленно сбежать от неё, чтобы никогда её больше не видеть. Но у неё уже был бы от тебя ребёнок, и она была бы уже привязана к тебе сексуальной близостью, и потому она бросилась бы тебя догонять и умолять, чтобы ты её не бросал. Тут ты припомнил бы ей все те случаи, когда она осталась глуха к твоим мольбам и слезам, избил бы её жестоко в порыве отчаянной ненависти и унёс бы свои ноги подальше от неё в другой город, не сказав ей, в какой. Ты бы скрывался от неё на частной квартире и всё бы время дрожал от страха, что она разыщет тебя. И однажды она подкараулила бы тебя, когда ты шёл с работы, и со слезами бросилась бы тебе на шею. Ты бы пришёл в ужас, вырвался и бросился бежать от неё, но вслед ты услышал бы такие горькие рыдания, что твоё доброе сердце обязательно сжалилось бы. Ты бы видел перед собой плачущего несчастного человека, и в тебе бы, несомненно, проснулось желание вытащить его из беды и превратить из несчастного в счастливого, потому что это неотъемлемое свойство твоей души - творить добро. Ты бы помирился с ней и очень сильно порадовал бы её этим, так как она очень долго искала тебя. Увидев чувство благодарности на её лице, ты бы испытал чудовищное счастье, так как перед тобой давно уже не было возможности осчастливить какого то человека. Увидев то, что ты осчастливил Любу, вернувшись к ней, ты бы вновь окунулся в океан беспредельного счастья и снова испытал бы тот же самый восторг, который ты испытываешь, когда своими поступками приносишь радость другому человеку. Твоя ненависть к Любе снова превратилась бы в страстную любовь, так как ты снова видел бы перед собой возможность дарить ей счастье. И в порыве душевной радости ты бы высказал все свои обиды и причины, побудившие тебя бежать от неё: ты видел то, что ей с тобой неинтересно и невесело, что её совсем не интересуют твои мысли, а интересует только секс, что она не уважает и не ценит тебя, но, очевидно, это не так, раз твой уход привёл её к такому отчаянию. А Люба слушала бы и мотала бы на ус. И так как она очень долго мучилась и приняла на себя немало хлопот, чтобы тебя разыскать, то с этого дня Люба старалась бы разыгрывать и интерес к твоим мыслям, разыгрывать то, что твои мысли приводят её в восторг. Для тебя снова наступила бы счастливая пора, ты был бы в неё влюблён и не замечал её недостатков. Но что бы ты испытал, когда понял однажды, что она совсем не понимает твоих мыслей, и просто притворялась, что они её интересуют? Ты бы получил при этом удар в самое сердце. Но ты решил бы не поступать так же бесчеловечно и жестоко, как она поступила с тобой, не бросать её, не быть глухим к её мольбам и слезам. Однако ты потребовал бы от неё, чтобы она тебя уважала и повиновалась тебе, потому что ты теперь живёшь с ней только из жалости. Первое время Люба была бы на всё согласна, и это доказывало бы тебе, что она тебя любит и нуждается в тебе; ты был бы счастлив от этой мысли и тоже бы любил её. Но через некоторое время, видя то, что ты её любишь и теперь, наверное, уже не бросишь, она прекращает своё притворство и становится такой, какая была. Ты приходишь в бешенство, снова бежишь от неё, она снова бежит за тобой и умоляет тебя вернуться. Ты снова соблазняешься возможностью совершить доброе дело и получить взамен её благодарность и возвращаешься к ней. Она некоторое время притворяется, но потом ты обнаруживаешь это и снова бежишь от неё ...
         Вот, безумец, какая жизнь ожидала бы тебя, если бы ты женился на ней. Так зачем же ты проклинаешь себя за то, что не проявил настойчивости, добившись сексуальной близости и привязав её тем самым к себе? Радуйся же, безумец, радуйся, что она тебя бросила, благодари свою счастливую судьбу, радуйся тому, что ты не совершил этой ошибки! Разве ты не найдёшь девушки, которой на самом деле будет интересно обмениваться с тобой мыслями, которая по достоинству оценит твой внутренний мир и твоё желание быть для кого-то источником радости, которая и сама будет прилагать все силы, чтобы ты был с ней счастлив, которая будет делиться с тобой всеми своими мыслями?
         Но безумец был безумцем. Когда он погружался в океан самого наивысшего чудовищного счастья, он потопил в этом океане свой разум. Когда на крыльях безумной радости он поднимался в заоблачные выси, его ослепили там яркие лучи Солнца, и поэтому он не мог видеть очевидных фактов. Он слепо верил в то, что Люба - это его счастье, и пребывал в состоянии смертельной тоски.

Февраль 1989 года.

2. Как всё было на самом деле. (Написано в 1995 году)

         После окончания дружбы со Светой, следует радостный период в моей жизни, когда все девчонки захотели со мной дружить, рвали меня на части, дрались из-за меня, ставили меня в центре внимания, обожая, когда я рассказываю им какие-нибудь случаи из своей жизни. Я наслаждался от мысли, что своей болтовнёй скрашиваю их мучительную скуку и приношу им радость. Про себя я знал, что могу мучиться от скуки, но я не мог знать, могут или нет мучиться от скуки другие люди, но слепо верил в то, что и другие люди тоже могут мучиться от скуки, потому что хотел в это верить и не хотел искать доказательства существования чужих ощущений, занимаясь философией и наукой. Иначе, усомнившись в том, не снится ли мне всё это, я не мог бы испытывать чувство радости от мысли, что своими поступками приношу радость другим людям, не будучи уверен даже в том, имеют ли другие люди слуховые ощущения и мыслящий дух, могут ли они слышать и понимать сказанные мной слова. Выбрать и полюбить какую-то из этих девчонок я не мог, потому что все они были очень похожи друг на друга и, как я всегда в этом убеждался, зачем-то даже в самый жаркий летний день всегда надевали под юбку трусы. Сексуальное влечение в связи с этим фактом полностью заглохло во мне, но жажда властвовать над их сердцами и быть творцом их улыбок, восторга и радостного смеха вызвала застой в моём интеллектуальном развитии. Деградации, однако, не было, так как не было неудач и страданий, которые мне хотелось бы поскорее забыть. Радость валилась на меня день за днём. Все звали меня погулять, поговорить, все были счастливы общаться со мной. Мучительных минут, которые хотелось бы скорее забыть, не стало в моей жизни, потому и механическая память у меня была очень хорошая, и успеваемость в школе тоже. Я получал 'четвёрки' и 'пятёрки', запоминая с одного раза текст учебников, долго помнил пройденный материал, даже занял второе место в городской биологической олимпиаде и имел отличные оценки по английскому языку. Но так как я не желал догадываться о том, что нет причины радоваться самому, принося радость другим людям, то в развитии логического мышления возник застой: на математической олимпиаде я не занял никакого места, а каждую задачу по физике и математике для физико-математической школы при МФТИ я решал, думая над ней по десять часов. Хотя я и окончил физико-математическую школу при Московском физико-техническом институте с отличными оценками по физике и математике , тем не менее, думать над одной задачей по десять часов - это говорит об очень невысокой способности к логическому мышлению.
         Интересен тот факт, что Люба, в которую я влюбился всеми силами своей души, тоже однажды в жаркий летний день вышла ко мне гулять в одном платье без трусов. На ней было лёгкое платье чуть повыше колен длиной. Вдруг подбежал Коля, за которым нынче Люба замужем, и схватил Любу на руки. Люба стала визжать, вырываться, но он крепко держал её, и тут вдруг подол её платья задрался, когда он её кувыркал, и я увидел её белоснежную попку. То, что на Любе не было трусиков, страшно взволновало меня. Я был страшно рад узнать, что после стольких встреч с этими глупыми девчонками, которые всегда надевают либо брюки, либо колготки, либо трусы под юбку, я наконец-то встретил ту прекрасную девушку, которая хотя бы в жаркие летние дни ходит в одном ситцевом платье, надетом на голое тело. Правда, этот случай, когда подол её платья случайно загнулся, и Коля и я видели её голую попку, заставил меня переживать о том, что Люба может, стыдясь того, что случилось, не пожелать больше ходить без трусиков. Так оно и случилось. На другой день я обнаружил, что Люба надела под платье трусы, в связи с чем я очень расстроился, но ничего не сказал. Но меня всё равно влекло после этого случая только к ней. Люба больше всех других девчонок интересовалась моим внутренним миром, и ей очень нравилась моя болтовня. Она с восторгом слушала меня, когда я рассказывал ей разные случаи из своей жизни. Желание властвовать над её умом, сердцем и эмоциями, желание создавать ей постоянно радостное настроение, рассказывая разные случаи из своей жизни, так сильно укрепилось во мне, хотя и находило ежедневно свое удовлетворение, что я примирился с тем неприятным фактом, что Люба почти всегда надевала под юбку трусы. То, что Люба надевала под платье трусы, доставляло мне мучение, но я молчал об этом, чтобы она не подумала про меня, что я имею в отношении неё какие-то нечистые намерения вступить с ней в половую связь. Что она бы подумала обо мне, если бы я вдруг осмелился умолять её снять с себя трусы и пойти со мной гулять в одном платье, надетом на голое тело? 'Она может вообще испугаться оставаться со мной наедине, если я попрошу её не носить трусы', - подумал я.
         Так я и примирился с этой проклятой современной модой, по вине которой всё больше и больше девушек носят брюки, а если и наденут юбку, то непременно наденут под юбку эти проклятые трусы. Для меня больше не существовало тела Любы, а существовала только одна её душа, скучающая или радующаяся в зависимости от моей разговорчивости. И я прилагал все свои силы, чтобы Любе было со мной весело. Это удовлетворение моего желания быть творцом её радости сделало меня счастливейшим человеком. Я высказывал Любе все те нежные платонические чувства, которые я испытываю, когда разговариваю с ней и вижу, что ей весело и интересно со мной болтать. Я дарил ей дорогие подарки и клялся в беспредельной любви.
         И вот однажды весёлая, улыбающаяся и счастливая от моего безудержного красноречия Люба сунула свою руку ко мне в штаны и потрогала мой расслабленный половой орган, который болтался между моих ног, как жёваная тряпка.
         - Ой, не стоит! - разочарованно сказала Люба. И я был сильно удивлён тем, что её заинтересовал мой половой орган, и что ей хотелось бы того, чтобы он стоял. Я то думал, что ей только моя болтовня интересна. Далее последовали внушения моей матери, что почти все девушки в наше время желают половой жизни, что некоторые девушки вступают в половой акт даже с тринадцати лет. Моя мать внушала мне, что Люба меня бросит и возненавидит, если я буду только болтать с ней и не буду трахаться. Люба лгала мне, скрывала от меня всё, не позволяя мне прочесть свой личный дневник, стала ссориться со мной из-за каждого пустяка, хотя я делал всё возможное, чтобы порадовать её. Я действительно становился ей противен и ненавистен, и отсутствие сексуальной близости между нами казалось мне основной причиной её ненависти и презрения ко мне.
         Мы ходили с Любой вдвоём по лесам и лугам, но член мой ни разу не вставал, когда я был наедине с ней. Люба же начинала меня ненавидеть, презирать, ссориться со мной, стала уезжать на целую ночь на мотоцикле с другим парнем потом. То, что я ел только два батона по 13 копеек в день, а на все сэкономленные деньги покупал ей дорогие подарки, не могло даже перевесить те обиды, которые причиняли Любе моя бабушка и другие люди, ругающие её за то, что она берёт от меня такие дорогие подарки. Я приходил к выводу, что мне обязательно надо вступить с Любой в половой акт, что если я не буду заниматься сексом с ней, то она будет совокупляться с другими парнями, а меня будет презирать и ненавидеть. Я начал верить в то, что только после сексуальной близости с ней Люба меня полюбит.
         - Любочка, милая, будь моей, отдайся мне сейчас, - сказал я ей, когда мы гуляли вдвоём в Чегановском лесу.
         - Правда ты этого хочешь? - спросила Люба. И тут она снова потрогала мой член и, узнав то, что он совсем не стоит, сказала:
         - Нет, ничего у нас не получится. У тебя член не стоит.
         'Господи, ну и дура, - подумал я про неё. - Пошла в глухой лес вдвоём с парнем, юбка на ней длиной до самых колен, а под юбку она ещё надела трусы. И хочет, чтобы у парня встал на неё член, чтобы он сексуально возбудился!'
         - Любочка, давай разденемся, снимем с себя всю одежду. Может быть, после этого мой член и встанет, - предложил я. Но Люба не хотела раздеваться.
         - Не понимаю, Люба, зачем ты надела под юбку трусы? Хоть их то бы ты сняла, - сказал я. Но Люба не желала снять с себя трусы.
         Тогда я снял с себя всю одежду, надеясь на то, что хотя бы собственная нагота, как обычно, сексуально возбудит меня. Но и это мне не помогло, мой половой орган был совсем расслабленным и болтался между ног, как жёваная тряпка.
         Будучи совсем голым, я подошёл к Любе и стал снимать с неё эти ненавистные для меня трусики, желая разорвать их на мелкие кусочки и растоптать в порыве яростного негодования эти кусочки. Я был уверен, что только после того, как удовлетворю свою ненависть к её проклятым трусам, которые она надела под юбку, только после того, как уничтожу её трусы и буду уверен в том, что она их на себя больше не наденет - только после этого я смогу сексуально возбудиться. Я был убеждён, что только после того, как на Любе не будет этих проклятых трусов, мой член встанет, так как для него откроется свободный проход, стоит лишь приподнять подол её юбки. Но Люба испугалась, вырвалась и побежала так быстро, что я не смог догнать её.
         И мне думается, что если бы Люба не надела в тот день под юбку трусы, когда пошла со мной гулять в лес, то я смог бы тогда сексуально возбудиться.

1995.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"