- Мам, я скоро буду! - и легкий топот удаляющихся шагов по лестнице вниз, утро.
- Вертихвостка! Встала ни свет, ни заря - и бегом из дома, - с выдохом беспомощности провела мать по лбу тыльной стороной мокрой ладони.
Они не стали ближе с тех пор, как у нее появилась своя собственная жизнь.
Каждое утро она выбегала из дома стремительно и неудержимо и возвращалась лишь под вечер с блаженной улыбкой. Сначала мозг матери не мог поверить, что ее дитя, это ЕЕ творение, так далеко от нее, материнской заботы, - девочку привлекала свобода: ни дня дома, ветер в голове и никаких тяжелых мыслей о том, что будет дальше, когда мама узнает, когда узнают все...
Она родилась обычной девочкой, девочкой без особых примет, без особой красоты и способоностей, единственное, что она могла - чувствовать чужую боль. Она бежала от людей, потому, что ей было больно видеть их страдания и не мочь что-то изменить. Она была отшельницей в детском саду, в школе и институте.
Чтобы меньше слышать голоса людей, она закрывала уши руками, но со временем она научилась читать по губам. Привычные жизненные вехи не могли стать ее отправными точками в жизни. Она проживала свою жизнь в рамках, принятых обществом, но по-другому, ощущая каждой клеточкой и радость, и боль. В каждом голосе она по нотам угадывала всю жизнь человека, все что было и предстоит пережить источнику звука. У нее был абсолютный слух к людям. И к боли. Странно, что у глухих родителей вырос музыкальный ребенок, но так поддерживается равновесие в природе.
Ее руки - всегда такие живые, она помогала родителям - но знала, что они никогда не смогут помочь ей, потому она не пыталась выжимать из них чувства к себе, ей было достаточно чувствовать других людей.
Иногда, сидя глубоко-глубоко в старом осеннем парке, она любила слушать ветер. Ветер прятался в ракушках ушей, принося с собой новые ощущения - вот, задорный лай собаки и смех ребенка, который шурша сухими опавшими листьями, играет с животным. А вот -тяжелый вздох, болезненный и несчастный: вздох старости и боли. Ее уши выхватывали все это из потоков воздуха, она ощущала и переживала это вместе с ними.
Однажды она просто почувствовала, что ее ничего не держит дома - ей стало душно и захотелось бежать. Бежать от опеки родителей, бежать из этих стен, бежать из этого дома, где она родилась и выросла, бежать от всего и от всех. Ее просто несли ноги, когда ноги ходили, голова переставала болеть от разных мыслей, которые не давали ей уснуть вечерами. Все ее существо наполнялось легкостью и воздушностью, она была легкая, как бизе, нежная, как сливки и часто напевала какой-то легкий мотив. Хмурые брови расходились над глазами и эта постоянная складочка между глаз разглаживалась и лицо обретало детское выражение.
У нее не было возраста - ей было все известно заранее, но она не хотела думать об этом сейчас. Она слишком быстро выросла, а мама не хотела ее отпускать. Простивостояние материнской любви и любви к запретному.
Однажды она все с такими же блуждающими глазами и блаженной улыбкой брела по городу, ощущая приятный холодок ветра и голоса. Много голосов. Внезапная громкая вспышка - бессознательно повернулась так же резко, как и звук, на который она повернулась. Человек. С знакомой болью в глазах. Она привыкла видеть людей насквозь. Девушка. Такая красивая. Молчит. Но глаза ее так красноречивы - понятно все и сразу. Почему ты? Откуда ты здесь? Почему раньше я тебя не видела и не слышала? - А в ответ: потому, что по-другому быть не может. Я сюда пришла за тобою. И я здесь только для тебя.
Так их стало двое. Двое неразлучных. С утра до ночи - двое, как одна.
Мама стала замечать, что девочка все чаще уходит. Все надольше. Домой возращалась усталая и с неизменной улыбкой на лице, от которой светилось все вокруг. С девочкой что-то происходит. Не упустила ли я чего-то? Наркотики - об этом так много говорят, но нет! Это же моя дочь, мой единственный ребенок, моя кровинушка - такого просто не может быть! Нет! Нет! Нет!
Девушка с каждым днем становилась все более прозрачной - казалось ее кожа просвечивает насквозь и видно, как кровь бежит по венам.
- Дитя мое, ты почему ничего не кушаешь, ты совсем исхудала - и с кем это ты проводишь столько времени, - заламывая руки и боясь еще больше оттолкнуть молча вопрошала мать, накладывая порцию каши в тарелку.
- Мама-мама, если бы ты знала, как я счастлива! Если бы ты только знала! - дочка неспешно раскладывала по зернышку гречку по тарелке с такой внимательностью и заботой, словно собирала волшебную мозаику с картой несуществующего острова, до которого ей всю жизнь хотелось добраться, но она не знала, куда плыть. Барахтаясь в привычном мире, но видя перед собой далекую цель.
Так беззвучно они общались утром за столом, а вечером девочка приходила настолько поздно теперь, что мама только слышала по легким шагам и с усилием уравновешивала дыхание, претворяясь спящей. Горе матери - лишиться ребенка. Горе матери - лишиться ребенка, если он жив и живет своей отдельной жизнью.
НЕ-ЗА-ВИ-СИ-МОСТЬ -
Это слово стало главной темой разговоров между ними. Говорили как всегда глазами и вздохами. Разговор выходил болезненный и бестолковый. Боль. Теперь она ощущала ее очень сильно. Боль матери, которая теряет ребенка. Ну зачем, зачем люди заводят детей? Для того, чтобы они страдали, ощущая эту боль, боль, боль...
Она снова и снова убегала - подальше от людей, от дома - где нет звуков, только глаза, глаза, в которых была вся Вселенная, в глазах, наполненных любовью. Каждый раз она хотела, окунувшись, остаться в них навсегда. Погрузиться и не всплывать. Этот нежный вакуум, который окутывал каждый раз при встрече, это всенаполняющее чувство - вот, то, чего ей не хватало всю эту жизнь.
Однажды, это было в один из солнечных летних дней, которые уже не парят вечером, а окутывают легкой прохладой - матери что-то померещилось. Это не был крик, это не был шопот, но почему-то она поняла, что именно сегодня она не вернется. Отрицая материнское желание найти, вернуть, заставить, - мать выдохнула, и где-то далеко, девушка улыбнулась. Теперь она поняла. Мама знает. Ее улыбка стала еще шире. Глаза закрылись. Вода заливала ушные раковины - и голоса смолкали. Она уходила на самое дно. И не было пути обратно.