Аннотация: Перевод эссе К.С.Льюиса из сборника "Fern-seeds&Elephants"
C.S.Lewis
MEMBERSHIP
К.С.Льюис
ОБРАЗ ЕДИНЕНИЯ
перевод В.Фоканова, Страстная Неделя 2025г
(Доклад, зачитанный в англикано-православном Содружестве св.Албания и св.Сергия в Оксфорде, и впервые опубликованный в журнаде Sobornost ("Соборность"), No.31 )
Ни один христианин и уж точно ни один историк никогда не согласится с определением религии как "сугубо личного дела". По-моему, кто-то из основателей методисткой церкви заметил, что Новый Завет не знает никаких "персональных религий". Нам прямо заповедано пребывать всегда вместе, и христианство предстаёт сплочённым сообществом уже в самых ранних своих проявлениях. Церковь - это невеста Христова. ".. Мы же, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого - члены". (Рим 12:5)
В наше время тенденция представлять религию чем-то вроде средства персонального пользования - эдакой разновидностью хобби в часы досуга - одновременно парадоксальна, опасна и естественна. Она парадоксальна, потому что упор на приватность в религии совмещается с одновременным вытеснением приватности из всех остальных сфер жизни. Это заметно даже в наших университетских порядках. Когда я впервые появился в Оксфорде, типичное студенческое сообщество представляло собой тесный кружок из десятка молодых людей, представляющих друг другу доклады на различные темы в какой-нибудь небольшой гостиной, чтобы затем обсуждать их до часу или двух ночи. К началу войны типичное студенческое сообщество разрослось уже до сотни или двух не слишком знакомых между собой учащихся, собираюшихся в большом зале слушать лекции заезжих знаменитостей. И даже те студенты, которые чурались подобных массовок, теперь уже не предавались тем уединённым прогулкам в одиночку или вдвоём, которые и формировали весь строй мышления предыдущих поколений. Так или иначе все теперь - часть массы; студенческие кружки заменились студенческими партиями. И такое происходит не только в стенах колледжей, но и в студенческом быту за их стенами, именно такой образ жизни сейчас поощряется. Откуда-то само собой явилось множество самозванных распорядителей, чья жизнь целиком посвящена навязчивой идее разыскать и сплотить в массы всех, кто пока ещё не сплотился. Они называют это "не давать молодым замкнуться в себе", "пробуждать их", "преодолевать их апатию". Если бы блаженный Августин, Генри Воган, Траерн или Уордсворт явились в наши дни, лидеры молодёжных организаций быстро вылечили бы их. Добрые старые семейства, такие, как дом Алкиноя и Ареты в "Одиссее", семейство Ростовых в "Войне и мире", или любое из семейств в романах Шарлотты Мэри Йонг, сегодня бы осуждены как недопустимое мещанство и уничтожались бы всеми возможными способами. И даже там, где активисты терпят неудачу и кого-то не удаётся вовлечь в массу, навязчивое радио позаботится о том, чтобы он не оставался в одиночестве. По сути, мы живём в мире, изголодавшемся по уединению, тишине и уюту, а значит, изголодавшемся по настоящей мысли и настоящей дружбе.
Итак, вытеснение религии в область частной жизни парадоксально. Но оно также опасно, причём сразу по двум причинам. Во-первых, когда современный мир наставляет: "можете молиться своему Богу, когда вы одни" - он прибавляет про себя "но я позабочусь, чтобы одни вы не оставались". Объявить христианство персональным занятием, одновременно объявив косностью любой индивидуализм - значит отодвинуть его за край радуги или в греческие календы. Что это, как не вражеская уловка? Далее, существует опасность, что те христиане, которым известно, что христианство не может быть персональным хобби, могут отреагировать на вытеснение религии в область персональных занятий, укрепив церковь принципами мирского коллективизма. Что это как не ещё одна уловка? Как хороший шахматист, соперник позволяет вам спасти ладью ценой потери слона. Чтобы избежать ловушки, мы должны признать, что, хотя идея персонального христианства нелепа, она является лишь неуклюжей попыткой отстоять великую истину. За ней кроется вполне понятная обеспокоенность, что современный коллективизм - это надругательство над природой человека и что от него, как и от всех других бед, "щитом моим, рогом спасения моего и убежищем моим" может быть только Бог.
Это верная обеспокоенность. Насколько личные и частные формы жизни беднее жизни в Теле Христовом, настолько коллективные формы жизни ниже любых частных форм и не могут иметь иного назначения, кроме обеспечения возможности существования этих частных форм. Общественный договор, как обеспечитель земных благ, а не надмирных, не имеет более высоких целей, чем защита семьи, дружбы и уединения. Счастливый человек у себя дома - сказал Джонсон - вот цель всего общественного устройства. Пока речь идёт о земном рае, а не о небесном, ничто не сравнится с семьёй, смеющейся за обедом, или парой друзей, беседующих за кружкой пива, или человеком, в одиночестве читающим интересную книгу - вся экономика, политика, законы, учреждения, войска, если они не защищают и не умножают подобных явлений - просто вспахивание песка и засевание океана, суета сует и томление духа. Общественная деятельность если изредка и необходима, то только вот для чего. Тех, кому всяческие земные блага доступны в избытке, следует убеждать жертвовать частью их в пользу других людей. Иногда лучше всем есть немного меньше, но делиться с другими, чтобы никто не умер от голода. Но давайте не будем путать неизбежное зло с добром. Перепутать недолго. Фрукты консервируют, чтобы их перевозить, хотя при этом они теряют часть полезных свойств. Но всем знакомы индивиды, которые и в самом деле предпочитают фрукты в консервированном виде. Столкнувшемуся с проблемами обществу поневоле приходится уделять внимание политике, как больному - заботиться о своём пищеварении: беззаботность в том и в другом случает может оказаться фатальной. Но если общество или больной начнут воспринимать политику или диетологию как вершину разумной деятельности - если кто-то забудет, что мы отдаём дань таким вещам только для того, чтобы иметь возможность заниматься чём-то другим, - тогда то, что предпринималось ради здоровья, само по себе становится новым и притом смертельным недугом.
Существует странный роковой закон, что в любой человеческой деятельности средства рано или поздно начинают препятствовать достижению тех самых целей, которым должны были служить. Деньги препятствуют обмену товарами, традиции препятствуют росту талантов, а экзамены мешают молодым людям получать знания. К сожалению, не всегда от таких посягающих на цели средств можно отказаться. Я думаю, что унификация в нашей жизни неизбежна и будет усиливаться; и я думаю, что единственная защита от её смертоносных свойств - это христианская жизнь, потому что христианам было обещано, что они смогут брать в руки змей и пить яды и отаваться при этом живы. В этом и заключалось верное зерно того индивидуалисткого определения религии, которе мы упомянули вначале. А ложность его в том, что спасение от коллективизма не в обособленности. Христиане призваны к единству в мистическом Теле Христовом. Именно в различиях между коллективизмом и церковным образом единения следует искать ключ к пониманию того, как христианство сможет противостоять коллективизму, не впав в индивидуализм.
Устраним сначала некоторую неоднозначность языка. Первоначальный христианский смысл слова "члены" в наше время затемнён другим значением, которые это слово со временем обрело в языке. В книгах по логике вы встретите выражение "члены класса". (К примеру, "члены класса прямых, проходящих через заданную точку" - В.Ф.) Необходимо понимать, что однородные элементы, составляющие класс в математическом смысле, являются противоположностью тому, что именовал членами апостол Павел. Под членами (μέλη) он подразумевал то, что биологи называют органами, то есть то, что в составе целого дополняет друг друга - не дублирует, а именно дополняет, различаясь по структуре, функциям, и даже достоинству. Таким образом, в спортивном клубе "членами" должны считаться те, кто обеспечивает его работу, то есть распорядители, технические работники и обслуга; те же, кого именуемь членами клуба мы - это просто его представители. Ряд одинаково одетых солдат, построенных в шеренгу, или несколько граждан, зарегистрированных в качестве избирателей данного округа, не являются "членами" чего бы то ни было в том смысле, который подразумевался апостолом. Боюсь, что, когда мы называем кого-либо "членом Церкви", мы тоже имеем виду не то, о чём говорил ап.Павел - ы хотим лишь сказать, что он входят в некий список однородных единиц вроде X, Y и Z. То, чем истинное членство в сообществе отличается от простой принадлежности к множеству, можно увидеть на примере семьи. Дедушка, родители, взрослый сын, ребёнок, собака и кошка являются истинными членами некоего органического единства под названием "семья" именно потому, что они не являются однотипными представителями некоего класса. Они не взаимозаменяемы. Каждый член семьи - не только новая единица, но и новая роль. Мать и дочь нельзя спутать, мать - это мать. Взрослый брат - это не просто один из детей, он - отдельное графство в королевстве. Отец и дед отличаются друг от друга не меньше, чем собака и кошка. Если вы исключите кого-то из членов семьи, ущерб будет нанесён не только в численности, ущерб будет нанесён самой её структуре. Единство семьи- это единство элементов непохожих, даже почти несоизмеримых.
Смутное представление о богатстве возможностей, присущем такому единению, - одна из причин, по которой нам нравятся книги, подобные "Ветру в ивах". Трио Крыс, Крот и Барсук соединяет предельно непохожие личности в гармоничный союз, который, как мы интуитивно понимаем, только и может являться истинным противопоставлением как обособленности, так и коллективизму. Взаимная притяжение совершенно непохожих людей, вроде Дика Свивеллера и Маркизы или мистера Пиквика и Сэма Уэллера, восхищает нас по той же причине. Вот почему прогрессивная идея называния родителей детьми по именам так губительна. Это попытка уничтожить те различия, которые только и могут создать органическое единство. Она внушает ребёнку лживую мысль, что мать для него - просто ещё один человек, не даёт ему почувствовать то, что призваны знать и чувствовать все люди, что только и делает нас людьми. Механическое равноправие единиц коллектива губительно для органичного и конкретного мира семьи.
У заключённого в строю нет имёни - есть номер. Вот идея коллектива, доведённая до логического конца. Но и в собственном доме человек тоже может потерять имя, потому что для кого-то он "папа". Однако семья - совершенно другой образ единения, чем тюрьма. В обоих случаях утеря имени знаменует утерю обособленности - но это два совершенно разных пути.
Сообщество, при крещении дарующее каждому новому члену личное христианское имя - это не коллектив, это Тело. На природном уровне прообразом этого Тела является семья. Подступающийся к Церкви с ошибочным представлением, что членство в ней - это членство в некой массе, вроде объединения однотипных монеток или фишек - вынужден будет заметить ошибку уже на пороге, обнаружив, что глава этого Тела настолько не похож на прочих членов, что любые их свойства могут быть названы лишь тенями Его свойств. Церковь - способ объединения созданий с их Творцом, смертных с Бессмертным, искуплённых грешников с безгрешным Искупителем. Его присутствие, взаимодействие между Ним и каждым всегда является определяющим в жизни, которая всем даруется в этом Теле; и любое единение, которое является единением не в Нём и не через Него, не имеет силы. В свете этого понятно разнообразие служений при полном единстве в Духе. Оно видно невооружённым глазом. Вот священники, а вот миряне. Вот оглашенные, а вот те, кто уже принят в полное общение. Вот власть мужей над жёнами и родителей над детьми. Вот непрерывный обмен взаимопомощи в формах, слишком деликатных для бухгалтерского учёта. И все учатся и учат, прощают и получают прощение, ходатайствуют перед Христом и получают ходатайство за себя. Отказ от лично обособленности, который от каждого требуется, окупается сторицей тем развитием личности, которому способствует жизнь в составе этого Тела. Те, кто является членами друг другу, становятся не менее разными, чем рука и ухо. Вот почему исторические герои смотрятся так однообразны на фоне поразительного разнообразия святых. Послушание - это путь к свободе, смирение - путь к блаженству, церковное единение - путь к личности.
А теперь я должен высказать кое-что, что может показаться вам парадоксом. Вы часто слышали, что, хотя в этом мире статус у всех нас разный, в очах Божиих мы равны. Понятно, почему это так. Бог принимает людей не по чинам: его любовь к нам не определяется нашими социальными или интеллектуальными достижениями. Но я полагаю, что у этой истины есть оборотная сторона - и она тоже верна. Я осмелюсь сказать, что насколько формальное равенство единиц необходимо для государства, настолько в Церкви эта уравнительность неуместна - в ней мы утверждаем свою нетождественность и тем самым обновляемся и оживаем.
В обшественной жизни я сторонник равенства. Но есть два противоположных резона объявлять себя демократом. Вы можете считать, что все люди настолько хороши, что заслуживают участия в управлении государством, и настолько мудры, что государство нуждается в их советах. Это, на мой взгляд, ложная, романтическая доктрина демократии. С другой стороны, вы можете считать падших людей настолько порочными, что ни одному из них нельзя доверять полную и неконтролируемую власть над собратьями.
Я считаю, что вот это обоснование - истинное. Я не верю, что Бог создал эгалитарный мир, основанный на тождестве единиц. Я считаю, что власть родителей над детьми, мужа над женой, образованных над простыми людьми была такой же частью изначального замысла, как и власть человека над животными. Я считаю, что если бы мы не были падшими существами, правота была бы за Робертом Филмером, защищавшим божественное право королей; только патриархальная монархия была бы законной формой правления. Но поскольку над нами властвует грех, нам пришлось обнаружить, что, как выразился лорд Эктон, "всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно". Единственным средством было устранение привилегий и замена их юридической фикцией равенства. Власть отца и мужа пришлось упразднить на юридическом уровне не потому, что чем-то плоха была она сама (напротив, я считаю, что она божественного происхождения), а потому, что плохи оказались наши отцы и мужья. Пиимат церковных властей над светскими пришлось упразднить не потому, что есть какое-то зло в том, что образованные священники управляют необразованными мирянами, а потому, что священники - ничуть не менее порочные люди, чем все остальные. Даже власть человека над животными нам пришлось ограничить, потому что ею постоянно злоупотребляли.
Равенство для меня что-то вроде одежды. Это и результат грехопадения и некоторое лекарство от него. Нельзя вернуться в утерянный рай, пародируя райские порядки на политическом уровне - это так же мало приобщит нас к утерянному раю, как снятие с себя одежды. Нацист и нудист совершают одну и ту же ошибку. Но истинно живым в нас, конечно же, по-прежнему является только обнажённое тело, хотя и скрытое теперь мёртвой одеждой. И именно иерархически устроенный мир, единственный истинно живой, но скрытый теперь (что вполне разумно) за фиктивным фасадом равноправия - вот то, чего мы взыскуем.
Поймите меня правильно. Я ни в коей мере не принижаю ценность юридической фикции именуемой "политическим равенством" - она является нашей единственной на данный момент защитой от жестокости друг к другу. Я бы с величайшим неодобрением отнёсся к предложению отменить всеобщее и равное избирательное право или закон о собственности замужних женщин. Но функции такого равенства - исключительно, так сказать, медицинскае. Это лекарство, а не еда. Уравнивая всех так, как если бы все мы были равноценными единицами (в разумном пренебрежении к очевидным фактам) мы избегаем бесчисленных бед. Но созданы мы были не для этого. Утверждать, что все люди одинаково ценны - значит утверждать нечто, чему невозможно придать никакого разумного смысла. Если ценность понимать в мирском смысле - то есть что все люди одинаково полезны, красивы, добры и интересны - то это очевидная чушь. Если понимать это так, что все мы одинаково ценны как бессмертные души, то я думаю, что это только замаскирует довольно опасную ошибку. Бесконечная ценность каждой человеческой души - вовсе не христианское учение. Бог умер за человека не потому, что увидел в нас какую-то ценность, что без нас Он бы что-то потерял. Ценность любой человеческой души, рассматриваемой просто сама по себе, вне связи с Богом, равна нулю. Как пишет апостол Павел, умереть за драгоценных людей было бы не божественной жертвой, а всего лишь героизмом; но Бог умер за грешников. Он возлюбил нас не потому, что мы каким-то образом достойны любви, а потому, что он Сам есть Любовь. Возможно, Он любит всех нас одинаково - и уж точно Он любил нас до смерти, - но я не уверен, что могу понять, что значит такая "одинаковость". Если и есть равенство, оно в Его любви, а не в нас.
Равенство - вообще количественный термин, любви он неведом. Власть, осуществляемая со смирением, и послушание, принимаемое с радостью, - вот тип отношений, который животворит наши души. Даже в земной любви, не то что в Теле Христовом, мы выходим за пределы того душного мира, в котором "я ничем не хуже тебя". Это похоже на переход от марша к танцу. Это похоже на скидывание одежды. Мы становимся, как сказал Честертон, выше, когда кланяемся; мы становимся ниже, когда приказываем. Меня радует, что в службах моей собственной Церкви бывают моменты, когда священник стоит, а я преклоняю колени. По мере того, как демократия в миру становится всё более уравнительной, а возможности для проявления почтения всё успешнее устраняются - то освежающее, очищающее и укрепляющее возвращение к неравенству, которое предлагает нам Церковь, становится все более необходимым.
Таким образом, христианская жизнь защищает отдельную личность от коллектива не путём её изоляции, а путём вживления её на собственное уникальное место в мистическом Теле. Как сказано в Откровении, она становится "столпом в храме Божьем", и там же сказано, что она "уже не изгонится вон". (Откр 3:12) Это открывает перед нами ещё более широкую перспективу. То структурное положение в Церкви, которое занимает самый скромный христианин, является вечным и даже космическим. Церковь переживёт Вселенную; а в ней отдельный человек переживёт Вселенную. Всё, что соединено с бессмертным Главой, обретёт бессмертие. Сегодня мы мало слышим об этом с христианских амвонов. О том, к чему привело наше молчание, можно судить по тому факту, что недавно, выступая перед армейской аудиторией на эту тему, я обнаружил, что один из моих слушателей считал эту доктрину "теософией". Если мы в неё не верим, давайте будем честны и отправим христианскую веру в музеи. Если верим, давайте перестанем притворяться, что это не имеет значения. Ибо это настоящий ответ на все безмерные притязания коллективизма мира сего. Мир сей прейдёт; мы будем жить вечно. Настанет время, когда все культуры, все институции, все нации, весь человеческий род, вся биологическая жизнь исчезнут, но каждый из нас пребудет в живых. Бессмертие обещано нам, а не этим общностям. Христос умер не за народы или государства, а за людей. В этом смысле светским коллективистам христианство должно казаться почти безумным возвышением индивидуализма. Но не индивидуальности наши разделят победу Христа над смертью. Это мы как таковые разделим эту победу, пребывая в Победителе. Отречение, или, выражаясь сильным языком Писания, распятие нашего ветхого "я" - вот пропуск в вечную жизнь. Ничто из того, что не умерло, не воскреснет. Именно таким путём христианство преодолевает ложную антиномию между индивидуализмом и коллективизмом. В этом и заключается сводящая с ума неоднозначность нашей веры, какой она должна казаться посторонним. Она неумолимо противостоит нашему естественному индивидуализму; но с другой стороны, она возвращает тем, кто отказывается от индивидуализма, его собственное "я" во владение вечное и притом даже телесное. Как простые биологические сущности, каждая из которых стремится жить и размножаться, мы, по-видимому, не имеем никакой ценности; мы - материал. Но как члены Тела Христова, как камни и колонны в Небесном Храме, мы можем быть уверены в своей вечной самотождественности и пребудем вечно, вспоминая о галактиках как о старой сказке.
Это можно выразить и по-другому. Личность вечна и неразделима. Но, с другой стороны, личность - это не данность, уже нам данная. Наша исходная точка, индивидуальность - это лишь пародия или тень личности. Истинно личностное существование ждёт нас впереди - насколько далеко впереди, я не осмелюсь предполагать. И ключ к нему не в нас самих. Личность не явится из индивидуальности путём органического развития. Она возникнет в нас, когда мы займем те места в структуре вечного космоса, для которых мы были созданы и предназначены. Подобно тому, как цвет впервые раскрывает своё истинное качество, когда подлинный художник помещает его в заранее предназначенное место между другими цветами, подобно тому, как приправа раскрывает свой истинный вкус, когда её добавляют в блюдо в нужный момент, подобно тому, как собака становится настоящей собакой, только когда занимает своё место в доме человека, так и мы станем настоящими людьми, только когда позволим поставить нас на предназначенное нам место. Мы - мрамор, ожидающий, когда его обтешут, металл, ожидающий, когда его вольют в форму. Несомненно, даже в невозрождённом человеке уже есть слабые намёки на то, для какой формы он предназначен или каким столпом Храма он станет. Но я думаю, что было бы грубым преувеличением представлять спасение души как нечто, в этом мире соответствующее превращению почки в цветок. Сами слова "покаяние", "возрождение", "новый человек" предполагают нечто совершенно иное. Некоторые стремления в каждом естественном человеке придется просто отвергнуть. Наш Господь говорит о вырывании глаз и отрубании рук - это откровенно прокрустовский метод формовки.
Причина, по которой мы с ужасом отшатываемся от этой формовки, заключается в том, что в наши дни мы перевернули картину с ног на голову. Положив в основание ложную аксиому "каждая личность бесконечно ценна", мы далее можем оставить Богу только роль чего-то вроде комитета по трудоустройству, задача которого - находить подходящую работу для душ, как квадратные отверстия для квадратных колышков. Однако на самом деле ценность личности не в ней самой, а в том что она способна обретать ценность. Она обретает её через союз со Христом. Не может быть и речи о том, чтобы отыскивать для нас место в живом Храме, исходя из присущей нам ценности и необходимости обеспечения простора для нашей индивидуальности. Это место было преуготовано нам от века. Человек был создан, чтобы его занять. Он не станет самим собой, пока не займёт его. Мы станем истинными, вечными и по-настоящему божественными личностями только на небесах, точно так же, как сейчас мы видим цвет своих тел только на свету.
Сказать это - значит повторить то, что все здесь присутствующие уже признают: мы спасены благодатью, кровь и плоть не наследуют Царства, мы в каждой своей чёрточке являемся созданиями, а не творцами, сотворёнными сущеностями, имеющими жизнь не в себе, а во Христе. Если я, по вашему мнению, излишне усложняю и без того ясный вопрос, вы, надеюсь, простите меня. Мне хотелось подчеркнуть два момента. Я пытаюсь сломить утвердившееся ныне совершенно нехристианское преклонение перед человеческой личностью как таковой, так идеально сочетающееся в современном сознании с коллективизмом; ведь каждая ошибка порождает противоположную ошибку, и они не нейтрализуют, а усугубляют друг друга. Я говорю о том пагубном заблуждении (оно известно литературоведам) что каждый из нас изначально обладает неким ценным сокровищем под названием "личность", сокрытым внутри него, и что расширение и самораскрытие этого сокровища, защита его от внешних влияний, достижение "оригинальности" - это главная цель нашей жизни. Это, мне кажется, пелагианство или что-то похуже, и оно противоречит даже самому себе. Ни один человек, задавшийся целью быть оригинальным, не станет оригинальным. Но постарайтесь говорить правду такой, какой вы её видите, постарайтесь выполнять любую работу как можно лучше ради самой этой работы, и то, что люди называют оригинальностью, придёт к вам. Даже на этом уровне подчинение индивида своей функции уже начинает способствовать рождению истинной личности.
А, во-вторых, я хотел показать, что христианство в конечном счёте не связано ни с отдельными индивидуумами, ни с какими-либо социумами. Ни индивид, ни какой бы то ни было социум в том понимании, в каком их представляет себе обыденное сознание, не унаследуют вечной жизни: ни естественное "я", ни собранные из единиц коллективы - но только "новая тварь во Христе". (2 Кор 5:17)
Перевод В.Фоканова
19 апреля 2025 г, Великая Суббота
(Примечания переводчика
1. Православным будет интересно знать, что в деятельности Содружества св.Албания и св.Сергия с православной стороны участвовали в разное время митр.Евлогий (Георгиевский), о.Сергий Булгаков, В.Лосский, супруги Зерновы Н.и М., будущий митр. Антоний (Сурожский). К.С.Льюис выступил в Содружестве с разовым докладом как приглашённый докладчик.
2. Название данного эссе, "Membership" (букв. "Членство") вызавает у русского переводчика особые трудности как ввиду неприличных коннотаций, устойчиво сопутствующих слову "член" в русском языке, так и ввиду навязчивости коннотаций, связанных с употребительностью в нашем языке связки "член партии". Переводчик вынужден искать пути дать отличающееся название с сохранением значения оригинала - что тоже оказывается неожиданно трудно. По русски практически невозможно выразить суть данного эссе Льюиса одним словом. Возможно, поэтому первый переводчик - Н.Л. Трауберг - предпочла изложить тему эссе в названии предельно развёрнуто - "Коллектив и мистическое тело". Однако, боюсь, даже такая щедрая развёрнутость всё же не обеспечивала самопонятности. Я пошёл на то, чтобы дать название заведомо несамопонятное, но хотя бы краткое и энергичное - в надежде что для начала читатель запомнит его благодаря легко ощутимой ритмичности, а смысл уяснит уже впоследствии в процессе чтения.)