Сегодня мы едем на хоккей. Я обмолвился на днях, что один чувак из антимонопольного права у нас в интранете пытается столкнуть аж четыре билета на чемпионат мира в Кёльне, да еще на матч Россия - хозяева.
- Полуфинал. Хочешь поехать? - предлагаю, особо не надеясь ее заинтересовать.
Но она как-то сразу загорается:
- Спрашиваешь!
И я мигом черкаю чуваку, что беру. Она лишь потом спохватывается, что ледовый стадион при перенесенном "недавно, двух месяцев не прошло" бронхите - место не самое подходящее.
- Там пиво небось холодное будет!
- Ниче, возьмем с собой кипятильник на батарейках, - обещаю я, потирая руки в предвкушении.
А потом нам с ней удается невозможное: мы экспромтом мобилизуем наших суперзанятых братьев, я - Тоху, она - Димку. Неординарной компашкой, из которой, разве что, я имею какое-никакое представление о хоккее, прем на моей машине в Кёльн. Ехать час-полтора, которые я использую на то, чтобы вдолбить базовые правила игры в головы этих додиков. Димка, не боясь подколов, добродушно размышляет вслух: "А вот я всегда задавался вопросом, почему этих хоккеистов в команде так мало?" Тоха вообще непонятно почему согласился ехать. Из-за Оксанки, наверное, угораю я тайком. Нашли общий язык эти двое. Слава богу, братан хоть оделся проще обычного.
Нам наконец удается пролезть на свои места на Ланксесс-Арене, на которой проходит соревнование, но прежде приходится изрядно поторчать в очереди. Игра уже вот-вот начнется, а на входе пропускают очень медленно. Тусуемся некоторое время втроем с парнями, рядом в очереди стоит семья местных. Их пацаны-школьники приехали на матч в красных свитерах Кельнских акул, которые на Ланксесс-Арене играют "дома", а их папаша доброжелательно шутит, что, мол, пока мы все тут киснем, Овечкин и Эрхофф сделают игру и без зрителей. Овечкин - звезда и приходит на ум автоматом, и на тот момент еще неясно, что лучшим нападающим турнира будет признан не он.
За это время Оксанка успевает сгонять в ларек, купить российский флаг и прискакать, уже завернувшись в него. На фоне ее косичек, которые специально заплела сегодня, смотрится почти возбуждающе.
- А нам че не прихватила? - со смехом наезжаю я.
- Там только один был. Этот, что у меня.
- Так нам такой не нужен, - подмигивая, толкаю под бок Тоху.
Проходим наконец внутрь и отметив, что игра еще не началась, потому что все равно не всех запустили, затариваемся пивом, пьем его из здоровенных пластмассовых стаканов. Подстегиваемый ее протестами: - "А горло твое как же?" - я тоже беру себе один.
Вокруг нас собралась абсолютно разношерстная публика и, судя по всему, не все здесь только ради игры. Чисто хоккеем интересуются, в основном, местные, а среди русскоязычных болельщиков многие явно приехали "людей посмотреть, себя показать". Как вон та тетка лет пятидесяти чрезмерно узких джинсах со стразами, сапогах на платформе с метровой шпилькой и коротком норковом полушубке, на голове - бешеный начес, на лице - перманентный пластиковый ужас, а в руках - российский флаг. С ним она, скандируя "Ра-си-я!" - демонстративно шкандыляет перед рядами местных, словно дефилирует на боксерском ринге, объявляя следующий раунд.
Оксанка с самого начала заявила, что в хоккее она не шарит, но что он ей нравится своей столь непохожей на футбол динамикой. Когда Россия под бешеные электробасы Зомби Нейшн, их "шайбового" гимна забивает первую шайбу, она вскакивает и прыгает, оглушительно крича и самозабвенно вертя попой в ритм. Сникает, когда под Скутера сравнивают хозяева. Эту откуда-ни-возьмись-болельщицу постоянно словно колют шилом в мягкое место. Своим коллективным шипением "Setz dich, setz dich", мол, сядь, ее осаждают местные на задних рядах. Ее прыгание мешает им смотреть, ведь игра-то продолжается, сколько она ни прыгай. Но в итоге Россия все же побеждает со счетом 2:1 и выходит в финал. Позже, в финале чехи окажутся сильнее, России в этом чемпионате достанется серебро, а Ковальчуку, правда, титул лучшего снайпера турнира.
Но сейчас Оксанка этого не знает и всю дорогу радуется, очень бурно обсуждает с нами игру, пытаясь перекричать нарытые на радостях российские хоккейные гимны, которые врубила на всю катушку. Гимны сменяются Audioslave, но громкость не снижается. Впрочем, и нам с Тохой, и Димке - возможно, самым нейтральным сегодняшним "болельщикам" - матч очень понравился.
Мы несемся домой. Не знаю, что творилось бы, возвращайся мы сейчас с хоккейного матча в России - улицы же ночного Кельна в районе Ланксесс-Арены пустынны. Мы живем не в хоккейной стране. Уже сам факт, что хозяева дошли аж до полуфинала и проиграли фавориту очень достойно, сам по себе удивителен. Что и говорить о "лучшем вратаре турнира", который впоследствии достанется их вратарю.
Внезапно я бросаю взгляд на нее, сидящую справа от меня, и посреди всей этой шумихи вижу на ее лице нечто. Да, однозначно, при всем возбуждении, что бьет из нее через край - там, где-то в закоулочке - тоска. Кругом - ни одной понимающей рожи. Так говорила она когда-то про свой русский рок. Так теперь - то же самое. Кругом - никого, только темные стены зданий и пустынные улицы. Подсвеченные, здоровенные штыри-оглобли Собора, красивые, правда. Мост через Рейн - металлическая сетка его перил вся увешена крохотными сувенирными замочками, живого места на ней. Большой, равнодушный город, для которого сегодня не произошло ничего необыкновенного.
На светофоре справа от нас останавливается тачка с местными номерами, начинающимися на "К-" и прыгающей зубастой акулой под логотипом красного цвета. Переглянувшись с ней, опускаю ее стекло, и она, словно ее подхлестнули, с дикими криками: "Ра-си-я!" вываливает из окошка флаг, после чего, как по команде, загорается зеленый. Я с ревом трогаюсь первым, обдав "акул" клубами хоккейного дыма. Огонек ее эйфории немножко поддерживается этим безобидным всплеском эмоций. Флаг некоторое время трепыхается рядом с нами, придавленный стеклом. На автобане она решает затащить его внутрь, чтобы не потерялся в дороге.
Братья ночуют сегодня у нас. Мы долго, почти до утра, пьем у нас в гостиной пиво, а потом чего покрепче, и слушаем Оксанкину музыку, пока она окончательно не надоедает нам. Когда мы выгрызаем все чипсы и подчищаем арахисовые орешки "васаби", она принимается потчевать нас своими пирожками, закармливая до такого состояния, в котором они перестают в нас влезать.
- А все равно весело сегодня было, - подытоживает Оксанка. - Только надо бы вот теперь для равновесия сходить на матч бундеслиги у нас на Дека Инвестментс-арене. Чтоб наш "Униόн" играл. Тогда можно будет посмотреть, какие они во всей своей красе, местные местные. Во где первобытные мужские инстинкты наружу прут. В прямо смысле слова.
- Да, тут, конечно, больше в футбол играют, - соглашаюсь я. - И смотрят его.
Помню один паблик вьюинг в школе. Какой-то Евро... Или ЧМ... Выхожу я после матча, не помню, с кем мы играли и на каком этапе, помню только: переживательно было. А на автобусной остановке сидит бабулька лет восьмидесяти, ортопедические тапочки, палка в руках. И мне такая: "Junger Mann... junger Mann... haben wir gewonnen?" Молодой человек, мы выиграли? А саму трясет аж. Хорошо хоть, тогда смог со спокойной совестью ответить ей, что - да, а то ее еще удар хватил бы. А на следующем этапе вылетели мы.
- А вообще, никто из присутствующих этим, футболом, то есть, не баловался, - пожимает плечами Оксанка. - Что заставляет всерьез усомниться в принадлежности их, то есть нас, к этой стране. Хотя мы с Димкой - в спорте не совсем лохи. Раньше даже бегали, помнишь? - толкает она его в бок. - В лесу, возле Цинзенбаха. А потом, когда еще немножечко с родителями в Ротенторе пожили - по полям. И на великах вдоль Рейна выезжали.
- Ага. Jetzt, in Glasgow, bin ich doch richtig durchtrainiert, Mann. Чувак, сейчас, в Глазго, я такой натренированный. Ich wieg" hundertfünf Kilo und geh" jeden Tag schwimmen... mach" Klimmzüge mit Zusatzgewicht von zwanzig Kilogramm... Сто пять кило вешу, плавать каждый день хожу... подтягиваюсь с дополнительным весом до двадцати килограмм... Und als ich noch Zusatzgewicht nehm', dann drehen sich die Jungs im Hochschulfitnessstudio richtig um und gucken und ich fühl" mich richtig geil. Когда дополнительный вес беру, у пацанов в универском зале реально шары. А я кайфую, - Димка выдает все это с видом и интонацией "крестного отца", а мы ржем до безудержу. - Нет, конечно, я люблю спорт, - со своими "под сто пять" он не сказать, чтоб толстый, просто очень здоровый, и своей спокойной, невозмутимой манерой кому угодно способен порвать кишки.
- Но и покушать тоже любишь, - заключает Оксанка, суя ему пирожок. Димка - рама, выше нее головы на две и раза в два шире, но ее старшинство над ним неоспоримо. От пирожка он все же отказывается, взяв всю свою волю в кулак.
С улыбкой изучаю их, в очередной раз подмечая, какие же они все-таки непохожие. Не только их фигуры, рост - черты лиц во всех своих аспектах являют собой прямую противоположность друг другу. Я заметил это еще много-много лет тому назад, в общаге. Но там всем в первую очередь бросалось в глаза, что он толстый, а она худая. Прикалывались, что они не могут состоять в родстве друг с другом. А она, зараза такая, за то, что доставал он ее тогда, как все младшие братья достают старших сестер, заявляла во всеуслышание, что его им не то подкинули, не то родоки из детдома приволокли. Это теперь они - душа в душу, видно же. Цвет глаз у них, правда, похож. Но у Димки глаза всегда зеленые, а у Оксанки - когда как.
- Я мало делаю спорт, - говорит Тоха, пожимая плечами.
- Что тоже абсолютно нормально. Шпорт ист морд. Спорт есть убийство, - с этими словами Оксанка сует ему пирожок, отвергнутый Димкой, и он с благодарностью принимает его: - Вкусный, спасибо.
- Интересно, а в России все такие спортивные сейчас? - произношу я.
Среди наших переселенцев из Казахстана, тех, которые еще не превратились в местных, до сих пор принято называть те места, из которых мы родом, "Россией".
- Не знаю, - вздыхает она. - Давно там не была. Хотя у нас с Димкой все еще есть, к кому поехать. У вас?
- Почти никого не осталось, кроме дядькиной семьи, - говорю я. Тоха кивает.
- А поехать бы надо, - вздыхает она.
- Кому - нам или вам?
- Всем! Так, че споем? - неожиданно толкает она под бок Димку.
- "God rest yе merry, gentlemen"? - пожимает плечами он, даже не задумываясь.
Я успел немного узнать Димку, и после его рассказов про его песнопения в церковном хоре в Глазго такой ответ меня не удивляет. Народная, религиозная песенка, кажется, в Англии поют ее на Рождество, да и в Шотландии - тоже.
- Идет. Только потом, чур, "Go down Moses".
Еще одна с библейскими мотивами. Спиричуэл. Соседи решат, что у нас - сходка свидетелей Иеговых или другой какой-нибудь секты. Наверно, они и так уже задолбались из-за наших чересчур бурных занятий любовью. Я ведь во время этого ее не только не приструняю, а заставляю не сдерживаться. Не хочу лишать кайфа ни себя, ни ее. И мне положить, что думают о нас соседи. Уверен, завидуют просто.
- Тоже идет, - соглашается Димка. - А потом...
- Не-е-е-ет. Дима. Нет.
- Дох, Аксан. Напротив.
Она мучительно стонет, а я, кажется, уже понял, что он намерен петь потом, и смеюсь, вспоминая. Дома у их родителей она неизменно принималась подпрыгивать, пытаясь молотить его кулачками, когда он вопил эту песню притворно-гнусавым, завывающим басом, так, будто у него что-то резко и очень сильно заболело.
- Да ладно, солнце, оставь, пусть пацан поотрывается, - ржу я. - Где ему еще. А то вы его дома и так гнобите, маленького.
При этих словах Оксанка закатывает глаза, а "маленький" Димка добродушно и раскатисто ржет. Вопреки его кажущемуся простодушию, он, как танк, и так просто его не проймешь.
А Тоха заинтригован. Он знает эти песни и, заталкивая в рот остатки пирожка, гонит за Клавинову. К первой он с ходу, по слуху подбирает аккомпанемент, пока Оксанка с Димкой поют ее. Димка обнаруживает на удивление мощный баритон-бас, с которым красиво контрастирует Оксанкино сильное, временами фальцетящее контальто. Сразу слышно, что им особо не надо ни о чем договариваться, поют они вместе уже давно и у них что-то вроде слаженного дуэта. Мне нравится слушать, и я целую ее, когда песня заканчивается.
- Красиво у тебя получается, - одобряет ее пение Димка. - Не хуже Лорины, - как я понял, его любимой певицы, которой он периодически насилует родителей, когда живет у них.
- Да ну, не сравнивай меня с этой бэнши, - смеется Оксанка. - У нее голосяра дай боже, вот только слушать ее долго меня и моих ушей не хватает. И нервов - тоже. Так, поехали дальше...
И они поют теперь спиричуэл "Go down Moses". Конечно, он - не Луи Армстронг, но явно недалеко от него уехал. А Оксанка голосом как играет, вон, даже соул у нее получается. Перекликаются прямо. И Тоха круто импровизирует на Клавинове. Его направление же. Когда он наконец утихомиривается, Оксанка со словами: "Молодец. Заслужил", подносит ему, да и всем нам по стопарику, и мы, чокаясь, выпиваем залпом, выдыхаем. Кто закусывает, кто как.
- Это вы молодцы. Хорошо поете, - говорит Тоха.
- Нет, ты больше молодец. Настоящий ты музыкант, Тош. По-моему, ты можешь сыграть все, что захочешь, тебе только инструмент дай. Первый раз же ее играл? А у нас - опыт, - смеется Оксанка, - Скажи, Дим.
- Ага. Мы уже не раз выступали перед публикой, - ржет Димка.
- Да ну? - не верю.
- Еще как! - восклицает она. - Помнишь? - толкает Димку, - В Цинзенбахе? Забирались по вечерам к дедушке с бабушкой в котельную. Глухая такая комната без окон. Теплая. Там у них котлы с отопительной нефтью стояли. Ох, попели мы им... А акустика какая, офигеть... И главное - дверь тяжелая туда такая вела, железная. Звуконепроницаемая фактически. Закрой и ори себе, сколько влезет. Хоть "Призрак Оперы". Что я и делала. Больше-то негде. Раньше вообще жутко комплексовала на людях петь. Я ж не Димка. Особенно перед родителями стыдно было. Они до недавних пор вообще не подозревали, что я петь умею.
Мы с Тохой переглядываемся, нам даже как-то грустно делается от этих ее слов. Его творческая натура чисто инстинктивно проникается этой грустью, я вижу по его взгляду. Думаю, по мне ничего такого не видно, но я-то, в отличие от него, видел и помню.
Передо мной живо возникает их дом там, в глуши Вольфецен, в горах, среди лесов, в темени, черной-пречерной. И в доме их тоже темно, ни в одном окне не горит свет. И я вижу их, брата и сестру, Хэнзель и Гретель, усмехаюсь я про себя, сидящих на полу в котельной, где их никто не слышит и не видит, и будто тусклый огонек свечи светится на дне огромного, темного трюма, в корабле, плывущем по огромному, темному океану. Они отгородились от мира железной дверью и поют спиричуэлы нефтяным бакам.
Я невольно прижимаю ее к себе, потому что мне кажется, что само воспоминание о местах, где прошла ее юность, должно нагонять на нее тоску, но она вроде весела.
А Димка, тот и подавно:
- Так классно было в Цинзенбахе! Мне так дом наш там нравился. Вот заработаю денег, вернусь туда и куплю его снова.
- Слышали мы уже, - смеется Оксанка. - Не-е-ет уж, меня обратно в эту глухомань не затащишь, - она бросает мне выразительный взгляд. Я уже понял, что она знает, что я тоже был там в ту ночь, но мы с ней об этом никогда не заговаривали. - К елкам. К колхозникам этим.
- Да нормальные они. И еще мне там природа всегда очень нравилась.
- Нет уж. Терпеть не могу лес. Сдавливает. Ограничивает.
- А я люблю. Так, теперь... - Димка театрально прокашливается.
- Блин, а я думала, забыл уже, - Оксанка - сквозь зубы. - Ну все, держитесь все дружно за стулья, щас будет вам "свободу ушам".
Ой ты, степь ши-ро-о-о-о-ка-а-я-а-а-а, - трубит между тем мощный, раскатистый его баритон.
Раз-до-о-о-оль-на-а-я-а-а-а, - вторит ему она не менее мощным, грудным голосом. Непонятно, у кого из них он мощнее. Да разбираться в этом и нет надобности. Их голоса красиво контрастируют, оттеняют, дополняют, не заглушая друг друга. Манера исполнения теперь совсем другая, такая, что не предполагает аккомпанемента, а просто вдавливает слушателя в стул, заполняя собой пространство, ограничиваемое стенами, совсем не так, как в реальной бескрайней степи.
Ой ты, Волга-ма-а-а-а-туш-ка-а-а-а - тянут они вместе, в конце строчки он понижается, она устремляется вверх. Пока ее голос звенит в дали, в поднебесье, его голос низко, но надрывно переливается, почти рыдая.
Песня невероятно длинная, хоть слов в ней и немного. Просто медленная, да они и тянут, растягивают ее изо всех сил. А мы слушаем, чокаемся и пьем, погружаясь каждый в какие-то свои думы. Тоха, кажется, немного потрясен. Но его потрясти дело нехитрое. Это меня так просто не проймешь музыкой. Или пением. Хотя сейчас им это удается, кажется.
Когда они завершают, мы им хлопаем и накатываем еще по одной.
Со словами: - Достали эти степняки со своей тягомотиной заунывной, - Оксанка начинает рассевать сгустившийся от их пения туман игрой на гитаре. Просто набирает кое-какие аккорды, пока мы болтаем о том, что чего-чего, а степей здесь точно нет, а мы все четверо в степных краях - ну, родились по крайней мере.
Теперь богемная наша обстановка приобретает окрас джем-сешнского квартирника, что действует как нельзя более вдохновляюще на Тоху, и он тоже пытается бренчать на гитаре, подбадриваемый Оксанкой. У него быстро получается.
- Сего-одня настает Вальпургиева но-о-очь - горланит Оксанка Сектор Газа, а он подыгрывает.
Потом она играет Кузьмина "Душа". И поет. Страстно, надтреснуто звучит ее голос.
- Без электро и соло его небыкновенных и без его голоса не катит, я понимаю, но мне захотелось жутко, вы уж простите, - умоляет она в конце, когда мы одобрительно чокаемся с ней. - Тош, как ты относишься к Animals?
- Знаю только одну песню от них.
- Да я-то - тоже. Поехали, без тебя не получится. Мало кто задумывается, но эту песню делают клавишные. There is... a house... in New Orleans... Есть дом один в Новом Орлеане - начинает она под аккорды на гитаре нарочито грубым голосом на пару с Димкой, потом рвет: - They call "The risin" sun"... Его "Домом восходящего солнца" зовут... Она не может петь так, как положено, не мужик же, но выезжает на своей экспрессивности, а басов добавляет ей Димка. А Тохе особого приглашения не надо - поставил на Клавинове на синт и отрывается по полной. Мой брат реально круто играет и способен завести кого угодно, не только мою любительницу музыки, бьющую со всей дури по струнам. А ее аж трясет всю, когда он импровизирует в середине: - Давай, давай, дорогой! Давай нам жесть! - кричит она ему. Когда песня допета и доиграна, она со словами: - Тоша, ты красавец, ты лучше всех! - чмокает его в щеку и: - Ты заслужил! - подносит стопарь.
Затем все переводят дух после этого очень бурного выступления. Общаемся вполголоса, а Оксанка продолжает что-то натренькивать.
- А я Цоя люблю, - признается вдруг ни к селу, ни к городу Димка.
Оксанку долго упрашивать не надо, а он пытается ей подпевать, но не знает слов:
Начинается новый день
И машины - туда-сюда.
Раз уж солнцу вставать не лень,
И для нас, значит, ерунда.
Муравейник живет.
Кто-то лапку сломал - не в счет.
А до свадьбы заживет.
А помрет - так помрет.
Я не люблю, когда мне врут, но от правды я тоже устал.
Я пытался найти приют - говорят, что плохо искал.
И я не знаю, каков процент сумасшедших на данный час,
Но если верить глазам и ушам - больше в несколько раз.
"Муравейник"
? Copyright by гр. Кино
- Да уж, муравейник - это про нас, - смеюсь я, - Вон, пока утром до Театральной доедешь - закачаешься. Или до Европы, - целую ее.
- И про меня - тоже, - задумчиво соглашается Тоха.
- И про меня, - вторит ему Димка.
Мы смеемся с них и говорим им, что муравейник повсюду, вот начнут работать по-настоящему - поймут это. А чем больше работаешь, тем меньше замечаешь что-либо вокруг себя. Везде сейчас так, хоть здесь, хоть в России, хоть в Казахстане. Просто муравейники разные бывают.
И я вдруг внезапно понимаю, что нашел же его, нашел свой приют. Вернее, я не знал, что искал вообще. Просто она меня приютила у себя, хоть и живем мы, строго говоря, в моей квартире. Да что там, она же давно наша уже. Нас обоих.
Мы еще долго говорим и не замечаем, что скоро утро. Говорим о дружбе-недружбе народов, интеграции-дезориентации и многонациональности, о нашей жизни, учебе и работе здесь. Той короткой, особенно у Тохи, жизни в Казахстане или у Димки - в России. Все мы, даже Оксанка, в итоге сходимся на общей мысли, что переезд сюда - это было лучшее, что наши родители могли тогда для нас сделать. Похоже, само признание этого нагоняет на нее депресняк.
Вспоминается мне тот отчаянный ее вопрос: "Кто мы, а?" - заданный однажды ночью в моей старой комнате. Было сто с лишним лет тому назад и непохоже, чтобы теперь она с этим определилась. Не уверен и, что определился я. Ну, младшие - понятно. Вон Тоху даже можно не спрашивать, вся его сознательная жизнь прошла здесь. Димка тоже говорит, что с Россией его мало что связывает:
- Они вообще какие-то странные там, - пожимает он плечами и ему пофигу, что он сейчас обобщает. - А что? - предвосхищает он Оксанкин протест. - И вот черта с два бы мы с тобой смогли получить нормальное образование да еще за границей побывать, если б в Ростове остались. Ты ж помнишь, как мы жили, - все у него четко, прагматично. И это правильно.
Меня этот вопрос внутренней - не внешней, внешне все мы уже давным-давно адаптировались - интеграции никогда и не долбил. А ее долбил. Но она повзрослела и смирилась, как смирилась и со многими другими вещами, которые создают больше вопросов, чем дают на них ответов. Перебесилась, как когда-то отметил я. Поняла для себя, что ответ на многие, на большинство вопросов - это: "Жить". И все.
- Слышь, - спрашиваю Димку, - а как это ты так хорошо по-русски разговариваешь? Маленький же еще совсем был, когда вы приехали?
- Да это все благодаря Женьке, - смеется Оксанка, подразумевая его бывшую. - Она ж кроме русского только английский знала и все. Мотался к ней в Кениг, как потерпевший...
- Хоть что-то полезное получилось из этих дурацких отношений, - бурчит Димка мрачно. Ну, не только. Вспоминаю его фотку, что стоит у их родителей. На ней он - этакий высокий, стройненький, худенький парнишка. Оксанка еще угорала, что это он, мол, ради девушки похудел тогда.
- Тош, ты же наверняка совсем не помнишь Казахстан?
- Немножко. Там речка была, все купаются, а мне нельзя, - да там их много было, речек. - И еще кошка у нас была. Ее помню.
Мы все смеемся.
- А я помню, как на школьном дворе в Ростове какие-то гады после уроков задушили кошку и потом таскали ее за собой на веревочке. Выродки. Живодеры, - произносит Димка и на лице его уже ни тени улыбки - скорее, негодование. Он любит животных, а они любят его и тянутся к нему, такому большому и доброму.
- Да, я тоже это видела, - сразу подтверждает Оксанка и ежится.
А мне и смешно немного от этого внезапного перехода и не смешно - тоже.
И потом, в самом конце нашего постхоккейного дебоша наши младшие еще немножко делятся с нами теми немногочисленными воспоминаниями, которые остались - или которых не осталось - у них из их далекого детства на постсоветском пространстве.
***
Саундтрек-ретроспектива
Машина Времени - Мой друг лучше всех играет блюз
Кино - Муравейник
Сектор Газа - Вальпургиева ночь
The Animals - House of the rising sun
Loreena McKennitt - God rest ye merry gentlemen
Traditional choir - God rest ye merry, gentlemen
Louis Armstrong - Go down Moses
Audioslave - Your time has come
IIHF ЧМ по хоккею Scooter - Ti Sento
IIHF ЧМ по хоккею - Россия забила шайбу (Kernkraft 400 Zombie Nation ремикс)
ЧМ по хоккею 2014 - Вперед, Россия
ЧМ по хоккею 2008 - Давай, Россия
***
Андрюхин словарик к главе 13. Шайба-квартирник
бэнши - правильное произношение на русском: банши, в кельтском фольклоре фея-плакальщица, оплакивающая обреченного на смерть, издающая при этом пронзительные вопли
Вольфецен - "Волчьи Зубы", вымышленное название плоскогорья, в котором раньше жили родители Оксаны и Димы
джем-сешн - распространенное произношение на русском: джем-сейшн, совместная импровизация музыкантов, собирающихся вместе
Зомби Нейшн - Zombie Nation (в переводе: "Нация Зомби"), коллектив, исполняющий электронно-танцевальную музыку, ремикс на их инструментальный хауз-трек Kernkraft 400 (в переводе: "Ядерная энергия 400") на протяжении нескольких чемпионатов мира по хоккею включался при забивании шайбы российской сборной
Ланксесс-Арена - с 2008 г. Кёльнарена, многофункциональный зал в Кёльне, место проведения крупномасштабных спортивных и культурных мероприятий Лорина - Лорина МакКеннитт, канадская певица, поющая в стиле "фолк"
паблик вьюинг - публичный просмотр прямого эфира телевизионной трансляции, например, спортивного соревнования
Овечкин - Александр Овечкин, российский хоккеист, левый крайний нападающий клуба НХЛ "Вашингтон Кэпиталз", входит в число тринадцати лучших игроков НХЛ
Пятиречка - правильно: село Пятиречное, вымышленное название поселка городского типа в Кустанайском районе, Северный Казахстан
Скутер - Scooter, коллектив, исполняющий электронно-танцевальную музыку, здесь подразумевается их популярный техно-трек Ti Sento, использовавшийся при забивании шайбы национальной сборной
соул - жанр популярной музыки афро-американского происхождения на основе ритм-энд-блюза. Характерную эмоционально-прочувствованную, экстатическую, порой экзальтированную
спиричуэлc - духовные песни афроамериканцев. Как жанр спиричуэлс оформился в XIX веке в США в качестве модифицированных невольнических песен афроамериканцев американского Юга
Униόн - вымышленное название футбольной команды города - места проживания Андрея и Оксаны
Цинзенбах - вымышленное название поселка в регионе Волфецен, бывшего места проживания родителей Оксаны и Димы
Хэнзель и Гретель - персонажи известной одноименной сказки братьев Гримм, брат и сестра
чемпионат мира в Кёльне - на самом деле полуфинал ЧМ по хоккею проводился в Кёльне в 2010 г.
Эрхофф - Кристиан Эрхофф, бывший хоккеист, защитник, игрок различных клубов НХЛ, а также родного клуба "Кёльнские Акулы"
![[]](/img/f/flo_rencen/glava_13shayba-kvartirnik/aviary-image-1554808719819_redacted_mini.jpg)
![[]](/img/f/flo_rencen/glava_13shayba-kvartirnik/aviary-image-1554806633278_mini.jpg)