Агиос Николаос - это наш первый официальный медовый месяц и второй в нашей жизни отпуск на море. Она настолько под впечатлением была от нашей свадьбы и всего, предшествовавшего ей, что на сей раз даже не составила никакой программы. Или, может, по другой причине.
Поэтому, когда я в день приезда ближе к вечеру поднял мокрую голову с ее порозовевшего уже на солнышке животика и спросил, какие у нас планы назавтра, то застал ее этим врасплох: она трепыхнулась, хоть после нашего полуторачасового заплыва вдоль берега и лежала пластом, растопырив в разные стороны ручки-ножки.
- А... я не... но... посмотрим.
Да, в этот раз я на всякий случай пояснил на работе, что женюсь, буду недосягаем, но вернусь в целости-сохранности. А рабочую сотку я ковырнул лишь однажды - ответить на приглашения Вольфинга всему отделу с семьями "на тортеллату" к нему в его городскую виллу на Зюдзайте. Это будет в октябре, но планируется у нас все заранее.
На этот раз она не требовала от меня воздержания от работы и приготовилась встречать судьбу с улыбкой и брать от нее, что будет. И - нет, планов осмотра острова она не составляла никаких.
Так что северное побережье мы исследовали интуитивно, на ощупь, выезжая сравнительно рано после утреннего секса в спортивном режиме. Иногда это было у нас вообще стоя - ну, не считая "после сна" -, во время ее собираний, которые абсолютно не мешали мне. А после мы просто отправлялись в путь к следующему населенному пункту, а потом к тому, что за ним. Так и видели штук пять-шесть реально красивых и интересных мест, включая Кноссос.
Дороги тут крутые, горные, извилистые, малолитражка не везде тянула так, как нам хотелось. Иногда пилили часами, чтобы покрыть семьдесят кэ-мэ. Но ни в дороге, ни на местах, то есть, ни во всяких там венецианских крепостях, ни в порту, ни в горном монастыре или древнегреческих руинах, не только Кносских, ни на соседнем островке Хрисси, где нас на пляже чуть не смыло прибоем, нам не бывало скучно. И даже когда поперлись на катере на этот самый Хрисси, и поездка сия грозила увенчаться тошниловкой, мы с ней храбро уселись у самого бортика, обнялись и давай подставлять мордахи волнам да на соседний катер ржать, которого захлестывало еще пуще нашего, но он реально жег - все пер и пер вперед, пока нас не обогнал. Так и пронесло.
Спросить, где было круче всего - да не знаю, мне понравилось все в совокупности. Наверное, больше всего это чувство, что вот сегодня сядешь за руль и поедешь, куда глаза глядят. Остановишься по дороге на каком-нибудь пляже, понравившемся тебе, искупаешься, а потом - дальше. И главное - вместе. И ее бурно выражаемые эмоции о чем угодно только раскрашивали впечатления в еще более яркие краски.
Один раз заперлись мы с ней на одну горку, потому что там был живописный водопад, название которого мы не запомнили. Машина под конец уже только что не кашляла, дороги, само собой, не было, камни одни, но меня тянуло туда, вверх. Блин, думаю, и чего я не на МТБ, а сам рву ее, как черт.
Оксанка не выдерживает и мне так осторожненько: - Андрюш, может не надо... - хоть никогда и не возникает, когда я за рулем.
Зато когда доехали - охренительно красиво. Леденящий ветер, солнце жжет не по-детски (рожу сожгло мне все-таки), синева глаза ест, кругом в колючей сухой траве какие-то горные козы мекают, мол, какого вы сюда заперлись, внизу - серебро оливковых рощ волнами гуляет на ветру, а в воздухе - дурман из шалфея, мяты и тимьяна, из которых они тут чай заваривают и в мед их кладут. А вдалеке, чуть ли не за горизонтом - зеленоватая полоска моря.
Оксанка и ее море. По ее словам, горы она не любит, потому что давят, зажимают они ее. В лесу - такая же фигня. И только в море успокаивается, освобождается ее рвущая непонятно куда душа.
А прежде чем успокоиться, она посигает до одури на волнах - меня это так смешит, что порой хватаю ее на руки и катаю на них, а она пищит от кайфа, будто маленькая. А когда напищится, то среди нечленораздельных звуков угадываются философские рассуждения на тему:
- Оно такое... такое... Ничего такого на свете нет... И ты с ним ничего не сделаешь... Ничего... Можно только попытаться быть в нем... И то - только если оно само захочет... А тебе кажется, что это ты его укротил... Или хоть чуточку привык к нему... Или ему уподобился... И оно оставит тебя в этом заблуждении, сколько захочет... А потом - всё... Но нигде так не бывает, только на море... Только на море...
А я неприкрыто ржу над ней или еще как-нибудь заглушаю эти ее излияния, поцелуями, например.
По мне - нет, ну, прикольно поплавать. Там, водными лыжами позаниматься - хотя это я один, она не рискнула. Ну, что там мы с ней еще - каноэ, катамаран с рыбалкой, таблетки эти даже. А зачем еще море... Нет, для нее море - это отдельная тема.
И плаванье часами - это одно. А есть еще у нее места любимые. Казалось бы, тут в каждом городе одна и та же набережная, пляж, крепость, венецианский порт. Все одинаковое. Но ей больше всего понравилась именно акватория вокруг пирса в Агиос Николаос и бухта там Она часами готова рассуждать про то, что солнце именно а этом месте какое-то особенное, что именно здесь хочется громко кричать морю свое восхищение, да про бескрайнюю синеву, которая аж глаза ест. Да как будто вокруг не одно и то же море. Синее. Зеленое. Серое. Но раз ей тут нравится, значит - угодил. Жену на море вывез, как обещал на выкупе.
***
- На море буду возить! - да, так и обещаю тут, на лестнице, под очередной взрыв хохота.
- И че смешного! - возникает Майнхольд мне в подмогу. - Оксанка ж море любит, а, Андрюх? - толкает меня под бок. Дружбан.
Да, хвала всевышнему, что со мной сейчас Санек. А то Тоха, блин, братан-дружок - он только на сцене выступать горазд, а горло драть да строить всех - это больше по майнхольдовской части. Этот прибыл сегодня к моим ранехонько, как штык, деловой, злой и, чертило, с иголочки весь, будто это он - жених. И у него чесались от предприимчивости руки, так и рвался он в бой - "всех там вздрючить, а, Андрюх?"
Я с выкупами, мягко говоря, не знаком, и он мне объяснял еще раньше, что там вообще к чему. Слушаю его больше рассеянно, поминутно вяло отмахиваюсь от его предложений "накатить", и они с Тохой и отцом соображают на троих. Я же рассеянно нащупываю что-то в кармане жениховского пиджака - не-е-ет, конечно, не кольцо с сапфиром, оно давненько уже на каком надо пальчике. Нет, когда извлекаю их оттуда, то обнаруживаю перед майнхольдовским сообразительным и находчивым взором ключи от нашей теперь с ней квартиры.
- Эт че? А, во, как раз - ништяк! - молниеносно ориентируется он. - Ты че, куда? - когда хочу переложить их куда-нибудь, чтоб не мешали. - При себе держи. Пригодятся. Ты только с ходу не лажай!
Еще одной ценной идеей рождается у него новаторская мысль - явиться к невесте на час раньше назначенного времени: - Хохмы будут, отвечаю!
"Оксанка наверняка не готова еще будет. Расстроится. И башку мне оторвет..." - соображаю, но из-за мандража - блин, да, чего греха таить -, проявляю безволие и ведусь.
- О-ба, Андрюх, а че мы - не в "лиме" поедем?
- Не, в этом.
- Деня, бл...ть, - Майнхольд, научившийся ценить эксклюзив и выпендроны, даже глаза закатывает от Дениной банальности, поясняя тому, что "лиму" нынче берут те, у кого ни х...я нету бабла.
Да я-то не выпячиваюсь, тем более, что после покупки квартиры у меня его не так много и осталось. Просто это не совсем верно, будто свадьба играется для молодых. Она больше играется для их родителей, думаю, рассматривая в арендованном белом Роллсе модели "Фантом" пятого выпуска внутреннюю отделку пятидесятилетней давности, пусть и качественно отреставрированную. То, что это, а не, например, хаммеровский стретч-лимузин, стало нашей свадебной машиной - авторский проект моего будущего тестя.
Деня миролюбиво соглашается: - Не, Роллс - тоже зае...ись. У них уже тогда был аутоматик... - лапает внутреннююю отделку, - ...это ж все ручная работа... Так щас не делают.
Деня отошел от того, что он "не в лиме" и еще некоторое время в упоении нахваливает машину мечты Оксанкиного отца, а у меня уже уши пухнут. И пока он ингалирует "те самые запахи", которыми по его словам пахнут только Роллсы, я размышляю, что сидит он тут сейчас в нашей "не лиме", потому что мне окромя него, моего брата да Майнхольда сюда и посадить-то больше некого.
По дороге к Оксанке вроде оттаиваю немного и, решив сильно не бухать, принимаю лишь с Майнхольдом, Тохой и Деней стопарь для храбрости. Потом предоставляю им догоняться втроем, а сам отъезжаю в модус "транс".
Роллсом рулит шофер, одетый во все черное, фуражку и белые перчатки. Когда он нажимает на сигнал, раздаются звуки свадебного марша, а у меня начинает ломить башку от комедийной пошлости всего этого. Ладно, твержу себе, похер, все это нужно пережить. А на финише ждет приз.
Когда мы прибываем со свадебным, мать его, кортежем да под звуки все того же свадебного марша, из соседских домиков тянутся посмотреть на Роллс. Все-таки Майнхольд прав, тут больше все на лимузинах.
А мой уровень оттайки теперь скорее окунает меня в ледяную воду. Да, нас реально не ждали так рано, от этого наблюдать за их выпученным видом и беготней у крыльца даже забавно. Но продающие находятся быстро и на этом же крыльце быстренько впаривают мне первое испытание.
Больше всех стервозит Настюха. Перебежщица, блин. Даром, что сама с пузом - она, типа, одна из подруг невесты. Затесалась в группу поддержки к Ленке-дружке, из которой продавец, что из моего Тохи выкупающий. А Димка, трущийся тут же, будто случайный гость, своим удивленным, застывшим, задумчивым видом скорее напоминает здоровенное каменное изваяние, и толку продающим с него, как с козла молока.
После того, как нас с пацанами и жениховской свитой допускают на лестницу, мне предлагается поделиться со всей честной компанией, какими ласковыми словами я буду называть Оксанку.
Так. "А меня уже реально бесит этот выкуп" - думаю. Ведь нет в этом никакого смысла. Вот какого хрена я тут выдергиваюсь, вместо того, чтобы проверить, как себя сейчас чувствует моя приболевшая невеста. А вдруг ей сегодня хуже? Да мы же с ней... того... знаем друг друга - и чего, меня же к ней не пускать? "Что", - думаю со злостью, "это она все это придумала? Сама, небось, сидит себе, слушает, угорает, как тут жениха ее разделывают".
- Колючка! - рявкаю неожиданно для самого себя. - Ежик! Кактус!
А эти собаки угорают надо мной, даже Майнхольд.
"Засранка" - хочется мне еще добавить, но я держу себя в руках.
- Фрау Эккштайн! - взрываюсь в итоге под громогласный ржач и требования налить жениху за проявленные серьезность и мужскую твердость характера.
Но это, блин, не все. Теперь я должен отчитаться, что буду делать для молодой супруги. И чего я только не наобещал уже, мол, и любить буду, и заботиться, и на руках носить, и бабло зарабатывать. Правда - вот уж душа моя адвокатская - совсем несбыточного не сулил, там, серенады петь или баловать кулинарными шедеврами. Это чтоб потом прижучить не на чем было.
- И на арбайтслёзах, пособии по безработице, не сидеть! - подсказывает мне кто-то из сердобольных мужиков, а кто-то другой: - Дык кризис же, - принимает мою сторону. А Майнхольд: - Ему эт не грозит! - разъясняет им расклад дел.
У меня скорее с точностью до наоборот. Но про то, чтоб, мол, уделять жене время и не слишком зацикливаться на работе, ни до кого, понятно, не доходит.
Когда и этот квест пройден, Настюха: - Так, а теперь, дорогой женишок, - вот язва, бл...ть, - войдем-ка в комнату невесты... - хочет уже впихнуть меня в Оксанкину спальню, но я, надоумленный Майнхольдом, соображаю, что там, вероятно, прикинувшись Оксанкой, сидит сейчас бабушка Зоя под чем-нибудь белым и прозрачным и Оксанку мне покажут лишь после того, как станцую цыганочку... или лезгинку. А мне вдруг резко не хочется это танцевать, а хочется увидеть мою невесту сильнее, чем когда-либо.
И я соображаю, что вот меня провели мимо спальни ее родителей, но ведь она ж там, засранка. И прежде чем кто-либо успевает что-либо сообразить, я под запоздалый Настюхин, а после и коллективный вой приоткрываю дверь туда. К ней.
Я вижу ее в дверную щель лишь мгновение, не больше. Она еще не готова. Сидит перед тети Алиным трюмо, ее загородили две тетки, колдуют над ней, запихивая ей в прическу белые искусственные цветы, бусины и всякую хрень. На личике ее беспокойство, видать, переживает, что не готова еще, а когда встречается со мной глазами, то там появляются еще удивление и паника.
- Андреас, а ну-ка - брысь! - шипит мне Настюха, тянет за рукав, чувствую, сейчас пузанет меня к стенке и схватит за грудкѝ. Но я и сам уже допер. Допер, как только увидел ее широко распахнутые глазки, на которые вот-вот навернутся слезы. Жалко ее стало, конечно.
- Глупенькая... - произношу вслух задумчиво, тихонько так. Сам себе. Вот так и буду ее называть. Ну можно ли так расстраиваться, свадьба же. Радостный день. Счастливый день, думаю, разглядывая тучки за окном. Подумаешь - жених раньше увидел. Сейчас увижу же все равно. Это ж ветерок только. Сквознячок. Глупости.
- Резвый... - смеется кто-то из гостей. - Не терпится...
- Невеста ажно в слезах, что раньше времени...
- Наревется, как фату снимать будут.
- Бештиммт, наверняка не будут...
- Почему?
- У них в Русланде не снимают...
- Ах зо-о-о, ах вот оно как...
За предпринятую попытку вломиться без разрешения ко мне применяют жесткие финансовые санкции, а по санкциям алкогольным отдуваются за меня Майнхольд да Тоха с Деней. В разгар денежных репрессий и безуспешных попыток напоить, вернее, когда у всех нас пустеют карманы, Санек мне говорит: - Ключи, бл...ть, ключи давай... -, и я небрежно кладу на поднос, прямо поверх кучи с деньгами связку ключей. Все сходу даже не врубаются, но Настюха первая хлопает в ладоши:
- Офигеть, ничего себе - подарок! Молодец, Андреас! - а за спиной я слышу там и тут напряженный ропот поясняющих друг другу, что, мол, а знаете, сколько у них в городе квартира стоит.
Короче, прошел я, по ходу. Годен. А в подтверждение, что годен и допущен к невесте тетя Аля подносит мне глиняную копилочку из рыженькой терракоты с выжженным рельефом: мужик в фуражке верхом на коне, а перед ним крутобедрая тетка в широченной юбке несет на плечах коромысло с ведрами. И надпись по периметру: "Казачка дом держит, а казак содержит". Потом спрошу у Оксанки, кто эти мужик с теткой и что за такой прикол, ростовский же наверняка.
Меня наконец впускают к ней, и я готов с наглой рожей лицемерно просить у нее прощения, мол, рано я, прости. Фух, наконец добрался до тебя - а было непросто... Как сама вообще? Выспалась хоть? Как температура? Мне хочется поскорей уже потрогать, почувствовать ее, хотя бы какой-нибудь ее кусочек. Хоть что-нибудь, чтобы прийти в себя.
Однако я забываю обо всем, чего мне хотелось секунду назад, да и о выкупе этом - тоже. И напрочь забываю о людях вокруг меня, не вижу их, не слышу голосов. Вокруг меня ничего нет, нет этой комнаты, нет за окном этого дня и тучек. Но я не совсем ослеп и оглох, потому что вижу главное и единственное - белое знамение перед собой. Это она. Это моя невеста в каком-то белом облаке - да, точно, это платье и фата. Она прекрасна, как... как... сон... как мечта... как... как... да слов нет... Неужели моя... неужели...
Ошалело смотрю на нее - да, вроде она. Ее личико, ее глазки, она ж сияет - нет, не улыбается, наоборот - в смятении каком-то, но сияет изнутри, я вижу... Ведь только что хотел к ней прикоснуться, вспоминаю, но как ее теперь такую трогать...
Тут она едва заметно улыбается. Она прочитала меня по моей физиономии и, должно быть, довольна произведенным впечатлением. И эта ее хитрющая ухмылка не портит ее небесного образа, но делает ее земной и более доступной для меня. Я наконец-то просыпаюсь из жесткого обдолба и понимаю - да, это точно она. Смеется надо мной, моя маленькая нахалка, а озорные искорки ее глазенок прыгают, пляшут по мне чертятами.
Вот же хохмы, думаю. Это ж, наверное, каждого жениха так долбит по башке, когда он так, как я, лох-лохом, впервые видит свою невесту в полном обмундировании.
- Обалдеть, - говорю только, а сам даже улыбаться не могу. - Совсем башку мне снесла. Никак в себя не приду. Оксан, - до меня наконец доходит, что я теперь могу до нее дотронуться, и я целую ее и дарю ей ее букет, - я ж жду теперь, чтоб меня кто-нибудь стукнул, чтоб я проснулся. Это ты, что ли - моя невеста? Не может быть. Не бывает.
Но ее тело в моих руках, облаченное во все это белое, шелковое уже давно мне говорит, что может. И бывает.
***
Казалось бы - чего ж еще? Зачем еще какие-то церемонии и обряды? Ведь уже в тот момент, когда увидел ее, было круто. А когда ее: "Ах, красавица!" - увидели другие, почувствовал еще и гордость и собственническую радость обладания ею. Это было новое что-то и чертовски приятное. Но это было еще не все.
Штандесамт в Бад Карлсхайме мы провернули, хотя у нас это обычно и не делается в один день с венчанием, а за несколько дней до того. Он очень живописно расположен в окружном управлении на холме, прямо в башне "Конкордия", а от нее-то до "моей" лестницы, с которой съезжал тогда на Йети, рукой подать. Расписавшись, на выходе из башни попадаем с ней под мелкий, моросящий дождик, она недовольно надувает губки, расстраиваясь из-за погоды: "Блин, нам же еще фоткаться" - а меня смешит ее очередная перемена настроения. И я, кажется, еще не до конца осознал, что она уже моя жена.
Теперь мы с нею в церкви, в той, католической, там рядом мостик через Лан. Тот самый мостик. А ведь я ошибался, отмечаю сейчас про себя. В смысле, я думал, что ни венчание это, ни даже регистрация брака ничего не меняют, если оно, это "что-то" было уже и раньше.
Тогда почему теперь, когда надеваю ей кольцо на палец и говорю: "Ja, ich will, да, хочу", то чувствую, что она - еще больше моя? Да разве ж можно еще больше? А значит, можно.
- Да, - повторяю зачем-то уже немного тише, когда и она надевает мне на палец кольцо, первое кольцо в моей жизни, а у самого на физиономии играет легкая ухмылка.
Да. Это было днем раньше. Перед тем, как я отвез ее к ее родителям, а сам поехал к моим, мы с утреца пошли с ней в Тропикарий - позавтракать прямо на траве да подышать пусть влажно-свежим, но теплым еще, ранне-осенним воздухом. Есть там одно очень красивое местечко на берегу пруда, где кремовыми тортами цветут кругом рододендроны - прикол весь в том, что именно в том месте есть такие, которые еще и осенью цветут. И мы с Оксанкой, особо не сговариваясь, ткнулись именно туда - стоим теперь с ней, смотрим на катамараны на прудике, устраивающие разборки с лебедями, и поим друг друга водой из бутылочки.
Мне в эти дни особо много ведь не надо - вижу капельку, стекающую у нее по длинной лебединой шейке, бегущую ниже, в вырез кофточки, бросаюсь коршуном на эту шейку, на грудку. Со смехом, ее и моим, сцеловываю-слизываю каплю, щекочу ее и, чувствуя тепло ее подмышек и влекущую мягкость ее нежной кожи, завожусь вдруг до задышки. Что это? Ведь и она возбуждена. И мы, шумно дыша, сваливаемся в густые заросли рододендронов.
Можно было более скромно все это обставить, с большим количеством одежды и как-то по-быстренькому, но мы судорожно раздеваем друг друга, снимаем все и кувыркаемся голые в кустиках в парке, дрожа и задыхаясь. Я обхватываю левую ее грудь, сжимаю ее, ловя в силки ее колотящее мне в руку сердце, а потом приподнимаю ее бедра и вхожу в нее в этих кустах, увенчанных розовым и белым... но больше белым... сколько белого, думаю, раскрасневшись, распалившись. Двигаюсь в ней, а она стискивает мои ягодицы, подставляя мне себя и направляя в себя меня. Свадьба, думаю, завтра наша свадьба... Сегодня тоже наша свадьба. Да, смеюсь радостно, и эти белые пирожные над Оксанкой, у Оксанки в волосах, вокруг нее, на ней, везде-везде. Тут тоже наша свадьба... И они венчают нас уже. Это они для нас, всё для нас... Она для меня, она моя...
- Ты чувствуешь, что принадлежишь мне? - шепчу ей здесь, в этих цветах, а сам все двигаюсь, двигаюсь в ней, сжимая ее обнаженное тело. - На всю жизнь? До последнего вздоха?
Кажется, мы уже делали это когда-то, а вокруг нас цвело белым? Или это я тогда не с ней, но пока делал, думал, как всегда, о ней?
- Ты чувствуешь, что я не могу иначе - только владеть тобой, обладать тобой, захватить тебя, а? - шепчу ей, задыхаясь. - Ты понимаешь, что потом... завтра... - всё? Со мной ты уже не будешь свободна никогда.
- Да...
- И как?.. Правда хочешь?.. Согласна, а?..
- Да-а-а, - она извергает в мою ладонь, что закрывает ей рот, этот безумный, оглушающий шепот. Кончая, она не закатывает глаз, а силится смотреть ими в мои: - Хочу, конечно. Я только об этом прошу... чтоб это было поскорей, и чтобы ты владел мной без остатка. А мне отдал себя. Согласен?
- Да-а...
Да. Не это ли я только что пообещал пфарреру, священнику? Сейчас я вспомнил, как обвенчался с ней вчера, и как мы после, наскоро одевшись, еще дрожа от сладостного венчального взрыва, дернули оттуда, чтобы нас не накрыли и не выставили с позором и пожизненным запретом входа в Тропикарий. Смылись с места преступления, нам с ней одним известного, как место, повенчавшее нас.
Да, она вспомнила, она поняла, о чем я сейчас думаю. Она как раз перед тем, как произнести, прошептать почти: "Ja, ich will, да, хочу", - легонько, загадочно улыбнулась, и, будто не задумываясь, тронула себя за левую грудь, там, где у нее сердце. Как красиво, как романтично, покажется фотографу со стороны, она взялась за сердце и сказала "да". Но все не совсем так - она тронула себя за грудь, потому что днем раньше, в рододендронах я трогал ее там. Она хотела этим сказать, что вспомнила, это был тайный ее сигнал, и она подала его мне, а я сейчас же понял.
Что, мы настолько чувствуем друг друга? И это чувство настолько опьяняет, что ни я, ни она не слышим слов, что говорит нам пфаррер, мы лишь угадываем, что можно, теперь можно целоваться, и мы целуемся, пьяные друг другом и нашей новой связью - тайной и явной. А я пьян ею и пьян той собственнической радостью, которую в тот миг, когда она сказала "да", влили в меня ее глаза, ее руки и ее губы. А все остальное у нее сейчас пока вне моей досягаемости. Я - муж-собственник, я пьян своей женой.
Жена... Ты сама виновата... Ты сама хотела, чтобы сейчас тут были все эти люди, а я не возражал. Вот они и пришли. Они сейчас с нами, и они подслушали, что я твой муж, а ты моя жена. Куда девать нам их теперь, когда наши признания и клятвы, и тайный наш язык привели меня туда, где я сейчас. Я чувствую только тебя, и я люблю тебя, и я хочу тебя. И я хочу сорвать с тебя это ослепительно-красивое белоснежное платье. Ты слишком возвышенно-прекрасна в нем, прекрасна до недосягаемости, а ты нужна мне сейчас земная, нагая, без ничего - владеть тобой. Я ведь хочу войти в тебя, влиться в тебя, слиться с тобой телом, взглядом, вздохом, пролиться слезами твоего экстаза, стать твоим стоном, и чтобы ты стала моим. Но как, жена, как нам это сделать, когда вокруг сейчас все эти люди?
Так что терпи, жена, терпи до вечера, до ночи, до нашей первой брачной ночи. Она придет, и ты узнаешь все, что я хотел сказать тебе сейчас, когда сказал всего лишь "да".
***
- Андрюш, я люблю тебя, - томно прикрыв влюбленные глазки, шепчет мне она и нежно меня целует. Вокруг все хлопают.
Я знаю, чего это она так, и щелкаю ее по носу:
- Говорил же тебе - все будет ништяк, а ты не верила. Будешь теперь мужу доверять.
- Конечно, ты ж так классно танцуешь у меня.
Богат был этот день на эмоциональные взрывы, но ей же все мало. То она грузится, что дождь - а дождь проходит. Уверен, фотки на фоне мокрой, сочной зелени вышли зашибись. То ее бьет мандраж перед нашим свадебным танцем. Когда нас вызывает тамада, она зажата, я чувствую, как дрожит ее рука в моей руке. Мне даже кажется, что слышу стук ее сердечка - но ведь лучше всего расслабиться, тогда и танец пойдет лучше.
Вот и вел ее весь ее этот вальс, под такую красивую, грустную, но известную всем, как она мне объясняла, музыку. Вел не только в танце - моральную поддержку тоже оказывал. Успешно, кажется. Все в восторге, а она счастлива. Одно - летает у меня в руках, летает и кайфует, воздушная и белая.
Но тут музыка резко сменяется, и под латиноамериканские ритмы мужик-солист говорит задорно: "Ча-ча-ча-а-а". Гости сначала не в понятках, а она - ага, не ожидала?
Нет, она не ожидала от меня шалости. То есть, где угодно, но только не здесь. Поэтому, когда я резко сменяю ритм и темп, хватаю ее чуть ли не за попу - как еще ее нащупать в этом платье - и начинаю танцевать с ней - ну, не эту самую ча-ча-ча, но что-то похожее, она в состоянии только подчиняться с горящими глазками и приоткрытым ротиком.
- Андрюш, ты чего... даже попой качаешь, а?.. - она в явном восхищении. - Не знала, что ты так умеешь...
- А че там уметь, - говорю степенно, под непрошибаемой броней серьезности.
Ну, это при наличии роликов в сети. А то совсем лохом я под эту музыку перед гостями позориться тоже не стал бы, с молодой-то супругой. Танцую ее теперь с такой заправской рожей, будто полжизни потратил на латиноамериканские танцы, сам, правда, не знаю ни хрена, как это там танцуется. Но тут главное - непринужденность.
По ходу, не совсем лажаю - к нам подскакивает пышная, черноволосая Мариана, ее тоже позвал на свадьбу, и начинает отплясывать со своим Умберто. Уверен, у них выходит аутентичнее. Под конец Мариана бросается к нам, и я танцую еще немножечко с ней и с Оксанкой втроем. Чмокнув нас обоих в щеки, она метелит к орущим где-то за кадром двойняшкам, а я дотанцовываю со своей обалдевшей от счастья невестой.
- Че, не ожидала, - спрашиваю ее на ушко свистящим шепотом, даже не надеясь, что она услышит меня под шквалом аплодисментов. - Угодил?
- Андрюшка-а-а, - почти стонет она, - да ты совсем завалить меня хочешь...
- Потерпи... не здесь...
- Пощади... я ж тащусь от тебя... от танцев твоих... от того, какой ты сексуальный мужик у меня... блин, - смеется, - ты хоть в курсе, про что та песня на испанском?
- Не-а. Какой-то тимбурон?
- El rey tiburon. "Любовник-акула". Дон Жуан. Который любит сисястых русалочек щупать, - она давится от счастливого смеха.
- Блин, так про меня ж тогда, - улыбаюсь.
- Томочка, какой муж у нашей Оксаночки хороший, - говорит бабушка Зоя, даже голоса не понижая. Матери моей меня нахваливает, а мать стоит, наслушаться не может. "Довольна", - думаю, "одного пристроила". - Серьезный, умный, спокойный. Солидный. Специалист большой. Настоящий мужчина, - ага, это ж тоже все я. - С аэродрома меня забрал. На машине катал, старую перешницу. А танцует как - засмотришься.
- Блин, Ксюха, вот вы редиски, - Настюха рыдает еще похлеще, чем на собственной свадьбе. Хорошо виден ее животик, который Штеффен то и дело поглаживает. Как она мне ни песочила там, на выкупе - кажется, вторая беременность сделала ее нежнее по отношению к Еве, девчонка так и вьется вокруг нее. - Вот припомнила б тебе твое обещание, но, блин... смотрю на вас - язык не поворачивается... будьте счастливы... засранцы вы... всё... да всё... - отмахивается она, когда Оксанка целует ее, благодарит и тоже всплакивает. Жидкая она у меня на расправу.
- Это она о чем? - осведомляюсь я.
- На их свадьбе я поймала букет, - произносит Оксанка с мягкой улыбкой, провожая взглядом пузатую, рыдающую Настюху в свите из мужа и ребенка.
- Да ну?
- Вернее, он мне достался. Когда ты уехал... вернее, когда тебя увезли оттуда, она собиралась бросать букет. Сзади нее выстроились девушки. Я не пошла. Стояла в стороне, она заметила. У меня, наверное, вид был такой... Короче, она вдруг резко так всем заявила: "Так, девчонки, букет забронирован!" - подошла и отдала его мне. Сунула в руки. Когда я стала отказываться, она на меня рявкнула и сказала, чтоб я не выделывалась. Что я заслужила этот букет. Только взяла с меня обещание, что если буду выходить замуж, то за кого угодно, только не за ее долбанутого троюродного братца.
А теперь он - твой муж, думаю с удовольствием. Она читает мои мысли и тянется поцеловать меня. К нам лезут разные гости - родные, неродные - высказать поздравления. А мы их принимаем - благодарно, терпеливо. Стойко.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava6dnipirozhnyhczast2/20190801_163957_mini.jpg)