Тина ночует сегодня у меня. Это случается редко, потому что обычно ее график дежурств не позволяет, очень рано нужно выходить из дома. Да и вернулся я только недавно. И чтобы вскакивал так посреди ночи - ей ново это. Я и сам не знаю, с чего это я. Ведь ничего такого мне не приснилось.
- Андреас?
"Да-да, все о"кей." - или: "Нет, ничего не о"кей." - надо сказать ей что-нибудь.
Но я медлю с ответом. Не потому, что не уверен, а потому что заторможен отчего-то. Что-то не дает мне говорить.
А Тина уже давно наблюдает за мной с едва заметной улыбкой. Мягкой такой, одной из тех, что поначалу так нравились мне. Теперь я к ним привык. Нет, все нормально - просто привык.
Скоро "у меня" будет "у нее". Тина решилась, наконец, купила мою квартиру. Через пару месяцев или раньше, смотря, когда управится исполнитель в земельном реестре, право собственности перепишут на нее, и тогда за жилье платить я буду ей. Без базара, буду. И на наших отношениях это никак не отразится.
Кажется, ей не сильно хочется спать, потому что она скользит рукой под одеяло и нащупывает там мой стояк.
- Хочешь? - улыбается она шире, уже поглаживая его.
Я не отказываюсь, конечно, и она делает. Склоняется над ним - и... хорошо, как всегда. В знак благодарности я глажу ее волнистые рыжеватые волосы, затем целую легонько. Ей даже удалось вырвать у меня улыбку, и затем я - теперь мне лучше, кажется - засыпаю. Всего и делов.
С какого перепугу мне приснилось то, что приснилось? Расскажи я ей - не про велик, само собой - думаю, Тина, как психоаналитик, набросилась бы на это с радостью, ринулась анализировать меня. Но мне по жизни только еще "моего" психотерапевта не хватало, и я молчу. А она не расспрашивает, не точит. Ждет, что расскажу все сам? Нет, я молчу.
А, я знаю, наверное, с чего. Это было днем, мы были с ней на выставке. Да-да. В пятницу я вернулся из Лондона. Туда-сюда, короче, встретиться вышло только в субботу, и она потащила меня на эту выставку в музее изобразительных искусств. "Ахматова и Достоевский".
Тина не лишена интереса ко всему русскому. Как знать - быть может, даже из-за этого вообще со мною повелась. Тогда, на Новый год на музыку запала у меня в машине. Или на что там еще. А то тогда, на Новый год и западать-то больше было не на что. Потом, весной - другое дело, но там уже все было по накатанной. Да, знаю, до меня еще был Майнхольд и не только он один, но над этим я не заморачиваюсь. А она не заморачивается над тем, что я там периодически плету во сне - не знаю, плету или нет, я же себя не слышу. Не шерстит папок с фотографиями, которых я не удалял и этим утром не долбит меня насчет того, что мне приснилось ночью. Вместо этого терпеливо пьет со мной кофе под "Кофе с теликом" Blur.
И у нее это отнюдь не пофигизм, я ведь чувствую, что... дорог ей, что ли? Это... самообладание просто. И от такого обилия рассудительности, самодостаточности и спокойствия мне иногда становится не по себе в хорошем смысле слова, и я... отдыхаю душой, кажется. И мне никогда, нисколечко, ни капельки не хочется ее подкалывать или наезжать на нее, ведь не из-за чего. Да взрослым людям и ни к чему это.
Да, русское. У нас тут много русских, вот изо-музей и рискнул с подобной выставкой. "Кто интересуется психологией, тот" - по ее словам - "должен, пусть хоть для общего развития, быть знаком хотя бы с одним произведением Достоевского. Хоть в кратком пересказе. Ты его читал?" "Да, одну книжку". Видимо, ответ мой ее удовлетворил, и она потянула меня на ту выставку.
Ахматову она и в переводе не читала. Я, естественно, тоже (до нее мы тогда не дошли). Каким образом Ахматова была связана с Достоевским, я и подавно не знал да и не могу сказать, чтобы меня это волновало до того дня. Но мы с Тиной не виделись давно, я торчал в Лондоне три месяца вместо двух. Торчал, один лишь раз приехав, и то - по своим делам, за что она, впрочем, не предъявляла мне. Поэтому я в знак благодарности и согласился идти туда, куда она скажет.
От Достоевского было показано мало, и все же та выставка не разочаровала Тину. Привезли много вещей из квартиры Ахматовой, той, что, в Питере, в Фонтанном доме. Так нам там сказали. Это ж запара какая, подумалось мне невольно, хоть я занят был другим. Большинство других посетителей было возрастом, кажется, как мы с Тиной вдвоем вместе взятые, а она ходила и рассматривала мебель и книги, что стояли в той квартире, картины, что там висели, прозрачные транспаранты размером в стену с отрывками стихов Ахматовой, которых я не знал, а она не могла прочесть, как ей ни хотелось. "Интересно", - повторяла, "Интересно". Я смотрел краем глаза, слушал краем уха, нет-нет, скролля сообщения на сотке, в которой в общем-то планировал не копаться.
Когда я все-таки вышел позвонить, мне потом пришлось искать Тину. Нашел ее на выходе возле большого фолианта, в котором она как раз пыталась оставить отзыв:
- А ты кстати. Напиши, пожалуйста, что мне очень понравилась выставка. Ты же пишешь по-русски? Вот здесь другие писали.
Она протягивает мне ручку на веревочке, которую я - "Андреас?" - не беру у нее из рук. Вместо этого фиксирую взглядом запись в альбоме, сделанную на русском крупным, размашистым, неаккуратным почерком:
"Я восхищаюсь создателями выставки как здесь, так и в мемориальной квартире А. А. в Фонтанном доме, где мне однажды довелось побывать. Спасибо, что помогли - тогда и сейчас - перенестись в эпоху жизни поэта, столь трепетно и кропотливо переданную здесь. Неужели Анна Андреевна, когда лежала на кушетке и читала "Братьев Карамазовых, видела ту же обстановку, которую вижу я? Великолепно!"
- Андреас? - слышу голос Тины, на которую: - А? - смотрю в первый момент несколько ошарашенно.
Великолепно.
Затем корябаю что-то прямо под Оксанкиным отзывом, прыгнувшим на меня из альбома, заставшим врасплох. Читаю еще раз написанные ею строчки, силюсь запечатлеть их в своей памяти, медлю, не отхожу от альбома, будто еще раз перечитываю все, написанное мной. Она не оставила подписи, но я-то помню ее почерк. Запомнил, увидев его впервые.
Я помню, как это было. Тогда, в том марте те ее строки залиты были золотом того яркого дня, она сама купалась в том золоте, подставляла ему свою кожу, смотрела на меня, наблюдала за тем, как я их читаю и беззвучно ржала надо мной. Она была голая. Это последнее я, кажется, даже произношу тихонько вслух, но Тина, естественно, не понимает и даже не просит разъяснить. Видимо, поняла, что ответа ей от меня все равно не дождаться, вот и стоит да ждет терпеливо.
- Прости, - спохватываюсь я, - прости, - и кладу ручку обратно. А на ее губах уже играет та же едва заметная улыбка, что и потом ночью. Кому-то эта ее улыбка, обращенная ко мне, могла бы показаться загадочной. Но - нет, не загадочная она. Наоборот, Тина, кажется, разгадала меня. Разгадала с самого начала, тогда, на Новый год еще, и сама этому улыбается. Да, думаю, не мне она в такие моменты улыбается, а тому, как меня разгадала.
А в наказание за то, что тогда на выставке хлопал глазами, застрял перед тем отзывом, как пень, мне видимо и приснился этот сон. Но я же еще раньше решил, что больше не буду отталкивать ничего, вот и отнесся к нему спокойно. Только рассказывать Тине ничего не стал.
***
"Нет, не спокойно" - так говорит мне что-то, когда в последующие дни на работе - а где мне еще быть - то и дело вспоминаю ту выставку и отмечаю про себя, что вынес с нее, оказывается, по большому счету два момента.
Момент первый: она где-то здесь. Наверное, опять живет у Зузи. Она уезжала куда-то, неизвестно, на сколько, но теперь она вернулась и опять живет и работает неподалеку.
Момент второй - дежа вю. Не так ли она тогда напоминала мне о себе несколько лет назад, когда вроде и думать о ней забыл? Ведь и не предположил бы тогда, что встречу ее здесь, а потом... на тебе.
Вот и сейчас вроде отходить уже было начал, на человека опять стал похож. У меня даже появилась... девушка. А что? Я хотел начать нормальную жизнь, а Тина мне очень в этом помогает. "С Тиной хорошо", - думаю. Она не напрягает, потому что... потому что не умеет напрягать, кажется. Ей это не в кайф и ни к чему. Она красива, она умна. Она - психолог, но умна настолько, что не лезет ко мне со своим психоанализом или расспросами про имя, тогда, на Новый год расслышанное ей неверно.
У нас с ней хороший секс. Хороший, очень хороший, куда уж лучше. Меня все устраивает. А что в процессе не шепчем друг другу бредовых признаний или грязных пошлостей, которых вообще никогда друг другу не говорим, и что она не плачет ни в процессе, ни после - я не гонюсь за этим. Кто ж плачет, если хорошо. Это шизофрения тогда какая-то выходит, ей ли не знать. И - нет, в процессе меня, кажется, никто не беспокоит. Я просто отключаю мозги и - нормалек. Эм-м-м, в общем не беспокоили, то есть. Кажется, во время минета после того сна была такая вспышка, предательская, но мимолетная. Так что порядок, я же говорю.
Я, кажется, привык к ней. К Тине. Правда, мы с ней редко бываем вместе, но ведь таков мой ритм жизни, и она прекрасно в него вписалась. И не думает делать мне по этому поводу каких-либо смехотворных предъяв. Трахать мозги, пилить за вещи, которые не я контролирую.
У нее куча своих интересов и идей для времяпровождения - со мной или без меня, поэтому я в них не влезаю, а если могу, составляю ей компанию. У нее есть подруги - нет, не те, с новогодней групповухи. С теми она знакома мельком и лишь благодаря Майнхольду, с которым ее до сих пор связывают дружеские отношения.
Да, думаю, теперь, именно теперь я больше чем когда-либо веду нормальный образ жизни, подходящий мне. Нормальная эта жизнь устроилась сама собой потихоньку, почти без моего в том участия, а я даже не заметил. А ведь так и должно быть. Потрясения - это все кратковременно и если постоянно жить, как на вулкане - это с моим-то графиком, работы, жизни - то очень быстро двинешь по фазе и здоровье угробишь. И - не мое это. Мне свойственна... нормальность. А вот нормально это - таскать с собой в карманах то, что месяцами таскал там я? Не-а. Это, блин, мания. И я избавился от этой мании, вот без базара. Не помню, где конкретно, в Лондоне ли, здесь ли - но и в этом конечно есть заслуга Тины. Оно лежит теперь у меня где-то в тумбочке - в мешочке или просто так. Пусть лежит. Пока не решил, что с ним делать, руки не доходили.
Спасибо, Тина, думаю совершенно серьезно. За что? За то, что незаметно помогла мне стать... самим собой? Ведь это - я? - думаю, глядя на свое отражение в зеркале в гардеробном шкафу моего кабинета. Нет, мне не хочется сейчас ей звонить и ей об этом говорить - зачем? Она и так сама все знает. А вот все эти мне выставки да сны непонятные неизвестно, о чем - это все лишнее, думаю. И посему не буду по ним загоняться, а лишь приму их к сведению и отпущу опять.
Три месяца, что был на секондменте в Лондоне, я, как и надеялся, входил в колею. В ту, в какую хотел войти, в ту, из которой меня вышибли одним ноябрьским утром и вышибали затем старательно всю долгую зиму да и весной, по сути, тоже. Будто кости ломом ломали.
Но эти три месяца мотался себе по велосипедному супер-хайуэю от Гайд-парка, вдоль Темзы и до банковского квартала на Оулд Броуд Стрит, по выходным резал круги по Гайду и другим паркам.
А кости - да срослись они, вроде. И пусть та синева, в которую влетел тогда под мажорные нотки грёнемайеровского жизнеутверждения, на приземлении в Хитроу резко посерела и помокрела - меня это не приземлило и настроя моего не подмочило все равно.
Да, перемена обстановки - великая вещь. Тем более, если обстановку эту, какой бы она ни была, меняешь на лондонскую. Кажется, одно время самым посещаемым городом в мире был. Я бывал там раньше, но одно дело - бывать, другое - жить. Да, мне понравилось так... все оставить позади. Смешаться, раствориться в море азиатских туристов, сновавших повсюду и фотографировавших все и ради фотки небоскребов - будто у них они там другие - забредавших изредка даже в банковский квартал, который вымирает на выходные. Среди недели там не протолкнешься, а вот дернул меня черт отправиться как-то на выходные в офис - е-мое, город-призрак, кругом - ни души. А за обеденным сэндвичем пришлось переть аж до ближайшего - не близкого - вокзала поездов дальнего следования.
В Лондоне бегать любят до ужаса - в одиночку, группами, организованными или нет. Но у меня были свои планы. Занимался я в своем кратковременном новом приюте, пусть размером четыре на четыре, зато отдельном, в основном ДД, документацию из нашей юрисдикции проверял да обрабатывал. И не беда, что стены там были стеклянные, прозрачные отчасти - следующий левел просматриваемости. Не то что наши жалкие полоски у двери. Видно много чего, по крайней мере, кто чем занят.
Но там особо левыми делами-то и не занимались. Пацаны с других десков - французы, испанцы - даже на обед не ходили, хавая сэндвичи прямо за компом. Приезжали рано, живя далеконько от центра. По вечерам разбегались уже в восемь, на выходных с ними тоже не тусовался. И ведь не у всех так было, как у меня, блатного, чтоб четыре на четыре - твой отдельный. Смотрю, такой, в первый день - сидят в одной каморке трое чуваков, юристы вроде, но все - в наушниках, бубнят себе что-то под нос. Я по первой не понял, что к чему. Потом до меня дошло - это у них, блин, ТельКо, у каждого - своя. А иначе - как проводить?
Нет, для меня работы и запары на секондменте оказалось меньше, чем дома, особенно, если не таскаться каждые выходные домой, как Йоахим Нойхауз. То есть, он для всех - Ахим, даже для меня, в Лондоне же все друг с другом по имени. Забыл уже, когда жил на подобном расслабоне. И когда Ахим спросил, не против ли я остаться еще на месяц, помочь ему кое-с чем и не ограничен ли я дома какими-либо обязательствами - да блин, кто ж тут будет против. Не ограничен же.
Партнера по тренировкам я себе там за те пару недель, что оставались мне до Пфаффингера, не заимел, ездил один, получал - не вру - от выездов дикий кайф и предвкушал соревнования. Оттуда Blur припер, которых раньше не воспринимал как-то. Но кажется, почувствовал, что мне надо развивать автономный вкус в музыке.
Лондон. Мне хорошо там было.
С боевым настроем прилетал в конце мая на Пфаффингер, в котором окромя меня в том сегменте гонки, что "для всех", то есть, не для профи, участвовали еще примерно три тысячи девятьсот девяносто девять человек. А до профи я не дотянул - ну, тешу себя мыслью, не недо-физподготовкой - голимым отсутствием лицензии только. Ради такого случая ко мне приехал Тоха. Тогда-то и познакомил его с Тиной. Они вместе забирали меня с финиша.
Было это так: в день гонки был дождь, с утра до вечера то шел, то лил, то моросил. Кто знает, не успей я потренироваться в Лондоне в любую лондонскую, я значит, одинаковую погоду, может меня бы это сильнее долбило. А так - да я ж кабан, что мне будей с пары капель-ведер дождика.
Да, кабан-то - кабан, но и Пфаффингер - не для мудаков отнюдь. И хоть уже ста с хвостиком по определению хватило бы по самое не хочу - есть на них еще и особо сволочные моменты, такие, например, как почти пятнадцать кэ-мэ вдоль серпантинной автотрассы по Большому Лесогору, самому высокому пику Рамуса. Поднимаешься на семьсот метров в высоту. Есть поприятнее маршруты, а тут - нагрузка на ноги охрененная и впору легкие выплюнуть, базара - ноль.
Тоха мне потом рассказывал, когда финишировали профи да перед ними малышня на беговелах, все кругом кишмя кишело фотографами. А вот когда подъезжаем мы, то есть, я, обочина уже заметно опустела. И дело вовсе не в терактах, их бояться по-серьезному начнут лишь несколько лет спустя и не просто так, а в силу конкретных происшествий. И один раз даже напрочь отменят Пфаффингер.
Сейчас и фотографы, и прочие зрители по большому счету смылись со зрительской обочины. Нет им до нас дела, их смыло дождем и вытурила холодина. Да-да, один, мать его, градус. Жары. И вроде Eisheilige, ледяные святые, ежегодное майское западло, должны уже были кончиться, но... не повезло нам в этот раз. Видать, вернулась все-таки к нам Холодная Софи и дала нам в тык, вот стерва-тетка. Мы в наших супер-функциональных велоформах чуть дубу там не дали, на финише у многих - не у меня, само собой, я ж хренов терминатор - на руле дрожали пальцы. И все-таки, я сделал это.
На финише меня встречает Тоха. Он провожал меня на старте. Тина подъезжает чуть позже и (мне): - Поздравляю! Как чувствуешь себя? Не замерз? - (Тохе, подавая руку в знак знакомства): - Беттина! - присоединяется к нам.
А после того, как я дома сплавляю свой гоночный и привожу себя в менее финишировавший вид, мы оседаем в Суваде, где подкрепляем мои силы после ста с хвостиком кэ-мэ и прогреваем меня.
Тина не любит тратить времени на готовку, лучше провести его каким-нибудь более приятным способом. Да я и сам отношусь к еде с относительным пофигизмом. Она же питается такой здоровой пищей, что от этого волосы на голове шевелятся. Не думал раньше, что слово "детоксикация" может применяться по отношению к еде, голодание бывает лечебным, а лоу карб - это не тип двигателя, а вид питания, вернее, диеты.
"Тебе это незачем" - говорит она, "благодаря твоему спорту, у тебя и так все в порядке".
Все в порядке. Кажется, на данный момент это - единственное услышанное мной от нее высказывание по поводу того, как я выгляжу, каков я и что со мной. Но ведь это - стейтмент, и стейтмент однозначный. Что еще надо мужику.
Да, она сроду не станет навязывать мне своих привычек в питании.
И не только это:
- Моя девушка хочет, чтобы мы поженились, - смеясь, рассказывает Тоха.
- А ты не хочешь? - в тон ему смеется Тина.
- Не знаю. Слышал, на это нужны деньги, - прикалывается он. - А я ж музыкант...
- Я тебе займу, - покровительственно обнимаю его за плечи под тотальное ржание.
- А по-моему, брак - это несовременно и ненужно, - говорит Тина.
- Значит, ты на браке не настаиваешь?
- Нет, даже наоборот. Зачем сломя голову бросаться во что-то, а потом жалеть. Вы сколько вместе?
- Год.
- Ну, это совсем немного. А если, например, взять фамилию, вот у меня и Андреаса. Если уж выходить замуж, то я бы хотела взять двойную фамилию, потому что оставлять свою - зачем тогда выходить, а расстаться с ней насовсем я не смогу. Тогда получится Штайнке-Эккштайн?
Опять смеемся и Тина спрашивает у Тохи: - А какая фамилия у твоей девушки?
- Степаниденко, - смущенно произносит тот и видно, как Тина тихонько пытается повторить ее, ломая язык. - Не знаю, как там с двойной...
А я про себя думаю: а любопытно - у нас с Тиной почти одинаковая фамилия, только наоборот. Анаграмма.
- А еще Рената - моя девушка - поскорее хочет уже первого ребенка родить, - Тоха уже не на шутку озабочен. - Я - ей, мол, доучись сперва. А она - мне, мол, пора уже, возраст. А мне по-моему еще не пора.
Тут первым ржу я. Тоха в роли папаши - не укладывается в мозгу, это верно.
- Я считаю, что этот вопрос требуется как следует обдумать, - поддерживает его Тина. Психолог. - Многие люди вообще не задумывются над тем, зачем им, собственно, дети, заводят детей, невзирая на реальную ситуацию и возможности. Заводят просто так, потому что так надо.
- Ну, судя по тому, как у нас стареет население, таких людей уже немного осталось, - вклиниваясь, выдаю я неожиданно для самого себя. - Всем известно, "договор между поколениями" давно уже изжил себя, - смеюсь.
Хоть мне, надеюсь, и не понадобится никогда пожинать его плоды, уповая на государственную пенсию. А в самом деле, давно уже надо было заключить у Штеффена какое-нибудь страхование жизни, угораю втихаря. Как подспорье к старости. Выручить родственничка.
- Каждый человек отнюдь не обязан ломать голову над судьбой других, не говоря уже - целого общества, а имеет право распоряжаться своей судьбой так, как будет лучше для него, - возражает мне Тина со своей мягкой, снисходительной улыбкой. - И ты, Антон, - она ободрительно кивает ушедшему в себя братану, наверное, мысленно он уже меняет какому-нибудь отпрыску подгузники, скуля по джазу, - вполне имеешь право голоса, когда дело касается того, кому там пора или не пора заводить детей, если это затронет и твою жизнь тоже.
И встревоженный Тоха дает себя успокоить. Потом незаметно разговор переходит на то, чем он на самом деле намеревается заниматься в ближайшем будущем, и вечер завершается в джаз-погребе на Дихтергассе.
Короче, Тоха принял Тину, как должное. Ее трудно не принять. И в конце концов, какого мне, спрашивается, топтаться на месте? Он-то хорошо помнил тот памятный денек после той памятной свадьбы и каким я был тогда. А раз мне так лучше, то лучше и ему. Не думаю, чтобы в последствии он рассказал про Тину Ренатке. Возможно, обо мне они вообще перестали говорить друг с другом.
***
Годовщина кризиса на носу и это ничего, что никого не тянет праздновать. А вообще, хоть в стране и далеко до этого пока, по-моему, у нас утряхивается потихоньку и на смену "кризисным" проектам подтягиваются и "нормальные". У Вольфинга уже новая крупная сделка. А ведь мы не успели еще замутить клоузинг у "геркулесов", вон, недавно меня обрадовали, что мне скоро за этим кайфом в снова Лондон лететь.
Ахим мне тоже иногда звонит по делам, что делал с ним там. Но все это - фигня по сравнению с тем, чем мне, суперквалифицированному принсипалу, приходится заниматься сейчас. Я, блин, картинки рисую в пауэр пойнте. Да-да. Визуализую переструктуризацию сделки, которую постановили провести после ее сайнинга. Барахтаюсь между тремя десятками Эс-Пи-Ви, из коих половина "сарл" люксембургские, а другая половина - наши коммандитные товарищества с ограниченным полным. А я их перетасовываю туда-сюда, чтоб получилось более-менее в духе поправки к соглашению.
Но, сказать по секрету, что там должно получиться, я как-то не шарю, потому как вся эта порнография - for tax reasons, по налоговым соображениям, то есть. И с финансированием никак не связано, но мне это впарили все равно. Вот и муздохаюсь я с разъединением-приростом паев и подобной ерундой. Вольфинг, гад, затягивает меня потихоньку в эм-энд-эйское свое болото. На сей раз клиентам положить даже, что мой рабочий час как принсипала для этого бреда тупо дорого стоит. Эй, вы, тормоза, кризис же, вам экономить надо, хочется мне взвыть - им, Вольфингу или кто мне там еще дерьмо это впаял. Но выть некому и я муздохаюсь дальше.
Эх-хе-хе-е, нет со мной Марианы, думаю, уныло наблюдая за тем, как плывут туда-сюда в черновике структурного чарта разные "энтити" прямоугольной, треугольной или овальной формы, а в геометрических этих коробках условные обозначения все заканчиваются на "-Ко".
Мариана не приехала на Пфаффингер, потому что двойняшки ее - мальчик и девочка - преждевременно родились накануне и ей было, мягко говоря, не до меня.
- Они в основном преждевременно, если больше одного ребенка, - объясняла она мне в палате.
Перед возвращением в Лондон заскакивал ее проведать и поздравить, пока вокруг нее крутился Умберто, муж ее. Ее фигура и после родов не пострадала, и он казался рядом с ней вдвое тоньше, хоть был и сам скорее коренастого, приземистого типа. Рожала она в Спириту Санкти, а у Тины в тот понедельник как раз было дежурство. Увидев, как я обнимаю и целую нарисовавшуюся в коридоре Тину, Мариана, вышедшая вместе с Умберто "проветрить" там в роддомовских кроватках джуниоров, приветливо улыбнулась, кроме вежливого "Hallo" не сказала ничего, и лишь на мгновение после этого приветствия задержался на лице Тины пристальный взгляд. Но это у нее глаза такие индейские, подумал я, у инков все царицы так смотрели.
Теперь на меня работают другие девчонки-ассистентки, но, блин, не то, как я сам же плакался Мариане, пока мужик ее не слышал, прогуливая по коридору молодняк. Что-то незаметно было по его физиономии, цветущей гордым папашеством, чтобы он теперь, войдя во вкус, надумал останавливаться на достигнутом. Она смеялась только. Она, мол, современный человек, кроме того - не ему же рожать. А ей, мол, после этих олимпийских игр силы надо восстанавливать, как минимум, годика два, если не больше. А в промежутке она ж вернется.
Ей там с ее подгузниками легко говорить, думаю теперь нерадостно, пока в открытую дверь до меня доносится низкий, бархатистый голос, задушевно рассуждающий будто сам с собой наедине:
- Da ist eine Bank... die möchte eine Gesellschaft finanzieren... die tritt als Leasinggeber auf... Есть там такой банк, он хотел бы финансировать компанию, а компания выступает в качестве лизингодателя .
Это Шляйфенбаум дает задание новой практикантке, обсуждает с ней структуру дела да постановку правового вопроса. Вольфинг подобным не заморачивается, пусть другие молодняк обучают.
Вообще-то, за Шляйфенбаумом глаз да глаз нужен, это иногда наши девчонки - юристы, саппорт, да все - по секрету рассказывают. И стажерочки-то у него все сплошь красивенькие. Ему блондинки нравятся. Не думаю, чтоб он прямо с каждой реально озоничал, хотя хрен его знает, хрена старого (но резвого). Некоторые девочки, если мозгов нет, даром, что оценки хорошие, ведутся на его подкаты. Хотя - сам вроде семьянин, дети, пусть и не по первому кругу, так это ж законно все. В семейном плане его на Истерн Юроп тянет, вторая жена - чешка, как и первая. Короче, среди нас, молодых эссошиэтов, такое внегласное правило установилось - за девчонками под шляйфенбаумским началом присматривать, мозги им вправлять, на помощь им приходить, а его держать в рамках, а то они ж неопытные, некоторые задурить себя дают, думают, а, ладно, пусть его, если чуть-чуть, понарошку.
А девочка эта пришла к нам недавно и это - не Эльминаз, та, с кем разговаривал тогда, на той карьерной выставке. Не знаю, мы ли не взяли тогда Эльминаз или же сама она не рискнула сунуться к нам. Видимо отпугнули ее наши с Оксанкой художества. С Оксанкой...
Э-эм, а... причем тут вообще Оксанка, думаю, натыкаясь пальцем на колючку в кармане. Эй, ты-то как здесь... а, блин, точно... Был же накануне инцидентик.
И вот как дело было:
- Андреас, где распечатка? - спрашивает Тина.
Это по поводу аренды хаты моей, что теперь - ее. Она показала мне накануне дополнение к договору, чтобы я посмотрел. Там бывший владелец захотел урегулировать некоторые пункты по распоряжению резервами на ремонты в промежутке между заключением договора и переходом права владения. А теперь мы собираемся с Тиной к нотариусу - заверить ее согласие на включение этого пост-фактум в договор.
- Глянь в тумбочке, - говорю ей из прихожей.
- Да у тебя там свалка, - жалуется Тина. - А ведь на работе должен был быть к порядку приучен.
- А дома я от него отдыхаю, - захожу в спальню на помощь ей.
Она нашла уже нужную ей распечатку среди кипы других бумаг, и не на нее обращено теперь ее внимание, а на кольцо, выпавшее из этой кипы и валяющееся на полу.
Она не спешит с вопросами, а я с невозмутимым видом поднимаю его и сую в первое попавшееся для этого место - к себе в карман. Сую привычным жестом, не придавая всему этому особого значения. А она вроде тоже не придает, по крайней мере, ни о чем не спрашивает. Мудрая Тина.
Да нам пора и выходить уже, нотариат - на Зюдзайте, а мы решили поехать туда на машине и мало ли, где еще в пробке застрянешь. Жарко сегодня, сонно и без осадков. Мы едем на Примавере - нет, не с каких-то там понтов, просто моя бэха, графитовая моя старушка, благополучно прописалась у моих, и я не спешу ее у них конфисковать. А Майнхольду спасибо и на том, что он за эти три месяца не расколотил мне поршень. А вообще умеет он обращаться с дорогими и сексуальными, что говорить.
Дополнение к договору от имени Тины заключал за нее я по ее доверенности, хоть она и присутствовала. Отчего-то ей так захотелось. Просто в ломы ей было выслушивать чтение и пояснения нотариуса, коими он по закону обязан был ее снабдить. А мне-то не в первой. В нотариате этом я бывал и раньше по работе. Гринхиллз часто с ними сотрудничает. Просто сейчас я приехал сюда по частному вопросу, пустяковому с юридической точки зрения. Это тебе не суточные переговоры накануне сайнинга какой-нибудь охренительно важной сделки. Там и из окна не глянешь лишний раз.
А зря - они в этом нотариате от пола до потолка, с видом на маленький, стильный, претенциозный садик, а дальше - на фон-Арним-Платц, площадь фон Арним, названную в честь писательницы Беттины фон Арним. На площади - церковь Христа в стиле необарокко, таком же, что и здание нотариата. Короче, кому непонятно - нотариат этот в самом сердце Зюдзайте - чистой воды бутик. И поршень мой у них на парковке во дворе не бросается в глаза, а вписывается, как скучная и подходящая деталь интерьера.
Под стать сегодняшнему расслабону сегодня заверяет другой нотаруис. Он - компаньон фрау доктор-доктор, замотанной и чрезвычайно деловой тетки-нотариуса, с которой обычно приходилось иметь дело. Я заметил: у баб, дюже преуспевших уже в бизнесе, подчастую нет к смолл-току ни склонности, ни времени, ни естественной расслабленности, ведь преуспеть им помогли их охренительные способности вжиться в этот мир мужчин, преодолев и подавив в себе все женственное. И все это - отчасти ценой громадного стресса и благодаря стервозности естественной или приобретенной. Им же втрое больше нужно знать и уметь, чтоб состояться хотя бы так же, как особи мужского пола на том же уровне. А это превращает в терминатора. И никаких тебе ни флиртов, ни - даже в шутку - намека на секс. Считаться перестанут, отметут, как несерьезную, которая успех приспать хочет. Так что истинные бизнесвимен подчастую слишком злы и заняты делами да поддержанием собственной репутации, чтобы на работе терять время на что-либо, кроме работы. Так, все, дил подписан, дело сделано - всем - по рукам, а она - она погнала, ей дальше двигать надо.
Фрау доктор-доктор такова, но не таков ее компаньон, мужик уже не средних лет, по-нотариальному солидный, спокойный и обходительный вплоть до доброжелательности. Что я - юрист, он понимает с ходу, хоть раньше я и не имел дела конкретно с ним. А потому его обязаловные пояснения звучат иначе, чем звучали бы, обрати он их на Тину.
- "Сегодня в нотариат явился др. Андреас Эккштайн, 1978-го..." -
- Семьдесят девятого, - поправляю его я, - прошу прощения, не заметил, когда просматривал макет. Надо было сразу прислать вам корректировку.
- Нет, что вы, никаких проблем, - он вносит от руки поправку и продолжает: - "...1979-го года рождения с местом рождения в... эм... Pja-ti-recz-no-e... Kasachastan...Казахстан..." - я верно произнес? - да, киваю ему, - это ведь русское название, не так ли? - да, подтверждаю снова.
- Ведь в Казахстане много русских названий, - замечает он.
- Да, раньше было много, - говорю.
После того, как документ заверен, он выходит занести на перепечатку протокол с правками.
- Оксана - это ведь тоже русское? - спрашивает меня спокойно Тина, до того момента хранившая молчание.
А я чуть не подскакиваю на стуле - от внезапного ли звука ее голоса или от имени, произнесенного ей. А руку по инерции судорожно сую в карман, в котором - да, там оно. Ну и что.
Оксана? Да, русское. До этого она не спрашивала меня про это имя. Про имя. Ни разу с тех пор, как тогда, на Новый год расслышала его неверно. Да, правильно, Оксана. Я думал, что она забыла либо ей все равно. Но все-таки Тина - женщина. А женщины - они же хитрые, чертовки. И любопытные. А некоторые вдобавок ревнивые. Возможно, даже Тина.
Нотариус возвращается с перепечатанной версией сегодняшнего протокола. Мы поднимаемся с мест, он еще что-то мне говорит про нотариальные расходы и их вычисление, справедливо полагая, что Тину это не заинтересует.
Она тем временем рассматривает картины на стене - на них что-то абстрактное, но, судя по всему, жутко ценное.
В искусстве я не шарю, поэтому нотариус прав, на сей раз обратившись к ней, а не ко мне:
- А знаете ли, эта группа была на время предоставлена нашему офису галереей из Бад Китца.
Тина кивает, будто слышит об этой галерее не впервые.
А щедро эта галерея разбазаривает свои экспонаты по нотариатам, думаю, припоминая, как и мне однажды уже рассказывали про нее, но было это в одном итальянском ресторане.
Нет, я же договорился сам с собой, что должен и буду справляться с воспоминаниями. Но... не в таком же количестве, думаю, заметно раздражаясь, а сам гляжу на те две картины, что Тина обсуждает сейчас с нотариусом.
На первой какое-то большое голубое пятно, а на нем - много маленьких, круглых пятнышек, желтых, синих, голубых, белых. И между ними змеятся несколько тоненьких полосочек багрово-красного цвета. А рядом, на другой картине - что-то разных тонов, приятных глазу, потому как сплошь приглушенных, от серого до коричневого. Не расплывчатое, а состоящее из геометрических фигур правильной формы. Напоминает очень стильные обои или отделку для интерьера, какие были бы уместны в любом помещении, оформленном современно и со вкусом.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava1diptich/20190624_083015_improved_mini.jpg)