Рождество прошло. Проморгнул я его, как и надеялся. Завалился к своим на два дня, поужинал, выпил с отцом. Подарил всем подарки - дорогие и понравившиеся, судя по возгласам. Не знаю. Мариана помогала выбирать. Покатал их на поршне. Отец сдержанно восхищался. Мать молчала, как обычно. Дома отвела меня в сторону: "Осунулся. Круги под глазами. Работаешь много?"
Да ну. С чего это вдруг такая забота обо мне. Сдержанно киваю. Как хорошо, когда есть работа - всегда есть, на что свалить. Был Тоха, Ренатку с собой притащил. Этот говнюк меня игнорировал, будто я ему сделал что-то. Ренатку взяла в обработку мать, и та прекрасно с ней поладила. В этот раз на пианино играл нам Тоха, играл гораздо лучше, чем в прошлом году она.
Про нее меня никто не спрашивал, не заикались даже. Будто умер кто-то. Со мной вообще мало говорили, то есть, не больше обычного. Мало разговаривать для нас нормально. Вот и нормально. Не врубился я только, почему Тоха долбится. Брат я ему или нет? Мало ли, с кем там у меня было. А как же родственные, блин, узы? Вон, у него теперь своя телка есть, пусть с ней возится. Фиг ли париться из-за моей личной жизни. Которой у меня нет теперь. Короче, я был рад свалить двадцать пятого после завтрака, сославшись - и тут я не соврал - на работу.
У моих на Рождество не было снега, видать, не было и здесь. Все та же знакомая мокрая слякоть в парке - а мне по барабану. Обедаю в кафешке, куда на рождественский бранч семейный народ валит толпами, а парочки - пачками. А у меня обед уже. Я должен был бы чувствовать себя жалко, уныло и одиноко посреди этих празднующих, веселящихся, счастливых людей, но я чувствую себя прекрасно. Меня здесь никто не знает, и я никому не нужен. И я и не хочу быть нужным никому.
Мне нормально, пока я не встречаю по дороге в офис, куда еду на велике, ее. Тоже на велике. Она, как всегда, едет медленней моей дежурной скорости. Заметив рядом с собой меня, она машинально ускоряется, а я замедляюсь по инерции и автоматом еду рядом с ней. Я так понимаю, она тоже едет на работу. Ей тоже надо работать на праздники или она просто свалила от своих, сославшись на это. Только при чем тут я и моя милая затея забить на все? Почему она мне сегодня повстречалась?
Вот и едем вместе. А что, знакомо. Правда, странно до ржача. Едем, молчим. Я иногда посматриваю на нее. На лице у нее ее дебильная, ничего не выражающая маска. Если она думает, что я заговорю с ней, то пусть обломается - ни слова не скажу. Мне не о чем с ней говорить и говорить-то ничего не хочется. Вот буду точить ее до самой Театральной.
Приехали. Бросаю ей на прощанье мой самый индифферентный взгляд и сворачиваю, а она едет дальше. Как ни странно, встреча с ней нагнала на меня какой-то буйной веселости и работается мне теперь просто замечательно. "Спасибо за позитивный заряд, теперь у меня - флоу", - я близок к тому, чтобы отправить ей подобное сообщение, чего не делаю, естественно
Рассказать анекдот? На следующий день повторяется то же самое. То ли она пасет меня, но, когда выезжаю в парк, вскоре нагоняю ее. А раз нагоняю, то обгонять уже не собираюсь. После, когда мы разъезжаемся, я опять прорабатываю все в ударном темпе, и соображаю, что сегодня инстинктивно выехал в то же время, что и вчера. А, пропустить ее боялся, усмехаюсь сам себе. Придурок.
День третий. В этом городе найдется десяток способов добраться из моей квартиры в офис. Понятно, я не собираюсь пользоваться ни одним из них, кроме моего кросс-байка. А она, по ходу, тоже. Сейм плейс, сейм тайм - мы, как штыки. Эта странная закономерность напоминает мне колючку у меня в кармане, периодическое щупанье которой дошло у меня до уровня нервного тика. Теперь я и от этого зависим.
На четвертый день я, едва проснувшись, замечаю, что рвусь к одному только - как бы поскорее оказаться в парке. А она и сегодня там будет. Вот она. Так. А я не могу уже без этого. Она, кажется, тоже. А вот это уже лишнее.
Конец декабря. Сейчас темнеет неимоверно рано и быстро. На восемнадцатом возле лифтов выхожу на северный балкон, с которого видно Свисс банк. И Е-11. Почему-то никогда не смотрел туда целенаправленно, а теперь смотрю. Смотрю в ее освещенное окно, хоть оно так далеко, что видно только маленький огонек. Но это оно. Между нашими офисами один небольшой квартал с правой стороны Нюрнбергского, с левой - Европа. Ее кабинет на восьмом этаже и кроме ее окна у них с этой стороны нигде не горит свет.
Нет, все это, конечно, хорошо, пока полезным образом настраивает на работу. Только вот в зависимость впадать не надо. Лишнее. Какого хрена она решила, что мне это вообще нужно? Нет, все это мы уже проходили. Над собой работали. А сейчас - да это не иначе, как рецидив очередной под личиной безразличия. А этого я уже не допущу.
Поэтому, когда наступает день пятый, я выбираюсь из дома раньше и еду по Эльзенбергскому парку. Здесь, у пруда, на узкой, выложенной брусчаткой дорожке возле "Виллы" у нас с ней за эти три дня установилось что-то вроде места встречи. Здесь я догонял ее и ехал с ней рядом. Здесь сейчас нет ее, как я и думал. А меня колет что-то, но я сам внушаю себе: "Терпи, так надо", - и еду дальше один, хоть что-то во мне норовит остановиться здесь и приземлиться на одну из скамеек, расставленных вокруг пруда. Eisfläche nicht betreteten. Lebensgefahr. По льду не ходить. Опасно для жизни. Ага, точняк, опасно. Иногда, раз в пятилетку даже этот пруд замерзает, вот и поставили тут эту табличку. Другую, запрещающую кормить уток, расположили на том берегу, возле лавочек напротив. Те лавочки - насиженное место здешней алко-тусовки, которая и сейчас уже схлестывается потихоньку. Бена нет среди них случайно? Да нет, не его профиль. Ломи давай, тебе здесь ловить нечего. И я ломлю.
Она подъедет позже и, возможно, почувствует досаду, не увидев меня здесь. А ведь наверняка думала, что снова приручила. Радовалась, ручки потирала. Как бы не так, думаю с ухмылкой, попивая кофе возле контрольно-наблюдательного пункта на террасе на двадцать седьмом. Отсюда прекрасно видно Театральную и то место, на котором мы с ней обычно разъезжались.
Вот она, едет. В то самое время, как и должна была. Сейм плейс, сейм тайм. Непонятное удовлетворение жжет меня, когда она останавливается возле Старого Театра и смотрит на окно моего кабинета, а на лице у нее грусть.
Да какого черта. Какая мелодраматика. На место злой веселости во мне появляется жалость к ней. И меня злит, что жалею ее, как дурак, поэтому за жалостью сразу приходит раздражение. Это она сейчас так выеживается. Видно, бросил ее тот, с которым она там зажигала. Заскучала, а тут Андрей-лох подвернулся. Вот и трусил за ней все эти дни, как пес. Чуть к рукам опять не прибрала. И не хрена теперь так глазками хлопать, слезу выжимать. Не прощу все равно. Шанс просишь? Не дам тебе шанс, не надейся.
Тем пронзительно-ярким ноябрьским днем я узнал то, что узнал. Удар был настолько сильным и сокрушительным, что спокойно проанализировать ситуацию, проанализировать ее и ее отношение ко мне я тогда попросту не мог. Я не хотел лезть в это, не хотел задумываться над тем, что же она все-таки ко мне чувствует. Я не о том, что она говорила сама, нет - хватит мне этого, наслушался. Я в плане: что она чувствует в действительности? Почему сделала то, что сделала? И каково ей сейчас?
Возиться с этим слишком напрягало меня, ведь мне в первую очередь себя надо было приводить в порядок. Я пытался выкинуть ее, вытравить мысли о ней, такие, в которых ее поведение могло бы показаться мне хоть сколько-нибудь понятным. Отгородиться от нее и всего, способного напомнить мне наши с ней отношения и мои к ней чувства. Не смотреть на нее, как на простого, нормального человека, к которому мне свойственно было бы испытывать жалость. Нежность. То есть то, что в какой-то мере испытываю сейчас, пока она смотрит на мои окна там, внизу.
"По глупости." Не знаю, откуда взялась эта мысль, но именно она просачивается теперь ко мне, когда я пытаюсь найти ответ на собственный вопрос - зачем она это сделала. Почему изменила мне, любит ли еще. По глупости. И каков вывод, думаю? Это все меняет? Ни фига это не меняет. Ведь сколько мозги мне трахала, мол, это я ее обижаю, а сама-то... По глупости? Глупость тоже должна быть наказана хотя бы потому, что из-за ее этой глупости мне теперь так плохо.
И почему это, думаю, она должна выйти сухой из воды. Думает, стоит ей тут так на мозги мне покапать, и я все забуду? Что это, стратегия такая? Внезапно вспоминаю, как она по первой впаривала мне про того, отчитывалась, как зависает с ним. Я же тебе рассказывала. А, значит, ты был в курсе и не возражал. Удобно-то как. Она все же не так глупа, думаю дальше, раззадоривая себя. И если б я по жизни был таким же формалистом, что и в работе, то, блин, и секс по телефону - это ж как удобно. Кайф тот же, а в случае чего всегда можно отмазаться, дурочку включить, мол, милый, так это ж понарошку... во мне же никто левый не был, ты что... В натуре-то я тебя люблю... И сколько лохов ведутся на подобные отмазки.... сколько лохов... Но я - не из их числа. И я не формалист. Возможно, она надеялась на это, но в этом был ее прокол.
В конце концов она уезжает, а раздражение мое сменяется злой решимостью. Дико хочется сделать ей больно. Максимально больно. Как можно больнее. Чтобы забыла дорогу сюда. Чтобы забыла дорогу в мои мозги и мое сердце. Чтобы оставила меня в покое. Ну и наказать, конечно, за то дерьмо, в котором я теперь.
- Андреас? Привет. Тоже работаешь на праздники? - слышу за спиной удивленный, обрадованный голос.
Джесси? Да, она. Подошла неслышно ко мне, стоит теперь рядом с чашкой своего любимого кофе, пытается вычислить, куда это я там пялюсь сквозь застекленную стену террасы.
Болтаю с ней. Она хорошо выглядит. Синие глаза блестят. Не скажешь, что ее напрягает работать. Видно, что у нее все хорошо. Заигрывает со мной, что ли? С усмешкой незаметно оглядываю ее сексуальную, рыженькую фигурку. Да, пожалуй, сойдет. Сгодится.
***
- Алло? - слышу ее дрогнувший голос. Естественно, она знает, кто звонит.
- Привет. Слушай, я там еще кое-какие вещи твои нашел. Подъезжай забери?
- А... когда?
- Завтра сможешь?
- Хорошо. Тогда до завтра.
Четыре слова про любовь. Да, ведь можно и так. В конце концов, свет на ней клином сошелся, что ли. Сколько кругом симпатичных, сексуальных, а главное, нормальных телок, думаю назавтра, оглядывая Джесси, пока мы обедаем с ней. А эта - еще и умница и трахается хорошо, а я ей, кажется, нравился. Нравлюсь. Припоминаю, что с ней в свое время было минимум напряга и - по тем меркам - максимум удовольствия.
После кафешки я тащу Джесси в бар неподалеку и угощаю коктейлем. Мы оба задолбались на работе, объявляю ей, и заслуживаем теперь расслабон. Она не сопротивляется, несмотря на то, что еще только часа три дня. Там мы берем еще второй и третий. Я пью безалькогольные, потому что привез ее сюда на поршне, на нем собираюсь и увезти. Кроме того, после мне понадобится трезвая голова.
Джесси сначала долго и нудно рассказывала мне, что купила себе такой же кросс, как у меня, но теперь уже, чуть что, хохочет над какими-то занудностями, выдаваемыми мной. А я развлекаю ее анекдотами с работы, которые перемежаю с безобидными, ни к чему не обязывающими пошлостями, какие иногда можно отпустить и между коллегами. Джесси не робкого десятка и привыкла брать то, что ей хочется, а я и алкоголь основательно разогрели ее, и теперь только тупой не поймет, что хочется ей сейчас меня. Когда мы едем ко мне, взгляды и улыбки ее недвусмысленны.
Я заезжаю на парковку перед домом и боковым зрением вижу, что Оксанка уже ждет меня. Она стоит неподалеку. Скоро начнет темнеть. Холодно, но на ней коротенькое полупальто, отороченное мехом, мини-юбка и сапоги почти до колен, на шпильке. Секси. Очень. Для меня вырядилась? Дура, усмехаюсь. Она не двигается с места при виде поршня, потому что не знает эту машину и не знает, что сейчас из нее выйду я. Вероятно, она здесь давно, возможно даже несколько часов. Мы не договаривались о времени, а ключ свой она мне вернула тогда. Готово, можно раскручивать. Четыре слова про любовь. Что ж, поехали. Мотор.
Сначала из машины выходит Джесси, не дожидаясь, что я открою ей дверь, эмансипированная же. Секундой позже выхожу я. Джесси опять над чем-то смеется и громко мне что-то говорит, правда, я не слышу.
Тук-тук. Это стучит кровь в висках. Тук-тук. Я не смотрю на Оксанку, но чувствую ее присутствие. Знаю, где она стоит. Чувствую на себе ее взгляд. Слышу свист судорожно выдыхаемого ею воздуха.
Четыре слова про любовь. Перед глазами у меня она, та к которой сейчас стою спиной и которой не вижу. Зато ей хорошо видно меня. Четыре слова про любовь. Я медленно подхожу к Джесси и с улыбкой беру ее за руку. Она не сопротивляется, на губах ее играет шаловливая улыбка. У нее красивые губы, думаю я, не видя их. И работает она ими неплохо, кажется. Четыре слова про любовь - и я умру.
Я немного разворачиваю ее, так, чтобы Оксанке было лучше видно. Теперь и я увидел ее. Тук-тук. Даже не глядя ей в глаза, на расстоянии вижу, чувствую ее застывший, замороженный взгляд. Подаюсь вперед, склоняюсь к Джесси. Четы-ре сло-о-ова про-лю-бовь.
Полуулыбаюсь Джесси. Меня абсолютно не тянет ее целовать, но надо. И не только целовать - надо еще, чтобы все было максимально правдоподобно, вот я и бросаю очень быстрый взгляд на Оксанку. Готово. Четы-ре-сло-о-о-ова-про-лю-бовь. Я не люблю тебя. Тебя я не люблю.
Запечатлев ее у себя в мозгу, с улыбкой закрываю глаза и сливаюсь губами с Джесси. Приоткрыв один глаз, боковым зрением поглядываю на то, как там, в стороне, невидимо и неслышимо корчится Оксанка. Или не корчится? А надо, чтоб корчилась. Я же корчился. Корчусь до сих пор, просто снаружи не видно. Вкладываю в свои губы, свой язык, свои руки максимум убедительности, чтобы ни у кого на свете не осталось сомнения.
Оксанкин образ, воспоминания о вкусе ее губ, ее языке, ее теле, о ней - все это здорово мне помогает. Помогает хорошенько щупать Джесси, тискать ее выпуклости, дырявить ее горло языком, сосаться с ней именно так, такими движениями и с почти такими же ощущениями, с какими сосался с Оксанкой. Просто надо внушать себе, что это Оксанка. И я внушаю. И внушаю. И внушаю.
Все видишь, девочка? Хорошо тебе видно? На, посмотри еще. Все видишь и вспоминаешь все? А вот и хорошо.
Я не люб-лю-у тебя. Те-бя-я-не-люб-лю-у... люб-лю-у... люб-лю-у... - у меня в башке истерически рыдает Самойлов, и пьяное эхо, пиная, подбрасывает его люб-лю-у, а оно, то и дело подскакивая на очередной волне, плавает какое-то время в моих ушах с завывающим барахтаньем.
И вот еще в чем прикол: мне вставляет от всего этого. Меня возбуждает - не телка, которую сейчас облизываю на ее глазах, нет, это - так, пластика, механика. Вспомогательный материал. Как ни странно, колоссальная работа происходит у меня в голове и то, что там происходит, творит со мной премилые вещицы: у меня неимоверный стояк. Меня возбуждают ее ревность, ее боль, ее страдание, которые, тешу себя надеждой, испытывает она сейчас.
Слышу вдруг какое-то пыхтение - это Джесси уже задыхается у меня в руках, а я, не стесняясь ничего и никого, сжимаю сквозь одежду ее грудь и сую руку ей под платье. Даже для нее, такой раскрепощенной и разогревшейся, это - ту мач.
Она со смехом отстраняется: "Не здесь же". "Еще", - требую я также со смехом, бросив предательский взгляд вбок. Воображаю, как накрыло от этого Оксанку. Пытаюсь удостовериться в этом еще раз, но теперь Джесси будто что-то улавливает. А вот это уже не к чему. Прежде чем она в состоянии вычислить, я жадно толкаю ее внутрь. Боком вижу, как Оксанка, медленно развернувшись, трогается с места. Все, харэ. Занавес.
Мы еще целуемся в лифте, вернее, это Джесси меня целует. Теперь, когда Оксанка не смотрит, у меня как-то пропадает охота целовать эту.
Она прямо в прихожей снимает с меня штаны и начинает делать минет, а мне не особо вставляет от ее губ, и я не ощущаю особого рвения ласкать ее или вообще трогать. Почувствовав, что ласк или раздеваний от меня не дождешься, она уходит в ванную, предварительно запечатлев на моих губах многообещающий поцелуй. Вообще-то, лизать ее мне тоже неохота, думаю, но теперь уже не отвертишься. Все эти мои ощущения непохожи на тот секс, к какому я привык за последнее время до того, как.
Раздевшись, подхожу к окну и смотрю в парк из окна гостиной. Ха, да вот она идет. Обернулась, смотрит на мои окна. Моментально чувствую прилив сил. Везде. Со жгучим удовольствием отмечаю, что еще достаточно светло, и она оттуда, с улицы видит меня, голого по пояс. Остальное не видно из-за балкона, но с нее и этого хватит.
На меня вновь накатывает странное, непонятное мне чувство: мне кайфово, когда на меня смотрит она, страдает, может даже плачет - мне не видно. Какой стоячок. А что. Имею право. Главное, чтоб не вхолостую. Чтоб было куда разрядить, а у меня есть куда.
Кстати, о "разрядить": появляется Джесси, она разделась уже. Кажется, Оксанка не видит ее, пока она еще в глубине комнаты. А Джесси подходит, опускается передо мной на коленки и продолжает свои старания, а я чуть ли не смеюсь от радости, до того кайфово мне. Ведь она там со мной, недалеко от меня.
- Пойдем на кровать, - зовет меня Джесси, а когда я не сразу двигаюсь с места, вдруг останавливается.
Резко развернувшись, встает, смотрит в окно и сечет все. С ходу. Моментально резко дергается куда-то.
- Джесс, - просыпаюсь я, с трудом отлепляя взгляд от окна, слышу ее копошение на заднем плане - оделась уже.
А Оксанка тоже уходит, на сей раз окончательно, кажется.
- Джесс, - предпринимаю я еще одну вялую попытку.
- Да пошел ты, - бросает она мне уже в дверях.
Ну и пошла сама, думаю, слушая ее удаляющиеся шаги. Не дождалась лифта, дернула вниз по лестнице. Вот и потрахался, блин.
Время идет, уже темно. А я все стою у окна, в которое мне ничего не видно, стою, не включаю света в доме. Стою, как приклеенный.
Вообще-то, Джесси не заслужила, чтобы с ней так, думаю. Позвонить ей? Попытаться вернуть? Или поговорить хотя бы, объяснить все. А зачем? Она и так все поняла.
Вместо этого я еду на Жандармскую за снегом, который нюхаю дома, пока смотрю ролик берговского корпоратива. Покажут ли мне опять сон про безглазую морду? Пусть показывают. Или нет. Мне все равно.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava17czetyreslovaczast2/20190607_181935_mini.jpg)