- Андрюш, ну что, нашел? - кричит мне Оксанка снизу, из кухни, пока тетя Аля о чем-то с ней спорит.
- Сейчас, солнце, - кричу ей я.
У них любят так переговариваться. Криками, чтоб через весь дом. Метод общения, не распространенный в нашей семье, но у всех по-разному.
Жду, пока загрузится ее ноут, разглядывая фотки на стене ее комнаты. Эту видел? В обнимочку с Ренаткой за рулем городского автобуса, Оксанка - на водительском кресле. Обе загорелые, Ренатка в шортиках, Оксанка - в суперсексуальном коротеньком джинсовом комбинезончике. В Ростове фотографировались. На фотографии - южная ночь.
А у нас - хмурое центрально-европейское утро. Думаю, солнца сегодня целый день не жди. Это нормально, жди его вообще в ноябре. Не смотреть, не смотреть вообще в окно на их голый, пожухший сад, нафиг надо это. Нет, все-таки на море надо ездить летом. А то после Канар этот резкий переход к дождю, холоду и этим сумеркам круглосуточным как-то сильно ударил по психике.
Мне-то ничего, это Оксанка у нас вся такая сверхчувствительная, прямо тебе цветочек-колокольчик. Они же тоже вянут, только посмотри на них не так. Вот и она: чуть что - впадает в эту свою, блин, депрессию. Для этого уже достаточно, чтоб солнышка на улице не было весь день. Пытался шоколадом ее откармливать, так она его не любит. Тут помогает только секс, но пока с нашей с ней работой до него вообще дойдет дело.
Вчера весь день шел дождь, прервавшись только на часок после обеда. Мы как раз приехали к ее родителям, обогнав процессию поющих детей с родителями и самодельными бумажными фонариками под песнопение: Durch die Straßen, auf und nieder, leuchten die Laternen wieder. Взад-вперед по улицам опять горят фонарики... Санкт Мартин... Да, помню. У Тохи в детсаду тоже отмечали этот праздник. Это я не застал, школьником приехал. Но мать потянула меня тогда вместе с Тохой, хотя мне абсолютно в ломы было тащиться со всей этой мелюзгой и слушать, как они поют:
Санкт Мартин, Санкт Мартин, Sankt Martin, Sa-a-a-ankt Ma-a-a-r-tin,
Санкт Мартин, ехал он под снегом и дождем, Sankt Martin ritt durch Schnee und Wind,
резво ехал на коне верхом... Sein Ross, das trug ihn hoch geschwind...
Санкт Мартину все было нипочем, Sankt Martin ritt mit leichtem Mut,
, согретому плащом. Sein Mantel hält ihn warm und gut.
В снегу сидел, в снегу сидел, Im Schnee saß, im Schnee saß
В снегу сидел бедняк, Im Schnee, da saß ein armer Mann,
Одет он был не в платье, нет, а так, Hat Kleider nicht - hat Lumpen an.
В лохмотья...
"О, помогите ж мне в моей нужде, "So helft mir doch in meiner Not,
Не то вслед за морозом за жестоким смерть придет ко мне." Sonst ist der bitt"re Frost mein Tod
А потом - душераздирающая байка о том, как добряк Мартин мечом разрезал надвое свой плащ и поделился с этим самым бомжом одной половинкой.
Сам-то я и не думал им подпевать. Во-первых, у меня слуха нет. А во-вторых, я уже был большой, и песни про фонарики и святого Мартина - это было уже не круто. А в завершении песнопений к детсадовским в одном переулке верхом на коняке выехал чувак, переодетый в римского военачальника. Размахивая эрзац-мечом, чувак зрелищно откромсал им кусок от какой-то тряпки, набросил откромсанный кусок на дедульку, вопившего от холода у ног коняки, после чего скрылся в неизвестном направлении. А потом мы все сидели вокруг костра в Тохином саду и лопали сладких, сдобных человечков - маленьких Мартинов? не знаю - запивая их пряным, горячим, сладющим безалкогольным киндерпуншем. Естественно, эта часть праздника мне тогда понравилась. Думаю, вчера тем детям повезло меньше, и у костра им пришлось сидеть под зонтиками.
Да, не смотреть, не смотреть из окна, нафиг. Держать руки в карманах и носа на улицу не высовывать. Да, а где... Там, там, на месте... Успокаиваюсь, нащупав. Сегодня? Нет, не сегодня. Будет скомкано. После обеда поедем домой, потом - обычный воскресный стресс. То есть, мне поработать еще надо, а то вай-фай у ее родителей - его, считай, нету. Нет-нет, пока не надо. Да я и привык уже так, как тут от себя оторвать. Рано еще. Нам так хорошо с ним вдвоем.
Когда Оксанка вчера из окна машины увидела процессию детей, личико ее озарилось, хоть на него и не попал тусклый свет фонариков, а глазки подернулись такой добренькой поволокой. Я же говорил уже, что в предрождественскую пору тут всех почему-то переклинивает и тянет творить благотворительные дела. Поэтому она кинулась заглушать свою ноябрьскую депрессию участием в очередном проекте комьюнити энгейджмента: теперь они возятся с детьми. В Оксанкином случае это означает, что она участвует в проведении детских праздников где-нибудь в Иберусе - это у нас квартал такой с "трудной социальной структурой".
Либо носится в начальную школу и читает им на специальном уроке книжки. Гарри Поттера, там, или Михаэля Энде - Бесконечную Историю. Кроме того, в нашем городе, оказывается, уйма двуязычных детских садиков, с русским уклоном, например. С двуязычной мелюзгой она разучивает какие-то детские песни, а мне показывет сии репетиции на видео. Закрутила эти ролики, запечатлев даже у меня в башке про свои "крылатые качели" да про Новый год. И откуда она их знает столько, песни эти.
Я в этом не участвую. Дети, тем более чужие - а своих у меня нет - не мое это. И за ней что-то не замечал ранее такой любви к ним. Ладно, пусть занимается. Меньше меня пилить будет, что работаю много. А то у нас на этой почве опять нелады.
Да, Оксанка и ее книжки. Если прихожу не очень поздно, пытаемся опять читать на ночь на русском. Недавно пришлось купить специальную книжную полку для той библиотеки, что прошлой зимой оттяпала у Зузи. А то куда их девать. Все не поместились, она решила поставить только те, которые ей наиболее нравятся. Я даже помогал.
- Зай, вот эту - тоже? - пытаюсь разобрать название: - "Джёрминэл"?
- Жерминаль? Золя? Да, давай.
- А про что это?
- Про первые забастовки шахтеров.
- А, ну так как раз подходит, у нас же кризис...
- Да, а наши с тобой клиенты как раз этот кризис создали... А мы их же помогаем спасать.
- Что поделаешь... Система... Лучше так, чем чтоб в один момент рухнуло все на хрен...
- Да, чуть что - сразу система... Нет, Жерминаль - это классика французского реализма и натурализма. Знаешь, они там в конце трахаются в обвалившейся шахте, а потом она умирает...
- Ну да! Так, блин, это читать надо, а не Пушкина...
- На французском же.
- Ну, ты мне почитай, кайфово будет слушать. Блин, вот эти французы извращенцы. "Жерминаль" - это что вообще значит? Неужели с сексом связано?
- Так называли один из месяцев в эпоху французской республики. Тот месяц, в котором конкретные драматические события пока только назревают.
Так, неужели ее ноут загрузился. Не прошло и полгода. Пытаюсь найти док, за которым меня послали, перелопачивая одну за другой эмблемки на ее рабочем столе. Несмотря на то, что аккуратное ведение документации - один из столпов, на которых держится наша с ней работа, она в этом плане тот еще шизофреник. И иногда любит тупо сохранять файлы на рабочем столе.
А еще она любит в свободное от работы время на работе скачивать в интернете какие-нибудь рецепты, которые пробует потом на мне, но я от этого не в накладе. Вот и сейчас они с тетей Алей пекут пирожное Nussecken, ореховые уголки - местный "шпециалитет". Мы все их любим, но она уверена, что они не получатся, если сделать по рецепту. Нет, надо почитать, у нее там подписано, на сколько градусов она их в прошлый раз ставила и сколько держала. Так, не нахожу ни фига. Все, пусть сама ищет...
Хотя вот, кажется...
Так...
Что тут... про температуру...
- Андрюш, открой папку с рецептами, - трубит она снизу. - Давай я? - предлагает спустя некоторое время, когда от меня ни слуху, ни духу.
Поздно.
Нашел.
Открываю папку Rezepty. Там есть Sladkoe и Nesladkoe. Мне нужно сладкое. Пирожные - это же сладкое...
У них есть бильярдная, по совместительству она же - футбольная. Помимо столика для игры в мини-бильярд там стоит еще и настольный футбол. Но мне не хочется сейчас играть. Нет.
Я рассматриваю фотки на стене, несколько старых черно-белых фото, по видимому, разных лет. На этой - темноглазая девочка в коротеньком платьице с двумя тонкими косичками. Оксанка?
- Это Оксанина бабушка Зоя, - почти вздрагиваю от голоса тети Али, незаметно появившейся у меня за спиной.
Ее пояснения своевременны, поскольку мой вопрос очевиден, хоть я его и не задавал. Оксанка чем-то похожа на свою бабушку, позже превратившуюся - вот она, на другом фото - в красавицу с матово-белым лицом, жгуче-черными глазами, длинными, черными косами, профилем, греческим не только по фамилии, и несколько неправильным прикусом.
- Но это - она? - показываю на другое фото.
На пляже из мелкой гальки стоит недовольная девочка в панамке и больших трусах-парашютах. Вокруг талии держит надувной круг. Лицо у нее несчастное, будто вот-вот заплачет.
- Тоже - нет, - тетя Аля смеется. - Я. Маме давали на фабрике путевки и меня вечно отправляли в лагерь на море. Ненавидела я эти лагеря. Там кругом обязаловка. Нас заставляли делать "поплавок". А я все равно так плавать и не научилась.
Да, вероятно Оксанка на фоне морского пейзажа смотрела бы веселей. Она и на мать похожа, только носы у них разные, думаю с раздражением.
- Меня хотели назвать Майей, - продолжает тетя Аля. - В честь Майи Кристалинской.
Я все равно не знаю, кто это. Наверняка какая-нибудь актриса или певица.
- Майя, потому что ждали в мае. Но я поспешила, в апреле родилась, получилась Аля. Александра, то есть. Вот так - ждешь одного, а выходит совсем другое.
Совсем другое, думаю, натыкаясь пальцами в кармане на привычный уже рельеф. Совсем другое.
- Андрей, Оксана говорила, ты скоро уезжаешь в Лондон?
- Пока неизвестно. Может и не скоро, - отвечаю тете Але. Когда уезжаем, прощаюсь с ней с сожалением. Мне будет ее не хватать.
Нет, я ошибался насчет погоды. Проясняется, может и не будет дождя? Совсем другое. Когда мы едем по мосту через Рейн, в одном месте у нас над головой - низкий темно-серый навес из облаков с ярко-золотой подсветкой, а в другом - чистое небо, такое ослепительно-голубое, что когда смотришь на него, становится больно глазам. От подсветки и зеленый остров на Рейне, и баржи, и старинный замок на том берегу полыхают. Все будто стало прозрачными от того, что с него снимали слой за слоем, чтобы добиться желаемого изображения.
Совсем другое. Слишком много золота на этой картине, в этом пейзаже. А река... Никогда не видел ее такой. Она словно покрыта толстым слоем прозрачной сахарной глазури. Глазурь эта замерзла на поверхности реки, превратив ее в неподвижное, сверкающее озеро.
- Та-а-ак, давай, давай, дорогой, топи, топи... Ты... можешь! - она тоже успевает на желтый, сопровождая это своим обычным, нескончаемым потоком комментариев, постепенно переходящих в ругань и порой даже мат.
Обычно они раздражают меня. Я вожу молча и все переживаю в себе, если вообще переживаю, и от нее требую того же. И обычно я прикалываюсь над ее всплесками эмоций. Обычно... Но сегодня... Совсем другое.
- Бар-ра-ан... - сигналит.
А я молчу, утопившись в сиденье рядом с водительским. Меня слепят этот день, эта голубизна и это золото. Совсем другое.
- Мужик... ты, блин, замечал... там еще две полосы есть... правая и средняя... мужик, тебе - туда...
Она наверняка заметила уже мое молчание, мою отчужденность. Она не могла не заметить. Она сечет такое быстро, улавливает малейшие сигналы, волны и вибрации, перемену настроения. Наверняка уже начала думать, размышлять, ведь за все время я не проронил ни слова. Ни звука. Совсем другое.
Постепенно я впадаю в транс. Или был уже в нем все это время. Я жив вообще? Совсем другое. Колется. Значит, способен чувствовать. Значит, еще жив.
Кто это тут, рядом со мной? Она. Кто она? Совсем другое.
Где я? Уже дома. И я спокоен. Дома стены помогают. Еще только обеденное время и здесь еще совсем светло. Смотрю с балкона и слышу... нет, не слышу... ничего не слышу. На мгновение теряю слух. Потом он возвращается, но я все так же подмечаю, что день сегодня какой-то тихий. Ни ветерка, ни намека на осадки. Совсем другое.
- Вот устал, - говорю, обнаружив ее возле себя. Она не смотрит на меня, а тоже смотрит вдаль.
- Что? - ее дергает, когда она вздрагивает от звука моего голоса.
- Я говорю: чайку бы, - продолжаю я громче.
Совсем другое. Она не понимает? Чаю. У меня нет портвейна.
- Черный, зеленый? - спрашивает она из кухонной ниши. И не переспрашивает, когда от меня не слышно ответа.
Потом она возвращается с чайными чашками, которые ставит на столике возле дивана, а я уже открыл ее ноут и нужный файл в нем.
Я смотрю ей в глаза и медленно разворачиваю к ней ноут так, чтобы она видела экран. Так, чтобы видела то, что увидел на нем я. Я на удивление спокоен. Мне наплевать на ту ее реакцию, которая сейчас последует. Наплевать? Нет. Не совсем. Наверное, я слишком слаб, чтобы мне было наплевать.
Она уже догадалась, что там, я вижу это по ее лицу. Я не знаю, что там у меня на лице, но... Черт, всего на миг я, кажется, смотрел на нее исподлобья, оскалив зубы. Возможно, на моем лице на миг, только лишь на миг отражается то, что я почувствовал тогда, в тот момент, несколько часов назад, когда увидел это впервые.
Теперь она подходит ближе и видит. Да, это то, что она думала. Теперь она знает наверняка. А я подавляю рефлекс. Я подавляю желание схватить ее за локоть и подтащить еще ближе. Но я не должен теперь ее хватать. Или вообще касаться ее. Теперь уже нет.
Я - палач. Но любая казнь по определению возмездие. И все-таки, я спокоен. Я совершаю над ней экзекуцию. Совершаю медленно и методично. Все, что мог, я уже пережил несколькими часами раньше. Я никому не доверялся, я пережил это сам с собой наедине, я преодолел это, и преодоление этого сделало меня сильнее. Будто во мне умерло что-то, но что-то другое, наоборот, окрепло. И как далек я теперь от того беспомощного состояния, некогда изведанного мной. Будто целый мир отделяет меня от него. И вот я спокойно и почти безразлично наблюдаю, как Оксана, мертвенно бледная, читает. Всего лишь несколько мгновений бегают ее глаза за буквами на мониторе, сливая их в слова, из слов строя фразы. Это ее слова и ее фразы. Это писала она.
Мы сделали это. Мы наконец-то сделали это. Ты и я. Я слышала тебя, а ты - меня. И нам было хорошо вместе, пусть даже на расстоянии, по телефону. И после того, что мы почувствовали тогда, мы не в силах были противостоять и делали это снова. Снова и снова. А в первый раз было так:
Скажи, во что ты одет? Неважно? Нет, я хочу знать. Хочу представлять себе, как буду снимать с тебя это. А ты хочешь слышать, во что одета я? Да, ты угадал. Я в том самом платье, которое ты выбрал для меня тогда. Помнишь его? Бежевое с золотым? Я не хотела покупать его, не хотела даже мерить, думала, мне не пойдет этот цвет, но ты настоял. Что? Тогда еще хотел снять его с меня? Знаю, догадалась. Помню твой взгляд. Сними сейчас.
Так, я должен сейчас все это передавать? То, что она написала потом? Ни хера я никому не должен. Оставьте меня в покое. Я только-только пришел в себя и взял себя в руки.
Бл...ть, как описать ее взгляд. Тот ее взгляд после. После того, как она прочитала. После того, как все, все-все изменилось, и она узнала, что я узнал.
Она в оцепенении. Я, кажется, слышу стук ее сердца. Это пройдет. Она ждет, доходит до меня. Она затаила дыхание и ждет приговора. И еще я пугаю ее. Она в ужасе от того, с каким спокойствием я показал ей, что знаю.
А ведь я просил не играть со мной. Ты не вняла просьбам. Я не знал тебя. Я узнал тебя.
Однако, долго я так не выдержу. Надо кончать поскорее, пока не сорвался. Пока не потерял контроль над собой. А то уже сами собой просятся наружу вопросы, один за другим. Это правда? Хотя это уже не вопрос, киваю сам себе серьезно и спокойно. Это факт.
- Было? - спрашиваю на всякий случай.
А вдруг ошибка. Хотя мне теперь уже все равно. Слишком много пережито. Зря, что ли? Она кивает беззвучно. Не зря.
С кем это ты так? С этим... как его... Когда началось? Сколько раз было? Ты правда кончила? Ты для него написала? Показывала ему? Как дневник вела? Для него? Для вас? Потом что было? Это было? Сколько раз было? Он тебе нравится? Ты его любишь?
А мне и правда хочется знать? Я слышу его, тот отдаленный гул. Тот пчелиный рой, что скоро, очень скоро доберется до меня, перерастет в рев и разорвет мне на хрен барабанные перепонки. И когда это произойдет, я не хочу, чтобы она меня видела. И поэтому все, что мысленно спрашивал только что, меня на самом деле не волнует.
А волнует меня только это:
- Сама уйдешь или?..
Она вздрагивает, на мгновение закрывает глаза, когда мой вопрос обрушивает на нее этот микроинфаркт, но тут же берет себя в руки.
Или?.. Я не так много знаю языков, но ни в каком из известных мне нет такого. Это только здесь так говорят - "или" в конце предложения. Когда ждут ответа, когда не ждут его. Когда знают ответ, когда не знают. Создают видимость того, что есть альтернатива. Хотя ее нет. Альтернативой было бы... Не уйду, пока сам меня не уйдешь. Но мне ведь не придется этого делать.
Поразительно, насколько явственно я чувствую вдруг все, что сейчас происходит в ней. Ей будто неловко находиться здесь. Будто она вторглась в мое пространство, не имея на это права. Будто право ее на пребывание здесь было временным. Но часы пробили двенадцать, ее абонемент истек и ей нужно уходить. Ей нужно быстро уходить, иначе та самая дворцовая стража, что всегда была с ней столь предупредительна, пропускала ее с улыбкой, почтительно открывая ворота, ныне схватит ее за волосы и пинком вытолкнет на улицу, ругая самыми последними словами. Будто присутствие ее мне сейчас мешает. А она - да, она не любит мешать, докучать. И это подхлестывает ее сейчас. Она тихо уходит, не поднимая головы.
Я смотрю из окна. Я не смотрю ей вслед и лишь спустя некоторое время замечаю, что ее нет. В первый момент я даже удивлен и озираюсь по сторонам в недоумении. Я не знаю, взяла ли она с собой какие-нибудь вещи. Я даже не спросил, куда она ушла, где будет ночевать. Ведь сегодня воскресенье, мало ли. Но я не буду ей звонить. Видно, я все-таки не хотел, чтобы она ушла сразу, не ожидал этого - но она ушла, как только я сказал ей, чтобы уходила.
Я ничего не чувствую. Я будто умер, и теперь, после смерти у меня ничего не болит. Какая-то часть меня ужасается моему безразличию, другая просто в отключке. Но дело в том, что я не знаю, как долго продержусь еще так. Никто не в силах мне сказать. Кажется, мне не стоит здесь оставаться, как не остаются один на один с покойником в пустом доме. Мне надо валить отсюда, пока я еще в состоянии.
Я переодеваюсь и уезжаю на Нидду. Я не запоминаю той поездки и не знаю, сколько часов я там езжу взад-вперед. Потом я иду в спортзал, там тоже провожу часа два. Что и как там тренирую, не помню. Воскресенье прошло, и я не поработал. После тренировки я ночую в отеле неподалеку. Я не знаю, где ночует она и не звоню, чтобы спросить.
***
Саундтрек-ретроспектива
Apocalyptica - Farewell
Wolf Colony - Not only one
Imagine Dragons - Dreams
Tan Dun - Farewell
Garbage - Cup of Coffee
***
Андрюхин словарик
Бесконечная История - всемирно известный детский фэнтезийный роман Михаэля Энде
Зузи - бывшая квартирная хозяйка Оксаны
Санкт Мартин - св. Мартин Турский, епископ, бывший римский офицер, согласно преданию, разделил свой плащ с бедняком, замерзавшим от холода, этому посвящены праздничные мероприятия в детских учреждениях
![[]](/img/f/flo_rencen/glava12sovsemdrugoe/20190521_221256.jpg)