Герман надавил на тугую стеклянную дверь и оказался в вестибюле. Гардероб не работал. Сквозь витую металлическую решётку видны были крючки пустых вешалок и пыльные доски неухоженного, давно не мытого пола. Гардеробщица отсутствовала.
Герман шагнул к регистратуре. Склонился к маленькому полукруглому окошку. Позвал сипло:
-- Девушка, милая! С горлом к кому?
Внутри завозились. Что-то громко хлопнуло, словно уронили толстую книгу.
-- Казанникова, кабинет номер двести четырнадцать.
-- Записываться или что? -- спросил Герман.
-- В порядке очереди, -- пропела невидимая обитательница регистратуры. -- История у вас есть?
-- Почём я знаю?
-- Фамилию скажите. И адрес.
Герман сказал.
Зацокали, удаляясь, легкомысленные каблучки. Герман зябко передёрнул плечами и приготовился ждать. Его морозило. Проклятое горло нестерпимо саднило, было больно глотать. Только бы побыстрее, думал он. Уж как ему не хотелось идти сюда, оставлять Лизу одну надолго. Думал, слетает по объявлению, пулей, туда и обратно, она и понять ничего толком не успеет. Поспит разве немного... Во сне -- сила. Только вот ему сон вовсе не помогает. И таблетки эти проклятые не помогают. Одного стрептоцида сколько пересосал. Думал, день-два, и все придёт в норму, как уже не раз бывало. А оно всё не проходит и не проходит. Лиза накануне глянула и испугалась. Я, говорит, такой глотки в жизни не видела, малинового цвета. Ты бы, говорит, Гера, к врачу сходил... Сейчас вон дифтерия повсюду. Не дай бог!.. Он, конечно, отмахнулся -- какая там ещё дифтерия! Но слечь было бы обидно. Именно сейчас. Когда забрезжила впереди долгожданная работа...
Герман огляделся. В вестибюле, кроме него, не было ни души. Всеобщий коллапс. Похоже, люди даже болеть перестали, не то что торговать... Холодно! Водка, наверное, и та не спасает.
Он вздрогнул, услышав свою фамилию. Снова подался к окошку.
-- Что-то не найду я вашей истории. Вы когда были в последний раз?
-- Не помню, -- сказал Герман честно. -- Давно.
-- Давайте я новую заведу.
Герман кивнул: заводите. Ему было все равно. Он механически отвечал на вопросы и ждал: ну когда же, когда это закончится? Только бы Лиза не проснулась. Только бы успеть, успеть...
-- С вас три рубля: два за тетрадку и рубль за оформление, -- сообщили ему наконец.
Он заплатил. Пересчитал оставшиеся деньги. Негусто. Три червонца и мелочь. На хлеб и молоко должно хватить. С учётом нынешних цен. Засунул их поглубже в карман фуфайки. Потопал к лестнице в конце вестибюля.
Разумеется, перед кабинетом была очередь. Всесильный закон подлости работал даже в пустой больнице. Из пяти сцепленных воедино стульев занято было четыре. Мамаша с девочкой лет пяти и два престарелых индивида из серии "мёдом не корми -- дай только по врачам пошастать".
-- Кто последний в двести четырнадцатый? -- на всякий случай поинтересовался Герман.
Молчание. И удивлённо-округлые глаза женщины. Словно восьмое чудо света узрела.
-- Есть последний?
Индивиды устойчиво смотрели каждый в свою сторону.
Герман потянул ручку двери.
Закрыто.
-- Там нет никого, -- шёпотом сказала женщина. -- Доктор вышла.
-- Так я, наверное, за вами? -- уточнил Герман.
-- Мы с дочкой в соседний. А здесь ждём... Там просто сесть негде.
Герман посмотрел по сторонам. И то правда. Стулья были сосредоточены в одном месте, перед дверью двести четырнадцатого. Он прислонился боком к холодной равнодушной стене и закрыл глаза. Только бы Лиза не проснулась, пока его нет, только бы не проснулась... Он уже начинал жалеть, что попёрся сюда. Надо было всё-таки сразу по объявлению... Если бы только не горло...
В замке заскрежетал ключ. Герман очнулся. Перед глазами промелькнул застиранный белый халат, и он молча, напористо ринулся следом. Его остановила раскрытая ладонь.
-- Фуфло сними, артист, -- сказали сзади.
Он непонимающе оглянулся.
-- В верхней одежде нельзя, -- качая головой, доверительно сообщила женщина.
Непослушными деревянными пальцами он принялся расстёгивать пуговицы фуфайки, с трудом размотал приросший к горлу шарфик, сложил всё грудой на свободный стул. Сказал, обращаясь неизвестно к кому:
-- Посмотрите, пожалуйста, -- и поспешно шагнул в кабинет.
Врачиха что-то быстро писала, сидя за столом. Не поднимая головы, предложила Герману проходить, присаживаться. Он пересёк обширное пространство кабинета по диагонали и неуверенно приткнулся на стуле для посетителей.
Врачиха была молодая. Гораздо моложе Германа. Почти как Лиза.
Густые тёмно-каштановые волосы её собраны были в аккуратный узелок, придавленный сверху медицинским колпаком. Колпак был белоснежный, новый, не то что халат. Герман молча смотрел на её тонкие длинные пальцы. У Лизы были такие же пальцы -- тонкие, нежные, ласковые...
Врачиха прекратила писать, отложила ручку в сторону и подняла на него глаза. Господи, у неё и глаза были почти как у Лизы... Добрые. Зелёные. Это ведь так редко встречается, чтоб по-настоящему зелёные...
На какой-то исчезающе краткий миг ему стало теплее. Совсем чуть-чуть.
Он положил перед ней свежезаведённую историю болезни.
-- С чем пожаловали? -- спросила она с лёгкой улыбкой.
-- Да вот, доктор, -- Герман вдруг смутился. -- Горло подвело. Першит, больно глотать, кашель по ночам...
-- Кашель сухой или с мокротой?
-- Сухой вроде.
-- Головная боль? Температура?
-- Голова болит немного, а насчет температуры не знаю. Жена говорит, на дифтерию похоже.
-- Ясно... -- Она встала. -- Ну что ж, хорошо. Давайте посмотрим ваше горло.
Поддаваясь мягкому нажиму её ладоней, Герман слегка запрокинул голову назад. Позволил прижать язык к нижним зубам металлической ложечкой и заглянуть зелёным глазам в свой широко открытый рот. Осмотр длился какие-то секунды, но его за это время прошиб холодный пот. Потолок неожиданно надвинулся на него необъятной ледяной громадой и стал давить, давить... Не хватало воздуха. Колкие злые снежинки жалили лоб, щёки и шею. Тело превратилось в вату...
Он медленно приходил в себя, а она уже снова была за столом, снова что-то писала, но на этот раз в его истории.
-- Значит, так, Герман Иванович, -- сказала она, взглянув предварительно на обложку тетради. -- Никакой дифтерии у вас нет. А есть у вас ларингит. В острой форме. Так что горло я вам вылечу. Но придётся немного поберечься -- воздержаться от курения, алкоголя, исключить из рациона острую пищу...
-- Боже сохрани! -- только и сумел проговорить он.
-- В аптеке купите фалиминт и фарингосепт. Это без рецепта. Будете принимать... Горло полоскать настоями ромашки и шалфея. На ночь горчичники на грудь и согревающий водочный компресс на шею. Я вам выпишу направление на физиотерапию -- походите на УВЧ и электрофорез. Это на первом этаже, кабинет номер сто семь. Ещё в аптеке купите гидрокортизон, новокаин и одноразовые шприцы. Сделаем вам блокаду. Всё ясно?
-- К-какую блокаду? -- спросил Герман, заикаясь.
-- Биоблокаду. Впрыскивания в стенки горла.
-- Х-хорошо.
-- Где ваш полис?
-- Какой полис?
-- Страховой полис. Есть у вас?
-- Я, право... Дома есть, наверно...
-- Ну что же вы?.. Я без полиса вообще не имела права вас принимать. Послезавтра придёте -- обязательно захватите. Не забудете?
-- Н-нет. -- Герман стал подниматься. -- Спасибо вам, доктор! Спасибо! Дай вам бог здоровья!
-- Послезавтра я вас жду. Я принимаю во вторую смену, с двух часов...
-- Да, конечно, -- пробормотал он чуть слышно, уже направляясь к выходу, -- послезавтра... -- Перед самой дверью обеспокоенно обернулся. -- Доктор, а шарф?..
-- Что -- шарф?
-- Надевать?
-- Это уж как вам будет угодно, -- рассмеялась она. -- Хотя, я думаю, в шарфе вы, конечно, запаритесь.
-- Куда уж тут париться, доктор... Когда такой холод. Собачий... Досвиданье вам...
Герман вышел, плотно притворив за собой дверь. Славная женщина. Такая молодая, зеленоглазая, на Лизу немного похожая... И главное -- внимательная. Улыбается посетителям... Вряд ли им здесь много платят. Сейчас никому много не платят. А она, гляди-ка ты, не унывает, улыбается... Он не мог видеть, как в опустевшем кабинете славная зеленоглазая женщина, абсолютно непохожая на его Лизу, глядя на закрывшуюся дверь, грустно покачала головой: каких только экземпляров с этой работой за день не насмотришься. Вот этот, например... хоть сейчас в кунсткамеру...
Герман взял со стула свою фуфайку и стал торопливо одеваться. Однако же, здесь значительно холоднее, чем в кабинете у врача. Пока его не было, мамаша с девочкой куда-то исчезли, наверное, зашли в соседнюю дверь, а из молчаливых индивидов остался только один. Сейчас он, откинувшись на спинку стула и скрестив на груди руки, с брезгливым любопытством наблюдал за манипуляциями Германа.
-- У меня шарф пропал, -- сказал Герман растерянно. -- Вы случайно не видели, кто его взял?
Индивид не ответил.
-- Куда же он мог деться? -- Герман недоумённо покопался внутри рукавов фуфайки, заглянул под стул, полез в карманы. -- Ой, и денег тоже нет. У меня же деньги тут были -- тридцать рублей. И ещё мелочь. А теперь... Вы, правда, не видели?
Индивид, презрительно двигая нижней челюстью, процедил:
-- Слышь, а ты уверен, что к нужному врачу ходил?
-- Простите?
-- Я говорю, тебе бы к психиатру надо, а ты к ухо-горло-носу...
-- Не понимаю, о чём вы... Меня что... ограбили?..
-- Слышь! Чё ты несёшь? Кто тебя грабил?.. -- багровея, повысил голос индивид. -- Я на дерьме сметану не собираю. А будешь орать, ещё и к хирургу сходишь заодно. Понял?
-- Странный вы какой-то...
Герман ровным счётом ничего не понимал. При чём тут хирург? На визит к хирургу у него совершенно не осталось времени. Да и не надо ему к хирургу, у него же горло болит, а не нога или там ещё что... Боже, как холодно! Он вдруг в страхе вспомнил про газетное объявление. Оно ведь тоже было в кармане... Неужели и его?.. Он принялся лихорадочно шарить по всем закоулкам. Пусто, пусто. В штанах... Вот оно! Ну, слава тебе господи! Он и забыл, что ещё дома упрятал его в карман брюк. Поэтому оно и уцелело. Иначе это был бы полный крах...
Он радостно перечитал адрес, аккуратно сложил вчетверо небольшой газетный клочок и старательно водворил его на прежнее место. Он чувствовал: ему сегодня должно повезти, непременно должно повезти, только нужно скорее... Застёгиваясь на все пуговицы, он заторопился по коридору -- к лестнице, ведущей к выходу.
На улице было ещё холоднее. Герман поёжился.
Экий он всё-таки растяпа! Сейчас ехал бы себе в тёплом троллейбусе и горя не знал. А так даже за проезд заплатить нечем. Топай теперь пешком четыре остановки. Они, конечно, маленькие, остановки эти, максимум по два квартала, и если собрать волю в кулак... Поминутно оскальзываясь на обледенелой мостовой, он упрямо продвигался к намеченной цели. Он не очень смотрел по сторонам, но когда в поле его зрения всё же попадали встречные прохожие, вид многих из них неприятно поражал его. Кризис сказался не только на полках магазинов. Само здоровье нации сегодня, похоже, было под угрозой. Иногда в него тыкали пальцем и корчили рожи. Он только улыбался. Веселится молодёжь. С неё всё как с гуся вода. Но вот нищета... Поголовная нищета... Цены на тёплую одежду в течение нескольких дней взлетели несообразно. Люди просто не успели подготовиться к зимнему сезону. Кое-кого можно было увидеть даже в майках. Германа бил озноб от одного только взгляда на них. И жалость переполняла его озябшее сердце.
Что его действительно удивляло, так это количество машин на улицах. В прежние времена, -- он хорошо помнил, -- в такой гололёд даже самые завзятые автолюбители старались не выезжать из дома. А сейчас и гололёд не помеха. Безрассуднее люди стали в наши дни, вот что... Уж хоть бы песком сыпали тротуары, что ли, подумал он, в очередной раз чуть не растянувшись поперёк мостовой. Невозможно же на ногах удержаться.
Его вынесло на середину перекрёстка прямо на красный свет.
Что-то мягко толкнуло в поясницу, и Герман отлетел в сторону, орошаемый таким отборным матом, что у него заложило уши. Упал неудачно, ударившись правой ногой о бордюр. Сказалось отсутствие снега. А ведь можно было и головой... Иномарка помчалась дальше, и не подумав остановиться.
Герман с трудом поднялся. Потёр ногу. Не сломана? Нет. Идти вроде тоже можно, только побаливает. И скорость, конечно, уже не та. Что там говорил этот чудак в больнице? К хирургу сходить? Как в воду смотрел... Но нет, не теперь, без денег... Врач навыписывает лекарств -- разных мазей, растирок, а на что их покупать? Вот устроюсь на работу, может быть, тогда... А ещё ведь нужно купить молока для Лизы и гидрокортизон, шприцы, будь они неладны... Да в конце концов бог с ними, со шприцами, он сильный, он потерпит: главное -- Лизу поднять, а для этого нужна постоянная работа...
Он решил немного сократить путь, пройти через дворы до Пушкарской, там повернуть направо и по Интернациональному добраться до Большой Парковой. Здесь хоть ветер был не такой пронизывающий.
Герман прохромал под аркой новостройки и решительно обалдел от открывшейся ему картины.
Стайка ребятишек дошкольного возраста оседлала обледеневшую гору песка. С детской непосредственностью они резвились, скатываясь сверху вниз, снова карабкаясь наверх, иногда отталкивая друг друга, носясь вокруг, высматривая новые пути к вершине с тыла, где, видимо, было не так скользко. Но, что больше всего поразило его, не было слышно ни звука. Ни писка, ни радостных детских возгласов, ни смеха -- ничего. Необычная, за гранью логики, тишина, безжалостно бьющая в уши. Одеты ребятишки были плохонько, слишком легко, явно не по погоде. Ну да ладно, у родителей возможностей недостало, а куда, скажите, смотрят воспитатели, выводя детей в такой холод на улицу погулять?.. Они же, наверное, насквозь промёрзли, бедняжки, вот и кувыркаются молча... Конечно.
Герман покрутил головой в поисках кого-нибудь постарше, кто несёт ответственность, кто привёл детвору сюда, несмотря на непогоду. И увидел её -- девушку, стоящую чуть в сторонке, листающую какой-то модный журнальчик и между делом издали наблюдающую за детьми. Он даже не удивился её отдалённому сходству с Лизой. Всё было правильно. Так и должно было быть. Только вот отношение к детям было каким-то запредельным...
Он махнул ей рукой.
-- Девушка!
-- А? -- Она неохотно оторвалась от журнала.
Герман подошёл.
-- Что же вы так? Детям же холодно. Они у вас все скоро в сосульки превратятся. Вы из какого детского сада?
-- Это не детский сад, -- сказала она тихо. -- Это приют. Для глухонемых.
-- Ну конечно! -- Герман хлопнул себя по лбу. -- А я смотрю... Но всё равно. Зачем же доводить до простуды?.. И без санок что за катание?..
-- Напрасно вы беспокоитесь, -- сказала молодая воспитательница. -- Песок не мокрый, я проверяла. Так что простуды не предвидится. А санки... Кто же катается на санках по песку?.. Да они и не катаются вовсе, это у них игра такая. "Царь Горы" называется. Не самая лучшая, конечно, игра, довольно злая, если разобраться, но только запретить её всё равно нет никакой возможности, она им очень нравится. Так что пусть уж дадут волю энергии, у них и так мало радостей в жизни...
Они словно на разных языках говорили.
Герман понял: нет, не удастся ничего объяснить. Безнадёжный случай. Детей только жалко. А эта... "воспитательница"... ей не с детьми надо работать, а журналами, например, у перехода торговать... Да и не похожа она вовсе на Лизу. С чего он взял?.. Но так этого оставлять нельзя... Обязательно принять меры позже...
-- Ладно, -- сказал он, стараясь сохранять спокойствие. -- Сейчас я ухожу, но я ещё вернусь, так и знайте!
-- А-а, -- неопределённо сказала непохожая на Лизу девушка и покосилась на его фуфайку.
Герман резко развернулся и, не глядя больше в сторону глухонемой детворы, чтобы не усугублять душевные страдания, ринулся в направлении Пушкарской.
Когда он добрался до дома, указанного в объявлении, он промёрз насквозь. Фирма, в которую он шёл, располагалась на втором этаже огромного кирпичного особняка в самом центре "Дворянского Гнезда". Внушительная бронированная дверь с домофоном и кинокамерой в верхнем правом углу нагнала на него страху. На двери висела чёрная с золотыми буквами табличка: "Многопрофильное коммерческое предприятие "Агата"".
Солидная контора, подумал Герман. Должны ценить своих работников. Только бы суметь понравиться... Он критически оглядел себя и решил внести в свою внешность некоторые изменения. Фуфайку снять. Оставить её на подоконнике между лестничными пролётами. Никто её тут не возьмёт, а в карманах всё равно пусто. Без фуфайки, конечно, холоднее, но ничего, можно и потерпеть, а то вид у неё, честно говоря, малопрезентабельный, слегка потёртый... Старенький свитерок отряхнуть и вытащить из брюк, предварительно ослабив ремень. Навыпуск лучше. Брюки тоже отряхнуть -- вон как извозился, когда падал. На туфли поплевать и попытаться навести хотя бы какое-то подобие глянца. Ну вот. Совсем другое дело. Теперь можно звонить.
Он набрал полную грудь воздуха и надавил кнопку звонка.
В динамике домофона зашипело, и милый женский голос, удивительно похожий на голос Лизы, произнёс:
-- Представьтесь, пожалуйста.
-- Я, это... -- сказал Герман. -- По объявлению, в общем...
-- Вам назначено?
-- Нет, -- испугался Герман. -- А что, нужно, чтобы было назначено?..
-- Назовите вашу фамилию, имя, отчество. Я спрошу у шефа, может быть, он вас примет.
Герман назвался вибрирующим голосом.
-- Подождите, пожалуйста, -- сказала невидимая глазу собеседница, и стало тихо.
Герман занервничал. А вдруг не примут? Вдруг они уже кого-то взяли на это место? Он обхватил себя руками за плечи и стал легонько притопывать по бетону, дрожа при этом и напрочь позабыв про ноющую боль в ноге.
Щёлкнул дверной замок.
-- Входите.
Герман вошёл, сделал несколько шагов по коридору и оказался в приёмной с чёрной офисной мебелью. Под потолком сияли лампы дневного света, на окнах повсеместно топорщились жалюзи. За столом, перед компьютером, боком к вошедшему Герману сидела девушка в белой блузке и чёрной мини-юбке, открывающей не только круглые колени, но и выше, много выше...
Девушка повернула голову в его сторону и, мило улыбаясь, сказала:
-- Присядьте, пожалуйста. Придётся подождать. Анатолий Васильевич сейчас занят, но обещал вас скоро принять.
Герман сел на предложенный стул. Напряжённо уставился поверх компьютерного монитора, из-за которого выглядывала буйная шевелюра секретарши. Лиза когда-то тоже носила такую причёску. Ей очень шло.
-- Простите, вы где наше объявление прочли? -- легко нарушила молчание секретарша.
Герман вытянул из кармана газетный клочок.
-- В "Городском вестнике", кажется.
-- Анатолий Васильевич требует, чтобы я вела статистику, -- пояснила она простодушно. -- Мы же в разные газеты объявления даём. Так вот, чтобы отслеживать эффективность...
-- Что ж, это правильно, -- согласился Герман. -- Во всём должен быть порядок.
-- Денег только за этот порядок никто не доплачивает, -- вздохнула секретарша.
-- Ну что вы, -- возразил Герман, -- разве же можно всё мерить на деньги...
Его собеседница с явным интересом выглянула из-за монитора.
-- Простите, а вам сколько лет?
Герман сказал.
-- Ну-у, я не хотела бы вас разочаровывать, но, по-моему, вы не подойдёте.
-- Почему не подойду? -- удивился Герман.
Она пожала плечиками.
-- Не знаю... Работа беспокойная. Тут много чего надо уметь. С людьми общаться. Когда-то и кулаки в ход пустить. В нестандартных ситуациях хорошо ориентироваться. Эскорт-услуги -- это вам не бумажки перекладывать... Возраст имеет очень даже большое значение.
-- Какие услуги? -- спросил Герман.
-- Эскорт. Ну, девочки на заказ. Отдых в приятной компании. А вы что думали?
Герман поспешно развернул газетный клочок.
-- А вот же здесь написано: "Требуются менеджеры самого широкого профиля".
-- Ну да, правильно. Менеджеры. Фирма "Агата". Это мы и есть.
На столе у неё что-то мелодично запиликало. Она встала и пошла к чёрной кожаной двери. Приоткрыла её. Верхняя часть её тела втянулась в кабинет, а попка, нацеленная на Германа, осталась в приёмной.
Герман не слышал, что говорит хозяин кабинета, зато ответ секретарши: "Хорошо, Анатолий Васильевич" и царящее в этом ответе подобострастие уловил вполне. Потом попка обрела свою надстройку, и дверь закрылась.
-- Вы пока посидите, я шефу кофе сварю, -- сказала секретарша, обращаясь к Герману. -- Анатолий Васильевич растворимого не признаёт, только натуральный...
Герман замороженно кивнул. Что-то здесь было не так. Какие-то девочки, услуги, отдых... Не может же быть, чтобы фирма, занимающаяся подобными делами, располагалась на одной из центральных улиц города, совершенно спокойно, ни от кого не прячась, да ещё давала объявления о найме работников в "Городской вестник". Он пока не сошёл с ума, чтобы в это поверить. Это просто у них, вероятно, тест такой, на профпригодность... Поведенческие реакции... Но он лица как будто не потерял... Или потерял?..
Куда эта девочка запропастилась? Уже, наверное, пора на приём, а её всё нет и нет. Какому начальнику понравится, если кандидат на вакантное место пришёл, посидел-посидел да так и не показался на глаза, исчез? Или заставил себя ждать без серьёзных на то оснований...
Герман встал и решительно распахнул массивную дверь.
Дальше произошла довольно безобразная сцена, в которой Герман принимал участие только в качестве бессловесного объекта, тупо помахивающего газетной вырезкой.
Анатолий Васильевич, оказавшийся огромным боровом с бордовой жирной физиономией, с обритым под единичку черепом и витой золотой цепью в палец толщиной на бордовой же шее, выпростав из кресла холёное директорское тело, обильно брызгал слюной и, захлёбываясь, орал на прибежавшую на его крик секретаршу. "Ты кого пускаешь? -- вопил он. -- У тебя что, позалепило совсем? Не видишь, какое рваньё прётся по этим дурацким объявлениям? Тебе для чего домофон повешен? На кой ляд, я тебя спрашиваю, повешена кинокамера? Чтобы ты всяким вахлакам под ноги ковёр выкатывала?" -- "Но, Анатолий Васильевич..." -- лепетала секретарша. -- "Что -- Анатолий Васильевич? Я уже тридцать шесть лет Анатолий Васильевич!" -- "Но, Анатолий Васильевич, был же Горовец. Он тоже так пришёл. Вот я и подумала..." -- "Что ты там подумала? Чтобы думать, надо сначала иметь этот орган, которым думают! Прочь с глаз! И это... этого... -- он ткнул пальцем в сторону Германа, -- убери немедленно! Слышишь? Сию же секунду!"
Герман пришёл в себя только на лестничной площадке, когда перед его носом захлопнулась входная броня. До этого вокруг был сплошной туман. Потрясённый, он стал медленно натягивать выстуженную до абсолютного ноля фуфайку. В этот момент дверь снова клацнула, и в образовавшуюся щель выскочила секретарша с пачкой "LM" в одной руке и зажигалкой в другой. Дрожащими пальцами она стала вытаскивать из пачки спасительную сигарету. Прикурив, глубоко затянулась. Увидела Германа.
-- Господи! -- сказала она, всплеснув обессиленно руками. -- Да вы, оказывается, бомж. Ну надо же, вот непруха, такого в моей жизни ещё не было. Из-за какого-то бомжа сегодня опять сосать придётся... А ведь были на вечер такие планы...
Не сумев справиться с застёжками, Герман бросился бежать.
Потом он каким-то образом оказался на железнодорожном мосту.
Он стоял, ухватившись посиневшими ладонями за чёрный металл ограждения, за его спиной с грохотом проносился бесконечный товарняк, а внизу, далеко под мостом, там, куда он смотрел полными слёз глазами, катила свои спокойные воды незамерзающая река Нутка. В детстве он частенько бегал на пляж со школьными друзьями, в юности, перед армией, ходил сюда "под пиво", позже гулял по берегу с Лизой, вдыхая свежий мокрый воздух и находя в ночном небе любимые созвездья. Сколько времени прошло с тех пор... Целая вечность. Зато приметы дня нынешнего -- это пробирающий до костей ветер и старые фермы моста, гудящие на этом ветру, как поминальный колокол. Или это что-то другое гудит?..
Слёзы высохли, и Герман стал различать сверху многочисленных безумцев, купающихся в ледяной воде, и пятнышки разноцветных зонтиков, которыми был утыкан берег. Там, по всей видимости, продавали мороженое. Неужели ещё находятся желающие есть мороженое?.. А почему бы и нет?.. Вот он тоже сейчас спустится вниз и купит сколько сможет унести. И отнесёт его Лизе, конечно, давным-давно проснувшейся и с недоумением обнаружившей, что его, Германа, нет дома.
Потом он вспомнил, что у него нет денег, а значит, и мороженого ему не видать, как своих ушей. Прямо как в детстве. Когда карманы были пусты, и денег не было, и неоткуда было их взять.
Его окликнули. Оказывается, он был уже не на мосту. Оказывается, он куда-то шёл, бесцельно и безнадёжно.
-- Эй, мужик! -- позвали его. -- Заработать хочешь?
Он повернулся на голос. Там стояли трое. Один маленький, коренастый, со спутанными белобрысыми волосами, второй повыше, но сильно сутулящийся. И третий -- телосложением нечто среднее между первым и вторым, но с лицом, заросшим недельной щетиной.
-- Заработать хочешь? -- спросил его маленький. -- Надо машину с товаром разгрузить. У нас человека не хватает.
-- Конечно, -- сказал Герман. -- А что разгружать?
-- Тебе же ясно сказали -- товар. Тут недалеко. Оптовый склад "Ирина". Знаешь?
-- Женское имя, -- сказал Герман задумчиво.
-- Это хозяйку Ириной зовут, -- сказал тот, что был повыше. -- Мы там постоянно работаем. А сегодня фура большая пришла. Втроём не управиться...
-- Я сегодня уже был в фирме, названной женским именем, -- сказал Герман невпопад.
-- В какой?
-- В "Агате".
-- Ну да! -- маленький присвистнул. -- А не врёшь?
-- Зачем? -- удивился Герман.
Маленький пожал плечами.
-- Да так... Если ты по "Агатам" ходишь, зачем тебе такая работа?..
-- Ти толком гавары, разгрюжят будишь? -- перебил его третий, небритый, и выяснилось, что он говорит с южным акцентом.
-- Я вроде согласился уже.
-- Тогда идём, -- скомандовал маленький. -- Тебя как зовут?
-- Герман.
-- Меня Олегом. Его -- Геной. А это, -- он кивнул на небритого, -- Тарел.
Герман пожал протянутые руки и сказал:
-- Только я раньше никогда на разгрузках не работал.
-- Ничего, -- успокоил его Олег. -- Академиком быть не обязательно. На раздачу пойдёшь.
Фура стояла шагах в пяти от склада, глядящего на мир прямо из асфальта распахнутой настежь металлической лядой. Они скинули на землю несколько десятков ящиков, чтобы Герману в машине было где стоять. Он с трудом вскарабкался на расчищенное место. И, довольно быстро освоившись, самозабвенно включился в монотонную изнуряющую работу. Потянул ящик, подхватил, передал, потянул другой, подхватил, передал, и пошло-поехало, только успевай поворачиваться: Тарел что-то напевает на непонятном языке, Олег покрикивает яростно и азартно, Гену вообще не видно, он складывает внизу, а холод истребляюще-бездушный куда-то незаметно отступил, и ящики летят сплошным потоком, один, другой, потом еще... опять... доволен Герман... это ли не счастье?.. когда в руках капризное пространство в послушную свивается свирель... Он царь и бог и делом занят нужным, есть по соседству твёрдое плечо, которое бывает очень кстати... и он по-детски радостно смеётся, забыв все неурядицы, один за ношу непосильную берётся, коробок скороспелый господин...
-- Погоди-погоди, -- сказал Олег. -- Это надо вдвоём. Сам не утянешь. Только надорвёшься.
Они работали до темноты. Потом ждали, пока внизу пересчитают ящики, потом Гена поднялся наверх и куда-то ненадолго исчез, а Олег спустился вниз за расчётом.
Вручая Герману его законные три червонца, Олег спросил:
-- Ну что, Гера, напьемся водки?
-- Мне врач запретил, -- сказал Герман со вздохом.
-- Э-э, мине тоже запиритил, да? Я чирвонец дал, он разришил, -- сказал Тарел, подмигивая.
-- Не обращай внимания, -- сказал Олег. -- Тарел просто старые анекдоты очень любит.
-- Почему? -- удивился Герман.
-- Потому что ему новых никто не рассказывает, -- сказал Олег. -- Правда, Тарел?
-- Да он и сам как старый анекдот, -- сказал Гена, отточенным движением извлекая из кармана поллитру.
-- Почему? -- опять удивился Герман.
-- Потому что слушаешь его, и, вместо того чтоб смеяться, плакать хочется. Правда, Тарел?
-- Ватник у тебя знатный, -- сказал Олег. -- Где взял?
-- Это мне Лиза подарила, -- сказал Герман.
-- Сожительница? -- подал голос Тарел.
-- Жена.
-- Ну и что ты, за здоровье собственной супруги не выпьешь? -- спросил Гена, покручивая в руке бутылку. Он уже успел приложиться. -- На, полечись!
Герман прижался губами к стеклу и сделал ощутимый глоток. Жидкость хлынула в горло тугой винтообразной струёй. У него перемкнуло дыхание. Ощущение было такое, будто в него влили расплавленный лёд, если бы, конечно, такой вообще существовал в природе. Бутылку у него тем временем забрали, но это странное чувство, что в утробе устанавливается минусовая температура, осталось. И похоже было, что с этим чувством ему придётся жить дальше.
-- Ну как? -- спросил Олег. -- Полегчало?
-- Ы-ыыыы! -- только и смог выдавить Герман. Голоса у него не стало, в горле торчал нерассасывающийся ледяной кол.
Гена одобрительно хлопнул его по плечу.
-- Лучшая согласная русского алфавита.
-- Гласная, -- поправил его умный Олег.
-- А нам один хрен, что гласная, что согласная, лишь бы водка была прекрасная, -- сказал Гена с чувством и снова присосался к бутылке.
-- О! -- сказал Олег уважительно. -- Поэт! -- и поднял вверх указательный палец.
Дома было гораздо холоднее, чем на улице. Совершенно непристойно орало радио. Диктор что-то говорил о проверке работоспособности оборонной системы оповещения граждан: дескать, если вы услышите вой сирены, не пугайтесь, это -- запланированная акция. Герман включил свет и прикрутил ручку громкости. Радиоприемник захрюкал о панике на Тучинской валютной бирже, о том, что нынешний август выдался горячим, как никогда... о том, что экспертами предрекается дальнейший рост цен, но мэр обещает принять меры, не допустить ценового беспредела на продуктовых рынках города...
Герман положил на стол пакеты с молоком, разломал принесённый ящик, открыл дверцу "буржуйки", развёл огонь. И только после этого прошёл в комнату, где спала Лиза.
Она лежала в той самой позе, в которой он оставил её утром, -- лицом к стене. Так и не просыпалась, умница моя. Ласковая! Любимая! Жизнь моя! Сейчас будет тепло. Комната быстро согреется. А я пока укрою тебя, от зимы, от непогоды, от дурацких непреодолимых невзгод. Сейчас станет тепло. Герман снял с себя фуфайку и осторожно укрыл неподвижную женщину. Вот и пламя загудело в печке, даже сюда слышно... Слышишь, Лизонька?! Сейчас будет тепло. Он поёжился, потёр ладонями плечи, разгоняя кровь, потом осторожно лёг на кровать рядом с Лизой, просунул руки под фуфайку, невесомо обнял её, погружая лицо в копну любимых до безумия волос, от которых всегда так здорово пахнет земляникой и сиренью. С облегчением закрыл глаза. Успел. Он успел.
Сверху посыпал снег -- крупные мохнатые хлопья. Он быстро покрывал пол комнаты, фуфайку, которой была укрыта Лиза, плечи Германа.
Но этого Герман уже не чувствовал. Ему стало наконец тепло.