Аннотация: Навеяно миниатюрой Ника Нилака "Она видит сны"http://samlib.ru/n/nik_n/sheseedreams.shtml
Аннулировать, сделать так, чтобы его не стало? Заплатить немного - и всё кончено?
Но как такое сделать, если утром он просыпается первым и бесшумно ждёт, боясь шелохнуться, когда я проснусь. Он ощущает это по моему дыханию. Ощущает, что сон мой ушёл, что дрогнули ресницы - и я возвращаюсь в реальность. Он шумно вдыхает запах моего тела, уткнувшись носом мне в подмышку. Он не терпит дезодорантов и не переносит запах Ив Роше - и я иду ему навстречу, сообщая друзьям и знакомым, что у меня аллергия на парфюм.
- Ты его избаловала, - говорят они, с осуждением в голосе. - Нельзя во всём потакать. Он сядет тебе на шею.
Ну, Наполеон тоже не терпел парфюм и велел своей Жозефине не мыться две недели в ожидании свидания после битвы. Любить запах тела - это естественно.
Больше всего мне нравится, что он рыжий. Рыжие озаряют мир солнечным отражением. Ресницы у него тоже рыжие. А глаза - медово-карие, таких ни у кого нет.
При нашей первой встрече он вёл себя так, словно мы сто лет знакомы. Я подумала, что он телепат: читает мои мысли, и знает всё наперёд. Я ошибалась. Он не знал, что будет через десять лет. Он знал только, что будет через пять минут. Ну, да ладно об этом. Некоторые вещи он определённо предвидел. Иногда был невыносимо груб с незнакомцами - моими коллегами по работе. Готов был их на мелкие клочья разорвать. Сначала мне это нравилось. Нет, это была не ревность. Просто он считал, что мне не надо с ними общаться, не надо приводить в дом, что от них могут случиться неприятности.
Вот и сейчас они советуют с ним расстаться. Думают, что в один прекрасный момент он меня прикончит.
Вряд ли. Не справится.
Я пробовала его лечить. Бесполезно. Все эти успокаивающие ему по барабану. Я бы была не против, если бы он подсел на что-то из лёгких, пусть бы мне влетело это в копеечку. Главное, не видеть бесконтрольной ярости во взгляде, когда я понимаю, что он смотрит на меня как на свою смерть в саване с косой - и готов перегрызть мне глотку. А на утро он обо всём забывает - и всё повторяется снова: утром он просыпается первым и бесшумно ждёт, когда я проснусь, боясь шелохнуться. Он ощущает это по моему дыханию. Ощущает, что сон мой ушёл - и я возвращаюсь в реальность. Он вдыхает запах моего тела уткнувшись носом мне в подмышку. Он не терпит дезодорантов и не переносит запах дорогих духов - и я иду ему навстречу, притворяясь и сообщая всем нашим знакомым, что у меня аллергия на парфюм.
Конечно, это я во всём виновата. Когда отказалась от операции. Я думала, что этого не случится. Всё шло хорошо. Потом в нашей квартире появилась Сусанна. Сусанна была хороша и кипельна как медсестра - правда, немного постарше его. Они спали на диване в большой комнате. Ночью я вскакивала с постели от душераздирающих воплей Сусанны в моменты оргазма. Сусанна не страдала от комплексов: кажется, они перепробовали всё: диван, кресло, стол...разве что не подоконник. Они спаривались раз пять за ночь. А потом он устал и решил избавиться от меня, и начал орать благим матом, чтобы я покинула помещение. Не понимал, что без меня они пропадут, не прокормятся и не заплатят за квартиру. Через неделю Сусанна покинула территорию. Зачем ей жить у нас, когда у мамочки четырехкомнатные апартаменты с двумя лоджиями. Ему было всё равно, что родился кто-то. Да, они все такие, им по барабану. Раз напомнили про алименты, но потом всё как-то забылось. Даже фотокарточки не осталось.
Его ничего не интересовало. Или мне так казалось. Ну, иногда, он долбил по клавиатуре, пытаясь выйти в интернет. Иногда сидел, уставившись в телевизор стеклянными глазами. Глаза у него карие, с медовым оттенком. Наверное, в прошлой жизни он был значительной фигурой. Может даже профессором или политиком, олигархом...выступал на встрече восьмёрки или управлял корпорацией. Но не здесь. О чём это я?
В первый раз это случилось внезапно. Потом это всегда происходило внезапно, в чём состоял весь кошмар. Я не могла предвидеть, когда его захлестнёт очередная волна ярости. Все спрашивали, отчего у меня шрамы на ногах и руках и отметины от зубов на пальцах. Я врала. Я не могла сказать правды, потому что это бы кончилось плачевно. Все бы подумали, что я психопатка или просто вру. Такое не часто в жизни случается - никто бы не поверил. Да, уж...
Я перерыла весь интернет в поисках ответа на вопрос: что делать? Я всё ещё продолжала любить его. Да. Мне нравилось ощущать его тепло в постели. Мне нравилось чувствовать вибрацию его тела. И эта квартира была наш общий дом, если вы понимаете, о чём я.
Всё упрекаю себя, что плохо заботилась о нем в последние дни. Работа занимала основную часть времени. Моя начальница требует, чтобы подчинённые задерживались до восьми вечера, а потом ещё час на метро и маршрутка. Зарплата у меня очень приличная. А ему нужна была ласка. Может, всё случилось оттого, что я такая - вся в себе, интроверт? Я не понимала его. Да, не понимала. Ему нужна была другая, которая сдувала бы с него пылинки, гладила по голове и устроила мягкое уютное ложе с пуховыми подушками и периной.
Иногда мы приезжали на дачу, доставшуюся мне от родителей. Но он не любил покидать дом. Соседи по даче казались ему подозрительными. Он не выходил из дома и следил за ними из окна
Зарплата у меня приличная. Я могла бы поехать в командировку на Кипр или в Италию. Полежать между конференциями на пляже в Сен Тропе. Но я не могла оставить его дома одного. А мама бы ни за что не согласилась повесить его на свою шею. Поэтому всё, что мы могли позволить с ним за десять лет - это отдых на даче. Наш загородный дом прямо рядом с лесом. Он любил уходить туда ранним утром один, когда только забрезжит рассвет. Иногда он приносил мне оттуда лесных птиц, а однажды - серого зайчонка с потухшим взглядом.
В тот последний вечер я жарила котлеты. Он сидел на табурете. Осенью темнеет рано. За окном шелестел октябрьский дождь. Проносились по трассе авто траекторией огней. Он бросился на меня внезапно, когда я повернулась к нему спиной, чтобы перевернуть лопаточкой котлеты. Я думала только, как сохранить лицо. Я заслонилась ладонями - он впился мне зубами в пальцы. Я попыталась бежать, но упала. Я замерла, словно каменная. Я знала, что нельзя шевелиться. Сколько я смогу продержаться так, неловко поджав правую ногу? Струйка крови стекала по икре, капая на пол. Окровавленные пальцы не чувствовали боли. Нужно прижечь йодом. Не будет столбняк - он не стерилен, но чист и здоров. Йод в аптечке, в соседней комнате. Я попыталась подняться и выбежать в комнату - он бросился за мной. Я захлопнула дверь на замок. Он разбежался и попытался выбить её всем телом. Но старый родительский замок на двери спальни был ещё в надёжном состоянии.
Я села на кровать и заплакала. Так прошло полчаса. Мне захотелось пить. Во рту пересохло.
- Ты ещё здесь? - спросила я, прислонясь к дверному косяку.
В ответ раздался звук, похожий на скрип половиц. Он разбежался и снова попытался выбить дверь. Он плотный. Не выбьет всё равно. Бред. Никто не поверит мне, что он на такое способен. Скорее меня заберут в сумасшедший дом после такого рассказа. Никто не поверит.
Жертвы подобного семейного насилия писали в интернете, что справиться с подобной ярость медикаментозно - бесполезно. Оперировать было поздно. Раньше, когда я задумывалась об операции, то понимала, что никогда не решусь на это - не хотела лишать его личности. Теперь - последних проблесков личности, просыпающейся по утрам. К тому же могла быть куча осложнений вплоть до летального исхода. Их самих никогда никто не спрашивает. Что ещё меня останавливало от простой медицинской процедуры? Ведь это, наверное, как удалить миндалины или аппендицит. Я боялась, что вдруг он останется один, без меня, и ему придётся самому выживать в громадном жизненном океане - мне не хотелось лишать его агрессии. Для того, чтобы выжить, нужны крепкие зубы.
Я попробовала щёлкнуть задвижкой - раздался молчаливый, но сильный толчок в дверь и дикий первобытный яростный хрип. Спина и ноги кровоточили. Аптечка лежала на полке. Намазать йодом ноги было легко. Щипало, но я не ощущала боли. Придётся накладывать швы. На спине халат пропитался красными пятнами. Смогу их отстирать, нет проблем. Только бы он успокоился до рассвета, когда пора уходить на работу.
В последнее время он ел только мясо. Раньше всё было в порядке - он ел вместе со мной по утрам колбасу, буженину и даже манную кашу. Теперь он ел только мясо и больше ничего. Сырую парную говядину я резала ему тонкими, почти прозрачными кусками, чтобы легче было прожевать.
Чтобы выйти из комнаты мне пришлось его обмануть. Это было не просто. Он продержал меня взаперти три часа, пока я соображала, как выйти на свободу. Я подожгла ковёр в спальне и закрыла форточку. Да, мне пришлось не сладко. Но дым привёл его в чувство. Когда я открыла дверь, он лежал на спине на полу и безучастно смотрел в потолок. Я быстро затушила ковер, и когда в дверь забарабанили соседи, сказала, что у меня подгорела картошка.
Что мне было делать?
Я сделала то, что всем сердцем не хотела, потому что знала, чем дело кончится: я позвонила маме. Мама сказала, что он просто тварь и от него нужно немедленно избавиться. Что яйца ему надо было оторвать. Что я дура, что терплю его уже десять лет. Что он ей никогда не нравился. Что она мне найдёт другого, в сто раз лучше.
Он пришёл в комнату, тихо сел на диван и положил мне голову на колени. Он ничего не помнил, или притворялся?
Утром я позвонила на работу и сказала, что задержусь.
Я притворилась, что мы идём гулять и надела красные лодочки с бантиками. Его ремень был того же цвета. Я специально выбирала такой. Потому что рыжим идёт красное. Мы сели в машину. Я завезла его туда, где во дворах гуляли куры. Там были дворики с деревянными сараями - значит, было где укрыться в случае дождя. Рядом с одним сараем я его и оставила. На куче аккуратно сложенных подгнивших досок, накрытых брезентом. Я знала, что приду сюда вечером. Надеялась, что он развеется на свежем деревенском воздухе и ему полегчает. Ну, погуляет, ну, закадрит тут пару деревенских дурочек, покувыркается. А вечером захочет есть.
После работы я купила франкфуртские сосиски и понесла ему, не отваривая. Свежие можно есть и так. Я подошла к сараю, но его не было. Я знала, что он прячется где-то там, среди дощатых перекрытий. Я звала его по имени. Я ползала на коленях по осенней грязи.
- Семён...Семён...
Но он не приходил.
Пришёл хозяин сарая и подумал, что я ведьма. Было полнолуние. Луна светила над сараем как электрический фонарь. Я стояла на лунной серой поляне с грязными коленями и разматывала целлофан на сосисках. Я оставила сотовый хозяину сарая и просила звонить, если он увидит его здесь. Хозяин посмотрел на меня, недоверчиво сузив глаза. Он не понимал, как такое могло случиться, и почему я пришла к его сараю. Он думал, наверное, что я навожу порчу на его жену или что-то в этом роде, хочу уволочь его подгнившие доски. Он не верил, что можно кого-то выгнать из дома, а потом часами ползать в грязи на коленях, умоляя вернуться.
...как такое сделать, если утром он просыпается первым и бесшумно ждёт, боясь шелохнуться, когда я проснусь. Он ощущает это по моему дыханию. Ощущает, что сон мой ушёл, что дрогнули ресницы - и я возвращаюсь в реальность. Он шумно вдыхает запах моего тела, уткнувшись носом мне в подмышку. Он не терпит дезодорантов и не переносит запах дорогих духов - и я иду ему навстречу, сообщая друзьям и знакомым, что у меня аллергия на парфюм.
Он приходит только на третий день. Он всё такой же. Он узнаёт меня. Мне кажется, он всё ещё меня любит и можно всё начать сначала. Я сажаю его в машину. Я подъезжаю к аптеке, смущенно объясняю девушке, что мне надо. Я дам ему ударную дозу - он будет крепко спать. А утром...он поцелует меня, щекоча усами и бородой, и положит голову на грудь, и снова будет петь мне свои песни.
Завтра я возьму отпуск и буду две недели ласкать его и кормить парной говядиной.
Он входит в квартиру, и я понимаю, что что-то не так. Он - другой. Он цинично обходит все комнаты и ложится на диван рядом. Я глажу его по голове. Он другой. Он что-то знает наперёд.
Когда я приношу ему в постель тарелку с парной телятиной, он ест неторопливо, словно нехотя. Может быть, он хочет, чтобы его уговаривали. Когда блюдце пустеет, он поднимает на меня свои медово-янтарные глаза. Я вижу в них огонь агрессии. Я боюсь. Может быть, мама права. Я боюсь, что когда проснусь рано утром и шевельну ресницами, он вцепится мне в горло маленькими острыми клыками.
Ночь. Ещё теплая октябрьская ночь. Какая теплая осень в этом году. Прекратились редкие дожди. Сухо. Ещё далеко до первых заморозков.
Я завожу машину у подъезда. Он смотрит в боковое окно, на мелькающие в темноте огни.
Когда я выпускаю его наружу, он не уходит, как это было в первый раз. Он садится на груду подгнивших досок, накрытых брезентом, и смотрит на меня долгим взглядом светящихся в темноте медово-янтарных глаз. Я стою и жду. Если он подойдёт - я почувствую, что он хочет начать всё сначала, я дрогну. Я прижму его к груди, буду гладить голову и ощущать биение его сердца. Какое у него сердце? Такое же, как и у меня, только меньше.
Сажусь в машину.
Он провожает меня долгим пристальным взглядом.
Снова приеду завтра.
Только он уже уйдёт.
Навсегда.
Наверное, он давно уже знал, что всё так кончится.
Может быть, он стал бомжом и гуляет сам по себе, ночуя под открытым небом на крыше сарая. Я не хочу думать о страшном...что он снова переродился в олигарха.