Вдруг стало тепло. Даже жарко. А всего несколько дней назад было холодно. Но пришел антициклон. А сегодня - Антипасха. И сегодня у нас день рожденья. Утром в церкви красные Пасхальные свечи горели у икон. А когда настоятель вышел с трикирием, красная и зелёная свечи горели, а жёлтая - нет. Погасла, наверно, от порыва ветра.
После обедни мы поехали в Ясную. Сухая и жаркая погода в конце холодного апреля наступила так внезапно, что почки на деревьях ещё не раскрылись, только вербные пушистики из серовато-белых птенчиков превратились в зеленоватых, с неровным опереньем.
У въездных башен на стоянке полно машин, трудно припарковаться, но мы въезжаем во второй ряд и внезапно находим одно место рядом с автобусом, привезшим группу издалёка. С другой стороны возвышается ржавый контейнер для мусора. Стенки его тоже, наверное, нагрелись под жгучим апрельским солнцем.
На Прешпекте подсадили новые берёзы - подвязаны и опираются на палочки как младенцы на ходунки.
Яблони в саду над Большим прудом уже старенькие, голубушки. Между ними протоптаны тропинки. Что они чувствуют корнями? Больно им, как разбитым артритом суставам? Наступит срок - и снова зацветут. Он наступит скоро, после первых дней мая. Будут стоять бледно-розовым облаком, словно "хотят взлететь" на небо. Если б можно было остаться в Ясной навсегда, я бы поселились во флигеле Кузминских. Там балкон выходит в сад, а внизу можно пить чай на маленькой веранде. Окна раскрыты наверху, идёт экскурсия. А, между прочим, это тот самый балкон, с которого хотела полететь над ночными лесами Наташа Ростова. А князь Андрей стоял у окна и подслушивал, стоял и подслушивал, как девушки юные секретничают. Уши не заткнул. Не подумал: "дурочки!", и не лёг спать.
- А мне бы всё равно было, где в Ясной жить, - говорит Саша, - Хоть в кучерской.
Около дома на клумбах голо, трава еще не взошла и цветы не посажены. Саша фотографирует меня около дерева бедных. На дереве выцарапано "Здесь был Вася". Интересно, беден ли Вася, а если беден, то насколько? Пришёл бы он ко Льву Николаевичу денег просить?
На веранде с балясинами надевают бахилы итальянцы. Студенты лет двадцати. Одни сидят на плетёных креслах, другие опираются о перила над резными узорами. Ждут, когда их в дом пригласят. Там народу много сегодня. Мы в дом не пойдём. Мы пойдём туда в будний день, когда мало народу и можно будет не торопиться и тихо ходить по пахнущим старым деревом комнатам, подниматься по ковру деревянной лестницы на второй этаж под нежный звон английских часов дедушки Волконского.
От жгучего солнца земля пахнет пряно. Дорога к Воронке идёт через Калинов Луг. В прогалинах между опавших прошлогодних листьев виднеются жёлтые цветы, но это не мать-и-мачеха, облюбовавшая городские свалки. Эти жёлтые цветы похожи на водные лилии, не кувшинки, а те, что раскрывают безбоязненно свои восковые остроконечные лепестки. А вот и пчёлы проснулись, и бабочки порхают жёлтые и пёстрые, стремятся к лилово-синим венчикам, пробившимся сквозь прошлогоднюю листву.
Под ногами местами чавкает вода. Лёд и снег растаяли так внезапно. На пригорке с молодыми ёлочками бегает пара малышей с мамами. Внизу течёт ручей от покрытой льдом низинки. Здесь ещё лежит лёд. Один малыш мелькает среди ёлочек в ярко-жёлтой курточке - он такого же цвета, как и те, с острыми лепестками.
Слышны громкие возгласы и весёлые голоса. Похоже, свадьба. Но нет, это китайцы на пригорке. Китайцы хохочут, строят пирамиды. Мальчики образуют живую скульптуру из семи тел, а девочки их фотографируют. Они принимают стойки ушу, делают плавные движения и снова хохочут. Эти не приехали как туристы, эти - местные студенты, землячество китайское.
- Как ты думаешь, у китайцев постиндустриальное общество? - спрашиваю Сашу.
- Нет, - отвечает Саша, - Индустриальное. Постиндустриальное у американцев, потому что у них основная часть населения занимается умственным трудом.
Через Воронку лежит бревенчатый мостик. Воронка здесь узка, всего метра три. Это там, на трассе, под мостом у запруды она похожа на безмерное озеро, по которому летом лодки плавают. А тут берег спалили, он уходит к горизонту обугленный и чёрный, но скоро, скоро воскреснет земля, зазеленеет - и не узнаешь. Перед мостом речка распадается на несколько потоков, образуя островки, заросшие сухой прошлогодней травой. Один похож на взлохмаченную громадную ондатру. А Саша говорит, что на лося, сбросившего рога. Поток под мостиком бурлит, словно водопад, одолевая невидимую преграду. Хочется сесть и свесить ноги вниз. Но ещё рано, холодная земля. А вдалеке видно: кто-то лежит под берёзой, подставив палящему солнцу обнажённый живот. Окунаю пальцы в канавку со светлой водой, на дне коричневые дубовые листья. Вода морозная. А солнце палит, припекает, и приходится намотать на голову платок как у арабского бедуина.
Навстречу идёт финская пара. А может, они из Дании, Норвегии или Швеции. Идут к Воронке. Знают ли они, куда ведёт эта дорога? Куда они направляются, следуя примеру отдельных товарищей, преодолевая чавкающую почву?
По дорожке прыгает щегол. Он очень красивый, с красной грудкой и спинкой, синей шейкой и белыми перышками по бокам. Лев Николаевич рассказал, как мальчику Серёже подарили щегла. Щегол погиб потом, потому что мальчик Серёжа забыл его поить водой. И Серёжа ужасно плакал, но было поздно, потому что щегол лежал в клетке окостеневший, кверху лапками...Это мы с Сашей читали в детстве по слогам.
Мы сегодня не пойдем на могилу. Простите нас, Лев Николаевич. Мы к Вам придём потом, в следующий раз. И принесём цветы. Всегда так думаю, что следующий раз цветы принесу, и всегда забываю. Надо ли? Ведь они будут сорваны, убиты по сути, и засохнут на следующий день. Хотел бы Лев Николаевич мёртвые цветы на могиле? А живые ему не сажают, потому что он сам не хотел.
Сейчас мы пойдём в придорожное кафе и будем праздновать наш день рожденья. Придорожное или примузейное точнее, потому что оно стоит напротив въездных башен. Там сидят итальянцы, которые надевали бахилы на веранде. Обедают, принялись за салат. Все столики заняты, их всего четыре в этом зале. Официантка подсаживает нас к молодому человеку в углу у окна, он не против нашей компании.
- Привет! - говорю я панибратски.
- Добрый день! - говорит Саша, и молодой человек кивает, глядя в окно.
Мне кажется, он частный детектив или агент спецслужб. Ведёт слежку за въездными воротами и ищет взглядом того, кто его интересует. А салат на столе так, для прикрытия. Щёки у него розоватые, кожа бледная, ещё не успевшая покрыться сегодняшним загаром. Наверно, потому что он весь день сидит тут в углу и наблюдает в окно за въездными башнями. Ему приносят жаркое в горшочке, и он ест его большой столовой ложкой.
- Рок? Русский рок? Группа "Ария" - это говно, - говорит переводчица итальянцам по-русски.
- Вы подвинетесь немножко? - спрашивает она Сашу, потому что не может протиснуться между двумя стульями соседних столиков, - Вы можете пойти на незнакомую рок группу по дешёвке, но никакой гарантии, что вам понравится.
- По дешёвке? - переспрашивают итальянцы по-русски, запоминая новое выражение. Учат русский в одном из московских институтов?
Сегодня я цвета эмо, а Саша говорит, что розовое с чёрным - цвет рок-н-ролла. Народа в зале не становится меньше. Точнее, это и не зал: небольшая комната вмещает барную стойку, плазму и четыре столика, которые можно складывать при надобности как детский конструктор. На стенах полосатые коврики ручной работы, которые наши бабушки называли "дорожки", а прабабушки проще - "дерюжки", пёстрые шторы техники пичворк на окнах. Мне нравится, что подоконники низкие: если окно открыть - можно высунуться наружу и коснуться рукой земли, или дать уличной собаке кусочек жаркого. Кстати, детектив внезапно исчез, словно испарился. Остался лишь пустой горшочек на столе.
Мы заказываем всё, что душе угодно: греческие салаты, жульены с грибами, медальоны, солянку, мороженое, чай и минеральную воду с газом. Без газа мы не пьём. Мы б и ещё что заказали, но официантка сегодня одна на всех, ей ещё предстоит обслуживать группу, и нам её жалко. Когда мы заканчиваем греческие салаты, появляются встреченные на пути к Воронке скандинавы. Греческие салаты с сыром и чёрными оливками, красным болгарским перцем, кусочками помидоров, свежим огурцом и листьями салата... Официантка приносит нам солянку.
- Она, как всегда, забыла жульены, - шепчу на ухо Саше, но Саше и этого довольно, и не нужны жульены, потому что потом джинсы не стянутся.
- Ты не заказывала, - говорит Саша уверенным тоном.
Скандинавы хотят меню на английском. Но меню только на русском, и официантка говорит поспешно, что меню им не нужно вообще, что она им советует взять то, что похоже на говяжью отбивную. Мужчина говорит по-русски без акцента - гид, переводчик? Он сажает скандинавку за освободившийся столик по соседству с нами. Она худенькая, с острым носиком и стрижкой каре, волосы с сединой, похожа на птичку. Она, наверное, приехала из Скандинавии, потому что очень любит Льва Николаевича. Возможно, он её кумир.
В зал заходят тётки и требуют чаю.
- Нет свободных мест, - машет рукой официантка.
Но настырные тётки не уходят. Они хотят чаю. Одна из них в красном платье, широкоплечая как матрос Железняк, с чёрными глазами и чёрными крашеными волосами, замотанными кулем. Тётки как танки прут вперед и оккупируют стол, за которым сидит скандинавка. Красный матрос Железняк вперивается в неё немигающим взглядом как в буржуя, противящегося экспроприации. Сейчас Железняк достанет из деревянной кобуры маузер и ... Скандинавка теряется, её смущает странное поведение людей в незнакомой стране. Она не понимает языка.
- Нам чаю! - требуют матросы "Авроры" у официантки большой чайник.
Скандинавка чувствует себя неловко. Мне кажется, она сейчас заплачет. Переводчик наклоняется и говорит ей что-то. Тетки соображают, что за столиком иностранцы.
- Нам только чая попить! - бросает матрос Железняк скандинавке по-русски, отправляя увесистой рукой выбившуюся прядь за ухо, за золотую серьгу.
"Скандинавка явно не жила в коммуналке", - наклонившись к моему уху шепчет Саша.
Мне жалко, что скандинавка не сидит рядом с нами. Мы бы с Сашей спросили: "Whereareyoufrom? Howdoyoulikeithere?" А она бы, конечно, по правилам самоучителя ответила:"Oh, it'snicehere! Ilikeitverymuch!" Потом мы бы говорили про погоду и про Льва Николаевича. Она, наверняка, читала его книги, а может быть, сама литературный критик или писательница, вроде Астрид Линдгрен. У неё такое милое открытое лицо и она так смело шагала по топкой грязи через Калинов Луг к Воронке. Что она запомнит в России, чем для неё останется Лев Николаевич и русские?
Матросы поджидают служебный автобус до города, они - научные сотрудники музея.
Итальянцы всё ещё тут. За спиною слышится их полу итальянская - полу русская болтовня. Ещё одна компания входит в комнату. Им тоже есть хочется, но мест нет. К нам подходит белобрысый мальчик лет десяти.
- К вам можно? - спрашивает, и мы киваем головами и говорим "ага".
Жду: сейчас к нам подвалит толпа вошедших - его родичей. Но та компания сгребает тарелки со стола скандинавки и ставит их на подоконник. Туда же они отправляют бутылку из-под минералки и чайник "матроса Железняка", и наполняют рюмки водкой. Скандинавки уже нет. Я вижу только её гида на улице в татарской тюбетейке. Саша думает, что носить тюбетейку не модно, но я спорю, что это очень стильно, и он стильный, а не отстой.
Мальчику приносят мороженое в вазочке. Он пришёл один.
- Ну, как тебе в Ясной, понравилось? - спрашиваю мальчика.
- Да! - кивает он воодушевлено.
- А ты в первый раз тут?
- Угу! - отвечает он, облизывая ложечку.
Мне странно, что мальчику тут понравилось. Здесь нет ни аттракционов, ни аниматоров, ни сладкой ваты.
- А вы уже видели? Видели? - спрашивает мальчик.
- Что?
- ..ше..
- Что видели? - спрашиваю я, не понимая: итальянцы за спиной гогочут, а компания за столиком рядом шумно рассказывает про анимацию в Турции.
- Ужей! - говорит мальчик с восторгом.
- А то! - говорит Саша.
- И я! Их там полно! - говорит мальчик.
Мы рассказываем, как летом опустили руки в Большой пруд, а оттуда уж как выскочит! А он рассказывает, как бегал по яблоневому саду, и уж на него прямо сверху свалился, наверное, с ветки!
- Они в такую погоду погреться вылезают на солнышко, - говорит Саша.
- Вам мороженое какое? - спрашивает официантка.
- Такое! - хором отвечаем мы, показывая на вазочку мальчика.