Закинув одну премиленькую ножку на другую, тоже весьма недурную, обнаженная барышня восседала на низком подоконнике у раскрытого оконца, выходящего во двор, рядом с горшком цветущей герани, с блаженством куря сигарету, время от времени скидывая сизый пепел в цветок.
Лицо ее имело мечтательное, слегка сонное выражение.
Сощуренные в узенькую щелочку глазки, свидетельствовали о полном удовлетворении прожитой ночью, рыжие, мелкие как баранья смушка кудряшки за часы, проведенные на узкой скрипучей кровати, развились совершенно, и торчали ныне смешными рожками на все стороны.
Иногда барышня касалась снисходительным взором своего мужчины, что валялся на сбитой постели, умаявшись за бурную ночь, похрапывая широко открытым ртом, в котором блестели, отражая утренний лучик солнца, два вставных зуба.
Осмотр его документов был уже произведен, и он подтвердил, что вчера вечером в Народном доме она не ошиблась, правильно его вычислив. Это был лейтенант 82-го пехотного полка австрийской армии, ныне военнопленный барнаульского лагеря 161, Рихард Краузе, - тридцатилетний блондин с розоватенькой кожей лица, со слабовыраженной растительностью и уже наметившейся на затылке лысиной размером с детское блюдце. Белесая щеточка редких, будто истертых усов под узким, перебитым в детстве носом, короткая шея и развитая мускулатура плечевого пояса довершали видимую картинку. Из невидимого - рост средний, глаза серые. По вышеперечисленным приметам она и сняла его в синематографе Народного дома. Коротконогий самец, любитель секса, а что, пожалуй он ей подходит и в личном плане... пожалуй да, она поставит на него, как на красное.
Докурив папироску, Дунька щелчком отослала окурок в куст смородины, росший у забора. Стоял конец апреля, по хорошей, теплой погоде снег в Барнауле давно сошел, ручьи сбежали, горячее солнце основательно прогрело песчаную землю и на кусте смородины почки уже надулись.
-Просыпайся, товарисч, - усмехнулась она, радуясь хорошему своему настроению.
Встала с низкого подоконника, ухмыльнулась простовато, начиная играть деревенскую дурочку, в красном углу развернула икону ликом к стенке, потянулась изящно сложенным телом навстречу солнышку, раскрыв светилу бритые подмышки, потом рявкнула фельдфебельским басом:
- Штей ауф, комрад, бляха муха!
Во сне Краузе показалось, что он у себя в Линце.
-Что? - спросил он по-немецки, мигом подпрыгнув на постели и открыв глаза на невесть откуда взявшуюся гостью.
-Что-что, - передразнила обнаженная девица лёгкого поведения, соблазнительно качнув бёдрами - вставайте, говорю, пора расчет производить. С вас, господин хороший, причитается два рублика за оказанные по высшему классу услуги. Если что, могу еще разок удовлетворить в качестве бесплатного приложения с иллюстрациями к "Ниве". Хочешь, красиво лягу?
-Кофе есть? - немец наморщил перебитый нос, отменно чуявший неприятности, переходя на отменный русский язык, ибо по рождению был российским гражданином, проведшим детство в Баку, где папа - немецкий националист, а дядя - немецкий социалист инженерили при Нобиле, которого крышевал некий грузин по кличке Коба.
-Кофе, родненький мой, нет, но могу дать прикурить. Кстати, твоя хозяйка кофе варит?
-Нет. Вчера только снял комнату с постелью, утром самоваром можно пользоваться. Да, и еще в сенцах стоит керогаз. Не сварите ли мне кофе, фройлен... как тебя там?
- Дуня-Дуняша... - манерно ответила барышня, снова устраиваясь на подоконнике и потягиваясь кошкой.... - А на счет кофе скажу так: понравился ты мне, немчура... ох, необыкновенно... по женской нашей линии... Вот стану твоей фрау в Вене, а лучше даже Берлине, тогда... изволь... буду с утра посылать служанку варить нам кофе, а пока... держи-ка лучше папироску, товарищ Краузе.
Зажгла спичку, раскурила, кинула в кровать.
- Дунька, значит... - немец поймал сигарету.
- Можно и Дунькой кликать, если хотите... главное - что бы нравилась безумно... Неужто имени не смог упомнить, дорогой Рихард? Быстро у вас, мужчин, память отшибает, как я посмотрю, за одну ночь, экий вы право... легкомысленный молодой человек... но очень, конечно, приятный... А между прочим в Народном доме вчера же вечером вместе синематограф смотрели... обнявшись даже... и чего вы мне в ушко только не шептали, чего только не обещали... коварный... Так как насчет оплаты? Гони два рубля, сколько можно дураком валяться на чужой кровати? Или квартального Гаврилу Степаныча для собеседования пригласить?
Военнопленный лейтенант затянулся, не отвечая. Вдруг рассмеялся, указав на угол с иконой.
- А боженьку отвернула мордой к стенке? Чтобы господь бог не видел?
- Конечно, как иначе? Небось, накажет за грехи наши тяжкие. Я девушка скромная, богобоязненная...
- Ну-ну, запела, трахаешься ты, Дунька, знатно. Я бы даже сказал профессионально. Постой-постой, а Дунькину рощу не в твою честь назвали? Там еще недавно публичный дом, говорят, был?
-О, вспомнили, господин хороший времена гороховы, в доме том я уже "мамкой" над своими девками состояла, а вот до того в Петербурге, гостинице " Европа" - там дам, покурулесила вдосталь. И что теперь вспоминать, ить закрыли наш дом в роще имени меня, чтобы мы, русские девушки, не доставались врагу, то есть, вам, басурманам, германским военнопленным, ни за какие деньги, за два рубля особенно... пострадали из-за вас, если разобраться, страшно... Теперь там театральная коммуна Общественного собрания благоденствует, а я, стало быть, нынче... актриса...