Глава 1. Михаил Георгиевич в недоумении.

Михаил Георгиевич спал. Он крепко спал на своей не в меру мягкой кровати и видел сон. Сон этот не то чтобы нравился Михаилу Георгиевичу. Скорее даже сон этот Михаилу Георгиевичу категорически не нравился. Михаил Георгиевич, будучи во сне, даже недовольно постанывал и являл собой крайне возмущенного спящего человека. Происходило это потому, что снились Михаилу Георгиевичу вещи абсолютно ему не понятные, странные, абсурдные. А все то, что Михаил Георгиевич считал непонятным, странным, абсурдным, он отвергал и избегал этого.

"Какого черта,- говорил он иногда.- Не желаю я видеть сны, не соответствующие моему человеческому уровню".

Этой фразы никто не понимал, и все лишь дружно убеждали Михаила Георгиевича, что всем снятся нехорошие сны, и что, может быть, на самом деле не стоит столь усердно волноваться по этому поводу. Но Михаил Георгиевич махал руками на окружающих и говорил уже про себя:

"Ну, вот, пожалуйста. Выходит, всем снится прелесть, а мне, как обычно, гадость. Счастливцы... Спят себе и видят небось природу или райские сады, а может даже и венесуэльские замки. Видели бы они ту мерзость, которая мне каждоночно является...".

Давайте сейчас заглянем в те мозговые дебри Михаила Георгиевича, что отвечают за сон и посмотрим, какая мерзость снится ему сегодня.

Что же мы видим? Батюшки! Михаил Георгиевич в кальсонах сидит на дереве. Мимо проходят прилично одетые люди, неприлично показывающие пальцами на Михаила Георгиевича и некультурно смеющиеся над ним же. Бедный, бедный, наинесчастнейший наш Михаил Георгиевич... Каково ему приходится, как вы полагаете? Да уж, конечно, нелегко, нелегко, что и говорить. И вот страдающий Михаил Георгиевич зажмуривает глаза... и видим мы его уже в кабинете собственного его начальника. Начальник явно говорит какую-то гадость, ибо Михаил Георгиевич стоит, понурив голову и перебирая пальцами край пиджака. Вот поднимает Михаил Георгиевич голову, а перед ним уже не начальник, а большая сова, висящая в воздухе со сложенными крыльями. Вытаращивает Михаил Георгиевич на сову округленные свои глаза, а сова кричит ему человечьим голосом:

"В-о-о-о-о-н!".

Михаил Георгиевич спешно кланяется и торопится выйти из кабинета, а сова кричит ему вслед благим матом:

"Вон отседова! И чтоб ни слова больше про пособия на нетрудоспособную душу населения!..".

Михаил Георгиевич решительно не понимает всей этой чепухи, и, выйдя за дверь видит голых девушек, сидящих на столе. Стол стоит на воде (именно стоит, а не держится на плаву). И видит Михаил Георгиевич, что он сам уже по пояс в воде. Стол с голыми девушками быстро начинает отплывать вдаль от Михаила Георгиевича. И только тут эти несколько голых девушек замечают Михаила Георгиевича, взвизгивают и начинают кидать в него мочалками. Михаил Георгиевич старается уплыть, увернуться как-то от мочалок, но все равно каждая в него попадает. Жесткая материя мочалки больно хлещет по щекам, шее и плечам Михаила Георгиевича. Мочалки у голых девушек на удивление не заканчиваются, и они непонятно откуда их берут, и все бросают и бросают в Михаила Георгиевича. При этом они что-то кричат недовольным голосом, и как будто бы на каком-то непонятном языке. Михаил Георгиевич не может разобрать, что именно кричат эти голые девушки, но ему почему-то кажутся слова "мерзавец" и "негодяй". Сей небольшой круглый стол, на котором размещаются странным образом штук шесть голых девушек, стремительно уплывает очень и очень далеко от Михаила Георгиевича, настолько далеко, что он видит только далекую точку и слышит только далекие крики, похожие на крики чаек, но, тем не менее, принадлежащие все же тем самым голым девушкам. А мочалки в Михаила Георгиевича все летят и летят, и он все получает и получает жесткой материей по своему тщательно выбритому лицу. Наконец Михаил Георгиевич догадался нырнуть глубоко под воду. Чуть проплыв, Михаил Георгиевич вынырнул и увидел вокруг себя безграничные просторы океана, и невероятное количество мочалок, болтающихся на воде около него. Михаил Георгиевич непонятно почему закричал и вновь зажмурил глаза. Открыв их, он уже увидел себя, нажимающего кнопку звонка около двери своей собственной квартиры. Дверь в собственную, еще раз заметьте, квартиру Михаила Георгиевича открывает экий-то кентавр, тот самый про которого Михаил Георгиевич читал некогда, в детстве, в сказках. Ноги... то есть копыта лошадиные, а туловище... Михаил Георгиевич поднял глаза и увидел туловище соседа своего, известного выпивохи Аркадия Степановича (да чего уж там, просто Степаныча). Михаил Георгиевич не смог вымолвить ни слова, ему даже во сне (при том, что он всегда понимал (вы подумайте, какой потрясающий дар!), когда он находится во сне, а когда наяву) казалось чрезвычайно возмутительным такое положение вещей, когда Степаныч со своими конскими копытами может находиться в этой квартире, да еще и при отсутствии хозяина. Степаныч гневно заорал:

"Чего надо? В частную собственность звонить, когда хозяин спит - это поскуднейшее дело, если не подсудное".

Михаил Георгиевич нервно вытер пот со своего лба и промолвил:

"Помилуй, Степаныч! Я ж хозяин. Как же так?".

После этого в голове Михаила Георгиевича промелькнула шальная мысль дать кентавру Аркадию Степановичу рукой по морде, но он эту мысль отбросил. Тут Степаныч дико вытаращил глаза и злобно сказал:

"Квартирку, значит, потеряли?! Хе-хе-хе".

Степаныч цинично заухмылялся и тут же продолжил, отвратительно постукивая копытами о порог непонятно уже чьей квартиры:

"Было ваше, а теперича - мое. Государство соблаговолило. А ты катись, откудова прикатился, колобок чудоюдовый".

Михаил Георгиевич даже не обиделся на чудоюдового колобка, и даже чуть-чуть порадовался за милосердное государство, но все же спросил Степаныча-кентавра:

"А мне как же? А мне где сейчас?".

На это Аркадий Степанович более уже сердечно ответил:

"Не знаю. Обратитесь к тому, кто есть сейчас начальственное лицо над нашим районом". Степаныч хотел уже закрыть свою теперь дверь, но Михаил Георгиевич перехватил ручку и умоляюще выдавил:

"К кому обратиться?".

"К Винни-Пуху" - сказал Степаныч и захлопнул дверь.

Михаил Георгиевич, невероятно расстроенный, поплелся вниз к двери бывшего его подъезда. Только он открыл подъездную дверь, как обомлел. У порога стоял здоровый гималайский медведь. Михаила Георгиевича, как ему показалось, парализовало. А медведь интеллигентно оттолкнул Михаила Георгиевича и, входя в подъезд, сказал:

"Ну, в самом деле, гражданин! Некоторые ведь работают. И спешат. Вы уж не мешайтесь, пожалуйста, в чужом проходе".

"В чужом", - с горечью подумал Михаил Георгиевич.

И тут он как будто что-то вспомнил и метнулся за медведем в подъезд.

"Винни-Пух?!" - вопросительно выкрикнул он медведю, и так и застыл в позе метущегося.

Медведь, находясь уже на подъеме ко второму этажу (теперь он был в больших стеклянных очках в роговой оправе), укоризненно посмотрел из-под линз на Михаила Георгиевича. Михаил Георгиевич очень сконфузился, когда медведь произнес следующее: "Стыдно, товарищи!".

Тут Михаил Георгиевич вновь закрыл свои посрамленные глаза, а когда раскрыл их, то увидел самого себя в детстве, на горшке и от этого обстоятельства еще более сконфузился. Настолько рьяно он конфузился, что тут же и проснулся.

Проснувшись, Михаил Георгиевич не спеша сел на край своей наимягчайшей, теплой кровати. Он уже не чувствовал ни конфуза, ни страха, ни мучения. Он пребывал в одном лишь чувстве - в недоумении. Надобно сказать, что это было крайне обычное состояние для Михаила Георгиевича. Каждое утро он вот так вот вставал и недоумевал по поводу того, что он видел прошедшей ночью, а главное - по поводу того, что он все это в деталях запоминал.

"Тьфу ты, петрушка окаянная" - выругнулся Михаил Георгиевич.

И пошел не спеша одеваться. Не спеша, потому как было еще очень раннее утро, и на работу торопиться не стоило...

Даже когда Михаил Георгиевич вышел на улицу, даже тогда было еще рано спешить в трудовой день. Тогда жаворонок наш, Михаил Георгиевич, сел на скамью, стоящую около его подъезда. Сел он, чтобы отдохнуть после дурацкой ночи, и буквально на секунду так зажмурил глаза свои. Все равно, что моргнул уважаемый наш Михаил Георгиевич. Но только приподнял свои веки Михаил Георгиевич после секундного зажмура, как увидел он рядом с собою соседку свою, бабу Феклу. Никогда прежде Михаил Георгиевич не беседовал с подобного рода соседками, но тут на него что-то, видать, снизошло. Открыл он свой интеллигентный рот и за милую душу поплакался в бабифеклину душу.

"Снятся мне нелицеприятные сны, - плаксивым тенором скулил Михаил Георгиевич. - Сил нету, верите или нет, баба Груня".

"Я - Фекла", - пыталась возражать малознакомая Михаилу Георгиевичу соседка.

Но Михаил Георгиевич только, как пьяный, махал рукой на Феклу и продолжал свои бессвязные рассказы. Фекла на удивление все понимала, кроме обращения к ней, то как к Груне, то как к Матрене. Когда комичный Михаил Георгиевич исчерпал все свои словарные запасы, баба Фекла дружелюбно похлопала его по плечу и сказала:

"Да полно-те, милок, причитать-то. Вон у моей Нинки похожа беда была. Дак у ней вобще кошмары несусветны были, и ниче. Вылечил один милок, дай Бог ему здоровья. Щас Нинка, как огурчик - спит, как те младенцы. Вот ведь есть работящи милки, которы свое дело любят. Тот, как ученый какой. Нинка, знай, к нему сама кажды божий день бегала, а он ее как-то уж там лечил. И ведь вылечил же. За неделю, почитай. Кошмары ее дурные все, как метлой смело, вот те крест...".

Дальше баба Фекла понесла, как показалось Михаилу Георгиевичу, совершенную уж чушь о том, как мало нынче талантливых милков и о том, что криминал-то, разуй глаза, милок, процветает, и почему-то о том, что баклажаны давеча поднялись в цене. Но первые слова бабы Феклы Михаила Георгиевича чрезвычайно зацепили. Он стал постепенно трезветь от своих плакс, и чем больше он трезвел, тем больше к нему возвращалось сознание. Наконец, в тот момент, когда соседка говорила о прокисшей капусте в своем холодильнике, Михаил Георгиевич полностью очнулся, схватил старуху за плечи и заорал:

"Баба Нюша, выручай! Что это за лекарь такой волшебный?".

"Какой - такой лекарь, милок, о чем это ты?" - бабка уже забыла с чего начала сегодняшние свои разглагольствования.

Тут Михаил Георгиевич произнес неслыханной наглости слова, такие, которыми прежде стеснялся даже думать. Он сказал:

"Ну, ёп твою, баба Паша, тот человек, который вашу дочь исцелил!".

Вот это вот "ёп твою", заметьте, было немыслимым ранее для устного произношения Михаилом Георгиевичем в своих речах. Да, видимо, что-то действительно серьезное творилось с Михаилом Георгиевичем, раз он излагал мысли свои в столь непотребной для приличного человека форме, да еще и не замечал этого. Потому как сейчас Михаил Георгиевич первый раз в жизни пропустил мимо ушей сказанные им самим слова. Он был весь в ожидании нужного ему ответа со стороны бабы Феклы. Та с ним не замедлила:

"Дак я ж говорю, милок. Тот молодец...я его не видела, но Нинка моя рассказывала, что был он в расцвете сил, такой бородатый, навроде как непьющий, умный, ты подумай... Да, и еще - была как будто у него такая палочка..." - тут Фекла принялась размахивать руками с воображаемой палочкой.

Михаил Георгиевич понял, что от полоумной женщины ничего толкового не добьешься, и устремился наверх, в подъезд своей собственной квартиры, да только теперь (опять же, первый раз в жизни) не в свою собственную квартиру, а в квартиру, находящуюся чуть повыше. Пока Михаил Георгиевич летел вверх по лестнице, в голове его вертелись такие бессвязные отрывистые мысли:

"Баба Груша спятила... Что это за палочка дурацкая - ну не волшебная же... К нему, сегодня же к нему... Не буду больше разрушать свой разум ночами... Да нет, про палочку она бредит... Интересно, это дорого обойдется?... Но, всего за неделю... Нинка мне поможет... Надеюсь, это не шарлатан... И все-таки она сумасшедшая..."...

С такими несуразными оголтелыми размышлениями взбесившийся Михаил Георгиевич ворвался на нужный этаж и чуть не втрескался носом в нужную ему дверь. Но, Богу слава, почтеннейший Михаил Георгиевич вовремя затормозил носками своих интеллигентных ботинок, и ухватился рукой за кнопку звонка. Тот немедля зазвонил. Михаил Георгиевич моментально выпрямился, поправил пиджак и встал точно напротив глазка, сделав, как ему казалось, наиболее вежливо-приличное лицо. Дверь уважаемейшему Михаилу Георгиевичу открыл толстый небритый человек в майке и с всклоченными волосами. Михаил Георгиевич почему-то жутко растерялся и выпалил:

"А где Нинка?.. Нина" - поспешно добавил он.

Толстяк уставился на Михаила Георгиевича, как забулдыга на томик Достоевского. Михаил Георгиевич еще более стал теряться и опять в голову его полезли ненужные мысли:

"Черт возьми, я ж этой Нины совсем не знаю, так - видел пару раз на лестнице... Мужа-то у ней, по-моему, нет... Кто же это? Любовник?!.. Наверное, ревнивый... Извиниться?!.. Но за что?.. А что если... Бежать... Но я тогда не узнаю про целителя... Ладно, зайду потом..."...

При этих мыслях, пронесшихся в голове Михаила Георгиевича за долю десяти секунд, он стал медленно разворачиваться спиной к толстяку.

"Нина, - вдруг услышал Михаил Григорьевич вялый голос сзади, - живет напротив".

Михаил Григорьевич тут же развернулся обратно, лицом к толстому типу, и виновато улыбнулся. Толстяк иронически ухмыльнулся в сторону Михаила Григорьевича, отпил пива из внезапно оказавшейся в его руке бутылки и, не спеша, закрыл дверь, напоследок подозрительно посмотрев в глаза непрошенному посетителю. Михаил Григорьевич интуитивно кивнул головой неизвестно кому, снова комично развернулся и позвонил в другую дверь, слабо надеясь, что сейчас ему не откроет некто в майке. Облегченно вздохнул Михаил Григорьевич, когда в дверном проеме показалась молодая женщина.

"Здравствуйте, - она, видно, сразу узнала соседа снизу, - проходите, прошу".

Михаил Григорьевич, не решаясь, зашел в коридор, заглядывая в комнату в поисках какого-нибудь толстяка. Убедившись, что здесь только Нина, он уже смелей прошел вглубь коридора.

"Да вы проходите, проходите - сказала Нина, сидевшая уже на диване. - Садитесь".

Михаил Григорьевич в который раз сделал еще одну непростительную для себя вещь - не сняв ботинки, он прошел в комнату и сел на стул, что стоял напротив дивана.

"По какому поводу?" - начала первой Нина.

"Я, знаете ли, - запинаясь, стал объяснять Михаил Григорьевич, - по вопросу о лекаре, что, по уверению вашей матушки, излечивает будто бы от болезней такого рода, как сонных. И не будете ли вы, не соблаговолите ли быть так любезны, что сообщите этого доктора координаты...".

Михаил Григорьевич явно понял, что сказал он все, что можно, и даже больше. Но так как Нина никак на это реагировала, Михаил Григорьевич все говорил и говорил, пространно сообщая о внутренних конфликтах разума и тела, о том, что с пособиями люди все к нему, а сна никакого, и о том, что дюже мерзопакостные сны могут сниться интеллигенции в наше смутное время. Нина же тем временем подошла к записной книжонке, что болталась на журнальном столике, и, заглядывая в нее, и одновременно кивая головой в такт речам Михаила Григорьевича, быстро стала перебирать тонкими пальцами страницы блокнота. Когда Михаил Григорьевич вконец уже запутался в собственных несчастиях, о коих пришлось ему сейчас распространиться, и не знал он, что более говорить, Нина выкинула кверху длинный свой указательный палец и воскликнула:

"Вот!".

Сказавши это, Нина вырвала лист из блокнота, подошла к сидящему Михаилу Григорьевичу, взяла за руку его, отдала ему в эту руку листок, и, взявши за эту же руку, медленно повела его к выходу, говоря при этом:

"Здесь написан адрес. Зовут его Демьян Хоронин. Никогда с ним не спорьте. У него крайне пренеобычная манера лечения, постарайтесь понять. Делайте все, что он ни скажет, и через неделю, уверяю, все будет у вас в порядке. Человек интересный, нетипичный, но душка. Любезнее и деликатнее мужчины я не видела. Лишь в лечении жесток. Но справедлив. Все будет делать для вашей же, Мартын Аполлонович, пользы. Так что, ступайте. Ступайте, ступайте. Немедля".

Когда Нина проговорила: "Немедля", Михаил Григорьевич очутился уже перед закрытой дверью. Ох, как опешил он сейчас. Бог знает, что творилось в голове его, да только известны мысли его вам, должно быть, как на ладони. Слишком это скучно - вновь описывать ту банальщину, что обычно крутится в мозгах Михаила Григорьевича после нестандартных в его жизни происшествий. Понятно также, что мало чего Михаилу Григорьевичу было сейчас понятно, начиная с "Демьяна Хоронина" и оканчивая "Мартыном Аполлоновичем". Скажем лишь, что побрел Михаил Григорьевич не на какую-то там работу, а прямиком по адресу, указанному в выдранном Ниной листе. Его путешествие также было примитивно до тошноты, так что и его нет смысла описывать. Ну а уж болтающиеся из одного мозгового тупика в другой, мысли Михаила Григорьевича, и подавно имели наискучнейший характер. Так что перейдем ровно к тому месту, где Михаил Григорьевич подошел к самой обычной двери самой обычной квартиры, той самой, которая ему, наверное, была нужна. Необычно здесь было лишь то, что дверь была чуть приоткрыта. Михаил же Григорьевич набрался духу и приоткрыл ее чуть больше...

Глава 2. Знакомство.

Очень уж тихо, Михаил Григорьевич все же вошел в квартиру. На цыпочках идя по темному коридору, словно опытная рысь, Михаил Григорьевич озирался по сторонам и прищуривал глаза. Услышав хмурый голос чей-то, чуть не убежал Михаил Григорьевич. Но сдержал он все же пылкий страх свой, во имя того, чтобы необходимейшая цель была все же достигнута. А голос, так напугавший Михаила Григорьевича, произнес следующее:

"Ну, проходи уже, кто ты там приканал?".

Михаил Григорьевич не смел ответить отказом на явную просьбу неведомого голоса показаться хозяину на глаза. Интуитивно чувствовал Михаил Григорьевич, что исходит сей голос из уст того, кто находится в комнате, следующей за коридором. Туда-то он и побрел, и вышел на чуть более светлые просторы, но все же - всего лишь чуть. Кое-как разглядел Михаил Григорьевич в, крошащей черный цвет, темноте контур человека. Человек тот, по-видимому, сидел в кресле и чего-то там такое держал в руках, а чего именно никак Михаилу Григорьевичу не удавалось разглядеть.

"Ну с чем-таки пожаловал, чужеземец ты, очень благопристойный, как я вижу?" - явно иронически и с усмешкой вопросил невидимый еще толком Михаилу Григорьевичу человек.

Здесь Михаил Григорьевич стал подробно, и по своему обычаю, запинаясь и заикаясь, распространяться насчет всего того, что читателям, должно быть, уже поднадоело, а посему не будем мы заострять на этом бессвязном рассказе пристальное свое внимание, да и попросту его пропустим. Сосредоточимся же мы на том, что произошло по окончании повести Михаила Григорьевича, очень длинной и непонятной, по его привычке. А последовал за всем этим громоподобный голос человека, до сих пор еще Михаилу Григорьевичу не видного, хоть уже глаза к темноте и привыкли. Михаил Григорьевич содрогнулся от невиданной силы и иронии голоса незнакомца, а, главное, от содержания сказанной сим человеком фразы. Сказал, точнее, проорал, хозяин квартиры вот что:

"Чего? Что за херня? Да пошел ты в жопу, дебил!".

Но даже на такой неслыханный поворот вещей Михаил Григорьевич отреагировал весьма адекватно, хотя в душе его и творилось Бог знает что. Михаил Григорьевич, не говоря ни слова, достал из кармана бумажник, стал его открывать и нарочито хрустеть бумажками ценного содержания. Казалось, звуки эти чем-то впечатлили хозяина, и вдруг комната озарилась тусклым светом, а в руке незнакомца оказалась неведомо откуда взявшаяся свеча.

"Демьян Хоронин" - представился человек и протянул Михаилу Григорьевичу руку, но не для того, чтобы пожать ее, а для того, чтобы он взял визитную карточку. Михаил Григорьевич, не глядя на карточку, принял ее из рук Демьяна, а сам, тем временем, с нескрываемым удивлением и, отчасти, любопытством, рассматривал нового знакомого.

Выглядел он, на вкус Михаила Григорьевича престранно. Зеленые длинные усы, еще более темно-зеленая борода, волосы на голове красные, свисающие со всех сторон примерно одинаково, и лишь на лоб они свисали чуть покороче, едва не достигая бровей. На Демьяне были модные стеклянные очки, но никуда не годная трубка торчала изо рта. Казалась она такой древней, что, возможно, стоила бы состояния экому-нибудь коллекционеру раритетов. Одет Демьян был в невиданный разноцветный плащ, а в руке держа премерзкий посох - какую-то уродливую палку или корягу, но тем ни менее, ее можно было также назвать посохом, и не ошибиться.

И вот этот невероятный человек говорит:

"Знама так. Бабки вперед. Неделя на все, и иди в жопу. Будешь спать покойно, будь уж уверен. - В этом месте Демьян почему-то хохотнул. - Мое лечение заключается в том, чтоб давать таким дебилам, как ты, разнообразные задания. Если они их выполнят, а задания и рассчитаны-то на дебилов, обеспечен им покойный сон. Чичас первое тебе, хрен с горы, задание скажу. Иди в свой дом, свой подъезд, зайди в квартиру к соседу, одному из своих - Борису, и поговори с ним".

Михаил Георгиевич поморщился, вспомнив говорливого и охочего до выпивки и любых гостей, всем надоевшего Бориса.

Демьян же продолжал:

"Миссия твоя такова, дебил, чтобы убедить его в том, что... э-э-э..., - Демьян как будто бы на ходу сочинял задание, - ...в том, что Земля плоская. Приводи любые доводы, а завтрема принесешь мне, козел тупорылый, расписку, что Борис твой подписался и, значит, полностью согласен с тем, что Земля-то у нас плоская. Любой, говорю, ценой добейся признания его в этом, хрен ты моржовый. А теперь вали на хер, козел, и не показывайся, если не выполнишь. И, да, бабки давай, гони сию минуту".

"Сколько?" - спросил оторопевший, но на все согласный Михаил Георгиевич.

"Ну, пока что хватит... Дай подумать... Ну давай свои три штуки, двести тридцать один рубль и пятьдесят пять копеек, больше от тебя все равно не добьешься".

Совершенно изумленный Михаил Георгиевич пересчитал все деньги в своем бумажнике, и, не веря глазам, убедился, что так и есть. Не думая, протянул он Демьяну все эти купюры с монетами. Про себя он решил ничему не удивляться, ни на что не реагировать, и все исполнять так, как велит "доктор".

"Но это учти, только покамест. - Сказал Демьян своим обычным, но уже неприятным Михаилу Георгиевичу голосом. - Опосля ишо будешь платить. Все, вали, вали...".

Идя по улице, и опять-таки ни к себе на работу, а вновь в родной дом, Михаил Георгиевич сосредоточенно думал и размышлял. Вот что сейчас вертелось в несуразной его голове:

"Неужели выполнять это глупое задание?.. Но деньги-то уже заплачены... И это еще не все?!.. Где же я столько возьму?.. Все-таки это просто ужас... Он - псих и жулик... Но Нина... Возможно ли ей доверять?.. Тем более, ее мамочке?.. Да, Бог с ним, будь что будет... Но он оскорблял меня... Я этого так не оставлю...".

Здесь внутренняя часть головы Михаила Георгиевича как бы раздвоилась на две части: одна утверждала одни вещи Михаилу Георгиевичу, другая - совершенно противуположные. Бедный Михаил Георгиевич никак не знал с какой из половин головы ему согласиться.

"Ему надо постараться морду набить" - твердила одна половина.

"Ничего подобного, - возражала другая. - Он, скорее всего, врач и тонкий психолог".

"В милицию!" - визжала одна половина.

"Выполнять умные и проникновенные задания!" - орала другая.

Первая половина на мгновение задумалась, а потом выдала:

"Как он узнал об количестве денег, что лежали в кармане Михаила Георгиевича?! - Хоть это была и голова, собственно, Михаила Георгиевича, была все же она лишь одной ее половиной, а поэтому не осмеливалась говорить о хозяине, иначе, как в третьем лице. - Этот шарлатан наверняка вытащил, как опытный карманник, бумажник Михаила Георгиевича, пересчитал деньги и вернул на место, чтобы затем произвести впечатление".

"Да ну уж. - Засомневалась вторая половина. - Такого не бывает".

"Еще как бывает, простофиля ты" - стала ругаться первая половина.

"Да пошла ты, дура" - тоже не выдержала и перешла на личности вторая половина.

Тогда первая половина вконец рассвирепела и наотмашь ударила вторую.

"Ах так!" - взбесилась вторая и стала усердно бить вторую половину.

Тем временем, голова Михаила Георгиевича начала болеть, и он решил принять уже окончательное свое решение. А вторая половина уже добивала первую, и первая окончательно рухнула без сознания, когда Михаил Георгиевич произнес:

"Все, решено! Иду к Борису!"

В общем, решил Михаил Георгиевич пока что делать то, что будет говорить больной доктор. Ведь, как неоднократно повторялось, больно уж нестерпимым было мученье Михаила Георгиевича. И вот Михаил Георгиевич смело, хоть и с сожалением, подошел к двери Бориса. Он был настроен спорить, препираться, давить, а таковое состояние крайне редко посещало Михаила Георгиевича. Выдохнув, как перед погружением на дно морское, нажал Михаил Георгиевич кнопку звонка Борисовой квартиры.

Перед тем, как Борис откроет двери Михаилу Георгиевичу, давайте-ка чуток узнаем об этом любопытном человеке - соседе Михаила Георгиевича. Вы, наверное, заметили, что, совершенно с неохотой Михаил Георгиевич отправился на встречу с соседом своим, Борисом. При том, при всем, просто уверен был Михаил Георгиевич, что Борис встретит его радушно, с улыбкой, накроет стол и угостит хорошим вином. Так в чем же дело, вопросят самые, вероятно, домогающиеся до всего противуречивого, читатели. А дело-то вот в чем. Встречал Борис так абсолютно всех. Казалось, нету на свете человека, которого Борис любил хоть чуть менее остальных. Также казалось, что какой бы человек, хотя бы и абсолютно незнакомый Борису, зашел к нему в гости, встретил бы его хозяин также и любого другого. Так в сущности и было. В начале. А после Борис словесно домогался до своего гостя, то бишь провоцировал в нем какие-то суждения, спорил, размахивал руками, беспрерывно доказывал свою правоту, не отпускал его, пока не добьется сначала полного ему противуречия, а затем полного с ним согласия, и, в конце концов, гость через целую вечность обессиленным выползал из покоев Бориса, признавшийся во всех смертных грехах, духовно умерший, сурьезно психически заболевший человек. Плюс ко всему, искомые эти суждения Бориса представляли собой совершенный нонсенс, и никто поначалу и не думал с ним соглашаться.

Только на это сейчас и надеялся Михаил Григорьевич, стоя перед дверью в палату (скорее, чем квартиру) Бориса. На то он надеялся, что Борис сам, возможно, скажет, что Земля - плоская, и тем сразу решит его задачу. И, к слову, только сейчас Михаилу Григорьевичу вдруг пришло в голову недоумение по поводу того, откуда Демьян прознал о таком "удачном" соседе. Но тут же Михаил Григорьевич успокоился.

"Нина, видно, рассказывала" - спокойно подумал он.

Тут стала открываться дверь. В проеме показался Борис ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...