Небольшое курортное местечко, расположенное вдоль моря, мы проехали быстро, и
основная дорога повернула на невысокую гору, огибая крутой ее склон. Мой водитель свернул влево в сторону едва заметных строений за крутым мысом. Проехав еще немного по петляющей утрамбованной галечной дороге от линии прибоя в метрах тридцати - сорока, обогнув мыс, мы подъехали к воротам "усадьбы", возвышающейся над морем. Ворота были открыты. Я вышла из машины, водитель стал выгружать из багажника и салона автомобиля мои многочисленные коробки, сумки, пакеты. На территории усадьбы никого не было видно. Два низких домика один за другим - каменный чуть повыше и больше, другой - видимо, из блоков ракушечника в штукатурке - приютились под невысокой, заросшей кустарником и корявыми ползучими деревьями, горой. За каменным домом находились хозяйственные постройки. Выход к морю был через огромные двухстворчатые ворота, которые были открыты, и через калитку в правом их полотне. Из каменного домика вышел мужчина. Он шел ко мне навстречу.
- Здравствуйте, - произнесла я, когда он подошел ближе. - Я по звонку от Валерии Александровны, - и взглянула на него.
Из-под густых седых бровей прямо в упор на меня был обращен внимательный и продолжительный взгляд, но не строгий, не любопытный, не сверлящий. Я смотрела ему в глаза, не отводя своих. Мне казалось, что он не был готов сдавать на продолжительное время жилье в своей усадьбе, как называла В.А. при предварительном разговоре это местечко. Одно дело жить и приспосабливаться к посторонним на короткий летний сезон, другое - на три-четыре месяца. Он все еще думал и сомневался. Возможно, человеку за лето надоело это мельчишение, суета отдыхающих или гостей, а может быть, пришло время не видеть, не слышать никого из посторонних, зачем-то он забрался в эту "полуглушь". Мужчина - далеко не молодой, большая копна темных волос с густой проседью, такая же седая, аккуратно подстриженная недлинная борода, уходящая в бакенбарды. Я понимала, в такие годы всегда трудно иметь согласие, понимание с чужими людьми. Претендовать на его расположение к себе не приходится, но уголок этот мне очень понравилось сразу.
- Простите, как вас зовут?
- Николай Иванович.
- Глядя на вас, Николай Иванович, мне захотелось перечитать Хемингуэя "Старик и море", - сказала я искренне. Вы чем-то мне его напомнили - взгляд, седина, "старик у моря", естественно, я не о вашем возрасте, о котором не знаю и не умею определять, (муж умер давно, далеко не старым), так..., внешнее сходство, проживание в одиночестве, как мне сказали, по крайней мере, в этой усадьбе.
Меня поразила его реакция на сказанное мною, поразили его глаза! Он улыбался одними глазами. Надеюсь, он не понял, что я говорила и о старике из повести, и о его внешнем сходстве с фотографиями Хемингуэя последних лет жизни, одна из которых, сколько помню, висела у младшей сестры в гостиной на почетном месте. Сходство было потрясающим на данный момент - глаза, ясный взгляд, приятное лицо, которое не избороздили морщины гнева, боли, печали, а лишь возрастные. Правда, волосы на голове, в отличие от негустых волос Хемингуэя в немолодом возрасте, были пышные, да борода, по-моему, была подлиней. Каким же он был красивым в молодости, а впрочем, красивые мужчины никогда не стареют, если душа молода.
-Николай Иванович! Мне почему-то кажется, - сказала я, улыбаясь, глядя ему в глаза, - что тест на сдачу вами притягательных для меня апартаментов я только что прошла, не правда ли?
- Вы любите Хемингуэя?
- Так я сказать не могу. Я очень давно его читала, в те далекие времена, когда он стал широко известен в Союзе, когда он был открыт советскому читателю, когда его переводили и издавали и издавали, а потом, если мне память не изменяет, вышло собрание его избранных произведений. Но свое первое и твердое убеждение о Хемингуэе как писателе у меня сложилось сразу и окончательно - он писал о сильных людях, победителях, и, как бы убеждал себя в необходимости бороться, не сдаваться, не смотря на то, что сам не смог противостоять своему недугу.
- Я прошла тест?
- Будем считать, что да.
- Николай Иванович, вы мне поможете занести мои многочисленные коробки в дом? Водитель уехал, я слышала, вещи находятся за воротами, если, конечно, вам можно поднимать тяжести, у меня есть тележка, я смогу и сама, я умею, я привыкла.
Он посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.
- Не беспокойтесь, пройдите, пожалуйста, в дом, располагайтесь, я занесу вещи, - и он указал на невысокий домик ближе к воротам у дороги.
Когда все вещи были занесены и аккуратно составлены в правый угол хижины (так я назвала дом своего будущего проживания), он сказал, что все проверит во дворе, закроет ворота, калитку и подойдет еще раз протопить печь. Я не спеша начала - в который раз за этот год! - распаковывать свои "узлы". Он вошел, предварительно постучавшись, извинился за беспокойство, степенно, со знанием своего много раз выполняемого дела, растопил печь, объяснил, что за протапливанием печи будет следить сам, в соответствии с тем временем, которое меня устраивает, но часы должны быть утренние и вечерние, это дает возможность хорошо организовать весь день. Я согласилась, пригласила его присесть, необходимо было решить вопрос об оплате проживания и о других для меня мелких, но важных моментах.
- У вас так много вещей.
- Разве это много? Большую часть из них я разбросала по знакомым и камерам хранения. А эти - самые необходимые, которые мне нужны здесь и сейчас, и самые не необходимые, которые мне не нужны вовсе, я их увезу на Кавказ, если вдруг вы решите прервать мое пребывание у вас.
- Почему?
- Все возможно, например, в случае вашего неожиданного отъезда даже ненадолго или еще по какой причине.
- Какой?
- Любой, допустим - побег от любви.
- От кого и к кому?
- Это шутка, я же пишу романы о любви, мало ли в жизни бывает крутых поворотов, о которых человек не догадывается и не предполагает.
- На ближайшее время у меня нет планов на отъезд, иначе, зачем бы я вас обнадеживал. Но, если бы появилась такая необходимость, неужели бы вы побоялись остаться одной?
- Конечно, нет. Мне бы это было на пользу - люблю быть одна.
- Что еще вас могло бы беспокоить? Магазины - относительно рядом, можно все купить впрок.
- Вы мне можете доверить печь? Не одну, а целых две и в вашем доме?
- Думаю, и две печи для вас временных проблем не создадут, дрова заготовлены, сухие.
- Верно, не в проблемах дело, и даже не во времени, затраченного на работу истопником, но весь этот разговор... к чему вы меня склоняете? Вы же не собираетесь уезжать? Поймите меня, Николай Иванович, я не люблю бегать, крутиться по спирали жизни на одном и том же витке, своеобразный "день сурка". Это меня, простите за откровенность, не то чтобы раздражает, не то чтобы утомляет, нет, это дает ощущение потери сил, потери божественной энергии, данной нам для этой жизни, и я не имею права, так я понимаю, проходить бесцельно один и тот же путь.
- Я вас понял. Но что плохого затопить печь, посидеть у огня (дрова всегда в хижине и под навесом в избытке), а главное - невелик труд, но, сколько тепла и уюта.
- У меня все это было, этот виток пройден. Было тепло, душевный уют у горящей печи в разрушенном и пустом доме.
- Повторяю, я вас понял. Извините меня, вам бы пришлось тратить время на протапливание двух домиков, по меньшей мере, в пять раз больше, чем любому другому, но главное - не застревать на одном и том же витке, как это верно, как это жизненно важно, - говорил он сам себе, как бы отключившись от нашего разговора и думая о чем - то своем, далеком.
- Простите, я вам не предложил поужинать. - Я отказалась.
- Спокойной ночи!
-Спокойной ночи, Николай Иванович!
В этот первый вечер мне не удалось обговорить ни оплату за проживание, ни свои маленькие условия. Он ушел, попросил меня проследить за горящей печью и закрыться на защелку - здесь тихо, собака надежная, умная, зря не побеспокоит, и все-таки....
- Я рядом, - добавил он уже в дверях серьезным спокойным голосом.
Медленно и с каким-то удовлетворением прожитого дня я раскладывала, распаковывала и снова раскладывала свои вещи. По-моему, они заняли все столы и столики, все полочки и полки, тумбочки. Дом был отдан в полное мое распоряжение и пользование. Подключила к сети ноутбук, настольные лампы на рабочем столе и на прикроватной тумбочке, застелила постель своими простынями, одеялами, покрывалами, подушками. Повозилась долго и на славу, но... не хватала душа. Смирись, дорогая моя, ты хотела хижину у моря, а не "цивилизацию". За занавеской, сзади письменного стола, я нашла большой и маленький эмалированные тазики, удивительно, как они у него сохранились в идеальном состоянии; тазы стояли на широкой то ли лавке, то ли табурете, здесь было все, для принятия "английского душа", как я называла эту систему ведерков-тазиков у себя в деревне до оборудования душевой. Все это "оборудование" стояло в неглубоком поддоне, вода горячая в ведрах была на плите, все было продумано для подобных условий. Я с удовольствием выкупалась и села на низкое старенькое кресло, накрытое плотным шерстяным каминным пледом, приятным и, по- видимому, новым. Кресло стояло между письменным столом и кухонным, откуда удобно было наблюдать за огнем печи, удобно пользоваться "услугами" кухни и кабинета. Чай, заваренный и оставленный для меня в термосе, был замечательный. Медленными глотками, попивая чаек, расслабляющий, успокаивающий, я наполнялась чувством благодарности к этому чужому, в пределах отчужденности, вниманию немолодого, можно сказать, старого человека. Вероятно, этот мужчина не считает себя старым, впрочем, как и я. Годы, седина, мазки прожитого и пережитого на лицах, ушедшая упругость кожи - это еще не старость, старость, по моему убеждению, - это немощность, иногда в сознании, иногда в движении или в передвижении. Но стук старости в мою дверь я слышу, просто не хочу на него обращать внимания. О чем это я?? Чаек хорош! Надо Николая Ивановича не забыть поблагодарить. Глядя на огонь печи, слушая потрескивание поленьев, их шуршание от распада обгоревших, обуглившихся, тлеющих палок, углей, завывание ветра и тяги в трубе, я думала и думала, удивляясь, куда же меня занесло. Но я знала, была уверена, что этот неожиданный, незапланированный, непродуманный поворот в моих дорогах по жизни, о которых я говорила сегодня с Ник. Иванычем вечером, меня радовал где-то в глубине души, казалось, что так должно было случиться. Хорошо! Здорово! Я собой довольна. Спасибо Валерии Александровне. Она сдержала свое слово, и независимо от моего неведения о Восточном Крыме, подыскала именно тот уголок, который вошел в самую душу. Мужчина, видно, корректный, не навязчивый, не говорливый, не страдает тем старческим синдромом - слушать самого себя в присутствии хотя бы одного слушателя. Все прекрасно! Ложись спать, дорогая, уговаривала я себя. Новое место, хорошо ли будет здесь спаться? Завтра необходимо обговорить с Ник. Иванычем все вопросы и попросить его сделать одно окошко открывающимся на ночь. Все, спи. Но какая молодец Валерия! И воспоминания о той утомительной дороге в Россию для перерегистрации проживания в Украине поплыли в картинках и в чувствах: дорога в Керчь с пересадками на трех автобусах, ночной паром в Россию и обратно, бесконечный паспортный и таможенный контроль, бессонная ночь, без еды, без воды. Но.... Какое светлое пятно трудной дороги! - встреча с Валерией Александровной. В автобусе женщина уступила мне удобное для меня место, и мы сели рядом. Она возвращалась домой в Феодосию. Валерия Александровна, так звали мою соседку, ненавязчиво, с большим профессиональным знанием, интересно рассказывала о дороге и объектах Восточного Крыма, встречающихся на пути. Она с любовью говорила о своем городе, о музеях Грина, Айвазовского, Цветаевой, вновь открытом, о литературных чтениях, о выездных выставках и т. д. и о Коктебеле - этом маленьком оазисе культурного наследия нашей страны. Я загорелась и приняла решение, вдруг, сразу, перебраться в Восточный Крым, куда-нибудь поближе к Коктебелю. Мы обменялись телефонами, я созвонилась с В.А. - и вот я здесь! Случайного ничего не бывает! Завтра будет со мною радость, и после завтра будет радость и так каждый день, если я к этому стремлюсь, если я этого желаю. А я очень хотела жить на природе у моря, тихо, без людей, и заниматься своим любимым делом.
Утром я встала рано, вышла из хижины, закрыла дверь на защелку, можно было и на висячий замок, как вариант, предложенный хозяином. Его собака - отличный сторож, умный, надежный. Замок - не таков, я доверилась Рексу - королю усадьбы. Конечно, и, безусловно, мое первое знакомство с новым местечком началось с моря. Хозяина нигде не было видно, калитка была закрыта изнутри на засов, я вышла к морю. Непосредственно у забора усадьбы, на возвышенной над морем естественной площадке был сооружен навес с зеленым пластиковым покрытием. Под ним вытянулась широкая длинная лавка со спинкой, стол, почти на всю длину лавки, из струганных досок, под столом - небольшой бачок, видимо, для мусора, и рядом стоял собранный из пластин или на сварке металлический ящик мангала с невысокими стенками на длинных приварных ножках из толстых прутьев арматуры. Вдали от калитки, ближе к берегу, на возвышении стояли, вернее, лежали на боку две лодки, справа от калитки на толстых кольях по веревкам или канатам были аккуратно развешаны сети. Одному с такими сетями не справиться, подумала я. Мне показался странным весь этот "натюрморт" - старик (мне хотелось так его называть) не был похож на "просоленного и обветренного рыбака". Усевшись на лавку, я засмотрелась на море. Возвышенное местечко позволяло увидеть большую поверхность моря, тянущегося к горизонту. По темно-серому морю катились волны с белыми гребешками. Прямо по центру моего взора волны попарно были параллельны и неслись под углом в шестьдесят градусов по отношению к береговой полосе. Начинается шторм, уже два балла, подумала я. Как же все божественно, величественно, удивительно! Парные волны слева от меня начинают уменьшать свои амплитуды, растягиваясь в гладкую площадку метров двадцать шириной, и вдруг из глубин этой гладкой поверхности поднимается уже новая большая волна на краю площадки, и более мощные волны несутся дальше, исчезая из моего поля зрения. Это зрелище - как две судьбы, которые как бы прикатываются рядышком, присматриваются, объединяются и... создают уже иную целостность бытия, более мощную и более надежную. Чудо природы! Достойно бесконечного созерцания. День на редкость безветренный, солнечный, теплый. Осеннее солнце в эти дни и часы поднимается не высоко, и потому вся правая от меня поверхность моря до горизонта превратилась в бескрайнее, покрытое редкой легкой рябью зеркало, отражая и добавляя огромное море света, а слева - море темное с бегущими белыми гребешками, словно тысячи бесстрашных маленьких парусников вышли на всемирную регату. Море, мое любимое море, так меня зачаровало, что я решила в первый день без совета и разъяснений моего хозяина о местах прогулок из усадьбы не выходить. В эти часы у моря я как бы наполняюсь светом, морским воздухом; легкий ветерок и ритмичный плеск волн обволакивает, клонит в сон. Как же я счастлива! Обеды можно готовить по настроению и желанию, магазины не нужны, быт меня не утомляет. Сегодня - пост! Сегодня - день радости и восторгов! Я вернулась в дом, хижина была протоплена. Почему-то захотелось прилечь и осмыслить новую жизнь в иных, отличных от всех ранее, условиях. Сняв верхнюю одежду и обувь, я свернула и убрала с кровати покрывало на стул, как в дверь постучали.
- Войдите.
- Разрешите, здравствуйте!
- Добрый день, Николай Иванович.
-Я вам не помешал? Вы днем спите?
-Нет, захотелось отдохнуть от избытка впечатлений, снять их невесомый груз, мне у вас очень нравится, Николай Иванович.
- Рад слышать. В такое позднее время года, близко к зиме, ко мне еще никто не приезжал.
- Всегда бывает в жизни, о чем можно сказать: никто, никогда, никому. Уверяю вас, я - первая и последняя - таких не бывает, вот увидите, - пошутила я.
Он был серьезен с того самого момента, как вошел в хижину, и моя шутка его не заинтриговала. Мне стало неловко, я заговорила о плате за проживание.
- Не волнуйтесь, я в принципе много не прошу, тем более у меня здесь отдыхают "свои" - знакомые, знакомые знакомых и родственники, но крайне редко.
-Но все-таки?
-В другой раз, часы протапливания дома остаются те же, как договорились?
- Да.
Он хотел, было, развернуться и выйти.
-Ник. Иваныч! Я не задаю вам никаких вопросов, и это естественно и нормально, но... простите меня, я хочу объявить о своем маленьком условии.
Он разворачивается полностью ко мне, смотрит из-под густых бровей, чуть наклонив голову, взгляд - удивленно ожидающий.
- Я привыкла быть всегда одна, не буду вас ни чем беспокоить, так же, как и вы меня, какой-либо женской помощью, простите, не люблю, когда у меня отнимают даже вежливо мое время.
- Да, я понимаю.
-Прошу вас, как к хозяину дома и здесь, уж, ничего не поделаешь, и как к мужчине, разрешите к вам обращаться по вопросам проживания. Например, где мне лучше и безопасней прогуливаться с продолжительными остановками, естественно в хорошую погоду, кому открывать калитку, как закрываться, если вас не будет поздно и т.д..
Его глаза опять смеются, не долго, он не хотел себя выдавать, в любой форме показывать свое отношение к моим условиями и абсолютное безразличие к женской помощи. Я получила согласие по всем пунктам и ответы на все интересующие меня вопросы. Время пошло.
Я его редко видела, дом был всегда протоплен, мило здоровались, иногда заходил узнать о нуждах по вопросам проживания, форточка открывалась в любое время суток. Бродить по горкам, лесочкам, берегу моря я не уставала, спешить было некуда, Пол - герой моего романа - то приходил, то не появлялся сутками, работа продвигалась медленно, но вечерами, в тишине и покое, я с удовольствием и плодотворно корректировала первую часть книги. Как-то, в конце недели моего пребывания в усадьбе, набродившись под удивительно теплым ноябрьским солнышком, я решила окунуться в море. Николай Иванович еще с утра укатил на своем трехколесном мотоцикле, который громче рычит, чем очень медленно едет, и меня никто не будет смущать, решила я. Лавку под навесом я застелила сентипоновым детским одеяльцем, прихватила каминный плед и теплый халат-шубу. После трехразового окунания хорошо обтерлась, надела спортивный костюм, закуталась в халат, завернулась в плед и легла отдыхать на свежем воздухе, которого мне всегда и везде недостает. С моря тянуло прохладой. На голову я по устоявшейся привычке ничего не надела, под головой любимой пуховой подушечки не было. Уснула быстро и надолго.
Окончательно я проснулась на своей постели в хижине, Ник Иваныч сидел в кресле у моей кровати.
- Как вы себя чувствуете?
- Нормально. А почему вы здесь? Что-то случилось?
- Вы ничего не помните?
- Да нет, я помню, что я окунулась в море, поспала на лавке, а потом, видимо, перебралась в дом.
- Как вы себя чувствуете? - переспросил он снова.
- Хорошо, немного знобит, а тело горит, вернее, горячее. Ник. Иваныч, а вы не могли бы мне приготовить чай на травах, такой же, как в день моего приезда и с медом, он у меня на столике, я сахар не употребляю. Простите за нарушение договора.
- Прощаю, именно сейчас об этом необходимо помнить.
- Почему?
- В другом случае прощения не будет.
То ли серьезно, то ли нет, ответил он. Я с трудом уселась на кровати в том же халате, попила чай. Он поправлял огонь в печи - камине.
- Простите меня, я хочу спать.
Утро я проспала, жара не было, озноба то же, и халата на мне не было, я лежала под своим любимым пледом в спортивном прогулочном костюме. В "английском" умывальнике водица была тепленькая. В эту минуту я услышала открывание навесного замка.
-Добрый день, как вы себя чувствуете?
-Хорошо. Добрый день. А вы закрыли меня, чтобы я утром рано не убежала окунуться в море?
-Вроде этого, я вам не советую даже к нему выходить, и на прогулку то же, там очень ветрено.
-А спать можно?
-Нужно. Вам принести обед?
-Нет, спасибо. Я выпью чаю и лягу, я действительно постоянно хочу спать. Простите меня, пожалуйста.
-За что? За нарушение договора?
-За причиненное вам беспокойство.
Он промолчал. У выхода спросил:
- Вам помочь? Что-нибудь нужно? Я навещу вас. - Как бы смягчая тон, не официально проговорил он.
Дня два я отлеживалась. Выздоровление прошло быстро, как и заболевание. Я стала не подолгу совершать свои любимые прогулки, виделись мы с ним чаще, он регулярно проверял горение печи, так как топил ее более двух раз, но понемногу, разговаривали редко. Наконец, я вышла к морю. Ветер стих, но было пасмурно, небо заволокло темными осенними тучами. Николай Иванович занимался "рыбацкими делами" около лодки - красил ли, шпаклевал ли, латал ли.
-Здравствуйте!
-Очень рад вас видеть, надеюсь не температуру морской воды вы пришли измерять?
-У вас есть термометр?
-У меня нет, но я уверен, что вы с абсолютной точностью производите эти измерения своим телом.
-Почему вы так думаете, не смешите меня, Ник Иваныч! А вы не против того, что я вас так сокращенно называю?
-Я не возражаю, но звучит довольно странно, не вообще, а для моих ушей.
-Я понимаю, я тоже привыкла слышать свое имя в полном произношении. Вы, наверное, работали учителем, в школе так принято.
Он оторвал глаза от своей мазни и сверкнул на меня глазами, не посмотрел, а именно сверкнул. Я сделала вид, что не заметила этого мгновенного взгляда и продолжала:
-В санатории "Теберда", где я продолжительно лечилась, длительное время работал врач лечебной физкультуры Иван Иванович. Он, как и вы, удалился от всех, удалился в поисках самого экологически чистого места в Союзе. Нашел таки, до "побега" работал учителем физкультуры в школе где-то в средней полосе России. В свои восемьдесят лет он стоял в позе лотоса на голове. Наверное, подобное раскрепощение души дает толчок и к новым возможностям физического тела, и к новым вспышкам в творчестве, я так думаю.
Я посмотрела на Ник Иваныча, он смотрел на меня спокойно, с интересом. Буря улеглась, гроза миновала, подумала я, надо уйти от этого разговора.
-Ник Иваныч, а вы не профессиональный рыбак.
-Почему? Снасти не те? Работаю медленно?
-Нет, не поэтому. Во-первых, не регулярно выходите на рыбалку, во-вторых, не стараетесь добывать большой улов, в-третьих, не продаете добычу, в-четвертых, не заготавливаете впрок, в-пятых, продолжать?
-Пожалуйста!
-В-пятых, ой! Что же я еще хотела сказать? Да, никогда не хвалитесь рыбалкой. В-шестых, - я остановилась, долго молчала, он ждал, заглянул в глаза, и я рискнула.
-Рыбалка не просто увлечение или ваше хобби, или способ дополнительного полезного и вкусного питания, это туннель, чрез который вы часто или периодически уходите с берега в море, а точнее, от земли, от земного в другую стихию. И в этом вы даже не ищите каких-то особенных чувств, остроты ощущений, которые, порой, человек ищет на земле в своей повседневной жизни. У вас просто появляется необходимость сменить, изменить в данный момент "здесь и сейчас" то ли обстановку, то ли приходящие мысли в новом измерении и в ином напряжении. - Я замолчала.
- Извините меня, Ник Иваныч, наверное, я не должна была так говорить, вы не обижаетесь на меня?
Он смотрел вдаль поверх меня, не встречаясь со мной взглядом, и я понимала по неподвижности рук, головы, застывшего взгляда, что не нарушила покой давно устоявшихся мыслей о его образе жизни.
- Нет, - наконец произнес Н.И. - Вы меня ничем не обидели, надеюсь, вы не ждете от меня никаких откровенностей?
-Что вы, не жду, простите, я выплеснула свои наблюдения, и только, простите.
И здесь он повернулся ко мне и совершенно неожиданно мягким голосом произнес:
-Я не украду у вас немного вашего драгоценного времени, если приглашу попить здесь под навесом со мной по чашечке чая, заваренного на травах восточного Крыма.
-С удовольствием, надеюсь, вам больше не придется спасать меня, сегодня значительно потеплело, но пойду, надену что-нибудь еще.
За прошедшие две недели мы впервые сидели за чаем вместе. Говорили ни о чем и обо всем: о красотах нашего мира, планеты и их благотворном влиянии на душу человека и его творчество. В таком уголке, чудом сохранившимся на побережье, беседовать было легко - первозданная красота, дикая, нетронутая железобетонной цивилизацией, не считая построек усадьбы, покоряла нас. Хозяин усадьбы в разговоре был немногословен, я его хорошо понимала. Мы не раскрывались друг перед другом, мы не говорили о самих себе. Это не входило в мои творческие планы, в его - тем более. Валерия Александровна, когда через знакомую предложила мне проживание у Николая Ивановича, не могла, не сказала ничего о "старике у моря".
-Ник Иваныч, я не разорю вас чуть-чуть, если попрошу у вас хотя бы одну маленькую рыбку? Только почищенную, дабы видеть, что она действительно маленькая, я так люблю рыбу! Вот так! Нарушила договор, вы меня все время соблазняли запахом жареной рыбы и картошки, что я сразу бежала далеко от усадьбы, чтобы не изойти слюной.
-А я думал, откровенно, что вы до того не любите этот запах, что бежите из дома. Я старался жарить рыбу как можно реже, и в часы, когда вы были на прогулке.
-Это похоже на сюжет рассказов О.Генри. Правда? Смешно и грустно.
-Грустно то, что человеку дано многое для общения и понимания друг друга, но он не умеет этим многим пользоваться, а главное, не знает, как правильно!
-Вы о нас или о чем-то большем и глубоком? Простите, не отвечайте.
-Да, да, - сказал он, опустив глаза в чашку чая.
Тишина всегда имеет место быть. Она всегда выручает, так же как и молчание, когда к ней прислушиваешься. Она всегда помогает выйти из неловкой или непонятой ситуации, но необходимо с ней быть осторожной. Вечерело. Говорить не хотелось, мы оба ушли в себя, в свое. Он нарушил молчание.
-Я уберу со стола.
-Я бы не убирала.
-Почему? Поздно. - Он не называл меня ни по имени отчеству, ни по имени.
-Если бы я была художником, я бы написала такую картину: море, отблеск розовых облаков от скрывшегося в горах солнца, розовое море на горизонте к берегу уже потемнело, на переднем плане деревянный из струганных досок стол, такой как у нас, без скатерти, без сервировки, чашки пусты, словно выпита сама жизнь, осталось только догореть дню, самой жизни. За столом двое, мужчина и женщина, их головы покрыты сединой, как у нас. Они прожили свою жизнь, на их лицах следы прошедших лет, но нет беспокойства, недовольства, есть удовлетворение и смирение. Это закат жизни, он где-то рядом, но его не хочется осознавать и принимать.
-Как вам, эта картина, Ник Иваныч?
-Вы художник?
-Если бы я была художником, я бы без этюдника не выходила из дому. Разве можно оторвать взор от этого чудотворения и не занести свои чувства и эмоции на мольберт, оживив его своим видением прекрасного?
-Нет! Вы художник!
-Да будет вам! Вам же говорили, что я пишу романы, при этом, заметьте - пишу, но не издаюсь. На сегодняшний день для меня это не главное. Вы можете в такое поверить? Оторвав взгляд от моря, от темнеющего берега, повернулась к нему.
-Да, как никто другой, я могу понять ваше творческое состояние. Уже прохладно, оденьтесь, пожалуйста, а я уберу со стола. Я поняла, что наш вечер продолжится, после того, как мы снова встретимся под навесом. Расходиться совсем не хотелось, мне понравилось с ним общаться, несмотря на его немногословие, на его нескрываемую сдержанность. Это был первый вечер длительного общения, дружеский вечер незнакомых людей, но, как я почувствовала, с симпатией друг к другу, вечер приятного чаепития.
-Меня взволновала ваша картина.
-Маслом?!
-Да, эти краски заката достоверно может передать только масло и, конечно, - мастерство художника. Вы так великолепно ее написали, при этом, не открыв всю идею полотна. "Закат" - не только закат солнца, которого мы не видим из-за гор, но чувствуем по розовым облакам, не только, закат дня с черным морем у побережья, не только близость заката жизней двух пожилых людей, но вы не до конца раскрыли идею розовых красок картины - розовые тона символизируют сохраненную любовь на закате жизни этой пары.
Нет, вы определенно художник! Вы действительно никогда не держали кисть в руке?
-А вы? - Я не стала ждать от него ответа, понимая возможное нежелание отвечать по каким-то личным мотивам.
-В моей жизни, - быстро привлекла его внимание, - был интересный эпизод, связанный
с моим стихотворчеством. Когда я написала стихов около трехсот (не смешно?), я предложила местной поэтессе, хорошей поэтессе, профессионалу, просмотреть их, дать профессиональный отзыв, указать на возможные ошибки, слабые места. Но я не думала, что все так плохо будет выглядеть в ее "поэтических" глазах. Как вы понимаете, стихи пишутся сердцем (ибо в человеческом сердце обитает любовь!), или душой, иногда я их просто конструировала по первой залетной строчке. Писала я свои поэзы, как называл стихи Пастернак, быстро, почти сразу, не зная, о чем они получатся, каким размером проявятся. И вот, наступил "момент истины" - поэтесса дала свое заключение. Возможно,
с точки зрения профессионалов, мое творчество, просто для корзины, но я до сих пор не понимаю, что же такое и с чем его "едят" этот самый профессиональный взгляд. Мне понятно, что должна быть рифма, должна быть идея или смысл сказанного, должна быть, логика изложения, должна быть тема, пусть даже в описании чего-либо, должно быть грамотное изложение, не должно быть лексических и филологических ошибок - грамматику исправит компьютер. Скажите мне, разве я не права? Но я получила отзыв совсем другого характера, правда, были некоторые замечания по грамматике, некоторые - по фразеологии, с которыми В.И.Даль не согласился, а в основном, подчеркивалось, - в них не было ни строчки о трудовых буднях, в них было все о любви, о природе, о моем отношении к жизни и ее проявлениях во всему. Поэтому, ее не зацепила ни одна моя строчка, и вывод - стихи для обывателя (??), не для нормальных советских тружеников, это из той серии, "когда секса у нас нет". Но один совет она дала - поскольку мои стихи очень искренни, и поскольку я многое повидала(?) в жизни, мне лучше писать прозу. С советом поэтесса опоздала - у меня к тому времени уже был написан роман о моем прошлом воплощении. Как вам экскурс в мое творческое прошлое? Вот еще один интересный момент: неужели рецензию критик может давать на основании того, зацепила хоть одна строчка критика или нет. А если нечем цеплять? Что-то я разговорилась.
-Да, уважаемая (он первый раз назвал мое имя), рецензию давать легко, и критику наводить не сложно, как и растоптать таланты, такое случалось ни раз и во все времена, сложнее выстоять и выжить и не потерять свое творческое лицо.
- Ник Иваныч! Вы шутили, когда неоднократно спрашивали о моей причастности к художественному творчеству? - Я быстро взглянула на него. Он не успел погасить в глазах блеск веселой улыбки, и в эту минуту показался мне таким молодым.
-Вот я вас и разоблачила! - не объясняя своего вывода, произнесла я.
-Но, чтобы вас не огорчать, обещаю, буду каждый день описывать по одной картине. Завтра она будет иметь название "Рассвет". Не слышу одобрения.
Наконец-то, за столько времени проживания рядом, обмениваясь ежедневно - доброе утро, погода портится, добрый вечер, наконец-то ветер утих, добрый день, у вас водичка не закончилась, и т.д. и т.д. - он громко и как-то очень молодо рассмеялся.
-Простите, я не над вами.
-Допустим, а над чем же?
-Я представил такое чудо - ежедневно найти красоту, которую можно запечатлеть на полотне.
-А я почему-то абсолютно уверена, что именно вы ежедневно находите эту красоту в этом, почти глухом месте. Иначе бы вы не пробыли здесь так продолжительно.
Чтобы не видеть его реакцию на длительность его проживания (разговор об этом когда-нибудь состоится), я предложила:
-Повернитесь к морю, стойте, где стоите. Мы видим одну и ту же картину - это почти ночь, будет утро, будет день, будет лунная дорожка на море, будет солнечная широкая дорожка, она будет то розовой, то желтой, будут тучи, будет дождь, будут вдали лодка или теплоход, будет в небе дорожка от пролетевшего самолета, будут звезды, будет месяц, будет гроза, будет на берегу снег! Сколько получилось превосходных картин?
Он подошел ко мне.
-Простите, я не прав. Речь не о "кисти художника". Я об этом и хотел сказать. Быть художником с кистью и мольбертом и быть художником в умении видеть живые картины - это иногда совмещено и это прекрасно, оно дает пусть не шедевры, но талантливое творение. Но быть художником только "с кистью и мольбертом" - это гибель художника или невозможность его рождения как творческой личности.
Он говорил, а взгляд был устремлен в море, казалось, не первый раз он вел откровенный разговор с этой великой морской стихией. Боли и волнения в голосе не слышалось, но то, что тема была прочувствована им и знакома, я не сомневалась.
-Вы рано убрали со стола, я бы не отказалась от чашки чая, но с вами.
-Я приглашаю вас в свою хижину.
-И я не отниму у вас драгоценного времени?
-Я вам его подарю. Проживая здесь длительный период, я не осознал, растратил ли я свое драгоценное время, или я его накопил.
-Обычно говорят, что время уходит безвозвратно, но я не согласна, когда речь идет о творческих людях. Это как закон физики и философии - количество переходит в качество, а, если перефразировать о времени, то прошедшее время, правильно использованное, как говорят мои учителя, при правильном использовании сошедшей нам энергии жизни от Бога, время переходит в более емкий опыт, становится необходимой практикой жизни, любовью, состраданием, пониманием и определенным знанием. Уверена, Николай Иванович, вы накопили драгоценный опыт и с ним драгоценное время, я с радостью принимаю ваш подарок.
Мы вошли в хижину, вернее, в дом, в этот вечер я впервые переступила его порог. Я не разглядывала, не рассматривала его житье-бытье, чтобы не смущать его, не показаться любопытной (в принципе любопытство по жизни у меня отсутствовало). При чаепитии мы продолжили говорить о времени, этом удивительном феномене Вселенной в плотных мирах, который присутствует в нашем смертном сознании, но которого нет в бесконечных мирах. Время - как некая сущность - оно есть, его нет, ушло, пришло, ценно, бесценно, торопит, поджимает, не ждет, убегает, исчезает, лечит. Мы озвучивали качества времени, его действия, и доверчиво развеселились.
-А теперь, позволь мне, - вдруг как-то торжественно произнес Николай Иванович, подытожить разговор о свойствах времени.
-Пожалуйста! Что-то еще новенькое?
-Безусловно, новенькое - время растопило чувство отчужденности между нами.
-Наверное, на все нужно свое время!
И мы дружно рассмеялись. Он смеялся легко и искренне. Еще вчера, я бы не могла предположить, что этот человек с серьезными глазами под седыми бровями может так весело и искренне смеяться.
-Все прекрасно.
-Я засиделась, провожайте меня, мне у вас легко. Я всегда особым чутьем улавливаю атмосферу того помещения, в котором нахожусь впервые. Спасибо, Ник Иваныч.
-Спасибо вам. И как мы назовем эту картину?
-Вы хотите поучаствовать в моем ежедневном творчестве? Назовем - "Чаепитие у камина". Не будем давать каждой картине философские размышления.
-Иногда надо спускаться на землю, чтобы потом с новым восторгом взглянуть на звезды.
-Без философии с вами не получилось, это хорошо, это интересно.
Он провожал меня к хижине.
- Камин вам разжечь?
-Нет. Я здорова, могу спать в холоде, можно сказать, люблю, но в теплой постели.
-Вот видите, я узнал о некоторых ваших предпочтениях.
-Когда-нибудь время позволит узнать и о других. Спокойной ночи.
-Спокойной ночи. Как странно, что, нельзя было раньше нам с вами разговориться?
-Но вы же не приглашали ранее меня на чай! Всему свое время!
-Время жить и время умирать!
-Время миру и время войне!
-Время любить и время ненавидеть! Доброй ночи!
Быстро добавил он последнюю фразу. Не доходя до хижины, резко развернулся и ушел к себе. Мне не хотелось ложиться в постель. Хороший человек Ник - думала я. Он боится раскрыться, в глубине души хранит какую-то тайну, боль. Это не боль любви, он удивительно прост в общении, как оказалось, он незлобив, без горечи, без сарказма. Мое подсознание подсказывает, что мы имеем следствие творческой травмы. При посещении его дома следов занятия каким-либо творчеством при беглом взгляде я не заметила. Я вышла на воздух, села у своей хижины за маленький столик, за которым иногда работаю в теплый день или вечер. За эти две недели он вечерами ко мне никогда не подходил, меня вполне устраивало его поведение и распорядок дня. И что это я о нем много думаю? Ночь темная, безлунная, около дома намного теплее, чем у моря. Вдруг я увидела вспыхивающий огонек, странно, я была уверена, что Ник не курит.
-Не спится? - спросила я, чувствуя в этом нервном покуривании его волнение.
-Да, вечер необычный, я не думал, что у меня появится желание с вами разговориться, -
искренне, без тени смущения признался Ник (он говорил только о своих желаниях и поступках - сразу же заметила я) спокойно и доброжелательно.
-Ник Иванович, я была уверена, что вы описываете ночную картину моря, и решила вам напомнить о завтрашнем уговоре, разбудить меня к рассвету. Вы в котором часу встаете? Он загасил сигарету и подошел к моему столику.
- Я встаю, когда светает.
-Восход солнца застану?
-Непременно.
-Теперь действительно ночь будет спокойной, я не просплю. До свидания, - и я ускользнула в свою хижину.
Мне очень не хотелось уходить, но мне и не хотелось подпускать его близко. Да, он хороший человек, ведет себя достойно, нам необходимо быть друзьями. Возможно ли это? "Островной синдром"!! Ответ приходит сам по себе. И я вспомнила рассказ Б.Лавренева "41й". Двое на острове. Какой прекрасный фильм в свое время был по нему поставлен. Одни на острове, мужчина и женщина, островной синдром, неизбежность - не разбежаться, не избежать.... И главное, не что - "здесь и сейчас", а что - " там и потом ". Я уснула безмятежным сном.
Две недели тянулись медленно. Ник часто уезжал, разговаривали как до чаепития - редко и не долго, но жареной рыбкой он меня подкармливал. Работа не увлекала, лишь корректировка рукописей продвигалась к окончанию. Погода установилась солнечная, ноябрь не подвел, чего ждать от декабря. Предложений на обещанные прогулки не поступало, чаепитие с прекрасным чаем проходило в одиночестве. Действие договора вступило в новую стадию. Нет, это не "островной синдром", необходимо срочно искать "перешеек". Обстановка в усадьбе была напряженной, он меня избегал, не сумев перейти на дружеские отношения, или..., это, что на него абсолютно не похоже, проигрывание
" роли Родольфа". Я не могла не вспомнить о романе "Госпожа Бавари", его герои окружают меня повсюду. Я не устаю повторять, что этот роман Флобера - энциклопедия
отношений мужчины и женщины.
Был поздний вечер. Его не было целый день. Я ко всему привыкла, но объяснений ждала (сама не зная почему) - жди не ожидая - моя любимая крылатая фраза. Чай остался не тронутым, я с книгой забралась в теплую постельку, иного я себе не могу позволить. Мне было понятным натянутость наших отношений - чтобы их изменить, либо необходимо сознавать, что они временные, либо раскрыться душами друг другу. Ни то, ни другое мы не могли перешагнуть, о себе я все понимала, его не знала вовсе. Я поднялась, состояние ожидания усиливалось. Затопила камин-печь, открыла защелку двери(!), налила чашку чая, посидела у домашнего костра, допила чай, легла - опять меня куда-то заносит! В хижине тепло, он сюда при мне не заходит, у нас договор первого дня. Уже месяц, как я живу на самом берегу моего любимого моря. Здесь тихо, посторонних не бывает, но Ник настоятельно просил меня закрываться. В первый день я еще пошутила: от вас, что ли? - И от меня тоже, если боитесь. - И опять о "41-м". В этом рассказе меня волнует не любовь, меня потрясает сила массового сознания - гипноза, способного убить любимого. В дверь постучали.
- Да, да.
Я ждала его, очень. Он вошел одетый в джинсы и в своей любимой тельняшке, занес свежий воздух прохладного вечера и запах нашего любимого моря. Быстро подошел к кровати, встал на колени в изголовье, взял мои руки, вложил в ладошки свою седую голову и после нескольких секунд молчания произнес:
- Я не смог не прийти, это выше моих сил, ведь ничего не случилось, встретились двое, есть симпатия друг к другу, так бывает часто между мужчиной и женщиной.
-Видимо, тебе лучше знать, как часто так бывает между мужчиной и женщиной.
-Да, конечно, я говорю о себе. Но я чего-то не понимаю, ты меня слышишь? Я должен услышать от тебя!
Он умалял, он должен услышать от меня, я все хорошо понимала. Я с легкой грустью сказала:
- Рыбак пришел поймать свою большую рыбку? - Ник попытался поднять голову, но я двумя руками быстро прижала ее к груди.
-Ты пришел на рыбалку в рабочей тельняшке?
Он не знал, как ответить на мой шутливый тон, не отрицающий главного, он был чуткий и тонкой души человек.
-Прости, тельняшка действительно пропитана рыбой и морем, я спешил, но не решался...
-Не только. Она пропитана и рыбой, и морем, и ветром, и потом, мужчиной, наконец.
-Я ее сниму?
-И джинсы тоже, и тело твое тоже пропиталось рыбой, морем, ветром. Ложись ко мне, наверное, я тебя сегодня ждала. А ты говорил, что двери надо закрывать.
-Я многое, что говорил, и много раз ошибался, прости меня.
-Прощаю.
Он разделся, и я обратила внимание на здоровое красивое, немолодое загорелое тело, словно оно на всю зиму пропиталось солнцем и морем...
Я гладила его седую голову, лежащую у меня на плече, купаясь в свежести испытанных чувств, подаренных им. Его глаза были закрыты, он, как бы, хотел спрятаться от свершенного, как малое дитя. Было в этом большом, умном, тактичном, сдержанном мужчине что-то от юношеских отношений, он мне нравился, мне нравилось в нем все. Он молчит. Я улыбаюсь. На дворе давно стемнело. Огонь в печи погас. Поленья искрятся горящими пятнами. В доме полумрак. И вдруг яркая вспышка в камине осветила помещение. Я беззвучно рассмеялась. Ник поднял голову, посмотрел на меня.
-Прости, я тебя разбудила?
- Нет. Сон был на яви, ты была со мной, но из какого-то далекого реального сна. Что тебя пробудило, рассмешило?
-Взгляни на камин. Видишь, как разгорелось пламя. Я назову эту картину " Последняя вспышка", это маленький эпизод из жизни двоих, не о нас речь. Слушай.
Ник повернулся набок, и его внимательные глаза запустили в меня свои острые стрелы. Я умею держать взгляд.
-Полумрак помещения. В камине на горке прогоревших дров ярким пламенем горит обуглившее последнее полено. Слева от камина - письменный стол, на нем в беспорядке лежат листки рукописи, стоит старой конструкции маленькая с гибкой стойкой прожектора красного цвета настольная лампа, письменный прибор для ручки - из шлифованного куска яшмы в форме треугольника темно-бардового цвета, шариковая красивой формы ручка небрежно оставлена на недописанном листке. Справа от камина на полотне картины виден бок кровати с узкой полоской постели. Между изголовьем кровати и камином у стены виден край низенького столика, над ним нависают две дивные крупные хризантемы удивительной окраски - не зеленые, цвета весны, не желтые, цвета осени, ассоциация - молодость души в преклонном возрасте, и одна темно- розового цвета - любовь зрелости. На небольшом коврике у кровати, в правой его стороне, стоит пара тапок, аккуратно поставленных носками в сторону кровати, видимо, мужских, судя по размеру. Два других женских тапочка, сброшенные небрежно, валяются один на середине коврика, другой под кроватью, частично виден на картине.
-Еще не устал? Не надоело слушать?
-Как можно, дорогая?
-Продолжаю. Это на полотне. А что мы чувствуем? Женщина долго ждала, бросила свою работу - ожидание затянулось, это видно по мелочам - листки не собраны, ручка не в приборе, но настольная лампа не выключена, не было сил от длительного ожидания подбросить в камин паленья; наконец, терпение иссякло, она торопливо забралась в кровать, один тапок не снимался, она нервно сбросила его. Она дождалась его, он нервничал тоже, поэтому опоздал. Мужчина был смущен - его ожидали, ожидали в постели, он был сдержан, не тороплив, его что-то сковывало, и он не хотел проявить своего нетерпения и давно сдерживаемую жажду желания, о чем говорят спокойно поставленные им тапки. Влюбленные дождались друг друга - простынь, вернее, ее край, свисающий с кровати до пола, говорит нам о свершившейся желанной встрече. Конечно, центр картины - горящее обуглившееся полено - последняя вспышка.
-Как тебе содержание и название очередного полотна? - Острота его взгляда исчезла.
-Грустно, но верно, если не о нас.
-Почему тебе хочется, чтобы сюжет был не о нас? Разве возможно продолжение?
-В картине - нет.
-Ты ушел от ответа, я не настаиваю.
-Я не принимаю идею сюжета, картину принимаю. "Последняя вспышка" - не нравится.
-Ты не допускаешь на сегодняшний день, что у нас с тобой возможен подобный сюжет в отношениях? Мы горим, тянемся друг к другу, "вспыхнули". Может, ни у тебя, ни у меня ничего подобного более не будет.
Ник долго целует меня в губы, не давая говорить и отрицая этим сказанное.
-Не хочу говорить о картине как о нас, я хочу, чтобы у нас все получилось, все было хорошо и прекрасно!
-Дорогой, я не говорю, что я против наших прекрасных отношений, но жизнь - штука коварная! Я уже вижу картину-продолжение. Ты выслушаешь?
Он широко улыбается, мотает головой, то ли да, то ли нет, и смотрит тем, всегда смущающим меня взглядом, который молчаливо и с глубиной прочтения и видения проникает в каждую клеточку моего тела, но сердце закрыто, душа прислушивается.
-Она будет иметь название, которое выразит зарождение чувств, что-то до "Заката" и до "Последней вспышки".
Я не подала вида, что Ник меня очень смущает, особенно, когда мы так рядом. Усевшись повыше, я положила подушку под спину и прислонилась к деревянной спинке кровати, "оторвавшись" от его взгляда. Он повернулся на бок и обнял меня рукой.
-Продолжай, продолжай, я внимательно слушаю.
-Итак, зарождение чувств мужчины и женщины - чужих, мало знакомых, ничего не знающих друг о друге, и всем своим поведением в течение длительного времени, не высказывая и не выдавая свое сокровенное ничем - ни сдержанностью, ни глубиной взгляда, ни легкой веселостью и открытостью в общении. Картина. Солнце еще не село, красит редкие облака своими яркими и разнообразными оттенками. Мы смотрим со спины сидящей пары на скамейке. У женского силуэта взгляд устремлен на море, на облака, судя по развороту головы. Мужчина, крупный, широкоплечий, с большой копной светлых волос полуоборотом тела и головы развернут к женщине. Правое его плечо как бы тянется к ней. Он держит ее руку в своих и что-то говорит нежно, ласково, спокойно. Он не проявляет свою страсть, он не говорит в эту минуту о своем большом чувстве, он сдержан всем своим телом, как только возможно это выразить художнику со спины. Женщина принимает его нежность, но не проявляет своих трепетных, зародившихся неожиданно чувств. Они еще в стадии чистоты создавшихся отношений и мудрого воздержания каких бы то ни было проявлений той притягательной силы друг к другу, которая уже витает над ними, между ними и поочередно или обоих сразу касается своими незримыми волнующими волнами одной за другой. Потому художник разместил силуэты мужчины и женщины в проекции желто-белых облаков (мудрость и чистота), и облака красно-розовых тонов еще вдали, будет ли страсть, будет ли у них любовь - может, эти облака и проплывут мимо них, нам знать - не дано. Жизнь - великая загадка и великий дар. Все возможно в этом мире возможностей, и ничего нет нового под солнцем, в его волшебных лучах, в его красках и в этом мире под солнцем.
-Ник! Я могу тебя так называть?
-Только в печку не ставь.
-Я серьезно, коротко, необычно, нежно. Но, если это для тебя, твоих ушей не звучит или несет неприятные воспоминания, ты скажи и прости.
