Манарага медленно приоткрывает один глаз - желтый, круглый, размером, пожалуй, что с два кулака. Смотрит. Потом закрывает снова.
- Мань...
Семенов судорожно подается вперед, гладит между глаз, словно лошадь. На ладони остаются мелкие струпья черной краски.
Манарага фыркает, дергает задней лапой, словно собираясь почесаться, но передумывает, привстает, сворачивается поудобнее, отвернувшись, положив голову на хвост. Крылья безвольно клонятся к земле.
- Манюш...
"Уходи", - говорит она всем своим видом. Но кто сейчас понимает драконов? Зачем учиться полноценной ментальной связи, если есть поводья? Быстрее и дешевле. "Вправо! Влево! Но, залетная! Пошла, пошла..." Больше и не нужно. Семенов тоже, конечно, умеет лишь рулить. Он, может, и хотел бы, но что толку, этому уже никто не учит. Семенов хороший мальчик... Но одними намерениями сыт не будешь.
Перловка уже стоит поперек горла.
- Ты же понимаешь, - говорит Зеленский, штабс-капитан, глядя Манараге прямо в глаза, - на всех у меня мяса нет.
Он всегда говорит с драконами словно с людьми, с подчиненными: твердо, спокойно, без сюсюканья или пренебрежения, словно будучи твердо уверен - его выслушают и поймут правильно. И его понимают. Они все понимают.
Дороги почти полностью перекрыты, продовольствие и фураж подвозят с перебоями, а уж о свежем мясе и речи нет... Поди напасись на четырех прожорливых драконов.
Двое из них - грязно-бурые, почти черные кабардинцы, мелкие, и человека не каждого могут унести, всадники у них невысокие, худые, словно подростки. Им много не надо... Бурые быстры и бесшумны, маневренны, легки. Вж-жик, и уже там. Разведкой летают за линию фронта, их не разглядишь в темноте. Чегем и Черек, братья, из одного помета, молодые, еще и сотни нет. А вот днем любому фору даст Ласка - серебристая скандинавка. Ее серебро не то, что золото Манараги, оно сливается с небом так, что и не понять, дракон или так, померещилось, словно движение ветра в вышине. Ласка постарше Манараги, она едва ли не викингов носила на спине.
Манарага - золотой уральский дракон. Крупный, как и все уральцы, больше трех тонн весу, больше чем кабардинцы и скандинавка вместе взятые. Неповоротливый. Зато у нее толстая крепкая шкура. Огонь из пасти метров на двадцать... Только что этот огонь против пулеметной очереди? Смешно...
А главная беда Манараги даже не размер, не тяжесть, а то, что ее золотая шкура блестит. Демаскирует. Поэтому Манарагу красят черным. От краски все чешется и зудит. Сил просто нет. Хочется реветь, валяться и сдирать чешую... Но нельзя. Тогда облезет свежая краска, тогда Семенов придет и начнет красить по новой. И будет хуже.
...он не со зла...
- Потерпи, - будет говорить он, поджимая губы, - потерпи, Манюша...
Иначе нельзя.
Черный дракон еще может сгодиться на крайний случай, а вот блестящий золотой - нет.
И Манарага терпит. Ждет. Однажды она пригодится, однажды они пойдут в атаку и... Там будет видно. Возможно, это будет последняя битва, ну и пусть, не страшно. Страшно - если битвы не будет вовсе.
Нужно лишь подождать...
Она ждет и терпит. И перловку терпит тоже... Пытается терпеть, но с каждым днем выходит все хуже.
Кабардинцев кормят мясом. Хоть немного, но кормят. И Ласку. А Манараге не хватает. Да, скажите на милость, как прокормить такую тушу?
- Они летают, а ты нет, - ровно и жестко говорит штабс-капитан. - Мне нужны их крылья.
А крылья Манараги ему не нужны. Зачем ему столько крыльев. Она - обуза. Ее бы давно пристрелили...
Это раньше дракон - сила! Раньше было иначе. Отдельный императорский драконий корпус, элита! Ох, как Манарага зажигала еще в ту, Отечественную, Наполеоновскую войну! И под Смоленском, и под Москвой... Ох, как жгла! И пушки были ей не страшны, дракону увернуться от одиночного пушечного выстрела - раз плюнуть. Да она чуяла этот выстрел, еще когда заряжали! Ее боялись, бежали, как от огня! От огня бежали!
Теперь не боятся. Теперь у них есть достойный ответ. Тра-та-та-та-та!
Драконы больше не сражаются в полях. Да и люди в полях не очень-то сражаются, сидят в земле, окопавшись, словно кроты. Словно черви.
Манараге снится еще иногда... но уже все реже.
Пусть уж лучше не снится.
В ночи, где-то далеко, на границе слышимого, строчит пулемет. У драконов хороший слух. Та-та-та...
По телу волной пробегает дрожь.
Туда бы сейчас...
Поспать бы сейчас. Лучше поспать, потом чесотка утихнет, так бывает всегда. И можно будет жить дальше.
Что это за жизнь...
Вот... Тихо-тихо. Вначале она скорее чувствует... да, скорее чувствует, чем слышит, мягкие шаги. Это Бейканов, а, значит, не за ней, за Чегемом. Конечно... Потом уже отчетливо. Стучит задвижка... мерное, довольное пофыркивание, скрип седла, позвякивание пряжек. Шелест и снова шаги, теперь другие, тяжелые, неровные, нечеловеческие. Потом, в отдалении, короткий резкий хлопок и долгое удаляющееся вшшшу-вшшшу... Чегем скользит над землей, в ночном тумане. Счастливый. Свободный...
Надо поспать.
От голода урчит в животе.
- А раньше, говорят, слоны еще боевые были, слышал?
- Представляешь, когда такая махина прет на тебя, да еще в броне... земля дрожит! Страшно! Затопчет ведь.
- Так они, поди, сами пальбы боятся. Слоны-то, они твари глупые.
- Ну, не скажи...
- Так чего ж их нет теперь?
- А, может есть?
В кустах, безразличный ко всему, поет соловей. Заливается трелями. Земля одуряюще пахнет весной.
Масла сегодня нет, да и самой перловки меньше вдвое. Повар лишь разводит руками.
- Она ж все равно не жрет. Чего добру пропадать?
Не жрет Манарага.
Она пытается, нюхает, даже лакает слегка, аккуратно и неуклюже зачерпывая языком, словно собака. Но быстро отворачивается. Уходит к себе в угол, ложится.
- Да чего она, в самом деле? - презрительно кривится повар. - Если ей мяса так надо, то пусть летит на ту сторону, сожрет там кого-нибудь. Все польза!
На него зло шикают. Если дракон хоть раз попробует человеческое мясо, контроль над ним будет потерян. Пусть не сразу, но это уже не остановить. Мясо есть мясо, добыча, жертва... жертву дракон слушать не станет. Не забудет никогда... И все насмарку. Воспитание дракона и так штука сложная.
- Загнется ведь, без еды-то...
Прямо перед самой войной приезжал некий усатый и страшно довольный собой промышленник, хотел выкупить Манарагу. "Красавица!" - говорил. "Какая фактура, какой блеск!" Хотел держать у себя, показывать гостям, чтоб катала (только осторожненько) пьяных нафуфыренных девиц и их бравых кавалеров... девицы чтоб визжали от счастья, а кавалеры... кавалеры - как пойдет... Кавалеров, если честно, вообще катать не обязательно. Ну, и чтоб добро охраняла заодно, словно большая собака. Обещал кормить лучшим свежайшим мясом, отпускать гулять, полетать там... живи да радуйся. Но Манарага тогда так страшно зашипела на усатого и так красноречиво заклацала зубами, что промышленник счел за благо ретироваться. Сказал - Манарага ему не подойдет, боевой дракон, дикий, мало ли что...
Может стоило тогда вести себя поприличней?
Но Манарага прекрасно понимала, что от такой жизни, сытой да довольной, она сдохнет еще раньше, чем от перловки. Как раз именно потому, что боевой дракон, а не какая-нибудь болонка.
Она хотела снова в бой.
Вот только на войне она больше не нужна.
Может, в штабе ошиблись, может отправили ее не туда, может, есть места, где она могла бы быть полезна... Может, и есть, но теперь уже поздно менять. Ей не повезло. Но, может, повезет еще? Хоть разочек! Хоть разок бы еще подняться в небо, да как жахнуть огнем! Ух! И пусть все летит к чертям!
Семенов, молоденький подпоручик, сидит рядом, обхватив ее шею. Молчит. Он тоже чувствует себя лишним, неприкаянным. Дракон и всадник - одно целое. Конечно, сейчас уже не то, что в старые времена, настоящей связи нет, никто не пытается... но есть что-то другое. Иногда Манараге кажется, что это мальчишка под ее опекой, а не наоборот.
По крышам барабанит весенний дождь, Манарага подставляет нос холодным каплям.
Недолго... кажется, недолго осталось...
Не может это тянуться вечно.
Ночью снова летят кабардинцы, да не один, оба в этот раз. Возвращаются к утру, возбужденные. А чуть рассветает, Ласка летит с донесением в штаб.
Манарага настороженно ждет. Неужели скоро что-то случится? Она устала надеяться, сколько раз... Но вдруг...
В небе, тихо стрекоча, проносится самолет. Скоро даже бурые кабардинцы станут не нужны, куда им тягаться...
Что-то будет.
Вот-вот что-то будет.
Чужой тревожный запах уже щекочет ноздри. Оно там...
Нарастает.
- Радуйся! - еще издалека кричит штабс-капитан, машет рукой. Только вид у его совсем не радостный, а очень собранный, какой-то сухой...
- Радуйся, - повторяет он Манараге. - Завтра мы наступаем! Для тебя есть работа!
Манарага прислушивается. Что-то еще... есть в этом что-то еще. Штабс-капитан зло поджимает губы.
- Без седла полетишь, - резко говорит он. - Без всадника. Поняла.
Манарага смотрит на него удивленно. Где это видано?
- Поняла? - спрашивает штабс-капитан. - Кивни, если поняла.
Она кивает. Поняла. Ох, как поняла! Значит, все. Ну и славно!
А мальчик, Семенов, начинает заметно нервничать.
- Как это? А я? - требует он. - Я тоже должен лететь!
- Нет. Это приказ, понял. А ты, - штабс-капитан снова поворачивается к Манараге, - ты слушай внимательно. Завтра мы наступаем. Ты полетишь сама, впереди. Будешь там жечь и убивать сколько сможешь, сколько успеешь. Можешь даже кого-нибудь сожрать, но не увлекайся, твоя задача не в этом.
Обратно мы тебя не ждем.
Нет, это он, конечно, не говорит, но и так ясно.
Все. Не будет больше перловки.
Семенов еще пытается возражать.
- Да брось! Ты посмотри на нее, она тебя просто не возьмет, - говорит штабс-капитан, и Манарага энергично фыркает, соглашаясь. - Зачем ты ей там нужен? Это ее битва. Она драться получше тебя умеет.
Не возьмет. Пусть только попробуют седло надеть, она ж стряхнет. Да, это ее битва! Только ее! Она так долго ждала. Всадники в дозоре нужны, а там она справиться и сама. Ух, как справится! Аж огонь вскипает в крови!
Напоследок, вечером, Манараге приносят барана, такого жирного и вкусного, что... да что там...