Фрагмент из сборника "Патагония экспресс"

В то утро я встал до рассвета, упаковал свои скудные пожитки и попрощался c имением "Конкистада". Там было красиво, огромный оазис зелени посреди плато. Нелепо и унизительно было удирать оттуда тайком. Но я думал всю ночь, и, как заметил Лихтенштейн, надо следовать советам подушки. Кухарка заметила, как я выходил из дома, и сделала вид, что смотрит в другую сторону. Ворота были закрыты на цепочку и висячий замок. На счастье, ограда была невысокой, и мне не составило труда перемахнуть через нее. Через несколько сотен метров на окраине дороги остановился грузовик.

- Куда тащишься? - спросил водитель.

- В Барранку, возьму там аэротакси.

- Если не смущает наша компания, докину до Ибарры.

- Фантастика! Спасибо... - и я залез через заднюю дверь.

Грузовик вез свиней, и они приняли меня, как своего. Примостившись в уголке на рюкзаке, я вздохнул: готов был сделать финт ушами и отправиться в Европу, а жизнь вынесла меня в другую сторону. Дабы утешиться, стал любоваться холмами и ущельями, на рассвете они были безумно ярки. Вдруг я почувствовал, что свиньи не сводят с меня глаз. Когда-то мне довелось читать о "похотливых поросячьих глазках". Нет, это был не тот случай. Взгляд у них был грустный, даже испуганный, словно они чувствовали, что едут к своему концу.

- Хм. Кое-что нас роднит, вас, вероятно, уже предупреждали. Но мне-то повезло убежать, а вам, компаньерос, придется стать колбасами...

Три недели назад я был в Амбато, городе цветов и самых красивых женщин в Эквадоре. Ехал в Коку в Амазонии, стряпать репортаж о нефтяных вышках. В кармане, как обычно, было пусто, а североамериканский журнал обещал приличный гонорар за статью. В Амбато предстояло встретиться с инженером, который отвез бы меня на своем джипе в Куэнку. Дальше долетел бы на самолетике, принадлежащем Тексако. Сидя на террасе кафе и поглядывая на красоток, я наткнулся в газете на любопытное объявление: "Ищем образованного молодого человека из хорошей семьи, легко пишущего, для редактирования мемуаров выдающегося публичного деятеля. Отдадим предпочтение кандидатам с испанскими корнями. Заинтересованным звонить по телефону...". Позвонил из любопытства. Властный женский голос ничего не прояснил насчет "выдающегося деятеля". Зато устроил мне целый допрос, особенно насчет испанских предков. В итоге, на удивление, она сказала, что я подхожу, и назвала такой гонорар, ради которого можно было послать к чертям репортаж в Коке. Имение находилось в 80 километрах от Амбато, и назавтра они уже ждали меня.

На следующий день я звонил в дверь "Конкистады". Это был внушительный особняк в колониальном стиле, окруженный садами. У входа висели дюжины клеток с птицами сельвы. Меня встретила женщина, с которой я вчера беседовал по телефону.

-Моя дочь обожает птиц, - пояснила она. - Надеюсь, их пение по утрам Вам мешать не будет? Туканы особенно шумные.

- Ни в коем случае. Это лучший способ проснуться.

- Проходите, я покажу Вашу комнату.

При входе висел портрет в целый рост. Человек был одет как Кортес, Альмагро или другой конкистадор. Воин опирался руками за шпагу.

- Губернатор дон Педро де Сармьенто и Фигейроа. Имеем честь быть его прямыми потомками.

- Да... Мои испанские предки не из столь благородного рода.

- Вся испанская кровь благородна.

Комната была скромной: старый ночной столик, шкаф, изрядно поцарапанный, растрескавшаяся кровать. В углу стояла штуковина, которая показалась предшественником вешалок. Заметив распятие на стене напротив, я понял, что это предмет для коленопреклонения.

- Устраивайтесь поудобнее. Через полчаса ждем вас в столовой.

За трапезой стало понятно, что потомков губернатора осталось совсем немного, и род заканчивался на них. Женщина, вдова, управляла имением и с удовольствием унижала прислугу из аборигенов и пеонов. У нее была дочь, Апарисия, лет под сорок. Она так неуклюже двигалась, будто извинялась перед мебелью за свой рост около метра девяносто и огромное, хотя и хорошо сложенное тело. Она казалась сошедшей с картины эпохи барокко, хотя старые мастера рисовали миниатюрных женщин. Будто в какой-то момент у маэстро соскочила рука, вышла Апарисия, и, чтобы не нарушать традиции школы, он убрал ее с картины. Ее лицо можно было бы назвать красивым, если бы не выражение горечи, даже почти ненависти, унаследованное от матери. Апарисия целыми днями вышивала, и, хотя я ненавижу сравнения людей с животными, трудно было не почувствовать запах кислого молока, характерный для самок с течкой. Хозяином был тот самый выдающийся общественный деятель, отец вдовы, в двадцатые годы - один из весьма известных борцов за власть. Его по-маркесовски называли полковником, кормили кашей из маниоки, подслащенной пальмовым медом. Был ещё падре Хустиньяно, старый священник, который ходил петухом, и от него постоянно несло алкоголем. Жизнь на "Конкистаде" шла по расписанию: в 7 часов - утренняя месса в семейной часовне, после завтрака - пара часов на разговоры с полковником и священником. Потом обед с молитвой благодарности перед едой. После сиесты я болтал со стариками за кофе до времени молитв. Покончив с ужином, переходили в гостиную, где Апарисия вышивала, старики резались в домино, а хозяйка рассказывала о подвигах губернатора.

Где-то через неделю я подошел утром к воротам и увидел, как Апарисия болтает с птицей. Когда она заметила меня, у нее порозовели щеки и участилось дыхание. Видимо, я поставил ее в неловкое положение. Чтобы разрядить обстановку, я решил сказать что-нибудь приятное.

- Какие красивые птицы! Эта как называется? - и ткнул в первую попавшуюся клетку.

- Птица-бык.

- И что, она поет?

- Лучше бы эта птичка не пела, - и она отошла, оставив после себя запах кислого молока.

Я присмотрелся к клетке. Птица была размером с ладонь, с черным блестящим оперением с синим отливом. На хохолке были зелено-серые перья, грудка напоминала павлинью. Я протянул к ней руку. Птица, видимо, испугавшись, надулась, как лягушка, и издала звук, никак не совместимый с ее хрупкой красотой. Так бык мычит во время грозы. Ко мне подошла уборщица, изображая, что протирает пыль с перил.

- Не заставляйте ее петь, патрон. Птица эта приносит несчастье. Когда она так пела в сельве, другие птицы улетали, оставляя бедняжку одну. Это самая любимая птичка сеньориты Апарисии.

Вечерами я штудировал тетрадь с заметками. Вдова, глядя на меня, довольно улыбалась. Я же чувствовал, что работа моя - это хорошо оплачиваемая потеря времени. Воспоминания выдающегося деятеля обесцвечивались его склерозом и цензурой священника. Бедному старику не оставалось почти ничего от его либерального прошлого, к тому же временами он путал реальные эпизоды своей жизни тем, что прочитал в книгах. Не странно, что убийство Элоя Альфаро* ему казалось последствием наполеоновских войн.

Через пару недель на "Конкистаде" я понял, что это первые каникулы за много лет. Хорошо ел, спал, как никогда, дышал чудесным воздухом, узнавал последние новшества в разведении скота у вдовы. Апарисия следила, чтобы мое белье было чистым и безупречно выглаженным. Иногда меня возбуждал ее запах, и быть может, после пары бутылок вина я бы осмелился залезть в постель вышивальщицы.

Каждый день Апарисия сидела рядом со мной во время мессы. Никогда нельзя было понять, что она бормочет, стоя на коленях перед девой резки Каспикары**, этой гордости семейства. По жестам казалось, она далека от молитвы и ругается, а то и сквернословит, думая о том, кто сделал ее такой грузной каланчой.

За две недели я заполнил две тетради воспоминаниями полковника с примечаниями cвященника. Последний из всей компании меня интересовал больше всего. Ко времени вечерней молитвы он был уже изрядно подвыпившим, злословил в адрес жителей Амазонии, называя их дикими, дегенератами, еретиками, и обвинял их в своей погибели. Фигура падре-алкоголика меня забавляла, особенно после того, что мне рассказала кухарка о его миссионерской юности.

- Был как святоша, но женщины сельвы вскружили ему голову. Ходили в одних кожаных повязках, так что он позабыл обет непророчности. Говорят, что у него пять детей осталось в сельве. Потом с ума сходил, представляя, как бедолаги ходят там голые, едят сырое мясо и прыгают по деревьям, как обезьяны.

Мне хотелось развязать ему язык, но пьяница был немноголословен. Когда после очередной кружки пива он не стоял на ногах, вдова с Апарисией брали его под руки и вели спать. Вернувшись, вдова предлагала мне рюмку коньяка, и мы обсуждали воспоминания полковника, прикидывая, сколько времени остается на окончательную редакцию, и как здорово будет, когда их опубликуют.

Вечером перед моим малодостойным побегом из "Конкистады" вдова предложила мне новую работу: написать биографию губернатора. От этого замысла все во мне затрепетало, ведь такая работа подразумевала поездку в Европу.

- Естественно, надо будет съездить в Европу и порыться в Архиве Индий. Но об этом поговорим, когда будут готовы воспоминания полковника.

Той ночью я глаз не сомкнул, ворочаясь в кровати. Эта семья, со всей ее старомодностью и глупостью, оказалась золотой жилой, на которую я, сам того не желая, внезапно наткнулся. Впервые в жизни со мной считались, платили за то, чем я сам хотел заниматься, т.е. писать. И к тому же - какая удача! - открылась возможность скататься в Европу.

Я вышел на кухню выпить стакан молока. Рядом с кухаркой был мужчина, который укрощал жеребят. Весь в белом, с красным платком на шее, как носят в деревне.

Пока кухарка подогревала кастрюлю с молоком, этот тип осмотрел меня с головы до ног и цинично ухмыльнулся.

- Не увидев, не поверил бы, - выдал он, хохоча.

- Я кажусь вам забавным?

- Честно? Вы мне кажетесь лохом.

- Постойте, компадре. Я вас не знаю, а вы меня оскорбляете. Могу узнать, почему?

- Не говори ему, Хосе, - посоветовала кухарка. - Не cоздавай себе проблем.

- Черт возьми! Но кто-то должен сказать.

- Сказать мне что?

Тогда тип поднялся. Он дошел до двери и оттуда махнул мне, подзывая. Еще не очнувшись от шока, я взглянул на кухарку.

- Идите с ним, патрон. Вы ведь не знаете ничего, что здесь происходит.

Мы вышли в холодную ночь. Жестом тип указал на конюшню. Там он предложил сесть на коробку, протянул бутыль.

- Сделайте глоток. Думаю, вам он пригодится.

Выпил. Пробрало все нутро. Это было "пуро", крепкий акологоль, его гнали местные самогонщики. Я закашлялся, тип постучал меня по спине.

- Извините, что обозвал вас. Хотя вы это заслужили.

- Ладно. Есть сигаретка, чтобы яд прошел?

Он достал две большие сигары из кармана рубашки, протянул мне одну, и, дав огня, посмотрел на меня, как на идиота.

- Рассказывайте же, наконец.

- Дружище, вас откармливают, как поросенка.

- Ничего не понимаю.

- Ах, сеньор, будь милосерден к дуракам! Вас откармливают не для того, чтобы отвести на бойню, а чтобы женить.

- Что за черт!

- Вас поженят. Вдова решила, что вы подходите для ее дочери. Холостяк, не отсюда, никого не знаете, без семьи, и, простите, если обижу, как все литераторы, живете на луне. Вы никогда не сунете нос в дела вдовы, и от вас несет мужем!

- Вы с ума сошли. С чего вы взяли такую чушь?

- Заметно, что вы не местный. А то давно бы догадались! Подумайте: на мессе вы сидите около дочери, за столом сидите около дочери, молитесь около нее. И кто вам чистит и утюжит одежду? Сеньорита. А видели, что она вышивает? Простыни, свадебные простыни! Никакая женщина не будет вышивать их в присутствии другого мужчины, кто не ее суженый.

От слов деревенщины я онемел. Дым сигары облегчил мое горло, я снова попросил бутылку. В этот раз "пуро" не показалось мне таким крепким, и я начал видеть логику всего происходящего.

- Предположим, это так. Но зачем вы мне все это рассказываете?

- Из жалости, дружище. Поймите, многие из нас женились бы на этой кобыле, чтобы получить имение. Но гордость не позволит нам отказаться от своей фамилии. Понимаете? Вас откармливают, чтобы вы продолжили род Сармьенто и Фигейроа. Вдова - сумасшедшая старуха, она, как и ее отец со священником, надеются, что дочка забеременеет и родит мальчика, а может, и не одного, чтобы продолжить род губернатора, или как там это зовется у испанцев. Прежде чем овдоветь, хозяйка проклинала отца Апарисии, уроженца Латакунги, который ее бросил. И было за что! Когда родилась Апарисия, старый полковник выпорол их обоих - не получилось мальчика! Понимаете? И если спросите, почему вдова не родила мальчика от другого мужчины, ответ очень прост: продолжатель рода Сармьенто и Фигейроа не должен иметь индейской крови. Понимаете или нет?

- Но во мне есть кровь индейцев моей земли.

- Это индейцы других времен. Вас женят, дружище. И боже упаси, если сеньорита не залетит быстро. А если не родится мальчик...

- А что, если я откажусь жениться?

- Никому не хотелось бы оказаться в шкуре иностранца, который обидит владельцев Конкистады.

К вечеру дальнобойщики довезли меня до Ибарры. Попрощавшись с ними и свиньями, я сразу позвонил знакомому адвокату, чтобы узнать его мнение обо всём этом деле.

- Ты вляпался в большую передрягу! Эти параноики очень опасны, когда задета их гордость.

- Абсурд!

- В Эквадоре все абсурдно, и никто ничему не удивляется. Сармьенто и Фигейроа - одна из сорока влиятельных семей, они делают, что хотят. Исчезни на время.

Я последовал его совету. Путешествовал в Боготу и Картахену-де-Индиас. Не знаю, приняла ли вдова какие-то меры против меня. Я забыл эту историю. Не вспоминал о ней несколько лет, пока не оказался снова в Эквадоре. На празднике Отавало я повстречал кухарку из "Конкистады".

Она уже не работала в имении, продавала на улицах жареное мясо. Предложила сесть в плетеный стульчик и, дав мне лакомый кусок, рассказала конец истории.

- Когда обнаружили, что вы сбежали, старики сильно поколотили Апарисию. Ее били и кричали, что она дура, раз за эти недели не затащила вас в постель. Позже, вся в синяках, она убила своих птиц, оставив только одну. Черную птицу из сельвы, которая мычала, как корова. Мне было жаль сеньориту, но я радовалась за вас.

- И что дальше?

- Через несколько месяцев появился другой парень для записи мемуаров полковника. Странно так разговаривал... Всегда говорил "обригадо", когда ему ставили тарелку.

- Бразилец. Неважно. Продолжайте, пожалуйста.

- Его поженили на сеньорите. И, наконец, получилось...

- И?

-Теперь в имении есть ребенок. Знаете, как его зовут? Педрито де Сармьенто и Фигейроа, - сказала кухарка с хитрой улыбкой, какая бывает только у женщин Отавало.

* эквадорский либеральный политический деятель, президент Эквадора в 1897-1901 и 1906-1911 годы, в прошлом - дивизионный генерал.

** Мануэль Чили, известный как "Каспикара" - выдающийся эквадорский скульптор 18 в.