Джоши С.Т. : другие произведения.

Лавкрафт: жизнь, глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава вторая, про раннее детство. "Вчепятляит". Но занудства у Джоши не поубавилось. :)

Г.Ф. Лавкрафт: Жизнь

С.Т. Джоши

по изданию Necronomicon Press, 1996

2. подлинный язычник (1890-1897)

   В апреле 1636 г. Роджер Уильямс оставил колонию на берегу залива Массачусетс и направился на юг, сначала осев на восточном берегу реки Сиконк, а позднее, когда Массачусетс предъявил свои права и на эту территорию, - на западном. Он назвал это место Провиденс, Провидение. Насущной причиной, понуждавшей Уильямса искать новые земли, была, разумеется, свобода вероисповедания: его баптистские верования плохо уживались с пуританской теократией Массачусетса. Вскоре Род-Айленд привлек еще двоих религиозных диссидентов из Массачусетса: Самуэля Гортона, прибывшего в Провиденс в 1640 г., и антиномийку* Энн Хатчинсон (прямую прародительницу Лавкрафта с материнской стороны), которая в 1638 г. основала колонию Покассет у северной оконечности острова Аквиднек, что в заливе Наррагансетт. Религиозный сепаратизм, стоявший у самых истоков штата Род-Айленд, оставил после себя долговременное наследие в виде местного политического, экономического и общественного сепаратизма.
   Хотя земельный участок под Провиденс Роджер Уильям у индейцев выкупил, впоследствии туземному населению Род-Айленда жилось отнюдь не прекрасно. Война короля Филиппа (1675-76) стала опустошительной для обеих сторон, но особенно для индейцев (наррагансеттов, вампаноагов, саконнетов и ниантиков), которых практически истребили - их жалкие остатки скопились в настоящей резервации под Чарльстоном. Восстановление поселений, разрушенных в окрестностях Провиденса, шло медленно, но верно; в дальнейшем основной заботой колонистов станут не религиозные свободы и не войны с индейцами, но экономическое развитие. В XVIII веке четверо братьев Браун (Джон, Джозеф, Николас и Мозес) войдут в число ведущих предпринимателей в Колониях. Одно пятно омрачает историю Род-Айленда - он был одним из оплотов работорговли; как до, так и после Революции его многочисленные торговые суда (и некоторые из них - каперские) вывозили сотни тысяч черных рабов из Африки. Сравнительно немногие оставались в самом Род-Айленде; большинство из них трудилось на крупных плантациях в южной части штата.
   К большой досаде Лавкрафта с его симпатиями к тори**, Род-Айленд был на переднем крае Революции; местные жители отстаивали независимость единодушней, чем в других колониях. Стивен Хопкинс, губернатор Род-Айленда в период между 1755 и 1768 гг. - чей дом (1707 г.) на углу улиц Бенефит и Хопкинс был любимцем Лавкрафта, - оставил свою подпись на Декларации независимости. Но, сепаратистский до последнего, Род-Айленд не желал посылать делегатов на Конституционное Собрание и последним из тринадцати колоний ратифицировал Федеральную Конституцию.
   В 1638 г. Роджер Уильям заложил на Род-Айленде фундамент первой в Америке баптистской церкви. На протяжении более чем двух веков в штате преобладали баптисты - так, университет Брауна был основан в 1764 г. (как Королевский Колледж) под их покровительством. Однако со временем появились и другие церкви. В Род-Айленде жили квакеры, конгрегационалисты***, члены епископальной церкви, методисты и другие, более мелкие группы. Колония евреев представлена здесь с XVII века, но они всегда были немногочисленны и избегали смешиваться с янки. Католики же заявили о себе лишь с середины XIX века. Их численность прирастала за счет последовательных волн иммиграций: франко-канадцев во время Гражданской войны (большинство осело в городке Вунсокет на северо-востоке штата), итальянцев после 1890 г. (эти поселились в районе Федерального холма в провиденсском Вест-Сайде) и немного погодя - португальцев. Неприятно - но, как ни прискорбно, ожидаемо, - наблюдать все большее усиление снобизма и презрения к чужакам среди янки старого закала в течение XIX столетия. Партия "ничегонезнаек" с ее анти-иммигрантским и антикатолическим уклоном главенствовала в штате в 1850-е гг. Вплоть до 1930-х гг. Род-Айленд оставался штатом консерваторов, и все семейство Лавкрафта - всю его жизнь - голосовало только за республиканцев. И сам Лавкрафт, если и голосовал, то вплоть до 1932 г. почти исключительно за республиканцев. Главная газета штата, the Providence Journal, по сей день остается консервативной, хотя с 1930-х гг. штат является преимущественно демократическим.
   Ньюпорт, город у южной оконечности острова Акуиднек, рано возвысился в том, что со временем станет Род-Айлендом, и Провиденс обогнал его лишь после Войны за независимость. К 1890 г. Провиденс стал единственным крупным городом в штате: его население составляло 132 146 человек, что делало его 23-м по величине городом в стране. Основными его топографическими приметами являются семь холмов и река Провиденс, разделяющаяся у Фокс-Пойнта; ее восточный рукав носит название Сиконк. Между рукавами лежит Ист-Сайд, Восточная Сторона, старейшая и наиболее привилегированная часть города - в особенности громада холма Колледж-Хилл, круто вздымающая вверх на восточном берегу реки Провиденс. Оживленные улицы Мэйн-, Бенефит-, Проспект- и Хоуп-стрит последовательно взбираются на холм, соединяя север и юг Ист-Сайда, а Энджелл- и Уотермен-стрит пересекают его с востока на запад. К западу от реки Мошассук находится Вест-Сайд, деловая часть города, а ныне и жилой район. К северу лежит пригородный Потукет, к северо-западу - Северный Провиденс, к юго-западу - Кранстон, а к востоку - по ту сторону Сиконка - пригороды Сиконк и Восточный Провиденс.
   Университет Брауна царит на вершине Колледж-Хилла, за последнее время все больше поглощая окрестный колониальный район. По сохранившимся зданиям - это старейшая часть города, пускай ничто здесь не построено ранее середины XVIII века. Лавкрафт, неизменно (и оправданно) гордившийся колониальными достопримечательностями родного города, любил `отбарабанить' их единым духом тем из своих корреспондентов, коим менее повезло с местом жительства:
  
   Колони-Хауз 1761, здание Колледжа 1770, кирпичная сельская школа 1769, Маркет-Хауз 1773, 1-ая Баптистская Церковь с изящнейшим классическим шпилем в Америке 1775, бессчетные частные дома и особняки от 1750 и далее, Св. Иоанна и Круглоголовая церкви ок. 1810, Голден-Болл-Инн 1783, старые пакгаузы вдоль Большой Соленой реки 1816 etc., etc., etc.
  
   Постоялого двора "Голден-Болл-Инн" (где останавливался Вашингтон) больше нет, и Лавкрафт горько сетовал на снос старых пакгаузов в 1929 г.; но остальные здания уцелели. Его бы вдохновила замечательная реставрация старинных домов на холме Колледж-Хилл, начатая в 1950-х гг. под покровительством Общества Охраны Провиденса (сейчас расквартированным в той самой школе 1769 г. по адресу дом 24, Митинг-стрит). Восстановительные работы в частности превратили Бенефит-стрит красивейшую милю колониальной архитектуры в Америке. В самом конце своей жизни Лавкрафт застал открытие музея в доме Джона Брауна (1786); сейчас там находится Историческое общество Род-Айленда.
   К востоку от Колледж-Хилла тянется длинный ряд резиденций, выстроенных не ранее середины XIX века, но впечатляюще выглядящих, с ухоженными лужайками и садиками. Он, а не колониальный район, - истинный дом провиденской аристократии и плутократии. У его восточного окраины, по берегу Сиконка бежит бульвар Блэкстоун, чьи роскошные дома по-прежнему служат пристанищем для богатых старых семей. На северном конце бульвара находится "Больница Батлера для душевнобольных", открытая в 1847 г. на пожертвования Николаса Брауна (из прославленной семьи коммерсантов XVIII и XIX вв., что в 1804 г. дала свое имя Университету Брауна) и Сайруса Батлера, в честь которого и получила свое название. С севера от больницы простирается обширное кладбище Суон-Пойнт - возможно, не так щедро озелененное как Мт. Оберн в Бостоне, но все же одного из красивейших кладбищ в стране.
  
  
   Говард Филлипс Лавкрафт родился в 9 часов утра 20 августа 1890 г. в доме 194 (с 1895/96 гг. - 454) по Энджелл-стрит - на тогдашней восточной окраине Ист-Сайда Провиденса. В одном из поздних писем Лавкрафт упоминает, что "Говард" стало именем собственным - в отличие от фамилии - лишь около 1860 г. и что "в 1890 оно было в моде"; а далее приводит и другие причины, почему ему могли дать это имя:
   1) Говардом звали мальчика из соседской семьи, с которой водили дружбу Филлипсы;
   2) родство с судьей Дэниэлом Говардом из Говард-Хилла в Фостере;
   3) Кларк Говард Джонсон был лучшим другом Уиппла Филлипса и его душеприказчиком.
   Последовательность и подробности переездов родителей Лавкрафта в 1890-93 гг. крайне запутаны из-за недостатка документальных свидетельств, а заявления самого Лавкрафта не лишены неясностей и противоречий. По-видимому, Уинфилд и Сюзи Лавкрафты поселились в Дорчестере (Массачусетс) сразу после того, как поженились 12 июня, либо по возвращении из свадебного путешествия (если они в него отправлялись). На поздних сроках беременности Сюзи они приезжали в Провиденс, затем через несколько недель или месяцев после рождения Говарда, предположительно, вернулись в Дорчестер, а в 1892 г. переехали в район Оберндейла. Могли быть и иные временные местожительства в окрестностях Бостона. Как сам Лавкрафт писал в 1934 г.:
  
   Мои первые воспоминания - о лете 1892-го, незадолго до моего второго дня рождения. Мы тогда отдыхали в Дадли, Масс., & мне памятен дом с жутким баком для воды на чердаке & мои лошадки-качалки наверху лестницы. Еще мне памятны дощатые дорожки, проложенные, чтобы облегчить ходьбу в дождливую погоду - & лесистая лощина, & мальчик с маленьким ружьем, который позволил мне спустить курок, пока мать держала меня на руках.
  
   Дадли находится на западе Массачусетса, примерно в пятнадцати милях южнее Уорчестера и чуть северней границы с Коннектикутом. В Оберндейле Лавкрафты останавливались - хотя бы ненадолго - у поэтессы Луизы Имоджин Гуини и ее матери. В письмах Гуини к Ф.Х. Дэю, с которыми справлялся Л. Спрэг де Кэмп в Библиотеке Конгресса, похоже, упоминается о Лавкрафтах:
  
   [30 мая 1892:] Двое проклятых варваров приняты на ПАНСИОН этим летом. [14 июня 1982:] Здесь их двое с половиной, этих гнусных филистимлян, которых я исступленно ненавижу. [25 июля 1982:] Наши окаянные жильцы, хвала Господу, съезжают в следующем месяце. [30 июля 1982:] Неупоминаемые исчезли, и мы вновь сами себе хозяйки.
  
   Лавкрафт пишет "мы проживали [у Гуини] зимой 1982-93 гг."; был ли он неправ? Вопрос не поддается разрешению; возможно, Лавкрафты вернулись к Гуини где-то после конца июля 1982 г., либо нашли собственное жилье в Оберндейле и, как следствие, время от времени посещали дом Гуини. В сущности, вероятность последнего предположения кажется мне весьма большой. В истории болезни Уинфилда Скотта Лавкрафта (1893-98) он фигурирует как житель Оберндейла; я полагаю, что Лавкрафты провели у Гуини лишь короткий промежуток времени (судя по письмам Гуини, около шести недель), пока не подыскали себе жилье (без сомнения, съемное) на время постройки собственного дома. Лавкрафт поясняет, что его родители уже приобрели участок под дом, но болезнь Уинфилда в апреле 1893 г. "привела к продаже недавно приобретенной собственности". Итак, порядок смены родителями Лавкрафта мест жительства, предположительно, выглядит следующим образом:
  
   Дорчестер, Масс. (12 июня 1889? - середина августа? 1890)
   Провиденс, РА (середина августа? 1890 - ноябрь? 1890)
   Дорчестер, Масс. (ноябрь? 1890 - май? 1892)
   Дадли, Масс. (начало июня? 1892 [отпуск, возможно, всего пару недель])
   Оберндейл, Масс. (дом Гуини) (середина июня - конец июля 1892)
   Оберндейл, Масс. (съемная квартира) (авг. 1892 - апрель 1893)
  
   Отдых в Дадли, разумеется, мог иметь место и после пребывания у Гуини, так как хронологически это укладывается в рамки "незадолго до второго дня рождения".
   Лавкрафт пишет, что Гуини (1861-1920) "училась в Провиденсе, где несколько лет назад и познакомилась с моей матерью". Этот момент довольно загадочен. Гуини действительно обучалась в Академии Пресвятого Сердца в доме 736 по Смит-стрит в квартале Элмхерст, посещая ее с года открытия (1872) до 1879 г.; однако Сюзи, как нам уже известно, посещала семинарию Уитона в Нортоне (Массачусетс), - по крайней мере, в 1871-72 гг. Хотя эксперт по Гуини Генри Дж. Фэйрбенкс утверждает, что Пресвятое Сердце принимало протестантов наряду с католиками, думаю, маловероятно, чтобы Сюзи действительно послали туда. Кроме того, академия не особенно близко от дома Филлипсов (276 по Бродвею), находясь ближе к Северному Провиденсу. Тем не менее, можно предположить, что Сюзи и Гуини каким-то образом познакомились в то время. Вполне возможно, что Лавкрафт преувеличивал степень знакомства своей матери с Гуини, - или мать ввела сына в заблуждение. Она могла подчеркивать свои отношения с Гуини, когда увидела, что сын сам становится писателем. Письма Гуини к Ф.Х. Дэю явно не слишком сердечно отзываются о гостях. Вполне возможно, что Лавкрафты на деле были всего лишь платными квартирантами в доме Гуини, останавливавшимися там, пока они не подыскали себе съемное жилье на время постройки дома на уже приобретенном участке.
   Луиза Имоджин Гуини довольно любопытна сама по себе. Первую книгу стихов, Songs at the Start (1884), она издала в возрасте двадцати четырех лет. За ней последовали многочисленные тома стихов и эссе. В Оберндейл она со своей матерью впервые приехала в 1879 г., по окончании академии Пресвятого Сердца; пожив в Англии (1889-91), вернулась в свой дом на Виста-авеню в Оберндейле. Ко времени приезда Лавкрафтов ей было где-то тридцать один год - на четыре года меньше, чем миссис Лавкрафт.
   Воспоминая Лавкрафта об Оберндейле - особенно о доме Гуини - многочисленны и четки:
  
   Я отчетливо помню тихий, тенистый пригород, каким я увидел его в 1892 - & довольно курьезный психологический момент - в столь юном возрасте меня более всего впечатлил железнодорожный мост & четырехрельсовая дорога Бостон & Олбани, что простиралась под ним... Мисс Гуини держала эктраординарнейшую свору сенбернаров, все были названы в честь сочинителей и поэтов. Лохматый джентльмен с классическим именем Бронте был особым моим любимцем & компаньоном, вечно сопровождая мою коляску, когда мать катала ее по улицам и аллеям. Бронте позволял мне засовывать кулак ему в рот, не кусаясь, & предупреждающе ворчал, когда ко мне приближался незнакомец.
  
   Пускай - как обнаружил в 1977 г. Дональд Р. Берлсон - дом Гуини давно снесен и на его месте построен новый, старинный амбар уцелел и собаки похоронены за ним, на заднем дворе. Могила Бронте легко различима.
   Другим четким воспоминанием Лавкрафта было яркое видение железнодорожного моста, которое он в письме от 1930 г. датирует зимой 1892-93 гг.:
  
   Я вижу себя ребенком 2Ґ [лет] на железнодорожном мосту в Оберндейле, Масс., который глядит вдаль и вниз на деловую часть города и испытывает чувство неотвратимого приближения некого чуда, которое я не мог ни описать, ни полностью постичь - и впредь не было часа в моей жизни, когда схожие чувства отсутствовали.
  
   Если Лавкрафт не ошибается насчет своего возраста, тогда воспоминание относится к концу 1892 - началу 1893 г. Первые его переживания, связанные с литературой, датируются тем же периодом:
  
   В возрасте 2 лет я бегло говорил, был знаком с алфавитом по кубикам & книжкам с картинками, & ... совершенно помешан на стихах! Читать я не умел, но любой несложный стишок повторил бы без запинки. "Матушка Гусыня" была моим главным произведением, & мисс Гуини все время заставляла меня повторять куски из нее; не то, чтобы мои выступления непременно были выдающимися, но ведь возраст исполнителя придавал им уникальность.
  
   В другом месте Лавкрафт пишет, что отец - со своей любовью ко всему военному - научил его декламировать "Sheridan's Ride" Томаса Бьюкенена Рида во время пребывания у Гуини, и Лавкрафт читал его "в манере, которая вызвала громкие аплодисменты - & болезненное самомнение". Сама Гуини, похоже, привязалась к ребенку; она постоянно спрашивала "Кого ты любишь?", на что Лавкрафт охотно отвечал "Луизу Имоджин Гуини!"
   У Лавкрафта была незапомнившаяся встреча с выдающимся другом Гуини, Оливером Уэнделлом Холмсом, - одно из множества пересечений с известными писателями, что он имел в течение жизни: "Оливер Уэнделл Холмс не уж так редко посещал эту обитель [Гуини], и, говорят, как-то раз (что совершенно не запомнилось пассажиру) покачал будущего апостола журнала Weird Tales на своем почтенном колене". Холмс (1809-1894) действительно близко дружил с Гуини (ее сборник Goose-Quill Papers посвящен ему) и в то время был уже очень стар; и вряд ли встреча с будущим мастером фантастической литературы надолго отложилась в его памяти.
  
  
   Переезды Лавкрафта в раннем детстве, конечно же, были продиктованы работой его отца. В истории болезни тот записан "коммивояжером", и Лавкрафт неоднократно подтверждает, что коммерческие интересы отца удерживали их семейство в районе Бостона в 1890-93 гг. Нет причин не верить Лавкрафту, когда тот пишет "его образ для меня лишь смутен"; он провел с отцом только первые два с половиной года жизни, - а, возможно, и менее того, если отец на долгий срок отправлялся в дальние деловые поездки (на что имеются некоторые указания).
   Заболевание, что поразило Уинфилда Скотта Лавкрафта в апреле 1893 г. и вынудило его оставаться в больнице Батлера (Провиденс) до самой кончины в июле 1898 г., заслуживает подробного рассмотрения. Врачебные записи в больнице Батлера гласят следующее:
  
   В течение прошедшего года проявлял неясные симптомы умственного расстройства - время от времени говорил и делал странные вещи; также побледнел и сильно похудел. Однако продолжал работать вплоть до 21 апр., когда его состояние резко ухудшилось во время пребывания в Чикаго. Выбежал из своей комнаты, крича, что на него напала горничная и что некие люди в комнате наверху совершают насилие над его женой. В течение двух дней был чрезвычайно возбужден и агрессивен, но, в конце концов, успокоен большой дозой бромидов, что позволило его транспортировать. Точной истории заболевания получить не удалось.
  
   До смерти Уинфилда в 1898 г. в его история болезни стоит диагноз "прогрессивный паралич"; в свидетельстве о смерти ее причиной указан "прогрессивный парез". В 1898 г. (да и по сей день) эти термины были синонимами. Лиланд Э. Хинси и Роберт Джин Кембелл пишут в "Психиатрическом словаре" (4-ое изд., 1970):
  
   Парез, прогрессивный... Также известен как прогрессирующий паралич душевнобольных (ППД), dementia paralytica, болезнь Бейля; наиболее злокачественная форма (третичного) нейросифилиса, заключающаяся в прямом поражении паренхимы головного мозга, что дает сочетание психических и неврологических симптомов.
  
   О чем не знали в 1898 г. - и не узнали до 1911 г., когда были выделены сифилитические спирохеты, - так это о связи между общим парезом и сифилисом. Хотя под термином "общий парез" скрывался целый ряд различных заболеваний, М. Эйлин Мак-Намара, доктор мед. наук, изучив историю болезни Уинфилда, пришла к выводу, что с большой долей вероятности он страдал третичным сифилисом:
  
   Вряд ли у него была первичная опухоль мозга (например, глиобластома) или мозговые метастазы, - иначе он бы не прожил так долго. Будь у него вирусный или бактериальный менингит, смерть наступила бы за несколько дней. Туберкулезный менингит также быстро приводит к смерти. Фокальные судороги служат надежным доказательством того, что УСЛ не просто страдал МДС или шизофренией. Уинфилд Скотт Лавкрафт почти наверняка умер от сифилиса.
  
   Уинфилд проявлял практически все симптомы третичного сифилиса, как их определяют Хинси и Кембелл:
  
   (1) обычная деменция, самый распространенный тип, с ухудшением интеллектуального, аффективного и социального поведения; (2) параноидальная форма с бредом преследования; (3) экспансивная или маниакальная форма с манией величия; или (4) депрессивная форма, часто сопровождается абсурдным нигилистическим бредом.
  
   Медицинская карта подтверждает как минимум первые три симптома:
   (1) от 28 апреля 1893 г.: "пациент... этим утром устроил припадок буйства - с криками бегал по отделению и напал на смотрителя";
   (2) 29 апреля 1893 г.: "говорит, что три человека - один негр - в комнате наверху пытаются совершить насилие над его женой"; 15 мая 1893 г.: "считает, что его пища отравлена"; 25 июня 1893 г.: "считает сотрудников и служителей своими врагами и обвиняет их в краже его одежды, часов, ценных бумаг и т.д.";
   (3) под заголовком "Умственное состояние": "хвалится множеством друзей; своими деловыми успехами, своей семьей и больше всего своей силой - просил пишущего полюбоваться, как отлично развиты его мышцы". Для определения четвертого симптома - депрессии - в записях недостаточно данных.
   Но если допустить, что у Уинфилда был сифилис, - вопрос, как же он им заразился. Сейчас на него, разумеется, уже невозможно ответить со всей определенностью. Мак-Намара напоминает нам, что "латентный период между заражением и развитием третичного сифилиса - от десяти до двадцати лет", так что Уинфилд "должен был заразиться не ранее восемнадцати и не позднее двадцати восьми лет, т.е. задолго до своего вступления в брак в возрасте тридцати пяти лет". К сожалению, именно об этом периоде в жизни Уинфилда нам ничего неизвестно. Трудно усомниться, что Уинфилд, будучи холостяком, приобрел сифилис от проститутки, либо другой сексуальной партнерши, то ли в военной академии, то ли - вопреки саркастическому замечанию Артура С. Коки о "том типе торговца вразнос, что становится мишенью для тысяч брутальных шуток", - во время работы "коммивояжером", если поступил на нее до двадцати восеми лет. Слишком смело заключать, что Уинфилд был неким Казановой или повесой, но два зафиксированных случая его бреда о том, что его жену насилуют, определенно указывает на некую форму сексуальной обсессии.
   Историю болезни Уинфилда тяжело и страшно читать. Первые месяцы его пребывания в больнице пестрят упоминаниями о том, что он "возбужден и агрессивен"; 29 апреля 1893 г. ему дали небольшую дозу морфина, чтобы успокоить. К 29 августа его состояние, похоже, несколько улучшилось: "Несколько дней назад пациента одели и позволили свободно передвигаться по отделению и [выходить] во дворик"; но вскоре наступил рецидив. Частые судороги - некоторые затрагивали только левую половину тела (что, по словам Мак-Намары, "указывает на поражение правого полушария" - имели место в ноябре, но к 15 декабря настало "заметное улучшение".
   С этого времени записи в истории болезни становятся довольно нерегулярными - порой между ними проходит до шести месяцев. 29 мая 1894 г. его выпустили в вестибюль и на прогулочный дворик, пусть "временами [он был] очень беспокоен". К 5 декабря у Уинфилда начались частые судороги; полагали, что ему осталось жить всего несколько дней, но он оправился. К 10 мая 1985 г. его физическое состояние "сильно улучшилось с[о времени] последней записи", пускай "умственно он все сильнее впадал в слабоумие". Последующие полтора года не принесли больших перемен. 16 декабря 1896 г. у Уинфилда обнаружилась язва на пенисе, вероятно, от мастурбации (первичным признаком сифилиса являются похожие язвы, но Уинфилд давно миновал эту стадию). Весной 1898 г. его состояние стало заметно ухудшаться; в стуле появились слизь и кровь. К маю у него начались запоры, и ему каждые три дня требовалась клизма. 12 июля у него была температура 103®F при пульсе 106 ударов в минуту и повторяющиеся конвульсии. 18 июля "судроги сменяли одна другую", и на следующий день была констатирована его смерть.
   Пережитое Сюзи Лавкрафта за эти мучительные пять лет - когда доктора не знали, как лечить болезнь Уинфилда, а периоды ложной надежды, когда пациент вроде бы шел на поправку, сменялись еще большей физической и психической деградацией, - можно только представить. Когда сама Сюзи в 1919 г. была помещена в больницу Батлера, ее врач, Ф. Дж. Фарнелл "обнаружил, что признаки расстройства проявлялись в течение пятнадцати лет; в целом, патология существовала не менее двадцати шести лет". Неслучайно, что начало "патологии" приходится на 1893 г.
   Но что сам Лавкрафт знал - если вообще знал - о природе отцовской болезни? Ему было два года восемь месяцев, когда отец заболел, и семь лет одиннадцать месяцев, когда тот умер. Если в 2,5 года он уже декламировал вслух стихи, то должен был хотя бы понять, что произошло нечто необычное - иначе с чего бы им с матерью внезапно переезжать из Оберндейла к родне матери в Провиденс?
   По упоминаниям Лавкрафта о болезни отца становится очевидно, что его умышленно держали в неведении о ее характере. Можно лишь гадать, знала ли сама Сюзи все обстоятельства. Первое известное упоминание Лавкрафтом об отцовской болезни мы находим в письме 1915 г.: "В 1893 г. мой отец из-за бессонницы и нервного перенапряжения был полностью разбит параличом, что уложило его в больницу на оставшиеся пять лет жизни. В сознание он с тех пор так и не приходил..." Вряд ли стоит говорить, что почти все в этом заявлении неверно. Когда Лавкрафт пишет о "параличе", он то ли повторяет чью-то сознательную ложь (т.е. что его отца парализовало), то ли делает неверный вывод с чьих-то слов или из истории болезни ("прогрессивный паралич"). Врачебные записи действительно подтверждают, что Уинфилд перерабатывал ("Несколько лет активно занимался бизнесом и последние два года очень усердно работал"), и Лавкрафту явно об этом сказали; а замечание, что Уинфилд не приходил в сознание, могло служить оправданием того, что его отца не посещали в больнице. И все же Лавкрафт должен был знать, что это не совсем правда: ведь он знал, что в больнице Батлера лечат не обычные, физические заболевания, но душевные болезни.
   Вероятно, Лавкрафт мало что знал о болезни и смерти отца, но, полагаю, задавался вопросами. Навещал ли он хоть раз отца в больнице? Он ни разу недвусмысленно не говорил, что нет, но судя по фразе "я ни разу не был в больнице до 1924 г.", сам определенно верил (или уверял других?), что никогда этого не делал. Высказывалось предположение, что Лавкрафт все-таки посещал отца в больнице, но тому нет никаких документальных свидетельств. Видимо, это предположение основано на том, что дважды - 29 августа 1893 г. и 29 мая 1894 г. - Уинфилда выводили во "дворик" и на "прогулочный дворик"; но нет причин полагать, что трех- или четырехлетний Лавкрафт, или его мать, или кто-то еще, навещали его там.
   Другой значимый, но равно неразрешимый вопрос ставит запись в истории болезни, что "в течение прошедшего года [пациент] проявлял неясные симптомы умственного расстройства - время от времени говорил и делал странные вещи". Эту информацию должен был предоставить врачам тот, кто сопровождал Уинфилда при приеме в больницу, будь то Сюзи или Уиппл Филлипс. Отсюда вопрос: осознавал ли сам Лавкрафт странности в поведении отца? Если они давали о себе знать хотя бы с апреля 1892 г., то должны были проявиться до времени пребывания у Гуини и восходить к дням жизни (предполагаемым) в Дорчестере. Если Уинфилд "очень усердно" работал последние два года (т.е. примерно с начала 1891 г.), был ли отпуск в Дадли летом 1892 г. способом дать ему столь нужный отдых? Остается лишь гадать...
   Но, пожалуй, гораздо важнее всех этих вопросов - образ отца, что Лавкрафт сохранил в зрелом возрасте. Замечая, что "В Америке род Лавкрафтов прилагал некоторые усилия, дабы не стать гнусавыми янкесами", он пишет:
  
   ...моего отца беспрестанно предостерегали не впадать ни в американизмы в речи, ни в провинциальную вульгарность одежды и манер - до такой степени, что его, как правило, принимали за англичанина, хотя он родился в Рочестере, Н-Й. Мне памятно его крайне точное и культурное британское произношение...
  
   Нам не надо больше искать источник собственной англофилии Лавкрафта - его гордости Британской империей, его использования британских вариантов правописания, его мечты о тесных культурных и политических связях между США и Англией. Примерно в шесть лет, "когда дедушка поведал мне об Американской революции, я к общему шоку принял еретическую точку зрения... Гровер Кливленд**** был властелином моего деда, но моя преданность была отдана Ее Величеству Виктории, Королеве Великобритании & Ирландии & Императрице Индии. `Боже, храни Королеву!' не сходило у меня с языка". Было бы натяжкой предполагать, что именно отец убедил сына принять сторону британцев в американской революции; но семья матери, янки до мозга костей, явно не разделяли подобных убеждений. Уинфилд Таунли Скотт сообщает, что некий "друг семьи" называл Уинфилда "надутым англичашкой". Видимо, это была Элла Суини, школьная учительница, познакомившая с Лавкрафтами еще в 1892 г., во время их отдыха в Дадли. Похоже, даже посторонние люди находили английские повадки Уинфилда несколько раздражающими.
   Трогательно слышать, как Лавкрафт говорит о единственном своем подлинном воспоминании об отце:
  
   Я едва помню своего отца - безукоризненную фигуру в черном пиджаке & жилете & серых брюках в полоску. У меня была детская привычка шлепаться к нему на колени & восклицать "Папа, ты выглядишь совсем молодым!" Не знаю, где я подцепил эту фразу; но я был тщеславен & неловок & склонен повторять то, что явно угождало взрослым.
  
   Эта литания по отцовской одежде - "его безупречно черные визитка и жилет, аскотский галстук и серые брюки в полоску" - обнаруживается и в более раннем письме, где Лавкрафт трогательно добавляет: "Я сам носил некоторые из его старых галстуков и воротничков, оставшихся такими опрятными после его ранней болезни и смерти..." Семейная фотография Лавкрафтов от 1892 г. показывает Уинфилда в этом наряде, тогда как сам Лавкрафт, похоже, носит что-то из отцовских вещей на фотографии, напечатанной на обложке сентябрьского выпуска United Amateur за 1915 г.
   Уинфилд Скотт Лавкрафт был погребен 21 июля 1898 г. на кладбище Суон-Пойнт (Провиденс). Есть все основания полагать, что юный Говард присутствовал на церемонии. Тот факт, что его похоронили на семейном участке Филлипсов (как пишет Фейг), говорит о великодушии Уиппла Филлипса, а, возможно, и указывает на то, что Уиппл оплатил медицинские расходы Уинфилда. Состояние Уинфилда на момент его смерти оценивалось в $10 000, солидная сумма (собственное состояние Уиппла оценивалось всего в $25 000); вряд ли она была бы столь велика, если бы из нее оплачивали постоянное пребывание в больнице на протяжении более чем пяти лет.
  
  
   Прямым следствием госпитализации Уинфилда Скотта Лавкрафта стало то, что 2,5-летний Говард сильнее, чем когда-либо, попал под влияние своей матери, двух тетушек (обе, до сих пор незамужние, по-прежнему проживали в доме 454 по Энджелл-стрит), бабушки Роби - и особенно дедушки Уиппла. Естественно, влияние матери с самого начала преобладало.
   Со своей стороны Уиппл Ван Бюрен Филлипс оказался прекрасной заменой отцу, которого Лавкрафт совсем не знал. Достаточно прочесть простые слова самого Лавкрафта: в то время "мой любимый дедушка... стал центром всей моей вселенной". Уиппл вылечил внука от страха темноты, подбив его в пятилетнем возрасте пройти через анфиладу темных комнат в доме 454 на Энджелл-стрит; он показывал Лавкрафту предметы искусства, привезенные из путешествий по Европе; он писал ему письма из деловых поездок; и рассказывал мальчику страшные истории собственного сочинения.
   Рядом с Уипплом, буквально занявшим место отца, Говард и его мать, похоже, вели вполне нормальную жизнь. Финансовое положение Уиппла все еще оставалось крепким, и раннее детство Лавкрафта было беззаботным, а, пожалуй, и довольно избалованным. Одной из первых вещей, привлекших его внимание, стала округа. Лавкрафт неоднократно подчеркивал почти деревенскую природу своей родины, которая в то время располагалась на самой окраине плотно застроенной части города:
  
   ...Я был рожден в 1890 г. в маленьком городке & в той части этого городка, что во времени моего детства лежала не более чем в четырех кварталах (С. & В.) от воистину первозданной & незастроенной новоанглийской сельской местности с [ее] всхолмленными лугами, каменными оградами, проселками, ручьями, густыми лесами, таинственными лощинами, обрывистыми речными берегами, возделанными полями, ветхими белыми фермами, амбарами & коровниками, узловатыми садами на косогорах, одинокими великанами-вязами & всеми подлинными приметами деревенской стороны, что не менялась с 17-го & 18-го веков... Мой дом, пускай городской и на мощеной улице, имел обширный участок & стоял вблизи поля с каменной оградой... где росли громадные вязы & мой дед сажал кукурузу & картофель, & коровы паслись под присмотром садовника.
  
   Эти воспоминания должно относиться к возрасту трех-четырех лет; и действительно, в позднем письме Лавкрафт пишет: "Когда мне было 3 года, я ощутил странную магию & очарование (не свободные от смутного беспокойства & возможно, легкой примеси страха) старинных домов на освященном веками холме Провиденса... с их веерными окнами над дверными проемами, перилами лестничных пролетов & тротуарами, мощенными кирпичом..."
   Смесь чуда и ужаса, с которыми маленький Говард воспринимает Провиденс, напоминает мне о письме 1920 г., в котором он пытается описать основы своего характера:
  
   ...Мою натуру следует описать как тройственную: мои интересы включают три параллельные и разобщенные группы - (а) Любовь к странному и фантастичному. (б) Любовь к отвлеченной истине и научной логике. (в) Любовь к древнему и неизменному. Всевозможные сочетания этих трех струнок, видимо, в ответе за мои чудные вкусы и экстравагантность.
  
   В высшей степени удачное описание; мы увидим, что все три черты проявятся в первые восемь-девять лет его жизни. Однако акцент стоит сделать на идее "сочетаний" - или, скорее, на то, как третья черта (которая, если верить воспоминаниям Лавкрафта, развилась раньше всего) прямо и косвенно влияет на первую.
   В частности, в удивительно раннем возрасте в его сознании возникла идея времени - времени, как "некого сугубого личного врага", - которое он всегда стремился уничтожить, обмануть или ниспровергнуть. По словам Лавкрафта впервые острое осознание времени пришло к нему
  
   когда я увидел газеты, несущие жирно выделенную строку ЧЕТВЕРГ, 1 ЯНВАРЯ, 1895. 1895!! Для меня цифра 1984 олицетворяла вечность - вечность настоящего, отличного от таких вещей как 1066 или 1492 или 1642 или 1776 - & идея лично пережить эту вечность поразила меня до мозга костей... Я никогда не забуду чувство, что вызвала во мне идея движения сквозь время (если вперед, почему бы и не назад?), которое подарила мне газетная дата '95.
  
   В последующие годы Лавкрафт часто мечтал о возвращении в прошлое, и многие его рассказы осуществляют это желание, забрасывая рассказчиков не только в восемнадцатое столетие, но и в доисторический мир, на сотни миллионов лет назад.
   "Темная, безоконная чердачная комната" в доме 454 по Энджелл-стрит стала подлинными вратами к поразительно раннему интеллектуальному развитию, которое охватывало не только антикварные древности, но и фантастику, беллетристику и науку. Лавкрафт неоднократно повторял, что начал читать в четырехлетнем возрасте, и одной и первых его книг, по-видимому, стали сказки братьев Гримм. Мы не знаем, каким изданием "Сказок" он владел (вернее, его семья); несомненно, то была некая сокращенная версия, подходящая для самых маленьких. Не знаем мы и того, что именно Лавкрафт извлек из братьев Гримм; в одном письме он замечает, что волшебные сказки "воистину были моим характерным рационом, & я по большей части жил в средневековом мире фантазий".
   На следующий год, в возрасте пяти лет Лавкрафт открыл для себя книгу, ставшую основополагающей для его эстетического развития: "Тысяча и одну ночь". Сложный вопрос, какое именно издание Лавкрафт читал. Экземпляр, найденный в его библиотеке, - The Arabian Nights Entertainments под редакцией Эндрю Лэнга (Лондон: Longmans, Green, 1898), - был подарен ему матерью. Сейчас ясно, что Лавкрафт не мог читать это издание - которое, по словам Лэнга, он перевел (и, скорее всего, подверг цензуре) с французского варианта Галлана, - в пять лет. В то время существовало немало конкурирующих изданий "Тысяча и одной ночи", и не последним из них, разумеется, был ключевой перевод сэра Ричарда Бертона в 16 томах (1885-86 гг.). Его Лавкрафт, определенно, тоже не читал, поскольку этот перевод без купюр обнаруживает, - как немногие переводы до того, - насколько на деле непристойны "Арабские ночи". Мое предположение: Лавкрафт читал перевод Эдварда Уильяма Лэйна, который часто перепечатывали в конце девятнадцатого века.
   Но это не суть важно; гораздо существенней воздействие этой книги на Лавкрафта:
  
   ...сколько же воображаемых арабов породили "Арабские ночи"! Уж мне ли не знать, ведь с пяти лет я был одним из них! Тогда я еще не наткнулся на греко-римские мифы, но нашел в "Арабских ночах" Лэнга врата к блистающим видениям свободы и чудес. Тогда-то я и придумал себе имя Абдул Альхазред, и заставлял мать водить меня по всем лавкам ориентальных безделушек и устроить в моей комнате арабский уголок.
  
   По крайней мере, два утверждения здесь неверны. Во-первых, как уже отмечалось, Лавкрафт в то время не мог читать "Тысяча и одну ночи" Лэнга. Во-вторых, проблема с имени Абдул Альхазред. Другое письмо проливает на нее свет:
  
   Я не могу точно припомнить, откуда взялся Абдул Альхазред. Смутное воспоминание связывает его с неким взрослым - между прочим, семейным адвокатом, но не помню, попросил ли я его придумать для меня арабское имя или просто попросил его покритиковать сделанный мною выбор.
  
   Семейного адвоката звали Альберт А. Бейкер; он был опекуном Лавкрафта до 1911 г. Его (если действительно его) выдумка крайне неудачна с точки зрения арабской грамматики, поскольку в ней удвоен артикль: Абдул Альхазред. Правдоподобней бы выглядело Абдел Хазред, хотя это не так благозвучно. В любом случае, как мы еще убедимся, имя `прилипло'.
   Если "Арабские ночи" и не четко направили Лавкрафта в сторону царства фантазии, то определенно не помешали его движению в том направлении. Часто не замечают, что лишь сравнительно малая часть сказок из "Тысяча и одной ночи" действительно волшебна; даже прославленная история Синбада - по большей части о путешествиях и приключениях. Разумеется, в них говорится и о гробницах, могилах, пещерах, заброшенных городах и иных вещах, что составили важные элементы воображаемого ландшафта Лавкрафта; но мы по-прежнему в царстве легенды, где сверхъестественное выглядит, скорее, не пугающим попранием законов природы, но чудом, которое принимают почти как должное.
   Иное могло окончательно `подтасовать карты' в пользу литературы ужасов - внезапное открытие Лавкрафтом книги "Сказание о старом мореходе" Кольриджа с иллюстрациями Густава Доре, на которую он наткнулся в возрасте шести лет в чужом доме. Вероятно, то было первое американское издание поэмы с иллюстрациями Доре, - "Сказание о старом мореходе" (Нью-Йорк: Harper&Brothers, 1876), выдержавшееся множество переизданий. Вот какое впечатление поэма и иллюстрации к ней произвели на маленького Говарда:
  
   ...вообразите высокую, роскошную викторианскую библиотеку в доме, куда иногда заходил вместе с матерью или тетушками. Мраморный камин - толстая медвежья шкура на полу - бесконечные книжные полки... Дом взрослых, так что внимание 6-летнего гостя вполне естественно блуждает по полкам & большому столу посередине & камину. А теперь представьте громадную подарочную книгу размером с атлас, прислоненную к каминной полке & с позлащенными буквами на обложке, гласящими "С иллюстрациями Густава Доре". Название неважно - разве не ведал я темную, нездешнюю магию картин Доре в наших домашних Данте & Мильтоне? Я открываю книгу - & узрите! адская картина трупа-корабля с рваными парусами под ущербной луной! Переворачиваю страницу... Боже! Призрачный, полупрозрачный корабль, на чьей палубе труп & скелет играют в кости! К тому времени я уже распростерт на медвежьей шкуре & готов перелистать всю книгу... о которой я никогда прежде не слышал... Море, полное гниющих змей, & призрачные огни, танцующие в темном воздухе... полки ангелов & демонов... безумные, предсмертные, искривленные фигуры... мертвецы, восстающие в своей гнилостности & безжизненно застывшие у волглых снастей обреченного барка...
  
   Кто мог устоять перед подобными чарами? "Старый мореход" оказал основное литературное влияние на раннее развитие у Лавкрафта вкуса к сверхъестественному; но иное, печальное событие стало не менее значимым.
   Дед Лавкрафта по отцу умер в 1895 г., однако Лавкрафт нигде не упоминает, что это событие как-то повлияло на него или на остальную семью; точнее, он пишет, что никогда не видел своего деда во плоти - возможно, это показывает, до какой степени род Лавкрафтов стал (или, возможно, всегда был) чужим для Филлипсов, особенно после болезни и госпитализации Уинфилда Скотта Лавкрафта. Но то, что случилось 26 января 1896 г., серьезно повлияло на 5,5-летнего мальчика: смерть его бабушки по матери, Роби Альцады Плейс Филлипс.
   Возможно, повлияла не столько потеря члена семьи - Лавкрафт, похоже, не был с ней особенно близок - сколько ее воздействие на остальных:
  
   ...смерть моей бабушки погрузила остальных домочадцев во уныние, которое так никогда полностью и не рассеялось. Черные наряды моей матери & тетушек до того пугали & отвращали меня, что я спасался, украдкой пришпиливая к их юбкам кусочки яркой ткани или бумаги. Им приходилось тщательно оглядывать свою одежду, прежде чем принимать посетителей или выходить на улицу!
  
   Как ни трагикомично Лавкрафт повествует об этих событиях двадцать лет спустя, они явно произвели на него глубочайшее впечатление. Последствия были буквально кошмарны:
  
   И вот тогда-то мое прежнее веселое настроение приняло мрачный оттенок. Я начал видеть кошмары самого омерзительного свойства, полные тварей, которых я прозвал "полуночниками"***** - слово моего собственного изобретения. Я привык зарисовывать их по пробуждении (возможно, идея этих фигур пришла из издания de luxe "Утраченного Рая" с иллюстрациями Доре, на которое я как-то раз наткнулся в восточной гостиной). В снах они обычно мчали меня на головокружительной скорости сквозь пространство, все время встряхивая & подталкивая своими мерзкими трезубцами. Целые пятнадцать лет - ах, больше - [прошло] с тех пор, как я видел "полуночников", но и по сей день, когда я в полусне & смутно дрейфую по морю воспоминаний детства, меня охватывает страх... & я инстинктивно пытаюсь не уснуть. Такова была моя личная молитва тогда, в '96 - каждую ночь - не спать & отогнать полуночников!
  
   Так началась карьера одного из великих сновидцев - или, придумаем для этого феномена новый термин, кошмаровидцев - в истории литературы. Пускай после этого письма пройдет еще десять лет, - а значит целых тридцать лет после кошмарных снов, - прежде чем он опишет полуночников в своей работе, в его детских сновидениях уже отчетливо видны концептуальные и художественные зачатки будущих рассказов: космический фон; крайне экстравагантная природа зловредных созданий (в более позднем письме он описывает их как "черных, тощих, эластичных тварей с оголенными, шипастыми хвостами, перепончатыми крыльями и совсем без лиц!"), столь отличных от традиционных демонов, вампиров и призраков; и беспомощная пассивность протогониста, брошенного на милости сил, бесконечно более могущественных, чем он. Разумеется, Лавкрафту понадобится немало времени, чтобы воплотить все это в фантастической литературе; но при подобных снах с столь юном возрасте - а в последний год своей жизни он признавался, что "даже наихудшие [из более поздних кошмаров] бледны по сравнению с подлинным продуктом 1896", - его литературная карьера начинает казаться неминуемо предрешенной.
   Появление подобных снов и общее мрачное или подавленное настроение должно быть заставило семью Лавкрафта - в особенности его мать - забеспокоиться о его психическом и физическом здоровье. Лавкрафт часто упоминает о путешествии на запад Род-Айленда, совершенном в 1896 г., хотя и не говорит о его цели или результате. Трудно не поверить, что поездка в отчие края была, хотя бы отчасти, продиктована попыткой избавить его от кошмаров и общего недомогания. А, возможно, и вся семья - овдовевший Уиппл, осиротевшие дочери Лили, Сюзи и Энни, - нуждалась в забвении. (Поездка совершалась не ради захоронения Роби в Фостере, ибо она упокоилась на родовом участке кладбища Суон-Пойнт).
   Лавкрафт описывает двухнедельное пребывание на ферме Джеймса Уитона Филлипса (1830-1901), старшего брата Уиппла, на Джонсон-роуд в Фостере. Не совсем ясно, кто его сопровождал, но несомненно, что мать должна была поехать с ним, а, возможно, и обе тетки. Старинный дом, угнездившийся у холма, рядом с лугом, по которому бежал извилистый ручей, несомненно, потрафлял как любви Лавкрафта к сельским пейзажам, так и его растущему интересу к древностям; но куда более поразительное событие ознаменовало для Лавкрафта, наверное, первую конкретную победу над своим личным врагом, Временем:
  
   В 1896, когда мне было шесть лет, меня отвезли погостить в ту часть западного Род-Айленда, откуда вел начало род моей матери; и здесь [мы] повстречали престарелую даму - миссис Вуд, дочь мятежного офицера в том прискорбном бунте против законной власти Его Величества, - что с надлежащей гордостью праздновала свой сотый день рождения. Миссис Вуд родилась в 1796 году и могла ходить и говорить, когда Вашингтон испустил последний вздох. И вот, в 1896, я беседовал с ней - с тем, кто общался с людьми в париках и треуголках и учился по учебникам с длинным s! Как не юн я был, мысль об этом одарила меня потрясающим ощущением космической победы над Временем...
  
   Но близкий контакт с человеком, что успел пожить в излюбленном Лавкрафтом восемнадцатом столетии, не произвел бы такого впечатления, не будь Лавкрафт уже пленен восемнадцатым веком при помощи книг из "темной, безоконной чердачной комнаты" в доме 454 по Энджелл-стрит. Не совсем ясно, в каком возрасте Лавкрафт начал наведываться туда; предположительно, это случилось где-то в возрасте пяти или шести лет. В 1931 г. он утверждал: "думаю, я, наверное, единственное живое существо, для коего выговор 18 столетия действительно прозаический и поэтический родной язык", поясняя, как же так вышло:
  
   Дома все книжные шкафы в библиотеке, гостиных, столовой и т.д. были набиты обычным викторианским хламом, [а] большая часть старичков в коричневой коже... была изгнана в безоконную комнатку на третьем этаже, где имелись полки. Но что делал я? Да поднимался со свечами и керосиновой лампой в ту мрачную и затемненную надземную крипту - оставляя за собой залитые солнцем нижние этажи 19-го века и пробираясь сквозь десятилетия назад, в конец 17-го, 18-ое и начало 19-го столетий с помощью бессчетных ветхих и разваливающихся томов всех размеров и видов - Спектатора, Тэтлера, Гардиана, Айдлера, Рамблера, Драйдена, Поупа, Томсона, Янга, Тикелла, Гесиода Кука, Овидия разных переводов, Горация и Федра Френсиса &c., &c., &c.
  
   Чудо, что Лавкрафт не сжег дом дотла. Он добавляет: "слава Боже, они и по сей день у меня как главные украшения моей собственной скромной коллекции"; и верно, - его библиотечка книг восемнадцатого века (некоторые из них, разумеется, были приобретены позднее) впечатляет. Из приведенного перечня и по книгам в его библиотеке ясно, что в литературе восемнадцатого века его особенно привлекали поэзия и документальная проза. Он часто упоминает, что тогдашние романисты привлекают его гораздо меньше, и однажды замечает, что сторона восемнадцатого века, представленная Филдингом, была "стороной, по которой м-р Эддисон, др. Джонсон, м-р Каупер, м-р Томсон и все мои лучшие друзья одновременно ненавидели и сокрушались". Без сомнения, сексуальная откровенность Филдинга, шутовство Смоллетта и полное ниспровержение рационализма восемнадцатого столетия, представленное Стерном, не могли понравиться ни юного, ни взрослого Лавкрафта.
   Пристрастие к восемнадцатому веку, особенно к его поэзии, косвенно привело к еще более важному литературному и философскому увлечению: к античности. В шесть лет Лавкрафт прочел "Книгу чудес" (1852) и "Тэнглвудские рассказы" (1853) Готорна и по собственному признанию был "восхищен мифами Эллады даже в их онеметченной форме" ("Исповедь Неверующего"). По сути Лавкрафт здесь повторяет предисловие Готорна к "Книге чудес": "В настоящей версии [мифы] многое могли утратить... и, возможно, приобрести готический или романтический облик". Они изложены в разговорной манере: каждый миф пересказывается группе детей студентом колледжа Юстасом Брайтом. Хотя большинство мифов изначально греческие, похоже, что Готорн многое позаимствовал из "Метаморфоз" Овидия. От Готорна Лавкрафт естественным образом перешел к "Веку преданий" Томаса Булфинча (1855).
   Примерно тогда же он, наконец, наткнулся на сами "Метаморфозы", причем в том виде, что удачно сочетал его расцветающую любовь к античным мифам с уже существующим теплым отношением к поэзии восемнадцатого века. В библиотеке его деда имелось издание "Овидия Гарта" - это роскошного перевода "Метаморфоз" от 1717 г., составленного сэром Сэмюелем Гартом, что взял отдельные части опубликованных ранее переводов (Драйден полностью перевел книги первую и двенадцатую и частично другие; Конгрев перевел часть книги десятой) и поручил поэтам как прославленным (Поуп, Аддисон, Гей, Николас Роу), так и надежно забытым (Лоуренс Юсден, Артур Мэйнуоринг, Сэмюэл Кроксолл, Джеймс Вернон, Джон Озелл), восполнить недостающее. Итогом стало буйство изысканных ямбических пятистопных стихов - нескончаемый поток из тысяч и тысяч строк. Неудивительно, что "десятисложный ритм, похоже, задел во мне некую отзывчивую струнку, и я тотчас же влюбился в этот размер..."
   Погружение Лавкрафта в мир античности проходило не только через посредство книг. В одном позднем письме Лавкрафт, возвращаясь в прошлое, говорит о многоликих влияниях, что привели его в мир древности:
  
   ...по чистой случайности детская хрестоматия, которую я залпом проглотил в 6 лет, имела очень заманчивую подборку о Риме и Помпеях - и равно по чистой случайности в 3-4 [года] я был впечатлен громадным железнодорожным виадуком в Кантоне, между Провиденсом & Бостоном, с его громадными каменными арками как у римского акведука... & о котором матушка сказала мне, что такие арки первыми стали широко применять римляне, & описала великие акведуки... последние я вскоре увидел на картинках - & так далее, & так далее.
  
   Уиппл Филлипс также помогал пестовать его любовь к Риму:
  
   Он любил задумчиво бродить среди руин древних городов & привез из Италии немало мозаик,... картин & иных objets d'art, чья тема чаще была древнеримской, нежели итальянской. Он всегда носил на манжетах пару мозаичных запонок вместо пуговиц: одна - с видом Колизея (столь крохотным и все же столь точным), другая - Форума.
  
   Уиппл привез из своих поездок рисунки римских развалин и несколько римских монет: "Не могу даже передать то чувство благоговения и внезапного узнавания, что эти монеты - подлинные изделия римских граверов и чеканщиков, действительно переходившие из одной римской руки в другую, - разбудили во мне". В нижней гостиной дома 454 до Энджелл-стрит на позолоченном пьедестале стоял римский бюст в натуральную величину. Несомненно, все это отчасти объясняет, почему Лавкрафт всегда предпочитал культуру Рима греческой, хотя со временем в дело вступали и иные философские, эстетические и эмоциональные факторы.
   Если вкратце, результатом чтения Готорна, Булфинча и Овидия Гарта стало то, что "Мое багдадское имя и пристрастия разом исчезли, ибо магия шелков и цветов поблекла перед магией душистых священных рощ, лугов, где в сумерках танцуют фавны, и голубого, манящего Средиземноморья" ("Исповедь Неверующего"). Что еще важнее - Лавкрафт стал писателем.
   Сам Лавкрафт датирует отправную точку начала своего творчества шестилетним возрастом: "Мои попытки рифмовать, а первые я сделал в шесть лет, ныне приобрели грубый, внутренне рифмованный балладный размер, и я воспевал деяния Богов и Героев". Похоже, здесь содержится намек на то, что Лавкрафт начал писать стихи еще до своего открытия античности, но очарованность ею заново понудила его взяться за стихосложение - на сей раз на классические темы. Ни одного `доклассического' стиха не сохранилось; первая поэтическая работа, которая у нас есть, - это "второе издание" "Поэмы об Улиссе, или Одиссеи для молодежи". Аккуратная книжечка имеет предисловие, страницу копирайта и внутренний титульный лист, гласящий:
  

THE YOUNG FOLKS'

ULYSSES

or the Odyssey in plain

OLDEN ENGLISH VERSE

An Epick Poem Writ

by

Howard Lovecraft, Gent.******

  
   В предисловии она датирована 8 ноября 1897 г.; остается предположить, что "первое издание" вышло ранее в том же году, до седьмого дня рождения Лавкрафта (20 августа 1897 г.)
   На странице копирайта Лавкрафт пишет: "С признательностью - Одиссее Поупа, Мифологии Булфинча и Получасовым Сериям Харпера". И далее, очень любезно: "Поэму первым напис[ал] Гомер". Я не смог точно установить, что именно это была за книга в "Harper's Half Hour Series"; в "Исповеди Неверующего" Лавкрафт описывает ее как "маленькую книжицу из личной библиотеки моей старшей тети" (т.е. Лилиан Д. Филлипс). Кажется невероятным, что к семи годам Лавкрафт уже прочел всю "Одиссею" Поупа (неизвестно, имелось ли подобное посвящение и на "первом издании"); но при первом же взгляде становится ясно, что 88-строчная поэма Лавкрафта никак не связана с 14 000-строчным переводом Поупа ни метрически, ни даже в смысле сюжетной линии. Вот так начинается поэма Лавкрафта:
  
   The nighte was darke! O readers, Hark!
   And see Ulysses' fleet!
   From trumpets sound back homeward bound
   He hopes his spouse to greet.
  
   Это явно не Поуп; но что же оно напоминает? Как насчет этого?
  
   Средь белизны, ослеплены,
   Сквозь дикий мир мы шли -
   В пустыни льда, где нет следа
   Ни жизни, ни земли.
  
   Да это же наш старый приятель - "Старый мореход"! Лавкрафт даже `превзошел' Кольриджа, внутренне срифмовав каждую ямбическую трехстопную строчку (Кольридж местами становится небрежен и рифмует через строчку, если вообще рифмует), и оставил строфическое членение Кольриджа. В 1926 г. Лавкрафт упоминает, что "В шесть лет мои `стихи' были отменно плохи, и я продекламировал вслух достаточно стихотворений, чтобы это понимать". Ниже он пишет, что улучшить стихосложение ему помогло вдумчивое изучение "Читателя" Эбнера Олдена (1797), третье издание которого имелось у Лавкрафта; по его словам, это "было настолько всецело и полностью именно то, что требовалось, что я атаковал его с почти свирепым неистовством". И примерно через месяц, объявляет Лавкрафт, была написана "Поэма об Улиссе".
   Помимо прочего, эта работа - яркий пример лаконичности: Лавкрафт ужал 12 000 строк "Одиссеи" Гомера в 88 строчек. Даже прозаический пересказ Булфинча занимает в издании "Современной Библиотеки" тридцать страниц. Лавкрафт достиг такой лаконичности, повырезав из сюжета относительно несущественные части - к примеру, первые четыре книги (странствия Телемаха) и, как ни странно, одиннадцатую книгу (схождение в Аид) - а, главное, пересказав историю в хронологическом порядке, от отплытия Одиссея из Трои до его возвращения на Итаку, вместо причудливого стиля, в котором Одиссей Гомера повествует о своих странствиях.
   "Поэма об Улиссе" очаровательна. В ней мало грамматических ошибок (it's вместо its; ложные анахронизмы вроде storme и darke), несколько сомнительных рифм (storme/harme) и лишь одна ложная рифма (first/nurse), в остальном же она прелестна от начала и до конца.
   Согласно спискам работ, обнаруживаемым на тыльной стороне детских произведений Лавкрафта (один - в "Поэме об Улиссе", еще один - в Poemata Minora, том II), Лавкрафт написал аналогичные парафразы "Илиады" и "Энеиды", а также вещи под названием "Мифология для детей" (возможно, пересказ Булфинча) и "Древний египетский миф, пересказанный для самых маленьких" (и вновь, вероятно, по Булфинчу, поскольку в 34 главе "Века преданий" пересказаны некоторые египетские мифы, в частности об Изиде и Озирисе).
   Античность, однако, была для Лавкрафта чем-то большим, нежели литературные опусы; чем-то одновременно глубоко личным и даже квази-религиозным. Он тепло вспоминал о походах в музей при Род-Айлендской художественной школе (колледж у подножья холма Колледж-Хилл, вдоль Бенефит-стрит) в 1897-99 гг. (музей и был открыт только в 1897 г.). В то время, по воспоминаниям Лавкрафта, музей помещался в "неудобном & никак неподходящем полуподвале главного здания" в доме 11 по Уотермен-стрит (снесенном при постройке тоннеля в 1914 г.), но, тем не менее, он
  
   ...был для меня зачарованным царством - истинным магическим гротом, где предо мной раскрывалась слава - Греции & величие - Рима. С тех пор я повидал много иных музеев искусств, & ныне проживаю лишь в пяти центах езды от второго по величине в мире [т.е. от музея Метрополитен в Нью-Йорке]; но клянусь, что ни один из них не тронул меня так сильно, не дал столь близкого & живого ощущения соприкосновения с древностью, как тот скромный полуподвал на Уотермен-ст. с его скудными гипсовыми слепками!
  
   Несомненно, туда его водили мать или дед. В другом письме Лавкрафт говорит, что "В скором времени я перезнакомился с основными музеями классического искусства в Провиденсе и Бостоне" (под этим он, предположительно, подразумевает Музей Изобразительных искусств в Бостоне и Музей Фогга в Провиденсе), и начал собирать маленькие копии греческих скульптур. Результатом стало страстное увлечение античным миром, а затем своего рода религиозные переживания. Пусть Лавкрафт сам поведает нам об этом в своем неподражаемом стиле:
  
   Лет в семь-восемь я был подлинным язычником, столь опьяненным красою Греции, что обрел полуискреннюю веру в старых богов и Духов природы. Я всерьез воздвигал алтари Пану, Аполлону, Диане и Афине и в сумерках высматривал дриад и сатиров в лесах и на полях. Однажды я твердо уверился, что вижу этих лесных созданий, танцующих под осенними дубами; своего рода "религиозное переживание", по-своему столь же истинного, как субъективные экстазы любого христианина. Скажи мне христианин, что он чувствует реальность своего Иисуса или Яхве, и я отвечу, что видел козлоногого Пана и сестер гесперийской Фаэтузы ("Исповедь Неверующего").
  
   Определенно, это шпилька в адрес Булфинча, который торжественно заявляет в самом начале "Века преданий": "Верования Древних Греции и Рима умерли. Так называемые божества Олимпа не имеют ныне ни единого почитателя среди живущих".
   Сочиняя этот абзац, Лавкрафт явно старался показать, что его скептицизм и антиклерикализм имеют очень раннее происхождение; но, возможно, он повинен в некотором преувеличении. Ранее в том же эссе он пишет, что "был наставлен в библейских легендах и узнал о Святом Николае в возрасте примерно двух лет и принял их с пассивным равнодушием, не отличающемся ни критической остротой, ни воодушевленным приятием". Далее он заявляет, что примерно в пять лет ему объяснили, что Санта-Клауса не существует, и он немедленно задался вопросом, "почему же Бог тоже не выдуманный". "Вскоре после того", продолжает Лавкрафт, его отправили в воскресную школу при Первой Баптистской церкви, но там он заделался таким злокачественным иконоборцем, что ему разрешили не ходить на занятия. В другом случае он, однако, заявляет, что это произошло с ним в 12 лет. Когда мы изучаем философское становление Лавкрафта, кажется более вероятным, что инцидент с воскресной школой на самом деле произошел в двенадцать, а не в пять лет. Но Лавкрафт явно посещал уроки в воскресной школе и раньше, и здесь его растущая преданность Риму, похоже, вызвала некоторые конфликты:
  
   Когда Рим подавали при мне с... невыгодного ракурса - воскресно-школьные ужасы о Нероне и гонениях на христиан - я не испытывал ни капли согласия с учителями. Я чувствовал, что один добрый римский язычник стоит шести дюжин пресмыкающихся ничтожных отбросов общества, ударившихся в фанатичную иноземную веру, и открыто сожалел, что это сирийское суеверие не было сокрушено. ...Когда дошло до репрессий Марка Аврелия и Диоклетиана, я полностью симпатизировал правительству и ни на йоту - христианскому стаду. Попытки заставить меня отожествиться с этим сбродом, казались моему разуму смехотворно нелепыми.
  
   Что приводит к очаровательному признанию, что "в семь лет я носил вымышленное имя Л. ВАЛЕРИЙ МЕССАЛА & пытал воображаемых христиан в амфитеатрах".
  
  
   К семи годам жизни Лавкрафт научился читать, сменил два псевдонима (Абдул Альхазред и Л. Валерий Мессала), начал писать стихи и документальную прозу и на всю жизнь обрел нежную любовь к Англии и к историческому прошлому. Но аппетит его воображения еще не был насыщен; и зимой 1896 г. у него появилось еще одно увлечение: театр. Первой увиденной им пьесой стала "одна из малых вещиц Денмена Томпсона", "The Sunshine of Paradise Alley", где, к восторгу Лавкрафта, действие разворачивалось в трущобах. Затем он наслаждался "добротными" пьесами Генри Артура Джонса и Артура Уинга Пинеро; а на следующий год его вкус был улучшен просмотром первой пьесы Шекспира, "Цимбелина", в Оперном театре Провиденса. В 1916 г. память Лавкрафта была достаточно хороша, чтобы вспомнить, что дело было на рождественском дневном сеансе, в субботу в 1897 г. Он устроил в своей комнате маленький кукольный театр, от руки разрисовал декорации и неделями разыгрывал "Цимбелина". Увлечение Лавкрафта драматическим искусством продолжалось, по крайней мере, еще пятнадцать-двадцать лет; около 1910 г. он видел как труппа Роберта Мантелла исполняет "Короля Джона" и юного Фрица Лейбера в роли Фольконбриджа. Лавкрафт также с энтузиазмом воспринял кинематограф, и, как мы далее обнаружим, что некоторые фильмы повлияли на самые значимые его работы.
  
  
   Начиная с трехлетнего возраста - пока его отец медленно угасал в больнице Батлера - интеллект и воображение юного Говарда Филлипса Лавкрафта получали один стимул за другим: сперва колониальная архаика Провиденса, затем "Сказки" братьев Гримм, "Тысяча и одна ночь", "Старый мореход" Кольриджа, литература восемнадцатого столетия, театр и Шекспир и, наконец, Готорн, Булфинч и мир античности. Замечательная последовательность, - и многие из этих увлечений продлятся всю его жизнь. Остается упомянуть еще одно влияние, что окончательно и бесповоротно обратило Лавкрафта в человека и писателя, которого мы знаем: "А затем я открыл для себя ЭДГАРА АЛЛАНА ПО!! То была моя погибель, и в возрасте восьми лет я узрел, как голубые небеса Аргоса и Сицилии померкли от миазматических испарений могилы!"
  
  
  
   Ссылки:
   * Антиномизм - чрезмерное пренебрежение законами Старого Завета, проявлявшееся или практически, под видом мнения, что возрожденный человек не нуждается ни в каком внешнем законе, так как все его поступки хороши, или же теоретически, в учении, что человек евангельским учением приведен к покаянию и поэтому ему не нужно изучения Старого закона [цитируется по ЭСБЕ].
   ** В данном случае - противники отделения американских колоний от Англии, консерваторы.
   *** Конгрегационализм - одно из течений в кальвинизме, возникшее в Англии во 2-й половине 16 в. как радикальное направление в пуританизме... Каждая община К. автономна, своим главой считает Христа, и сама для себя определяет формы культа и символ веры, выбирает руководителей, пастора, принимает и исключает членов, не признавая над собой верховенства пресвитерии, как у пресвитериан. [цитируется по БЭ].
   **** Кливленд (Cleveland) Стивен Гровер (1837-1908), государственный деятель США. По образованию юрист. Принадлежал к Демократической партии. Президент США в 1885-89 и 1893-97. При нём был восстановлен золотой стандарт (1893) и принят протекционистский тариф (1894). Правительство К. проводило жёсткую антирабочую политику. В международных делах следовал идее панамериканизма [цитируется по БЭ].
   ***** Night-gaunts, конечно. ^_________^
   ****** Текст поэмки в pdf можно найти здесь.
  
  
  
   Примечание: Перевод не преследует никаких коммерческих целей и делается непрофессионалом исключительно ради собственного удовольствия. Имеющиеся в тексте книги ссылки самого Джоши по большей части не приведены (пока). Все ссылки, помимо специально оговоренных, сделаны мною.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"