Аннотация: Практическое руководство к написанию "нетленки". Часть первая.
СТЕПАНИАДА
Часть 1. Затмение
Ну, поехали!.. Юрий Гагарин
1.
На звонке последнего абонента автоответчик захлебнулся:
- Степан, не ври, я заезжал в твой загородный дом. Ты опять взялся за старое, скотина? Ты не можешь так просто разорвать контракт! - голос уже не говорил, орал. - Если ты завтра не объявишься, я вызову к тебе психиатрич...!
От потока сообщений, возмущенных, тревожных окликов кассета переполнилась, и абонент говорил впустую. Степа не слышал никого и ничего. Звонить и барабанить в дверь перестали еще вчера. Вторые сутки Царев сидел на веранде, прикрывшись от сквозняка пушистым пледом, и смотрел на бутылку водки. Рядом тикал будильник - срок кодировки истекал через два часа. Семь лет назад врач назвал точную дату и время. И Степан Царев терпеливо ждал долгих семь лет, чтобы оттянуться за утомительное воздержание.
Как он не хотел кодироваться! Но издатель поставил вопрос неоднозначно: или определяем твои книги на поток, Степа, или даже не будем начинать эту волокиту. Ты талант, Царев, спору нет. У тебя сейчас в наличии три потрясающих книги. По-другому ты и не пишешь. Этого мало, чтобы издательство взялось всерьез за твои произведения. Но если ты обязуешься писать в два года по три книги - о чем разговор. Подписываем контракт. И вперед. И тебе, Степа, хорошо, и издательство возместит затраты на раскрутку нового автора.
Степа выбрал славу и деньги. Вернее, выбрал - громко сказано. Попробуй, выбери другое, если под боком такая лесопилка - ежедневная, язвительная, колючая, по имени Софочка.
- Ради чего? Нет, ты мне скажи - ради чего я пахала, как проклятая, сутками, на трех работах? Лишь бы Степа писал, он же дико талантлив, он же гений литературы! Я годами тянула за нас двоих дом, семейный бюджет, только бы ты создал свои вот эти вот, - Софа трясла отпечатанными листами, - писульки, чтобы они, наконец-то, стали книгой! Чего, спрашивается, я ждала все эти годы? Дождалась - заметили, предложили выгодный контракт! И все пойдет коту под хвост из-за твоей поганой водки?! Вот что, никогда не говорила, но когда-то все бывает в первый раз: или ты кодируешься и подписываешь договор, или собирай манатки и уматывай в свой Мухосранск! Достаточно я на тебя горбилась...
И Степа испугался. Жизни без Софочки он не представлял. Софочка - это чистые носки и рубашки, Софочка - каждодневный завтрак, обед и ужин, Софочка - деньги и уверенность в завтрашнем дне. Плюс - квартира в большом городе, изысканный секс и море эмоций, питающих писателя. Насчет ее чувств Степа не обольщался: она поставила на него, как ставят на таракана под номером, на темную лошадку. Уж как она разглядела в нем, скромном однокурснике из глубинки, этот писательский дар, будь он трижды проклят, для Степы оставалось загадкой. Но ведь заметила, закинула на загривок и тащила на горбу в гору. Окружила заботой, привязала накрепко к себе и ткнула носом: пиши. Софина квартира - не общага. Домашнее питание - не общажная жрачка через день. И Степа подчинился.
Университет он закончил с грехом пополам, а Софочка - с красным дипломом. Но не осталась в аспирантуре, как предлагали, а пошла работать. В школе для трудных детей, конечно, нервы ей потрепали, зато платили в два раза больше, чем в обычной. По прошествию трех положенных для обязательной отработки лет Софа нагрузилась по самые уши. Степа уже и не знал толком, где работает его жена, но зато молодой гений ни в чем не знал отказа. Софа уходила рано утром, звонила несколько раз в день: разбудить, напомнить о завтраке, обеде, ужине. Поздним вечером залетала домой, чмокала мужа в щечку, и начиналась работа по телефону. Степан мало, что понимал в телефонной бирже, но этот вид бизнеса тоже приносил свои плоды. Тем более, телефон в его кабинете на это время отключался, и ничто не мешало ему творить. И Степа творил.
Когда натворил на три полноценных книги, настоящих, за которые не стыдно, Софочка отыскала издателя, готового принять молодое дарование. Правда, к тому времени не такое уж и молодое. Но и не старое еще, хоть и изрядно потрепанное алкоголем. Здесь Софочка дала промашку - не уследила. А спохватилась - уже поздно было. Книги были написаны, но дались потом, кровью и - алкоголизмом.
Степа и сам понимал, что незаметно для себя стал алкоголиком. По молодости лет водка не мешала, напротив - давала стабильное ощущение внутренней свободы - от Софочкиной заботы и ласки строгого семейно-лагерного режима, от унизительного ощущения собственной неполноценности в творчестве и в житейском быту. А потом - привык, как тогда еще показалось. Менять привычки, особенно пагубные, когда тебе к тридцати подкатывает, сложно. Да и смысла отказаться от рюмки Степа на тот момент еще не видел - ну, начал болеть по утрам, привык опохмеляться, запои начались недельные, с кем не бывает - без психологической разгрузки нельзя, захочу - сам брошу. И так далее. Стандартный джентльменский набор самообмана начинающего алкоголика. А вот Софочка все разложила по полочкам: не даром назвали ее в честь богини Мудрости. После разговора с издателем все взвесила, оценила, прикинула так и этак, и вынесла вердикт.
За семь кодированных лет многое изменилось. Степа Царев стал Стефаном Бахусом, известным писателем, чьи книги разлетались с прилавков чуть ли не под запись. Из Софочкиной двухкомнатной квартиры семья переехала в собственный дом, купила загородный домик, приобрела автомобиль и прочие продукты цивилизации. Домашнее затворничество сменилось обязательной светской жизнью. И самое главное - на пятом году благополучия из жизни Царева исчезла Софочка. Она ушла в лучший мир по собственному желанию - будучи уже не замотанной училкой, не внештатной журналистишкой, а женой модного писателя. После первого миллиона долларов полученного авторского гонорара Софа развелась со Степой и вышла замуж за австралийского художника.
Софи сделала широкий жест: она не стала претендовать ни на общую жилплощадь, ни да другое имущество. Как она сказала в интервью? Писатель должен жить в комфорте... Она помогла бывшему супругу на первых порах. Писатель должен быть свободным... Она оставляет Стефана свободным и ничем не связанным. Жертва? Безусловно! Народ в восторге - какое благородство! Правда, Софочка забыла сказать, что уезжает в Австралию, на более чем миллионное состояние, оставляя в силе условия брачного договора, составленного еще в счастливые годы юности: половина авторских гонораров Степана Царева, изданий, переизданий и иных его доходов от литературного бизнеса принадлежат Софье Аристарховне Царевой пожизненно, включая прибыли от еще не написанных книг...
Да Бог с ней, с Софочкой. Она и вправду хлебнула со Степой лиха. Не в ней сейчас дело. Пить иль не пить, Степан задумчиво смотрел на бутылку. И не в выпивке дело. Хреново было Стефану. Тьфу, Степану хреново, Стефану-то как раз хорошо. Стефан не знает проблем, у него все здорово и замечательно. А Степка...
Царев убрал бутылку под стол. Все равно еще время не подошло. Да и не будет он пить! Не поможет это лекарство. От его, Степиных, заморочек не придумали еще действенного средства. Можно, конечно, наглотаться транквилизаторов, можно записаться на прием к психотерапевту. Но что он скажет: доктор, я схожу с ума? Мне кажется, я всю жизнь пустил коту под хвост, писал ширпотреб, лишь бы покупали? Ну, скажет ему доктор, что, если книги Стефана Бахуса покупают, значит, это кому-нибудь надо. Ну, порекомендует собрать подшивку хвалебных статей, пообщаться с поклонниками, пропишет таблетки. Но никакое снадобье не убьет того червя, который поселился в Степиной голове.
Червяк ежедневно грыз мозг: мол, бездарность ты, Степа, обманываешь и себя, и других. Не литература у тебя, а макулатура. Вознесся на фоне откровенных графоманов. А что ты написал такого уж уникального? Великого?! Эпохального?! Все чего-то тужился, пыжился. Читатель восторгался. А что ты сказал людям? Как в твою куцую головенку стукнуло, что можешь сказать миру, дать ему что-то на самом деле важное? Гений из провинции. Самородок с помойки.
Звонок будильника взорвал воздух. Степа вздрогнул, пнув коленями стол. Испуганно смотрел он на дребезжащий будильник. Неужели - пора? А может, не надо? Но червяк упорно точил мозги. Убить - не убить, а хотя бы оглушить мерзкую тварь, поселившуюся в голове, можно только водкой. Другие средства не помогают.
Степа решительно нырнул под стол за бутылкой. Вот она - отрава для червя. Клин клином - червя змием. Бутылка заняла почетное место по центру, подвинув будильник. Царев дернулся к горлышку. А что скажет Стефан? Руки опустились. Стефан не стал бы пить. Но Стефана и не гложет зараза в мозгах. Он - благополучный, преуспевающий мужик и не станет распускать сопли из-за глупых сомнений.
Степа разозлился. А мы его, Стефана, задвинем подальше. Как говорила Фаина Раневская? "Дети, идите в жопу!" Вот и Стефана туда же. Он получил свою порцию славы и всяких жизненных благ. А Степа - выпьет. Он устал - от Стефана, от воздержания, от черных вязких мыслей.
Бульканье встревожило и одновременно преисполнило душу тихим ликованием: вот вам всем, живите как привыкли, а мне отдайте мое. Не даете - сам возьму. Я так сам захотел. По мере наполнения стакана, именно стакана, граненого, олицетворявшего возвращение к собственной жизни, сердце билось сильнее. Все смешалось: страх, мальчишеские упрямство, злая шальная радость.
Степа все еще боролся со Стефаном. Однако у Царева оставался последний, но весомый аргумент. А ты, умник здраво рассудительный, смог справиться с червем? Тогда мне не мешай. Я сам себе доктор.
Стакан чуть подрагивал в руке. Степан зачем-то оглянулся, ну, тварь, держись. Ох... И единым махом влил в себя двести граммов водки.
Степан зачарованно прислушивался, как забытое тепло разливалось то телу. Ну вот, теперь остается только ждать результатов. Лекарство принято. Сейчас, если он прав, Стефан, писавший его руками низкопробные, на потребу толпе романы и сериалы, должен исчезнуть, выпустив на свободу собственно мысли Степана. А от мыслей Степана червяк сам сдохнет. Потому что тогда начнется настоящее творчество. И только так.
В черепной коробке Царева давно билась тема. Вечная, нетленная. Оставалось найти ответ на один вопрос - и на волю вырвется Книга. Книга книг - апофеоз мысли и генезис бытия, озарение избранного. Такую не написать Стефану. Откровение, назревавшее в течение долгих лет пустой работы, наконец, прорвется к людям из запертой кодированием клетки мозга.
Телефонный звонок вытащил Степана из коридора раздумий.
- Степа, честное слово надоело, я вызываю психушку...
Царев разъярился. Ни в чем не повинный будильник, честно сделавший свое дело, полетел в стену. Как тут напишешь бессмертное творение, если вокруг сплошные циники. Далекие от настоящего искусства люди, не могущие понять мук творчества.
Степан быстро закрутил пробку на бутылке. Скорее отсюда, куда угодно, лишь бы убежать, где никто не полезет в душу. В тихий уголок, где можно раскрыться на всю катушку, выплеснуть на бумагу мысли, чувства, чтобы затем на заслуженных правах войти в историю Мира...
2.
Машина ласковым урчанием поприветствовала хозяина.
- Ну, вперед, милая, куда кривая вывезет, - Степан бросил бутылку водки на заднее сиденье и пультом ткнул в направлении ворот.
Створки слишком медленно ползли в стороны. Возбуждение, нетерпение сорвало машину с места. Степан направил автомобиль в узкий проем и выскочил на улицу, слегка царапнув крыло машины.
- Ерунда, - засмеялся Степа, - ты же простишь меня, малышка, - хлопнул он по рулю и прибавил газу. - Гуд бай, Стефан! - заорал Царев во всю глотку, - сдохни, сволочь!
В лицо ударил свежий ветер, в затылке застучало ритмом и текстом "Телеграммы" из "Назарета", казалось, забытой Степой уже лет как пятнадцать.
Степан мчался по темному городу - надо же, как время пролетело, и не заметил, как день прошел. Безлюдные гулкие перекрестки казались чужими, незнакомыми. Да и вообще весь мир вокруг изменился, наполнился звуками, красками запахами. Включились, казалось, утраченные навсегда ощущения. Степан удивленно разглядывал улицы. Вот что значит - вернуться к прежней жизни, почти забытой.
Слишком быстро кончился город. Машина неслась по пустой трассе. Лишь изредка навстречу попадались автомобили, приветствуя путешественника тусклым светом фар. Степа махал рукой каждому встречному водителю и широко улыбался. Но водители то ли не успевали отреагировать на неожиданное приветствие, то ли не считали нужным. И Царев скоро перестал дурачиться, полностью сосредоточившись на дороге.
Степа никак не мог узнать маршрут. Не к загородному дому - это точно. Ту трассу Степа знал отлично, закрыв глаза мог проехать. Сначала он все пытался угадать - что за дорога, куда ведет. А потом махнул рукой, решив, что так даже лучше - едешь, словно идешь за волшебным клубком туда, не знаю куда, за тем - не знаю за чем. Только сейчас Степа знал - зачем едет. Он перечеркнет всю старую жизнь. Отбросит никчемные книжонки и напишет Книгу. А где она будет писаться - не все ли равно? Сама судьба ведет его.
От этих мыслей стало еще веселей. Не сбавляя скорости, он протянул руку на заднее сиденье, нашарил бутылку, отвинтил пробку и глотнул водочки. Сигарета - лучше всякой закуски, это убеждение молодости казалось верным как никогда. Затянулся - и никотин вдогонку бросился по лабиринтам извилин мозга за спиртом. Вместе они составляют сногсшибательную пару. Степа засмеялся - слава Богу, уж он-то сидит, с ног его сейчас сбить трудно.
Сумрак сгущался. Все меньше попадалось встречных машин. На панельной доске замигала красная лампочка. Степа матюгнулся - ездок, а заправиться-то забыл! И куковать теперь ночью на неизвестной дороге! Степа в отчаянии стукнул ладонями по рулю. Ну надо же!
Из-за поворота, словно Ангел-хранитель решил исправить ошибку Царева, выплыла заправочная станция. Нет, Степу решительно вела судьба! Именно туда, куда надо!
Свернув к заправке, Царев подрулил к резервуару и достал бумажник. Но пару минут не решался открыть его: вдруг испугался, а вдруг там денег - мизер? Ведь заправиться-то забыл, так, может, и деньги выложил? Но денег оказалось достаточно, чтобы слетать в Париж, порезвиться с недельку и вернуться обратно. Но в Париж Степа не собирался. А на прогулку по российской глубинке и четверти этой суммы хватит с лихвой даже запойному гусарскому эскадрону.
Царев приободрился.
- Эй, кто есть тут? - опустив стекло, бросил он в пустоту.
Где-то скрипнула дверь. Медленные шаги, словно человек нехотя шел на зов.
- Вам бензинчику? - раздался над ухом тихий голос.
Степа подпрыгнул на месте.
- Что ж так подкрадываешься? - выдохнул он. - И до инфаркта довести можно. Полный бак, любезный, да поскорее, я спешу.
Но зато человек никуда не торопился. Он задумчиво разглядывал протянутые банкноты. Степан занервничал.
- Тебе что - деньги мои не нравятся?
- Деньги как деньги, - равнодушно обронил человек. - Полный бак, говоришь?
Степан включил подсветку в машине и выставил лицо, чтобы его могли разглядеть как следует. Если заправщик даже и не читает книг, телевизор-то смотрит, что ему еще в такой глуши делать. А Царева физиономия за последние годы обязана была уже примелькаться на телеэкране, на страницах газет и журналов.
Но заправщик до обидного равнодушно скользнул по Степе пустым взглядом, взял наконец-то деньги - нехотя так, обошел машину, вставил пистолет в бак. Слушая гудение насоса и журчание бензина, Степа изумлялся: как запущено все в российской провинции. Его узнавали на улицах, на светофорах его машину облепляли прохожие и водители, прося автограф. Жители деревень, мимо которых он ездил по выходным в загородный дом, высыпали на улицы, и стояли вдоль дороги в ожидании приезда популярного писателя. В последнее время Царева даже начало раздражать стабильно растущее внимание к собственной персоне. Популярность - штука заразная. Привычка всегда быть в центре внимания, оказывается, успела стать неотъемлемой частью жизни не только Стефана, но и самого Степы. И безразличие какого-то служащего заправки сильно ошпарила Царево самолюбие.
Едва дождавшись, пока человек закрутит крышку бака, Степа, не попрощавшись, вырулил с заправки и с бешеной скоростью помчался дальше. В темноту. В неизвестность.
- Деревенщина, - сквозь зубы цедил Царев, выписывая виражи на пустой трассе, - небось, читать не умеет, телевизор на картинке видел. Еще и строит из себя. Да что я? Из-за дурака какого-то так разнервничался? - Степа фыркнул. - Со мной такие люди за честь почитают за руку поздороваться! А я! - Степа расхохотался. Ему стало стыдно и смешно одновременно.
Он хохотал до слез. До истерики. Машина завиляла по дороге. Пришлось затормозить, чтобы не слететь в кювет. Степа рыдал, скорчившись в салоне, вытирал слезы тыльной стороной ладони, взвизгивал и хрюкал. Не глядя, нащупал водку на соседнем сиденье и присосался к горлышку. Несколько глотков - и все кончилось. Степа пару раз судорожно всхлипнул и умолк.
- Фу ты, черт, - пробормотал он, закуривая сигарету. - Нервы совсем ни к черту. Иногда позавидуешь Робинзону Крузо - жил себе на острове, проблем не знал, кроме мелких семейных, с Пятницей... - Царев внезапно умолк, наткнувшись взглядом на еле видневшийся в темноте указатель на обочине рядом с машиной.
Выбравшись из салона, Степа подошел к металлическому прямоугольнику и подсветил зажигалкой. Стрелка указывала вправо, а надпись гласила - "ДОМ". И ни слова больше. Степан снова чертыхнулся, но влез обратно в машину и, проехав вперед сто метров, свернул с трассы на проселочную дорогу направо.
- Дом... Что за дом? Матери и колхозника? - рассуждал он сам с собой. - Да какая хрен разница? Заеду, переночую, а завтра со свежей головой дальше - искать приют измученной душе.
Дорога на удивление оказалась хорошей. Без выбоин и варварских асфальтовых заплаток, на стыках которых автомобиль судорожно подпрыгивает. Степа совершенно успокоился. Даже снова запел, на этот раз какой-то простенький зацикленный мотивчик. Да и сама дорога казалась похожей на песню: плавную, мелодичную, завораживающую.
Проехав километров пять, Царев начал недоумевать - ну и где этот ДОМ? И вспомнил: на указателе не было километража. Только дурацкая надпись. ДОМ. Сколько же еще ехать? Степан снова остановил машину, погасил фары и вышел на обочину. Закурив, он всматривался по очереди в обе стороны дороги, в надежде увидеть огни этого загадочного ДОМА. Вокруг кроме ночи, звезд и тишины ничего не наблюдалось.
Выкинув окурок, Царев забрался в салон и взял бутылку. Встряхнул и изумился: больше половины не было. А он и не пьян вовсе. Так, легкое окосение присутствует. Но опьянения-то нет! Вот что значит - свежий воздух. В городе давно бы уже еле на ногах стоял. И за руль бы не сел. Так что еще пара глотков не повредит. Степа приложился к горлышку и через пару секунд уверенно выбрал самое простое решение. Поехали дальше. Куда кривая вывезет. Если ДОМ окажется мифом - можно до рассвета подремать в машине. Водки и сигарет хватит.
Сгущался белесый туман. И Степан совершенно неожиданно чуть не врезался в закрытые деревянные ворота, успев затормозить буквально сантиметрах в десяти.
- Шутники! - ругнулся он, чуть сдавая назад. - Додуматься надо: поперек дороги свой ДОМ отгрохать! И почему я сегодня не на танке?
Степан зло надавил на клаксон.
- Померли все?! - яростно выкрикнул он в открытое окно.
Ворота со скрипом разъехались, открывая развилку. Степа ошарашено глядел, не веря своим глазам: ни дома, ни даже сарая или путевой будки. Развилка в две дороги. А посередине указатель: снова проклятый ДОМ - направо, а налево - умора, честное слово - ДОРОГА. Матерясь и проклиная русскую трехкопеечную простоту, Царев вывернул направо. Спать уже хотелось невероятно. Веки отяжелели и грозили слипнуться, если через минут пятнадцать внезапно выдохшийся Степа не приткнется куда-нибудь на отдых.
- Еще на этом ДОМе чертовом будет написано "Отель", - ворчал Царев, - с наших умников рязанских станется. Ладно, зато какой интересный эпизод в Книгу вставлю. Этот дурацкий ДОМ - весьма не слабая аллегория. Моему будущему философскому роману малая толика юмора тоже не помешает...
Туман рассеялся так же быстро, как и накатил. Выглянула луна, освещая накатанную дорогу и косым лучом открывая вдали светлое пятно здания. Степа воспрянул духом. Наконец-то, но если и это не ДОМ, Степа выбьет зубы первому попавшемуся колхознику, а уж потом будет спрашивать - из их деревни или из соседней тот шутник, что расставил вдоль дороги такие подлые знаки. Не будь он Царев...
Здание росло по мере приближения. В свете луны Царев уже отчетливо видела два этажа, черепичную крышу и высокое крыльцо с фигурными колоннами. Ну прямо дореволюционное "дворянское гнездо" помещиков Кузякиных, честное слово.
- Беспечные какие, право, - недоумевал Степа, - ни забора, ни ограды какой... - и выпучил глаза: отель не отель, но, твою мать, на фасаде было крупно написано русскими буквами: ХОТЕЛ! Да уж... Как тут без комментариев?
- Господи, - простонал он, - куда я попал...
Но деваться было некуда. Царев затормозил у крыльца. Хлебнул еще водочки - мать моя, где ж водку здесь искать, до утра точно не хватит, а завтра-то что делать с утра! - закрыл машину и огляделся. Так и есть: естественно, ни ларьков коммерческих, ни магазина. Может, у хозяина стрельнуть пузырек получится. Хотя, если написано - ХОТЕЛ, вдруг и бар имеется. Ага, с самогонкой и бражкой девяти сортов. Царев безнадежно вздохнул, сжал бутылку покрепче, чтобы, не дай Бог, не выронить, и, поднявшись по высоким ступенькам, толкнул дверь. Царева явно не ждали. Степа со злостью пнул дверь, качнулся, попятился и едва не сверзился назад и вниз. Ухватился за куцую, в античном стиле, мошонку Атланта, поддерживающего козырек над крыльцом. Вытерев руку и погрозив пальцем то ли себе, то ли Атланту, Царев поискал звонок. Но звонка не наблюдалось. Только громадное металлическое кольцо, которым Степа сообразил постучать о вбитую под кольцом скобу.
Дверь тут же распахнулась. На пороге появилась фигура, едва освещенная трепетной на сквозняке свечой.
- О, какой сюрприз, - произнесла фигура. - Заходите, заходите, мы всегда рады гостям.
- Так что ж двери запираете, если рады, - пробурчал Степа. - А что, света у вас не бывает? - не здороваясь, Царев шагнул в коридор.
- Почему же? - вежливо отозвалась фигура, - свечей у нас всегда в достатке.
- Свечей? - недоверчиво протянул Степа, подозревая, что его принимают за идиота.
- Пожалуйте сюда, - фигура, не обращая внимания на обалдение Царева, прошла, вернее, проплыла, к барьеру, напоминавшему гостиничную стойку. - Вас, наверное, сильно утомила долгая дорога и трудные поиски. Сейчас я приготовлю вам номер.
- Да, - последовал за фигурой Степа, - и, надеюсь, не позднее, чем до утра.
- Ну зачем вы так? - мягко укорила фигура. - Вам у нас понравится, вот увидите. Еще уезжать не захочется. Вы просто устали с дороги, пойдемте, я провожу вас в комнаты, подам ужинать, если пожелаете. Вы отдохнете и взглянете на все другими глазами...
Степа, не споря, повиновался, зацепившись за мысль: не многовато ли новых взглядов на жизнь? Впрочем, он сам так решил - жить по-новому. Чему удивляться? Нет, все определенно складывается одно к одному. Мистика или фарт необычно благоприятно сложившейся цепочки обстоятельств. Если бы он на заправке не психанул, не начал хохотать за рулем как безумный, не затормозил у знака... И вот - пожалуйста, приехали. Лучшей берлоги специально не придумаешь. Тихий приют вдалеке от дороги и цивилизации. Максимилиану его теперь с собаками не разыскать. И пусть подавится от злости. Поспать пару часиков и - за работу. Впрочем, какая же это работа - творить. Писать для себя - это как дышать. Вот поспит Степа и как задышит...
3.
Удивительная тишина окружала ДОМ со странным названием - ХОТЕЛ. Степа мирно спал на широкой низкой кровати и пускал счастливые пузыри. Изредка мощный всхрап колыхал балдахин. И ни движения больше, ни звука - лишь Степино дыхание, сопение, причмокивание.
Лунный луч воровато заглянул в Степино лицо - такое безмятежное, ясное, спокойное. Словно маститый писатель Царев во сне вернулся в детство.
Бесшумно открылась входная дверь, пятно свечи вспугнуло темноту. Фигура, встретившая Степу в ДОМе, неслышно подошла к кровати и наклонилась над спящим. Пламя осветило старческое лицо с выцветшими глазами. Старик внимательно всматривался в черты Царева и качал головой, словно изучая лицо, пытаясь прочесть по морщинкам историю болезни или книгу жизни. Свет не потревожил Степу. Ночной визитер долго стоял у кровати, водя над спящим ладонями, беззвучно что-то шепча. Наконец, старик, словно очнувшись, быстро распрямился, неслышно передвигаясь, отошел от кровати, от своей свечи зажег свечу на бюро и исчез за дверью.
И снова только лунные блики разбавляли мрак комнаты, тускло освещая замысловатые разводы на обоях, старинной работы бюро у левой стены и зеркало - большое, в рост человека - отражавшее пустоту.
4.
Впервые за долгие годы Степа проснулся сам, без будильника, без Софочкиной помощи, без звонка издателя и прочих отвратительных по своей сути воздействий со стороны. Он открыл глаза, потянулся с хрустом и замер в удивлении. Ах, да - ДОМ. ХОТЕЛ называется. Вот потеха! Степа улыбнулся.
Было еще темно. Значит, как Степа себе и заказывал, проспал не больше двух часов. Организм послушен, мозг настроен на работу. Почему-то Степа был уверен, что здесь найдется и бумага в любом необходимом для Книги количестве, и старинный чернильный прибор, который будет полон. Свеча на антикварном бюро, стул на гнутых ножках. Степе сразу захотелось плюхнуться на мягкое высокое сиденье, придвинуться к бюро, взять в руки перо, торчащее из верхней панели, и - написать пару страниц Книги. Пару?! Почему только пару? Идеальная тишина, мистическое время - часа три утра, не более, горящее воображение, пиши Степа, пока рука не отсохнет. О том, что он ни разу в жизни не писал гусиным пером, Степа даже и не думал. А о компьютере и не вспомнил.
Степан спрыгнул с кровати. В мозгу проснулась вчерашняя мелодия. И Царев засвистел, залялякал мотивчик. Но взгляд наткнулся на бутылку, сиротливо стоящую на тумбочке, и свист оборвался на высокой ноте. Он же вчера пил! Он, Степа, вчера расколдовался! Кодировка-то кончилась, вот и отметил. Но... Степан подошел поближе. Или не пил? Вытерпел все-таки? Бутылка-то полная! И похмелья нет! Степа попробовал вспомнить вчерашний день. Но в голове лишь мелькали километры серого асфальта, занозой застрял указатель с надписью "ДОМ", развилка с двумя направлениями - ДОРОГА - ДОМ. А пил или не пил - не помнил! Значит - пил? Но похмелья-то нет! И бутылка... Степан свинтил пробку, понюхал содержимое - водка. Неужели удержался?! Ай да Степа!
Чувство гордости недоверчиво вползло в душу. И потихоньку укрепило позиции. Значит, может. Значит, начинается возрождение. Вперед назад к жизни. К собственной, а не расписанной кем-то поминутно, не на поводке у кого-то, а по собственной воле. Гордость намертво вцепилась в завоеванную территорию и постепенно переходила в стадию ликования. Ай да Степа! Ну, Мир, держись!
В тот же миг, наверное, не выдержав яркой вспышки законной гордости за свою выдержку и железную волю, в Царевом мозгу выгорел очередной предохранитель. И Степа надолго приложился к горлышку бутылки, резко выдохнул спиртовой факел, отер выступившие слезы и подсел к бюро. В многочисленных ящиках оказалось все, что требуется для написания монументального произведения: кипы чистой бумаги, перья, чернильницы. Необычайный зуд пронзил ладони Царева, желание судорогой прошило тело. Стопка белейшей бумаги легла перед писателем. Степан аккуратно обмакнул перо в распахнутое горлышко непроливайки, прищурился на бестрепетное пламя свечи. С Богом!
Но что-то мешало начать. Отсутствие какого-то компонента сбивало с толку. Степа растерянно оглядел поверхность бюро. Чего же не хватало? Подвигал ящики, заново заглянул во все отделения, на каждую полочку. На нижнем ярусе в углу сиротливо жался к стенке пузырек. Степа хищно схватил его, потряс, посмотрел на свет. А, песок! Конечно, это тебе не современные ручки, написал - отложил, сверху еще положил листок. Не бездушный компьютер - наколотил по клавиатуре - и порядок. Здесь ритуал - написал - посыпь песочком, чтобы высохло, не размазалось. И пиши дальше. Совершеннейший восторг!
Поставив пузырек с песком, чтобы удобно было брать, Степан взялся за перо, занес его над бумагой, даже рот открыл от возбуждения. Чертов песок! С такой мысли сбил! Степа чертыхнулся, яростно взмахнул рукой. Шмяк! На белый лист осела тяжелая черная клякса.
- Спокойно, Степа, спокойно, - пробормотал Царев, аккуратно ставя перо в гнездо. - Не нервничай, сейчас мы этот листик чумазый уберем, возьмем новый. Это всегда так - все, что трудно, с препятствиями начинается, заканчивается грандиозно. Ты же знаешь.
Степан скомкал грязный лист, швырнул его на пол. В голове крутилась мысль, подбитая дурацким песком, в принципе, не особо и нужным. Царев автоматически нашарил под ногами бутылку, хлебнул пару раз - водку внутрь, а мысль наружу. И мысль попала в силки. Оп-па! Степа схватил беглянку и потянул за хвост. По мере вытягивания на листе появлялись неровные строки. Они прыгали по бумаге, буквы нарушали стройные ряды, словно необстрелянные новобранцы, из коих большая часть умрет бездарно в первой же атаке. Но Царев не обращал на это внимания - главное, собрать в кучу обрывки неповторимых фраз, выражающих самую суть Степиного откровения, извлечь на белый лист, воплотить в текст самое заветное. Степа швырял слова на бумагу пригоршнями - потом отшлифую. Главное, чтобы ЕГО читатели поняли: все написанное прежде - дань времени, моде и спросу. А основное - таилось долгие годы в тайниках души, отодвигалось на задний план, сдерживалось под грузом кодировки, только ускользнув из-под которой, как оказалось, Степа может прекрасно жить и искренне творить. Ах, знать бы это раньше...
Степа торопливо водил пером по бумаге. Червячки строк поначалу извивались вразнобой. Но лист, другой, третий - Царев освоился с пером, и ряды строк выровнялись. Где-то гулко прозвенело, будто на пол упал кусок металла. Степа поморщился, но тут же забыл про помеху.
Очнулся Степа от ломоты в руке. Кисть свело судорогой - и неудивительно. Столько лет порхание пальцев над клавиатурой, а тут - на тебе. Степа разворошил исписанные листы бумаги. Восемь! Восемь листов формата А-4 исчерканы собственноручно! Еще и пером!
Покрутив сжатой в кулак кистью, Царев придвинул листы поближе. Глотнул еще водочки. Что было выплеснуто из подсознания на бумагу, он не помнил. От волнения Степа аж вспотел: страшно хотелось перечитать написанное. Но - вдруг не то? Вдруг голова по многолетней привычке выдала накатанную попсятину вчерашнего дня? И все пойдет по протоптанному кругу? Не может быть! - усмехнулся Степа, пытаясь ободрить себя. И вздрогнул от резкого стука.
Обернувшись, Царев облегченно вздохнул. Нет, это не к нему. Наверное, в коридоре кто-то шарахнул дверью. Значит, в ХОТЕЛе еще есть постояльцы? Черт, если они так беспардонно позволяют себе громыхать по ночам, что же будет днем? В этом захолустье часы есть? Или только петухи орут? Кстати, почему-то не орали, вроде бы пора - явно не час-два писал, много дольше. Или так увлекся - не слышал? Как бы время узнать? Степин брегет постигла участь всех наручных часов Царева: потерялся. Вчера был, вот тут висел, на цепочке - сегодня нету. Выйти, спросить время, что ли? Да и подкрепиться бы не помешало. Может, найдутся хоть холодные закуски? А прочитать? Степан тревожно глянул на листы. Нет, надо успокоиться, унять эту мерзкую внутреннюю дрожь. Потом. На свежую голову.
Степа решительно поднялся со стула и, опустив дверную ручку вниз, шагнул в коридор. Идя к лестнице, Царев с любопытством смотрел по сторонам. Такие же массивные подсвечники на стенах, как и у него в комнате. А вот обои более строгие - еле уловимые глазом геометрические фигуры в пастельных тонах. Под ногами пушистая ковровая дорожка - ботинки утопали по рантик. Множество дверей по обе стороны коридора. В простенках между дверьми висели картины. И не какая-нибудь доморощенная мазня, а полотна отнюдь не плохих мастеров. Степа не смог определить - чьих именно - но некоторые работы он с удовольствием повесил бы у себя в гостиной. Картины прямо светились магнетизмом и силой - практически от каждой явственно пахло Талантом и Творчеством. Дойдя, наконец, до центральной двери, Степан несказанно удивился: почему ему казалось, что здесь должна быть лестница? Вроде бы вчера поднимался за стариком на второй этаж? Впрочем, почему стариком? Да голос потому что дребезжащий. И напоминает что-то далекое, давнее. Нет, ерунда, конечно, не может быть знаком Степе Цареву человек из провинциальной гостиницы, просто неуловимо похож на чей-то голос. Кого-то из позапрошлой жизни, из дософочкиной эры. Но ломать голову не хотелось, и Степа шагнул в холл с административной стойкой.
Здесь царил полумрак: одинокая свеча горела лишь на самой стойке. Степе на миг стало жутко.
- Эй! - крикнул он, подчиняясь внезапному паническому порыву. - Есть тут кто живой?
Послышался шорох, и в ореоле свечи вырисовалась из темноты как будто из воздуха лицо вчерашнего служителя. Лицо старика.
- Доброе утро, - прошелестел голос. - Как спалось?
- Я не спать сюда приехал, - потихоньку раздражаясь, буркнул Степан, - темно у вас тут, как в склепе. Электричество нельзя провести? Как в каменном веке...
- В каменном веке не было домов, - заметил служитель, - как и других достижений рук и умов человеческих. А электричество не вписывается в наш стиль. Поэтому предпочитаем свечи.
- Я заметил, - пробулькал Степа.
Степин собеседник мягко возразила:
- Кроме искусственного света и прочих электрических неестественностей у нас есть все, что нужно для комфортной жизни. Но я не считаю, что это большой недостаток. Особенно если учесть безупречную кухню, которую вы, кстати, еще не пробовали.
- Да, насчет кухни, - оживился Степа. - Я хотел бы позавтракать.
Служитель замялся:
- Простите, а вы разве не слышали сигнала?
У Степы брови поднялись сами собой:
- Тревога, что ли? Надеюсь, мы не в районном гарнизоне нашей доблестной армии?
- Ну что вы... Сигнала к столу. Все другие вашей потенциальной категории уже откушали.
Степан на минуту лишился дара речи.
- Моя категория? - промолвил он и вспомнил тот гулкий звук, на секунду отвлекший его от работы.
- Это моя вина, - вздохнув, горько продолжал старик, - я должен был предупредить вас.
- А у вас тут клиентов по категориям принимают?
- Конечно! - убежденно воскликнул представитель администрации ДОМА. - Во всем должен быть порядок.
- И как же вы делите гостей? - усмехнулся Степа, подумав, что стоит ему назвать себя, так мигом его внесут в высшую категорию, а уж завтраком-то накормят наверняка.
- По степени значимости, - твердо ответил портье. Степа для себя к этому моменту твердо решил, что до чина управляющего его собеседник не тянет, лакеем его обзывать даже в уме неудобно - ни капли подобострастия в речах не чувствовалось. Значит, нечто среднее. Портье - точно, портье. Хотя Степе он все больше и больше напоминал сельского священника. Нет, даже скорее, отставного деревенского учителя-философа.
- А значимость как определяете? - Степа уже начал веселиться.
- По делам, по заслугам, - как само собой разумеющееся произнес старик.
- Надо бумаги какие-нибудь заполнять, анкету? Так давайте, я все о себе расскажу. А то, как же вы меня в категорию занесли, ничего не зная обо мне?
- А с вами мы еще не определились, тут вы правы. Но у нас есть специальная категория - для новоприбывших. Подождите некоторое время, и вас переведут в достойную вас группу. А бумаги... Занесите, - на стойке появился белый разграфленный лист, - имя, фамилию, отчество. Род занятий.
- И все? - удивился Степа.
- Понимаете, далеко не каждый человек может оценить самостоятельно себя и свой смысловой вес и рост объективно. Со стороны легче дать оценку.
Степа пожал плечами, размашисто заполнил графы, и листок исчез под стойкой.
- Спасибо, - благодарно проговорил портье. - А теперь пройдите к себе, ведь вам еще так много нужно сделать.
Царев в удивлении раскрыл рот.
- А...
- А завтрак вам подадут в номер. Не оставаться же вам голодным, в самом деле.
Окончательно сбитый с толку, Степа поплелся обратно. Странные, однако, порядки в этом ДОМе.
5.
"Категории, сигналы к столу, может, и побудка каждое утро?" В задумчивости Степа прошел мимо своего номера и уперся в массивные двустворчатые двери. Любопытствуя, Царев приложил ухо к большой замочной скважине, но, не услышав ничего интересного, приник глазом.
Прежде всего, Степу поразили размеры стола, уставленного причудливыми супницами, горшочками, салатницами, графинами. А вот сидящих за столь щедро накрытым столом рассмотреть было сложно: свечного освещения хватало лишь на то, чтобы вкушающие пищу не пронесли ее мимо рта. Только силуэты постояльцев смог увидеть Степа, как ни напрягал зрение, чтобы разглядеть загадочную категорию, куда он, Царев, не вписывался. Вроде, люди как люди, звенят бокалами, скребут по тарелкам вилками, только вот не очень-то общительные. Никто ни на кого не обращает внимания, не поворачивается к соседу, не ведут застольных бесед, даже шуток, столь обычных за трапезой, не слышно. "Наверное, высшая категория, - подумал Степа, - зазнались совсем, даже друг с другом общаться не хотят, каждый мнит себя выше соседа". Но вот один из обедающих что-то сказал, причем, таким знакомым показался тембр голоса, манера. Кто бы это мог быть? Степан напряг зрение. Но заметил только, что отозвался на голос лишь один человек. И снова что-то знакомое мелькнуло в интонациях! Чертовщина какая-то!
Степан разогнулся и попытался приоткрыть дверь. Но двери не поддались. Царев приналег всем весом. Безрезультатно. "Да ну их, - разозлился Степан, - индюки надутые".
Уже у порога своей комнаты вспомнил: "Ах, черт, хотел же время спросить! Ну и ладно, пошло оно, это время. Сейчас - прочитать написанное, убедиться, что идет как надо, потом пара часов сна. И - писать, писать по новой".
6.
"...Стефана кольнуло недоброе предчувствие. В чем дело? Он прислушался к себе. Глухая тревога сменилась безотчетной паникой. Сердце заколотилось в бешеном ритме, потом икнуло раз, другой и снова заскакало испуганной лошадью, одновременно болтаясь по вертикали как на изношенной и растянутой резинке от трусов. Как же так? Ведь он все держал под контролем. Неуемный галоп сердца прерывался страшным бессильным бульканьем. Стефан каждый раз замирал от ужаса: остановка? Но мотор заводился вновь. Надолго ли его хватит? Стефан увидел на тумбочке, рядом с телефоном, перекидной календарь и потянулся за ним. Рука на секунду замерла в нескольких сантиметрах от цели: или сначала телефон? И бессильно повисла..."
И это все?! Степан перебрал все листы, поднося их насколько возможно ближе к пламени свечи. Все восемь написанных листов. И плюхнулся озадаченно на стул. Как же так? Писал, казалось, несколько часов, а выдал размашистым почерком несколько предложений на восьми листах? Это то, что хотелось всю жизнь крикнуть Миру?!
Царев вновь перечитал написанное. Или что-то в этом есть? Может, ему показалось, что он долго работал? И время он не спросил у портье. Но ведь столько мыслей крутилось в голове. Значит, должно быть продолжение? Но в голове было пусто. Степа схватился за бутылку. Будь ты проклята! Он замахнулся, целясь в зеркало в тяжелой раме... Рука с бутылкой описала круг и опустилась. Степа свинтил крышку и отбулькал грамм пятьдесят.
- Я просто устал, - выдохнул он. - Просто устал. Надо отдохнуть. Начало положено. Набраться сил, и все получится. Во сне придет продолжение. Так всегда было раньше, пока не закодировался. Все, спать.
Царев аккуратно сложил исписанные листы, добрел до кровати, не выпуская из рук бутылки, и плюхнулся, не раздеваясь. Рядом на прикроватной тумбочке он увидел поднос: столовый прибор с салфетками, графин с розовым вином, наверное, бокал, тарелку и пару столовых предметов, накрытых крышечками. Но Степа уже потерял интерес к съестному. В организме билось одно желание: поспать. И, хлебнув на посошок водочки, Степа уснул. Моментально.
7.
Разогнавшись, Царев оставил Мысль далеко позади. Удивляясь краешком сознания - быстрее собственной мысли! - он бежал вперед узким извилистым коридором ДОМа, а Мысль звенела где-то позади, отставая на два-три коридорных поворота. Неистовая радость овладела Степой. Он успеет раньше Мысли! Правда, не знал - куда, но это было не важно.
Затормозить Степан не успел и с размаху врезался в массивные двери столовой. "Опять высшая категория трапезничать изволит", - только и успел ехидно подумать Степа, и тут же ему в затылок всей мощью врезалась раскочегарившаяся на всех парах Мысль - обстоятельная такая, полновесная. И припечатала Царева к дверям. Двери не выдержали напора и ввалились в столовую, а следом за ними - и Степан, влетевший по вине своей грандиозной Мысли без стука. Потревоженные персоны враз повернули головы, воззрясь на распластанного под тяжестью Мысли нарушителя покоя.
- Здрас-с-с... - виновато зашелестел было Степа, но тут же заткнулся, пораженный увиденным. Он смотрел на лица присутствующих и чувствовал, как крутятся шарики-ролики в его мозгах, с каким угрожающим скрипом они проворачиваются, вот-вот слетят с катушек. Давящая в затылок Мысль становилась все грузнее, она, казалось, расплющивала Царева в лепешку. "Так вот, зачем Мысль меня догоняла - предупредить, сообщить, чтобы помочь мне сохранить рассудок. Но как так? Откуда они здесь? А если это действительно они, как я оказался с ними?". Чувствуя, что рассудок готов попрощаться с хозяином, Степа изо всех сил рванулся и завертелся волчком, сбрасывая Мысль с загривка, заорал дурным голосом и проснулся.
Схватившись рукой за грудь, Царев тяжело дышал, отплевываясь от дурноты сна. Болела шея, колотилось безумно сердце, да и все тело разламывалось, словно и впрямь Степа пробежал марафонскую дистанцию еще и с такими фантасмагорическими препятствиями.
Вдруг Степана пронзила боль, заслонившая все физические страдания: "Я успел во сне сбросить с себя Мысль. Я прогнал ее". Голова и впрямь была пуста, как покинутое дятлом дупло. Царев обхватил дупло руками и закачался из стороны в сторону:
- Вернись, вернись, - простонал он, призывая Мысль-беглянку обратно.
Степины причитания прервал гулкий металлический звук. Степан замер. Звук повторился.
- Вторая категория, - пробормотал Царев. - Я в нее вхожу? Или я вне?
Острое чувство голода подавило внутренние терзания. В круге пламени обновленной заботливой рукой свечи Степа заметил, наконец, вчерашний поднос с обедом (завтраком? ужином?), и сердце радостно екнуло. Степан потянулся, сграбастал поднос, взгромоздил на колени и начал жадно уминать все подряд. Мысленно отметив, что блюда еще теплые, Степан сметал еду, даже не замечая, чем его потчуют. Вкус он прочувствовал, дожевывая последний кусок мяса в подливке. Закинув вдогонку мясу остаток свежайшей булки, Степа цапнул графин.
- Вино, - скривился он после первого глотка. - Хорошее, но вино. А у меня есть водочка. Что-то, по крайней мере, должно было хоть на пару приличных глотков остаться.
Поискав глазами бутылку, Степа довольно хрюкнул, заметив родную совсем рядом, под рукой, можно сказать. Закинув руку с пузырем, открыл рот - и чуть не захлебнулся, щедро окатив себя водкой. Хорошо, не успел подавиться - вовремя сплюнул, но все равно долго, мучительно прокашливался. Что за черт? Неужели он вчера не выпил и половины бутылки? Царев растерянно огляделся. Тот же сумрак. Свеча, не сгоревшая наполовину. Спал или не спал? Если спал, то сколько? А как же - полная бутылка? Или он спал вчера, как приехал, так и бухнулся? Тогда, вчерашняя писанина, старик-портье с анкетой, столовыми категориями - тоже сон? А сон с Мыслью - не сон?
Степу подхватился и кинулся к бюро. Ворох бумажных листов затрепетал, в его трясущихся руках.
- И бессильно повисла, - пробормотал Царев, тупо глядя в текст. - Бен-зин кон-чил-ся, - последняя фраза идиотского анекдота вырвалась сама собой. И Степа упал на стул. Стул жалостно всхлипнул, ножки издевательски хрустнули, и писатель повалился на пол. Семь исписанных листов, вяло покружив, разлетелись в разные стороны, лишь один плавно опустился Степе на лицо текстом вниз.
- "Рука на секунду замерла в нескольких сантиметрах от цели: или сначала телефон? И бессильно повисла"... - прочитал Степан, глубоко вдохнул и резко выдохнул. Листок рванулся вверх, метнулся в сторону и спланировал на пол.
Степа лежал среди обломков стула без единой мысли в голове. Под закрытую дверь комнаты пробрался сквознячок и начал перебирать валяющиеся трепещущиеся, словно ожившие, листочки. Степан лениво ворочал головой, наблюдая, как ветерок собирает листы в стопочку.
- Один, два, три... - считал Царев аккуратно ложащиеся один к одному листочки. Насчитав восемь, Степа поднялся. - Спасибо, - спокойно сказал он, подобрал рукопись и положил на бюро. - Ознакомились? Ну и как? Стоит продолжать? - Никто не ответил.
Степа стукнул себя кулаком по голове и расхохотался.
- Неужели так плохо, что и сказать нельзя, чтобы не обидеть? - поинтересовался он у пустой комнаты. - А, по-моему, нормально. Маловато, конечно, но главное - начать. Вот прямо сейчас и приступим.
Царев решительно шагнул к бюро, пододвинул новый стул, стоявший у занавешенного тяжелыми шторами окна. Перо, словно само, прыгнуло из чернильницы в руки. Степа взял чистый лист и, зажав перо тремя пальцами, подпер висок другой рукой.
- Так... Рука повисла... Повисла рука... Нет, надо разогреться, скованно как-то, - пробормотал Степан и поискал глазами бутылку. Спасительное тепло потекло внутрь, растапливая наросший за годы панцирь. Щелкнул в голове еще один ограничитель, и Царев склонился над листом.
Писал он вдохновенно. Периодически вскакивал, мерил шагами комнату от стены до стены, от двери к окну, резко швырялся к бюро, хватал перо и творил дальше. Он целиком провалился в работу. Поэтому, когда дверь тихонечко отворилась, на пороге возник старик-портье с неизменной свечой в руке и предложил писателю отужинать, Степа сначала отмахнулся, а на повторное приглашение заорал:
- Да оставьте меня в покое со своей жрачкой! Уйдите, дайте человеку мысль закончить!
- Простите, - виновато проговорил старик, - я обязан в это время, пока вам не присуждена категория, обслуживать вас персонально в номере. Я думал...
Степа бросил перо и повернул к старику зверское лицо:
- Мне плевать, что вы думали! Отстаньте с вашими дурацкими категориями, не надо мне никаких категорий! Я буду завтракать, обедать и ужинать только здесь! Будьте так любезны, молча принесите мне еду в положенное время и также молча заберите посуду, чтобы я никого не видел и не слышал! Ничем постыдным у себя в комнате я заниматься не планирую, по крайней мере в ближайшем обозримом будущем, поэтому входить и выходить только молча. В дверь не стучать. Меня не отвлекать. Что-нибудь мне понадобится - я сам к вам обращусь. Понятно?!
Старик без лишних слов и вопросов удалился, а Степан, разъяренный, попытался вернуться к делу. Но не тут-то было. Запал угас, мысль, казалось, уже почти прирученная и посредством чернил прикованная к листу, сбежала, оставив автору жалкие крохи несвязанных обрывков. Даже эти обрывки уже разлетались по одним им известным берлогам подсознания. Иные вообще канули в пустоту, сгинули безвозвратно. Когда-нибудь они, конечно, высунут носы наружу, и Степа прищемит эти носы и не выпустит, пока не выжмет из них все до капли. Но теперь остается только расслабиться и, как терпеливому охотнику, ждать.
Царев раздраженно стукнул кулаком по бюро, извлек из тени бутылку.
- Поговорим, брат, - подмигнул он отражению в зеркале. - Мы раньше всегда в задушевных беседах рожали на пару классные идеи.
Захватив бутылку и бокал с подноса, Степа уселся перед зеркалом в глубокое кресло. Налив бокал до краев, Царев торжественно приподнял руку перед зеркалом.
- Выпьем, брат? Или сначала прочитаем? Как думаешь? Не-ет, читать мы сейчас не будем. Потому как не в духе. Ну, будем здоровы, - Степа махнул бокалом в сторону зеркала и лихо плеснул содержимое в рот, проглотил, помотал головой, фыркнул, как конь, и продолжил: - Читать надо на свежую голову. А то не понравится сейчас - сожгу ведь, к чертовой матери. Но мы-то с тобой знаем - это, - Степа кивнул в сторону стопки листов на бюро, - не может быть плохо. Я всю жизнь ждал, когда смогу написать такую вещь. И, как видишь, время пришло. Само провидение водит моей рукой по бумаге. Почему я так уверен? А, сейчас скажу.
Степан снова налил водки и выпил мучительными тяжелыми глотками.
- Эх, - всхлипнул он, - огурчика бы сейчас. А еще лучше - сахару. Сахаром любую отраву можно закусить и назад не выпустить. Учись... Ну да ладно. О чем это я? А, ну да. Знаешь, брат, мне долгие годы снилось, как я, наконец-то, смогу вырваться из клетки рамок общества, перестать заискивать перед издательством, сам сказать Софочке - гуд бай, сука. И еще мне часто снились острова. Знаешь, такие, сотканные из детских книг - Жюль Верн, Саббатини, Майн Рид, Джек Лондон, Буссенар... Я мечтал - когда-нибудь я останусь один, как Робинзон на острове. Скажешь, по-детски? Ну уж нет. Ведь что есть жизнь? Игра, прав был мудрый старик. Да и Фрипп, впрочем, о том же сказал. Только не словами - музыкой. Мы все играем - кто-то в одну игру, кто-то в другую, кто-то подыгрывает кому-то. Наблюдателей, в принципе, нет. Заняты все. Мне моя роль до смерти надоела. Роль правильного человека, гениального писателя. А кто определил, что я гениален? Толпа, толпа, которая дура и все схавает? А почему она так определила? По каким таким признакам? По тому мусору, что я писал. А писал я всегда лишь то, что ей, толпе, хочется. Силу воли-то мне Софочка того... тю-тю... кастрировала, да еще на всякий случай кодировкой по балде - чпок! Даже утопающий имеет право хвататься за соломинку. Вот и у меня была своя соломинка - в бокале с ежедневным коктейлем. И хватался я за ту соломинку - губами, крепко-крепко. Но в один очень ужасный день у меня мою соломинку отобрали, мол, нельзя тебе, ты ДОЛЖЕН писать для человечества. Так, одно дело - человечество, а другое безликая масса от человечества. А кто спросил меня - хочется ли мне писать для толпы? Кто знает, какие глубины таятся в этой голове, в этом сердце! - Царев звучно ударил кулаком в грудь. - И всю жизнь: тиски, оковы, кандалы, навязанные узнику своего таланта. А сколько народу бездарного вокруг моего "творчества" крутится. Одних критиков-шакалов, я, наверное, целую стаю выкормил. И вот мне открыли клетку. Открыли?! Да пошли они все... Я сам выбил эту долбанную дверь! И ушел. Разом стер все рамки и границы! И следы свои, надеюсь, основательно запутал. К черту красные флажки: туда нельзя, сюда нельзя. Только полностью свободная личность может реализовать свой талант...
Степа не заметил, когда успел долить в бокал. Теперь уже легко, даже жадно, словно воду в жаркий день, выпил новую порцию.
- Одно время по дурости я считал, что настоящая свобода начинается после первого миллиона долларов на личном счете. Хрен там! Настоящая свобода - это свобода не сдерживать свои пороки, это возможность быть наедине с собой сколь угодно, пить водку - ровно столько, сколько хочется и когда хочется, уметь думать не так как привыкли и обучены другие. И вот сейчас рождается, нет, возрождается, так старательно сдерживаемое извне, людьми чуждыми и алчными, - Царев рванул ворот рубашки, полетели пуговицы, - мое истинное предназначение. И этот ДОМ, - Степан торжественно помотал в воздухе руками, словно освящая стены комнаты, - станет местом, где Феникс возродится из пепла.
Третий бокал водки сразил-таки Степана. Голова поникла, бутылка выпала из рук и покатилась по полу, выплескивая содержимое. Степа матюгнулся, кинулся спасать драгоценный напиток - наклонился, потянулся, но не удержался и бухнулся лбом вниз. Ковер мягко принял Царево тело.
- Сплошная половая жизнь, - всхрапнул Степа, попытался приподняться, но получилось только слабое шевеление ступней. - А и черт с ним, - подкатив пальцами бутылку с жалкими остатками водки, Степан бережно поставил ее рядышком, опустил голову на ковер и провалился в пьяное забытье.
8.
Сквозь дремотный сон Цареву чудилось громыхание дверей, громкие голоса, громовые раскаты смеха. Играла музыка, из далекой юности, но близко - где-то рядом. Казалось даже - за стенкой. Причем, играли, похоже, вживую. И играли классно. Услышав что-то очень знакомое, но мастерски заплетенное в ажурную путаницу импровизации, Степан пытался проснуться, встать, чтобы пойти на эти звуки, будившие в нем воспоминания лучших дней жизни - шатания по подвалам рок-клубов. Но даже веки разлепить не мог. "Что ж я так напился, - думал в сонном мороке Степа. - Это хорошо, что водки мало осталось. На вино здешнее перейти, что ли? Все легче, чем водяра. Вот опохмелюсь, как встану, добью последние пятьдесят грамм - и вином буду баловаться".
А похмеляться придется, это Степан понял, даже еще не вынырнув в реальность из дремотного состояния. Неровно билось сердце, контуженно гудела голова. И липкая паника подкрадывалась из глубин подсознания. Забытое ощущение близкого присутствия смерти - вот она, бродит где-то рядышком - просыпалось вместе со Степой. Царев покорно принял вечно новое - хорошо забытое старое состояние. "Если это плата за творение жизни, за Книгу - пожалуйста, я готов", - мысленно Степа склонил голову, рубите, мол, только дайте сперва закончить начатое.
И все же было слишком тяжко. Степан внезапно вынырнул из сонных недр и тут же покрылся липким потом страха.
- Тихо, тихо, - успокаивал он себя не столько словами, сколько звуком собственного голоса - жив, мол, пока что, - сейчас ты получишь свое лекарство.
Стараясь не крутить головой и вообще не шевелиться, Степа поискал бутылку. Гладкое стеклянное тело само подвернулось под руку. Царев, стараясь не суетиться, чтобы не пугать самого себя, медленно взял бутылку и двумя пальцами нашарил пробку. Пробки не было.
- Она же упала вчера, - вспомнил Степа.
Нес бутылку к губам осторожно. Чуть приподняв голову, приник к горлышку. И снова чуть не захлебнулся: водочный поток стремительно рванулся навстречу глотке. Степа от обалдения даже забыл на минуту про похмелье: бутылка опять была полной. До краев. Но он четко помнил, как вчера она катилась по ковру, разливая темным пятном водку. Степан прикрыл глаза, сосчитал до десяти и подозрительно глянул на бутылку. Полнехонька. Степа тихо застонал. Но похмелье напомнило о себе, и Царев отпил пару глотков. Сморщился, отдышался. И поставил бутылку на пол.
Он разглядывал ее как диковинного зверя, словно видел впервые. Отмахнувшись от настойчивого требования организма полежать еще немного, чтобы лекарство лучше усвоилось, Степа пополз на локтях контуженым героем-камикадзе вокруг бутылки, надеясь обнаружить ответ на свой вопрос. Как бутылка наполняется?!
Разом всплыло в памяти: он приехал в ДОМ - водки было на два, максимум три, пальца в бутылке. А через пару часов, проснувшись, он обнаружил емкость полной до краев. И пошло-поехало: он пил, а водка не кончалась. Не замечал? Да замечал, но забывал тут же - перед Книгой все отступало на задний план. Но теперь Степан не мог игнорировать таинственное самонаполнение бутылки. Или издевается кто-то, или ему снится, что он пьет. Но похмелье - налицо!
Тут в памяти Степана всплыли звуки, слышимые во сне. Может, эти весельчаки, что гуляли так оживленно, пошутили? Царев почувствовал нарастающее раздражение. Разве можно так издеваться над человеком?! Тут, можно сказать, до безумия два шага, э-э-э, нет, пока еще три... А они - такие шутки позволяют!
Царев, став смелым после пары похмельных глотков, встал и решительно шагнул к двери, но, уже взявшись за ручку, заколебался. И что: он сейчас пойдет по комнатам, спрашивая - не вы ли, господа, мне водку подлили в бутылку? Ладно, если сразу на шутников нарвется. А что нормальные люди подумают? И сколько сейчас времени - опять поздний вечер или уже глубокая ночь? Или раннее утро?
Степа искоса поглядел на бутылку. Колдовство какое-то, право слово. Тут ярким лучиком мелькнула спасительная мысль: портье! Конечно же, надо спросить у него - кто так резвился сегодня. Прямо Вудсток устроили. А потом с них и спрашивать.
Словно уловив Степин призыв, старик-портье тут же возник на пороге.
- Приветствую вас, - шаркнул он ногой. - Я уже думал - стучаться к вам придется, дверь изнутри закрыта, в номере ни звука, никто не отзывается. Как вы выходили, я не видел. Уже встревожился - не случилось ли чего? У вас все в порядке?
Степа очнулся:
- Да, да, работал, устал, и незаметно для себя уснул крепко, - поспешил он успокоить старика. - А скажите, водка в вашем заведении имеется?
Лицо старика в озарении свечи вытянулось:
- Ну что вы, водки мы не держим, только вино. Но зато вина на любой, даже самый взыскательный, вкус. Я почему и пришел: вы сегодня чем желаете откушать? Что заказывать будете? Закуски, горячее, напитки? Чем вас угостить сегодня?
- Да-да, - пробормотал Царев в задумчивости. - А где можно водкой-то разжиться?
- Поблизости - нигде, - ответил старик. - А что насчет трапезы?
- Совсем негде, что ли? Даже коньяк у вас не водится? Вообще ничего крепкого? - Царев услышал только первую часть ответа.
- Можно и так сказать, - терпеливо отозвался портье.
- Но как же... - начал было Степан, но осекся. - Вы что-то хотели?
Старик вздохнул:
- Я насчет питания зашел поинтересоваться. Что вы желаете откушать?
До Степана дошло:
- А, конечно, на ваш вкус полагаюсь, только горяченького обязательно, супчика какого-нибудь, только не уху.
- Как будет угодно, - поклонился портье и шагнул за порог.
Степу снова осенило:
- Э, погодите.
Старик повернулся к нему.
- А кроме вас тут в обслуге еще кто-нибудь есть? Ну, я имею в виду - горничные, коридорные и прочее...
- Для вас только я, - склонил голову портье. - Других вы не увидите, они к другим персонам приставлены. А в общую залу доступ только после уточнения вашей категории.
- Э... - в изумлении открыл рот Степан, но старик уже захлопнул за собой дверь и зашаркал туфлями по коридору. - К этому ДОМу, наверное, первую часть забыли добавить - ДУР, - Царев в сердцах плюнул. Липким и тягучим. И добавил:
- Имени Безвременно Разогнанной Партийной Элиты.
Да и черт с ними, выбросил Степа из головы странные порядки гостиницы. Значит, водки ни здесь, ни в округе нет. А откуда же она берется. Степан присел перед бутылкой.
- В чем же хитрость, старушка? - дотронулся он пальцем до стекла. - Кто со мной играет? Старик? Соседи? Ты сама? Или головушка моя по доктору-мозговеду соскучилась?
Степан осторожно поднял бутылку, зачем-то заглянул в донышко. Ощупал каждый миллиметр стеклянного тела. Долго, вдавив глаз в горлышко, смотрел вовнутрь. Обычная бутылка. Из таких по молодости сотни литров было выпито. Ну, не таких, конечно, подешевле. И все же, в чем тут фокус?
Степан решил схитрить. Он, давясь, выпил несколько глотков, поставил бутылку на прежнее место и отошел к кровати. Наклонившись над тумбочкой, Степа выдвинул верхний ящик, поразглядывал аккуратно сложенные туалетные принадлежности. Закрыл, выдвинул второй ящик. Погремел коробкой для сигар, пощелкал изящными ножницами, лежавшими рядом с коробкой. Закрыл и второй ящик, потянул третий и... стремительно обернулся к бутылке. Стеклянная хитруша спокойно стояла там, где Степа ее оставил. И водки в ней было ровно столько, сколько две минуты назад - две трети.
- Гм, - покачал головой Степан, - рановато.
Захлопнув наполовину выдвинутый ящик, Царев решил устроить засаду и понаблюдать за бутылкой из-под кровати, почти залез уже было под необъятную ширь матраца, но внезапно понял - насколько это глупо, отряхнулся и направился к бюро. По дороге он поднял бутылку, смерил глазом уровень жидкости. ???.. - возник резонный вопрос. А вот так мы ответы искать будем: Степа весело и дико улыбнулся, потом одним долгим глотком влил в себя граммов сто пятьдесят. Решительно крякнув, Степан поставил бутылку на прежнее место, шагнул, и, якобы невзначай, задел бутылку ногой. Та, полсекунды побалансировав на грани, с глухим стуком упала. Первая порция водки плевком вышвырнулась на ковер, а остальное потекло из горлышка тоненьким ручейком. У Степана защемило сердце, глядя на такое разорительство, но он мужественно стерпел - ладно, подзарядился же, надолго хватит. В крайнем случае вином добить можно будет. Отвернулся и пошуршал бумагами на бюро. Боже! Как он мог забыть? Ведь вчера он что-то еще написал! Царев судорожно рылся в ворохе бумаг. Нашел первые восемь листов, аккуратно сложенные по порядку. Пробежался по тексту глазами. И продолжил поиски написанного вчера. Все остальные листы на бюро были девственно чисты и ждали своего часа. Но писал же вчера, точно писал! Вторая порция творчества оказалась почему-то у зеркала. Вот! Степа хищно вцепился в листы, словно кто-то мог вырвать их из рук и унести неведомо куда. Прижав бумаги к груди, Степан помедлил, успокаивая сердце. Уговорил себя присесть на стул и заглянуть в листы. Но, скосив один глаз в текст, спохватился и обернулся к бутылке. Стекляшка продолжала умирать от опустошения все так же лежа на боку, в ее чреве вяло колыхались жалкие остатки водки. Степан вздохнул, облизал пересохшие губы, сглотнул слюну и вернулся к бумагам.
"...Стефан пинком захлопнул дверь, сбросил пакеты на тумбу, не разуваясь, прошел в кабинет. Ухмыляясь, прослушал автоответчик. И все-то меня ищут, и всем-то меня надо. Дня без меня прожить не можете. Отвалите, пару дней протянете, не рассыплетесь. Стефан потянулся, сдерживая желание немедленно, бегом, вернуться в прихожую, разодрать пакеты, найти среди упаковок со жратвой заветные бутылки и, скрутив крышку, присосаться к стеклянному горлу. Но Стефан мужественно пытался не торопить события: хотелось, чтобы все было по-человечески. Не алкаш же он какой-нибудь, а солидный человек. Хотя, кому, что он должен доказывать. Хочу - пью, хочу - не пью! Вас не спросил. Стефан махнул рукой и пошел в коридор, стараясь идти помедленней. Но все же сорвался на мелкую рысь метрах в десяти от цели. Руки подрагивали, все никак не могли ухватить пакеты. Наконец, Стефан сгреб их в охапку и потащил на кухню. Взгромоздив ношу на табурет, он торопливо вытаскивал продукты и небрежно швырял на стол.
- А вот и пузатенькая, - промурлыкал Стефан, извлекая литровую бутылку водки. - Это вам не ширпотреб по пятьдесят рублей, - нежно погладил он красивую этикетку, - могу себе позволить... А вот и подружка, - потянул он вторую бутыль.
Потная ладонь охватила тело бутылки, но не рассчитала тяжести. Бутылка скользнула по влажной коже и выскочила из руки.
- Ёк! - только и успел крякнуть Стефан, устремляясь за драгоценной беглянкой. - Уф, - облегченно вздохнул он, схватив бутылку в сантиметре от пола. - Есть еще порох в пороховницах, - довольно сказал Стефан, свободной рукой отирая со лба пот.
Пальцы сами поползли к крышечке.
- Только глоток, один глоток, и будем делать совершенство, этакую Мэри Поппинс, во-от с такой попинс,- уверил себя Стефан и, зажмурившись, приложился к горлышку. Обжигая, водка полилась в глотку. Стефан блаженно замычал. Он пил и не мог остановиться. Стоп, стоп! - загорелось в голове. И Стефан послушно оторвался от бутылки. Закружилась голова, тело поехало в разные стороны - туловище направо, ноги - налево. Стефан с трудом удержал равновесие, допятился до стены и рухнул в кресло. Что за черт?".
Царев очумело покрутил головой. И вправду: что за черт? Герой же вроде как бы помер еще в первый вечер! А сейчас покупочки совершает, водку пьет. Что за новаторство? Задом наперед писать начал? Степа взял первые восемь листов. Перечитал.
"...Стефана кольнуло недоброе предчувствие. В чем дело? Он прислушался к себе. Глухая тревога сменилась безотчетной паникой. Сердце заколотилось в бешеном ритме, потом икнуло раз, другой и снова заскакало испуганной лошадью, одновременно болтаясь по вертикали как на изношенной и растянутой резинке от трусов. Как же так? Ведь он все держал под контролем. Неуемный галоп сердца прерывался страшным бессильным бульканьем. Стефан каждый раз замирал от ужаса: остановка? Но мотор заводился вновь. Надолго ли его хватит? Стефан увидел на тумбочке, рядом с телефоном, перекидной календарь и потянулся за ним. Рука на секунду замерла в нескольких сантиметрах от цели: или сначала телефон? И бессильно повисла..."
А, может, так и надо писать? В этом что-то есть: от конца - к началу. Так вся история и раскрутится - последствия приведут к причинам. Царев поменял листы местами, положив первыми свежее написанное. Задумчиво прочитал еще раз: сначала новое, потом старое. Получалось цельно, но как-то однобоко. Один герой, ну, алкоголик. Ну и что? Нельзя же читателя потчевать поучительными притчами о том, что пить вредно. "Вот это стул - на нем сидят", вот это пить - оно есть зло. Любители читать чужие морали пусть читают и чтят Льва Толстого. Посмертно. Не Царево это чтиво, то есть писанина. Надо поэкспериментировать с обратным развитием сюжета. Этакая ремиссия падения. Но, в конце концов, это же только начало, тьфу, концовка, то есть. Значит, впереди еще есть, что сказать. Но почему так мало пишется? Обстановка располагает... Степана подбросило. Выронив листы, он резко развернулся. Лежит, сволочь стеклянная. Как неживая. Степа погрозил бутылке пальцем:
- Я тебя все равно поймаю.
И, не обращая внимания на разлетевшиеся по ковру бумаги, Степан подошел к бутылке, поднял ее. Отпив пару маленьких глоточков, Царев попытался отмерить на пальцах - сколько осталось содержимого - и тщательно закрепил в памяти. Хотя запоминать было особенно нечего - грамм тридцать. Пара капель под язык. Поставил бутылку на бюро рядом со свечой, плюхнулся на кровать, подложив руки под голову.
- Поспать чуток, что ли? - фальшиво зевнул Степа и прикрыл глаза, оставив маленькую щелочку, чтобы видеть коварную стекляшку. Или кого-то, кто подойдет к ней, убедившись, что Степа спит.
Царев сквозь ресницы наблюдал за бутылкой. Глаза так и норовили захлопнуться - уж больно удобно расположился Степа на кровати. Надо бы что-то подложить под бок для дискомфорта, чтобы не заснуть, - подумал Степа и насторожился: в коридоре послышались тихие шаги. Царев с пьяным старанием изобразил спящего, даже совсем закрыл глаза и почти натурально всхрапнул. Шаги замерли перед дверью. После осторожного тук-тук-тук чуть слышно щелкнула ручка. Дверь медленно отворилась, и в комнату кто-то вошел. Степан приподнял веко. Старик-портье держал поднос с обещанным обедом. Но Царев не шевельнулся. Он тайно и внимательно наблюдал, как старик подошел к тумбочке, поставил поднос, обошел кровать, забрал с другой тумбочки посуду с остатками ужина и направился к двери. Степа ожидал, что портье задержится возле бюро, поколдует над бутылкой. Степа даже глаза открыл, чтобы лучше видеть. Но старик не обратил внимания на бюро, на бутылку. Держа поднос на растопыренных пальцах одной руки, он другой открыл дверь и исчез. Вот и шаги его уже затихли, а Степа все лежал в напряжении и ждал: вот сейчас портье вернется...