Аннотация: Загнали себя в ловушку? Сами и выбирайтесь...
В ЗАПАДНЕ
Борзов застрял.
Вернее, не он, а шкаф.
- Это не шкаф, это - динозавр, частенько говорил Борзов, хлопая по светло-коричневой в мутных разводах дубовой стенке.
Шкаф был единственным предметом, оставшимся от старинного гарнитура прабабки Борзова. А прабабке купили этого гиганта в приданое. Огромный, необычайно массивный шкаф десятилетиями стоял у стены в дальней комнате. Сдвинуть его было тяжело. И шкаф не трогали.
Не потревожил бы его и Борзов, кабы не обстоятельства. Борзову понадобились деньги. А тут - как на грех - в газету, где работал Борзов, принесли объявление: "Куплю антикварную мебель".
Борзов живо смекнул про своего мебельного долгожителя. Примчался домой, обследовал шкаф. Как новенький - ни царапинки, ни щербинки. Дверцы не скрипят, не рассыхаются, резные столбцы, хоть и слегка потускнели от времени, но выглядят еще очень даже прилично. Все полочки на месте, ящички в пазах ходят идеально. Не шкаф, а мечта антиквара.
И Борзов позвонил. Договорились встретиться вечером, после шести, и устроить мебельные смотрины. Придя пораньше с работы, Борзов не поленился - влажной тряпкой обтер каждый сантиметр дубового старожила, вытащил немногочисленное барахло, распахнул дверки - проветрить нутро шкафа.
Журналист, потирая руки, ходил вокруг шкафа и прикидывал - сколько денег он сможет выручить за дубового монстра и как их потратит. Вдруг ему показалось, что в комнате маловато света - всего великолепия шкафа покупатель не увидит. И тогда-то пришла пагубная мысль - перетащить шкаф в большую комнату - где большое окно, много солнца.
Разбирать дубовое чудище было лень. И Борзов, поднатужившись, не зря занимался когда-то в юности борьбой и штангой, сантиметр за сантиметром начал пропихивать шкаф из маленькой комнаты в большую. Снял дверь с петель и, пыхтя от натуги, начал операцию. До дверного проема шкаф дополз сравнительно быстро - благо, линолеум постелен новый, еще гладкий. И в дверь пролез наполовину. А дальше - ни в какую.
Борзов отер пот со лба, присел на табуретку - передохнуть. Хлопнул по карманам рубашки, потом себя по лбу - сигареты забыл на кухне. Безнадежно пробежался глазами по комнате - вряд ли тут могла заваляться пачка или сигаретка. Вот зажигалка лежит - на стареньком, мутном от времени трюмо. Вообще, думал Борзов, надо бы из этой комнаты соорудить что-то вроде чулана, кладовки. Собрать со всей квартиры ненужные вещи, которые жаль или лень выкидывать, и складировать в этой маленькой комнатенке. Можно бы предложить антикварам и трюмо (правда, у него одна ножка не родная), и еще что-нибудь...
Ну, пора - до прихода покупателей оставалось чуть больше часа. Борзов стряхнул расслабленность и уперся руками в стенку шкафа. Журналист кряхтел, сопел, ругался матом. Но шкаф это нисколько не трогало - как стоял каменной глыбой в проеме, так и остался, хоть бы на сантиметр сдвинулся. Словно приклеился к косякам.
Борзов озверел. Зарычав, он согнулся, уперся плечом и со всей силы навалился на дубовую стенку. В спине что-то пискнуло, и Борзова перекосило. Он тихо охнул и, как был перекошенный на левую сторону, так и попятился к стене.
Через полчаса получилось выпрямиться. Но подступиться снова к шкафу было боязно. Однако Борзов посмотрел на часы и крякнул: скоро люди придут, а он даже дверь открыть не сможет. Журналист с ненавистью покосился на шкаф: скотина проклятая, нарочно он, что ли? И тут сердце Борзова радостно екнуло: сверху, между шкафом и притолокой, было довольно-таки приличное расстояние. Тощему Борзову можно было попытаться пролезть, протиснуться наружу.
Подставив табуретку, журналист осторожно влез на нее и попробовал подтянуться. Тут же спину пронзила дикая боль, и Борзов, отцепив руки, закачался на табуретке, не удержался и шмякнулся на пол, больно ушибив бедро.
Шипя и ругаясь последними словами, журналист сидел возле дубовой громадины, издевательски возвышавшейся над ним. Борзов в сердцах пнул по дверце - она бесшумно отворилась. Оттуда, словно дразнясь, выехала полочка. И Борзова осенило. Забыв о боли, он подскочил, повыкинул из шкафа все полки и ящики, удивляясь, как он раньше до этого не додумался. Шкаф явно на полцентнера стал полегче. И журналист, воспрянув духом, снова принялся таранить шкаф. Разъяренный, игнорируя боли в спине, он топтался вокруг шкафа, толкая дубового мерзавца изо всех сил. Стоны, хриплое дыхание и матросская ругань наполнили комнатку. Борзов от натуги даже пукнул, и этот руладный звук слился с воплем дверного звонка.
Журналист опомнился. Красный и вспотевший, с торчащими во все стороны редкими волосенками, он приложил руки рупором ко рту и громко крикнул:
- Ломайте дверь!
Но его крик совпал с повторным звонком. И Борзов снова заорал:
- Я не могу выйти! Ломайте дверь!
За собственным криком журналист ничего не слышал. Он вопил и вопил. Пока наконец, не наступила отчаянная тишина. До Борзова дошло, что в дверь больше не звонят, не стучат. И вообще, похоже, его не слышали. Из комнатки, самой отдаленной от входной двери, еще и заткнутой пробкой в виде дубового шкафа...
Обессиленный, Борзов прислонился лбом к дверцам. И скривившись, немножко побился головой о дубового мучителя. Эта встряска дала результаты: Борзова осенило. Он резво подбежал к окну, встал на батарею и высунулся в форточку.
Так и есть: двое мужчин садились в черную "волгу". Втиснув лицо в прутья решетки, журналист заорал что было сил:
- Эй! Погодите! Не уезжайте! Эй! Вернитесь!
Но на отчаянный вопль отреагировали только сидящие у подъезда бабушки. Неодобрительно покачав головами, они заворчали, мол, опять журналист-то надрался. Что-то часто он выпивать начал... Борзов всего этого не слышал. Но после неудачного голосового эксперимента он понял: в окно орать бесполезно. Прохожие будут шарахаться, а бдительные бабушки будут всем объяснять - мол, алкоголик, не обращайте внимания.
Борзов пал духом. Он попал в собственноручно приготовленную ловушку. Маленькая угловая комната, пятый этаж, решетки на окнах. Ну зачем эти решетки? Какой дурак полезет с крыши на пятый этаж без предварительной разведки? А после разведки, тем более, ни один уважающий себя домушник не полезет. Они, домушники, первым делом в холодильник заглядывают. А что можно найти в холодильнике Борзова? Бумажку от сливочного масла да остатки кетчупа на дне бутылки.
Журналист мученическим взглядом обвел глазами комнату: ничего пригодного для освобождения здесь не было. Продавленная лежанка, трехногое трюмо, старый календарь на стенке - прикрывает дыру на обоях. Вышарканный половичок тоже ни на что не годен. Дикое бешенство вдруг овладело Борзовым. Схватив ни в чем не повинный половичок, он, распахнув окно, начал с безумной яростью пропихивать его сквозь прутья. Половичок сопротивлялся, но журналист победил. Глядя, как полосатая тряпка планирует вниз, он испытал громадное облегчение и прилив сил.
Вдохновленный победой над половичком, Борзов в очередной раз атаковал шкаф. И - о, чудо! - чудовище поддалось и сдвинулось примерно на сантиметр. Журналист возликовал. Он заскакал вокруг шкафа на одной ноге, издавая дикие вопли, потрясая кулаками и дрыгая свободной ногой.
Но скоро экстаз прошел. Сантиметр ничего не решал. Да и спину снова скрючило. Борзов доковылял до лежанки, осторожно опустился на съеденный временем матрас. Боль понемногу отпускала. Страшно хотелось курить. Скоро захочется есть. Хорошо, что в последнее время Борзов вынужденно ограничивал себя в пище. Организм привык к воздержанию. А вот водички хлебнуть не помешало бы. Борзов провел языком по запекшимся губам. Свинство. Еще статью надо было дописать - завтра сдавать.
Журналист всхлипнул. Что же, так теперь и валяться на вонючем лежаке? Надо же что-то придумать!
Борзов напряг мозги. Может, покричать? Стены тонкие, вдруг услышат и придут на помощь? Но он тут же отмел эту мысль: не далее как позавчера Борзов сам писал статью: какие люди стали пугливые, соседи боятся на шум в подъезд выглянуть, не то что на этаж выше подняться. Даже милицию не вызовут - кабы чего не вышло. Может, и помог бы кто, да многие на дачах - сезон.
По батарее постучать?
Борзов, сморщившись, кое-как поднялся с кушетки, покрутил головой в поисках чего-нибудь подходящего для долбежки. Не найдя ничего кроме зажигалки, которую было жаль бить о батарею, журналист открыл трюмо. Ворох ненужных бумажек посыпался под ноги. Борзов, ругаясь, выгреб бумаги на пол и обнаружил - о, счастье! - облезлую щетку для волос. Щетка была почти лысая, но пластмассовый корпус годился для исполнения замысла Борзова.
Звук получился что надо. Щетка заколотила по трубе звонко, громко. Журналист так увлекся ритмикой стука, что не сразу заметил, как в его импровизацию вплелся кто-то посторонний. Какой-то шутник снизу решил, что Борзов развлекается, и составил ему дуэт. Какое-то время они перестукивались, рождая замысловатую тему африканских шаманских ритуалов. Потом Борзов опомнился и швырнул щетку в угол. Так и спятить недолго!
Стук по батарее не оправдал надежды. Что ж теперь: пол долбить, чтобы до нижних соседей достучаться? Или стену, чтобы соседей по площадке навестить? Борзов живо представил: как вваливается с куском штукатурки в соседскую спальню (кухню, гостиную - но, конечно, интереснее всего в спальню)...
Охватив голову руками, Борзов бухнулся на лежак. Шкаф не протолкнуть - это уже решительно и бесповоротно. Но как быть? Может, поджечь его? В глазах Борзова снова загорелась надежда. Но скоро потухла: может, зажигалки и хватит на поджог, но Борзов прежде задохнется, чем шкаф сгорит. И опять же - жалко, ценная вещь. Не стул какой-нибудь... Ах! Журналист подскочил. Стенки-то ободрал, наверняка! Кто ж его теперь возьмет? Новый взрыв отчаяния подкинул Борзова.
Ах, так! Значит, плакали его денежки! Распахнув дверцу, журналист залез в шкаф и бешено заколотил в стенку, пытаясь ее выломать. Если все равно шкаф потерял товарный вид, черт с ним, крушить - так крушить!
Ломал Борзов старательно долго. Но стенка даже не дрогнула под его напором. Обратно в комнатку журналист выбрался основательно измочаленным. Задыхаясь, он пинком захлопнул дверцу и без сил опустился на пол.
За окном неохотно сгущались сумерки. За время Борзовского заточения несколько раз звонил телефон. Он по привычке дергался - трубочку взять, но, вспомнив, что это невозможно, всплескивал руками и хлопал себя по тощим ляжкам.
С ненавистью поглядев за окно, где, при иных обстоятельствах, пастельными красками радовал бы глаз закат, Борзов вспомнил, что утро вечера мудренее, может, что и надумается. Он лег на лежанку, подложил под голову руку вместо подушки, подтянул к требующему пищи животу ноги и постарался заснуть.
Чтобы заглушить жалобы пустого желудка, журналист начал обдумывать завтрашнюю статью, стараясь не думать о том - будет ли она написана вообще когда-либо. Но со статьи мысли сбивались. Причем, сбивались на всякие мелочи: вроде воспоминаний наполовину прошедшей жизни.
Борзов завздыхал, заворочался. Лучше и не вспоминать. И так погано на душе - еще хуже будет. Попытался вернуться к статье. Но мысли соскользнули на шкаф. И Борзов подумал, что надо бы написать рассказ на эту тему - как он попал в ловушку. Читать будет смешно... А прочитает ли кто-нибудь? Вернее, напишет ли он статью? Борзова подбросило. Он сел на кровати, дико озираясь. Сколько уже он здесь сидит? Несколько часов... И за это время только пару-тройку раз позвонил телефон. Никто не пришел... Да, покупатели. Но они не в счет. А если он так и не сможет выбраться? Кто спохватится? Кто придет на помощь? Журналист начал перебирать в памяти знакомых, приятелей... Бывшая жена звонит иногда. Друзья? Где они? Даже с соседями не общаемся. За спиной - больше половины жизни. А некому побеспокоиться о Борзове. У него даже пятки от ужаса заледенели. Вот так помрешь тут, запертый шкафом, а никто не узнает. Пока не завоняет так, что на первом этаже начнут морщиться. Как жил? Зачем жил? Даже врагов настоящих нет.
Борзову стало так жутко, так жаль себя, что он заплакал. Впервые за несколько десятков лет - заплакал детскими слезами...
Умытый слезами журналист заснул. Во сне он пересчитывал деньги за шкаф, а они все не кончались и не кончались...
Проснулся Борзов от голода - в животе громко урчало и больно сосало. Спросонья журналист никак не мог понять: почему так хочется есть? Ведь на кухне еще оставалось несколько пакетиков китайской лапши! И вдруг сразу вспомнил все. Где он, как он тут очутился, и что сидеть ему в этой комнатенке не пересидеть.
Но с утра ситуация не казалось совсем уж безнадежной. И над вчерашними слезами можно было посмеяться. Борзов сел на лежанке, сделал зарядку для шеи, потом легко соскочил на пол и проделал свой обычный утренний комплекс упражнений. Подзарядив свое энергетическое поле, Борзов остановился около шкафа, упер руки в боки и начал изучать дверной проем и застрявшую в нем мебель.
Изучал он долго. И пришел к одному малоутешительному выводу: со вчерашнего вечера положение не улучшилось. Шкаф не усох, как Вини-Пух, а дверной проем не стал шире. Сверху - ясно, как день, ему, Борзову, не пролезть. Вот если б он на две минуты стал мышью...
А есть хотелось все больше. Еще больше, как странно, хотелось в туалет по-маленькому, хотя он со вчерашнего вечера ничего не пил. Но вчера, видимо, от стресса организм не просился избавиться от лишней жидкости. А вот сегодня так приперло, что, казалось, из ушей польется.
Борзов заметался по комнате в поисках сосуда. Любого. Банки, графина, вазы... Отчаявшись, он уже кинулся открывать окно, но тут заметил в углу за трюмо пластиковый стакан для карандашей.
Лишний раз убедившись, что выстраданный кайф - кайф вдвойне, Борзов наполнил карандашницу до краев. Снова можно было жить и мыслить. Эх, сигарету бы сейчас... Но лучше об этом не думать.
Руками Борзов вчера поработал достаточно. Конечно, сгоряча совершил кучу лишних телодвижений. Но теперь пора поработать и головой.
Сначала он решил как следует обследовать комнату. Каждый сантиметр. Он помнил, что трюмо абсолютно пусто. А вот под лежанку стоило заглянуть.
Борзов встал на колени: ну и пылища. Сюда не заглядывали лет несколько! А что там блестит в углу? Борзов дотянуться, но сообразил, что легче отодвинуть лежак от стены. И радостно вскрикнул, прежде чем понял, что этот предмет ему вряд ли будет полезен - облепленная паутиной и запорошенная пылью большая старая стеклянная бутылка - сейчас таких не делали. Но Борзов все же обрадовался ей, словно Робинзон Пятнице. Тем более, бутылка была полна.
Свернув пробку, Борзов понюхал содержимое и скривился. Самогон. Старый, перебродивший. Пить его уже точно нельзя было. А уж на голодный желудок...
Борзов отставил бутыль на трюмо и обошел комнату, не пропустив, как и намеревался, ни сантиметра. Но кроме бутылки ничего не обнаружил. Это опечалило Борзова.
Он присел на лежанку, подпер подбородок ладонью. "Итак, - думал он, - надо работать головой. Сначала придется собрать в кучу факты - что я имею, что мне известно".
Борзов имел в активе немного: он знал - где находится, почему он здесь находится. Знал, что никто не придет ему на помощь. С одной стороны, это приводило в отчаяние, а с другой - придавало силы. У него была бутыль самогона, корпус облезлой щетки для волос, зажигалка и громадный дубовый шкаф, застрявший в дверях. Окна комнаты выходят во двор, но квартира на пятом этаже. Соседи - либо на даче, либо глухие, либо идиоты... либо... Соседи... Что-то мелькнуло в сознании Борзова насчет соседей, какой-то интересный и полезный факт. Но только мелькнуло.
Журналист подскочил и начал мерить комнату шагами, мучительно пытаясь поймать ускользающую мысль. Взгляд упал на календарь, закрывающий дыру в обоях. "Пора бы ремонт сделать", - рассеянно подумал Борзов.
Ремонт... ремонт... Эврика! Соседи снизу недавно делали ремонт! Да, Борзов помнил, какая непролазная куча мусора громоздилась на площадке четвертого этажа. Там постоянно толклись рабочие, таскали рулоны обоев, ведра... Но почему это кажется таким важным? И тут в памяти всплыло брезгливое лицо соседки снизу. Совершенно поросячье рыло. Но сколько высокомерия! И ремонт явно делали недешевый...
Борзов сначала захихикал от возникшего идиотского плана. Но постепенно эта мысль нравилась ему больше и больше. Он встал и прошел к стене. Поковырял пальцем плинтус, который неохотно, но выскользнул из гнезда. Небольшой такой кусочек, но этого было вполне достаточно. Теперь в освободившееся пространство надо было... Борзов снова захихикал и взял бутыль. Ладно, объясняться с этой дамой будет трудно. Но другого выхода он не видел. Свинтив крышку, Борзов присел на корточки и тонкой струйкой полил вонючее пойло в образовавшуюся щель.
Пока ручеек журчал, Борзов представлял, как это жуткая вонючка польется по новеньким обоям, по свежей штукатурке. Как вытянется свинячья морда соседки... Дай Бог, чтобы она не работала, чтобы заметила сразу. Но об этом лучше не думать.
У Борзова мелькнула мысль - оставить самогона на пару глоточков - уж больно желудок раскричался. Но надо быть трезвым, когда нагрянет делегация... Когда вылились последние капли, Борзову показалось, что порция маловата. И для верности опрокинул в щель содержимое карандашницы. Если даже соседка не увидит сразу, то почувствует - уж точно.
Теперь оставалось только ждать. Ждать, когда мадам увидит безобразие на стене, забьет тревогу, начнет стучаться, долбиться в дверь, вызовет слесарей. А пока приедут слесари, может пройти Бог знает сколько времени. Впрочем, у этой дамочки они долго канителиться не будут. Она такой хай поднимет.
Борзов в ожидании результата улегся на лежанку. Закинув руки за голову, он мечтал: вот кончится его заточение, обзвонит всех знакомых, перезнакомится с соседями, навестит бывшую жену. А, может, жениться? Черт возьми, ну сколько можно бобылем жить? Все, решил, Борзов, женюсь. На Олечке или на Валечке. Какая разница. Лишь бы рядом живая душа была. Ведь никогда даже не задумывался: как это страшно - быть одному...