Аннотация: Славным архитекторам Азиопии посвящается. Для кого-то это работа. Для Мунди - стиль жизни. Может, он и прав.
ПОСЛЕДНЯЯ ЭКСПЕДИЦИЯ АМУНДСЕНА
1.
Улица Кирова славилась количеством питейных заведений. Я совершила большую ошибку, завернув сюда летним вечером, проводя экскурсию по городу для моего потенциального заморского жениха.
В знакомство по переписке я не верила и подобными глупостями никогда не занималась. Подруга, переехавшая в Германию, отправила мою фотографию в тамошнее агентство, мечтая вытащить меня из захолустья поближе к себе. Скоро мне пришло письмо из Голландии. Симпатичный мужчина средних лет предлагал познакомиться. Из вежливости я ответила. А он взял и приехал.
Он появился без предупреждения. С цветами и подарками. Изысканно вежливый, холеный. Деваться было некуда, и мне пришлось взять на себя обязанности гида и потенциальной невесты. Амундсен рассчитывал провести в нашем городе две недели, за это время познакомиться со мной поближе и увезти, если мы подойдем друг другу.
Нельзя сказать, чтобы я была на седьмом небе от счастья. Хотя Амундсен считался весьма завидным женихом. И тоже никогда не пользовался услугами посредников в личных делах. Но, читая в самолете случайно подвернувшуюся толстую газету, наткнулся на мое фото и воспылал страстью.
Я склонялась к тому, чтобы принять его предложение: главный инженер известной фирмы, веселый, остроумный, спортивный, не жадный, в общем, порядочный человек, не чета нашим, местным. Но решила выдержать характер, немного поломаться. Как выяснилось, зря я тянула резину. Надо было хватать его подмышку, пока горячий, и тащить в ЗАГС. Но - не пилите опилки, мадам.
В один светлый летний вечер мы гуляли из ресторана до дома. Слегка выпивший Амундсен был в ударе. Он расписывал прелести жизни в Голландии, читал стихи на непонятном языке и все пытался ухватить меня за задницу. Я жеманно ойкала и отводила игривые руки.
Так мы дошли до перекрестка. Читая пестрые вывески многочисленных, похожих, как близнецы-братья, магазинов, Амундсен удивлялся:
- Какой богатый человек этот Дукен - у него столько недвижимости.
С улыбкой я объясняла, что "дукен" - не имя, а слово "магазин" на языке аборигенов. Крайне заинтересовал Амундсена огромный плакат, разрисованный затейливым орнаментом: "С казахским умом и русским трудолюбием в ХХI век".
- По-чье-му-у? - удивленно уставил он на меня голубые глаза.
Что я могла ответить? Оставалось только пожать плечами. Видно умом русские не вышли, а вот пахать горазды на благо местных умников.
Тут моего кавалера привлек шум из облезлого двухэтажного здания. Во всех окнах горел свет, гремела музыка, смех и затейливый радостный мат. С первого этажа из открытых форточек глядели любопытствующие собачьи морды - одна дожья и две боксерские. Амундсен задрал голову и так и замер. Что такого интересного он там увидел? Я тоже посмотрел наверх. Из окон второго этажа свешивались голые женские ноги, по четыре из каждого окна. Женщины визгливо пели про Стеньку Разина, причем, безо всякого осуждения его отвратительных деяний по отношению к несчастной княжне. Ноги были разные: полные и худые, красивые и не очень. Но необычайно живые. Они ритмично двигались в такт песне, подергивались не совсем чистые пальцы.
Амундсен пришел в совершенный восторг.
- А мне говорили, что у вас это запрещено, - с жутким акцентом сказал он по-русски.
- Да нет, - улыбнулась я в ответ, - сплошь и рядом на каждом углу. Разве можно запрещать людям проявлять свои чувства? Всем время от времени надо расслабляться.
- Как это правильно, у нас тоже свобода чувств. Дорогая, ты не против, если мы подойдем поближе? Я ни разу не видел, как это организовано у вас, русских.
- Была охота смотреть на чужую пьянку, - проворчала я. - Зачем?
- О, это есть экзотик - русский легальный публичный дом. И весь спектр услуг - даже доги!
Я потеряла дар речи и нескоро смогла ответить. Пришлось Амундсену ждать, пока я отсмеюсь.
- Какой публичный дом, чучело инородное, - простонала я, задыхаясь от хохота. - Это городская архитектура гуляет. Похоже, им, наконец-то, зарплату выдали.
- Ваши архитекторы принимают в офисе женщин по вызову? - в ужасе спросил Амундсен.
Я подумала, что меня уморит.
- Да работают они здесь!
Мой мочевой пузырь и так просился к унитазу, и пока я объяснила недоумевающему жениху, что эти женщины - архитектурные бухгалтерши плюс планово-административный штат, что у них праздник, а не оргия с вызовом красоток на рабочее место, хотя в местной архитектуре эти два понятия мало, чем отличаются, я поняла, что до дома не дойду. Пришлось идти в вышеупомянутую архитектуру, рискуя застрять там надолго - разгулявшиеся дизайнеры весьма гостеприимны, особенно любят гостей с деньгами. К тому же архитектура славилась единственным в своем районе доступным общественным туалетом. Впрочем, я-то скоро вырвалась из нежных объятий бородатых бандерлогов, а вот Амундсен...
Встретили нас, как и следовало ожидать, радостно. А когда разглядели во внутреннем кармане пиджака Амундсена соблазнительный силуэт бутылки, восторгу архитекторов не было границ. Члены и пока еще не члены Союза архитекторов тут же оттерли меня в сторону, заключив Амундсена в плотное кольцо. Сначала я пыталась к нему прорваться, зная местные нравы, но, убедившись в тщетности попыток, я тихонько уселась в уголке, наблюдая со стороны сцену спаивания потенциального супруга.
Бутылка, предназначавшаяся для тихого семейного вечера, приказала долго жить. Лица архитекторов потускнели. Но Амундсен жестом успокоил их. Достал бумажник и вытащил банкноты. В пересчете на местную валюту, суммы хватило бы, чтобы напоить Металлургический завод и Цинковый комбинат, еще и действующей армии досталось бы угоститься. Но не архитектуре, способной в запойное время на небывалые подвиги. Отправив команду гонцов, благо далеко бегать не надо - все рядом, не даром улица - Кирова, проектировщики довольным жужжащим роем поволокли Амундсена на второй этаж. Очевидно, наглядно показывать разницу между конторой и публичным домом. Уж кто-кто, а дамы в архитектуре неприступны и горды. Снобизм у них до сих пор не выветрился: еще в институте архитектура мнит себя на правах аристократии. Позже все меняется, но так жаль расставаться с чувством собственной значимости.
В комнатушке остались лишь пару умотанных водкой незнакомых мужиков. Я ужасно устала, чтобы тащиться за Амундсеном. Ничего с ним не случится, если с Машей не случится, ни к чему подумалось вдруг. Завтра, правда, болеть будет. Но зато - наука на всю жизнь.
И я потихоньку ушла, уверенная, что не позднее утра Амундсен приползет на полусогнутых, больной и преисполненный раскаяния.
2.
Городская архитектура всегда отличалась оригинальностью. Посещение этой конторы можно сравнить разве что с походом в цирк. Пессимисты от архитектуры, называемые попросту проектировщиками, стреляли "на пиво" и рассказывали очередной анекдот из жизни цвета творческой интеллигенции.
*****************************
Оно появилось ночью. То есть вечером его еще не было, а рано утром оно уже стояло в кабинете заместителя начальника архитектуры. Архитекторы отнеслись к появлению странного предмета спокойно в отличие от посетителей, для которых, как гласила изящная табличка, оно и было предназначено.
Первый клиент, приволокший с утра пораньше проект перестройки крыльца своего магазина, с уважением посмотрел на металлическую громаду в углу.
- Серьезный агрегат, - пробасил он, кивая на сооружение.
- Дорогая штука? - не давал покоя бизнесмену непонятный предмет.
- Подарили, - отозвался архитектор.
- На таком, наверное, приятно работать.
Тут архитектор поднял голову и внимательно посмотрел на посетителя, не понимая, говорит тот серьезно или шутит.
- Не знаю, не пробовал. Но, я думаю, что первое время весьма интересно.
Пискнула дверь.
- Селиван Селиваныч, - стремительно залетела молодая сотрудница, - посмотрите, вот тут... - и умолкла на полуслове, уставившись на предмет в углу.
Несколько минут она шевелила губами, силясь что-то сказать, но так и не нашла подходящих выражений, залилась краской, исподлобья бросила на шефа гневный взгляд и выбежала из кабинета. Через пару минут в дверь просунул голову завхоз.
- Селиван Селиваныч, говорят, у вас тут неучтенный предмет появился?
- Это мое личное дело, Степан. Оно мне нужно для работы.
- Виноват, но...
- Никаких "но". Будет стоять, и все тут.
Голова завхоза высунулась обратно. Архитектор встал, потянулся и гордо посмотрел на новоприобретение. Хотя, правда, на кой черт он его приволок?
В дверь поскребли.
- Войдите.
На пороге возникла дама из отдела кадров.
- Селиван Селиваныч, - проговорила она, косясь в угол. - Неудобно как-то, вы уж простите меня. Но у вас клиенты бывают, женщины. Нехорошо.
- Это с каких пор начальству указывают, что должно стоять в его кабинете, а что нет? Я сказал: будет стоять!
Целый день к зам. начальника городской архитектуры шли визитеры. Они реагировали на громадину в углу по-разному. Женщины смущались, но не все - некоторые сдавленно хихикали. Мужчины непосвященные с любопытством осматривали агрегат. А посвященные замирали, пораженные странностью присутствия данной конструкции в кабинете.
К вечеру ажиотаж вокруг предмета стих. Здание опустело, сотрудники разошлись по домам. И только зам. начальника не покинул рабочего места. Дождавшись, пока опустеет контора, Селиван Селиванович обошел все уголки и закуточки, чтобы убедиться, что остался один. Тогда он вернулся к себе, закрыл дверь на ключ, задернул шторы и подошел к замысловатой громадине.
- И как же все-таки?
Нет, здорово он должен был напиться, чтобы уговорить приятеля перевезти это сюда, и как же наклюкался приятель, если согласился.
Селиван Селиванович еще помнил, как он отмечал какое-то событие на работе у друга. Он помнил, как удивлялся конструкции. Как задавал другу вопросы. И все хотел опробовать эту бандуру. Но стеснялся присутствия друга.
- Ну, давай, давай, - подзуживал друг.
Но Селиван Селиванович не поддался на провокации, хотя было жутко интересно. Это он еще помнил. А вот дальнейшее чернело провалом. В голове сновали какие-то обрывки диалогов и все. А появление агрегата здесь, в рабочем кабинете, и вовсе было покрыто непробиваемым куполом амнезии.
Но, оставшись в одиночестве архитектор мог удовлетворить любопытство. Опрокинув еще пару стаканов "живой воды", несколько минут Селиван Селиванович разглядывал предмет, потом поставил бутылку и стакан на ровную площадку агрегата и, решившись, занес одну ногу, другую и оказался наверху. Осторожно развернувшись, он расположился на широком основании сооружения, венца чьей-то творческой мысли, облокотился на пластину, означающую спинку, забросил ноги на металлические подставки и несколько минут прислушивался к ощущениям. Не то что неудобно, но как-то странно, непривычно. Наполнив стакан, архитектор тремя глотками осушил содержимое. Стало посвободнее. Полулежа-полусидя, так он и сидел со стаканом в руке, болтая ногами, пока сон не сморил его.
Завхоз приходил на работу раньше всех - по привычке, выработанной годами. Он не любил, когда уборщицы работали в его отсутствие. Не то, чтобы завхоз никому не верил, но так оно спокойнее. Своими ключами он открывал кабинет за кабинетом, кабинет за кабинетом, мурча под нос простенький мотивчик из старого "Дженесис". Уборщицы терпеливо ждали, когда это мурлыканье прекратится, и можно будет приниматься за работу. Наконец завхоз замолчал. Но привычного - "По метлам, красавицы" - не последовало. Было слышно, как глухо хлопнула дверь, и заворчали ключи в замке.
- Сюда нельзя! - как-то визгливо прокричал завхоз из-за закрытой двери.
Переглянувшись, уборщицы пожали плечами и отправились в открытые комнаты.
А очумевший завхоз не мог оторвать глаз от зам. начальника городской архитектуры, с улыбкой счастливого ребенка спавшего в гинекологическом кресле.
3.
Оставила я Амундсена в архитектуре совершенно напрасно. Ни утром следующего дня, ни вечером я его не увидела. Жених позвонил мне в середине дня и долго извинялся заплетающимся языком, обещая придти с минуты на минуту. Но за минутой прошел час, другой. Мне бы плюнуть на свою гордость, заявиться в архитектуру самой и вырвать суженого из лап одуревших бандерлогов. Но я задрала нос и решила не двигаться с места, пока Амундсен не придет сам. Если не заблудится, конечно. Потому как в архитектуре есть самые настоящие сусанины, способные запутать не только поляков, но и цивилизованных голландцев. Да что иностранцы, архитекторы сами не раз становились жертвами собственных происков.
************************************
Вроде, и выпили в тот день немного. И Олег Подосинский решил освежиться на воздухе. Напротив здания архитектуры - замечательный парк. Вековые тополя создают романтическую тень и восхитительную прохладу. День был жарким, асфальт плавился, распространяя ядовитый запах, сливавшийся с тошнотворным амбре от пивзавода по соседству - мечту токсикомана. Олег собрал компанию, жаждущую свежести и тени, и нестройной колонной повел в парк, за двести метров через дорогу.
- В сад, все в сад!.. На волю! В пампасы!.. Верной дорогой идете, товарищи!.. - Подосинский был в ударе и непрерывно цитировал классиков.
Народ рассыпался по кустам, изъявляя восторги по поводу слияния с природой через акт прелести удовлетворения малой нужды на свежем воздухе.
Кто-то радостно орал - Слияние через сливание!
Бухгалтерши, бухнувшись в траву, сладостно вытянули отекшие ноги, сияя драгоценными мелкими вкраплениями в мужском обществе. Звякнули стаканы, вылетела выбитая пробка, и поляна огласилась веселым бульканьем. Олег был несколько огорчен банальностью общения с природой. Не так, совсем не так, виделась ему прогулка на свежем воздухе. Планировалось побродить по парку, поиграть в догонялки, пощекотать друг друга травинкой, полаять на четвереньках, дождаться вечера и слаженным хором повыть на полную Луну. То ли окончательно обидевшись, то ли чтобы расшевелить тяжело лежавшую толпу, Олег решил спрятаться. Вот смеху-то будет, когда его хватятся, забегают по кустам - "Олег! Олег, где ты?" - и поймут, как были не правы. Тогда-то и начнется веселье.
Была бы цель - Олег упорно полз прятаться. Он заполз за дерево, другое, третье, удаляясь от компании. Он полз задом наперед, чтобы видеть - не посматривает ли кто, чтобы разгадать его план? Вдруг стало темно и грустно. Олег с тревогой оглянулся. И недоуменно замотал головой. Вокруг был лес. Настоящий хвойный лес. Кругом стояли елки, растопырив непролазные ветки. Поняв, что что-то не так, Олег повернул и пошел назад. Огромная ель преградила ему дорогу. С величайшим трудом продравшись сквозь преграду, Олег головой влетел в колючие объятия следующей елки. За ней - другая елка. И так - бесконечно. Олег бросался из стороны в сторону. Ели принимали его на ветки и швыряли к соседнему дереву, словно играли в ручной мяч. Обессилев, Олег прислонился к смолистому стволу. Как же он сюда попал? Безумным взглядом Олег осматривался: сколько хватало глаз, стеной стояли иглистые темно-зеленые твари. Словно живые, окружали они Олега, не желая выпускать на волю. Архитектор сполз по стволу и уткнулся задом во влажную землю. В парке земля была сухой. А тут - мокрая. В парке - тополя. А тут - елки... Моталки! Олег разозлился, и это прибавило ему сил. Подняв голову, он завопил, что было силы:
- Люди, ау! Бандерлоги! Услышьте меня...
Так он орал, пока не охрип. Но никто не спешил ему на выручку. Видимо, незаметно для себя он попал в необитаемый лес. Но куда идти? Как выбраться из проклятого бора? Олег вскочил и снова заметался среди елок. Откуда-то доносился слабый шум проезжающих машин. И Олег решил пойти на сладостный звук моторов. Он шел и шел, шел и шел, пока снова не выбился из сил.
- Люди! Кто-нибудь, помогите, - хрипло ныл он, сидя под разлапистой елью.
И вдруг - о чудо:
- Сейчас, сейчас, поможем, - раздался голос из самых дебрей.
- О, спасители! - возрадовался Олег, бросаясь на голос.
Но при виде спасателей его энтузиазм несколько иссяк. Он попятился.
- Вы знаете, я, пожалуй, еще здесь посижу. Тут так приятно, прохладно и вообще... Я никуда не тороплюсь.
Но полиция была непреклонна. Втроем ухватив архитектора, они потащили его на свет из сумрачного леса. По мнению Олега, служители порядка совершили чудо: через минуту он очутился в том же самом парке, куда так долго и безуспешно пытался вернуться. Вокруг мирно шелестели тополя, весело зеленела травка.
- Солнце! Смотрите - солнце! - радостно закричал Олег. - Друзья мои! - зычно разлетелся его голос по парку. - Я вернулся!
- Это ты им завтра скажешь, когда деньги за ночевку заплатишь, - пихнул архитектора в спину усатый полицейский.
- Да что с него взять? - лениво протянул другой. - Я знаю его, из архитектуры чудик. Они там все чокнутые и нищие, как церковные мыши. Хлопот не оберешься, возни валом, нытья, разговоров, а пользы никакой.
- Да, да, - встрепенулся Олег, - я из этих... я из них... Моя фамилия... этот, как его... Березовский... Ельцин... Поддубный... В общем, Деревянский... тьфу ты, черт...
Пока полицейские решали, что делать с задержанным, Олег потихоньку отступал назад. Немного протрезвевший, он надеялся ускользнуть от стражей - кому охота провести ночь в вытрезвителе? И снова очутился в еловом бору. Почти трезвыми глазами смотрел он на место недавнего заточения. Господи, что же водка с людьми делает? На небольшом пятачке росли четыре елки. Ровно четыре. Правда, большие и пышные, но всего четыре.
4.
До меня доходили слухи, что, попав в архитектуру в неподходящий момент, можно застрять надолго. Но я считала Амундсена мудрым человеком, упустив из вида, что, оказавшись вовлеченным в "броуновское" движение пития, разумному существу по собственной воле оттуда выйти трудно. Без помощи со стороны.
*****************************
Проектировщики дружно любили животных. Причем, самых разных. То, что они на работу водили своих собак, стало для всех привычным. Кстати, на собачьей почве и произошло наше знакомство.
Тогда выдалось убийственно жаркое лето. Мучительно было наблюдать, как мается мой пес от невыносимой жары. Обнаружив, что парк - самое прохладное место в городе, я стала водить собаку туда на прогулку. А чтобы голову животине не припекло, купила белую бейсболку и собственноручно вышила над козырьком: "Я люблю Заппу". Так и щеголял мой барбос, игнорируя удивленные или насмешливые взгляды. Одними из немногих, оценивших головной убор собаки, были архитекторы. Увидев бейсболку над бандитской собачьей мордой, они пришли в совершенный восторг. И с этого дня дверь в архитектуру для меня всегда была открыта, в любое время суток.
Одно время в архитектуре жила черепаха. Сначала ее звали Груней. Она лениво ползала по конторе, изредка оставляя за собой крохотные кучки. Не знаю, кому пришло в голову, что черепаха должна отрабатывать свой хлеб. И ей присобачили на панцирь большую пепельницу с помощью патентованного суперклея. Оказалось неожиданно удобно - самостоятельно передвигающаяся пепельница. Но кому-то и этого показалось мало - слишком медленно передвигалась Табакерка (так переименовали черепаху). Тогда на пузо несчастной черепахе какой-то гениальный идиот приделал две пары маленькие колесиков от игрушечного автомобиля. И снова черепаха сменила имя - теперь её стали звать Робокопом. Уж не знаю, сколько времени понадобилось, чтобы выдрессировать черепаху, но скоро она научилась ездить, как заправский гонщик. Загребая когтистыми ластами, черепаха резво бежала на свист, круто заворачивая на виражах и даже освоила, как танк, полный разворот на месте!
Однажды Сергей со странной фамилией Мыльница притащил в контору питона. Толстого, самодовольного. И страшно любопытного. Для приличия повизжав, женщины мяли змея, обвивавшегося кольцами вокруг их тел, мужики взвешивали, прикидывая на сколько порций хватило бы жаркого и сколько потребуется под закусь водки. Получалось не хуже, чем в попугаях.
Архитектурная братия затискала бы животное до смерти. Но предусмотрительный питон, поняв, что его ожидает, выбрал подходящий момент и смылся. Когда спохватились, увидели лишь хвост змеюки, вернее, прощальный взмах из вентиляционного отверстия. Завопив непечатное, хозяин единым прыжком перемахнул от порога к противоположной стене и мертвой хваткой вцепился в ускользающее чешуйчатое тело.
- Иди сюда, гад ползучий, - он яростно потянул змея обратно. - Ко мне, скотина пресмыкающаяся.
Но змеюка явно не желала возвращаться. Сергей и дергал за хвост, и угрожал, и обещал все прелести жизни любимому питомцу. Бесполезно. В вентиляции было так прекрасно: тепло и сыро.
Сцена вызвала сочувствие. Скоро уже коллектив архитектуры, сколько хватало оставшегося в поле зрения хвоста, вытягивал бунтаря из вентиляции. Остальные давали советы.
- Тяни, тяни сильнее...
- Осторожно, ласково, вот-вот, пошел...
Но все было без толку. Змей застрял. Мужики решили перекурить. Один лишь Сергей остался сторожить любимца, не выпуская из рук скользкого хвоста. Архитекторы обсуждали меры спасения животины, когда один вдруг уставился куда-то поверх голов и, тыкнув пальцем, прошептал:
- Надо же, резиновый он, что ли?
Все дружно повернули головы в указанном направлении. Из второго вентиляционного отверстия на присутствующих маленькими глазками сонно взирала плоская башка. Лениво поведя головой, питон посмотрел на хозяина, вцепившегося ему в хвост. Оторопелое молчание опутало комнату. Питон, словно внезапно нагрянувший ревизор, с чувством превосходства оглядывал поверженную в изумление компанию. Даже Сергей выпустил хвост на свободу.
- Как же его теперь извлечь? - задумчиво вцепился в бороду Андрей. - За хвост тащить - башка оторвется. А за башку.... Если есть желающие, но только не я.
М-да... Дело принимало серьезный оборот. Не оставлять же змея в конторе? А вытащить невозможно. Лишь питон чувствовал себя превосходно. Изредка шевеля хвостом, немигающими глазами он наблюдал за растерявшимися двуногими млекопитающими.
В коридоре послышался шум. Распахнув пинком дверь, на пороге воздвигся еще один художник от архитектуры.
- О чем тоска, члены... Союза дизайнеров? - проследив за взглядами собратьев, Иван возмущенно проревел - У! Вы для чего, гады, змею замуровали?
- Он сам, по трубе залез, - печально отозвался Сергей. И демонстративно подергал за хвост. - Ни туда, ни сюда.
- Что ж сразу не позвали? Я тут недалеко был, в палатке за углом, - это было заметно по винным парам, клубящимся вокруг новопришедшего. - Это мы мигом, это мы сейчас.
Он подошел к стене.
- Ну, Серег, чего стоишь, давай, давай.
Все с любопытством уставились в ожидании чуда. Иван взял стул, не разуваясь, залез и сказал, обращаясь к питону:
- Сейчас, друг, сейчас, хоть ты и не зеленый, но все же змий. А, значит, друг.
С этими словами Иван разинул рот и впился зубами в чешуйчатый хвост. В немом крике распахнулась пасть змея. Изумленно округлились его щелочки-глазки.
- Тяни, чего стоишь?! - закричал Иван. - Тащи, пока он не очухался!
И Сергей рванул. Да так, что грохнулся на пол, но зато с питоном в руках.
- А ты говоришь, - удовлетворенно произнес Иван. - С тебя пузырь и плавленый сырок.
5.
Вспомнив на четвертый день несчастного питона, я все-таки решила идти вызволять Амундсена. Мне бы не хотелось, чтобы его кто-нибудь за что-нибудь кусал. Разве только это буду я. Переступив через принципы, я отправилась в архитектуру, благо недалеко.
Встретил меня одинокий боксер Бэкхаус, в простонародье - Васька, Бычок (или Быкан). Была у него еще одна подпольная кличка - Бахус - из-за постоянного присутствия на архитекторских попойках. Васька не смог мне ответить ни на один вопрос. Он лишь пытался протиснуться ко мне поближе через прутья решетки на окне, жалуясь на одиночество. Так и ушла, несолоно хлебавши.
Только на следующий день я узнала причину странного опустения архитектуры. Икая и спотыкаясь на каждом слоге, позвонил мне Андрей Несвистелов.
- Извини, пожалуйста, Амундсен не может подойти. Пожалей человек, совсем без сил. Такой путь проделал.
******************************************
Накануне моей попытки вернуть жениха на работу вышел почетный торпедоносец городской архитектуры, начальник этого рассадника алкоголизма и анекдотов местного уровня - шеф собственной персоной. Петр Петрович Бесушевич, представляясь, всегда делал упор на букве "с", уточняя: "Бес-ушевич". Проектировщики резвились:
- Бес ушевич? - спрашивали в конце рабочего дня у секретарши.
- Бес на месте, - мрачно отвечала та.
Но обычно подчиненные называли начальника коротко и ласково - "Литрович".
Два раза в год, а то и чаще, главу городской архитектуры мучила совесть, и врачи начиняли его организм антиалкогольной "торпедой". Шеф с тоской приступал к работе, с отвращением думая о предстоящем воздержании. По истечении минимального срока он проходил разминирование. И тогда в архитектуре становилось совсем весело. Бывало, жеманные практикантки, задержавшись дольше обычного, до судорог пугались лежащего под столом предмета. Когда предмет задевали ногой, он глухо ворчал и вяло матерился. С ужасом узнавали практикантки самого шефа. Одна как-то ушла домой в полуобморочном состоянии. Девушка разбирала бумаги, когда из-под стола вылез помятый начальник и, выговорив по буквам "п-а-р-д-о-н", дрожащей рукой потянулся к пустой литровой банке. Но, видимо сообразив даже пьяными мозгами, что при даме это делать неприлично, отошел к шкафу, где стояли запасы краски, открыл дверцы, отгородившись от оторопевшей девушки, и освободил переполненный мочевой пузырь. После несложной, но приятной процедуры шеф, как воспитанная собака, вернулся на свое место под столом и захрапел.
Так вот, Амундсену не повезло. Разминированный шеф архитектуры был с утра зол, потому как трезв, а до вечера времени было до обидного много, а перспектив стрельнуть денег на лечёбу мало, и вообще... Но, наткнувшись на опухшего и потрепанного иностранца, счел своим долгом выказать знаменитое русское гостеприимство на остатки финансов голландца. Начали в кабинете Литровича. Но ближе к вечеру захотелось в народ. Заметно шатающаяся парочка побрела к пивной палатке. Где и основалась плотно и со знанием дела. Кто-то видел, как они шли туда. Кто-то видел, как они славно сидели, душевно беседуя. Но никто не знал, когда и куда эти двое бесследно исчезли.
Поздним утром архитекторы удивлялись отсутствию начальника. Амундсен мог вернуться ко мне, виноватый и несчастный. Но Литрович в любом случае и состоянии приходил на работу. Работа стояла, так как многим требовалась начальственная подпись на проектах, без которой - никак. Терпеливо подождав до обеда, проектировщики группами разбежались по окрестностям в поисках сладкой парочки. Следы приключений Литровича и Амундсена обозначивались то там, то здесь. Они не оставили без внимания ни одну близлежащую палатку, ни одно кафе. Везде эти двое пили, пели, спорили, ругались и тут же мирились. Причем, многие удивлялись, как они понимали друг друга: и тот, и другой еле ворочали языками, к тому же Амундсен для удобства перешел на родной язык. Одной официантке особенно запомнилась живописная сцена. Литрович вышел из пивнушки, чтобы завернуть в близлежащие кусты (туалета в заведении не было). А когда вернулся, к его приятелю приставал махровый зэк, синий от водки и наколок. Он распускал пальцы веером и на вполне профессиональной фене расписывал Амундсену будущую жизнь "гниды буржуйской" на лекарствах и в качестве чьей-то жены. Тесня испуганного голландца в угол, тыча в грудь растопыренными пальцами в наколках, мужик кричал что-то вроде:
- Да я ебнадцать раз зону топтал! Я в законе, в натуре! Я тебе сейчас...
Голландец пытался что-то лепетать в ответ, но напора крутого приблатненного типа явно не выдерживал. И тут появился Литрович. Мгновенно оценив ситуацию, он решительно вклинился между блатным в натуре и голландцем.
- Ты чего, говнюк, к людям пристаешь? - стеклянно-вежливо спросил Литрович.
Видавший, по его собственным словам, виды зек, несколько растерялся от такой наглости.
- Да я ебнадцать раз зону топтал, - после минутного замешательства вновь завелся он, рванув себя за ворот, - да я...
- А говно топтать не пробовал? - задушевно поинтересовался Литрович. -Для разнообразия и расширения кругозора... Стал бы специалистом в сфере каналолизации.
Зек на всякий случай с уважением взглянул на странного дядьку. И, в силу своей шакальей психологии, моментально попритих: если дядька так сказал, значит, имеет право, не сявка какая-нибудь, можно и нарваться. Прижав руки в груди, мужик начал было объясняться, что-де тот гад белобрысый понятий не знает, но Литрович уже не слушал. Словно неодушевленный предмет отодвинул он ставшего шелковым зека, взял за локоть Амундсена и, не торопясь, с достоинством, повел на выход.
Около полуночи их видели удаляющими в обнимку в сторону площади Ленина. После этого они как в воду канули. Тщательное расследование, проведенное архитекторами, и длительные поиски никаких результатов не дали.
Прибыли Амундсен и Литрович только вечером. Архитектура в полном составе наблюдала, как они, поддерживая друг друга, вылезали из какой-то машины. Едва держащиеся на ногах, пыльные, с травой в волосах, друзья являли крайне печальное зрелище. Исполненные сочувствия архитекторы приняли парочку и аккуратно препроводили в контору. Пыхтя и отдуваясь, только на третьей бутылке пива Литрович начал рассказывать.
Погуляли, конечно, на славу. Действительно, обойдя все питейные заведения на улице Кирова, они направились в один славный ресторанчик возле площади Ленина. Но в темноте Литрович, видимо, сбился с пути. Они шли и шли, наткнулись на круглосуточный магазин. Добавили еще по двести. Что случилось дальше, не помнил ни Литрович, ни Амундсен. Только проснулись они поутру у подножия телевизионной вышки, что километрах в двадцати от города. Сначала ¤ подумал, что это - или Байконур с ракетой, где он в свое время служил, или похмельный мираж. И пришедший в себя Амундсен был сражен не менее Литровича - кругом степь, голенькая, пустенькая. Мерзкое летнее солнце издевалось безжалостно. Из певчих птах - только одуревшие от жары вороны и сволочные мухи. Денег не было ни копейки, да и кто за городом, в степи, остановился бы возле двоих мужиков. Мучения страшного похмелья Литрович выразить не смог даже при всем его богатейшем знании русского языка. Как они умудрились добраться в этаком состоянии до городской черты - остается загадкой. Может, помог акцент Амундсена? Как бы то ни было, им удалось тормознуть частника и умолить его отвезти в родную архитектуру только через несколько часов и только через собственные похмельные полутрупы, блокировав собой трассу.
Помолчав, Бесушевич пробормотал:
- Ну его к черту, минируюсь. Чем черт не шутит - в следующий раз проснусь в Китае - вот номер будет.
Амундсен лишь мычал время от времени, тряпочной куклой мотаясь в кресле-качалке. Он обгорел на солнце и осторожно прижимал то к одной щеке, то к другой холодную бутылку пива.
- Что, Мундя, - нежно обратился к нему Олег Подосинский. - Пора тебе возвращаться к нормальной жизни. Пропадешь ведь.
Амундсен согласно затряс головой.
- Не хочу в Китай, хочу домой в Голландию. - И заплакал.
- Довели человека, - горько заметил Сергей Мыльница. - Утешать придется... Кто побежит?
6.
Рассудив, что сегодня женишок нетранспортабелен, я перенесла силовое возвращение блудного жениха еще на день. А вечером мне позвонили из далекой Голландии и на ломаном русском поинтересовались здоровьем моего гостя. Я невразумительно что-то мычала, периодически совершенно неубедительно повторяя, что все в порядке, и заверяя, что Амундсен обязательно позвонит, даст о себе знать и прочее. Положив трубку, я твердо вознамерилась завтра доставить голландского гостя домой в любом виде. Берегитесь, бандерлоги!
Утром в самом боевом настроении я взяла собаку и снова направилась в архитектуру. По дороге я накручивала себя и, наконец, взвинтила до такой степени, что попадись мне сейчас навстречу танк, кажется, смяла бы в лепешку.
Еще издалека я заметила подозрительное столпотворение под окнами архитектуры. Краса и гордость творческой интеллигенции в глубокой задумчивости стояла полукругом у третьего с края окна.
- Что опять за представление? - грозно спросила я, подойдя поближе.
- Ч-ч-ч, - зашипели на меня все хором. - Разбудишь.
Выглянув из-за чьего-то плеча, я заметила какое-то дополнение к оконной раме. Раньше этого не было. Присмотревшись, я впала в такую же задумчивость, что и окружавшие меня архитекторы. Завхоза я всегда считала самым приличным человеком из всей этой компании. И была жутко разочарована.
Как хозяйственник объяснил ситуацию несколько позже, когда пришел в себя, все оказалось очень просто. Раздавив минувшим вечером полбанки с Подосинским, полбанки с Мыльницей, полбанки с Несвистеловым и Мундей (Амундсен не прижилось - долго выговаривать), завхоз вспомнил, что что-то не доделал. Уложив спать Мундю и отправив по домам остальных собутыльников, он принялся мучительно вспоминать, что же он не сделал? И вдруг вспомнил! На завтра он планировал покраску окон. А предварительно с рам нужно ободрать старую краску. Завхоз вооружился инструментом и принялся за работу. Высунувшись в форточку по пояс, он начал скоблить рамы снаружи. Голова наливалась тяжестью, глаза отказывались открываться. Завхоз смачно зевнул, второй раз, третий. И тут же моментально уснул.
Первый на работу пришел Мыльница. Дверь оказалась закрытой, а ключей у него не было. Ругнув завхоза, Сергей побрел к окнам, чтобы взять ключи (обычный способ для архитектуры - идти открывать неохота, отдал ключи в окно, и все дела). И оказался первым задумчивым зрителем шедеврального зрелища. Скоро по одному начали подтягиваться остальные. Завидев Мыльницу в задумчивой позе, они подходили к нему и замирали рядом. И не удивительно.
Маленький, но довольно пухленький завхоз ногами находился в архитектуре. А вот все остальное, начиная с поясницы, висело за окном из маленькой форточки. Причем, инструмента завхоз из рук не выпустил, держал насмерть.
Проектировщики тихонько начали заключать пари: вылезет завхоз, или придется раму вынимать?
- Олег и рама - созданы друг для друга, - торжественно произнес Подосинский хорошо поставленным задушевным рекламным баритоном.
Тут толпа не выдержала и от громового хохота содрогнулась вся улица. Не остался безучастным и завхоз. Он открыл глаза, мутно посмотрел на веселящийся народ и недоуменно спросил:
- Ну сгорел человек на работе? Ну и что? А вот кто опять под лестницей в бочку с известью мочился?
Я рыдала от хохота, забыв о своих намерениях: так завхоз напомнил Винни-Пуха, застрявшего на выходе из кроличьей норы.
- Будем ждать, пока похудеет, - истерически простонала я.
Пока мы дружно хохотали, завхоз чихнул, что-то треснуло, и он вывалился на улицу с рамой на шее. Как мы не лопнули, я не знаю. Невозмутим был один завхоз.
- Чего ржете, жеребцы? Говорил я начальству - давно менять надо было, все прогнило насквозь.
- Ребята, что-то надо придумывать, кому-то ночевать тут, что ли, - успокоившись, посерьезнел Мыльница. - Это было единственное окно без решетки.
- Господи, опять мне лишнюю работу придумали! - всплеснул руками завхоз.
Но дальнейшее мне уже было не интересно. Я вспомнила о цели прихода и грозно свела брови.
- Где Амундсен?
- А точно, ребята, где Мундя-то?
- Его Литрович с собой вчера забрал, - вспомнил завхоз. - Растолкал, поднял и увез. Трезветь, а потом на пару минироваться. Так что, не переживай, красавица, получишь через пару-тройку деньков своего суженого трезвым и бодрым.
Я не знала, что и думать. Так и не нашла, что ответить. Брать адрес и ехать к Бесушевичу? Пожалуй, это слишком. И я снова пустила все на самотек, совершив очередную ошибку.
7.
Шли дни, но от Амундсена не было ни ответа, ни привета. У меня складывалось впечатление, что его прячут. Стало быть, освоился он в архитектуре, прижился, стал местным национальным достоянием. Если бы архитекторы захотели кого-то не пустить к себе или выгнать, они бы проделали это мгновенно и с присущим им черным юмором. Прецеденты уже были.
******************************************
Великие перемены принесли новые веяния, новые, зачастую шокирующие, рекреации. В детских садиках открывались магазины, поселялись различные фирмы и налоговые инспекции. Кинотеатры превращались в мебельные салоны. Дом художника стал оптовым рынком. Нависла черная туча и над архитектурой. Здание хоть и неказистое, но удобное, просторное. И некая диванно-оконно-стекольная фирма вознамерилась выжить оттуда творчество, заменив его голым расчетом. И уже потихоньку начала занимать помещения. Пошли смутные разговоры о приватизации и передаче здания архитектуры в чьи-то загребущие частные руки. Почувствовав угрозу, архитекторы начали партизанскую войну.
Как-то в конце рабочего дня среди архитекторов поднялся тихий переполох. Они с загадочным видом бродили на цыпочках по комнатам, заглядывали под столы и за батареи. На все вопросы смущенно отвечали:
- Все нормально, ничего страшного, мы так... - и исчезали.
Бизнесмены только пожимали плечами. А на следующий день на входных дверях архитектуры красовалось объявление, написанное черным по белому огромными буквами: "Внимание! Потерялся скорпион! Золотистого цвета, 12 сантиметров в длинну, с тремя клешнями (одна - на хвосте). нашедшим просьба: сохранять спокойствие, не пугать насекомое по причине его тонкой душевной организации. в страхе опасен! нежно взять пинцетом, поместить в банку и принести в комнату 3. заранее благодарны".
Сразу стали понятны вчерашние телодвижения проектировщиков. Бизнесмены почувствовали себя неуютно. Ядовитая гадина разгуливает по кабинетам, может, уже заполз в ящик стола и ждет удобного случая для нападения. Среди фирмачей началась паника. У всех немедленно нашлись важные дела вне офиса. Едва касаясь пола, растеряв всю солидность, посудо-кроватные бизнесмены мягко прыгали до столов, просили секретаршу открыть ящики и достать нужные бумаги и, двумя пальчиками подхватив листы, убегали прочь, натыкаясь в коридорах на унылых архитекторов.
- Вы не видели? - в надеждой в голосе обращался к фирмачу всклокоченный бородач.
Бизнесмен яростно мотал головой и торопился покинуть проклятое здание.
Несколько дней в кабинетах фирмы сидела только несчастная секретарша, задрав ноги на стол. Хозяева предпочитали общаться с ней по телефону. Да и клиентура, раз-другой прочитав объявление, не жаловала фирму заказами. Но спустя несколько дней тревога ослабла, и вновь замелькали в архитектуре красные пиджаки с сотовыми телефонами. Архитекторы ходили мрачнее тучи.
Офис директора вышеупомянутой фирмы располагался на первом этаже. В аккурат под знаменитым "общественным" туалетом. В разгар рабочего дня в кабинет главного фирмача завалилась толпа мужиков, натужно тащивших огромные столбы.
Свалив столбы в громоздкую кучу, они выбрали один и начали устанавливать вертикально, под самый потолок.
- Простите, в чем дело? - вежливо поинтересовался бизнесмен.
- Да, понимаешь, какая штука, - почесал затылок самый заросший мужик. - Там туалет опять шалит.
- Как? - переспросил бизнесмен.
- Как-как! - вдруг озлился мужик. - Щас вот потолок рухнет и говном вас зальет, вот как. Смотри, как прогнулся, - ткнул он пальцем вверх. - Каждый год ремонтируют. А в этом году руки не дошли. Надо срочно подпереть, вот и подпорки принесли, видишь?
И бомжи на что-то сгодились в архитектуре. Видно не зря их прикармливали, иногда позволяли ночевать в коридоре. Правда, они, паразиты, частенько мочились в бочку с известью, уже упомянутую завхозом, но зато оказались полезны для подобных спектаклей.
Директор фирмы созвал срочное совещание. И на следующий день фирма выехала в неизвестном направлении, провожаемая сочувствующими архитекторами.
- Что, не подошло, значит, наше здание? Жаль, такое приятное соседство было.
Директор сквозь зубы пробормотал, где он видал такое соседство, прыгнул в джип и только его и видели.
Архитекторы расходились по комнатушкам, довольные собой и бомжами. Бомжи пару дней легально шорохались по архитектуре народными героями, сытые, пьяные и гордые. Первый опыт оказался удачным. Теперь никакие перемены были не страшны. Впрочем, я и раньше знала, что - кто с пакостью к ним придет, от нее и погибнет. Творческие люди - они, как та бочка в коридоре под лестницей, уделанная бомжами: не тронь ее - вонять не будет.
8.
Телефонный звонок оборвал чудесный сон: покаянный Амундсен, трезвый и чистый, благоухающий французским парфюмом, в знак примирения повел меня в такой магазин, такой магазин и предложил выбирать все, что душе моей угодно. Женщины поймут, почему я так не хотела возвращаться в реальность. Но звонки были настойчивы. Не открывая глаз, я потянулась к телефону.
- Да, - сонно откликнулась я.
- Госпожа Нелюбофф?
- Слушаю, - обреченно вздохнула я, понимая, кто звонит, откуда и зачем.
На другом конце провода мягко поинтересовались состоянием здоровья Амундсена. Я молчала, не зная, что и ответить. Потому как врать не хотелось, а про здоровье жениха не могла сообщить ничего вразумительного, так как не видела его уже много-много дней.
- Вы что-то скрываете, - безбожно коверкая русскую речь, взывала к моей совести телефонная трубка. - Ван Амундсен, наверное, болен. А его присутствие крайне необходимо на международной выставке оборудования. Не молчите, пожалуйста, мы окажем любую помощь, какая потребуется.
Да почему я должна его покрывать? Если он такая важная персона, должен своей головой думать, а не прятаться за женскую спину. И я выложила почти правду, в мягкой форме, конечно.
- Амундсен на самом деле болен. Наверное, вы должны приехать и забрать его. Здесь его на ноги не поставят. Только хуже сделают.
Не соврав ни слова и очистив совесть, я почувствовала облегчение. Договорившись о дне приезда представителя голландской фирмы, я спокойно уснула в надежде на продолжение чудного сна.
Второго заморского гостя, похожего на только приехавшего Амундсена, как две капли воды, я встретила в аэропорту и, не теряя времени, отвезла в архитектуру. Амундсен был там. Заросший щетиной и страшно похудевший, с трясущимися руками он производил тягостное впечатление. Но был бодр и весел. И подозрительно розовый. Весь. Когда-то я уже видела такие неестественно-розовые лица...
...Как-то известному уже Литровичу поступил заказ. Не на какую-нибудь там банальную вывеску. А на транспаранты для новоявленной церкви, каковых развелось в последнее время тьма тьмущая. Сам батюшка приезжал на новенькой "вольво". Едва завидев священнослужителя, все проектировщики попрятались - уж больно ненавистны были вечные халявщики от церкви. Морды благостные, глаза хитрые, денег - мизер, и то за обещанным гонораром по сто раз ходить приходится. Батюшка начал свирепеть от такого непочтения к собственной персоне, когда из кондейки под лестницей выпал Литрович, страдающий похмельем. Священнослужитель вцепился в него, как клещ. Литрович поразмышлял немного, поломался для приличия, давно решив для себя, что на безрыбье и батюшка рыба. И, наконец, согласился. Но потребовал задаток. Скривившись, батюшка отмусолил Литровичу несколько кредиток и, заручившись обещанием исполнить в срок, уехал.
Едва "вольво" завернула за угол, Литрович вприпрыжку побежал к распивочному вагончику. Спустя полчаса довольный собой и жизнью Литрович вернулся в контору и принялся было за работу. Но что-то так зудело внутри, что он успел только развести краску. Добавив олифы в банку, Литрович понял, что это зудит. И снова побежал в вагончик. Так он бегал раз пять или шесть. Но, в конце концов, решил, что надо-таки отрабатывать аванс и приступил к работе. Расположив рядышком два полотна, он начал творить. Для начала начертал на первом полотнище - "Господи". Вытер пот со лба и решил, что для вдохновения на подобное задание надо еще пропустить рюмочку-другую.
Сколько рюмочек опрокинул в себя Литрович, неизвестно. Вернувшись в архитектуру, он с необычайным рвением и блеском в глазах принялся за второе полотнище. И недрогнувшей рукой он вывел другую половину фразы обращения к Господу - "обрати нас".
Написание последних букв отняло у Литровича последние же силы. И его неудержимо потянуло в вагончик - поразмышлять над важным вопросом - что-то о влиянии творческого начала на процесс дефлорации церковных канонов в сознании интеллигента.
Утром явился батюшка принимать работу. Ему показали, где найти Литровича. Раздался громкий стук. Прошли пять минут, десять, а батюшка продолжал барабанить в дверь. Народ начал стекаться священнослужителю на помощь. Скоро в персональную комнатушку Литровича ломилась вся архитектура. Это возымело действие. Дверь отворилась и на пороге появился во весь рот зевающий Литрович.
- Вы что, сдурели все? - недовольно пробурчал он.
И разглядел батюшку.
- А, святой отец... - Литрович попытался ладонью разгладить помятое лицо. - Проходите.
И, посторонившись, пропустил высокого гостя к распластанным на полу полотнищам.
- Вот, святой отец, все, как заказывали. Обещал - сделал.
Батюшка обратил взор на транспаранты. В горле у него громко булькнуло. Церковнослужитель побагровел мясистыми щеками, нос стал сизым, а лоб малиновым. Архитекторы заинтересовались и потянулись поближе.
Неизвестно, имел ли что-либо в виду Литрович, выводя на нежно-голубом полотне розовые буквы. Но батюшка аж задохнулся при виде исполненного заказа.
- Что это? - выдохнул он наконец.
- Как заказывали, - повторил Литрович, явно любуясь собственным шедевром.
- Вот это что? - простер длань батюшка к правому полотнищу, напомнив небезызвестный в народе памятник в кепке.
Что и говорить, старался Литрович на совесть. Все бы хорошо - написано четко, красиво. Но вот только два слова слились в одно, образуя нечто непотребное и загадочное -
"ОБРАТИНАС".
Кипя, как тульский самовар, святой отец покинул архитектуру, наверняка призывая все проклятия на голову Литровича. А полотнище так и осталось в конторе. И не раз пригодилось в холодные ночи. Те, кто был не в силах добраться домой и оставались ночевать на работе, укрывались "ОБРАТИНАСом", как одеялом. Правда, наутро они имели тот самый подозрительно-розовый цвет лица и спины, что и Мундя сейчас. Ничего сверхъестественного в этом не было. Просто Литрович, разводя розовую краску, пожалел олифы, а, может, просто не долил с пьяных глаз или, как уже бывало - перепутал ингредиенты, помочившись в банку. И краска сыпалась с транспаранта, оседая на лицах и других доступных частях тела.
Но не могла же я объяснить Гольдбергу, что Ван Амундсен спал под "ОБРАТИНАСом". Вряд ли он меня бы понял.
- Гольдберг! Какая встреча! - Мундя явно продвинулся в русском языке. - Садись, друг. Вот только, извини, отметить с тобой встречу не могу - "торпеда", так ее мать. Теперь без сапера - ни стопки. Давай хоть сообразим замутить чайковского - наверняка ты при бабках - гонцы найдутся.
Гольдберг, изменившись в лице, смотрел на соотечественника и долго пытался свести воедино известного композитора, каких-то бабушек и все не менее загадочное прочее. Потом повернулся ко мне.
- Простите, нам нужно поговорить наедине с Ван Амундсеном.
Мы с Мыльницей переглянулись и вышли покурить на крыльцо.
- Значит, Литрович все-таки снова закодировался? И Мундю прихватил?
- Сама видишь, иностранцы - они слабый народ. Пусть окрепнет, подкормится немного. Совсем же дошел.
- Да, - вздохнула я.
- Кстати, ты выходишь за него замуж-то, или как?
- Ага, разбежалась. После общения с вами за него теперь только замуж выходить и осталось. Захочется на рожи пьяные посмотреть - к вам приду.
Так и закончилась моя свадебная эпопея. Алкаша я и дома себе найду. Надо же, как неожиданно проявляется человеческая потаенная сущность! Я даже благодарна всем сотрудникам городской архитектуры, уберегшим меня от опрометчивого шага. Во всеуслышанье заявляю и рекомендую: невесты! приводите женихов на тестирование в нашу городскую архитектуру (адрес желающим я подскажу). Если устоит, не сломается - скалистый мужик, непробиваемый. Смело вручайте ему свою руку, если сердце жалко.
9.
Амундсена увезли через неделю, потому как самолеты в нашем городе летают крайне редко. Долго от него приходили длинные письма. Он писал, что лежит в клинике за счет фирмы - лечится от алкоголизма, хотя, не понимает, как можно излечить от состояния души. Переписываться ему разрешали только со мной. Амундсен вспоминал золотые денечки в нашем славном городе, улицу Кирова и друзей-архитекторов. Он приглашал в гости, по его выходе из клиники, всю архитектуру в полном составе, обещая оплатить проезд и проживание. Амундсен извинялся передо мной за обманутые надежды и предлагал остаться друзьями, ибо сердце его и все помыслы отныне принадлежат архитектуре. Потом поток писем иссяк. Я безуспешно звонила бывшему жениху, искала его дома и на работе. Но так и не нашла. Немного погоревав, я усилила атаку на Гольдберга, с которым у меня успели завязаться теплые отношения. Может, с этим повезет. Но никакой архитектуры на нашем пути, сказала я себе.
Прошло время. Я получила вызов из Голландии и забегала по чиновникам, оформляя документы. Перед самым отъездам я спохватилась, что не попрощалась с бандерлогами. За три часа до самолета я заехала в архитектуру. Контора была тиха и безлюдна. Выползший откуда-то из коридорных недр завхоз промычал, что все на объекте и указал адрес.
Машина остановилась в центре проспекта. Издалека заметив работы на козырьке будущего магазина, я направилась туда. Неуловимо знакомая фигура в драном трико и заляпанной даже со спины майке приколачивала вывеску.
- Эй, - окликнула я. - А где все?
Фигура живо оглянулась на голос и весело помахала мне молотком.