Аннотация: Пейринг: Анастасия Черневская/Уильям Каннингем, Владимир Воронцов/Софья Горчакова, Варвара Кулакова/Сережа Шестаков, Андрей Хованский/страдание ерундой. И немного ВК/графиня Черневская. Размер: Макси Жанр: Darkfic, Action, Humour. Дисклеймер: ИБД: о любви, верности и эпохе (слегка отклоняясь от рамок сериала). Предупреждение: под влиянием многочисленных муз разработана собственная теория отношений, родственных связей и недосказанных жизненных историй; один из персонажей назван произвольно. Немного абсурда) Описание: Лето 1878 года в Москве обещало быть очень переменчивым, но в большинстве своем - теплым и ясным. Правда, как это обычно бывает, для некоторых оно обернулось трагически. И вот уже весь город на ногах - бегают, носятся; извечные вопросы: что делать и кто виноват? А Владимиру Воронцову и Евгению Бутову придется это выяснять, конечно...! Немножко хронического невезения, проблемы отцов и детей, поиска денег и приключений, зависти и любовной лирики. В общем: скандалы, интриги, расследования! (с)
Автор: Shoorale_1
Бета: Microsoft Word 2007
Название: Опасное Лето. Исчезновение.
Рейтинг: RG-13
Пейринг: Анастасия Черневская/Уильям Каннингем, Владимир Воронцов/Софья Горчакова, Варвара Кулакова/Сережа Шестаков, Андрей Хованский/страдание ерундой. И немного ВК/графиня Черневская.
Размер: Макси
Жанр: Darkfic, Action, Humour.
Дисклеймер: ИБД: о любви, верности и эпохе (слегка отклоняясь от рамок сериала).
Предупреждение: под влиянием многочисленных муз разработана собственная теория отношений, родственных связей и недосказанных жизненных историй; один из персонажей назван произвольно. Немного абсурда)
Описание: Лето 1878 года в Москве обещало быть очень переменчивым, но в большинстве своем - теплым и ясным.
Правда, как это обычно бывает, для некоторых оно обернулось трагически.
И вот уже весь город на ногах - бегают, носятся; извечные вопросы: что делать и кто виноват? А Владимиру Воронцову и Евгению Бутову придется это выяснять, конечно...!
Немножко хронического невезения, проблемы отцов и детей, поиска денег и приключений, зависти и любовной лирики. В общем: скандалы, интриги, расследования! (с)
Глава 1. Дома.
Кутерьма была кончена, началась другая. Как мерзкий сон растаяла во тьме и сырости землянка, полузатопленные каменные коридоры с мрачными сводами и яма, раскрывшая свою пасть. Ничего этого не было, но вместо этого пришло иное, казалось бы то, о чем мечтал Воронцов - он возвратился домой.
Все изменилось, казалось неузнаваемым, как, впрочем, казался неузнаваемым и сам граф - реакция на него Сони, Нины, остальных. Друзья, соратники, сослуживцы... Приходилось и раньше возвращаться с того света, из-за черты, приходилось являться ожившим покойником. Но сейчас все было иначе - тягостно, непонятно, сумбурно. Владимир будто очутился в каком-то театре, где своей роли он знал, не понимал сюжета, смысла... не за что ухватиться, кроме верной дружбы старины Бутова, хотя и последнему приходилось в последнее время несладко.
Что же такое произошло? Владимир, которого ждали здесь (граф был уверен - ждали!), вернулся - он жив, он здесь. А смотрят на него, будто на тень, на призрака - гостя из загробного мира. Причем, как убедился Воронцов при встрече с женой - не очень дорого гостя.
Но было это не важно, как не важна реакция света, начальства...
главным, конечно, была Софи.
И именно ее чувства - казалось, страх, всепоглощающая тоска, непонимание - кололи сильнее всего. Не за себя болел граф, нет, не за себя! Сознание Сони было совершенно воспалено и исколото, измученно непрерывным страданием. Казалось, все должно кончиться, забыться, как и мучение графа, но муки Софьи, как будто, лишь перешли в новое течение.
Что он мог сделать? Явиться, прижать к себе самое дорогое существо на свете, высказать те чувства, слова, мечты, с которыми он уже попрощался в холодном подвале?
-Нет... будет только хуже. - Заперев дверь, Владимир бродил по кабинету, словно тигр в клетке - его будто не отпускало предчувствие, - Но если что-то случиться вновь, должен я быть рядом, не исчезать, как исчез (видит Бог - не по своей воле!). - В кабинете царил несвойственный графу беспорядок: на столе лежали открытыми сразу несколько книг, разложены непонятные бумаги, иные листы скомканы... В голове смешалось все, бесконечно крутясь: ребенок Нины, почивший старый Хованский и его молодой пасынок, институт, Святейший Синод с его отказом и Великий Князь с его обещанием, оставшийся в землянке душегуб... Все летело, как нагруженная телега под горку. Владимир в муке своей сжал голову руками. Ах, сколько накопилось, еще накопится в душе, будет томить сердце. Завещания, обещания, прощания... Но любовь из них больше. Да-да, именно. Именно любовь, - и эта мысль как будто заставила прекратится нашедшую на графа судорогу. Любовь из них больше, - повторил он вслух, и, подойдя к столу, погладил страницы одной из открытых книг - Апостол Павел... - припомнил граф, слегка улыбаясь - Что ж, утра вечера мудренее. - он наклонил голову к книге, прочитал еще немного. Затем, оставив на столе все, как было, граф открыл дверь, позвал Петра, распорядился потушить свет.
Теперь Владимир знал, вернее, наконец-то понял, что беспокоит его больше и занимает разум. Всегда знал, но, может, не осознавал достаточно.
Умывшись холодной водой и вернувшись в темный кабинет, Воронцов глядел в светящееся лунным светом окно. Петр постелил графу на диване, аккуратно разложил одеяло.
Наконец-то прикоснувшись головой к подушке и отбыв ко сну, Воронцов не обрел желаемого покоя. Что-то терзало его: это ощущение было новым, доселе невиданным - не страх, не тоска по любви, не ощущение безысходности.
Это было уже не наяву, во сне: графу казалось, что вот-вот рядом с ним взорвется снаряд, огненной волной накроет все вокруг, унесет в огненном вихре все, что было здесь когда-то. И нет страха, сомнений, боли - только ужасное ощущение, мимолетно колкое, как игла в сердце. Это было ощущение неминуемой катастрофы - разрыва снаряда, той секунды, когда это наконец случится. Даже не сам взрыв ужасен, не его последствия, а именно та секунда, самая первая. И после нее уже все встанет с ног на голову, взметнется и не вернется более в привычное русло.
Во сне граф Ворочался, жмурился, вздрагивал нервно; раза два или три за ночь он пробуждался, чтобы не найти никого вокруг себя, понять - что все еще спокойно, что нет и не было огненной бури, что он, граф, совершенно один, и смотрит на него только безмолвная ночь. Владимир засыпал снова, и во сне ему являло то же, и то же имя граф твердил, еще в бреду, не открыв глаза. Любимое, вечное имя, не дающее покоя, но дарующее свет - мягкий, теплый, ровный свет среди беспорядочных огненных всполохов.
Глава 2. Заповедная ночь.
Сережу Шестакова родители вызвали на разговор. Нет, разговор был не о его недавней выходке, не о появлении перед графом. Последний уже давно простил юношу, а может - просто не заметил его поведения в качестве позора. Что ж, графу было все равно, а маменька с папенькой уже сказали сыну свое слово. Шестаков неуклюже топтал ковер перед дверью, не зная, входить ему или нет.
Катя быстрым шагом шла в том же направлении, в котором следовало ее брату. Конечно, упустить шанса Сережа не мог.
-Катя, скажи мне, умоляю тебя, что там такое у маменьки с папенькой? - он быстро взял сестру за плечо.
Катенька опустила голову, потом вдруг подняла взгляд на Сережу и прошептала - У них там граф Черневский, отец Аси. Сережка, что же теперь... так, ты будь спокойным, учтивым, ты... - Катя пыталась сказать что-то еще, но слова не находились, прятались - Ты... слушай себя, свое сердце, и тогда все будет правильно. - она крепко обняла брата за шею.
-Катя, так вот оно что. - задумчиво произнес Сережа, когда они чуть отстранились - Я все прекрасно понимаю, что мне говорил отец. Я исполню свой долг. Только... - он посмотрел на сестру, совсем как раньше - это был взгляд не рассудительного юноши, военного, Сергея Шестакова. Такими глазами на Катю всегда смотрел ее обычный Сережка, какого она знала с детства.
-Катя, ты мне скажи... Ася, ты ведь с ней учишься... какая она? Кать, я ведь знаю, о чем они говорят! Это не просто разговоры. Я бы хотел знать... расскажи мне все.
-Сереженька, я всегда буду желать тебе только хорошего, я знаю Асю и хочу сказать тебе...
-Сергей! - дверь открылась резко, не успела Катя сказать брату того, что собиралась.
Сильные руки отца опустились на плечи Сережи, Шестакову-младшему пришлось подчиниться и выйти в гостиную. Катя, склонил голову, отправилась следом.
Сердце у Сережи стучало так, как будто готово было вырваться из груди именно сейчас, может - секундой позже! Он поймал тяжелый, сильный взгляд графа. Взгляд этот обнажал незаурядный ум, несгибаемую волю, твердый характер. Тоже самое заметила и Катя, что-то во взгляде девушку даже напугало. Но, в отличие от Сережи, она заметила что-то еще, какой-то огонечек светил в глубине.
Сергей и Екатерина Шестакова сидели рядом на софе, половину разговора старших они не слышали, сердца их заполняло другое - Катино сердце сжималось от волнения, сердце Сережи металось, как молодая птица, готовая вот-вот подняться на недосягаемую высоту и воспарить в холодном потоке.
-Я уверен, - весомо произнес граф Черневский, - Анастасия и Сергей составят отличную пару, крепкий, хороший союз. Как я уже говорил, я не сторонник сомнительных идей Его Высочества относительно будущего моего дочери.
При упоминании Великого Князя в таком откровенном контексте генерал с женой как будто смутились, но Шестаков старший вскоре непринужденно улыбнулся и произнес - Что ж, граф, значит все решено. Я, признаться, очень рад. Для моей семьи, как и для вашей, это очень важно...
И все. комната поплыла перед глазами, разговоры сделались звоном в ушах Сережи, утверждения графа, одобрительных смех отца, растроганная улыбка матери... все это ушло на другой план. Все решено. Теперь они с Катей были близки как никогда - их обоих, казалось, вынесло на берег штормом родительских решений. Сережа становился старше, он теперь помолвлен, но сейчас, входя в жизнь взрослую, Шестаков особенно чувствовал себя маленьким. И, как в детстве, он твердо знал что все - для его же блага. Катенька крепко обняла его, положив хорошенькую головку на плечо брата. Все переменилось. И переменится еще...
-Черневская! - рыжие кудри Вари разлетелись волной по плечам, растрепались - Ненавижу ее! Всегда ненавидела эту задаваку! "Великий Князь, Императрица!". Вот, что ей было надо! Не получилось стать фрейлиной, так она решила мне жизнь испортить! Сначала пыталась меня поссорить с девочками, с Соней, подставляла... гадина! Змея! Свое счастье проворонила, решила мое забрать! - она бессильно ударила по тумбочке рукой, и, обняв трясущиеся от рыданий плечи, опустилась на кровать.
-Почему, почему именно так!...
-Варя, не плачь, пожалуйста. - раздался тихий, приятный голос Мириам - Ася сама не хотела, я уверена. Ты же знаешь, она любит Лорда, и должна была выйти замуж. - она ласково гладила подругу по опущенной растрепанной голове - Но отец Аси... он так решил, Ася не виновата ни в чем. - пыталась она достучаться до Вари - О, Аллах! Помоги нам... - прошептала девушка, вскидывая руки - Что же такое твориться!
Другие девочки тоже сели рядом с Кулаковой, принялись утешать на свой лад.
-Ну почему именно сейчас с нами нет Сони и Таты, они бы так смогли помочь! - сокрушалась турчанка.
-Да и шо же, шо их нет, тьфу, подумаешь. - поводила плечами Оксанка - То ж не они у Варьки кавалера-то уводили!
-Нечипоренко, правда, так иногда и хочется тебя стукнуть!
-А шо, шо я сказала? Кабы я неправду сказала... - начала увиливать Оксана.
-Правда, иногда ты кажешься такой... пустоголовой! - вступилась уже и Маша - Между прочим, у человека горе, а ты только и можешь подливать масло в огонь! - едко заметила она.
-Девочки, хотя бы не ссорьтесь между собой! - мягко сказала Мириам, обнимая Кулакову - Разве вы не можете просто утешить вашу подругу?
-Что там за звуки я слышу? - послышался резкий голос заспанной, слегка напуганной фройлян Штольц - Нарушение режима в институте! Если вы выпускной класс, это не значит, что можно нарушить правила. Медам, быстро по кроватям! - девочки сразу понурились, а Варя как будто ничего не слышала - тупое горе захлестнуло ее, как волна, которая тащила на дно - Варя захлебывалась соленой водой слез, пытаясь дышать ровнее, но не получалась. Злоба, горе, ужасная досада вскипали в ней с неудержимым пылом.
-Мадемуазель Кулакова, сейчас же прекратите... - отчеканила Штольц.
Кажется, варя хотела что-то выкрикнуть, что-то сказать... что-то злое, обидное для этой Мымры, что-то, что хоть чуточку могла защитить Кулакову, характерную броню которой пробила эта новость - Ася и Сережа. Варя только растолкала девочек, вскочила и побежала в умывальную.
-Всем спать. - железно повторила классная дама.
Все легли спать, но может ли спать сердце? Тем более, сердце которое ранили, оскорбили, тем более, когда этого не ждешь...
Кулакова пересилила бы свой страх и поставила Черневской свечку в церкви за упокой, да не одну, нет...! Она бы и себе теперь поставила! Гадина, гадина эта Ася, змея ядовитая...
все бы травы пережгла, весь бы воск перетопила, всю бы кровь из себя выпустила - помогли бы эти глупые поверья вернуть Сереженьку. Хоть бы они помогли, хоть кто бы помог! Но никто не поможет - хоть вой на луну, как собака. Но нет! Нет! Это Черневская будет у нее собакой выть! Она и Шестаков! Не тата, так нашел себе замену да?! Все ей, Варе, замену! Горько...
Глядя на себя в зеркало - зареванную, растрепанную, злую и, по большому счету, совсем слабую, Варя не знала теперь, что ей делать. Она обзовет Черневскую, ударит, сделает ей самую ужасную гадость... как и Шестакову... но не вернет его. Ах, как бы она мечтала быть на месте Аси! Она бы и любовницу у мужа стерпела, и простила бы его за все. Но Сережа не будет ее мужем, он достанется этой выскочке, это собачонке придворной, Черневской! Стоило ей сойтись с Великим князем, как получает все, что ей надо... Господи, Господи!...
Варя терла опухшее от слез лицо, умылась, вытерла лицо и руки полотенцем. Успокоилась.
Тихим шагом она прошлась в дортуар. Тихонечко, чтобы не разбудить душечек, подошла на цыпочках к своей кровати, нагнулась к тумбочке. Неслышно, тихо, как мышка, Кулакова вынула из нее старую книгу в затертом переплете и прижала к груди.
Девочки мирно посапывали во сне. Мириам ворочалась в постели, что-то повторяя. Но Варя никого, никого не разбудила. "Как тень, она проходит мимо...".
Ночь. Луна. Неразборчивый и сбивчивый фонарный свет неверно играл с зеркалом. Шумело старое дерево под окном. Капала из крана холодная вода. Капали бессильные слезы, но боли уже не было - она вся вышла с криком, с руганью, туда же утекла и разбитая любовь. Бедное несчастное девическое сердце ломала и терзала теперь только черная злоба, и ничего страшнее и хуже Кулакова на своем веку не испытывала. Она стояла вновь перед этим зеркалом, водила дрожащей рукой по книге.
Нашла.
Заветная ночь. Вот какое название у ночи, в которую Варькина жизнь сломалась!
-Заповедная...?- сдавленно прошептала Кулакова, холодно и гордо расправляя плечи - Вот оно как... Колдовством побила меня Черневская? - спокойно спросила она зеркало, и тут же тихо сорвалась - Да пропала бы она!... Пропади она пропадом эта Ася, со всеми своими Князьями, со всем этим двором, пропади она пропадом...!
Глава 3. Неудачник.
Красная буря в те дни снилась не только графу. Примерно в ту же ночь от похожего сна на своей кровати, вернее - на койке, очнулся один несчастный человек. Был это Великий Князь Константин. Правда, не Константин Николаевич, а его сын - Константин Константинович. Был он вполне несчастен, и причин на то имелось целое множество. Но главным было, конечно, несчастье с переводом по службе.
Перевели бы куда угодно, хоть на самый захудалый край Империи, но только прочь с военно морского флота! Полностью уверенный, что на край Империи его, конечно, не отправят, Великий Князь отослал прошение. Но оно, наверное, не дошло?... а если дошло, то затерялось? Так или иначе, несчастный Князь все еще коротал часы в своей каюте, уткнувшись лицом в тощую подушку. Он ведь мечтал быстро решить это дело, попросить отпуск, объездить всю Европу, побывать в гостях у родственников, но...
Прошение о переводе было отослано Великим Князем не просто так, не от скуки. Дело было в том, что его постоянно мучила страшная, вечная, непроходящая морская болезнь.
Кругосветное плавание, морская служба... Это не снилось ему в самых страшных кошмарах!
Его отец и старшая сестра всегда обожали море, корабли, волны, крики чаек над головой, соленый ветер... Но при чем здесь он, Константин?
"Ты - мой сын! Вот при чем!" - сказал бы ему отец. Но у Великого Князя, даже умирай он от страшной качки, не нашлось бы желания разговаривать с отцом.
Кажется, был один только день, когда Константин Константинович забыл о болезни. Этот день ему и снился: Дунай, Силистра. Все еще идет война с турками, корабль мчится вперед, к врагу. Турки подходят, все стремительней становится их приближение. Но со стороны вдруг подплывает так же быстро пустая посудина, начиненная тоннами взрывчатки, пущенная лично Его Высочеством.
И вот, огненный сноп взметается до самых небес: вверх, в стороны, по всем направлениям бежит пламя, в воздух взмывает красно-оранжевое облако и на воде распускается огненный цветок - бывший турецкий корабль.
Это воспоминание было, наверное, единственным героическим, за всю недолгую жизнь Великого Князя. Без пяти минут герой, без пяти минут - неудачник.
Ему уже девятнадцать лет, жизнь не состоялась...
Очень высокий, почти худой, с какими-то печальными чертами лица; красивым или даже симпатичным Великий Князь себя не считал никогда, но не очень горевал по этому поводу. Красотой отличались в нем только глаза - светлые, ясные, и яркий, открытый взгляд. Точно такие глаза были у его матери, у сестер. Светло-голубые глаза.
Из-за излишней, как всем казалось, романтичности, мечтательности, несерьезности - Великий Князь считался в Семье человеком бесполезным, не способным даже на маленькое и хоть сколько-нибудь ответственное дело. Разиня, неудачник, книжный червь, глупый мечтатель - такие характеристики были ему даны. А на фронте ни к чему не годный позор Семьи может, попросту говоря, наконец-то сгинуть: ему станет худо, слишком сильно свесится он через борт, обессилев от качки, и вдруг - крутая волна. Этот слабак, конечно, не удержится. И если глобальный позор Семейства все же не утонет, то явлено будет настоящее чудо! - так думали некоторые старшие Великие Князья.
Константин всегда в своих мечтаниях видел себя защитником Родины, увенчанным славой; хотел быть всеми любимым, уважаемым человеком. Конечно, в него будет влюблена прекрасная принцесса - он посвятит ей стихи, песни, расскажет о подвигах. Но это только в мечтах.
В мешке под койкой у Константина лежали книги, набор перьевых ручек, полупустая чернильница, пара тетрадей. Думая отвлечься, Великий Князь наугад достал "Юного Вертера" Гете - на немецком, и, перевернувшись на бок, углубился в чтение. Но почитать как следует у него не получилось. Дверь в каюту буквально вынес жутко веселый лейтенант и с разбегу плюхнулся на соседнюю койку, обнимая какой-то пакет.
-Ну как вы, Кость? - к Великому Князю, которого уже давно приняли за "своего парня", все, кроме командования обращались по имени.
-Миша? Спасибо, легче. - слабо кивнул он ответ - Получасом ранее мне казалось, что я сойду с ума.
-С ума - это нехорошо. - Заметил лейтенант - Если еще читать можете, так это хороший признак! С ума сходят, это уж когда русалки кажутся, девы всякие морские... давно они мне не являлись!
Но, поймав строгий взгляд Константина, Миша быстро прекратил разговоры на эту тему - Князь на дух не переносил "похабщины".
-Ну так я что хотел сказать-то... о! Я почему такой счастливый-то! Во-первых, я прихожу сейчас, а у нас в столовой знаете, что?
-Что? - с интересом спросил Князь.
-Помните котлеты из семги? Ну те, с чесночком еще? Так там они, да еще хлебу!
Константин закрыл позеленевшее лицо книжкой.
-Ой, да черт меня дери, что это я вспомнил-то, вам ж нельзя... ой, дурак я...
-...А во вторых? - едва не задыхаясь проговорил Князь.
-Чего?
-Вы говорили, вас радует что-то...
-А! Точно! Я на почту только что сбегал, мне адресок дали, я сбегал! Письмо получил! - он потряс пакетом - И флажок купил.
-На почту... Миша, так что же, значит мы стоим?
-Стоим, уже полчаса как. - ответил Миша, удобно разлегшись на своем месте.
-Почему вы мне не сказали? - чуть не обиженно произнес Князь - Я чувствовал себя ужасно... я вместо вас мог сходить на почту.
-Так я забыл, да еще говорили вас особо не посылать, а то мало ли что вы там...
-Что?
-Да как, в историю, как обычно попадете - город незнакомый, мало ли.
-В историю? Да как вы... - Князь вскинул брови - Я бы не заблудился и не куда бы не попал.
-Как в прошлый раз? - хитро прищурился на него Миша. Наступило молчание, Костя насупился и отвернулся к стене.
-Да ладно вам, не обижайте, будет... пойдемте, пока стоим, я вас гулять сведу. Тепло, ветер хороший... - Миша вскочил и принялся поднимать Великого Князь - Экой высокий, не поднимешь! Вставайте-вставайте, бросьте книгу.
Константин Константинович нехотя привстал и уселся на койке. Голова у него слегка кружилась.
-Вот! Костя, полно вам, пойдемте покурим. - предложил Миша - Я у вас папироску украду? Заделитесь? А то я купить забыл. - жалобно проговорил Миша.
-Поделюсь, конечно.
-Покурите, сразу легче станет. - увещевал лейтенант, хватая Великого Князя под руку - Поднимаемся, аккуратно... не падаем! Шаг вперед, левой... экой вы опухший! Пойдемте... - он пнул ногой дверь и вытащил друга свет Божий.
От яркого солнца сразу заслезились глаза. Миша дотащил друга до бортика, сам быстро слез вниз, спрыгнул на деревянный настил пристани.
-Дышите ровно, так, держитесь...! Сами на берег сойдете?
-Если вдруг не упаду с мостков. - мрачно предположил Костя.
-Отказываетесь, значит? - крикнул лейтенант - Я так и думал, что вы, Костя, не пойдете... самому придется папироски покупать. Ну, не хотите, как хотите... - доносилось снизу, пока Великий князь стоял на палубе, решая самый главный вопрос.
-...Эх, вы! А вам, между прочим, письмо прислали! - Миша вытащил из кармана что-то белесое и замахал им в воздухе - Вас в Москву забирают! Покурите уж со старым другом, а, Костя?
-Так как...? - не успел сказать Миша, как Константин моментально слетел вниз и кинулся отбирать у него письмо.
-Жив, курилка, жив! Ай! - он потер ушибленную голову - За что это?
-За то, что читаете чужие письма. Вы обязаны передавать их лично в руки! - победно заключил Князь - Ну что, пойдем, доставайте спички.
Они слонялись по набережной взад-вперед, переговариваясь и рассматривая корабли.
-Эх, надо бы отметить, что ли... вы ж нас бросаете насовсем.
-Вы берите отпуск и приезжайте в Москву.
-Эх... а ведь и подружиться-то не успели! Нет, отметить надо, как мы этих турок в Болгарии-то! - горячился Миша.
-Друг, вы знаете, что мне ни пить, ни есть лучше не стоит. Да и заявиться в Москву, в пьяном виде. Это будет mauvais ton в высшей степени.
-Да ладно вам! Пускай знают, что мы на флоте тоже праздновать умеем...
Великий Князь тяжело вздохнул.
-Не говорите, друг мой. Вернусь - Папа мне устроит...праздник.- он опустил голову.
-Да не расстраивайтесь так, протянем! - он со всей дури хлопнул друга по спине - Пойдемте, выпьем! Вас ведь в любом случае будут ругать...
-Я бы никогда себе этого не простил! Пьянство...
-Хорошо, давайте сделаем так: я буду пить за ваше здоровье, а вы тем временем читать письмо? - он указал на белый краешек бумаги, виднеющийся у Константина из нагрудного кармашка.
Великий Князь снова вздохнул.
-Господи, что мне с вами делать. Я ведь с вами совсем пропаду! Ну, показывайте дорогу...
Глава 4. Лешая поляна.
-Господи, Боже... Господи... - эти слова час за часом повторял человек, обхватил голову, сдавливая ее до боли в висках. Он сидел на прогнившей колоде возле старой избушки - Сколько крови, Мать Честная... чьи-то дочери, сыновья, братья, сестры, родители... кровушка красная, течет, течет реченька, бережка моет, подмывает... нет, милая, дорогая моя, не наложу я руки на себя. А коли наложу, так чего и будет - столько раз убивал, так еще убить, что плюнуть да растереть... - он закачался. скупое солнце, выйдя из-за облаков, осветило его лицо. Человек улыбался - Что плюнуть и растереть... - словно скрип ржавой дверной петли, по поляне полетел страшный смех человека этого.
-Боже, сколько душ загубил, сколько душ Православных... - уже почти весело, легко говорил он - А знаешь, я ведь тогда почти раскаялся. Почти совсем. А знаешь, что это со мной случилось? Думал ведь я, убивать-то больше и не буду... а тут вот, родные, какая история... - говорил он, тупо глядя вдаль, и листья на деревья и травы гнулись ниже и вздрагивали от одного, казалось, его слова - Да... шел, значит, я опушкою. Гляжу, мальчишка-то идет. Да... Говорит мне, мол, ты чего грустный-то такой, дяденька. Я ему и говорю, мол, грешен я, грешен... - и вновь ужасный, тихий смешок разлился по поляне, уходя в сырой утренний туман - Говорили мы с мальчонкой, я ему сколь рассказал, а он все меня слушал, кутенок глупый, утешал, говорил мне... даже, знаешь, родный, самому смешно - в избу к себе звал, к мамке с батей, хлеб-соль поделить. Говорит мне6 ты, говорит, человек верующий, Божий человек, ты на правильную дорогу пошел, дяденька... дяденька... - повторял он, будто эхо, сам за собою - Не шел я к нему, конечно, но семью его мимоходом видел. Далеко я уходил от дома-то... там они у реченьки-то дальней и жили... ходили мы с мальчонкой, балясничали меж собой. Я, родный, почти уж из лешего, из вурдалака-кровопийцы человеком стал... сердце... - он усмехнулся в усы - сердишко у меня зашлось... - и снова этот смех, от которого кровь леденела прямо в жилах - Я тогда решил, что никого, никогда больше не убью. Руки не подниму. Я ведь как тогда думал - или все, не убью больше никого, человеком стану или... сам умру. И родился я заново, а кошмаров своих прошлых боялся, родный. Боялся их. Руки на комара даже больше не поднял. Жили мы так. Я, то есть, жил. Шел я утром таким вот, как это, свежим да радостным - чего еще мне у России-матушки-то надо? Ничего. Дошел я до полянки одной, думал, как обычно, с мальчонкой поговорить-то, кто у меня был еще, кроме кутенка глупого? Как исповедовался я тогда, слово честное... - солнце осветило безумные глаза душегуба - в тот момент, что заговорил он о мальчике, стали они чистыми, как горный родник, будто шевелилось в погубленной душе что-то человечье, живое, теплое...
-Шел я туда, да и увидел тут. - он вновь спрятал голову от солнца - Оборванные какие-то, деревенские, видно, к мальчонке лезли... отдать что-то велели. С ножом один был, два других поодаль. Не дать, не взять - мы трое когда-то... я подошел, пытался и им рассказать, мол, как все было, как со мной приключилось, мальчишку упрашивал отпустить. Аки святой их молил, на коленях молил - отпустите... Нет. - покачал он головой, и снова сжал ее до боли - Не отпустили. И мне досказать не дали, только смеялись, громко так, аж эхо было в лесу.
Роса таяла на траве, колыхались встающие с зарей лесные цветы, лес умывался заново, заново вставал, отряхивая свою молодые, живые, налитые соком листья.
Где-то заплакала птица, ее песня тянулась недолго, как первый плач по убитому. Голос ее был надтреснут. Солнце роняло свои лучи щедро - и на лесные травы и деревья, и на старое птицыно гнездо, и на ветхую землянку душегуба.
-Убили они мальчонку. - и каждое слово отдавало четче и сильнее, как будто миру суждено было тогда, поутру их запомнить. Именно эти слова - Убили они. И я убил...
Сколько постояльцев с их бедами и радостями пережила старая добрая гостиница, где остановился граф Воронцов, из-за нежелания боле проводить время дома. Сколько историй повидали эти старинные стены! Сколько видели, помнили... но теперь, как бы давая им новую жизнь и новую молодость, происходила здесь еще одна история, и, как верилось сердцу графа - история счастливая. Счастливой он обязан сделать ее сам.
Он решился на шаг, написать письмо, неверными руками передать с поручением, ждать любимую, снова метаться по комнате, как раненный зверь. И, он дождался. Дождался скрипа двери, от которого сладко замерло сердце. Вздоха, первых слов, тихого звука легких шагов, начала разговора... сердце ныло, но и билось одновременно в радости. И эта радость, граф был уверен - согреет еще и сердце его любимой.
-Отпусти меня... я больше не могу... прошу тебя... умоляю... - тихо повторяли бледные ее губы. По щекам Сони катились умоляющие слезы.
-Ну все, хватит. - твердо проговорил Владимир, подходя ближе - Соня, прошу тебя, хватит. Я никогда, никогда не сделаю тебе больно, не причиню вреда, никакого страдания. Нет того несчастья, которым ты сейчас живешь! Ты говорила мне эти слова - отпустить, не мучить, не истязать... но я знаю одно! Эти страдания, которые одолевают тебя, они не из-за любви. Страдания всегда одни сами по себе, но, верь мне, счастье мое, любовь сильнее.
Соня не могла возражать. От каждого слова сердцу делалось больно, как будто от поцелуя Снежной Королевы душа ее сделалась хрупкой тоненькой ледышкой, а теперь таяла, таяла... и талая вода ее была слезами Софьи, горячими, обжигающими лицо. Было больно, как никогда. Она стояла в противоположном углу комнаты, пытаясь не смотреть на Владимира - и не могла!
-Соня, я все знаю, все понимаю! Всю твою боль. Но пора ожить.
-Нет, нет... -зажмурившись твердила девушка - прошу тебя...
-Ты оживешь, уже оживаешь, поэтому твоей душе так больно. Жизнь не подарить без боли, точно так же, как без страданий не выносить и не родить женщине ребенка, а мужчине не защитить свою семью. - смело говорил ей граф. Страдания любимой смущали, волновали его душу, но Владимир знал - он поступает правильно. Он спасет Софью. От кого-то другого или от себя - всегда спасет.
-Соня, я должен тебе сказать. Великий Князь когда-то, в пылу разговора, дал мне надежду на свою помощь. Я не знал, воспользуюсь ли ей, смогу ли, но теперь знаю - смогу. Из-за тебя. - он в упор глядел на любимую - Очень скоро я пойду к нему и попрошу об одном слове перед Синодом. Нина... тоже будет согласна, я знаю точно. И теперь, когда все уже решено, остается за всеми этими словами одно последнее - твое. - он склонил перед ней голову, как перед царицей, опустился на колени. Соня было отпрянула назад, но что-то из глубин души вырывалось, с болью и муками держало ее на месте, не давая сделать шагу в сторону.
-Видит Бог, Соня, ты уже мне жена, а я твой муж. Я спрашиваю лишь об одном - когда настанет время нам с тобой снова встать перед Создателем... ты снова скажешь мне "да"?
Глаза Сони блестели двумя робкими звездочками, с ресниц срывались последние, самые горькие слезинки.
-Владимир...
Как тяжело далась эта улыбка графу! Но он улыбнулся - нежно, ласково, как раньше в самые сокровенные мгновения, и опустил глаза. Он ждал решения.
-Владимир... - она пыталась говорить, но ее грудь сдавливал такой поток чувств, сильный, порывистый, смывший, как река по весне, весь лед... она, юная хрупкая женщина, стоит уже посреди комнаты, перед ней самый дорогой на этом свете человек...
-Владимир, я...
Воронцов резко вскочил, и, не дожидаясь ответа, прижал к себе Соню так сильно, как только мог, и не отпускал. Он слышал, как бьется в груди ее сердечко, чувствовал ее прерывистое дыхание. Он целовал ее в щеки, в лоб, в губы. Потом тихо сказал:
-Не говори, я все знаю. Я тоже тебя люблю...мы с тобой теперь одна семья. Навсегда.
-Навсегда... - робко улыбнулась Софи.
***
Ася сидела за столом, отдавая все свои силы и всю свою выдержку на то, чтобы не разреветься. На идеальном литературном английском она выводила ровные ладные буквы своим изящным почерком. Каждая строчка, фраза, давалась ей собственной кровью. Но она и дальше выводила слова, связывая холодную, тяжелую цепь, которой ей предстояло сковать себя, любимого человека, и всю свою судьбу - "отныне и довеку". Рядом нерушимой стеной стоял граф Черневский, вчера побывавший у Шестаковых.
-Ты понимаешь, что так для всех будет лучше. - спокойно сказал отец.
-Да, Папа.
-Я Снова пойду к Великому Князю и поговорю о твоем новом пути.
-Не надо, Папа, я скажу все Его Высочеству. - Королевская выдержка. Да, Анастасия не была особой царских кровей, но один только Бог знает, сколько ей потребовалось выдержки, чтобы не согнуться, не заплакать, не сдаться. Она держала прямо спину, разведя плечи, высоко подняв голову. Ася несла свой царский венец так, как этого хотел Папа. Любовь способна на многие вещи - строить и рушить вековые города, ломать навечно и возрождать из пепла. Любовь к близкому человеку, к друзьям, к Родине. Любовь к отцу сейчас ломала все остальное. Что ж, она и это вынесет с честью. - решила Ася - Все ради любви, какой бы она не была. И это - не только долг. Без содроганий и метаний, завтра же она пойдет к Великому Князю, или даже прямо к Императрице - ее примут, да, конечно.
Она найдет себе новую дорогу, костьми ляжет - но сделает. Если нет, если все силы уйдут сейчас - значит, дорога у нее одна. и это дорога без отца и без матери, без Уильяма... и уж точно, без Сергея Шестакова.
"Спасибо вам, Лев Толстой, за ваши замечательные книги..."
-Ты готова? - прозвучал голос отца.
-Да, Папа, я готова. - ответила ему Ася.
Завтра она отправит письмо, как будто бы свой собственный смертный приговор. Завтра письмо, послезавтра - на ковер к Его Высочеству. А потом? Что - спустя эти два дня?
-Хорошо, Анастасия. Я рад, что ты поняла меня, я ведь желаю тебе только добра, и ты, -он остановился в дверном проеме, уходя, - прекрасно это знаешь.
-Спокойной ночи, любимая моя. - шепнула ей мать, провожая ко сну.
-Спокойной ночи тебе ночи, Мама. - дочь поцеловала ей руку и прижала к своей щеке.
-Ну, дорогая... все будет хорошо. Пускай к тебе придет твой Ангел-Хранитель. - улыбаясь, тихо проговорила мать - Спи спокойно, дитя мое...
Надо ли говорить, что спокойно она не спала? Не спала ни единой секунды, не сомкнула усталых очей - не сегодня, не завтра, не по послезавтра.
Ася была бледна, немного похудела. Но все так же изящно она одевалась, закручивала роскошные волосы, подчеркивала красоту лица незамысловатой косметикой. Если можно было заметить страдание - оно таилось не в лице, не в фигуре или походке, нет. Где-то в бездонном взгляде проскальзывала эта тоска. Тоска, сродни чувству загнанной лошади. Знаешь, что тебя вот-вот пристрелят, смотришь в упор на дуло ружья, не переводя взгляда на хозяина.
Черневская не помнила, как отправляла письмо. Казалось, вся та кровь ее, что ушла вместе с письмом, вспыхнет сквозь ледяные картонные фразы. Пускай на бумаге загорится красный огонек, что-то скажет Уильяму. Он любит Асю, он прочтет сквозь строчки... но изменить уже ничего нельзя.
Итак, настал день. В прекрасном небесно-голубом платье - скромном, легком и необычайно красивом, Анастасия Черневская: грациозный поворот тонкой шеи, приятный мягкий профиль, изящная походка, тонкая талия, прелестный взгляд.
Ася шла по коридору, как раз к кабинету его Высочества. Не понимая уже никого и ничего, шла в тумане, с одной заученной фразой. Она не спала три ночи, думала, что вот-вот упадет, потеряет сознание, ее будут, как когда-то, приводить в чувство, может - повезут в больницу... так тоскливо было думать об этом. Нет, не сегодня. Позже.
Слышно было, как в начале длинного, казавшегося бесконечным, коридора тикаю часы. Черневская ускоряла шаг, движения становились резкими, как удар клинка, шло все неотвратимо, сильно, жестоко.
Ася бежала по коридору, как раз, к заветной двери, к которой сходились несколько проходов. Черневская уже готова была одним шагом оказаться там, сделать реверанс, как у самого входа...
БАМС!
Черневская упала на пол. Но нет, переутомление и страдания девушки не были тому виной! Она упала, натолкнувшись на кого-то в полутемном коридоре.
Как глупо! Глупая курица! Даже уйти достойно не можешь!
Она натолкнулась на молодого человека - тот очень спешил, нес здоровую стопку книг и бумажных листов, исписанных от руки. Все это теперь валялось по всему коридору - служащий лихорадочно бросился это добро подбирать.
-Извините, умоляю, простите меня, я очень спешила... - как в тумане Ася поднялась, стала помогать юноше собирать его записи - Ради Бога, простите меня.
-Ничего, я Вас уверяю. Я сам бываю так рассеян... Простите Вы меня, это я отвлекся.
Как глупо получалось. Шла на эшафот, но дойти так и не смогла - какие-то нелепые книги, извинения, какой-то смешной мальчишка...
Асе, право, было смешно! Она затравленно улыбалась, даже смеялась, собирая вместе с лакеем книги.
Тут, как гром с неба, открылась дверь, через пару мгновений (или минут?) на пороге вырос Великий Князь.
-Так-так, мадемуазель Черневская, что ж, проходите. - он оглядел разбросанные вещи, ее, юношу. Взгляд его говорил "Ну что, вы опять попали в какую-то историю..."
Ася вошла, сделала прекрасный реверанс, присела на удобный диван напротив Князя, учтиво отказалась от чашки чая.
Девушка не помнила, что говорила ему. Великий Князь слушал внимательно, вникая в каждое слово, не нервничая, не перебивая. Случись наоборот, бедной девочке было бы уже все равно.
Длинные фразы Его Высочества, какие-то сокрушения, сожаления, даже неловкая попытка отругать Асю - все прошло тихо, и, надо сказать, мимо ее ушей. Буря была несильной, но и она, так и не окатив, улеглась. Они остались сидеть напротив друг друга.
-Я признателен вам за все Анастасия. Вы даже не представляете, какое дело загубили еще в начале, но - у вас этого не отнять - вы очень хорошо начали.
-Спасибо, Ваше Высочество.
-Какое спасибо, Анастасия! При чем здесь "спасибо"... почему вы решили уйти?
-Ваше Высочество... - начала Ася, - Мой отец решил, что карьера фрейлины не для меня, вы об этом знаете. К тому же, я должна в скором времени выйти замуж...
-Я понимаю, не по своей воле? - вкрадчиво спросил Князь.
-Что вы, я... я даже не смею обсуждать этот вопрос с вами, что вы, я... - Ася сбивалась, не понимая, что она такое говорит - какая нелепая беседа, и причем тут свадьба?
-Что ж, я могу вам лишь соболезновать. Вы ведь могли выйти замуж по взаимному интересу, причем в интересах государства... хотя, как я понимаю, решение это от вас не зависело? - все более спокойно выговаривал Великий Князь.
-Да, конечно...
-Уже назначен день венчания?
-Да, Ваше Высочество, через месяц... - зачем спрашивает? Неужто придет на свадьбу "пособолезновать"?
-Очень хорошо! Вашего прошения об уходе я пока не приму. Через несколько дней вы будете нужны Отечеству, очень нужны!
-Что? Но ведь моя семья, как они могут отпустить меня?
-Не бойтесь, это будет от имени Ее Императорского Величества. Они не смогут возражать.
Это прозвучало так уверенно, твердо... в глазах у Аси снова вспыхнули прежние огоньки.
-Что потребуется от меня, я все, все сделаю!
Константин Николаевич именно этого и ждал и, наконец, воскликнул - Ну, слава Богу! Дело ваше будет чрезвычайной важности. - он стал говорить уже тише - Через эти несколько дней у Императрицы будет важный выход, отменить его никак нельзя. Но, ввиду последних событий, опасность возрастает до предела.
-Я готова послужить моей Родине, в любом случае. - из последних сил выговорила Ася.
-Хорошо. Я думал, вы сначала закончите институт, получите шифр, но... события не терпят отлагательств. К тому же, как я понимаю, родители ваши все равно решили забрать вас из Института. - поймав взгляд Аси, он тут же перевел тему - Теперь о главном. Вам придется защитить Ее Высочество, пребывая подле нее в качестве телохранительницы. Защитить... при неблагоприятном раскладе, даже ценой своей жизни! - выпалил Великий Князь - Вы готовы на это?
-Готова! - с верностью воскликнула девушка.
-Представьте себе то, о чем я говорю, это не просто задание...
Но Ася представила легко, слушая голос Великого Князя она очень явственно видела описываемую им картину. Ужасная тяга ко сну, моральная измотанность, свалившееся на Асю несчастье - все это в момент было перекрыто одним фактом. Фактом, который подведет черту в жизни: она будет защищать Императрицу. И тогда, сидя перед Князем, Черневская впервые подумала о пуле террориста с облегчением, как о пришедшем, наконец, избавлении. Нападение, выстрел, крики... Это - мой счастливый случай. - тяжело подумала Ася.
"Завтра письмо, послезавтра - к Великому Князю, а что же потом? Что будет через эти два дня?". Пусть не через два, пусть не так скоро, как Черневская думала, но это будет - она выполнит свой долг. И он решит все раз и навсегда - уходя, она хотя бы сделает в своей жизни одну важную вещь, и, если покушения не будет, или же оно будет остановлено полицией - она благополучно вернется домой, понимая, что главное дело ее жизни уже исполнено. А если же нет... холодное железо, или, наоборот, разлетающийся огненный шар - какая разница - это принесет Асе желаемый покой. Она уйдет так, как мечтала - красиво, честно, защищая то, что ей дорого. И не будет больше ни домашних обязанностей, не разбитой любви к Уильяму, не Сережи Шестакова. Ничего не будет...
-Анастасия! Анастасия, вы слышите меня?
-А, что... да-да, Ваше Высочество, я Вас слышу.
-Вы сделались бледны, вам нехорошо?
-Все в полном порядке. - с расстановкой произнесла Черневская.
-Кстати, а что это за лист вы так долго держите в руке, могу полюбопытствовать?
Что? Какой лист?... Ася не успела этого произнести, взглянув на свои руки. Она небрежно сжимала исписанный витиеватым почерком белый лист бумаги - еле читаемый текст ровным столбцом, с подписью с красивыми завитушками - К.Р.
О, нет! Книги, листы, коридор, юноша... нет, нет, нет! Она теперь его все равно не найдет.
Нет, не так себе представляла Черневская этот день!
-Я понятия не имею, что это, Ваше высочество.
-Что ж, коли так... - Великий Князь нахмурился, всматриваясь в размашистый почерк - Я боле вас не задерживаю, мадемуазель. Ступайте, с Богом. Ждите...
-Благодарю вас за прием, Ваше Императорское Высочество.
Еле живая, она дошла до своей кареты - извозчик куда-то отлучился.
Естественно, нигде обладателя записей не нашла, даже не встретила его у входа во дворец.
Значит, этот лист не был ему так дорог. Хотя, с таким беспорядком в голове он мог потерять и все остальное...- насмешливо решила Ася.
Но не это сейчас было главным, нет! Причем тут и какой-то неудачник, и домашние проблемы, и плохое самочувствие! Она отдаст жизнь за Родину, или, по крайней-мере, будет готова к этому. Не было во всем мире иного венца жизни для Аси Черневской, не было и не будет!
Она теперь - счастлива.
Время шло, извозчика все не было и не было. Ну и плевать на него! На все на свете - плевать! - Теперь в моей жизни есть только одно, только одно... - закрывая глаза, произнесла девушка. Крепчайший на свете сон сморил ее на мягких подушках, уютная крытая карета замечательно для этого подошла. Юная графиня моментально уснула, улыбаясь, прижав к груди чуть помятый лист.
***
Дело шло к вечеру, Москва зажигала редкие вечерние огни.
Соня устало положила голову на плечо графа. Все закончилось. Пресеклось. Сердце как будто отпустило...
-Почему, Софи? Я даже не надеялся...
Софья по-женски мудро и ласково улыбнулась, прижимая Воронцова к себе.
-Просто... я устала страдать. Я поняла, что главное - главное наша с тобой любовь. Даже если страдать хочется, хочется быть больной, несчастной... теперь, с тобой, я понимаю, что пришла в этот мир не для этого. Для любви. И ты тоже. - она легко поцеловала Воронцова, граф прижимал к себе Софью все сильнее, будто сейчас кто-то собирался ее отнять.
-Софи, ты не представляешь, насколько я понимаю тебя, каждое твое слово, даже невысказанное. Тогда, только вернувшись, я долго метался в поисках ответа, метался среди разных подводных скал своей жизни, искал главное, разбирался в проблемах... и знаешь, Софи, что главное среди всего: проблем, желаний, радостей, целей, мечтаний? - ласково спросил Владимир, закрыв глаза.
-Знаю. - тихо отвечала ему Соня - Наша любовь. Так будет всегда...
-Конечно, будет. - надежно улыбнулся граф, накрываясь теплым пледом. Услышав именно эти его слова, Софья Горчакова твердо поверила, поверила сильнее прежнего, что Воронцов больше никуда не уйдет, всегда будет с ней - и будет любовь, уют, семья, нежное тепло их очага. Все будет. Всегда. С этими мыслями влюбленные заснули - ночь опустилась на Москву, нежно накрыв ее своим мягким теплым одеялом.
Да, кроме Аси Черневской были в Москве, по крайней-мере, еще двое безмерно счастливых! И, как обычно, несколько несчастных...
Глава 6. Несчастные. "Вы, бедные нагие несчастливцы!"
Несчастье вперемешку с суматохой, а иной раз под руку с робкой радостью гуляло в стенах Института. И снова, все дело происходило ближе к ночи, когда уде стемнело.
Варя и Катя давно уже не разговаривали - да, конечно, проклятое это письмо было давно забыто. Не говорили девочки уже не от обиды, не от злости. Какая-то тень легла между ними, вроде бы и хотелось бы бросить лучик света вместо нее, но каждая - и Катя, и Варя, не решались сделать это первыми. Между подругами черной кошкой пробежал холодок - растопить его не могла не одна из них.
Хотелось бы и дружить, и шептаться снова по ночам, ходить в обнимку, плести друг другу косы, смеяться общим шуткам, радоваться мечтам... но как?
Катя - сестра Сережи, а он так подло поступил с Кулаковой! К тому же она - еще и подруга мерзкой Аси, которая, на свое счастье, куда-то пропала! Почему Катя ничего не сделала этим двоим, почему всегда молчала... Да уж, Варя помнил еще и ситуацию с Татой! Даже если Серж все еще любил ее - какая кому разница? Тата в деревне, она теперь далеко, а Черневская здесь, в Москве, и, наверное, уже готовит себе подвенечный наряд!
А как же бедная Катенька, видя страдание трех дорогих ей людей, могла объяснить все Варе? Душа ее болела за все них. Этим троим, дорогим и любимым, было больно оттого, связали их такие веревки, которые не под силу было им распутать даже будь они вместе. Да и распутаешь - а коли только хуже станет?
Единственная отрада нашлась - в Институт пришла весточка от Софи - она наконец-то была снова счастлива!
-Девочки, она обещала скоро вернуться! - именно с такими словами Ольга вбежала в дортуар к подругам.
-Кто?
-Соня!
И пошли вскакивать, пошли вскрикивать, радостно, весело! Солнечным зайчиком была для них Софья, даже и находясь далеко от подруг.
-Душечки, душечки, а может, и Черневская вернется под шумок? А там время пройдет, глядишь, и Ильинская вернется! - вскрикнула Маша - Ура!
-Ой, да хоть одна новость хорошая! - развела руками Оксана - Соня приедет, да быстро тут усе поправит!
-Соня! Соня приедет! - улыбалась Мириам, прижимая руки к щекам - Девочки, я так счастлива!
Все принялись обниматься, встали в тесный кружок, как маленькие...
Туда затянули и Катю, и Варю, все, казалось, были счастливы. Шестакова улыбалась вместе с подружками, но вдруг ее взгляд встретился со взглядом Кулаковой... У Кати никакой вины не было перед подругой, но она почему-то стыдливо отводила глаза, как будто чем-то навредила Варе. Чем? Катенька сама не знала. Хотя, догадывалась, что могла бы сказать Варя: "Ты ничего не сделала! Ты- предательница!".
Но что она могла сделать? Что? Когда на кону любовь и дальнейшая жизнь любимого брата, любовь и карьера одной подруги, счастье другой... разве она могла кого-то выбрать? Быть может, Кулакова злится, что не ее?
Хоть уже пора было ложится спать, институтки обнимались, смеялись, шутили... совсем не боялись строгостей Штольц, никаких наказаний, выговоров... они, казалось, не боялись ничего - молодость вообще склонна забывать об этом; молодость создана для кипучей жизни, неудержимой любви, бескорыстной дружбы.
Освещенная общим весельем, не имея возможно сопротивляться ему, Кулакова спала спокойно в эту ночь - забыла уже и про свои заветные слова, про проклятия - именно они и пропали пропадом, провалились сквозь землю. В опустошенную душу закралась усталость - да, нельзя слишком много страдать, особенно в юности.
Варя видела во сне поляну, глухой зеленый лес. Средь высокой травы по заросшей тропинке шли друг за другом две размытые фигуры, любопытно оглядываясь по сторонам. Отчего-то во сне все было так спокойно, безмятежно. Снился Варе отчего-то и граф Воронцов, стоящий все на той же поляне под сенью зеленых крон, и какая-то дорога, убегающая вдаль. Ей почти приснился Сережа... приснился бы, но сон Варю как будто берег - не к чему ей снова просыпаться в слезах.
А вот Шестакова заснуть не могла.
Все девушки тогда мыслями уносились куда-то: Мириам в кроткой мечте видела родную страну, наверное, грезила о своей тихой и загадочной любви. Истомина думала о молодом юнкере, вновь навестившем ее недавно. Кутайсова была вся в своих проделках и задумках насчет Кузнечика. Многие скучали по отсутствующим подругам; Нечипоренко, как обычно, думала о еде... а еще, конечно, о танцах.
Всем их мысли, так или иначе, приносили радость. Или, хотя бы покой. Но не Катеньке, только не ей... Ее удел - полночи не сомкнуть глаз, болезненно ежится под одеялом, ворочаться, видеть неспокойные сны. Сердце болело, да все не о себе, о любимых...
***
Тем же вечером, немного позже того, как Ася Черневская погрузилась в целебный сон около дворца, в самом же дворце кипели страсти. Вернее сказать, дрязги. Ссора росла, росла, ширилась, подобно мыльному пузырю, и наконец лопнула - брызги полетели в стороны, досталось всем. Лес рубят, щепки летят.
-...Ходячее бедствие! Какой скандал! Прямо здесь! - вот, что сказал Великий Князь Константин Николаевич, ударив кулаком о крышку стола, отчего последний страдальчески затрещал. Конечно, стол был ни в чем не виноват... о, нет, виноват был точно не стол!
-Что же это, в конце концов, такое?! - сокрушался Князь - Верно, как я заметил, беда не приходит одна! Сначала девица Черневская, а затем вот это несчастье. - вся злость, вперемешку с нервами, накопленные за последние полгода, похоже, скрутились в страшнейшую бурю - Пошла Настя по ненастьям! Нет, это надо только подумать!... - конечно, более злиться на девицу было нельзя, этот повод для расстройства возникал в последнее время слишком часто. Да и что она, в сущности сделала, по сравнению с ЭТИМ?
-Я, очевидно, скоро сойду с ума... ну и что теперь делать? Как я могу командовать людьми, если собственный сын, - Князь указал на дверь - Появляется, когда ему вздумается, так же исчезает, и хоть бы слушался родительского слова...
Генерал Шестаков был, не побоюсь этого слова, выдернут из приятного семейного круга по чрезвычайным обстоятельствам государственной важности. обстоятельства эти обсуждались, неоднократно обдумывались, систематизировались им и Великим Князем пока... собственно, пока не случилось ЭТО.
Что ЭТО было - сказать трудно. Началось оно с торжественных слов лакея, широко вдруг распахнутых дверей, учтивого приветствия и приятного впечатления, а закончилось - о, закончилось оно катастрофически. Хотя, по словам Константина Николаевича, из происшествий с его сыном так заканчивались девять из десяти.
-Дети, дети... - качал головой генерал Шестаков. Что он мог сказать? Это будто чума, честное слово, как будто заразно! Черневский со своей дочерью, Сережа с Катей, а теперь новый случай.
-Прошу прощения, генерал, за этот досадный инцидент. - виновато произнес Великий Князь - Я, признаться, не был готов.
-О, Ваше Императорское Высочество, вы не видели, что такое "инцидент"! - отмахнулся Шестаков - нынешние дети, это трудный вопрос. Иные хамят, не уважают родителей (не мои, слава Богу!)...
-Это просто акт своеволия! Что это такое - придти сюда, прямиком, да еще и в штатском костюме! Но и этого ему было мало! - сокрушался Константин Николаевич - Его Высочеству, прости Господи, надо было еще и устроить Вавилонское столпотворение у моего кабинета, развести там бардак и, прошу прощения, смыться! Вы этого не застали генерал - было прямо перед входом Черневской! И появиться прямо тогда, в порядке очереди, когда я принимаю и ничем другим не занят - нет! Это было выше его возможности!
-Прошу прощения, Ваше Высочество, но вы бы видели пару дней назад моего Сережу, когда тот выпустился из училища. Он, так сказать, славно дело это отметил, за сим заявился прямиком домой. - почти со смехом вспоминал Шестаков - В переживаниях нет нужды, я вас уверяю. не самый страшный случай. - но все же страшный! - решил про себя генерал. Два Константина в одном кабинете - слишком много! В слух, конечно, сказал другое - Ну, представьте себе - нынешняя молодежь, эти вредоносные идеи - кто попадает в плохую компанию, кто сбегает из дома, а здесь всего лишь...
Великий Князь в момент стал бледен, как полотно.
-Немедленно! - крикнул он на суетящегося служащего, быстро вскакивая со стула - К главному входу! Послать кого угодно, чтобы Его Высочество даже не...
-Позвольте, все ли так страшно? - спросил пораженный Шестаков.
-Поверьте, все очень страшно! - и снова к "человеку" - Чтобы его коляска не отъехала от дворца! Мигом!
-Позвольте. - попытался снова вставить слово Шестаков - Что-то случилось?
Из темнеющего дверного проема показалась фигура в ливрее - видимо, уже успели побывать, где надо. Генерал поразился оперативности дела! Слуга, запыхавшись, еле выговорил:
-Его Высочество отбыли... Прямо на своем экипаже... без кучера... в неизвестном направлении...
Великий Князь бессильно обернулся к Шестакову.
-Случилось, генерал. Теперь уж точно случилось!
Так и закончился этот, полный волнений, день.
Мирно все улеглось в Институте - хотя все же не без печали, Конечно, во дворце, где вершатся большие дела, он закончился позднее - сначала немыслимая, никем не ожидаемая "катастрофа", в результате чего так и не решенное дело, получившие долю Великокняжеского гнева обитатели дворца...
Да и вокруг было неспокойно - по слухам, у одного из извозчиков угнали коляску, никто, конечно, разобраться не успел; По Москве вообще ходило много историй - про воскресшего графа, про разоренное, но не уничтоженного преступное логово, банду революционеров, страшного душегуба... в конце концов, всего лишь слухи - всему ли стоит верить.
Глава 7. Наутро.
Да, тогда все стало намного яснее. Многие из наших героев вдруг осознали, что их ждет сегодня. К примеру, граф Воронцов понял, что как бы хорошо и спокойно не было ему со своей Софи, но существуют в мире еще и дела - неприятные, но нужные, тем более для того, чтобы дальше быть с любимой. Воронцов осознал, что так или иначе - его ждет объяснение с Ниной.
Великий Князь Константин Константинович в свою очередь осознал, что если он в ближайшие дни вернется во дворец, его ждет домашний арест на все оставшиеся годы; а граф и графиня Черневские поутру заметили очень существенную пропажу в своем доме. Произошло еще несколько странных событий, но...
Итак, по порядку.
В доме Воронцовых было вдруг как-то пусто, как у брошенного гнезда. На весь дом, протяжно, с надрывом, плакал маленький Серж Воронцов, не смотря на ухаживания крутящихся вокруг него заботливых Акулины, Петра и Зейнаб.
Графиня, конечно, упорхнула, как кукушка - а куда, догадаться нетрудно.
-Ты мой хороший мальчик, ты мой маленький... - Зейнаб качала на руках несчастное плачущее в три ручья дитя - Ну, ну, тихо, тихо, маленький, хороший мой. - приговаривала она. Но, увы - юный граф ее совсем не слушал, продолжая затягивать все ту же незатейливую песню.
-Милый, милый мальчик, ну зачем же так! - начала в тон ему причитать заботливая турчанка - Ну не плачь, не плачь...
-Граф Воронцов! - трубным голосом объявил Петр.
Снова! Снова! Как снег на голову! Граф!
-Господин, как хорошо, что вы пришли! - восклицала Зейнаб, кланяясь и прижимая к груди пищащего мальчонку - Господин, тут а...
-Доброе утро, Зейнаб! Да, я, наверное, слишком рано, я и сам того не желала, но...могу я сейчас поговорить с графиней?
-А ее нет, господин! - ответила турчанка, пытаясь убаюкать Сережу - Только вот мальчик, миленький. Плачет и плачет, ждет мать...
Не передать, какие чувства открывались в душе графа в тот момент. Молча он подошел к Зейнаб, как бы слегка поклонился ей - так же молча перенял Сережу на руки. Сергей Владимирович Воронцов. Трудно сказать, что ощущал граф по отношению к этому младенцу, так это было странно...
Маленький завизжал сильнее - визг этот нарастал, как звук пожарного колокола.
-Господин граф, что вы, дайте его мне на руки. - стала сокрушаться Зейнаб - Он плачет так весь день, вы ничего не сделаете, ай-ай... Сереженька!
Чувство смятения, какой-то вины, даже потаенного стыда промелькнуло между ними. Даже не так - оно было, просто было, как плохая или хорошая погода, как служба, как светское общество. Как гудящая Москва. Стихийно...
А еще между ними находился еще кое-кто, а именно - Сергей Владимирович, орущий, как иерихонская труба.
Владимир долго всматривался в ореховые глазенки, в это круглое, чуть смугловатое личико... Господи, при чем здесь Нина? Нина, какой-то Манчини... был только он, Воронцов, стоящий непонятно почему средь комнаты, оробевшая служанка и это глупенько невинное дитя.
-Ну-ну... - тихо, стараясь, чтобы голос его звучал нежнее, произнес граф - Тихо. - он повернулся спиной к Зейнаб, чуть прошелся по комнате. Сережа странно, непонятливо уставился на Воронцова, как будто вопрошая, и - все еще похныкивая.
-Котик-котик, коток, котик, серенький хвосток... - непривычно для себя начал напевать граф, сам себе поражаясь - ребенок не его, мало того, что чужой - так это было живым свидетельством позора его семьи, и, стало быть и его самого - раз дал свое имя и титул, зная обо всем? Свидетельством подлости Манчини, лицемерия Нины... но не испытывал граф к этому младенцу никакой ненависти. Ненависть, любовь, ревность - все это не то, это слишком сложно по отношению к такому существу. Сострадание? Сочувствие? Неужели - солидарность? Владимир сам усмехнулся этим мыслям.
-Прийди, котик, ночевать, и Сереженьку качать... Котик-котик, коток...
Сереженька, потянувшись, сладко зевнул, и, кинув на Владимира примирительно-одобряющий взгляд, спокойно смежил веки...
***
-Все просто ужасно... - в жизни молодого Великого Князя это был не первый день, который начался подобным образом. Но по накалу событий, всему их ужасу и накатившей после этого горести - сей случай бил все предыдущие рекорды. Было все не просто ужасно, нет. Великий Князь не знаю подобных слов в родном языке, чтобы рассказать, насколько ему плохо. Ехать в Павловск - слишком далеко, во дворец... лучше уж сразу в Кремль, на Лобное место! В гостиницу... если только, но вот зачем - зачем он уехал так далеко от города?
Всю ночь Великий Князь провел как в тумане, мало того - размытая дождем дорога теперь привела его в какую-то глухую, полную комаров, чащу, из которой вряд ли выберешься затемно. Бедные лошади очень устали, в который раз хотели есть...
Все! - Константин Константинович в сердцах бросил поводья, спрыгнул на землю. Все покачнулось, слегка закружилась голова. Лошади моментально бросились жевать траву с сильно заросшей дороги, жадно пить из глубоких луж.
Ужасно.
-Нет, как я мог поступить подобным образом! - юноша ходил вокруг, сложив руки на груди - Дядья правы: я - позор Семьи! Разве можно было так сорваться, притом при человеке незнакомом... о, ужас - бедный генерал! Ему, видно, самому несладко, я отяготил его своим поступком и проявил себя... просто ужасно! Как я мог... - он на секунду зажмурился, потом настроение его изменилось - Но все же, я имел право, в конце концов... и как отец может себя так вести? Его поведение недостойно звания дворянина, он... он нечестен! Со мной, с семьей, со всеми! Он эгоистичен!- как бы сам себе объяснял молодой Князь - едва ли не оправдывался.
-О, Боже, бедная дорогая Мама! Как хорошо, что она не видела этого кошмара!
Он бросил взгляд на свою коляску - губило непреодолимое желание, право - начать биться об нее головой! Константин то ругал себя, то отца, то Мишу - как можно было тогда идти в такое похабное место, все беды начались именно из-за этого непотребного развлечения, пьянство - это непростительно... Но, в конечном итоге, Великий Князь винил только себя:
-Я - ужасный человек! Ужасный... - Константин Константинович стал ходить вокруг кареты, - Сказано - почитай отца твоего и матерь твою! Что я наделал, Господи, прости меня! Я ужасный сын, разве милая Мама могла ожидать от меня такого? Она бы состарилась разом на десять лет, если бы узнала о моем поведении! Я - чудовище! Так оскандалиться при постороннем человеке, да еще в кабинете отца!
Я неопрятен, неуклюж...! Кто мешал мне уложить все мои книги в мешок и завязав его, отдать лакею?! Боже, я забыл о мундире! Я - опозорил флот Российской Империи! - он схватился за голову - Я недостоин носить форму и ордена! Я - самый страшный позор нашего Рода!... - он опустился на корточки у каретного колеса - Как можно было... а так по-варварски уехать? Первопрестольная еще не видела такого скандала... Теперь, ко всему прочему, я вымок под дождем. - по правде сказать - несильно.
Лес еще долго выслушивал рассуждения и излияния Константина Константиновича - слушал и молчал, так как вставить хоть единый звук в этот горестный монолог было невозможно. Когда, наконец, монолог этот закончился, и на раннем небе просиял первый лучик восходящего солнца, у края дороги началось некое шевеление. Сначала затрещал можжевельник, затем что-то хрустнуло под вековыми елями...
Константин нервно вздрогнул - что-то подбиралось к нему, почти неслышно, но неуклонно, все ближе и ближе - главное, странно было другое: это неведомое оказывалось то с одной стороны дороги, то с другой, появлялась и исчезая подобно призраку.
Дорога была еще темна из-за высоких пышных крон, закрывающих солнце, да и оно не успело еще выйти во всей красе.
Снова этот подозрительных шорох - то там, то здесь, но все ближе, ближе.
Снова кольнуло в сердце, в груди разошелся слабый холодок... - о, нет, снова нервы?
Великий Князь с детства этим страдал, но нынче все было больше похоже на предчувствие.
Он быстро перекрестился, оглядываясь по сторонам. Кажется, что-то там копошилось с другой стороны кареты... Свят, Свят, свят!
Справа молниеносно пронеслась какая-то тень, что-то легкое резко задело по уху...
Константин даже не успел вздохнуть и - сразу успокоился. По его плечу любопытно скакал маленький комочек пуха, птичка весело смотрела на него своими глазками-бусинками.
-Ох, Господи... зарянка. А я уже с жизнью попрощался!
Надо было не вздрагивать целый год под взрыв орудий, чтобы теперь перетрусить от такого пустяка!
Зарянка с интересом прошлась по руке, покусала клювом манжет и снова вспорхнула вверх.
Наверное, рядом кто-то живет и кормит птиц, раз они так привыкли к человеку. - догадался Великий Князь.
Что ж, тем лучше.
Птица все не улетала. Села на еловый сук и смотрела по сторонам.
-Так, стой, не улетай пока что... - тихо произнес Константин, поднимаясь. Он моментально нашарил в кармане блокнотик для гербария, огрызок карандаша, и на свободной страничке начал быстро набрасывать штрихованный контур сидящей зарянки.
-Никогда не видел в близи такое чудо, лесная птица - совсем не то, что живущая в неволе, это правда...- тихо говорил он -Эй, постой! - но нет - зарянка на своих маленьких серых крылышках взмыла вверх, в ту сторону, где начинались березы - Погоди... - Великий князь на бегу схватил с кучерского сиденья свой мешок, наскоро вытащил пару цветных карандашей, все того же "Вертера" на немецком - чтобы было на чем рисовать, и устремился к березам, плотной стеной вставших по другую сторону. Зарянка летела все дальше, дальше - великий Князь, едва не натыкаясь на кусты и деревья, спотыкался в густой изумрудной траве, чуть не выронил особо важный - красный карандаш... Птичка из виду не пропадала, только углублялась все дальше и дальше, перелетая с ветки на ветку.
Так и начинаются все приключения. И, судя по статистике, такие приключения редко бываю веселыми.
***
Графиня Черневская с самого утра была сама не своя, снова сердце ее было неспокойно. Она, как всегда, полностью доверяла мужу свою волю, свои самые сокровенные чувства - она полностью вверяла себя ему, зная, что все, что с ними когда-либо было и будет - во благо. Но в это утро это ощущение впервые за восемнадцать лет графиню покинуло. Она стала сама не своя - к мужу не обращалась, не говорила ему о своих опасениях, как стала поначалу - она была тиха, но все же взволнована, беспокойна.
Что чувствовал ее муж - вот уж было воистину секретом за семью ключами, и сказать о том было совершенно невозможно, так же невозможно, как узнать, что думает о всей это ситуации, скажем, старинный портрет на стене. Но будто серая туча наползла на некогда чистое лазурное небо, забрав с собой недавно появившееся солнце...
Ася пропала. С самого вечера ее не было дома - Черневский распорядился, чтобы человек от него сходил в институт, еще минуты три назад кричал, негодуя, разбил чашку... ныне же собирался, лихорадочно, в жару. будто на войну - к старому врагу. К змею подколодному, чертовому сыну - Его Высочеству.
Мать Аси стала вдруг бледнее, будто превращаясь в прозрачную тень - ничего не говоря, опустилась в кресло. Она обнимала мужа, целовала его в лоб, собиралась перекрестить на дорогу, но... не смогла. Силы, дающие жизнь и свет, как будто прибывали с графиней, покуда вместе с ней была ее дочь. Ася пропала, пропала бесследно, как будто ее и не было на свете; или не стало в один момент. Еще не было горя, скорби, страдания; Но графиня уже знала - Анастасии нет в институте, нет ее и у Великого князя.
Почему тогда, всего пару дней назад, когда девочка писала это письмо, она не остановила ее? Но что бы могла сделать она, робкая, кроткая женщина, перед волей своего мужа? Графиня не находила себе оправдания - она могла броситься ему на шею, в конце концов - лечь у порога, не пустить следующим утром дочь никуда... почему сердце материнское ничего не почувствовало? Где она, где Асенька теперь?
Может, доигралась в подпольную войну со своим покровителем, и теперь, выполняя целиком и полностью его волю - страдает, мучается... Мать вспоминала ее слова - милый Асин голос, такой родной - она говорила об Императрице, о том, как будет защищать ее от нападающего... А если вот так шальная пуля попала ей в грудь, не бьется теперь родное сердечко, не вернешь уже ее Асю? - в глазах графини стояли слезы. Или не смогла дочь тогда отречься от любимого, не смогла простить ей, и отцу тоже, этой уверенности в своей правоте, этих скупых, слишком правильных слов?
Может, на дне омута теперь ее дочь, с камнем на шее... Или иначе как-нибудь на себя руки наложила, чтобы не жить вот так? - мать держала у губ свой платок, а слезы все не катились, не катились из глаз. Она гнала от себя ужасное видение: каждый раз видела родную свою девочку, лежащую со свинцом в груди, где-то там, далеко от нее, в высокой траве - и уже ничем нельзя помочь, ничего не поправить.
-Господи, Господи, Федор, что же мы с тобой наделали...
***
Конечно, волновали родители зря - с Асей Черневской все было в порядке. Надо сказать, спала она в ту ночь, как ангел - не пробуждалась, не вскакивала, не снилось ей страшных, тревожных снов, не приходили злые ведения. Просто туман - приятный, теплый, молочно-белый туман, что под вечер окутал все вокруг, вошел в сон Аси, как бы защищая, закрывая от всего на свете. Иной раз во сне ей являлся один очень близкий ей человек - Уильям. И это не напоминало о недостижимости любви, ссорах, страданиях - одно только лишь сердечное человеческое тепло. Не было никакого письма. И никакого разговора с отцом, тогда, в институте, ни расстояний, их разделивших. Просто двое человек, которые любят друг друга, встретились однажды на белом свете. На самом загадочном континенте, в старой столице - Москве, на пересечении всех дорог, в Российском Империи. И не существовало более ничего.
Как многие из детей остаются беззаботными, особенно когда их родители готовы умереть от волнения - так и проснулась Ася Черневская - протерла руками сонные глаза, провела ладонями по щекам, слегка зевнула... Было так свежо, все же тепло, приятно, и безумно легко голове - не было удручающих мыслей.
Так прекрасно, безмятежно, мило она проснулась - будто спящая царевна от колдовских чар.
Но где она проснулась? Мягкая обивка кареты, оставленный мятый лист, оставленный вышитый кошель... и никого.
Ася еще не совсем очнулась ото сна. Она глядела вокруг и свой экипаж не узнавала - было в нем будто все не так, совсем не так...
Она быстро отодвинула шторку на окне. Какого было изумление, когда вместо вечерней Москвы Асю встретила картина предрассветного русского бора!
Черневская толкнула дверь, еще толком ничего не понимая, сошла на землю.
-И как это понимать, где это и что... - но фраза так и заглохла на половине. Самое ужасное - некому эту фразу было услышать.
Нет, никого на козлах, ни рядом у дороги. И тут девушку охватил ни с чем доселе не сравнимый ужас. Ася кричала, кого-то звала, но это было так же бессмысленно, как если бы она была на необитаемом острове.
Нет, нет, это все неправда, это сон, все еще сон!
Девушка осталась посреди забитой полынью и пижмой дороги, извозчика нет, сонные замученные лошади с места не двигались. Но хуже всего было то, что Ася была совсем одна в лесу. Ни звука, который мог бы хоть как-то обозначит поселение, ни следа человеческого - только этот полузабытый путь, на котором она оказалась.
-Мамочки... - только смогла произнести Черневская. Как пыльным мешком по голове! Никого нет, она совершенно одна одинешенька, глухая чащоба, карета, извозчик куда-то пропал... сколько она уже здесь?! Садилась в экипаж вечером, а теперь утро...
Сколько же я проспала?!
Первая мысль была - похищение, но Черневская отмела ее сразу - кому и для чего, скажите на милость, это понадобилось? В таком случае, она уже должна сидеть в логове похитителя!
Да... Но что может еще таиться в этом забытом Богом и людьми месте? Дикие звери. Разбойники! Разбойники это точно, куда же тогда делся извозчик! Но почему она еще жива-здорова?
Господи, как я здесь оказалась?! Так, вспоминай, Черневская... - мысленно приказала себе Ася - Я была у Его Высочества, потом вышла из дворца, села в коляску, заснула. Теперь я здесь, стою, держу в руках... О, Боже! Снова! - вездесущий лист, уже порядком затисканный, черт его побери! Нет, господа, это абсурд, театр абсурда...! Сейчас только этого не хватало!
Ладно. Что теперь делать. Думай, думай, что теперь будет! - тяжело дыша, Ася присела на подножку - Ты должна уметь действовать и в самых чрезвычайных ситуациях. Так. Никакой паники, нужно пройтись еще немного около дороги, но далеко не отходить. Если не увидишь никого, кого можно позвать на помощь, быстро возвращаешься сюда, садишься на эту чертову лошадь и скачешь в обратном направлении. А были бы вблизи лихие люди... меня бы уже здесь не было! - решила Ася.
Да, разумом-то она все понимала, и очень даже хорошо спланировала. Но душа почему-то отказывалась верить в это, случай был слишком... ненормальным, чтобы действовать в нем настолько рационально. Рассказывали же всякие истории о призрачных поездах, экипажах, пропавших яхтах...
Но несклонная к мистицизму Черневская едино легко вскочила, отряхнула юбку, глубоко вздохнула и осмотрелась. Так, вон там что-то вроде возможного прохода.
Брать кошель и идти!
Так Ася и сделала - забралась снова в карету, стала близоруко шарить в темноте. Так, нашла. Делать нечего, все равно привяжется - она взяла валяющийся подле лист и затянула в кошель. Лист, конечно, целиком не поместился. Мало ли, придется что-то сжечь. В таких обстоятельствах все бывает!
Итак, Ася Черневская, без пяти минут фрейлина и телохранитель (об остальных обстоятельствах жизни она решила пока не вспоминать, чтобы окончательно не рехнуться), она шла едва ли не по пояс в лесных травах. С растревоженных цветов брызгала роса, когда Ася проходила рядом, из-за зеленого лесного горба по чуть-чуть выходило солнышко: светло-розовые и золотистые прозрачные лучи играли в серебряной росе, пробуждая лес от неги.
Случайные ветки хватались за полы платья, силились отобрать кошель, растрепать волосы, но было прикосновение их почти приятно, а частенько срывающийся с верхов град из больших капель - почти интересным.
Но нет, такой глупой романтикой меня не пронять, надо быть начеку - я не какая-то Шестакова или Горчакова, чтобы купиться всего лишь на цветы и погоду! За внешней красотой и безмятежностью скрывается... О, нет!
Черневская, оглядывая свой путь, бросила взгляд на проем между деревьев. Роса с травы и кустов стряхнута, сломана ветка - одна, вторая...
Спокойно, не бежать, не кричать, не делать прочих глупостей. Тихо возвращаешься обратно! Угораздило же! - думала Ася, тихо отходя назад. Где-то за бьющей в глаза распустившейся зеленью послышалось неясное копошение, как будто кто-то - немного не мало - выкорчевывал деревья.
Коченея, Черневская отступала назад, ой...
наступила на какой-то странный предмет.
Ася в смятении отошла еще пару шагов и разглядела средь зеленеющих стеблей какой-то лоскут или... закладка! Она не ошиблась - это была красная вышитая закладка для книги!
Что бы тут не было - немедленно прочь, скорее отсюда! - пронеслось в голове. Подобрав полы юбки, Черневская рванулась в сторону, случайно задела высохшую корягу... Чертово дерево! Юбка запуталась.
Черневская шептала бледнеющими губами - Нет, нет, только не сейчас... прошу, нет, только не...
Скрип, какой-то звук, совсем рядом!
Ася, вопреки своему установленному плану, закричала.
все, свет померк. К реальности Асю вернул голос - близко-близко.
тут Асе явленно было видение. Оно было слегка растрепано, лихо заткнуло за ухо карандаш, остальные запихало на скорую руку в нагрудный карман. В петлице красовался большой лесной колокольчик, к груди прижат старенький блокнот и книга... Но если это все-таки видение, то почему, скажите на милость, оно не исчезает?
Черневская подняла голову. Ее взгляд встретил взгляд - такой же испуганный.
-Боже мой. - Прошептала Ася.
Константин Константинович встал на одно колено, держал в руке лист со своим стихами, который только что заметил лежащим - не поверите! - прямо на земле, в этом самом лесу!
-О, доброе утро, я... - он, кажется, хотел приложить руку к козырьку, но вспомнил - он забыл фуражку! Константин сначала запнулся, глядя на Асю - Вы не скажите, здесь где-то была тропинка к старой дороге, я, кажется, потерял ее. Понимаете, со мной произошла странная история...
-Ваше Высочество... - тихо прошептала Ася. И ничего больше сказать не смогла.
Глава 8. Коренные изменения.
-Соня! - оглушительный визг свалился на Горчакову, как только она переступила порог комнаты. Девочки сразу бросились душить прибывшую подругу в своих объятиях.
Сколько счастья может пережить человек всего в пару дней! Сколько радости может испытать. Тем более, что радость эта тем ценнее, чем сильней были предшествующие страдания.
Разве можно было и помыслить о них теперь? Владимир здесь, он никуда больше не уйдет, не пропадет бесследно, никогда не оставит любимую, которая так много из-за него вынесла... Господи! Даже страдать из-за Владимира теперь будет для Софьи наградой - она все равно будет знать, что ее любимый есть на свете: точно так же ходит по земле, и видят они одно и то же небо и звезды, над ними светит одно и то же солнце. И счастье - уже только то, что Софья это осознавала! Каждой частицей своей души...
Девочки почти не дали Горчаковой опомниться : тут же приступили к расспросам. Конечно же, первые их слова были о ней и графе - говорили почти шепотом, боясь спугнуть птицу-удачу. Софья тихо улыбалась, иной раз опускала глаза, счастливо отвечала каждой своей подруге.
-Сонечка, милая, ты просто светишься! - воскликнула Мириам - Мы так счастливы видеть тебя в таком состоянии! Никогда больше не покидай нас, слышишь? - чуть строго сказала турчанка и тут же крепко обняла Соню за плечи.
-Конечно, душечки, я никуда больше не исчезну, я останусь с вами! Что вы, все теперь будет по-другому! Вот увидите, теперь все у нас будет хорошо. - заговорщески произнесла Соня - Да-да, у всех у нас. Я не знаю, почему такая уверенность - но я в это верю и все! Все изменится, вот увидите, и на окончание института мы будем самыми красивыми, самыми счастливыми... - она вскочила, подхватывая Мириам, подружки закружились в танце.
-Ну расскажите мне еще о себе, пожалуйста! - не унималась Горчакова - Меня, кажется, целую вечность не было.
-Вот по литературе недавно было задание... это замечательно - выучить одно произведение Пушкина по выбору - стихотворение или отрывок из поэмы. Нечипоренко Бахчисарайский фонтан учить собралась. - ядовито заверила Маша Кутайсова - Но по мне так одного Лермонтова нам хватило на весь год!
-Нет, ну шо это такое... - обиделась Нечипоренко - То я ж Мцыри давно учила, а теперь-то выступлю, как выступлю! Мне господин учитель высший балл поставит!
-До Кутайсовой тебе в этих уловках далеко... - съязвила Кулакова, теребя только что уложенную косу.
Маша только недовольно хмыкнула.
-А Варя у нас, Сонечка, колдовать научилась. Ведьма она теперь у нас!
-Что ты говоришь. Кутайсова! - вскинула брови Варя и вдруг покраснела.
-Да. - Маша задрала нос - Она у нас ночью за чары принялась. Я слышала - все кого-то проклинает. Темная ты, Кулакова. Даже крестьяне и то...
-Замолчи. - тихо огрызнулась Варя.
-Девочки! Было-то что-то всего один раз, а вы забыть не можете. Даже теперь, когда приехала Сонечка, вы не успокоитесь. - развела руками Мириам - Прости их, Соня, такие глупости... Все волнуются, экзамены ведь были, а тут еще один бал на носу!
-Девочки, прошу вас, не ругайтесь. Мириам, а когда будет этот бал? Еще неизвестно, кто будет приглашен на него? - спросила Горчакова. Мириам начала рассказывать то, что слышала недавно от фройлян Штольц, а Соня жадно ловила каждое ее слово - особенно по поводу гостей. Будет бал, будут крестины Сереженьки - она снова увидит Владимира! Может, выпадет им еще немного тайных встреч, и они смогут хоть капельку побыть вместе!
Пока придется жить простой институтской жизнью - соблюдать режим, ходить на уроке - но отныне все не будет впустую, как тогда, когда пропал Владимир! Теперь каждое действие Софьи будет наполнено смыслом, оно будет приближать прекрасные часы встреч.
Все она будет делать лучше всех - и дежурить, и отвечать на уроке, и поведение ее станет самым отменным, которое когда-либо было.
-Соня, ты такая загадочная стала в последнее время, у тебя взгляд такой... светящийся, необыкновенный. Ты вообще очень изменилась... как будто уже невеста! - сказал Мириам.
-Наверное, так и есть. - мечтательно ответила Софи. И будто рассказала самую сокровенную тайну - Я теперь люблю и любима, и это так прекрасно. Может, я и не понимаю этого до конца, но... я теперь точно знаю, для чего родилась на свет. И для чего жила все это время, и была бедна, и вся эта история с Хованским. Это все так сблизило меня с моим самым любимым человеком! - она перевела взгляд на окно - в золотых лучах можно было разглядеть этот дом, с которого все началось.
-Душечки, а помните зеркало? И наши сказки, и Черную невесту. - вспомнила Горчакова - А ведь это все ты, варя, - лукаво улыбнулась она - Это ты рассказала историю, и это с тобой мы ходили к дому Воронцовых! Спасибо тебе! - она подсела к печальной Кулаковой и, обняв ее, поцеловала в щеку - И вам всем, девочки, спасибо!
Девушки уж было снова принялись за объятия, поцелуи, добрые слова. Но тут дверь дортуара распахнулась и прямиком из коридора влетела взволнованная Штольц.
-Мадемуазель Горчакова...! Быстро идите за мной! Там князь Хованский, он в ужасном виде! Там был пожар, страшный пожар у вас дома, я... - Штольц пыталась выговорить что-то еще и не смогла, только взмахнула рукой - Идите, идите, он вас ждет...
Изумленная Софья быстро вскочила с кровати, поправила пелерину и поспешила за классной дамой - на помощь Андрэ.
-Вот так новости! - покачала головой Маша Кутайсова.
***
"Я посетил родное пепелище - разрушенный родительский очаг..."
Карета остановилась неподалеку. Созерцая печальную картину кучи обгорелых бревен и закопченные дымом куски провалившейся крыши, кучер только сочувственно качал головой.
Соня и Хованский стояли у бывшего входа в свой дом. Рядом, согнувшись от горя в три погибели, плакал Харитон.
-Это что ж-то, барин, случилось, как ведь я-то недоглядел...
-Софи, где мы теперь будем жить? - плаксиво спросил Андрэ, запахивая на груди обгоревший, измазанный копотью халат. Лицо Хованского тоже было измазано почище, чем у любого трубочиста. То же было и с Харитоном.
На вопрос Сони: "Как это случилось?", верный слуга князя ответил, что все дело было в печи: отлучился он ненадолго - на базар, на скопленные деньги картошки принести, а Андрэ-то и заснул. просыпается - а из печи, где обед-то готовили, уголек выпал, да прямо на доски - и уже дымит! Хованский - что ему? Он князь, ничего не смыслит - помнил только, как от нечего делать в камине кочергой шерудил, вот и решил так дело поправить - уголек в угол пнул, взял ухват - и давай им в печку... Харитон прибежал, слава Создателю - тогда как раз пламя занималось! Насилу спаслись...
Горчаковой больно было смотреть на то, что осталось от их с покойной маменькой приюта - на глаза едва не наворачивались слезы: ведь все вещи здесь были ей так дороги, о стольким напоминали.
У груды обгоревших останков дома все еще расхаживали пожарные в блестящих касках, пытались найти хоть что-то, что могло уцелеть в огне.
Именно теперь Софи ощутила всю серьезность ситуации - они остались без крова.
Да, нужно было плакать, может, кричать что-то виноватому Андрэ, но Софи была мудрей: она уже испытала настоящее горе - Господи, да что значит этот дом, по сравнению со смертью матери, с пропажей до боли в сердце любимого ей графа? Это лишь вещи... Обидно было почти до слез - все пропало.
Но именно теперь Софья расстраиваться не могла - нашла как будто тоска, но это не было самым главным. Настроении Софьи было деятельным, чувствовалась полная готовность решать - и теперь уже не только за себя.
С этим пожаром, в тот момент как рухнула наконец старая крыша дома Горчаковых, на хрупкие плечи Софи свалилось сразу все. Это "все" выражалось не в горести, но в огромной ответственности, которая будто не давала горевать, не давала даже вспомнить об этом, железной рукой держала, заставляя держать спину прямо.
Да, Соня, сама еще недавно бывшая в чужих глазах только ребенком знала теперь - она теперь в ответе за свою семью. Что такое семья? Люди, связанные кровным родством? Близкие люди по духу? Семья, это те, кого связывает живое тепло очага.
А семьей Сонечки, как не прискорбно, оказались теперь Хованский да пожилой Харитон.
Конечно, стоило накричать на Андрея, безумно хотелось ударить его; но видя смятение, внезапно нагрянувшую сиротливость, Соня не стала делать этого. В глазах Андре появилось какое-то новое, доселе невиданное чувство. Да, он оставил Соню без всего, думая, что сам никогда не будет в ее положении. глядя же теперь на Андрэ, Горчакова видела сломанный мирок маленького, сути безвредного человека. Безвредного?! Что такое пришло ей на ум?!
Все так, но гадкий, мерзкий, мелочный, грязный тип Хованский предстал теперь в своем истинном облике: зажавшись, вздрагивая над кучей углей стоял оборванный, ничего не умеющий, не приспособленный к жизни и незащищенный человек. Единственный порок которого выражался всего в паре слов: он был чудовищно глуп.
Насколько правы были Римляне: глупость - мать всех бед. Осознав теперь и это, скрепя сердце, через силу - Соня простила Хованскому все своим мучения. Даже не то, чтобы простила - отпустила. Махнула рукой - не будем вспоминать. Воистину, Бог его уже наказал.
Да, она теперь глава семейства - ее непутевый сводный брат и его слуга теперь на ее попечении. Именно она, Соня, будет искать выход. Будет искать, найдет - и не согнется, вернется с победой, расправив плечи, высоко подняв голову! Для хандры не было времени, нет драгоценный минут, чтобы лелеять свои печали и напасти!
-Андрей, пойдемте. - строго кивнула Софи - Нужно найти хоть какие-то вещи, не сгоревшие в пламени.
-Но, но... - запричитал Хованский - Софи, где мы теперь будем жить? Что теперь с нами будет?
-Князь, не жалуйтесь, а помогите мне найти мамины иконы. - все с той же стойкой интонацией ответила Соня - Харитон, прошу вас, помогите мне, пожалуйста.
Едва не разрыдавшись, жалко хлюпая носом, Андрэ принялся боязливо вытянув вперед руку, отбрасывать мелкие кусочки дерева, держа их двумя пальцами подальше от себя. Надо было что-то делать: деятельность спасение от паники. Правильно поступила юная девица - иначе бы князь точно закатил истерику.
Обжигая свои нежные руки еще тлеющими углями, Соня, не жалея себя, разгребала покореженный мусор. предварительно она сняла рукава, шляпу, фартук, сложила и оставила в коляске.
Было жарко - выбившиеся из тугой косы пряди волос лезли в лице, приходилось выворачивать руку и локтем убирать их со лба - ладони были целиком черными.
На солнце вдруг что-то вспыхнуло отрадной блесткой среди золы: не глядя на жар и коварные угли, Горчакова бросилась разгребать остатки, кажется, их с мамой комода...
Счастье! Это была их домашняя икона - потемнела, от деревянного ее киота почти ничего не осталось. Но было это такое явственное, такое близкое воспоминание семьи, настоящей семьи, радости, любви... Софья вспоминала часы, проведенные дома, свои взгляды, устремленные на образ, ту прекрасную ночь вместе с Владимиром, свою молитву...
Весь дом, все воспоминания о нем, о детстве и прежних прекрасных днях, казалось, слились именно в этой иконе, и кроткий святой лик, казалось, сиял надежным, уверенным светом. Ничто не пропало, не исчезло, не сгорело - все было здесь, сияло на солнце золотом в ее руках.
Соня, все же не улыбаясь, не показывая вдруг вспыхнувших чувств, осторожно принялась стирать угольную пыль и следы гари... потом поцеловала край иконы, забыв перекреститься.
-Тут, кажется, какая-то чашка... или сахарница это... - угрюмо ворчал Харитон, по локоть закопавшись в мусоре - Ничего: все одно - в хозяйстве пригодится. Еще вон, крючок для верхней одежды нашел...
Хованский только морщил нос, увлеченно исследуя скрюченную в жару ложку.
Софи оглядела всю эту картину и вдруг устало рассмеялась, понимая теперь намного тверже: да, это ее семья.
По улице неслись экипажи, холенные дамы бросали свои взгляды: кто соболезнующий, кто любопытный, а кто и попросту брезгливый. То собиралась, то вновь расходилась какая-то глупая толпа зевак, тыкающая пальцем во всю эту сцену.
Хованский уже сто раз хотел бросить работу, но под упорными взглядами Сонечки вновь останавливался и неохотно принимался за дело.
Рядом со ждущей погорельцев коляской вдруг поравнялась еще одна.
-Софья! Софья!
Горчакова отвернулась на миг от работы...
-Владимир!
И вот они, двое, уже стояли средь пепелища, забыв обо всем - крепко обнявшись, прижавшись друг к другу как в последний раз.
-Владимир я... у меня все руки черные, как у угольщика... - чуть печально улыбаясь, произнесла Горчакова, и нет-нет - да и поставила пятно на мундире!
-господи, Софи, о чем ты говоришь. - нежно воскликнул граф - С тобой все в порядке, ты здорова, невредима. разумом я понимал, что ты в институте, но когда проезжали мимо этого... - он болезненно огляделся - Сердце мое вдруг зашлось - ведь ты могла заглянуть домой. Боже, какое счастье, я увидел тебя! Но... - его взгляд прошел вдруг поверх плеча любимой - Что это? Кто...
Да, взгляд Воронцова поймал черных, словно туземцы, Хованского со слугой.
Софи, все еще не отпуская надежной руки любимого, обернулась и произнесла:
-Это - моя семья, Владимир. Я знаю, это кажется тебе странной, но я - правда - смогу это тебе объяснить!
Воронцов покачал головой, но все же, снова забывшись, что на них смотрят прохожие на улице - нежно поцеловал любимую в макушку, положил руку на плечо Софьи - Что бы и как бы там ни было, я сердечно приму и пойму любое твое решение.- он снова обвел глазами насупившегося от его присутствия Андрэ.
-Теперь, я так понимаю, вам всем негде жить... Что ж, Софи, радость моя, мы обязано что-то придумать! Боже мой... - он осторожно взял руки Сони в свои - Ты обожглась.
Харитон, насупившись, как и его хозяин, держал в руках оставленную Соней икону - негоже такому добру просто так на земле лежать! Потом Горчаковой передаст, а покамест - не пропадет хоть. Чувства чувствами, а хозяйство-то оно важнее...
-Софи, я прошу тебя - ты должна поехать в мой дом, и я не приму твоего возражения. - горячо воскликнул граф - тебе нужно обработать руки, умыться. - лицо Горчаковой уже все было перемазано черно-серыми разводами, но и так казалось графу прекрасными, и милым будто у девчонки, - Я возьму твои вещи, отпущу извозчика.
Соня, снова загораясь тихим счастьем, смотрела на самого главного в ее жизни человека, и сердце ее заходилось пуще прежнего в каком-то сладостном волнении.
Когда же Владимир направился к своей коляске, потянув ее за руку, Соня остановила любимого, заставив его обернуться.
-Владимир, прости, но осталось кое-что еще.
-Что же? - удивленно спросил Воронцов.
Сонечка почти весело кивнула на оставшихся в стороне.
-Мои домашние...
***
А в Туманной Альбионе только-только занимался рассвет. Стоял какой-то поразительный смок, солнца почти не было видно - когда же дымка рассеялась, стало видно, что в небе грозно выстроились когорты грозовых облаков. Но дождь не спешил - было тепло, чуть жарко, и, казалось, что если и зарядит на минутку дождь, то после него точно небо станет чистым, как новый холст.
Уильям Каннингем был вне себя от счастья - скоро, очень скоро он вернется в Российскую Империю.
Огромная территория - сильнейший противник - огромная политическая мощь - и там, среди всего этого могущества, его ждет любимая.
Так странно - сколько уже они с Анастасией не общались? Почему она не написала ему не единого письма? Что она делает в данный момент, как проводит дни после расставания?
Все это было интересно Уильяму сильнее самых последних политических новостей.
Встретила ли она родителей? Как прошла их встреча?
Да, было одно-единственное короткое письмецо - написано было уже, казалось, целую вечность назад - сколько дней уже прошло? А попало к Уильяму оно только вчера, согревая душу, словно маленький кусочек солнца. Тот его лучик, что упал, может быть, на златоглавую Москву, где ждет английского посланника его судьба.
"...Мне так приятно писать к вам, но я не могу не видеть вас, дорогой Уильям, не видеть ваших глаз - их нескрываемой честности, заботливости, чести. Я обещала подумать над вашими словами, и, разумеется, я сдержу слово дать вам ответ... " - да, по его возвращению! Каждое слово - маленькое сокровище, сокровенная тайна, уединенный от всех на свете закоулок души.
"...Иной раз, до встречи с вами, мне казалось, что я одинока: я всегда ждала чего-то. Возможно, наконец, ждала я друга - настоящего, верного на всю жизнь. Но кроме дружбы теперь у меня есть еще что-то ... я жду, возможно, самого близкого человека - и ныне я знаю, откуда он прибудет, из какой страны, в который день, и это приносит мне облегчение... Уильям, мы обязательно встретимся!"
Ради этого стоило выучиться русскому языку! На родном языке Уильяма эти слова звучали бы иначе, теперь же - проникновенней. Уильям специально просил, уезжая, написать ему именно по-русски.
Встав сегодня раньше обычного, умывшись, вернувшись с обязательной утренней прогулки, Каннингем решился наконец-то сочинить ответ.
"Анастасия..." - аккуратно вывел он - стараясь, чтобы вязь почерка шла идеально ровно - " Я очень надеюсь, что друга, о котором вы мечтали, вы встретите в скором времени. Я замираю каждый раз, думая о том, что в вашем лице нашел больше, чем друга..." - он обмакнул ручку в чернильницу, задумавшись.
"Я надеюсь, что то время, что вы проведете без меня, станет для вас не менее интересным и вы проведете его в хорошей компании, не скучая и не тоскуя. Я очень жду вашего рассказа обо всем - о новых событиях, встречах, о ваших родителях и соученицах. Каждое слово ваше ценно для меня - если напишите о погоде, я с упоением мог бы читать и такое послание, право..."
Что еще можно сказать Анастасии в этом письме, не касаясь службы, политики, и, конечно, не заставляя ее скорее принимать его предложение?
Каннингем закончил письмо так:
"Надеюсь, что за время моего отсутствия у вас накопится много новых впечатлений и, встретившись, мы сможем ими поделится.
Искренне Ваш
Уильям Каннингем..."
Конечно, он не получал последнего письма, да и получит ли? Ведь очень скоро английскому посланнику придется раньше срока снова отбыть из дома, но это уже будет другая история.
Конечно, многое случившееся тем утром должно было в корень изменить привычный ход событий - чего только стоил один Хованский; Да, как верно подметила Соня - глупость - мать всех бед, и именно по глупости и совершаются самые страшные дела, имеющие самые непоправимые последствия.
Глава 9. Интересно!
Какое замечательное качества для человека - короткая память.
Если только что у вас все было отвратительно, то - не горюйте - через пару минут вы отвлечетесь совершенно на другое, и ваши проблемы вас волновать не станут - до востребования.
Та черная полоса жизни, которую Константин Константинович определил для себя "хуже некуда" - прошла, перекрытая множеством новых событий.
Во-первых- конечно, он смог дорисовать зарянку и уже начал собирать новые цветы для своего гербария;
Во-вторых - погода была лучше не надо, как раз такая, которая могла бы создать верную почву для вдохновения и романтики;
В-третьих - он встретил на редкость воспитанную девушку;
Собственно на этом хорошее настроение было слегка прервано. Будничное "хуже некуда" снова развернуло свои чешуйчатые крыла.
Великий Князь путем доводов мадемуазель узнал о том, что он, как это не пошло звучит - похитил человека!
И первой мыслью, лезвием прорезавшей сознание, конечно было: "Отец меня убьет!".
Всем нам когда-то, хотя бы раз в жизни приходила она на ум. Но вряд ли мы вкладывали в нее столько буквального смысла...
Насчет способа убийства можно было не волноваться - Константин Николаевич своим авторитетом не оставлял сомнений: если бы вдруг он захотел придушить, пристрелить, утопить, отравить, повесить или иным способом лишить жизни - на него можно было рассчитывать. Благо, его желания частенько совпадали с возможностями.
Конечно, младший Великий Князь сразу же начал просить извинений - коленопреклоненно.
Надо ли говорить, что Черневская его простила?
Константин на время забыл о ждущей его дома жестокой расправе, сделался снова вполне себе доволен жизнью и даже выразил свое восхищение лесом, где им довелось заблудиться...
Так, слово за слово, про карету, дорогу и вообще про возвращение домой все забыли и легко и весело направились в неопределенную сторону.
Черневская ненадолго становилась отдохнуть и оглядеться.
-...вот так и я шел, и вдруг случайно натолкнулся на некий колючий куст, затем на другой - уже не колючий, потом еще один... и, к несчастью, сломал несколько веток. Но зато смог собрать с них листья - право, это того стоило!
-Я было решила, что это лихие люди пробираются сквозь лес, Ваше Высочество. - виновато улыбнулась Ася.
-Можно попросить вас называть меня по имени? Признаться, официальное обращение мне не совсем приятно. - заметил ее собеседник, но по выражению лица было видно - что ему неприятно совсем.
-Что вы, это же... - Ася задумалась, подбирая подходящее слово, - весьма неприлично!
-Почему? - вскинул брови ее новый знакомый - Я, должно быть, не намного старше вас, значит - можно.
Как у него все легко делается, - решила про себя Черневская и слегка усмехнулась - почему-то не внушал ей младший Константин такого благоговейного чувства. И правда - он был вряд ли много старше ее.
-Простите за такой вопрос, но сколько вам лет? - полюбопытствовала Ася.
-Восемнадцать. Можно сказать, уже девятнадцать. - ответил Князь.
-Мне тоже. - почему-то тоскливо заметила Ася с прозрачным упреком кому-то - Вот вы уже были на войне, воевали с турками, а я что... только и видела что стены института да классные комнаты. И мне говорят, что я еще слишком мала, чтобы самой принимать решения.
-Богом клянусь, я вас понимаю! - воскликнул Константин с таким пылом, что стайка маленьких серых птичек испуганно выпорхнула из куста - Старшие всегда говорят, что делать, куда идти, как вести себя. Хотя ты уже все знаешь и без их слова, право! И самое главное, в своих рассказах, где они хвалят собственные достижения, они всегда совершают некие "подвиги" оказываясь такими же как мы - молодыми людьми! Неужели никто им ничего не запрещал?
-Мой отец, - начала Ася, посерьезнев, - Тоже всегда рассказывает другим о своей молодецкой удали, о военных походах, а приключениях... а мне как будто бы с рождения этого не положено! И ко всему - для них я просто... девица.
-В этом все родители! Находят сотню причин, почему тебе нельзя то или иное! Вы можете сказать своему отцу, что в вашем возрасте Жанна Дарк уже командовала целой армией.
-А Изабелла, королева Кастилии!- вступилась Ася. Если бы она говорила с Уильямом, то, конечно, вспомнила бы Елизавету и Викторию - Но самое главное заключается в другом - в том, что для родителей их дети - дети навсегда. Сколько бы лет им не было и что бы они не совершили!
-Вот именно. И так всегда! Даже если бы я трижды был награжден "Георгием", меня все равно не приняли бы всерьез! Представьте, мой отец думает, что это случайность! - разобидеться на отца Константин все еще не мог - слишком много было причин.
-Верно. Они считают, что знают, что для нас лучше. Потом же сами страдают, когда видят загубленные перспективы своих детей, их несчастливые браки, неудачи в карьере... - с Черневской редко бывало, что ее мысли выходили из-под контроля, откровения были для Аси редкостью, но теперь она не смогла удержать себя в руках - наболело.
-Конечно! И почему они думают, что все поколение детей - сплошь Базаровы, вольнодумие которых надо усмирять? Нам уже восемнадцать лет, значит мы уже не дети. - насуплено выговорил младший Великий Князь.
-Верно! А они всего лишь...
-Родители...! - это заявление Константина Константиновича подвело, должно быть, самую главную черту.
Итак, они под ручку прогуливались по лесу по совсем неясному маршруту. Тема разговора плавно перешла на литературу, потом перелетела на историю, затем на науку, на живопись - особенно на последнюю картину Великого Князя - "Сидящую зарянку", затем прошлись по стихам...
Они разговаривали, все обсуждали что-то, дальше и дальше углубляясь в лес. Ну ее, эту Москву! Пускай в одиночестве проводят время все эти "старшие", если они настолько всезнающие!
Наговорившись вдоволь, молодые люди друг о друге много узнали и остались этим исследованием довольны:
что до Аси, она показалась Константину слишком самоуверенной, но его, как обычно, покоряла в людях тяга к культуре, поэтому личность новой собеседницы ему сразу понравилась.
Черневская тоже оценила Князя по заслугам. Только в нем как будто сидело что-то нервное - мгновенная реакция практически на все: на погоду, разговор, самочувствие. Право, примись он врать или притворяться - Ася бы заметила это по выражению лица. Неудобное качество при дворе, - решила Черневская, - да и в разведчики не возьмут.
-Ой, смотрите, что это там такое виднеется среди деревьев? - Константин приложил руку козырьком, чтобы солнце не слепило глаза - Надо бы сходить и посмотреть...
Деревья расступились и открыли круглую поляну. Разнообразные травы и цветы просто поражали своей красотой. Где-то недалеко затянула свою песню лесная птица...
Местами трава на поляне была примята, видно, здесь уже пролегали какие-то тропы.
Посреди поляны красовалась кособокая деревянная постройка-земляночка: дверь была не закрыта, порог оббит.
-Анастасия, вы пойдете со мной? Я хотел бы посмотреть...
-Может, не стоит? - неуверенно спросила Ася - Возможно, там кто-нибудь живет и...
-Ерунда! - вступился Великий Князь - Разве может человек жить в эдакой развалине? Но, если вы хотите - можете подождать меня здесь, я мигом! - он быстрым шагом направился вперед.
Черневской, не смотря на такое чудесное светлое утро, вдруг стало очень не по себе. Оставаться одна она точно не хотела. И что его понесло к этим развалинам?
-Будто явственно говорит - "Оставь надежды, всяк сюда входящий". Так тихо... ой, смотрите! - и он указал куда-то вверх.
Ася сначала не увидела, но потом приметила на крыше красногрудую маленькую птичку.
-Богом клянусь, это та же самая! - воскликнул Великий Князь - Может она не... - но не успел он договорить, как зарянка, повернувшись, нырнула куда-то в щель под крышей, - ...улетит.
Как не неприятно было заходить, Асе все равно пришлось проследовать за своим спутником: судя по хроническому невезению - оставлять Его Высочество одного не стоило.
Внутри землянки было темно и сыро, как в погребе.
-Ай! - раздалось сдавленное шипение - Господи, что за кара Небесная... ужасно низкий потолок! - пожаловался невидимый Константин Константинович откуда-то из дальнего угла.
Спотыкаясь, Ася вслепую шла вдоль стены.
-Ой... - она столкнулась с каким-то подобием полки. Привыкнув чуть к темноте, глаза Черневской различили оставленные миску и ложку, огарок свечки. О, нет...
Договорить она не успела - золотая полоса света от двери пропала, в кромешной тьме послышался звук опустившегося засова.
...кромешная темнота...
***
-Душечки, что вы об этом думаете... - Катя стояла у стены, обняв учебник, который, можно подумать, мог защитить от новых дурных вестей.
-О, то ж Соня говорила - "усе хорошо будет, усе хорошо...", - уныло передразнила Оксана, - А оно как обернулось-то!
-Душечки, что вы... может, все еще обойдется. Вы видели, сколько у Сони сил? Я уверена, она со всем справится. - Участливо сказала Мириам, - А нам надо непременно ей помочь, слышите? Собрать хоть какие-то вещи... книжки, утварь, что-то для дома.
-А если Соня вообще не сможет найти себе дом? - прагматично спросила Кутайсова.
-То... - вступилась Катя, - Кто-то должен приютить ее у себя, на время, конечно - до тех пор, пока у Сонечки все не станет лучше.
-Так я слышала, Ася представляла ее маменьке с папенькой, они соглашались ее у себя принять в любое время. - Вспомнила Маша - Вот и выход!
-Стой, Кутайсова, разве она при тебе Соню родителям представляла? - подозрительно спросила Ольга, покосившись на Машу.
-Да я просто мимо прошла, услышала... - отнекивалась та, - А вы уже все представили так, как будто я подслушивала!
-Душечки, не надо снова ссориться. - Попросила турчанка - Может, мы все-таки дождемся сегодня Асю и поговорим с ней... - она старалась говорить об этом как можно тише: рядом, у входа в класс, будто соляной столп, стояла Варя. Взгляд ее был устремлен в никуда, выражение лица безучастно.
Внимание подруг ее только раздражало, хоть Кулакова и решила "смириться", "жить дальше" и тому подобное. Софья хоть не так страдала - если любимый умер, то кого винить? Судьбу только, Господа Бога. Такое легче пройдет, - самонадеянно думала девушка, - к тому же граф вернулся, и Соня сама не своя от счастья. Дом сгорел, а она с таким выражением, будто ей все - Божья роса...
Предательство, да еще и безучастность лучшей подруги, когда ее, варю, просто убили - убили ее душу, ее жизнь, молодость... и кто? Сережа со своей семьей! Нет, Катю она, конечно, простит, но не его! И не себя, что так позорно была брошена и так глупо купилась... она еще кое-кого не могла простить, хотя знала, что должна. Но обида на Асю так и не шла из сердца, застыв там, как свинцовая пуля.
Что же теперь - надо идти на урок. Еще от Кузнечика "душевного разговора" а-ля "мадемуазель Кулакова, что случилось" не хватало!
-Итак, мадемуазель... - возвещал учитель литературы своим высоким голосом, отменно жестикулируя и чуть пританцовывая - Задание, насколько я помню, было касательно стихов поэта Александра Сергеевича Пушкина. Итак... - Кузнечик уткнулся в классный журнал, будто в карту сокровищ.
Время шло. Выходили, отвечали...
-Мадемуазель Мириам? Я надеюсь, вы подготовили нам произведение поэта Пушкина? Учили? - вкрадчиво спросил Кузнечик.
-Да, конечно, господин учитель! - живо воскликнула девушка, встала, сделал легкий реверанс, легко вышла к доске.
-Я выучила "Песню" из поэмы "Бахчисарайский фонтан".
-Ну, просим. - Учитель взмахнул рукою, будто дирижер.
Турчанка начала читать; читала она с особой проникновенностью, спокойствие и мудрым осмыслением буквально каждого слова или звука. В речи ее слышалась как будто отрешенность, не то светлая тоска.
Девочки забыли на миг обо всем, заслушавшись.
-Дарует небо человеку
Замену слез и тяжких бед.
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет...
Но вдруг приятные нотки голоса Мириам пресеклись - дверь в класс резко отворилась, и на пороге возникла фройлян - и снова в состоянии крайнего волнения.
Неужели опять что-то с Соней? - решила Шестакова, переглянувшись с подругами.
-Медам, я не знаю, как сказать, - она прижала руки к груди, - простите, господин учитель, но пришли от родителей Анастасии Черневской и...
-Как видите, мадемуазель Черневской в моем классе нет. - Вполне обыденно произнес Кузнечик и пожал плечами.
-Но как же это? - не унималась Эмма, говоря уже как будто не ему, в сторону - Мадемуазель нет институте, нигде нет... Прошу вас, медам, если вы что-то знаете, срочно сообщить мне.
Катенька быстро встала, сделав реверанс, и обернулась к классной даме.
-Фройлян Штольц, в чем дело? Асю ищут ее родители?
-Медам, дело в том, что, по словам... - она запиналась, не зная, как ей сказать теперь то или иное, - Мадемуазель пропала еще вчера вечером... простите, мне нужно к мадам Соколовой...- Эмма поежилась, будто от холода и прижала руки к губам, покинула кабинет.
Шестакова опустилась на место.
Ее взгляд нечаянно скользнул по лицу Вари.... Такого выражения у подруги она никогда раньше не видела. Но даже если бы и видела, вряд ли смогла бы описать те эмоции, которые били ключом в душе Кулаковой.
Варя, ничего не объяснив, быстро вскочила, сорвалась с месте и - только ее и видели - вылетела вон из кабинета.
-Господи. - Взволнованно произнес Кузнечик, но, впрочем, взял себя в руки - Мадемуазель, извольте продолжать урок. Я уверен, скоро все уладится.
Но взглянув парой мгновений назад на подругу, Катенька поняла - не уладится...
А в доме Воронцовых помещалось доселе не виданное собрание.
За столом сидели вместе граф и Соня - она нежно укачивала на руках Сереженьку. Право, можно было подумать - счастливая семья: прекрасная молодая мать, счастливый отец, их милое дитя.
Сережа не плакал, не капризничал, только вопросительно смотрел на Соню.
-Софи, нам нужно что-то придумать. Да, я поговорю с Ниной, она разрешит тебе остаться у нас... - Тем более, что она проводит здесь мало времени. - с досадой вспомнил Владимир - Но вот куда податься князю со слугой? Я бы с радостью все забыл и предоставил ему комнату, но представь, как это будет выглядеть. Может, мне пока найти вам небольшой дом, взамен старого... - Владимир опустил глаза, но потом снова проникновенно посмотрел на Соню - Знаешь, когда-нибудь мы будем жить в этом доме вместе, и у Хованского хотя бы будет свой угол и крыша над головой. Или же мы с тобой потом найдем себе новое жилище - как сложится судьба.
Горчакова улыбнулась и взяла графа за руку.
Он, как никто другой на свете, понимал ее - даже сейчас, когда у обоих за плечами лежала громадная ответственность: как ни сложно это выговорить - за семью.
Как смог Владимир все простить, понять?
Должно быть так же, как и сама Софи.
Почему так?
Владимир знал - знал с того самого дня, с того момента, как стоял один в полутемном кабинете и сердце его ждало встречи с любимой. Он помнил тот день до самой малейшей детали.
Конечно, он простил Хованского из-за любви к Софье, разве, когда любишь, можно даже подумать о зле? Граф все видел перед собой раскрытый том, помнил слова, загоревшиеся у него в сердце.
"...Любовь долготерпит, милосердствует,
любовь не завидует,
не превозносится,
не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается,
не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине,
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит..."
Трудно представить, насколько Воронцов изменился за последнее время, а причина на то была одна. Все из-за одного, самого дорого, самого любимого на свете человека. И человек этот сидел прямо перед графом.
Они с Соней наконец-то были вместе, и их совместное счастье не представало уже недосягаемым - не за горами, за долами, в тридевятом царстве.... Оно было рядом, совсем рядом. Вытяни руку - вот-вот прикоснешься.
-Большое спасибо тебе, любимый. - Сказала Софья, - Я даже не знаю, как тебя отблагодарить, я навеки у тебя в долгу... кто бы еще помог мне столько, сколько помощи я видела от тебя!
-Соня, мы с тобой уже давно перед Господом - муж и жена, мы с тобой навсегда одно целое. И все что есть у тебя, у меня - это наше, и ты имеешь право на все, что есть у меня.
-Дорогой, но... - она смущенно отвела взгляд - Мне не надо так много... у тебя ведь еще есть Нина и Сережа, как у меня - Андрей... пока придется подумать о них. - Вздохнула Софи, но совершенно без огорчения, - А с тобой я была бы счастлива и в маленьком домике, даже меньше того, в котором жила с матерью. Лишь бы ты был рядом, остальное - будет... - улыбнулась она.
Воронцов не смог ничего ответить на эти слова - но и один его взгляд Соня поняла.
Повинуясь как будто какому-то волшебству, они оба вскочили; Воронцов прижал к груди Софи, поцеловал...
Тут подал голос Сережа, казалось, успокоившийся у девушки на руках: как это забыли про него?
Соня и Владимир одновременно счастливо рассмеялись.
А в соседней комнате Андрей Хованский укладывал неверными руками все свое "добро" в мешок.
Харитон услышал, что тюки, привезенные им из родового гнезда, сгинули в пожаре не все - иные, оставшиеся поодаль и запрятанные в погреб - уцелели. Преданный слуга князя бросился за ними сломя голову, поручив своего питомца строгому надзору Зейнаб - женское око оно-то вернее...
Слуги Воронцовых выделили князю Хованскому мешок из грубой, но плотной и крепкой ткани, куда тот мог сложить все свои немногие пожитки.
Когда-то, в детстве, он просил: так, как будто это какая-то игрушка или зверушка - "хочу сестренку!". Потом, уже в юности, узнав, что она у него все-таки есть - пусть и сводная - под влиянием Маркина обворовал Соню до нитки.
А теперь, представьте себе, Соня буквально спасает ему жизнь! Выходит, не зря он в детстве мечтал о сестре.
Никогда в жизни Андрэ еще так не мотало по волнам существования. Что это вообще за жизнь такая? Сегодня ты богатейший князь, завтра - банкрот, послезавтра - погорелец... а черед два дня - кто? - не унимался Хованский. Благо, Софья попросит своего графа найти ему и Харитону жилище. Ну и себе самой, конечно же... Господи, а если им придется поселиться в одном доме, в одной комнате? Хотя, если подумать, то так даже лучше - будет спокойнее, и работать много одному не надо...
Хованский просто поражался стойкости и великодушию Сони и Харитона: не бросить его в такой момент! Иные бы уже давно отвернулись от такого непутевого члена общества, заставили бы Андрэ побираться, не подали бы руки...
Но, представьте, он, князь Хованский - и теперь: накормлен, чисто и удобно одет, умыт и расчесан, не оставлен на улице в одиночестве.
Как он мог быть так слеп все это время?!
Ничего, Андрэ найдет себе занятие, отучится быть белоручкой, будет работать... - может, не тяжело, не много, и не сразу, - но заработает денег и отомстит Маркину! Он вознаградит Харитона, купит Соне красивое платье, взамен тех, что она потеряла при пожаре... Может, даже, купит небольшое дело, станет богаче и какими-нибудь уловками пустить Маркина по миру! Гениальный план! - рассуждал Хованский, разлегшись на диване и поигрывая завязками мешка - Но пока он не натрудил свою исстрадавшуюся за день голову, определенно нужно вздремнуть - утро вечера мудренее (даром, что на дворе полдень), да и как помочь семье, если ты так устал? -отходя ко сну рассудил Андрэ - Нет, все еще уладится... (Как говорила Скарлетт О`Хара: "Я подумаю об этом завтра..."). Все будет хорошо, Великий Князь разберется с этой дорогой и все будут счастливы...
***
Надо ли говорить - Великий Князь не мог разобраться с ни с какой дорогой. Он вообще ни с чем не мог разобраться.... И все это было отнюдь не оттого, что рабочие качества Константина Николаевича пришли в упадок. Но разобраться он не мог - повторяю - ни с чем.
Не далее как вечером того же дня Его Высочество вдруг узнал, что он, прошу прощения: лицемер, лизоблюд, подлый и гадкий интриган, который только и знает, что прикрываться Августейшим братом и славной фамилией - родившийся с золотой ложкой во рту, ничего не умеющий, делающий все чужими руками бесчестный сводник, бесстыдный развратник и безответственный лгун... - в общем, Великий Князь узнал о себе много нового.
Думаю, не надо больших усилий, чтобы догадаться, кто это ему сказал...
Граф Черневский был в ужасном состоянии, хотя и старался сдерживать эмоции - его жизнь снова пошла кувырком, казалось, наступил крах всего - и опять ему нужно благодарить за это своего старого врага.
Обитатели дворца тоже почуяли неладное, когда из дверей кабинета прогремело тысячепудовое: "НИКОГО НЕ ВПУСКАТЬ!".
Генерал Шестаков, присутствующий снова при этой картине(Господи, почему ему так везло на скандалы?),не мог уже вставить слова - на него просто не обращали внимания. И, надо сказать, попытка как-то локализовать конфликт могла обернуться не в пользу генерала.
Графиня, так же находящаяся здесь, казалось, мало была заинтересована в происходящем, как и во всем в жизни. Точнее, воспринимала это теперь так же, как и все остальное - с равной долей страдания.
Черневские уже успели поднять на ноги полицию, многих знакомых, но ничего из этого пока не имело результата.
Дочь свою они так и не нашли...
Но граф прекрасно знал, с кого за это спросить!
-Мне дополнено известно, что мою дочь последний раз видели здесь, в вашем дворце! - Отчеканил Черневский таким тоном, от которого замерзла бы пустыня Сахара.
-Да что такое вы от меня хотите! Не надо делать из меня врага Отечества! - отбивался Великий Князь - Я с того вечера не видел мадемуазель Черневскую и не понимаю почему такое...
-Нет?! - Отец Аси побагровел, - Мальчик ли я, что не могу понять элементарных вещей?! Не понимаете?! У меня пропала единственная дочь, вот в чем дело! Если и это недоступно...
Господи, они убьют друг друга! - отчаянно пронеслось в душе генерала.
-Доступно! - не выдержал Константин Николаевич, подходя ближе к врагу - Но это не ваше дело! Я похож на шефа жандармерии?! На начальника отдела розыска?! Нет! Так дайте мне уже, Господи, заняться...
-Чем? - проорал Черневский - Если меня еще не везут в кандалах в Сибирь по очередному навету, значит...
-Ничего это не значит! НИЧЕГО! - оборвал графа Его Высочество - Богом клянусь, если я вас еще не придушил, это только потому, что здесь графиня! - он так и не посмотрел в ее строну...
-А с чего бы тогда такие нервы?! - вступился Федор Ильич - Уже тогда, когда вы дурили голову Его Величеству насчет меня, я не питал иллюзий по поводу причины! Все делаете только лишь для одной своего выгоды! За годы - слышите! - я не убедился в обратном! Сначала вы покровительствуете Асе, затем я принял решение о ее отказе, теперь же она пропала!
-Да я даже не сомневался, что вы виновны в ее отказе! Эгоист! Даже ваша дочь на вас в этом не похожа!
-Не надейтесь, что она хоть чем-то похожа на вас! - взревел Черневский - Не надо! Держать меня за умалишенного! Думаете, я не знаю, почему вы так...
-Почему?! - мертвенным тоном повторил Великий Князь - Вчера вечером у меня пропал сын. Ваше любопытство удовлетворено..? Тогда идите вон. - Бессильно ответил он графу.
Выражение лица Черневского изменилось.
- Интересно... - проговорил он, опускаясь на оставленное в пылу спора кресло. Жена аккуратно взяла его руку.
Шестаков до прихода сих посетителей только успокаивал Его Высочество по поводу пропажи сына. Осмелев, генерал снова вступился.
-Ваше Императорское высочество, ну есть ли повод для волнения... только одну ночь. Может быть, где-то гуляет?
Великий Князь не ответил.
-Что же это выходит...?- пытаясь отдышаться, граф не замечал ничего вокруг, потом бросил на своего врага горящий взгляд и спокойно и вкрадчиво проговорил - Пропали. Вдвоем. В один день. И до сих пор не явились... - он отчетливо произносил каждое слово, - А Ваше Высочество не желают об этом говорить. Странно, не правда ли?
-Что ты, дорогой мой... - чуть не плача прошептала графиня, - Моя дочь не могла...
-Ну, правда, Константин Николаевич, даже коли оно и так... - подал голос Шестаков, совсем не подумав о чувствах родителей Аси - Не бойтесь вы за вашего сына. Ну, девушки... молодость она такая. Чего бывает, не сделаешь по влюбленности, каких, право, глупостей... - как гром небесный, настиг генерала взгляд графа. Ах, если бы взгляд мог служить орудием убийства! - Ну, нынешняя молодежь... - Шестаков попытался оправдаться - Они таковы. Стихи всю ночь напролет читают, в лесу прогуливаются...
-Сутки подряд? Да не одна женщина столько времени его стихов не стерпит! Нет... нет, да что вы такое говорите! - не стерпел Великий князь - Это ведь мой Костя, Господи, да вы себе это вообще представляете?! Чтобы он, с девушкой куда-то... Да он бы с ней даже обнявшись гулять не стал! Генерал, мы о конкретном человеке говорим... Поверьте мне, - горько воскликнул Князь, а сам тут же вспомнил их столкновение в коридоре, - Вы неправы. Мой сын на такое не способен!
-Неужто? - съязвил пораженный яростью Черневский.
-Господи, вы не можете ЗАТКНУТЬСЯ хотя бы на минуту?!
-Признаться, не ожидал. - Граф покачал головой - Знаменитая учтивость Императорского дома всегда меня поражала...
Генерал мог поклясться Богом, да даже именем матери или детьми своими - если бы не он: быть драке, причем смертной!
Великий Князь едва уже не бросился кидать Черневскому перчатку, тот - душить Его Высочество...
Благо, своего начальника Шестаков удержать успел, но с большим трудом.
Графиня закрыла лицо руками, беззвучно рыдая.
-Прошу вас, господа... - сквозь слезы сказала она, побеждая в себе выработанную покорность мужу, собственную робость и страх - Поверьте мне, матери. Пока вы здесь спорите... - она утерла щеки платком, - Я знаю, с Асей случилось что-то страшное... - и снова она не смогла говорить: рыдания немилосердно сдавили горло.
Первым бросился ее утешать муж, потом Великий Князь и Шестаков.
-Успокойтесь, сударыня, я уверен, с вашей дочерью все хорошо...
Великий Князь тоже хотел что-то добавить, но не успел: распахнулась дверь.
-Бутов, вы что-нибудь узнали, говорите прямо? - спросил его Константин Николаевич.
-Ваше Высочество я... мне известно... - поручик опустил глаза - В лесу... недалеко от заброшенной дороги... нашли экипаж Его Высочества Константина Константиновича. Никого нет, упряжь лошадей кто-то перерезал... никого не нашли и...
-Боже... - тихо произнес старший Великий Князь - Только не это.
Даже граф не нашелся, что сказать. Эта новость раздавила всех - мужчины молчали, забыв о своей ссоре. Только графиня не могла успокоится.
Ее Ася, ее девочка... Мать все бы отдала, чтобы увидеть хоть раз свою доченьку живой! Нет... она не смогла тогда переступить себя, нарушить какую-то глупую установку...
-Я не знаю, как сказать... - Бутову было страшно посмотреть в глаза своему начальнику. Это было все равно, что относить похоронку.
-Ну говорите уже!- воскликнул Князь.
-Помните, вам сообщалось, кажется, о банде душегубов? Вы тогда еще не придали этому значение... - дурак, Женька, зачем только ты это ляпнул!- мысленно убил себя поручик, - В общем... в том районе, рядом, в деревне... замечены новые случаи убийств.
Графиня закрыла глаза, сжав до боли руку супруга.
Со страданием в сердце Бутов продолжил.
-Есть основания думать, это дело рук тех же самых душегубов. Вот...
-Постойте! Вы ведь не знаете достоверно, что они... убили Его Высочество? - попытался бросить луч света Шестаков, вспомнивший о спасении своей Кати.
-Генерал, это пустое... - ответил Константин Николаевич - А что, по-вашему...
-Я не знаю, что там на самом деле. - Без форм и установок сказал Евгений - Но есть несколько знакомых мне человек, которые побывали у душегуба в плену и смогли спастись.
-И что? Что нам это дает? - прозвучал голос Черневского.
-Здесь, со мной вместе сейчас такой человек. И он готов кое-что рассказать. - Ответил Бутов - Я прошу, Ваше Высочество, принять графа Воронцова...
Дело закручивало все сильнее и сильнее, набирая обороты.
Да, то, что снилось в самую первую ночь Владимиру - разорвавшийся снаряд... он уже был приготовлен. Граф перешагнул порог, поклонился.
Ася очнулась. Немилосердно горела голова - воспаленная боль обнимала затылок; в груди отдавалось ужасным режущим ощущением. Черневская хотела дернуться, схватиться обеими руками за голову, но - не вышло: правая рука около плеча была примотана толстой, прочной веревкой к какому-то полену... примотана - намертво.
От осознания самого этого слова в жилах стыла кровь.
Это сон, сон... всего лишь страшный кошмар... - уговаривала себя девушка - Нет, нет!
Что-то коснулось быстро ее плеча. Сердце замерло.
-Слава Богу, вы... - Константин Константинович не смог продолжить фразу. Вы - "в порядке"? "Живы", "здоровы"? Сейчас это было куда как неуместно.
-Что... что это было? - произнесла Ася, и губы ее задрожали.
Юноша опустил голову, чтобы скрыть ту же самую реакцию - для офицера постыдную.
-Это был... - он еле-еле совладал с собой, - Разбойник, лихой человек... я не знаю.
Все замерло. Страшная, страшная картина была вокруг: лес, холодный сырой пол землянки, смертельная темень вокруг, и никого... никого больше. Только они вдвоем, да бродит где-то рядом во тьме душегуб или... Господи, даже страшно было предположить, что там - во тьме.
Тяжелая дверь закрыта, руку сжимает веревка: хорошо рассчитано, не убежишь, даже вторую приматывать незачем...
Ася попыталась дернуться чуть в сторону и не сумела. Девушка оперлась спиной на холодные деревянные бревна.
Вкопаны они в сырой земле, как в могиле, никто не видит, не слышит. Неясный, невидимый, кто-то бродит рядом, бродит, и ждет...
Наверное, прохладной лунной ночью должно было стать им двоим до боли жутко. Нет. Более всего ощущалась явственная обреченность, самая настоящая, почти живая.
Господи, Боже! Мама, папа, Уильям, девочки... Нет, нет. - Молчаливо вскрикивала Асина душа, зажавшись от страха, как маленький продрогший зверек.
-Анастасия... Ася... - тихо позвал ее голос из темноты.
-Да... - еле вздохнула в ответ девушка, лихорадочно царапая ногтями трухлявую древесину.
Константин Константинович набрал в грудь воздуха, лихорадочно пытаясь справится с нервами.
-Простите меня...
-За что? - говоря почти шепотом, чтобы не вызвать из мрака нечто ужасное, спросила Ася - совсем безразлично, печально, тоскливо. Ей было уже все равно, в чем перед ней провинился Великий князь, как все равно теперь и остальное...
-Это я виноват во всем. - Почти срываясь, прошептал ее невидимый собеседник - Вы ведь меня уговаривали тогда... не заходить. А я все, с этой птицей, с блокнотом...
Ася горько и сочувственно улыбнулась в темноту.
-Что вы... - попробовала она сказать как можно нежнее, спокойнее, хотя по щекам уже катились неверные слезы. Да и слезами этими помочь уже нельзя...
-Вы ни в чем не виноваты. Это я, как дура, послушалась... первая ученица... - усмехнулась Ася - Я должна была вас удержать, хотя бы за руку схватить.- Она утерла свободной рукою мокрые щеки.
-Я вас не остановила. А ведь мне нужно было кого-то охранять, беречь, спасать. - Глухо произнесла девушка - Себя-то спасти не могу. Впрочем, не до этого сейчас... Простите.
Где-то за стенами землянки, наверху, недалеко - колыхались деревья, сторожившие лешую поляну. Их длинные, причудливые тени доходили до самой низкой крыши, путались у малюсеньких окошек.
Долетевший вдруг лунный луч опрокинулся, казалось, на комнату. Луч узкий, тусклый, как старый кинжал.
Ася впервые четко различила впотьмах лицо своего товарища.
У Великого Князя была разбита губа, рассечена бровь.
-Господи, он... это он сделал с вами? Вы видели его?
Константин вздрогнул, так же прислонившись к стене.
-Видел, лицо его... Нет, не чудовище держит нас здесь, нет. Это человек, самый обыкновенный. - Без всяких эмоций выразился он, как будто станет от этого кому-то легче. Не стал говорить Асе, что в лице-то том мало осталось человеческого, что глаза его - теперь глаза духа бесплотного, зубы - клыки дикого зверя, лицо - лишь покореженная личина.
Было страшно, страшно обоим одинаково. И первое слово, первое, которое вспыхнуло последним зовом сердца: Мама...!
Ася и Великий Князь сидели совсем рядом, бесконечно глядя друг на друга.
Черневская теперь признавалась себе - во многом. Душа металась, загоралась - стоило взгляду опуститься на дверь; стоило лишь прислушаться к шорохам за ней, отдаленно напоминающим приглушенные шаги...
Нет, им не "уже" - им еще только восемнадцать лет. Они, по сути, еще ничего не видели, не успели - почувствовать, понять, сделать... Господи, они только-только начали жить!
Ася все смотрела на Князя.
Он, кажется, уже не замечал ничего вокруг - закрыв глаза, прижав руку к груди, где под рубашкой был нательный крест, что-то неслышно произносил. Молился.
Боженька, милый, - тихо попросила Ася, - Ах, если бы я могла отправить Уильяму еще, хотя бы еще одно письмо, хоть записочку... все не имело бы значения, если бы я знала! Я теперь знаю: ради него я бы... я бы даже на смертный грех пошла, я бы утопилась, приняла яд, легла на рельсы... но я бы не написала того письма, никогда. Прости, Господи! Если бы любимый мой только знал, как дорог мне. Господи, Боженька, миленький, когда я умру, умоляю - пускай он, дорогой мой Уильям узнает, что я люблю его... пожалуйста! - просила, как когда-то в детстве, когда тяжело болела ее мать, просила не забирать ее так рано, чтобы дорогая Мама еще немного побыла с ними... и точно так же не знала, слышит ли Бог ее, маленькую, испуганную, поможет ли. Потому боялась. Но так же слепо верила - потому что больше ничего у нее не было на свете.
-Прошу тебя, пожалуйста... - тихо твердила про себя Ася, глотая слезы, дрожа от холода, все также царапая, царапая безнадежно это холодное дерево...
Даже не смотрела по сторонам, как прежде. Черневская так устала.
Князь крепко взял ее за руку, не отпуская - ни за что на свете.
Ася наконец чувствовала какое-никакое, а тепло, ей было хотя бы не так страшно и холодно.
-Костя... - она еле сдерживалась, чтобы не разреветься совсем, глотая горькие слезы, - Я прошу вас... Вы намного лучше меня, вы хороший, добрый человек... Бог вас услышит, я знаю.... Пожалуйста, попросите его... - Ася не смогла договорить. Так много стоило попросить.
Наконец обретенный верный друг обнял Асю за плечо.
Без пяти минут фрейлина, лучшая ученица, гордость семьи, наследница рода - никогда и ни за что не позволяла себе слабости, ни у кого не была в долгу - не просила совета, утешения, помощи.
Ася и сейчас бы не просила ничего. Она посильнее, как только могла, прижалась к Косте, прекрасно зная - ему точно так же страшно, больно и холодно.
-Все пройдет. Все пройдет...
Девушка слушала его голос и верила - да, все пройдет. Конечно.
Все пройдет. Прошло. Проходит... "все будет хорошо". Простите, Уильям, Мама, Папа, Соня, Катя, Мириам...
Все пройдет.
***
Все прошло. Началось вдруг с рассветом трудное утро трудного дня. Конечно, таковым оно было не для всех, но, в частности непросто тем утром пришлось князю Андрэ Хованскому.
Только представить себе - без его, Хованского, ведома, Софи и граф Воронцов смогли вдруг совместными усилиями найти какой-то дом, причем не просто найти - граф решил его так же и приобрести. Естественно, на собственные деньги.
Софи, конечно, упиралась и отказывалась от такого подарка - как это выглядит? Что скажут люди? Это бросит тень на всех - на нее, графа, отчасти даже на Андрэ.
Девица Горчакова отказалась.
Господи, как так можно было поступить? Как такая гордость имела место?
-Нет, Софи, я прошу... нет, я умоляю вас принять предложение графа! - несчастливо скулил Хованский - Только подумайте - о себе, обо мне... - на этих словах князя коснулся упрямый взгляд, - Ну, не хотите подумать о нас с вами, подумали бы хоть о Харитоне! - весомо высказался Андрэ, - Бедный старик, Софи, к тому же служил еще при моем отчиме... он был так верен мне! Куда теперь пойдет Харитон?
-Да вы не беспокойтесь, я-то что... я куда-нибудь-то пристроюсь... - тихо отнекивался Харитон, - Россия большая, люди везде пригодятся. К тому ж отжил я уже свое, что лукавить, на свете задержался... вы бы о себе, все о себе побеспокоились. Граф ведь от чистого сердца помогает, как погорельцам... - покачал головой старый слуга.
-Харитон, я очень ценю вашу заботу. - ответила Горчакова - Но вы должны понять, что в свете этот жест истолкуют неправильно, и тогда все мы окажемся в неприглядном положении. Я попросила графа дать мне немного времени - подумать.
-Софи, я прошу вас! - заново вступился князь - Может, представим все хоть так, что... что это я занял деньги у графа! - выпалил он тут же, - На деньги эти и приобрел указанный дом и... - у Андрэ, никогда такими мыслями не загружавшего голову, вдруг появилось явственное ощущение, что на него напала слабость. И, кроме того, представилось ему, будто он несет какую-то околесицу.
-А что, ведь хороша-то идея... - заступился за хозяина слуга.
-А когда вы будете возвращать долг графу, коли так? - не унималась Соня - Или это снова какой-то обман? Учтите, я не притязательна, но не дам вам сотворить это с графом. К тому же он слишком умен, чтобы попасться на все известные вам уловки, учтите.
-Да что вы, Софи я говорю вполне серьезно, без уловок. С обманом покончено раз и навсегда! - Хованский не отставал - Мы огласим часть завещания покойного моего отчима, все узнают, что вы - моя сестра и...
...сестра Андрэ Хованского, к этому нужно еще привыкнуть. - Подумала Горчакова слегка отрешенно.
-...мы сможем вместе жить в этом прекрасном доме! Вместе с Харитоном и вещами! - почти весело заключил новоявленный брат Софьи.
-А ведь эта идея не лишена смысла. Но, учитывая обстоятельства, мне придется самой искать деньги, чтобы вернуть их графу. - Строго сказала Софи.
-Да что вы, скоро Великий Князь разберется...
-Господи, Андрэ! - девушка нетерпеливо развела руками - Нельзя всю свою жизнь лежать на диване и ждать, пока за вас кто-то в чем-то разберется. Нужно что-то делать, иначе... - она чуть грустно вздохнула, - пропадешь.
Девушка наконец-то вдруг улыбнулась.
-Что же, князь, я принимаю ваше предложение. Когда вернется Владимир Сергеевич, - она подчеркнуто официально назвала его князю, - мы сможем с ним об этом поговорить. Но я умоляю вас, не будьте слишком напористы в разговоре: графу и так тяжело. - Эту просьбу Соня произнесла со спокойной нежностью к любимому человеку, далекому пока, и вынужденному тяжело трудиться.
-Замечательно! - Андрэ перевернулся на диване, протянул руку к стоящей на столе чашке сиропа, заботливо принесенного Зейнаб дорогому гостю.
-А пока, князь, вы могли бы помочь нам с Харитоном. Верно? - Соня посмотрела на слугу.
-Софи, я готов. - Бодро отозвался князь, - я обещаю, вздремну немного и примусь делать все, что вы скажите. Я найду способ все урегулировать, вы можете верить мне. - Его глаза загорелись неудержимым рвением.
-Конечно. - вновь улыбнулась в ответ Софи - Соберите пока наши вещи, князь, и не забудьте спасенный Харитоном мешок картошки...
-Полмешка, чего уж там. - отмахнулся слуга - Пойдемте, барин, негоже нам тут рассиживаться. Авось и дом скоро смотреть отправимся.
-Да, конечно. Но пока нужно дождаться Владимира Сергеевича. Что-то он запаздывает... - произнесла Соня, подходя к окну. В голосе ее уже проглядывали нотки волнения; девушка все вглядывалась вдаль, стараясь заранее предугадать, с какой стороны, откуда придет наконец повозка, когда уже перешагнет порог дома ее любимый...
Дверь скрипнула. Зейнаб сложила руки и низко поклонилась.
-Сонечка, дорогая, там Сереженька снова расплакался, не могла бы ты его покачать. - Попросила ненавязчиво турчанка.
Да, и вправду, вопль донесся теперь уже и до слуха Сони, Князя, Харитона...
-Да-да, Зейнаб, я иду. - Услужливо отозвалась Соня, все еще с надеждой оглядываясь на оконный проем.
Ничего, - решила Горчакова про себя, - все жены военных ждут своих мужей: со службы или из военных походов и не жалуются на судьбу. Нужно выработать терпение... - она расправила на плечах пелерину, убрала с лица волосы и - поспешила за турчанкой к капризному маленькому графу.
Много повидал рабочий кабинет Его Высочества Константина Николаевича. Много просьб, жалоб, доносов, радостей, решений.
Бывало, заседали в нем по несколько суток военные мужи, высокие и важные чины. Все они возвышались как скалы, сидя за широким дубовым столом, внушая подчиненным уважение, врагу - страх. И "на радость нам" и "на страх врагам", согласно гимну.
Теперь же уже к ряду двое суток продолжалось в кабинете собрание. Да, вновь здесь были люди военные, но разговор их резко отличался от всех предыдущих.
Заседали теперь в кабинете: сам, батюшка - Великий Князь, друг его и советчик генерал Шестаков (страха ради - за Его Высочество). Был и один штатский - Черневский Федор Ильич, ожидавший прихода своей супруги.
Общее настроение стало как нельзя подавленным, особенно после вчерашнего доклада графа Воронцова.
Суть его заключалась в следующем: в том самом окаянном лесу, где Константин Константинович имел везенье заблудиться, прячется весьма опасный разбойник, и хорошо - если он теперь один.
Недавно на окраине леса, близ стоящей рядом деревни, был найден, по словам поручика, очередной труп.
Поручик пояснил: военный, солдат - приехал в село, у матери погостить. Погостил... На другой день нашли мертвым - насмерть зашибли, обчистили - полностью. Так же, объяснял Евгений - пистолет при нем был, многие заметили. А разбойник-то все и забрал: не то, что пистолет, а еще деньги, какие были, даже цепочку с крестом - все подчистую...
Никто не видел, ловить в селе душегуба не пытались. Где живет - не знают. Крестьяне, что с них взять, какие от них показания?
Великий Князь ответил на это, что если и есть между убийством и исчезновением связь, то крайне слабая. Если искать - пускай полиция прочесывает весь лес. Душегубов выследит - так или иначе.
Конечно, Бутов и Воронцов были против, толковали о том, чтобы сначала самим сходить, что-то проверить, отследить, и... были отпущены "в семью" - к теплу очага, под родную крышу, до вызова.
Теперь же, мотаясь зачем-то от одного книжного шкафа к другому, Великий Князь понял, что и полицейские ему здесь ничем не помогут. Ну, найдут они логово разбойника. Если Костя был у него - то либо уже разбойником убит, либо (что маловероятно) еще сидит в какой-нибудь сырой яме, дожидаясь смерти. Душегуб почувствует, что кто-то подходит, и - естественно - этого идиота пристрелит. Кстати, да, теперь у него есть оружие...
-А если не у разбойника - то где им еще быть? - горько спросил Шестаков. Он всегда уважал Константина Николаевича, как начальника, благоговел перед ним - представителем Императорского рода, даже иной раз - чуть боялся... но именно теперь, начиная с той злополучной ссоры с участием молодого Князя - Шестаков Его Высочество впервые пожалел.
Генерал помнил прекрасно, как точно также совсем недавно искали его Катю, потом ранили Сережу.
Теперь пропала и его будущая невеста, Ася. На Черневского было тяжело глядеть: граф как будто постарел за последнее время, побледнел; в волосах прибавилось седины, под глазами и на висках залегли сероватые тени. На лице его, непроницаемом, светящимся живым умом и завидной мудростью господствовало теперь лишь одно выражение - боль с презреньем пополам.
Да, графу было больно - за дочь, за супругу, за себя. Особенно после теории Воронцова.
-Уже сообщали в Павловск, в Петербург, Стрельну... его нет и у младших кузенов в Усове. Нигде. - Великий Князь наугад взял книжку из кипы на столе, опустился в кресло, книжку свою даже раскрыл, но читать не принимался: все еще сверлил глазами графа, будто тот был виноват - во всем.
-Генерал, вы думаете, что... Владимир Сергеевич прав? - тяжело проговорил он.
-Ваше Высочество, стоит еще подождать, вдруг объявятся, а уж потом просить Владимира Сергеевича принимать участие.
-Подождать? А вы, лично, смогли бы? - совершенно монотонно проговорил Константин Николаевич, как про чужое.
-Не знаю. - Признался Шестаков - Во всяком случае, что-то прояснится...
-Скажите, Ваше Высочество, - не теряя своего стойкого яда выпалил граф, - Что вы в тот день сказали, если не секрет, моей дочери.
-Я бы скорее хотел узнать, что сказали ей вы, накануне. - Мгновенно отреагировал Великий Князь - Мадемуазель была бледна, рассеяна, в ней угадывалась странная слабость.
-Это не ваше дело. А то, что я был против ее постыдной, позорной связи с врагом Отчества в ваших целях - то известно хорошо.
-Граф, вы просто мастер избавляться от чужого счастья! - Константин Николаевич отплатил старому врагу его же монетой. Тут же, впрочем, замолчал.
-Это не ваше дело. До вашего появления в моей жизни счастья было сполна! - Не остался в долгу Федор Ильич.
-Прошу вас, господа, - примирительно произнес генерал, снова ожидая чуть ли не драки.
Но, случиться ее не могло, так как появилась вдруг графиня: опустив голову, вошла медленно, как на плаху, становясь на мгновение в дверях кабинета, все так же грациозно сделала реверанс.
Одета она была в темно-серое платье и шляпу, на плечах зябко лежала бесцветная летняя шаль.
-Ваше Высочество. - Она склонила голову, печальные до боли глаза ее смотрели на Князя. Бог один ведает, сколько сил графине стоило сделать это - посмотреть на него, заговорить, не отворачиваясь, не оглядываясь на мужа - Прошу вас, не щадите меня, скажите, есть ли хоть какие-то новости о наших детях. Если бы вы знали, как я люблю мою несчастную Асю...
-Ваша светлость, - вступился генерал, видя, что начальник его ответить по неким причинам не может, - похоже, подтверждается версия с душегубом, и...
Графиня прижала обе руки к сердцу, вздрагивая, как осенний лист. Превозмогая все, она лишь спросила, по сути ни к кому не обращаясь:
-Какова возможность того, что они... живы?
-Владимир Сергеевич сделает все возможное, что будет в его силах. - пообещал Великий Князь.
-А вы лично что-нибудь делать собираетесь? - едко вставил Федор Ильич.
-Как видите, я пытаюсь решить ситуацию.
-Господа...
-Генерал, я очень ценю вашу заботу! - оборвал его Черневский, - Но я, признаться, хотел бы получить ответ на свой вопрос, который Его Высочеством был проигнорирован. - Граф встретил пылающий взгляд своего старого врага, - Итак, я хочу услышать, в присутствие своей супруги, что вы тем вечером сообщили или поручили нашей дочери?
-Вы думаете, она пропала по моему заданию? - устало выпалил Константин Николаевич, - Я не могу больше вам объяснять это снова и снова!
-Дорогой мой... - тихонько попросила графиня, пытаясь взять мужа за руку, но не успела: Федор Ильич вскочил с места, принявшись мерить шагами кабинет.
-Я имею права знать, как отец. Если вы не забыли, ищем мы не только вашего сына. Мы с женой пришли сюда не просто так, и времяпрепровождение здесь, признаться, неприятно; если бы не Анастасия, нас бы здесь не было. - отхлестал граф.
-Вы может успокоиться наконец?
-Ваше Высочество уже проводили меня этой вежливой фразой! Больше эту лицемерную болтовню слушать невозможно.
-Господи, Константин Николаевич, я прошу вас, ради всего на свете, ради обоих пропавших... - присоединился еще и тонкий голос графини, вставшей одинокой тенью у его кресла.
-Не унижайся таким ужасным образом. - строго наказал благоверной своей Федор Ильич - Трусость - самый страшный порок, воистину! - это было уже Великому Князю.
-Наглость, желание показать себя, даже на чужих костях сплясать лучше всех - вот, что мне кажется первейшим из них. Эгоизм, собственичество, лицемерие... - Его Высочество от ярости еще сильнее вцепился в проклятую книгу.
-Осталось только вспомнить тот позорный навет, что вы вливали в уши своему брату! - граф, в отличие от врага своего, слабое место его знал всегда - Прошу прощения, я не могу дать название явлению, когда женатый мужчина проявляет внимание к девице, причем с помощью таких мерзких подвигов как клевета на соперника!
Через секунду у самого уха графа, сантиметрах в трех - будто рвануло звуком дешевой хлопушки.
Злополучная книга, а именно том Шекспировской трагедии, полетела в Черневского. Боже, спасибо за эти три сантиметра промашки!
-Подите вон! - совершенно бледный Великий Князь упирался руками в стол, то и дело теребя стесняющий воротник - И благодарите судьбу за то, что у меня нет второй книги на руках! Моя воля, это был бы Карамзин - и отнюдь не "Бедная Лиза"! - он пытался отдышаться - Вы что-то хотите знать? - и будто обрушилась весомая железная конструкция - Ваша дочь должна была защищать Императрицу, буквально через несколько дней. Мы опасались покушения... а мадемуазель Черневская не то, что вас - не испугалась нападения террориста. Теперь я понимаю, я бы тоже выбрал этот пункт!
-И вы решили подставить мою дочь под пулю врага? Какая изощренная месть. Трус! - и книга полетела по обратному адресу.
-Мерзавец!
-Доносчик!
-Предатель!
Шестаков занял самую безобидную позицию - около секретера: кинуть туда чем-нибудь было не так-то возможно да и незачем. Генерал уже понял, что миротворческие действия его обречены на провал. Да и выгнать Черневского: как? Все равно вернется, и Его Высочество зачем-то пустит графа снова.
-Упивайтесь своей победой, если вам она радостна! Думаете, я не знаю, почему вы, заявившись ко мне в первый раз, начали восхвалять свою семейную идиллию! Как подло, как это низко! Если нет уже на свете ничего святого, а тем более ничего личного - что ж...! Думаете, вы правы? Сделали гадость, ради правды-матки, чтоб с плеча рубить?! А какими средствами - не важно?! Знаете, какая цель - такие и средства! Так, что это? - Великий Князь с показным увлечением порылся в стопке книг на столе - "Идиот"! "Философия Шиллера"! Боеприпасов - много! - он развел руками.
Его Высочество едва не схлопотал вдруг попавшейся графу "Историей Северной войны", было потянулся за подставкой для перьев и - осознал, что за руку его крепко - точно утопающий - держится Елизавета Александровна, уткнувшись ему в плечо. Графиню трясло, как в ознобе.
-Я прошу вас... прошу... Наши дети в опасности, а вы все не можете... не можете перестать... задевать друг друга. Господи, я вас прошу, на мне, на мне вымещайте свою злость, только не друг на друге... я виновата, я... - мать Аси прерывисто дышала, говорила будто в лихорадке - Перестаньте, Боже мой...
Откровенно говоря, Федор Ильич не знал, что делать ему. Он впервые, может - во второй раз в жизни видел подобную картину. Кажется, его расстреляли не книжными томами, а артиллерийским огнем.
Его Высочеству было откровенно стыдно. "Философию Шиллера" он положил на стол.
-Боже, может они теперь сидят, совсем одни... а вы ругаетесь... неужели вам станет легче, если наших детей уже больше нет в живых?
Да, кабинет этот повидал многое - но такого не видел ни разу.
Отважный генерал Шестаков спрятался за баррикадой из двух маленьких тумб, по полу валялись растрепанные тома, на столе царил бардак: пролиты чернила, раскиданы ручки, бумажные ножи (хорошо они не пошли в драку!).
Спиной к белеющему окну стоял граф Черневский, оглядываясь вокруг, как будто стоял он - не больше, не меньше - на минном поле.
Великий Князь Константин Николаевич за разгромленным столом - в почти коматозном состоянии; и Елизавета Александровна, повисшая у него на руке.
"И гибель их у гробовых дверей
Кладет конец непримиримой розни..." - вдруг вспомнил нечаянно Шестаков, косясь на почти долетевшие в его сторону "Трагедии Шекспира".
Конечно, была бы эта картина бессмысленна без зрителя.
Дверь без стука была отворена, на пороге появилась дама чуть старшей средних лет; в ней еще легко угадывалась, должно быть, одна из первых красавиц: правильные тонкие черты лица, огромные небесно-голубые глаза, тонкая талия, красивые руки.
Впрочем, лицо ее было заплакано, к губам дама прижала кружевной платок.
-У дверей никого нет, лакей куда-то отлучился, как это... - трудно проговорила она, не успев толком войти.
-Ваше Императорское Высочество! - первым ожил Шестаков, вскочил, будто через стул его пропустили ток.
Прекрасная дама обвела застывшим измученным взглядом кабинет, остановившись на Великом Князе, графине и столе.
Ее сокрушительный вздох прорезал остановившуюся тишину, молочно-белая кожа пошла красными пятнами, больше всего загорелись щеки. Дама бросила платок, закрыла руками лицо, и, быстро что-то пролепетав, вылетела белой лебедью из кабинета.
-Что это было...? - забыв уже обо всем, мертво высказал Черневский.
-Это была Александра Иосифовна. - Удивленно, но расстановкой проговорил Его Высочество (в сильном раздражении). Представьте себе это смешение чувств, и вы с точностью поймете его ощущения. Великий Князь усадил графиню в свое кресло, отошел в сторону, -Генерал, вы можете идти домой... С государственными делами как-нибудь разберемся.
Таковым и было тяжелое начало этого и так непростого дня.
***
Непросто день начался и у Софьи Горчаковой. Конечно, самым главным событием сегодня должна была стать вечерняя встреча с Владимиром - девушке не терпелось узнать о службе любимого, о новых его заданиях, огромное волнение охватывало Софи, когда она думала о том, что может сама выдать графа, навредить ему своей нетерпеливостью, неумением иной раз сдержать себя... Как же она боялась!
Все из-за любви, желания быть вместе - даже не так - неумения быть врозь.
Теперь же принимали они подарок судьбы, подарок великодушия, по всем знакам - опасный подарок.
Хрупкая молодая девушка, медлительно-ленивый юноша и семенящий следом старенький слуга пересекли порог небольшого деревянного дома.
Дом этот был просто, но в своей простоте казался на удивление красивым: резьба поверх окон, листовая крыша, светящаяся издали подобно шлему на доме, каменная печная труба - невысокая и узкая, чистое крепкое крыльцо.
Небольшой дом, можно было даже назвать его маленьким - при нем сад, огороженный частоколом. Именно это был дом Софьи.
Нет, приобретал его не Владимир Воронцов, но Андрей Хованский - естественно, на деньги графа.
Только встав перед окнами дома, чуть заглянув в них, поднявшись едва на крыльцо, Соня поняла - она обязательно найдет деньги за него, ее житье здесь будет честным во всем от первого до последнего слова.
Она, подобно Тате, может пойти работать, к делам - хотя бы домашним - придется приучить Андрэ, найти занятие Платону.
Трудно начиналась их новая жизнь, но теперь она начиналась с чистого листа.
Нет больше тайн, тихих, запретных слов, невозможных чувств и эмоций.
Дом был уже освещен - и теперь, торжественно, заходя уже не погорельцами, но хозяевами, Соня и ее сводный брат вносили в дом икону, найденную на пепелище прежнего жилья.
Светлое, свежее, ничем не покрытое дерево, свежеструганные доски, побеленная печь, чистые голые стены. Замечательный древесный и чуть-чуть смоляной запах. Ни стола, ни лавки, ни сундука, ни какой-либо лежанки.
Владимир, конечно, не знал об этом - придти он должен был не раньше того дня, когда Софья решится праздновать вместе со всеми новоселье.
Итак, пыльные тюки сложены были на полу, на окне против двери стояла икона. Все (естественно, кроме Андрэ) стали разворачивать свертки с вещами, смотреть, что и куда следует положить.
-Харитон, у вас все же остались книги! - восхитилась Соня. Пять обгорелых томов все же лежали, словно раненные, заботливо запеленатые в полотенца - Думаю, их тоже придется на подоконник. И нужно бы попросить у кого-нибудь из знакомых нам людей инструменты - к окнам стоит приладить карнизы для занавесок.
-Но где же мы будем спать? - недоумевал Хованский, вопросительно глядя на сестру.
-Пока что - на полу. - Пожала плечами Горчакова.
-А мыться - в печке? - с ужасом вспомнил Андрэ беглые рассказы о жизни крестьян.
-Мыться в бане. - Отрезала Софи, ужасаясь неприличным вопросам князя, поспешила добавить - Можно попросить так же рассады, разбить небольшой огород, чтобы всегда иметь в доме немного овощей. - Эти указания она давала уже Харитону, меж тем расставляя по подоконникам то скудное количество вещей, что у них осталось.
К большой радости, ухват в доме все же имелся, как и погнутая кочерга. В углу у печки пылился веник из темных прутьев.
Бедняга Хованский бродил туда-сюда, не зная, где бы ему прилечь. Но вскоре освободилось одно из одеял, в которое были завернуты вещи, и князь, расстелив одеяло на полу, неудобно улегся.
Из утвари осталось всего-то горшок, та самая сахарница - то ли кружка и все. Ни ложки, ни тарелки, ни какой-либо другой посудины. Добрая душа Зейнаб обещала занести к ним кое-какие вещи - годные еще, но ставшие ненужными слугам. Соня взяла с турчанки слово - ничего не говорить об их положении Нине и тем более ее мужу.
Девушка сметала пыль небольшой тряпкой, переданной Харитоном, нежно напевала какую-то веселую песню.
-Итак, - она, устав уже порядком и смахивая капли пота со лба, оперлась на стену, оглядывая оставшиеся тощие мошки. В доме графа передали им так же еды - со слезами все та же Зейнаб передала Соне пару луковиц, буханку хлеба, немного картошки и мяса. Больше Горчакова взять отказалась - не только за себя, за всю семью.
-Благо, горшок не пропал, - приговаривал Харитон, - Мне, матушка, за водой сходить? - обратился он к Софье.
Бог ты мой, не успела замуж выйти - так уже и матушка... - засмеялась сама себе Соня. Хотя, кто она еще, если подумать?
-Сходите, пожалуйста, во дворе должен быть небольшой колодец. А мы с Андрэ пока сходим, испросим дров у соседей.
-Верно, это хороший повод познакомиться, сходить в гости... - протянул князь, пытаясь лучше улечься поверх одеяла, которое не сильно смягчало пол.
-Поднимайтесь, князь! - крикнула ему девушка, легко накидывая пелерину, надевая шапку, - Мне скоро придется вернуться в институт, как же вы будете здесь жить!
-Иду, иду... - протянул князь, шлепнувшись на левый бок.
Соседи их были люди добродушные, помимо дров одолжили Соне и Андрэ чуть соли и яблок.
Через пару часов заглянула и Зейнаб.
Войдя, казалось, в нежилое помещение, ощутить можно было сразу распространившийся здесь домашний дух. На печи что-то ворчало в покореженной горшке, за этим внимательно наблюдала молодая хозяюшка - Софья. Во дворе покамест трудился Харитон - разделял места для будущих грядок, определял, где быть шесту для пугала.
Тыкался под руку сестре, конечно, Хованский - все ему было интересно, и супу варящегося он никогда не видел, и все помочь хотел. А как помочь - ложка-то пока все равно одна.
Зейнаб, обомлев, что и стола здесь никакого нет, принялась расстилать полотенце, выкладывать принесенные кленовые ложки, старый рыбный нож, несколько беленьких мис.
-Большое спасибо вам, я не знаю, как смогу отблагодарить... - смущенно говорила Софья. Она не могла смириться с положением сироты, которой всей улицей собирают на еду, "с миру по нитке - голому рубашка".
-Обещаю вам, как только смогу отлучаться из института, буду помогать вам с Сережей. Надеюсь, Андрей без меня справится... - неуверенно произнесла она.
Но вот, снова подойдя к печи, Софья опустила ложку в суп, потом подула на нее, сгоняя легкий горячий пар, попробовала немного.
-Готово! - улыбнулась она, - Я приглашаю всех... к трапезе. - да, по привычке хотелось произнести "к столу".
Вскоре все сидели, словно на каком-то пикнике - прямо на полу, у расстеленного полотна, на котором стояла исходящая паром, точно домна, посудина с супом.
Поочередно Горчакова разлила его в тарелку каждом, никого не обделив.
Да, дурной тон, можно сказать, готовить даме - но иной раз пожив жизнью Софи, можно было научиться еще и уборке, а теперь, наверное, придется и стирке.
Впервые за обедом полностью собралась семья Сони, и принимали доброго гостя.
Не помня ни о чем былом, забыв о приличиях, о рамках, все нахваливали готовку молодой хозяйки, ее домовитость, умение держаться...
Хованский, в свою очередь, нахваливал суп и принесенный турчанкой кусочек окорока.
Печь уже не дымила, но приятное тепло ее согревало пол и стену, особенно теперь, когда вовсе не было жары - тепло это казалось таким уютным.
Проводив же Зейнаб, Софья первым делом снарядила брата в помощь Харитону - отмывать посуду. Хованский, понурив голову, уныло поплелся к рукомойнику во дворе.
Соня тоже времени не теряла - оставшуюся снедь нужно было прятать в погреб, расстелить одеяла, снова подмести, потом заняться домовой книгой...
А, главное, собравшись, поспешить к Воронцову на встречу, после чего вернуться в институт и... как много дел накопилось!
Все, все готово, нужно идти.
Как делали в старину за неимением зеркала, Горчакова поглядела на свое отражение в плошке с водой, затянула косу, поправила шляпку... Что ж, идти, скорее идти. Воронцовы - младший и старший, непременно - ждали ее теперь! Тем более, Владимир обещал рассказать Соне важную новость...
Непременно идти, сейчас.
Горчакова напоследок улыбнулась отражению, и, попросив себе благословения перед маминой иконой, побежала навстречу судьбе.
***
Кулакова, конечно, должна была не спать несколько дней и ночей подряд. Но куда там - Варя спокойно почивала на своей кровати, точно младенец.
Конечно, переполох в связи с пропажей Аси Черневской коснулся и ее уха.
Но девушка лишь посетовала, что бывшей ее подруге стоило больше слушаться родителей и меньше - Великого Князя.
-Варенька, да что ты такое говоришь! - Катя прижала руки к щекам, - Ася пропала, ее ищут по всему городу, с полицией...
-Ее родители волнуются за нее. - Подтвердила Мириам, покачав головой, - неужели ты этого не понимаешь?
-Я не вижу в этом ничего ужасного, Шестакова. - Стараясь казаться невозмутимой и спокойной, даже строгой, заметила Варя, - Только Соню не смейте пугать всеми этими разговорами.
-Горе-то какое... то Соня, то Ася, батюшки...! - Оксана покачала головой.
-Вот вы все меня не слушали тогда, в начале года, говорили, это болтовня... а Черная Невеста есть. Ася мне не верила... вот за это и поплатилась. - твердо высказалась Варя, - И еще. Как вы все знаете, в русских сказаниях обычно такое случается - в наказание! Злым наветчицам, гордячкам и... предательницам. Даже в Библии есть насчет этого. Только там Иуда сам себя наказал... - гордо повторила она слова батюшки.
-Варя! - взмолилась Катя - Ася же твоя подруга! Как и мы все! - она попыталась обнять Кулакову за плечо, но та увернулась.
-Хороша подруга! - огрызнулась девушка - Всю жизнь мою поломала...
-Ага, а ты ей решила, в отместку. - развела руками Маша, явно что-то замышляя.
-Душечки, я помню, как она в ту ночь, после которой Ася пропала, не спала! Кулакова еще в умывальню ходила, с книжкой. Уж наверное свои деревенские обряды творить... - подлила масла в огонь Кутайсова, любящая кого-нибудь вот так ужалить иной раз, - Верю я или нет в это колдовство, но его действие мы видим!
-Замолчи! - одернула ее Варя, - Замолчи, слышишь!
Сердце ее забилось, точно заячье. Господи, нет, нет. Все Кутайсова да Шестакова со своими оправданиями! Нет, нет...
-Девочки, успокойтесь. - перебила их турчанка, - Мы ничем не можем помочь Асе. Я предлагаю пока просто надеяться на лучшее. Тем более, что теперь мы можем помочь нашей Соне! У нее ведь сгорел дом...
-Может, соберем кое-какие вещи ей в помощь? - предположила Маша.
-А то ж, и еды! - подтвердила Нечипоренко.
-Только выглядеть это должно как подарок, а не как подачка, вы ведь нашу Соню знаете.
-Вот именно!
-Давайте попросим фройлян Штольц и мадам Соколову помочь нам? - предложила Мириам - Ведь все в институте так любят нашу Сонечку. Мы не можем оставаться в стороне, когда наша подруга...
-Конечно-конечно!
-А за Асю... давайте просто помолимся за Асю. - произнесла Катя, опустив голову.
-Да, конечно. - Соглашались душечки.
Пока все собирались на любую посильную помощь - духовную, или материальную - Кулакова, обняв драгоценную книгу, быстро выскользнула из дортуара.
В груди ее раскаленной лавой клокотал стыд, по щекам вот-вот да и покатятся крупные слезы.
Нет, нет... это она отняла Сережу! Все она! - оправдывала себя Варя, - Вот пусть же теперь и страдает! Пускай же...!
***
Любуясь собой, юный летний день смотрелся в окно, блестящее в лучах и бликах солнца - мягкие оранжевые полосы ложились на шторы, сбегали по ним на начищенные половицы, проходились по мягким коврам. Солнце золотило цветы на подоконнике, смеялось своим живым светом над погашенной люстрой.
Никого не было теперь в этой части дома - так тихо, будто слышались иной раз шаги домового, доброго духа, стерегущего всех живущих здесь.
Только двое были теперь в этой тихой анфиладе: расположившись в одной из комнат, на диване, они доверяли друг другу самые сокровенные тайны, делились всеми переживаниями, горячо о чем-то говорили меж собой...
Только что граф объяснился во всем. Как он боялся ранить Софью, особенно теперь, когда счастье их встало так близко!
Рассказал он все и про ее подругу, и про старого своего мучителя, и про совет... было трудно, и даже отчего-то совестно смотреть в светящиеся какой-то сокровенной тайной глаза Софи.
Девушка обнимала Владимира за шею. Сидели они близко прижавшись друг к другу, как будто не существовало более ничего на свете.
-Софи, я умоляю, прости меня... я не должен был так поступать.
-О чем ты, Владимир? - говорила девушка, глядя пальцами сукно его мундира, проводя ладонью по блестящим пуговицам, - Как ты мог не придти на помощь тем, кто нуждается в тебе. Я ведь знаю тебя... - она опустила голову на грудь любимого.
-Я еще ничего не сделал, никому не помог. - Печально отозвался Владимир, - Софи, мне кажется, меня почти не послушали. Но я знаю - я должен исполнить свой долг. И от знания этого мне ничуть не легче. Куда я вернусь? В землянку, где так долго лежал, почти умирая, где еле вырвался от смерти, пытавшейся не пустить меня к тебе. Затем я вернулся, нашел тебя и... я не хочу об этом вспоминать. - Прошептал граф, нежно поцеловав Софи в макушку - как будто малого ребенка.
-Я смогу отпустить тебя, и найду в себе силы ждать. Любовь этого стоит, я знаю. Мы оба это знаем, Владимир. - горячо воскликнула девушка, - Я буду бороться с собой, мне будет трудно - к чему лукавить? Но есть на свете вещи, ради которых я стерплю страдание. Господи, только один ты видишь, как это тяжело...
-Ничего, я вернусь. Нет ничего опасного, уверяю тебя... я буду при оружии, со мной будет Евгений и... и... - Воронцов пытался говорить надежно и уверенно, но слова его застряли поперек горла.
Печально и неторопливо тикали часы, стрелки бесстрашно двигались по кругу на пути все к одной точке.
Секунда. Лишь одна. Секунда, когда началась вдруг пляска пламени, и все разметало вокруг.
За что мог он, Владимир, уцепиться? Да, только за любовь... этого никто не мог отнять у графа.
-Софи, я вернусь, я обещаю тебе.
-Я верю... - кротко ответила девушка - От первого до последнего слова. Я не буду мешать тебе, не стану преградой. Пока бьется твое сердце, бьется и мое, пока жив ты - жива и я. Так нелепо складывалась иной раз судьба, но так жестоко обходилась с нами... - Софья светло улыбнулась, все сильнее прижимаясь к Воронцову, будто боясь оказаться вдали от него, ценя каждую секунду, пока они вместе. Хотя, ценить - это еще не все, нет. Девушка жила каждым мгновением, вдыхала его, будто выбравшись с огромной глубины на берег. Солнце, жизнь, воздух... свет, радость. Но более всего - любовь.
-Спасибо за то, что тогда ты вернул меня к жизни, Владимир... я была больна, больна, слышишь! Я не боялась посмотреть, вспомнить, была наедине со своей болью... - щеки Софи побледнели на миг, а в глазах мелькнуло непонятное чувство, будто сожаление, - Боль - само по себе чувство эгоистичное, вопреки Любви. - она ласково гладила графа по плечу. Воронцов слушал Софи, затаив дыхание, стараясь ничего не упустить, жадно ловя каждое ее слово, ощущая каждый ее вздох.
Господи, как скоро он снова уйдет! Уйдет на встречу этой тьме, готовой украсть, отнять любимого Софьи навеки... хотелось кричать, удержать изо всех сил его, благородного сердцем - но нельзя. Это нечестно, неправильно.
Снова губы их соприкоснулись в поцелуе - все этом было все: и тоска, и страдание, и ожидание, и радость, восторг, новая жизнь... весь мир был в одном мгновении для Софьи, в одном единственном, и так хотелось подарить его графу взамен той страшной красной бури.
Так хотелось вдруг вскрикнуть: Владимир! Все рассказать ему, все-все...
Горчакова было вздохнула, уже собралась с силами и - не смогла. Ничего не могла с собой поделать. Лишь уткнулась в плечо ему, чуть вздрагивая; и Владимир гладил ее по голове, говоря добрые слова, исполненные веры и счастья.
Он вернется, обязательно.
Да, нелегко пришлось всем в этот день. Кому-то страшно, кому-то больно, обидно. Но всем, так или иначе, когда-нибудь воздаться. И все, я уверяю, встанет на круги своя. Надо только немного подождать... конечно...
Глава 11. Вокруг одного человека
"Мать сказала детям: - Живите. А им придется мучиться и умирать..."
Михаил Булгаков, "Белая Гвардия".
На поляне было темно, лужайка казалась илистым дном, поросшим водорослями - травой, а водной гладью где-то высоко висело прозрачное темнеющее небо, гоня все дальше пену - облака.
Федора бил озноб. Целую ночь он просидел на поляне, все так же неизменно не смыкая глаз.
Было больно сердцу его, груди тяжело, страшно...
Одно согревало остывшие его ладони - маленький кусочек солнца-золота на цепочке. Она тонко вилась между пальцами, падала, как будто переткала золотистым лучом...
Как же хорошо было с ней в темноте.
-Не найдет, никто... никто не найдет... пошли все прочь, мимо, мимо пройдете... Боже, не найдут теперь, не найдут...
Перед душегубом в траве лежало несколько поломанных карандашей.
В жизни не видел он ничего такого - были у него, крестьянского мальчишки, угольки, иной раз получал простые серые грифели, но то уже - когда был старше... много старше.
-Красный, красный, красный... - тихо, без выражения повторяли высохшие губы - Красно, красно... - а с чего это вдруг - красно? Заря алая, кровушка алая, да пичуга вон здесь летала еще... все в землянку норовила.
Федор чувствовал страх. Нет, не свой, но подобно тому, как чуют добычу волки и собаки, как запах пронизывает лесные тропы, к душегубу тянулась тлеющая полоса страха человеческого. Федор мог его даже услышать сквозь прогнившие бревна землянки, тихо-тихо - будто плачь.
Перед душегубом лежала открытая книга. Что написано, он, грамоте особо не ученый, не понимал. Да, кажись, и не по-русски было... странно, странно написано, будто заклинание.
Давно в руках книги не держал.
Больно, больно было. Как раненный зверь, сердце царапало в предсмертной, казалось, муке и так уже всю истерзанную грудь.
Книга в руках. Казалось, шло от нее какое-то тепло, как от тлеющего уголька.
На неверных ногах пошел душегуб, путаясь в изумрудной мураве. Тяжело дверь открылась, застонал засов.
По памяти шел - вон и стол впотьмах различил, и два камня, и нож, и лучинку в стене... раз, два. Рукой смахнул все со стола.
Сжалась цепочка золотая вокруг запястья, резанула руку. Загорелась лучина.
Душегуб, убито обводя глазами посеревшие от времени стены, опустился на свою лежанку.
Книгу все еще сжимал в руках.
Ася никогда не думала о том, как это - умереть. Не думала до недавнего времени - ей все представлялось не что иное, как свинец или порох: немеющая боль, кровь, темнота.
Теперь же смерть стояла перед ней тоскливо, страшно, медленно надвигаясь. Смерть эта не била сразу на поражение, а оставляла еще немного времени - чтобы как следует все осознать.
Черневская могла различить и поросшее щетиной лицо - перекошенное неясным выражением, мутные глаза. Видела всю эту фигуру, страшную, вполне реальную, не абстрактную, как убийца или террорист.
Она еще сильнее уцепилась за Великого Князя, стараясь на душегуба больше не смотреть.
Константин Константинович переводил взгляд со своей книжки на измученное лицо разбойника.
Федору этот взгляд перехватил на секунду. Выражение полного отсутствия, какая-то неспешность течения, даже нечто вроде жалости с тоскою пополам.
Что-то вроде бесконечного: "отпустил бы, добрый человек...".
Ой, ты, родный, сподобило... блаженного поймал! - решил про себя разбойник.
Поднялся, прошелся пару шагов, сел на корточки около своей новой жертвы.
Хотелось снова просмотреть во взгляде какую-то молчаливую, упорную фразу.
-Э, видать, заметил-то я верно, а, как сказать... - монотонно выговорил душегуб.
-Ну нашел я, нашел-то... книжку. Грамоте не учен, Господи, чего мне, сын крестьянский... Господи... - шипел он тихо.
Потом кивнул на Асю и снова посмотрел на Князя.
-Сестра, невеста...?
Константин только мотнул головой.
Федор усмехнулся и открыл злополучного "Вертера".
-Твое?
-Да.
-Эх, эх... Ваш благородь. Нехорошо, нехорошо мне... - завыл вдруг страдальчески душегуб, - ой, тесно, душно... - Вдруг что-то снова прояснилось в глазах его, Федор спросил - Небось, не из простых? Военный...?
-Военный. - повторил Князь.
-Был, был ведь тут один военный, был... ой, был... да нет теперь, вышел весь... где ж был он, где он был, когда стали нужны слова его? - душегуб поднял затекшую руку, вокруг которой обмотал цепочку, - Все говорил, говорил со мной... просил о чем-то... да, что это я...
Книга ведь-то... не по-русски. Скажи, мне, барин, душа добрая, на каком ведь языке...?
-На немецком.
-Понимаешь?
-Понимаю.
-Вот оно как-то... военный, да и речь чужую понимаешь. - Похвалил Федор - Странно это будет...
-Я военный переводчик. - Безнадежно соврал Константин Константинович - терять было уже нечего.
-О, сподобил Бог... - рассмеялся душегуб - А что ж с немецкого, ведь... с турками-то война?
-С немцами тоже будет скоро. - Выдумал на ходу Великий Князь.
-Ну... раз будет... как звать?
-Константин.
-А по фамилии?
-Константинов. - в очередной раз соврал военный переводчик.
И снова смех, бледное лицо Федора как будто сводила судорога.
-Не без смеху маменька с папенькой были.
Наверное, самый младший брат его сейчас бы ляпнул - Вы еще не слышали мое отчество!
"Вертер", шелестя страницами, полетел прямиком на грязный пол землянки. Федор помрачнел, еще раз глянув на Асю и Князя, потом вышел прочь.
Убить надо было, убить прямо тогда, прямо сразу - обоих порешить, и все, и больше никакой боли, никакой памяти... зачем они живые, зачем?
Мальчонка, мальчонка маленький, лес, деревня... зачем, барин? Зачем? Где ты теперь, ваша благородь? Ушел, ушел, как миленький, бросил душу помирать...
И Авдотья с детишками, и она... и брат родной... все ушли. Никого не осталось. Никого...
Кажется, Федор завыл в голос. Кутался в свой кафтан, но не становилось ему теплее.
Дул прохладный ветер, бился о кроны деревьев, приминая их, пытаясь согнуть ближе к земле.
Да, холодное лезвие, холодное и спокойное. Чирк по горлу - и все. Без боли... без памяти... тихо-тихо, быстро... чтоб не мучиться.
Пойти бы, взять, что ли... Боже, Господи, а надо, надо бы. Скорее...
Шел он снова тем же путем, не сбился бы даже в кромешной тьме.
Федора снова обнял сырой воздух его ветхой землянки. Старый стол, лежанка, лучинка...
А ножа нет. На столе пусто. Вошел тогда, со стола все и...
-Нет...? - и тут что-то будто кольнуло, словно игла засела в голове -Барин, посмотри-ка на меня, посмотри... что глаза прячешь? - ухмыльнулся Федор, снова приседая.
-Погляди, погляди... - быстрым движением руки схватил он князя за ворот рубашки.
Ася успела вскрикнуть. Она испугалась уже не за себя - за друга.
Рванулась вперед, в сторону - не пускала проклятая веревка!
-Нет, не смей...! - выкрикнула она не своим голосом.
Но случилось невероятное.
Свободный от привязи, Великий Князь вскочил с места, со всех сил ударил Федора в грудь.
Нож - тот самый - валялся рядом с остатками веревки.
Душегуб зарычал, как дикое животное: следующий удар пришелся ему в живот. Хватаясь за полусгнивший стол, Федор осел на пол, начал было искать что-то в складках кафтана, рискуя получить еще раз и...
Два раза к ряду прогремело в сыпучей темноте.
Все еще пытаясь совладать с собой, убийца поднимался, сжимая в руке недавно обретенный - "трофейный" пистолет.
Черневская рвалась с веревки, пытаясь освободиться, кричала, билась, как в самый последний раз.
Кровь толчками била в висках, пелена заволакивала глаза...
-Костя!
Федор забылся снова - обуреваемый вечным страхом, принялся остервенело бить свою жертву, как пьяный - долго, со всей нахлынувшей злобой.
Ася не представляла, сколько прошло времени. Казалось - вечность.
Не помнила, как разбойник, прибрав пистолет снова, вытирал руки, лицо; как выбежал, задыхаясь, на залитую луной поляну...
Но самое яркое, что отложилось в памяти - его слова. Он оглядел блестящую темную лужу на полу, сказал:
-Привязывать не буду... все равно не убежишь теперь...
Схватил Князя за воротник, подтащил снова к стене. Посмотрел на сидящую совсем рядом Асю.
Поднял нож и - исчез.
Константин Константинович лежал на полу. Обе пули прошли насквозь - было такое чувство, будто только что ампутировали руку.
"..и трудно дышать, и больно жить..."
Казалось, вся жизнь промелькнула перед глазами - от первого до последнего момента. И, видимо, вот он, последний.
Наверное, чувствовалось даже какое-то подобие гордости. Во всяком случае, Великий Князь не издал ни звука, пока его бил душегуб.
Какая кошмарная, печальная история. Выглядит так пошло, так неестественно и жестоко.
Да, как раз - последний момент. Но тьма не спешила сгущаться, не торопилось нападать облегчение. Было все так же больно, как обычно бывает в жизни - за это можно было легко поручиться.
Тени, горящее адским пламенем плечо, холод.
Князь пытался второй рукой зажать рану, из-под пальцев растекалась густая кровавая жижа.
Почему-то когда подобное происходит в книгах, герой точно так же испытывает сильнейшие муки, страдает - но остается жив, чтобы потом благодарить судьбу за отпущенное время на этом свете.
Наверное, нужно было осознать хотя бы теперь: жизнь и книга - суть вещи разные.
Но думать о чем-то становилось невозможно, все чувства и ощущения слились в один пульсирующий сгусток - боль, сплошная и непроходящая.
С того момента, как глухо в темноте прозвучал звук захлопнувшейся двери, снаружи прошуршали шаги душегуба, Ася поняла - сейчас толстой полосой была расчеркнута вся жизнь. Все остальное - неважно. Осталось только одно, эти двое суток. Не хотелось ни есть, ни пить, больше не клонило в сон, не чувствовалось холода, единственное - хотелось жить.
-Господи... - снова сдерживая слезы, проговорила Черневская, склонившись над Великим Князем, - Костя... Вы слышите меня? - Ася осторожно коснулась его локтя.
По всей руке тут же будто прошелся ток.
-Да, слышу.- Константин Константинович говорил наудивление спокойно, Бог знает, какими усилиями это давалось... хотя, скорее в его голосе проскальзывала отрешенность. Надо со всем смириться.
-Простите меня, Анастасия. Я не думал тогда, что все так...
-Прекратите! - не выдержала Черневская, - Успокойтесь, я не позволю вам, слышите...
-Очень благородно с вашей стороны, спасибо за все... - он закрыл глаза, надеясь, что от этого станет легче - Вы видели, у разбойника на руке... чей-то крест с цепочкой... Господи, прости его. Должно быть, этот человек сошел с ума.... Мне его даже жаль...
-Тихо, не разговаривайте. - негромко попросила Ася.
Она никогда не знала, что будет делать в таком случае. Как не попасть в беду - она знала. Но как выбраться из нее...
Юная графиня, собравшись с духом, со всей силы рванула широкую оборку с юбки. Красивая ткань треснулась, пошла рванная бахрома.
Ася снова наклонилась к Князю.
-Прошу вас, уберите руку, я попробую перетянуть вам рану.
-Не надо, что вы, зачем...
-Затем! Ради всего святого, послушайте меня наконец, хотя бы один раз! - твердо произнесла девушка, - Уберите руку от раны.
Константин Константинович в кои-то веки послушался ее совета.
Чуть пониже плеча наливалось огромное тяжелое пятно.
-Тихо... - стараясь говорить как можно спокойнее и ласковее - Вы же военный человек, вы ведь знаете, что нужно сделать перевязку.
Была не была. Черневская старалась не затягивать слишком сильно, но Князь попросил - завязать как можно крепче.
-Ничего страшного, не волнуйтесь... рядовое ранение. На войне случается и хуже. - болезненно улыбаясь, сообщил юноша. Как хорошо, что Ася слишком волновалась, чтобы что-то заподозрил - Константин снова говорил неправду.
Наверное, стоило держаться молодцом, как говорил еще на корабле Миша - "не пасовать". Но сознание, как приговор, выводило только одну формулу.
Наверное, артерию задел... Господи...
"Вы же военный человек, вы ведь знаете..."
Конечно, Великий Князь прекрасно знал - если он прав, то в худшем случае ему осталось на этом свете около пяти минут.
Расстегнул ворот рубашки, достал крестик, сжал в руке.
Ничего страшного, ничего... В любом случае, когда-то умирать...
Жаль, конечно, что умирать без священника, без дорогих ему людей, где-то далеко от дома - ну что ж, его могли убить и турки... Жаль, что не получилось отдать свою жизнь за Родину - можно было прославить свой род и стать героем. Но, во всяком случае - тот потопленный корабль под Силистрой пошел ко дну не просто так.
Будто затягивало мысли в пучину, находя пудовыми волнами - но это были не надоевшие за столькое время сине-зеленые волны. Вздрагивала вокруг та самая огненная пурга - красный цветок на Дунае.
Твердя молитву одними губами, Великий Князь мало-помалу погружался в забытье.
-Я вас прошу, не спите, посмотрите на меня, Костя. - говорила Черневская, держа руку у него на плече, - Умоляю вас, вдруг вам станет хуже. - она поймала измученный взгляд голубых глаз.
-Вы молились за меня, теперь я за вас буду, я вам обещаю.
-Расскажите мне что-нибудь, если вам нетрудно... - попросил ее Князь.
-Хорошо. - С дрожью в голосе согласилась Черневская - Хотите, я расскажу вам, как оказалась здесь... да. - Зачем она это сказала? Зачем? Может, чтобы хоть кто-то ее услышал?
Жалость всегда раздражала Черневскую. Но она ждала совсем не жалости - хотелось просто отвести душу. Чтобы не уходила просто в пустоту эта часть ее жизни. Почти забыв всю свою боль, как будто старуха, вспоминая молодость, Ася рассказала все - от начала и до конца. Про родителей, про вражду отца и Великого Князя, и про свою любовь. Это было уже где-то далеко, не с ней. И Уильям тоже... не с ней.
-Знаете, может быть... - собираясь с силами, выговорил Великий Князь, - Все-таки сказано: "почитай отца твоего и матерь твою...". Отец ваш, должно быть...
-Он хотел, чтобы мне было лучше...
-Это ведь нелегко... жить с человеком другой культуры, другой Веры. - задумчиво произнес он, - И непонятно, в какой Вере будут жить дети...
-Конечно. Но дело было в другом. - Ася сама себе поражалась, что она теперь выкладывала?! Кому?! Где и когда...
-К тому же вы бы не смогли жить в обмане... это ведь... тяжкий грех. -он прижал обе руки к груди, слушая, как чуть сбиваясь стучало сердце, -Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине. Так сказал апостол Павел... Главное, чтобы вы жили по одним принципам... тогда неважно, говорите вы на одном языке, или на разных... это самое важное. - Перед глазами все плыло, смешивались краски, дышать становилось труднее.
-Я надеюсь, вам никогда не придется делать выбор между Любовью и Родиной. - Улыбнулась Ася.
-Потому что между ними нельзя выбирать. - Ответил Константин Константинович, снова борясь с накатившей темной хлябью; попросил Асю рассказать ему про семью, про учебу, про все...
Девушка тихо объяснялась дальше - она рассказала про институт, про своих подруг, про детство, про любимую нянюшку.
Ася улыбалась вновь, пыталась даже смеяться, хотя так больно ей в жизни не было. Теперь все - слезы из-за смерти няни, решения отца, потери службы, - все казалось таким пустым, ненастоящим, как старая легенда. Так легко было пережить житейские трудности, так легко решить конфликты - в свою пользу или в пользу отца, так просто понять - служить или нет при Императрице... и - самое главное - так просто было рассказать Лорду о своих настоящих чувствах, не лицемерить... не предавать самое любящее на свете сердце.
Она помогла своему другу чуть приподняться, аккуратно положила его голову к себе на колени.
Великий Князь тут же покрылся пятнами, собрался встать - но - увы, не вышло.
-Это ужасно неприлично, я так не...
-Вы с ума сошли! - вскрикнула Ася, тут же спохватившись, прижав руку к губам - И в этом нет ничего неприличного!
-Нет есть!
-Нет! Даже в "Гамлете" Офелия не считала этот жест двусмысленным! И у Достоевского в "Униженных и оскорбленных" Иван Петрович... Не спорьте. - Ася решила не говорить набожному Князю о том, что были в ее жизни куда более неприличные моменты.
-Вам может стать хуже...
Было проще согласиться. А уж Достоевского Константин, вне всяких сомнений, знал куда лучше Аси. Жаль, теперь не мог с ним попрощаться - славный был человек...
Конечно, не надо спорить с Асей. И с отцом не надо было.... Надо было побыть вместо этого с Мамой или братьями, и уж точно - не ходить тогда в это непотребное место с Мишей...
Константин перебирал в уме все свои прегрешения - сколько помнил за всю жизнь.
Время шло, он все сжимал до боли свой крестик, молился и - должно быть, происходило вдруг чудо, смерть не спешила обнять и утащить в своих цепких лапах.
Ася тоже несколько раз за ночь погружалась в какое-то марево, потом, очнувшись от холода, прислушивалась к прерывистому дыханию своего несчастного друга, клала ему рук на грудь, каждый раз чувствуя, как упрямо стучит сердце.
Бывало, он сквозь воспаленную кисею говорил тихо, печально, называл по имени.
Петр, Павел, Сергей, Иван, Вера...
Черневская будто засыпала, не закрывая глаз, не опуская головы, чтобы потом придти в себя и, умирая каждый раз от страха, смотреть на Константина - дышит ли...
Ася была рада, что, во всяком случае - Князь не один, без нее он давно бы пропал. Да и она бы одна умерла.
Да хоть бы так и было...!
Только вот у Кости есть то, ради чего он мог бы остаться жить и спастись от душегуба. Он будет служить Отчеству, а если нет - станет переводить с того же немецкого языка, писать свои стихи... потом женится, у него будет счастливая семья. Есть у него где-то любящая Мама, братья, друзья...
даже теперь у него есть Бог.
А у нее нет никого... да и, признаться, никогда не было. Кому станет незачем жить, когда холодным лезвием полоснет ее душегуб по горлу? Кто не сможет ходить по земле, зная, что Аси Черневской нет на ней больше?
Был человек, родной, любимый... Променяла! На что? На лицемерную похвалу. Чтобы быть несчастной назло Папе...
Нет, плакать нельзя, грустить, тосковать. Нет больше призрачной боли. Есть только одна настоящая беда, только одна. И только одно условие.
-...Господи, оставь Костю еще пожить на свете. Остальное все неважно...
***
Лорд Каннингем смотрел на ползущие медленно по циферблату стрелки часов.
Что-то в этот день казалось ему не таким, как прежде.
Все он мог забыть, простить, понять. Но пустота вызывала лишь неодолимый страх на сердце - ничего, ничего не было.
Уильям не мог поверить, что теперь уже снова он в России.
Когда-то посетил он эту непонятную, непостижимую до сих пор им страну, чтобы полюбить ее - навеки. И снова, как впервые, он посетил ее с тем же, с любовью в сердце.
И снова - что есть Россия? Могущественная Империя, желаемый друг, потенциальный враг, неясная любовь, дикий простор... чего только не происходит в этой таинственной глуши, в этих прекрасных - старых и новых городах.
Раньше вызывали мысли о России отклик чувств и радость познания, но теперь все они уступили место какой-то неясной тревоге.
Казалось, все его бесконечное старание, терпение, усердие, желание душевной близости, верной дружбы, любви - все это уходило теперь в никуда. Падало прозрачными каплями в темную воду.
Уильям Каннингем неуютно поежился, поправляя цилиндр. Было уже почти пять часов.
Кажется, стоило хотя бы теперь соблюсти традиции, остановить свой бег - непонятно отчего и куда, успокоиться, сесть - отложить трость и головной убор, выпить чаю, прочитать газету.
Что ж, Москва не так уж далеко, терпение... К кому Уильям спешил? Кто ждал его теперь? Разницы никакой теперь не было, все было едино.
Конечно, оставалась последняя тонкая нить. Анастасия.
Право, с чего Лорд решил, что она забыла его? Много ли значат письма, всего лишь строки, излияния, чувства из бумаги и чернил...
Зачем он был здесь, английский Лорд, молодой человек с блестящим образованием, перспективным будущим, завидным положением, карьерой...
Его влекли боле не государственные дела, Уильям не мог принять, как отсидеть ему какое-то время при Великом Князе, излагая свои идеи, уточняя нюансы новых договоров и условий.
Его не особо развлечет и интеллектуальная живая беседа, которой сопровождался любой визит к Его Высочеству, учтиво примет он чашку чая, спросит о русской чайной машине, выслушает пару весьма изысканных шуток.
Лорда клонилось в сон - погода, обещавшая жару, вдруг опустила теплые пасмурные часы, которые так прекрасно было проводить летом в Корнуолле, на Южном побережье.
Так прекрасно было вспоминать бегущие к синему простору холмы, старинные особняки, простые бедные деревушки из бурого камня, темнеющие зеленью леса, легенды о Короле Артуре...
Как хотелось показать все это Анастасии - свой дом, окрестности, шумный Лондон. Хотелось, чтобы все это видела она, как видел когда-то Уильям.
Они бы жили в родовом поместье близ столицы, любуясь красотами и величием архитектуры, прелестью природы.
Жизнь их, возможно, прошла бы совсем тихо, без треволнений: они с Асей молча вглядывались бы друг в друга - и каждый бы принимал горящий любовью и уважением взгляд.
Конечно, все это было еще впереди, окутано неясной пеленой тумана. Ах, если бы, если бы...
***
-Ничто так не сближает, как глупая ситуация. - Изрек Великий Князь, убирая в футляр разбитые очки.
-Насколько мне известно, умным людям в такую ситуацию попасть крайне тяжело. - Холодно ответил ему граф, явно не настроенный на добродушный разговор, - Обычно в глупой ситуации и оказываются личности соответствующие.
-Так кто же мы с вами, Федор Ильич...?
-Ваше Высочество, я смею уточнить - никакого "мы с вами" здесь не может быть представлено. Честь имею. - Учтиво выпалил Черневский.
-Да прекратите вы уже, право! - не сдержался Константин Николаевич, преодолевая какой-то барьер между ним и графом - накричать, по-настоящему накричать на него! Барьер этот выстроен был массивными блоками чувства вины, стыда и наличия того факта, что Елизавета Александровна... впрочем, это было понятно. Гордость и принципы играли здесь не последнюю роль.
-Граф, неужели вам до сих пор не хватает ума, чтобы понять, что произошло! - так, аккуратно, осторожно, по капле - плотину начало подмывать...
На балконе было свежо и сыро от налетевшего непонятного ветра.
Старые враги, облокотившись на заграждение, стояли на безопасном расстоянии. Курили.
-Если до вас до сих пор не доходит простая истина, напоминаю: наши дети теперь непонятно где, вполне возможно, что в плену у преступника, если вообще еще живы. Господи...! - Великий Князь схватился за голову, - Сколько это можно вам объяснять! Я не могу это делать бесконечно, право слово... Елизавета Александровна сказала за этот день самые толковые слова, в отличие от остальных... - тут он невесело усмехнулся, - Клянусь, она была единственным мужчиной в этой комнате, тогда как все остальные вели себя, как базарные торговки, Шестаков ретировался...
-Я не могу выразить, - тяжело начал граф, - всю долю моей ненависти к вам. И если еще раз вы позволите себе упомянуть имя моей супруги в подобном контексте... что ж, не могу ручаться, что после моих дальнейших действий меня не ждет виселица.
-О... невозможный человек! Как с вами можно говорить о чем-то мало-мальски толковом! - вспылил Его Высочество, - Честное слово, чем больше вы грубите, тем больше обнажается у вас полное отсутствие чести и ума!
Папироса, зажатая только что между пальцем графа, полетела в направлении его вечного противника. Федор Ильич иронично глядел на бесившегося Князя.
-Вам было мало моих книг? С меня - довольно! - воскликнул Константин Николаевич, - А для подобных нужд здесь есть урна!
Раскраснелся, расфыркался...
Какое убогое зрелище!
Черневскому остался теперь только летняя панорама Москвы, и - боль на сердце за пропавшую дочь.
Великий Князь от злости хлопнул балконной дверью, едва не прибив лакея - как Пилат, прошел по коридору в кабинет. Двери кабинетной тоже досталось.
Все разбилось - как стекла очков.
Кабинет уныло лежал в руинах. Для полного счастья не хватало очередного "набега" Александры Иосифовны на его владения, чтобы Великий Князь окончательно и бесповоротно заработал нервное расстройство.
Не дом, а проходной двор! А Шестаков, однако, куда-то исчез... Тоже мне, генерал!
В кресле Великого князя все еще сидела, точно статуя, Елизавета Александровна. Она беспомощно положила на высокий стол тонкие руки, безучастно смотрела на происходящее.
-Ваше Высочество, - выговорила она слабо и холодно, как больная, на Князя совсем не глядя, - я прошу вас позвать моего мужа.
Вздохнув, кашлянув пару раз, Константин Николаевич неуклюже свалил разбросанные тома в кучу на комоде, подошел к столу, начал вроде бы перекладывать бумаги.
-Граф... - он отвел взгляд, - курит на балконе. Если вы хотите, можете...
-Я вас прошу... - графиня положила руки на плечи, как будто стараясь защититься от внешнего мира, - ответьте мне на один вопрос, вы правда знали, что Ася пожертвует собой и...
-Елизавета... Александровна, - Князь почувствовал, как впервые посмотрела на него графиня, - это бессмысленный разговор. Это ничем не может нам помочь. - Отрезал он, накрепко закрывая в стол ножи для бумаг.
Он вспомнил самые первые ее слова, сказанные после стольких лет, что они не виделись. Слова были не самые приятные. Хотя, впрочем, он вполне это заслужил. Но признавать это - увы, не собирался.
Голос графини, нежный, высокий, когда-то чистый и звонкий, теперь был совсем тихим, доносился как будто из темницы. Совершенно безжизненно.
Конечно, все было дело в исчезновении дочери, но... Елизавета Александровна не могла этим оправдаться. И для Аси она всегда была кроткой страдалицей.
Такими писал своих светлых героинь уже упомянутый Федор Михайлович Достоевский.
-Вы знали, что моя дочь... пострадает? - замирая, проговорила Елизавета Александровна, - Так ведь?
-Господи, я ничего не знал, и с чего вы так привязались к этому выходу... Это была теоретическая возможность. - прозвучало это совсем бесчеловечно.
-Значит, моя Ася - всего лишь очередной щит, рядовая единица... моя бедная доченька... - плечи графини задрожали, она опустила голову, - как вы могли, зная все! Все зная...
-Елизавета Александровна, не надо... - "делать из меня врага Отечества" - эта фраза была сказана еще Черневскому. Но договорить Великий Князь не успел - только он глянул на графиню, и все объяснения его сошли на нет - Елизавета Александровна плакала - без стонов и рыданий, без жалобы. Тихо, беззвучно и забито, как нищая прислужница.
Константин Николаевич опустился рядом со своим креслом, положив руку на подлокотник, чувство стыда и собственной вины ему совсем не нравилось.
-Послушайте меня, вы не имеете права постоянно рисовать меня чудовищем, - вступился Его Высочество, - что бы там не говорил граф!
-Имею! - давясь жутким страхом, проговорила мать Аси, - Как вы можете? Все, что было...
-Это все было очень давно. - Нетвердо произнес Князь, - Что теперь можно сказать... - о, как он не любил оправдываться и подводить итоги! - Время идет, юность проходит. У меня уже выросли старшие дети, у вас дочь и... Боже, не заставляйте меня больше говорить эту чушь! - не выдержал он.
Графиня, дрожа всем телом, снова уцепилась за руку Константина Николаевича, посмотрела ему прямо в лицо, и, холодея, проговорила - как будто в последний раз:
-Пообещай мне, я умоляю... пообещай мне, что мою дочь найдут... - жестко произносила женщина, - Поклянись мне - ты ведь никогда... не делал Асе никакого зла?
-Что это за допрос?! - Великий Князь чуть повысил голос - голова шла кругом, терпение не выдерживало нервных напряжений, - Ну что я мог сделать этой девице, Боже! Ну что я, чудовище какое-то!
-Как ты мог так поступить с Асей? Чем провинилась моя девочка, она же ничего не сделала... - плача, Елизавета Александровна все еще Князя не отпускала, - Я так боялась, я думала, что ты...
-Что я?
Механизм, годами не выходивший из строя, давал конкретный сбой.
-Я могла ожидать чего угодно, видит Бог, это я... я виновата...
-В чем? Господи, Lise, ты можешь хотя бы теперь посмотреть на меня и сказать мне что-то в лицо, а не прятаться за этим ящером! - Великий Князь нетерпеливо указал на балкон.
-Ты знаешь, Федор меня никогда не простит... - пыталась призвать к его милосердию княгиня, - Ни за что! Я очень перед ним виновата, мне нет прощения, я никогда греха не замолю...
-Le diable soit de lui! - Великий Князь закатил глаза, в голосе его вдруг очень отчетливо послышалась жалость, даже подобие какой-то попытки утешить - У тебя пропала дочь...! Причем здесь этот...
-Не говори так о нем! Он... он мой супруг... я люблю Федора и...
-Это Черневский, а не я, сломал твоей дочери жизнь - ты это хотела от меня услышать?! - Его высочество терпеть больше не мог, руку графини он сбросил и резко вскочил.
-Неправда! Ася... - графиня, уткнувшись в мягкую обивку кресла, заливалась слезами, - Ася твоя дочь... - выпалила Елизавета Александровна, бледнея - Это ты хотел от меня услышать...?
Немая сцена с обескураженными лицами, Занавес.
Великий Князь и так частенько жаловался на сердце. Проблемы со здоровьем он все откладывал, хотя и сталкивался с постоянными предупреждениями и знал о возможности схватить удар.
Так вот теперь с левой стороны груди немилосердно кольнуло.
-...ты могла мне об этом сообщить на восемнадцать лет раньше?!
Но графиня его уже не слышала - все, конец.
Константин Николаевич, чтобы не упасть (что было теперь вполне возможно), ухватился за свой же секретер, с грохотом опрокинув еле выжившую на не после обстрела китайскую вазу.
Видимо, на звуки и копошение в кабинете среагировал и граф - явился, не запылился, с каменным лицом. По выражению было видно - собирался вызвать Его Высочество на дуэль, как в старые добрые времена. А как иначе? Графиня в слезах, а он, конечно же, как всегда рядом...
Но гневных тирад Черневский не произносил, и не спешил разразиться потоком речей. Все с тем же застывшим выражением лица, граф посмотрел на присутствующих.
-А вот это уже интересно... - все так же холодно и вкрадчиво прозвучал его голос. Видимо, благоразумно не стал спешить со входом у дверей кабинета!
-Однако... прошу меня простить, я принесу Елизавете Александровне воды. - Процедил Великий Князь, обходя Черневского, словно крейсер - минную банку. Взгляды их встретились, началась пальба - кровь, железо и морская пена.
На пороге Константин Николаевич сбил генерала - Шестаков явился вдруг с какой-то склянкой в руках, едва не разбил. Да хоть бы разбил, всем уже было не до этих подробностей.
-Что это? - машинально спросил Его Высочество.
-Нюхательная соль... для упокоении нервов.- ошарашено развел руками Шестаков.
-Отлично! Давайте ее сюда! - Князь из рук у него склянку вырвал, резким движением сорвал крышку и вдохнул побольше едкого аромата. Голова закружилась, моментально пробило легкие.
-Граф, я прошу вас, - хрипло выговорил он, - примите... - и протянул склянку.
Всем своим видом граф передавал одно лишь только изречение: я приму эту чертову склянку, только чтобы потом разломать ее на твоей чертовой голове! - перифразируя слова из более поздней художественной прозы.
-Ваше Императорское Высочество, а, собственно, что здесь происходит? - заботливо вопрошал Шестаков, оглядывая Елизавету Александровну и Федора Ильича.
-Решаем семейные проблемы...! Рекомендую вам заняться тем же у себя дома! - такой совет от своего начальства получил наш генерал.
-...Только я хотел бы вам передать, вас там просят. Конечно, Ее Высочество и...
-Ее мне только не хватало! - едва ли не заорал Великий Князь - Прошу вас, идите ДОМОЙ. - Настойчиво попросил он, и уже потише добавил - Но прежде хоть попросите графине стакан воды...!
-Кажется, на совете этого племени оказывается один лишний человек. - ледяным тоном отчеканил граф.
-Как своевременно вы это поняли! - не выдержал Великий Князь в очередной (сорок пятый) раз - Генерал, - он кивнул Шестакову, перенимая у него блестящий стакан. Аккуратно поставил на стол перед графиней.
Елизавета Александровна, зажавшись, будто готовясь к смерти, воды все же отпила, но половину стакана все равно расплескала на Великого Князя.
Граф Черневский попытался что-то сказать жене, как-то успокоить, но из его мудрых увещеваний тоже мало что получилось.
Не успел исчезнуть Шестаков, как вломившийся бесцеремонно секретарь на пару с Курышевским объявили - Лорд Каннингем к Вашем Императорскому Величеству!
-Он очень взволнован, Ваше высочество!
-Можно подумать, что я не разделяю его ощущений... Передайте, я поговорю с ним... через пять минут. Но, прапорщик, чтобы эти пять минут я вас не видел и не слышал!
-Будет сделано. - Отбарабанил юноша, исчезая.
-Ну что, Ваше Высочество, сломали вы весьма неаккуратно. - ядовито осклабился граф.
-Позвольте узнать, что?
-Как сказать,- развел Федор Ильич руками, - Все по мелочи: очки, вазу, жизнь мою...
***
Сколько произошло, да и происходило теперь в Москве - происшествия бежали цепочкой, одно за другим, не отставая, накатываясь, точно волны, друга на друга. Обязаны все, кого волнами этими задело, были лишь одному человеку.
Любовь, тоска, дружба, страх, ненависть - сколько, казалось бы, банальных, но вполне земных чувств и явлений. Все скручивалось нынче в нитку и моталось на один клубок. Все - вокруг одного единственного человека.
Вот и запущены были вдруг часы непонятного отсчета, ведущего - неизвестно к чему.
Можно было обвинить во всем пропавшую Черневскую, или, может, затеявшую проклятие Кулакову. Помножить все это на невезение младшего Великого Князя, и можно было легко получить картину бедствия.
Наверное, в таких ситуациях некорректно искать виноватых...
***
В доме Шестаковых весь день шли разные толки, не прекращались тревожные разговоры, вздохи, как ни старались их изгладить и свети на нет.
Катя легкой тенью прошмыгнула в конец коридора. Ненадолго девушку отпустили из института, поэтому нужно было и дел переделать, и родителей повидать, и Сережу...
Насчет брата Шестакова особенно волновалась - лишь недавно была у него эта история с Варей, теперь же пропала невеста Сережи...
Да, именно так выразилась Мама, они даже не смогли выговорить "Ася", "Анастасия", будто была она в их доме - только лишь абстрактный персонаж.
Насколько была милым, домашним человеком их мать! Насколько ценила родственные связи и семейный очаг, пытаясь всеми силами его сохранить и сплотить вкруг всех близких людей.
Теперь же, когда Ася должна была - окончательно и бесповоротно - занять свое особе место рядом с Сережей, а, значит, и в их семье - она была отдаленно печально - "невестой". Теперь же, когда Ася пропала, уже и смысла не было говорить о том, как обозначить не только ее фигуру, но и все происходящее. Генеральша была взволнована, сочувствовала по-матерински графине, искренне жалела Сережу и волновалась о каждой новости. Генерал же упоминал эту историю так, будто было в ней что-то неприличное, о чем нельзя сказать вслух. Такое чувство, что присутствовала здесь будто боязнь накликать беду, упоминая ее в разговоре. Но о чем еще, скажите на милость, могли еще здесь говорить?
Шла Катрин прочь от гостиной, только услышав все, что хотела. Ее не приглашали на так называемое "обсуждение", но присутствовал там с отцом ее брат, которому теперь полагалось активно участвовать... в чем? Непонятно, что они собирались делать. Но, как понимала теперь девушка - ничего!
Около собственной ее комнаты Катю догнал и Сергей. Вид у него был какой-то странный, будто долго-долго обдумывал он в голове какую-то туманную задачу.
-Катрин, постой! Я только хотел с тобой объясниться...
Они поравнялись, крепко взялись за руки.
-Сережа, я понимаю, как тебе тяжело, и разделяю твое горе и...
-Да, конечно. Только вот отец вдруг попросил меня идти тебя утешить, а сам позвал мать. Теперь ведет с ней о чем-то разговор... Как думаешь?
Девушка покачала головой.
-Не знаю, но если бы это было важно, мы бы с тобой уже знали.
-Да, конечно...
Они вошли, после паузы присели снова вместе на небольшой диван у стены.
-Катя, ты ведь знаешь, ситуация эта непростая, и даже как реагировать, - он развел руками, - я не знаю.
-Ты это о том, что с Асей до этого ни разу не встречался? - вдруг непонятно отчего выпалила Шестакова. Вырвалось просто.
-Хм... да, наверное. Такое странное чувство. Я видел-то ее пару раз, а она меня, и мы друг друга оценивали только как... свысока. Теперь же - я не знаю кто она, какова собой на самом деле, но она будто уже часть моей жизни, я должен участвовать в разговорах о ее судьбе, спасении. Это так странно... я ничего не понимаю теперь. - Юноша только повесил голову, вздохнул, - будто идет какой-то важный сценарий, а меня там нет. Я мог спасти ее, как в легендах, как принцессу... но странно так, возможно, оттого, что я не люблю ее. Наверное, это глупый разговор...
-Нет, нет, братец, совсем нет, скорее уж печальный. - Катя ласково погладила его по плечу, - Неужели я могу остаться равнодушной к твоим чувствам, особенно теперь, когда нас связывает всех общее горе...
-Нет никакого горя. - непонятно о чем сказал Шестаков, - Если бы Ася пропала, не будучи мне невестой, я бы тоже горевал и страдал, и пытался ей помочь, но теперь... - видно было, что молодой человек пытался найти верные слова, но все не мог - не получалось, и становилось ему еще тяжелее на сердце - Только что кончилась эта стыдная история с Варей, теперь... Катя, знаешь, я не понимаю даже, как сказать все тебе! - горячо произнес Шестаков.
-Сережа, ты всегда мог и теперь можешь поделиться со мною всем, чем угодно! Неужели я не вспомню, как рисковал ты собой ради меня, когда я оказалась...
-Катя. - тихо, но размеренно твердо произнес ее брат, - Ведь все это случилось из-за нашей помолвки, не так ли? Нет, я не стану говорить, что считаю себя виноватым, нет. Тем более, что я мог что-то решить своим отказом, это было бы просто неестественно! Граф Черневский - человек хорошего рода, сам безумно мне интересен, он знатен, богат...
-Сергей Шестаков! - не стерпела его сестра, - Как ты можешь быть таким... таким бесчувственным, будто у тебя не сердце, а камень! При чем здесь это...
-Не знаю, не причем, но... Кать, я знаю, что не мог и не стал бы ничего менять, но, представь, каково мое чувство - знать, что это отчасти из-за меня. - Он принялся теребить диванную подушку, спутывая ворсинки тяжелых кистей на них.
-Эх, Сережка-Сережка... что же с тобой такое! - всплеснула руками его сестра, - Что же со всеми нами такое... прости, что говорю с тобой об этом, но Варя... тоже. С не то же самое творится! Я не верила этому, но недавно Маша и другие девочки говорили о ней такие страшные вещи.
-Прошу тебя, Катрин, не надо теперь еще и о Варваре! - измученно попросил Сергей, - Да и она здесь, если подумать, не причем... Дело это касается только наших семей - Шестаковых и Черневских. - в голосе его прозвучала твердость, рассудительность, готовность ко всему - так присущие его отцу.
Странно было смотреть на это, странно - и чуть-чуть страшно, картина для Кати была недоброй - как если ребенок или отрок берет в руки оружие, зная, что придется самому защищать себя и близких.
Вот он кто, брат ее - лишь ребенок!
-И мы - ты, я, папенька с маменькой - вынесем его с присущей стойкостью и силой. И попытаемся решить все, что случилось... - как будто горечью наполнились вдруг эти последние слова Сережи, он вновь взял руки сестры в свои и долго не отпускал, немигающим взглядом глядя на Катрин. - Я понимаю, как тяжело тебе, сестренка. Ася была твоей подругой, и если тебе вдруг станет слишком тяжело выносить все, знай - я по-прежнему здесь, с тобой. На то и есть мужчины, чтобы в недобрый час помочь, подставить плечо и...
-Ася моей подругой не "была", она и есть! - упрямо, но печально, выговорила Катя - чувствовались уже подступающие слезы, - Слышишь, с Асей все будет хорошо...
-Конечно, конечно! - Тихо вторил ей брат, - Я все для этого сделаю!
Так они и сидели - обнялись, прижались к друг другу так, как только могли истинно любящие друг друга брат и сестра, как самые близкие и родные люди.
Сколько глупостей они не совершили, какие бы перемены не легли между ними, ничего не могло разбить теперь этот союз, ни за что на свете.
***
"Они были немы и молчали. И молчал весь темный опустевший дом..."
Л. Андреев
Граф Черневский и жена его не разговаривали теперь друг с другом.
Разместились они теперь уже не гостинице, а в родовом доме графа, только приведенном в порядок.
Елизавета Александровна никогда не жила здесь, у Черневских, их с Федором Ильичом супружеская жизнь началась уже в ссылке, в небольшом старом поместье под Рязанью.
Еще молодой девушкой, как назвал ее тогда Великий Князь - Lise, она приходила сюда, была на приемах в большой гостиной, танцевала вместе с подругами в парадном зале, гуляли они и по дорожкам парка, прилегающего к дому.
Танцевали под неспешную музыку, дамы одеты были в более широкие, пышные уборы, кавалеры - с меньшей небрежностью, чем теперь. Они все были молоды тогда - они помнили наизусть Никитина, обсуждали Достоевского, Тургенева, перечитывали вновь Готорна и Диккенса.
Все это было так давно.
Графине же тогда - уж почти девятнадцать или двадцать, будущему супругу ее - около тридцати лет.
Теперь же, после реставрации пострадавших от запустения частей дома - многие из комнат были еще не докончены, большинство из них прибывало без мебели. Да и мебель - почти вся, что была, стояла все еще покрытая какими-то траурными, печальными белесыми чехлами из легких разлетающихся тканей.
Не было в доме ярких и сильных цветов - одни лишь разбавленные, пастельные тона новых обоев и краски, стены в некоторых комнатах - пока белые, и, должно быть, такими и останутся.
Живым был лишь упомянутый зал и, конечно, малая библиотека при кабинете.
В зале - богатая роспись на потолке: небо, облака, фигуры ангелов, цветы... все, как помнила графиня - конечно, все, что видела Lise.
Блестящий, медового темного цвета паркет, тяжелые портьеры.
А библиотека представляла собой будто волшебную резную шкатулку, главным сохранным сокровищем которой были книги еще времен прадедов нынешнего графа - книги, собранные с любовью, со спокойной назидательной уверенностью передать их наследникам.
Графиня не была теперь ни в зале, ни даже в библиотеке.
С самого приезда они с супругом разошлись по разным комнатам, почти не виделись, потому что тяжело им было всматриваться в лица друг друга.
Гуляя то и дело по анфиладе в северном крыле, Елизавета Александровна видела лишь снежно-белый коридор, кресла, столы, тумбы - все затянуты тканью, стояли точно сугробы.
С утра Федор Ильич отбыл на важную встречу с давним другом, потом, очевидно, в клуб...
Графиню звали в свой круг почтенные матроны - жены старых ее знакомых, былые подруги и соученицы, но Елизавета Александровна не шла, ссылаясь на здоровье.
Все будто было заморожено - нормально.
Они должны были жить дальше.
Да, пускай с их дочерью случилось несчастье, но граф и графиня дают всем понять, что стойко переносят это горе, не ломаются и ведут себя согласно правилам чести и достоинства любого дворянина.
Федор Ильич, упиваясь воспаленной болью в сердце, обсуждает политику и искусство, жена его - рукодельничает дома, распорядившись насчет хозяйственных дел для прислуги.
Пару раз Елизавета Александровна с мужем сталкивались в коридорах, и, нет-нет, да и глядели друг на друга, причем граф избегал поглядеть жене своей в глаза, она же избегала поднимать голову вообще на фигуру его. Лишь в самый последний момент, когда они расходились, бросала свой вечный взгляд... взгляд ее был в этом молчаливом диалоге последним - он падал во тьму, как тлеющий уголек.
Пыталась жена и мать сказать хотя бы одно слово, но высохшие губы не могли его произнести - она вдруг превратилась неожиданно для себя в русалочку, у которой злая ведьма похитила голос, оставив заместо только режущую боль.
Проходя насквозь анфиладу, графиня то и дело останавливалась с самой снежной из всех комнат, что напоминала теперь не то оставленный кабинет литератора, не то комнату в квартире-музее или читальный зал. Она была бы весьма уютна, кабы здесь кто-нибудь жил.
Эта комната, по рассказам, была когда-то тетки Федора Ильича, жила она здесь еще совсем девчонкой, пока рано не вышла замуж и не покинула дом.
Окно выходило на живую изгородь и уютные террасы за домом, на убегающий к английской беседке цветочный бордюр, аккуратно разложенную дорожку камней.
Да, жила здесь сначала тетка, затем сестра графа, умершая, впрочем, совсем рано; какое-то время комната была предоставлена самому юному Федору с нянюшкой для пустых спокойных дел и отдыха.
Наверное, здесь была бы комната Аси, по возвращению их из ссылки.
Одиноко стояло кресло у широкого белого подоконника, само же окно было огромным, острой аркой сходилось под потолком. Самих штор не было, только прозрачная бесцветная материя в частых складках сбегала с высокого карниза.
Могли бы все они, втроем - вся семья Черневских, жить в этом доме, графиня с мужем - разделить оставшиеся им спокойные годы, Ася бы вышла замуж, и, конечно, была бы иногда гостьей у них.
После смерти родителей фамильное гнездо Черневских перешло бы их дочери, затем внукам. И жизнь, так долго бившая здесь ключом, не растаяла бы в бездне, а вилась бы все выше и выше, словно охватившая могучее дерево лоза.
Все больше всматриваясь в вереницу комнат и коридоров, графиня пыталась теперь разглядеть хоть маленькую искру этой жизни, хотя бы немного тепла - но не могла.
Она как будто звала кого-то из темноты, и этот кто-то не отвечал - его просто не было.
Звала каждую секунду, возвращаясь снова в начало анфилады. Стоя перед зеркалом в своей спальне. Проходя, точно бледная тень, мимо темнеющих дверей...
И каждый раз этот вскрик души никого не находил, и не возвращался даже эхом - он растворялся будто в самой тьме, в бесконечном ряде проходов и зал.
Графиня будто теряла - минута за минутой - все свои оставшиеся силы. Она хотела бы отдать их кому-то: свою любовь, которой в жизни оказалось столь мало; заботу, верность, нежность.
Но никого не было с ней рядом, и хотелось бы иной раз поговорить с родным и близким человеком...
О чем можно сказать еще - теперь и мадам Черневская осталась одна в этом доме, который должен был когда-то стать для нее самым дорогим местом на земле.
Ждала мать Аси только одного: когда же пройдут еще чуть-чуть стрелки часов, откроется дверь и придет, наконец-то, Федор Ильич, который всегда знал, что делать. Всегда ум его, выдержка и терпение спасали семью, не давали чему-то вдруг сломаться.
Для графини всем миром был теперь один лишь человек. Кого она еще могла любить, кому доверять, отдавать всю себя?
Скрипнет дверь из парадной в залу, вздрогнет вдруг сердце...
Елизавета Александровна все ждала, все представляла себе, как, вытирая слезы, выйдет мужу навстречу, возьмет го за руку, попытается наконец улыбнуться, сможет сказать что-то.
Мать сидела за своим вечным рукоделием в гостиной, когда же появился наконец в доме его хозяин.
Глаза Федора Ильича встретили ее таким странным выражением, и графиня будто с разбегу натолкнулась на стену.
-Феденька... - тихим, будто бы гаснущим голосом, проговорила жена его, - Феденька, я прошу тебя, давай поговорим с тобой.
Ни взгляд его, ни единый мускул на лице не дрогнул; граф Черневский как-то размашисто, будто в повседневной суете снял цилиндр, отложил трость.
-Федя, я прошу тебя, скажи что-нибудь! Если ты считаешь, что моей лжи нет прощения...
И снова он тихо смотрел на нее, нет - он не молчал, он просто не говорил еще ничего. Елизавета Александровна знала, что хочет сказать ей этот несчастный, измотанный человек.
Вот, - мог бы выговорить он, - Я ведь помню, друг мой, как ты открылась мне давным-давно, и как повинилась за все. И я тогда спросил: все ли ты мне говоришь, или есть что-то еще? А ты ничего мне не сказала.
И теперь не говорил и сам граф. Казалось, весь мир его - бескрайний, огромный, - который стал миром и жены его, свернулся вдруг до одного маленького страшного чувства - бесконечной боли за Асю.
Конечно, супруги (не вместе, как раньше, а каждый сам по себе) понимали, что все уже кончено.
И просить Его Высочество, и требовать, и искать было поздно - если бы полиция могла найти, уже нашли бы кого-то.
И нужно было свыкаться теперь с жизнью вдвоем, с жизнью, кажется, теперь бесцельной.
Это уже была не жизнь, а лишь существование, хождение по мукам - история без продолжения.
-Федя! - высокий голос графини звучал в полной тишине снова, - Мы с тобой теперь одни остались... друг мой, скажи мне хоть теперь что-нибудь! - умоляла она, - Хоть словечко! Я знаю, как я виновата пред тобой...
И ни словечка про Асю, будто это было некой подробностью, что могла графа раздражать или обидеть.
Федор Ильич лишь вздохнул, кивнул седой головою, вышел так же спешно вдруг в коридор.
-Феденька... я прошу... - все еще тихо шептала его жена.
Как мало прошло времени, раньше оно пробежало бы для супругов без единого события. Теперь же, вопреки словам Иоанна Богослова, тянулось - и час был, как день, а день, как месяц.
Наверное, оттого, что впереди теперь была лишь вечность, и граф и графиня уже видели приближающуюся череду одиноких лет в опустевшем поместье.
Перед глазами их в одну минуту прошли все их следующие года: точно каторжники, скованные тяжелыми цепями, изнуренные и молчаливо-страшные.
А день, меж тем, продолжался, бил ключом - за столь малое время дом обустраивался все больше и больше: сновали слуги, разговаривали громко, друг друга перебивая, смеялись, торопились.
Только новые красивые вещи не выставлялись на свои прежние места, а прятались в шкафах; на мебель ложились чехлы - белые, как покрывала на мертвецах. Весь дом умер, превратился в мемориальную выставку или стал в одночасье храмом, единственный культ и забота которого было - страдание в чистом виде.
Федор Ильич закрыл на замок свой кабинет, потому что поставил теперь на секретер последний портрет дочери, покрытый темной кисеей сверху, словно фатой.
Писала его некая знакомая Асе художница: чтобы родители в имении могли получить его и любоваться, какой стала юная мадемуазель.
Покинув недавно гостиную, отец сидел за столом своим, закрыв ото всех тяжелую дверь, и смотрел на портрет дочери, словно старый дракон на любимый драгоценный камень.
Граф смотрел на лицо ее, светящееся молодостью, жизнью, ловил умный глубокий взгляд. Федор Ильич не мог не осудить ее, не мог не проклинать, но и не мог простить ей, жестокой неразумной девице, за то, что она оставила их с матерью теперь.
Черневский был уверен, и уверенность эта чуть грела ему сердце - Великий Князь ни дня так не плакал об Асе, ни единой слезы не пролил, вспоминая ее лицо, жесты, голос.
Конечно, Ася - это его, графа Черневского, горе.
Не мог теперь Федор Ильич смотреть на свою жену. Она не говорила этого, но он прекрасно знал - именно его, самого главного для себя человека, она винила во всем. Она была лишь слепым проводником его воли, от нее никогда не требовалось действий резких и сильных. Решал все в семье отец. И вот, теперь, с его решением вышло одно - Аси нет.
Елизавета Александровна замерзала в снежной комнате, вглядываясь в очертания сада за прозрачной шторой.
Она говорила себе, уже столько раз говорила одно и то, и все новые картины рождались в ее сознании, пытаясь его успокоить. Все они содержали в себе тот единственный светлый образ дочери, так быстро ушедший из жизни в никуда.
***
Она, словно утопая в рокочущем потоке, хватала, царапаясь, за все, что только можно.
Она ходила к начальнице института, где училась дочь, ходила и к исповедовавшему ее батюшке.
Словно нищенка, просящая подаяния, или собака, что ждет хотя бы обглоданной косточки, Елизавета Александровна ступала и на порог навеки проклятого ею дворца.
Она шла сюда, будто на расстрел - в надежде, что хоть теперь все разрешится.
В приемной, среди несчастных и отчего-то жалких просителей она не села в усталости на мягкую софу, а осталась стоять, молчаливая и бледная.
Время шло, тикали старинные часы, за окном потухали последние лучи золотого солнечного диска.
Потухала Москва, исчезал город.
Графиня была недвижна, словно ветхозаветная жена Лота, ставшая соляным столбом - уже никого вокруг нее не было, беды всех были утолены и выслушаны, а она, прося снова свой жалкий грошик, стояла здесь - "с протянутой рукой".
Елизавета Александровна знала, что скажет ей Великий Князь.
Нет, нет. - Упрямо в мыслях она отвечала на эти слова. Не могла ее Анастасия, ее гордость поступить так, как говорил ненавистный графине бывший ее любовник.
Утешал он своими словами только себя одного, волнуясь за сына... Но Ася не могла, просто не могла под ночь отправиться куда-то с юношей - будь он хоть племянник Государя, да хоть сам Государь - Ася бы такого не сделала никогда в жизни...
Нет. Почему принялись они считать, что Анастасия с ним, если больше быть ей негде?
Может, она как раз теперь - нигде.
На свете ее нет больше. Что бы там ни говорил, ни обещал Константин Николаевич с этим вечно виноватым выражением.
Неужели дочь тогда наложила на себя руки? - спрашивала невесть кого графиня - Неужели вправду были эти свинцовые пули, прорезающие грудь? Неужели умерла ее доченька? Но почему так безжалостно и низко?
А если теперь лежит она в какой-нибудь канаве или же на дне омута с камнем у шеи? Некому голову ее прижать к груди, некому согреть холодные, как лед руки, некому укрыть.
И теперь Елизавета Александровна боялась - ей было страшно от одной мысли, что она не знает даже, где последний приют дитя ее; страшно, что не поставят Асе креста на могилку, никогда не положат цветов...
И никто больше не сможет принять ее - ни родители, оставшиеся на земле одни, ни Господь.
Именно они с Федором обрекли недавно Асеньку на одиночество, и теперь она, несчастная, останется одна-одинешенька до самого Судного Дня.
-Ася, доченька, Ася, Ася... - еле слышно, глухо звала она в пустоту, - Ася... - произносили раз за разом бледные губы графини, - Доченька...
Как пусто - никого, ни просителей, ни слуг, ни самого хозяина.
В этой роскошном дворце, казалось, было уже больно глазам от дорогой позолоты, картин в ажурных рамах, яркого света...
Как же было больно.
Графиня, свесив голову на грудь, вытирала катящиеся потоком слезы.
Она ничего не видела, не слышала, отказывалась понимать...
Елизавета Александровна лишь вздрогнула, когда вдруг на плечи ей опустились чьи-то ладони.
Женщина обернулась, размазывая слезы по лицу.
-Ну что вы, что вы... - на нее глядела совершенно бледная дама, стараясь улыбаться. Но улыбка не выходила - дама плакала тоже: казалось навзрыд, только что, едва ли минуту назад. Золотистые волосы ее выбились из прически, ясные небесно-голубые глаза в упор смотрели на графиню.
Трудно выговаривая слова, женщина так же сквозь сбивающееся дыхание, говорила - Все пройдет, не плачьте... - может, не особенно верила она тому, во что говорила, лишь надеялась, будто бессильно просила кого-то.
-Ваше Высочество... - задыхаясь, попросила она обнимающую ее за плечи даму, - Простите меня... я не имею права...
-Все будет хорошо... um Gottes willen.
-Александра Иосифовна, мне так жаль, я так вам...
Графиня не успевала утирать лицо, только лишь старалась не задохнуться, дышать ровнее, смириться.
-Sie sind nicht schuld daran...
-Нет, виновата я, во всем...!
Так странно, ужасно, глупо и непонятно это все выглядело. Казалось, этот дворец только и ждал, чтобы здесь нарушали привычный уклад людской жизни.
-Виновата я, во всем! - сдавленно выговорила графиня, тоже обняв вдруг свою собеседницу - такую же несчастную мать, такую же одинокую женщину, - Это мы с мужем не доглядели... разбирались лишь сами с собою, со своими делами, в то время как... как нужны были ей! Господи Боже, как это больно, как же больно... но виноваты лишь мы, а нам не было тогда никакого дела! - так хотелось кричать, чтобы наконец-то кто-то слышал этот крик, понимал, чувствовал то же самое.
-Я тешила себя, что дочь меня любила и не обвиняла не в чем... но это неправда. Нет, неправда... Если бы дочь любила меня, она бы не ушла...
-Все пройдет, не плачьте...- тихо повторяла немецкая принцесса, которой, должно быть, единственной теперь было так же одиноко.
-Простите меня, я не должна была, это лишь по глупости и... - Елизавета Александровна не знала, что ей сказать еще.
Пускай ее понимал хоть кто-нибудь, хотя бы один человек, и вокруг все становилось уже не так ужасно. Но не прекращались тихие упрямые слезы - просто потому, что не хотелось смириться.
Как это - больше нет на свете ее, Аси? Почему? Как несправедливо это...
Но больше не одиноко.
Великий Князь, только что отпустив посла, чуть приоткрыл дверь, бросил беглый взгляд на коридор и приемную, и, раздумав выходить, снова скрылся в своем кабинете. Без него здесь точно обойдутся...
Глава 12. В преддверье грозы
-Владимир, я об одном хочу тебя просить. Ответь мне на один вопрос, и этого будет достаточно. - Соня в упор поглядела на графа, - Ты - советник по особым поручениям. И, конечно, ты принимаешь решения. Но почему именно ты - не кто-то другой - идет прямо к душегубу. Да, это очень благородно, но... и тебе позволили?
-Я пока не знаю, Софи. - Воронцов повесил голову. Сложив руки за спиной, граф стоял напротив Горчаковой, как будто провинившийся школьник.
-И все-таки, почему? - девушка подняла ресницы, снова ловя убегающий взгляд, - Пойми, я ведь не отговариваю тебя от этого. Я просто хочу услышать правду от тебя, Владимир!
Воронцов чуть помедлил.
-Наверное, ты и сама знаешь ответ. - он глубоко вздохнул, - Софи, я не могу еще раз не посмотреть ему в глаза. В тот раз, когда я стоял перед Его Высочеством и все это говорил... я не верил! Не верил, что он - Федор - способен на такое!
-Но почему все же сказал? - тихо спросила его девушка.
-Бутов туда ездил. В деревню, самую ближнюю к лесному укрытию. Евгений все видел... а он даже не нашел дорогу к землянке. Если на деревенском кладбище теперь пять свежих могил, то неизвестно, сколько будет еще.
Я говорю тебе это, потому что...
-Потому что знаешь, что я хочу знать всю правду и волнуюсь за подругу. - голос Горчаковой чуть дрогнул. - Но и за тебя я волнуюсь до смерти!
-Даже если у Федора осталось оружие, стреляю я все же лучше. - невесело усмехнулся граф, - Тем не менее, я ведь иду не один. - тут что-то странное мелькнуло на секунду в его глазах, - Один я схожу лишь на поляну. Надеюсь, Федор вспомнит, не станет... чинить препятствий. Если же станет... - Владимир кивнул на лежащие на столе два новых револьвера.
-В любом случае, со мной будет Евгений, и, наверное, мы попросим профессора Зотова поехать с нами. Если вдруг что случится... - граф будто отчитался по общей безопасности, как еще мальчишкой - в училище перед офицерами. "Маневр звена выполнен верно, дисциплина отличная, состояние лагеря отличное...".
Соня будто боялась посмотреть на любимого. Конечно, она его отпускает, будет ждать, меж тем выполнять все свои обязанности: заботиться о маленьком Сереже и Хованском, приглядывать за домом, участвовать в жизни института, прилежно заниматься... но в душу закрадывалось все же маленькое робкое сомненьице - может, все-таки не дадут Владимиру добро самому идти туда... он ведь еще не оправился от ранения, и потерять его начальству нельзя...
-Профессор Зотов должен обязательно быть с вами. Он войдет в положение и все поймет. Кроме того, это почти государственное дело и...
береги себя! - горячо выговорила Софья, - Только об этом пока тебя попрошу.
Горчакова подошла, встав рядом с графом, взяв его за руку.
-Все будет хорошо. Я смогу выяснить то, что так долго меня мучило. К тому же, постою за честь мундира. - Как-то невесело заметил Воронцов - Обещаюсь вернуть его без дырок от пуль. Пойми меня правильно - меня нисколько не страшит возможность перестрелки или простой драки с Федором.
Если ты приняла мое угнетенное состояние за страшное ожидание, это не так. Федор один, он запуган, и, если убийства эти на нем - морально слаб, загнан в угол. Я все же военный человек - в открытом бою меня не так-то просто одолеть. - слова его звучали очень уверенно. Хотелось верить им, больше всего на свете!
-Я буду с оружием, поможет мне и Евгений. Вдвоем мы справимся теперь с чем угодно! -произнес граф, утешая девушку, - Софи, я ведь иду не в атаку на турецкий гарнизон. Право, мы слишком много об этом говорили... что этот мой поход в лес? Я лишь разберусь со своим собственным прошлым, да и с общим настоящим и будущим заодно...
-Владимир, - девушка не резко, но упорно прервала его, - Ты сказал, тебя не страшит перестрелка. Но тогда - что? Ведь не одна вина перед Федором...
Воронцов снова опускал голову, будто о чем-то задумывался, о чем-то давнем и тяжелом. Да, любимая графа была права - не вина перед Федором. Но возможность этой вины. Перед детьми графа и Великого Князя.
Граф Воронцов пойдет один. Но и отвечать будет в одиночку.
Если, все же, вопреки предчувствию, с ним самим все будет в порядке - как он будет смотреть в глаза их родителям?
Вспоминался уже и любимый жест Черневского - при удобном случае помянуть, что знал покойного отца Владимира и были они дружны... что ж, Черневский знал старого графа, а теперь Владимиру хоронить единственную дочь Федора Ильича.
Еще страшнее - Великому Князю в глаза он тоже смотреть не сможет. Написать заявление, уйти со службы, отвести душу...
Потом придти домой, затем сообщить все Софье.
Девушка верила Владимиру до конца - и в то, что он вернется невредимым, и что кого угодно спасет от смерти...
Может быть, и графу стоило поверить теперь? А что ему еще оставалось?
-Софи, все оттого, что я волнуюсь о тебе, как ты переживешь все эти события, как будешь переживать обо мне. - Воронцов попытался улыбнуться.
Конечно, про свой сон он не мог сейчас говорить Софи. Это выглядело бы по-книжному зловеще. Да и если уж этот сон - реален, то все, чтобы не принес любой жизненный взрыв - стоит пережить с достоинством. И не боятся.
Конечно, боятся за себя граф не мог - и никогда не было у него этого позорного порока на службе. Но вот Софи...
-Знаешь, дорогая, - осторожно начал граф, - Зачем я отвлекаю тебя теперь... я мог бы проводить тебя в институт, или же до твоего дома, перед тем как идти к профессору.
-Что ты, не надо, я могу дойти сама. И домой, и потом в институт я доберусь. - Соня старалась тоже выглядеть спокойней. К тому же - чего только будет стоить сцена, когда ее, заявившуюся в расстроенных чувствах домой, увидит Андрэ. У них и так проблем хватает без ее, Сони, печалей.
Как уж объяснить Харитону, которому огород надо полить и голодного князя накормить, что хозяюшка волнуется за любимого и тоскует о подруге?
Надо жить. Всем больно, но кто-то должен быть сильнее. Конечно...
Горчакова нескладно улыбнулась, на прощание обняла графа, легко поцеловала и перекрестила.
-Если мы не успеем с тобой увидится до твоего отъезда, хочу, чтобы ты знал...
-Я знаю. - тихо произнес граф, не сводя с Горчаковой глаз, - Я знаю...
***
Хованский бродил между грядок огорода. Они с Харитоном недавно замыслили устанавливать чучело против ворон, да не из чего было его сделать! Голову обычно мастерят из ненужного побитого горшка - да где ж у них ненужный горшок? Хоть побит, да еще послужит, - так говорил старый слуга.
Правда, князь уже подумывал о том, чтобы стащить пугало из чужого, по его собственным утверждениям - заброшенного огорода.
Пока что творческие идеи Андрэ по поводу обороны своих владений остались лишь идеями: бедный князь занимался поливкой недавно сооруженных грядок.
Кое-где уже поднимались из земли малюсенькие росточки.
Благо, мир не без добрых людей - кто рассадой помог, кто семенами. Благо, у Харитона друзей было на свете много.
Самым главным сюрпризом для князя была, конечно, бахча. Софья обещала, что из малюсеньких семечек вырастет через какое-то время весьма любимый Хованским к столу полосатый зеленый шар с красной мякотью и черными семенами.
Но бахча почему-то не росла и не росла! Сколько бы князь не поливал, не таскал тяжелое ведро.
-Зальете, барин. - Качал головой старый слуга - Вы лучше удобрили бы его, коли нужно...
-Чем же? - вскинул брови Андрэ - Харитон, неужели от этого плоды вырастут быстрее?
-Наверное. - Тот пожал плечами - а удобряют так обычно, прошу прощения, навозом или компостом... черт его знает!
-Нет уж, тогда пусть растет себе так... - вздрогнул князь от нахлынувших образов из самой глубины фантазии - Никакого удобрения... а где здесь растет морковь?
-Да что вы меня, вы вон барышню спрашивайте, она сейчас всем вам разъяснит... - ответил Харитон, выкапывая старым заступом яму для небольшой яблони.
И правда - у невысокого плетеного забора показалась фигурка Сони.
Она слегка неуверенно улыбнулась, помахала Хованскому рукой.
-Ну так... - кивнул сам себе слуга, - Барин, вы, коль помогать вызвались - вон то ведерко в колодце наполните да вот в эту яму... яблоня сама ведь не вырастет!
Как только в саду появилась Софья - в простом платье, которое сшила для нее турчанка, в старой шляпе и с небольшим совком в руке, Андрэ тут же пристал к ней с взволнованными вопросами на тему:
А если не удобрять бахчу, она не вырастет?
Почему ее все поливаешь, поливаешь, а она...?
Почему бахча не растет уже второй день?
-Может, мы семена вверх ногами посадили? - предположил князь.
-Да нет! - отмахнулась Софья, вдруг засмеявшись, - Правильно мы их посадили.
-А откуда мне известно, где верх у семян, а где низ? Неужели я все перепутал?
-Князь, ничего вы не перепутали, семена взойдут в любом случае, нужно просто подождать. - Терпеливо объяснила ему Соня, - Так, давайте мне перчатки... Харитон, а где здесь картошка? Мне дали только неделю, чтобы обжиться в этом доме, и то по большой милости! - при этих словах Горчакова назидательно посмотрела на князя - тот, весь перепачканный в земле, пытался срезать с грядки какие-то стебли.
-Стойте, что вы делаете, Андрэ! Остановитесь! - девушка с трудом вытащила у него из рук ржавый секатор - Это де побеги картошки! Что мы с вами будем делать без него зимою?
-Так... - Хованский раскраснелся, - А что я сделал, картошка ведь под землей...
-Неужели ваш наставник не преподавал вам хоть основы ботаники. - покачала головой Горчакова, - Или, я думаю, он-то преподавал, да вы не слушали. Вот, Андрэ, смотрите, как нужно срезать сорняки...
-Да что вы все "князь" да "князь"... никакой я больше не князь. - обиженно произнес последний, - Что ж мы с вами... чужие люди? Если уж судьба так решила, то мы брат с сестрой, какая-никакая - а семья...
-Это вы точно подметили! - в один голос согласились Соня и Харитон.
-Софья, может быть... - Хованский тут же запнулся - Нам стоит звать друг друга на "ты"?
-Эх, ну что мне с вами делать! - вздохнула Софья, - Ой, то есть с тобой. А? Андрей, посмотри, что ты наделал. Этот куст, он же сейчас сломается из-за веса ягод. Где же подпорка?
-Что нового в доме графа? - отвлеченно просил Хованский, подавая кривой обрубленный сук, - Какие новости? Он г...говорил что-то там про душегубов. - Князь боязливо поежился, - Знаете, наводит на некоторые мысли...
Наверное, стоило сказать мелочному аферисту: "ведь это тебя не касается!". Соня не стала, даже за одно желание себя уже укорила: он твой брат, живет с тобой под одной крышей, помогает...
-Владимир Сергеевич обещал поймать преступника и сделать все возможное для того, чтобы найти пропавших в лесу людей.
-В каком это лесу? - насторожился сводный брат, - Нет, Софи... неужели это в нашем лесу?
-Андрей, это достаточно далеко. Отсюда, если понадобится в тот район, долгий путь. Если что случится - не доскачешь в нужное время... - С грустью проговорила девушка, - подай мне, пожалуйста, плошку.
-Что-то случилось? Душегуб уже кого-то...?
-Барин, не к ночи помянули! - видя плохо скрываемое волнение Софьи, вступился Харитон.
-Владимир Сергеевич обещал, что душегуб будет пойман. Успокойся и ничего не бойся. Харитон и я... мы ведь в доме. И знаем, что делать. Я душегубов этих видела... - тут взгляд Сони явственно Хованскому сказа -"угадай, по чьей милости!", -...и осталась жива. Как и Владимир... Владимир Сергеевич. Да и ты, - она, усмехнувшись, смахнула с одежды Хованского пару букашек, - ...тоже с одним из них встречался. Все будет нормально.
-Хм, может, замки новые поставить? Продадим бахчу, денег выручим...
-У нас замки хорошие, добротные. - Сказал Харитон, усевшись отдохнуть на только что сколоченную скамейку.
-Надо бы пса, что ли, завести. Для пущей уверенности. - не унимался Андрэ.
-Да будет с нас! - пыталась унять его сестра, - Чем же мы его кормить будем?
-Так мышей станет ловить... Вон Харитон еще от соседа курицу обещался взять.
И тут Хованского посетила вдруг одна мысль.
-Софи, а ведь за голову душегуба вознаграждение назначено?
-Наверное...
-О, вот это хорошо! Еще как! - воскликнул Хованский, - Ну, я имею в виду, значит, что у людей будет прекрасная цель, преступника скоро схватят... - и уткнулся в работу.
В князевой душе боролись теперь несколько чувств.
Во-первых: боязнь Тихона и его мести.
Во вторых: желание хорошо себя зарекомендовать перед графом и Софьей
В-третьих: жажда великих подвигов
В-четвертых: огромная жажда заработать.
Но, в отличие от прежних страстей к деньгам, последнее чувство предполагало заработок своим трудом и потом. Хм! До чего увлекательное ощущение!
Андрэ испытывал что-то вроде того, что испытать может мальчик из бедной семьи, мечтая разбогатеть и выискивая для этого способы...
-Харитон, - шепнул он слуге, - А не знаешь, сколько там за его голову-то обещают?
-Барин, ни к ночи помянули! - подозрительно покосился на него Харитон - Ну же, передайте свеклу...
***
Лорд Уильям Каннингем покинул кабинет Великого Князя. Он не посмел спросить ни о чем, что бы касалось личных вопросов. Сейчас для Лорда была только государственная политика, ничего более. Господи, скольких трудов это стоило!
Остаться во дворце Уильям не смог - он уже присмотрел на берегу Москвы-реки небольшой меблированный дом при аккуратном саду.
Каннингем отчего-то не хотел проводить это посещение так же, как и несколько предыдущих. В Петербург заехать он еще успеет, и это несомненно.
Когда за плечами было столько личных событий: сначала разрыв под влиянием графа, потом эта трогательная переписка... теперь же взгромоздилась посреди жизни какая-то пустота: Каннингем давно не получал никаких известий от одного очень дорого ему человека.
Анастасия, казалось, словно бы забыла про него, во что самому Лорду верилось с большим трудом.
Сидя в плетеном кресле на террасе, английский посол курил трубку, вдыхая мягкий и приятный табачный запах.
Все же, куда могла исчезнуть такая небольшая, но столь значительная часть жизни? - рассуждал про себя посланник Ее Величества.
Он не имел повода наведаться к Черневским, зато столкнуться лично с самим графом у Великого Князя или хотя бы в клубе - что может быть проще?
Конечно, все письма Анастасии Уильям Каннингем привез с собой: корреспонденции у него было немного, и она заняла свое почетное место среди листов большого журнала.
День только начинался, подул чуть прохладный ветер.
Одиночество в саду не было гнетущим, создавалось лишь некое странное ощущение незаконченной картины. Будто здесь не хватает еще чего-то... или кого-то.
Рисуя столько раз в голове эту встречу с мадемуазель Черневской один на один, Уильям пытался предсказать их разговор о будущей жизни. Сама эта жизнь казалось пока несколько туманной, неясной.
Какой станет для нее жизнь в Англии, если Анастасия наконец-то станет его женой? Сможет ли она полюбить эту страну так же, как он, - вот, что волновало Лорда.
Англия всегда казалась ему маленькой жемчужиной среди всего остального мира: столь мала перед огромной Россией, но стоит только взглянуть на эти бесконечные лужайки, на эти леса и холмы, что одного этого достаточно, чтобы влюбиться раз и навсегда!
Как бы Лорд Каннингем хотел, чтобы его любимая разделила с ним эти чувства.
Что ж, бессмысленно! Эфемерно, воздушно.
Но как жаль!
Английский Лорд тяжело вздохнул, погасив трубку. Он аккуратно вытряхнул остатки табака в пепельницу, почистил платком мундштук, саму трубку упрятал снова в чехол...
На душе гостили тревога, пустота, странное одиночество и бесприютность.
Как призраки, эти чувства метались по дому, проскальзывая даже в самые потаенные уголки сознания.
Надвигалась гроза: на небе каскадом построились серые дождевые облака, переливаясь и быстро меняя форму под налетевшим ветром.
На столике одиноко лежали золотые часы на цепочке - конечно, высочайший подарок Ее Величества Королевы Виктории Английской. Круглая крышка, красующаяся гравировкой, была открыта; поверх стрелок на стекле уже засверкали дальние отблески первых молний.
Самое время для утреннего чая. - С тоской подумал Уильям. Он поспешно закрыл брегет, и, положив его в нагрудный карман, удалился.
Сад опустел, на террасу спустилась тень. Упали с неба первые дождевые капли.