Инженер Кравец устало шел по желтой улице, неся за спиной зигзаг с мишенями. Инженер Кравец был Главным инженером, поэтому зигзаг у него был большой, а мишени - рыхлые, упрямые. Улица гуляла из стороны в сторону и казалась пьяноватой от зноя и пыли.
Старые мохнатые гантели пялились со всех сторон, не давая Главному унять шаг и спокойно дотащить свой замызганный пухлый портфель до логического конца. Портфель он не выпускал из левой руки, хотя тот уже давно пытался перечавкаться на свое привычное место - в зеленое прохладное подбрюшье, где ему не угрожала бы неясная опасность, смутно ощущаемая повсюду.
Перебираясь через который уже завал, Главный слегка замешкался, и очередная мишень, кувыркнувшись, легла немного наискось, чем немедленно воспользовались самые шустрые гантели, мгновенно превратив ее в дырявое подобие. Унизительная процедура сопровождалась азартными и вполне непристойными выкриками.
Да, - подумал Кравец, - Да. Скоро совсем не останется мишеней. Придется портфелем. "Эй, ты, хлюпало немытое! Ты это брось, "ПОРТФЕЛЕМ"!.. Ты еще меня не знаешь! Я тебе всю жопу отгрызу, старый костлявый пидарас!..." - разорялся тем временем портфель, дергаясь и пытаясь укусить руку последними давно нечищеными зубами.
Тем временем жар усиливался и делать сбивки становилось все трудней и трудней. Мишени совсем поплыли, и гантели, обнаглев, прыгали чуть не по ногам, заводя и подначивая друг друга. Откуда-то подкатилась пара двухпудовых хромированных блинов, свингово издававших на каждой ступеньке гулкое и емкое до.
Плохо. Совсем плохо. - равнодушно отметил Главный. До старого заката оставалось еще часа три. Плохо. Третья задняя уже давно не врубалась и волоклась прямо по горячему. Да и хрен бы с ней! Все равно не дойти. Не успеть. Сомнут. А может повезет... впрочем, куда там, с таким-то зигзагом.
По всему небу быстрые лохматые облака целенаправленно перемещались куда-то на юг. Солнце не угадывалось. Между бетонными развалинами бродили стремительные песчаные ураганчики. Дышать стало совсем нечем и Главный включил отсос. Хоть на пять минут, а то блок-форма расклеется, тогда все. Портфель опять заныл, все в нишу просится дурак... А там полная сотня, идиот.
В дальнем дыму впервые мелькнула сторожевая башня тупоголовых. Она, она родимая. Только бы дотащиться, я им устрою салат с лягушками.
Зигзаг на спине странно задергался и потянул вниз. Опять какая-то падла спрыгнула. Он не глядя полыхнул по спине карбоном, зашипело, пахнуло дрянью, вереща отвалилось. Гантели добьют.
Холмик на горизонте приближался неторопливо, но верно. Пора затыкать уши, скоро сирены. Утоптавшись на мишенях, он освободил руки и тщательно законопатил ушные раковины. Глухо, как в танке. Подождал, пока состав отвердеет, и вперед. Теперь надо во все глаза, впрочем, от ушей и так мало толку было, страх один. А толку - мало. Здесь от всего мало толку. Повезет - пройдешь, нет - каюк. Все очень просто.
Сирены он почувствовал кожей. Как поют, как поют заразы! Им на тактике крутили ослабленную запись, вообще без обертонов, так и то продирало насквозь, народ наручники рвал... А ведь, кажется, успеваю. Ей богу, успеваю! Крестясь свободной рукой, чтоб не сглазить, он начал готовить игольчатую мину.
Колется, сволочь, но уж не без этого, как-нибудь. Еще одна мишень сдохла, накрыть не успел. Ладно, теперь уже неважно. И мина уже готова, вся красная, не рванула бы раньше времени.
Башня, вот она. Хороша. Квадратов сорок, и макушка глянцевая, точеная - метра три, не меньше. Хороша. Из лучших.
Его заметили. По всей башне прокатила фиолетовая волна. Задергались, засранцы! Понадеялись на сирен-то, прочухали! Он с размаху шарахнул мину портфелем. Вой, треск раздираемой ткани, искры статики и невыносимый скрежет рассвирепевшей мины - все смешалось, но он этого не слышал и не до того ему было. Мина пошла. Она разгонялась, сыпала искрами, оглушительно орала, росла и перла, перла прямо на холм, к башне. На башне уже почти развернули амбразуру, почти, но в этот миг тяжко ухнуло, башня осела, растеклась и... исчезла.
Все. Пора. Вытряхнув и бросив зигзаг, он рванул в мутную пыль, точно и широко бросая усталые мишени, и уже не поднимая их за собой. Эпицентр, 1200, что надо. Песня рождения лилась сама по себе, ее стремительный тысячелетний ритм концентрировал, мелодия сводила с ума, экстаз был близок. Он уже чувствовал, как его последняя сила уходит, аморфная масса тела распадается на сотни маленьких нежных инженериков, надежно защищенных от внешнего мира чудовищным излучением ядовитой пыли.