Великий Маг ступил на ровную дорогу. В этих горах вечно черт ногу сломит. Он очень устал, вставшее все-таки солнце начало припекать, в воздухе носилась пыль - и это все слегка раздражало. Все-таки лечить заболевший мир - не самая легкая работа. Но он справился. Конечно, остались еще кое-какие недоделки, тут подправить, там подчистить, но это все потом, потом...
И все-таки что-то мешало, что-то очень похожее на комариный зуд. Он притормозил, прислушался. Какой-то чокнутый менестрель распевал срывающимся мальчишеским голоском свои хвалебные вирши. Ему. В дополнение к бездарной игре, совершенно отвратному тексту ("Вот идет Великий Маг, спасший мир! Слава Великому, слава!" - и так далее) - певец время от времени давал петуха. Надо думать, от избытка чувств. Маг закатил глаза, сморщился, вздохнул, и двинулся дальше. Что-то, однако, цепляло в этом, раздражало, вызывало какое-то смутное подозрение... К тому же этот бездарь не отставал.
Маг прислушался. Так и есть - стали отчетливо слышны и нарочитая издевательски-благоговейная дрожь голоса, и что-то, похожее на тщательно сдерживаемый смех. Маг резко развернулся - и тяжелая, от все души, оплеуха опрокинула в пыль юного наха...лку...
Маг молча смотрел, как девица кубарем покатилась по земле, кошачьим движением вскочила на ноги, одной рукой тревожно ощупывая свою лютню, другой - стремительно надувающуюся щеку. Глаза ее подозрительно блестели, но на лице по-прежнему сияла издевательская ухмылка. Она и не подумала прекратить свои "славословия". Маг пожал плечами, вынул из ее руки лютню и зашагал прочь.
- Отдай! - теперь уже по-настоящему сорвался голос за его спиной. Но он не обернулся. Даже когда услышал за спиной безутешный плач.
Этот плач преследовал его еще несколько дней. А когда его не было слышно, то в шорохе деревьев слышались тихие всхлипывания. В конце концов, ему это так надоело, что он разыскал в кладовке в куче всякого хлама лютню и вернулся к горе.
Девица все еще была там - спала, свернувшись клубком, прямо возле дороги. Какое-то время Маг рассматривал ее - длинные буйные светлые волосы, опухшая щека, синяк под глазом... Поморщившись, он протянул руку и убрал "украшение". Молниеносно, словно и не спала вовсе, девица вскинулась, выдернула свой инструмент из его рук и, совершив немыслимый в своей грациозной стремительности пируэт, оказалась практически у горизонта. Только воздух ошеломленно присвистнул, рассеченный светлыми шелковыми прядями.
- Я не помню этой дороги, - сказал Маг, уставившись на тропинку, по которой умчалась непонятная девица. - Не помню, чтобы я ее создавал.
- Конечно, - согласился нежный и вместе с тем глубокий, очень женственный голос, и из серебряного сияния за его плечом вышла высокая и стройная темнокудрая красавица. - Конечно, ты не помнишь. Ведь это не ты - это она создала ее. Только что.
И она негромко и ласково позвала:
- Игрулька, вернись.
- Игрулька? - черная бровь Мага приподнялась - аж на миллиметр, а может даже - на целых два.
- Одно из имен, - пояснила Богиня. - Надо же как-то позвать.
Нахалка также стремительно оказалась практически рядом - но вне пределов досягаемости - и застыла в невероятно изящной, словно па старинного диковинного танца, немного неустойчивой, настороженной позе.
- Да подойди ты ближе, - усмехнулась Богиня.
- Ага, щас, - ответила та ей счастливой улыбкой до ушей и не двинулась с места, крепко сжимая ремень своей лютни.
- Ты умеешь творить миры? - хмуро вопросил Маг и снова поморщился от неудовольствия - посмотрел на ставшую более заметной тропинку.
- На что оно мне? - пожала плечами менестрельша. - Тут и без меня, я смотрю, отлично справляются...
Маг устал морщиться от этого кошмарного создания и, ограничившись тяжким вздохом, изрек:
- Она - хаос!
- И смех, - безмятежно улыбнулась в ответ Богиня. - Что совершенно необходимо этому миру.
Уже уходя вслед за своей подругой, она бросила через плечо "Как и тебе", оставив Мага созерцать непредусмотренную в его проекте дорогу и слушать переливы женского смеха, девчоночье хихиканье, россыпь музыкальных нот, пение и снова смех.
... однажды он услышал музыку - и решил, что, в конце концов, он может себе позволить небольшой перерывчик. Музыка, сильная, плавная, обволакивающая, как течение реки привела его к небольшому деревянному домику, увитому плющом. На крыльце сидела уже было забытая лютнистка. Дымчато-серая полосатая кошка еле слышно мурлыкала, прижавшись к ее обтянутым длинной шерстяной юбкой с вывязанными на коричневом фоне осенними листьями и ягодами коленям. Плавно-сосредточенно, небрежно-выверенно перебирая струны, девица вела голосом ту самую мелодию, что он услышал с дороги. И во дворике, наполненном странным мерцающим светом, прямо возле босых ног певицы вырастал темно-зеленый плотный росток, распускались атласные резные листочки, раскрывался огромный пышный бутон, вот уже алая краска поплыла от сердцевинки, наполняя светом и жизнью нежнейшие лепестки...
Менестрельша не, снимая рук со струн, повернула голову, несколько мгновений молча смотрела прямо в глаза Магу, потом встала и скрылась в доме. В повисшей ватной тишине кошка перестала мурлыкать, уставилась на него, и под ее опалесцирующим презрительным взглядом он поспешил ретироваться, не решаясь дальше рассматривать так и оставшуюся наполовину бледной розу...
"В конце концов, - думал он, размашисто шагая по дороге и передергивая плечами, - у меня еще куча дел. Там подправить, тут доделать. Мир лечить - это не самая легкая работа..."
Когда, возвращаясь вечером, он не обнаружил на этом месте не только домика и розы, но и вообще следов, что здесь что-то когда-то было, он понял, что не только морщиться, но и тяжко вздыхать ему уже тоже надоело.
Впрочем, ему постоянно предоставлялась возможность для первого действия, а когда он вспоминал, что ему это надоело - для второго. Правда, тут он обычно вспоминал, что и этого он тоже больше делать не хочет. И вот это уже бесило по-настоящему. Хотелось выругаться. Нет, ВЫРУГАТЬСЯ. Но он все-таки был Великий Маг - и знал, что бывает, когда бросаешься подобными словами. Не для того он все-таки спасал этот мир и все такое...
Они действительно много работали вместе с Богиней. И ему постоянно предоставлялась возможность вспомнить о своем решении не морщиться и не вздыхать... То в вечернем жужжании комаров вдруг слышались те самые "славословия", что так испортили ему настроение в первое утро нового мира. То солнечный луч, словно заблудившись, ударял прямо в глаза, сопровождаемый едва слышным хороводом веселых нот. То рябина вдруг легко касалась своим охряным бархатным листом щеки - и ее рубиново рдеющие на фоне темно коричневого ствола ягоды надолго приковывали к себе взгляд...
Все это ужасно отвлекало.
- И самое гадское, - беспомощно думал он, страдальчески созерцая огромную серебряную кувшинку, которая просто физически не могла вырасти посреди хрустальной глади обширного озера, и, тем не менее, была там - как и невидимые обычным взглядом узкие следы босых ног на воде, - ну вот самое во всем этом гадское, что именно эта дурацкая кувшинка придает всей картине настоящую завершенность... Она так светится...
Маг много работал. В конце концов, это был его мир, не зря же он его спасал. Богиня часто отвлекалась. Он слышал - словно сквозь закрытую дверь - отдаленное знакомое озорное хихиканье, пение лютни, негромкий невнятный разговор. Но спасение мира требует сосредоточенности. Временами ему случалось ловить на себе снисходительно-жалостливый взгляд Богини - и это раздражало. Иногда, правда, Маг чувствовал какое-то беспокойство, словно смутно слышалось тихое всхлипыванье, вздох, и тогда словно оправдывался: "Я же вернул лютню. Я бы не ударил, если бы знал заранее. И я не хотел мешать..."
И все-таки что-то шло не так, не смотря на все его усилия.
Тучи сурово хмурились, грязно-серой ватой закрывая небо, ворчливо и нудно скрипели - брюзжали деревья, их листья уже не вальсировали в воздухе, словно маленькие солнышки, отдавая накопленное за лето тепло, а равнодушно и обреченно плюхались на землю. Теперь он работал один - он чувствовал, что все, чем могла помочь ему Богиня, она уже сделала. Она согласилась, когда Маг сообщил ей об этом - и ему почудилось облегчение в ее голосе и некое сожаление. И опять его тянуло вздыхать или морщиться. А других поводов для этого уже не было, о чем он начинал где-то как-то даже жалеть, что ли.
Работать в одиночку сначала показалось даже легче. Но через какое-то время, чувствуя, как ледяные струи дождя сыплются ему прямо за шиворот, он вдруг раздраженно-обреченно признался себе, что ждет, что сейчас из-за тучи выглянет смешливый солнечный лучик и дерзко брызнет светом прямо ему в глаза. А еще - с огромного апельсиново-оранжевого листа на нос ему с хрустальным звоном плюхнется здоровая холодная капля - и от этого станет, наконец, хоть немного веселее.
Маг подождал немного. Ничего. Все-таки вздохнув и - а, ладно, чего уж там - поморщившись, он без всякой цели потопал по тропинке в лес. И неожиданно вышел прямо к знакомому деревянному домику, увитому плющом. Заботливо кутавшая белым блестящим кружевом огромную алую розу, девица оглянулась. Потом собрала разбросанные вязальные крючки и клубки, встала и сказала:
- Наконец-то ты пришел.
- Да, - согласился Маг, улыбаясь - он почувствовал, что вот только теперь, собственно, и стал Великим. - Да, - повторил он и засмеялся, шагая вслед за ней через порог внутрь домика. - Я наконец-то пришел.
Первая зажегшаяся в небе звезда вдруг засияла ярко-ярко и резко увеличилась в размерах, затмив собой луну. Ее луч достиг окошка маленького деревянного домика в лесу, чуть пригас, словно затаился, а затем - вернулся на небо. Звезда довольно сверкала еще какое-то мгновение, а затем - снова стала обычным маленьким небесным светилом.
... в очаге уютно гудел огонь, кошка вспрыгнула на покрытую мягким вязаным пледом табуретку и начала вылизываться. "Слава Творцу, - могла бы сказать она. -Перестали заниматься ерундой. Инь и янь, свет и тьма, порядок и хаос - неразделимы, одно без другого не существует. Почему об этом никто никогда не помнит? И зачем надо спасать мир, когда лучше всего он работает сам по себе?" Но кто и когда спрашивает мнения кошек? Она фыркнула, свернулась уютным клубком и занялась тем, чем и положено заниматься уважающей себя кошке поздним осенним вечером - дремотным мурчанием.