Серафиме Орловой, серо-фиолетовым облакам
Ирине Корючиной и её попыткам стать взрослой...
Марине Гелевой и еловым лапам, которые продают под Новый год...
Августу и его абсолютности.
Может быть, тогда вы быстрее поймёте то,
что родились меридианами...
Северный полюс - Южный полюс...
А давайте сотрём эти ненужные границы!..
...Что останется от Земли? Насмешка?..
Стержней было восемь. Он ещё раз пересчитал их, будто бы за вчерашнюю ночь они могли нарожать маленьких стерженят, которые бы копошились в обрывках бумаги, словно в пелёнках, пищали, оставляя после себя чернильные пятна непонятного цвета, просто были, напоминая о себе каждое утро. Но никто не пищал, лишь тикали часы, неизвестно как угодившие в школьную сумку. Замок там давно не действовал, потому приходилось вместо него использовать булавку, чтобы по дороге не растерять содержимое. Колода карт, компас и две чистые до невозможности тетради ни в линейку, ни в клетку - впустую. А на улице шёл снег, и белыми становились пыльно-серые дворы с нелепой небрежностью асфальта на кривом и нелепом пятачке, который постоянно был забит фыркающими машинами. Постоянно они стремились куда-то ехать, кого-то везти, на что-то надеялись. У него не было машины, да он и не думал, что когда-либо будет. Но каждый день, отправляясь в путь, он пересчитывал стержни. Возможно, они были разных цветов, наверняка ими ничего уже нельзя было написать на бумаге, да он и не пробовал. Важно лишь не сбиться после четырёх, остальное было пустотой, не имело значения, как чёткие прямые линии в пустых ослепительно-белых тетрадях. Стержней было восемь... А на улице шёл снег. Снег в объятом дождём и светом августе. Солнце, ещё вчера хозяйничавшее на небосклоне, сегодня будто слизала шершавым языком огромная чёрная корова, выбравшись на поле пожевать травки. Но давно уже сожгли на поле траву, и безжизненно-чёрное, мёртвое, бесполезное стояло оно, ожидая, когда же придут сюда молдаване-строители и начнут суетиться, бегать, что-то решать, что-то чувствовать. Появится вскоре здесь бетонная ограда, и кто вспомнит спустя несколько дней, что какая-то чёрная первобытная корова на днях слизала Солнце своим шершавым языком.
Комната, в которую сквозь распахнутое окно порой залетал снег, была приспособлена для жизни, во всяком случае, её хозяина здесь всё устраивало. Он не любил порядок, потому что потом ничего нельзя было найти, и аккуратно сложенные в несколько стопок книги к вечеру неизбежно оказывались в большой бесформенной куче, норовящей рухнуть на пыльный пол, приятная прохлада которого привлекала уставший от бесконечного зноя август. Но за окнами шёл снег, и прохожие, оставив в душных шкафах футболки и шорты, высыпали на улицу в плащах и шапках. Он тоже, было, полез за шапкой, да передумал, поняв, что тающий снег на его длинных чёрных волосах - это очень даже неплохо. В углах его комнаты не жили пауки, наверное, они считали, что здесь слишком грязно, и нашли себе подходящий уголок выше на парочку этажей. "Все хотят туда, ближе к небу, - часто повторял он, глядя на ослепительную бель облаков, порой темнеющую до неузнаваемости, как сегодня. - Все хотят, но не могут, а когда могут, то уже не хотят. Таков человек".
Вряд ли он стремился быть другим, хотя всегда сам себя считал особенным. Стержней было восемь, обычных, без опознавательных знаков стержней, которые в занесённом тёмно-серыми небесами городе можно было найти на каждом углу. Но он любил круги и всегда носил в своей сумке циркуль, может быть потому, что в расписании часто стояло черчение, а у его группы обычно ничего не было кроме карандаша да ещё линейки, которой порой очень приятно стукнуть соседа по затылку. Но у него был циркуль, а за окнами кружила метель, и земля наверняка кружилась, утомившись стоять на месте и взирать на ещё один несмолкающий день безграничного лета, которое, если нужно, будет идти тринадцать месяцев в году, чтобы потом начаться снова. Любители осени и вечерних прогулок, вы выбрали не ту планету!
Он позвонил Симплиции в восемь утра, зная, что она ещё не спит. Минута разговора стоила восемьдесят восемь копеек, и это было много. Он постоянно хотел перевестись на другой тариф, да как-то не получалось: то времени не хватало, то денег, а порой - и того и другого вместе, тогда ему оставалось лишь вздыхать и с нетерпением ждать лучших времён, когда одной минуты будет слишком мало, чтобы она что-нибудь стоила в этом заоконном безумстве.
- Я придумала, встретимся у аптеки, - затараторила девушка, словно понимая, что денег у него мало и разговор может оборваться в любое мгновение, - в полдень у аптеки с зелёным крыльцом... в Амурском посёлке. Найдёшь?
- Без проблем, - отозвался он, - ориентиры?
- Сломанное дерево, личные местоимения, ограда, - выпалила Симплиция на одном дыхании, - выйдешь на конечной и разберёшься.
- Я поеду на кольцевом, - устало проговорил он, пытаясь выудить ещё что-нибудь. Но сегодня девушка была непреклонна.
- Кольцевые тоже кончаются, - рассмеялась она, не желая больше ничего сообщать. - Надеюсь, ты помнишь, на сколько может опоздать на свидание молодой человек?
- На четверть мгновения, - зевнул он, по привычке удивляясь тому, что у Симплиции может быть бодрый голос после тысячи бессонных ночей, - точно на четверть.
- На одну шестую, - быстро поправила она, - не находишь, что разница есть? Я вот сейчас бухнусь спать. Жутко устала за ночь.
- Ещё одна пара пёстрых глав? - предположил он.
- Встретимся - расскажу, - пообещала она. - Пока, а не то отвечу тебе мирным сопеньем на следующую фразу.
- Пока, - ответил он и быстро отключился, не особо желая слушать сопение. Сколько там осталось на счете? Так... сорок четыре копейки. Бешеные деньги для тех, кто отрицательный баланс имеет. Если монетами по копейке столько набрать, наверняка карман оттягивать будет. Сорок четыре копейки - это сила! Только минута разговора стоит восемьдесят восемь...
Симплиция всегда сама выбирала место, где им было суждено встретиться. Случалось, она предоставляла выбор ему, но не слишком уж часто: девушка была уверена, что обнаружит любого, кого в данный момент захочет, и спорить с ней было бессмысленно. Да он и не пытался, может быть, потому, что любил искать, пытаясь найти своё маленькое, с булавочную головку, счастье в тоскующей бесконечности Вселенной.
За вчерашнюю ночь стержни не нарожали маленьких стерженят, не потекли прочь, оставляя после себя чернильные ручейки, не определились, какого, в конце концов, они цвета. За вчерашнюю ночь сам по себе не исправился замок у сумки, а тетради не поставили решёток на свои белоснежные окна.
Он позвонил Симплиции в восемь утра, сейчас часы, вечно опаздывающие на одну шестую мгновения, показывали одиннадцать. За окнами шёл снег, но нужно было бежать. А ещё лучше - лететь. Далеко-далеко, с перелётной метелью августа. Заплетались стрелки у часов, неизвестно как оказавшихся в школьной сумке, но времени на то, чтобы завести их, уже не оставалось. Он ещё подумал о чём-то своём и закрыл окно, отправляясь ловить на ближайшем углу кольцевой автобус. Глухо стукнули по подоконнику, не попадая в гнёзда, шпингалеты. Захлопнулась дверь, расстрелял две своих обоймы замок, очередная эскадрилья снежинок, норовящая залететь в комнату, обломалась и, ударившись о стекло, кружась, полетела на землю.
Барри, бортпроводник первого челнока, умер в четыре утра, перерезав себе вены. Кислорода на всех не хватало, и он это слишком хорошо понимал. Их осталось восемь: Бегги, Ли, Сигизмунд, Генрих, Авраам, Пенелопа, Лила и он - маленькая команда одного из двух челноков, две недели назад отправленных с Земли в отчаянной попытке спасти человечество.
Неделю назад их было сорок шесть, но двое уже были заражены, и, прежде чем остальные сообразили, что к чему и подняли тревогу, вирус D поразил половину всего состава. Лишь девятнадцати счастливчикам под руководством проводника Барри удалось запереться в термокамере и понизить температуру в челноке до абсолютного нуля, при котором ни одна из изученных прежде форм вируса D не могла существовать. Когда всё было кончено и трупы нашли своё место в специальном отсеке, Барри заметил, что запасы кислорода сильно сократились. В этом не было ничего удивительного: всем известно, что люди, поражённые вирусом D, поглощают в двадцать раз больше кислорода, чем обычный человек. Когда оставшиеся в живых узнали, что через две недели дышать будет нечем, многих охватила паника. Четверо покончили с собой, приняв синюю таблетку, позволяющую без помех избавиться от страданий, двое сошли с ума и устроили перестрелку в салоне, отправив ещё четверых в мир иной. Барри удалось точным выстрелом уложить одного, второй же ухитрился открыть люк и вывалиться за борт челнока, навсегда исчезнув в бездне небытия: Солнечная система осталась далеко позади, и никто не мог предположить, когда будет конец пути, и вообще, случится ли он. При обнаружении планеты, подобной Земле, челнок должен был совершить посадку, предварительно подавая специальный сигнал. Но кислорода с каждой минутой становилось всё меньше и меньше. Барри умер в четыре утра, и вместе с ним надежда на спасение ушла с челнока, ничего не оставив взамен.
- Купите журнал! - надрывался он, пытаясь всучить будущим первокурсникам дешёвое издание с плохонькой фотографией какого-то местечкового писателя и простенькими узорами где попало. Писатель был худой и довольно-таки задрипанный, бросая равнодушные взгляды на обложку, парни и девушки спешили в сто первую комнату, где располагалась приёмная комиссия. Кто-то останавливался, узнавал цену и говорил, что, будь журнал бесплатным, он обязательно бы взял, а так...
- Вам крупно повезло, здесь и именно здесь вы можете купить последние экземпляры! - не унимался наш продавец, пытаясь не упустить никого. Пот лил с него в восемнадцать ручьёв, но это было совсем не смертельно. - Упустите свой шанс, и завтра ничего уже не будет!
Он врал: журнал никто не хотел брать, он пылился наверху в душных картонных коробках, постепенно обрастая временем и вредными привычками. Даже человека, который целыми днями сидит без дела, тянет хотя бы совершать глупости, что уж говорить о журналах, которые тоже хотят быть нужными кому-то...
- Совсем недорого! - привязался он к молодой женщине с её сыночком-верзилой. Тот постоянно тянул свою маму в далёкое и светлое будущее, послав ко всем чертям и журнал, и назойливого продавца, от которого уши уже болят.
- Нам бы узнать, куда документы подавать, - смутилась мама, словно желая извиниться за своего невоспитанного сына. Потом что-то, отдалённо напоминающее огоньки интереса, мелькнуло в её глазах. - Скажите... а кулинарные рецепты там печатают?
Настала очередь смущаться ему. Он покраснел, как варёный рак, потом вспомнил, что и так уже наврал с три короба и маленькую тележку, и решил, что на сегодня хватит.
- Поймите, журнал литературный, - вежливо произнёс он, - в нём печатаются стихи наших университетских авторов.
- Ах, стихи, - вздохнула мама, и яркие огоньки в её глазах рассыпались на равнодушные, ничего не значащие осколки.
- Да, стихи и проза. Неужели вам это не интересно?
- Пойдём, мам! - не вытерпел сынок и утянул родительницу за собой. Дорога в светлое будущее увела в приёмную комиссию. Перед кем-то очередным виновато захлопнулась дверь.
Перерыв пятнадцать минут. За это время два журнала всё же удалось продать. Один - длинноносой девушке, которая заявила, что на голой лавочке сидеть не может и нужно обязательно что-то подстелить для мягкости, второй - глуховатой бабушке с авоськой, которая была уверена, что покупает "Средства народной медицины".
- Ишь, какой хилый, - указала она пальцем на Писателя. Тот послушно сжался, съёжился, втянул что-то похожее на намечающийся живот и стал ещё тоньше, словно спичка, к которой случайно приросла умная голова с оттопыренными ушами. - И здесь пишут, как он дошёл до такой жизни?
- И не только, - многозначно заметил он, - вы почитайте, обязательно найдёте что-то своё.
- А радикулит лечат? - обрадовалась старушка, пряча журнал в авоську.
- И радикулит, и атипичную пневмонию, и клеща, и воспаление хитрости, - успокоил он бабушку, окончательно уверив её в том, что без журнала жизнь на Земле невозможна.
После перерыва торговля опять застопорилась. Дело шло к вечеру, очередь в приёмную комиссию таяла на глазах, и Писатель стал клевать носом. Нужно было сворачивать торговлю и идти восвояси.
- Так, разрешение на то, чтобы торговать в бойком местечке имеется? - услышал он рядом весёлый голосок. Открыл глаза: незнакомая светловолосая девушка, не стесняясь, изучала журнал, будто бы он ей уже принадлежал. Народ совсем схлынул, лишь у самой двери топталось несколько парней, наверняка думающих уже о "Трояре", а не о приёмной комиссии.
- Вам-то какое дело? - недовольно пробормотал он, ругая себя за то, что задремал. - Вы что - инспекция?
- Нет, - сверкнула синими глазами девушка, и он в первый раз отметил, что в них без проблем можно утонуть, - я Симплиция. А тебя как зовут?
Профессор Смолл, с которым он разговаривал, был немногословен, часто поправлял очки, кашлял, просил позволения выпить воды из стеклянного графина, сморкался в серый платок в крупную синюю клетку. Редакция газеты "Только ты" предлагала двести тысяч за это интервью, "Вселенские тайны" - двести пятьдесят. Но деньги его не интересовали, он хотел знать всё о вырвавшемся из детских кошмаров монстре под названием вирус D.
- Есть хотя бы малейшая надежда на то, что вакцина будет разработана? - обратился он к профессору, ожидая ответа на этот, бесспорно, главный вопрос во всей их беседе. - Я много слышал про то, что ведутся разработки, что привлечены учёные со всего мира. Конечно, если информация секретная, то...
- Хотите знать правду? - вдруг перебил его профессор. - Только не пускайте это в печать. Если начнётся паника, всё будет заранее предрешено.
- Хорошо, - согласился он, спрятав в карман записную книжку, - говорите.
В комнате тикали часы, через каждые четыре минуты издавая едва слышный хрипловатый звук, время сочилось сквозь щели в полу, растекалось по пыльным половикам старого бревенчатого дома, которому, наверное, было лет пятьсот. Тикали часы, и уходило время, соревнуясь с тишиной. Секундная стрелка сделает свои положенные четыре оборота, а потом остановится, чтобы отдышаться. Он постоянно пытался найти взглядом потускневший циферблат, но почему-то не находил, а на улице шёл снег, укутывая в белый саван беззаботное прошлое. Профессор начал говорить о своих юношеских годах, о первых попытках открыть что-то важное для человечества. Потом словно почувствовал, что отклоняется от темы, вздохнул и едва слышно заговорил. Видно было, что ему больно даже думать об этом.
- На сегодняшний день вирусом D поражены около четырёхсот человек во всём мире. Первые симптомы: человеку становится трудно дышать, его глаза слезятся и плохо видят. Что самое страшное, число больных с каждым днём растёт, а область распространения... - профессор Смолл достал платок, отыскал сухой конец и вытер выступившие на лбу горошины пота. - Впрочем, что я буду говорить, вы и так знаете. Америка - сто пятьдесят заболевших, Австралия - сорок, Африка сто двадцать, Евразия - девяносто. Но это вчерашние сведения, поверьте мне. Мы не знаем скорости распространения вируса, мы не знаем природу его возникновения, и потому все наши попытки создать вакцину не дают результата.
- Значит, выходит... - похолодел он, понимая весь ужас слов Смолла, - человечеству грозит серьёзная опасность?
- Нет, - махнул рукой профессор, - это не опасность. Это неизбежность. Вспомните, существование мамонтов тоже не было вечным. Жизнь на Земле циклична, спустя несколько миллионов лет появятся новые живые существа, которые будут пытаться её покорить. Время человеков безнадёжно задержалось, но, в конце концов, расправило стрелки и зашагало вперёд, чтобы совсем скоро рухнуть в беспощадную бездну. Никто из нас не в силах его остановить.
Невидимые часы коротко хрипнули, отсчитав новую четырёхминутку, и весело закружились дальше.
- Вы хотите сказать... - теперь пришла его очередь вытирать пот со лба, - что всякое сопротивление бесполезно?
Профессор кашлянул, налил себе воды из графина и продолжал:
- Возможно, мы разработаем вакцину. У нас есть термокамеры, в которых риск заражения сводится к нулю. Мы изучаем кровь людей, имеющих, как мы полагаем, иммунитет, и любые проявления вируса для них безвредны. Да, вероятность того, что мы получим вакцину, велика. Но к тому времени она будет никому не нужна, понимаете?
Он понимал. Пожалуй, слишком хорошо для простого обывателя. Но смириться просто так, в один момент он не мог.
- Сколько, по вашему мнению, осталось? - проговорил он, проглатывая слова. - Если объявить сейчас по всему миру чрезвычайную ситуацию, поднять шум, предупредить всех и каждого о надвигающейся опасности, то... то...
У него не хватило сил продолжить, а профессор ничего не ответил, лишь подошёл к окну и лениво откинул безукоризненно чистую занавеску.
- Смотрите... за окном метель. И как кружит, как заметает... словно схоронить что-то сокровенное хочет. Я уже и не помню, когда в последний раз в августе была метель. А вы помните?
Он помнил. Помнил, но молчал, понимая одно: скоро ничего не будет. Но дрожащие, догорающие огоньки собственной памяти он никому ни за что не отдаст, даже когда безумное время человеков пройдёт.
- Да, - пробормотал он в ответ, - я помню эту метель за вашими окнами.
...Как будто это было сегодня. На рассвете, а может, раньше. Раньше домов, поднявшихся из руин, раньше машин, пытающихся обогнать время, раньше самого времени, потерявшегося в тучах повседневности. Раньше всего... Даже потеряв, ты обретаешь эту потерю, обретаешь боль от утраты, а если боли нет, тогда нет и потери, нарисованной чёрным фломастером на папиросной бумаге. Нет ничего, но метели будут кружить и завтра, оставшись в твоей больной и измученной памяти.
Как будто это было вчера... Впрочем, границы размыты.
Поймать на углу кольцевой автобус не удалось, пришлось добираться на попутных, не жалея мелочёвки в своих карманах. Когда не находилось нужной монетки, он, не стесняясь, брал детский билет, заявляя, что зелёный цвет куда приятнее, чем красный. Кондуктора ворчали, стыдили, что-то шептали себе под нос, но билет отрывали и из автобуса не выгоняли. Никто не был виноват в том, что кольцевого не было, возможно, он развёлся и закрутил по другому району, возможно, Северный переулок опять перерыли - всё это не имело уже никакого значения, как священник, опоздавший на венчание и появившийся только лишь после брачной ночи.
За окнами веселилась метель, снова перепутавшая времена и оказавшаяся в августе. Оставались позади одноэтажные развалюхи и вполне солидные коттеджи в три, а то и в четыре этажа. Ржавые крыши гаражей заметал снег, не жалея ещё не остывшее железо. Первые снежинки, пытаясь найти свой приют, тут же таяли, но за ними спешили другие и тоже таяли, не найдя своего счастья на земле, и только третьим, закалённым и отважным третьим ничего не было страшно - ровным мягким пледом покрывали они мир, а тетради, пустые тетради сладко дремали в чёрной сумке со сломанным замком. Всем было хорошо и бесполезно, с серебристым шорохом пропадало время, теряясь в снегу, тряслись в конечных автобусах люди, считая, что едут по кольцевому маршруту. Но на "Диспетчерской" двери, скрипучие, едва дышащие двери распахнулись, и всё было кончено... на этот раз. Граждане, покупайте новый билет, если хотите ехать обратно!
Но позади было широко распахнутое поле. Руки пахли сосновой смолой и летом, колючим солнечным летом, которое в этом году, похоже, было выпито без остатка. Лишь осадок, белый нетронутый осадок сыпал на казавшийся бесконечным Город, а неразмешанный сахар остался на глубине грязно-серыми слипшимися комочками по обочинам дорог.
Первым ориентиром было сломанное дерево, и в Амуре было таковых достаточно. Правда, он почему-то был уверен, что поваленный тополь в стороне от конечной остановки и есть первый указующий перст. Оставалось лишь определить, на какую ограду и личные местоимения он может указывать.
На глубине остался неразмешанный сахар...
Земля осталась на глубине. Челнок, не терпя остановок, вырвался за пределы бытия, а то, что осталось позади, безнадёжно таяло, растворяясь в горячей печали августовского чайника.
- Что, мы уже на "ты"? - удивился он. Тогда за окнами тоже была метель, и он ещё удивлялся ей, словно лучшему другу, который появился не вовремя, как раз в тот момент, когда ты в первый раз решился поцеловать девушку.
Впрочем, друзья не вовремя не приходят, а свой первый раз он давно похоронил под вчерашним натиском асфальта на соседней улице. Он не берёг прошлое, оставляя его на глубине своей безразличности, отпуская в безграничность бытия свою саму по себе ничего не значащую жизнь...
...Стержней было восемь... Время текло, и чернила засыхали, не успев начаться хотя бы нелепым трёхбуквенным словом на задней парте. Тепло - холода... - потом снова тепло. Что она спросила в этот пахнущий вечером день? Как тебя зовут? Напрягись, пожалуйста, может, ты ещё вспомнишь...
Ладони... Остывающие ладони в дюйме от безумия... Ли свихнулся на третьей неделе, в шесть вечера, когда челнок вышел за границы разума. Никто уже давно не различал, что сейчас на родной планете, день или ночь, да и вообще есть ли она, Земля...
...и была ли?
...но он держался. В первую очередь он спрятал в сейф все синие таблетки, какие только мог найти. Туда же отправилось оружие, даже тупой перочинный нож Барри и бейсбольная бита, неизвестно как попавшая на челнок. Их осталось только восемь - рисковать было нельзя. Ли подошёл в семь пятнадцать и дрожащим, но настойчивым голосом попросил синюю таблетку. Глаза корейца налились кровью, они беспосадочно блуждали по поверхности, застревая в глубинах бессознательного, теряясь в лабиринтах отсутствия, зубы Ли постоянно стучали, ладони были совершенно гладкими, утратившими линии жизни.
- Мы все умрём, слышали? - совладав с собой, произнёс кореец. - Там, на Земле... они сейчас смеются над нами! Они там спаслись и пируют, а мы... мы стали частью большого эксперимента. Так бы никто не полетел, понимаете?
- Успокойся, Ли, - как можно мягче проговорил он, - скоро, согласно моим подсчётам, появится планета, на которой условия жизни куда лучше, чем на Земле.
...Но журналы будут и завтра, и послезавтра, и потом, устанут пылиться наверху в душных картонных коробках, обрастая временем и вредными привычками. Но как иначе заставить людей поверить, что это печатное издание в данный момент им жизненно необходимо?..
- Мне нужна синяя таблетка, - завизжал Ли, - я больше не хочу, понимаешь? Ничего не хочу. Пусть бы я умер там, на Земле, где похоронены мои предки. Зачем меня отправили на этот чёртов челнок? Что мне все эти внеземные цивилизации, которых не существует? Что мне чёрное ничего с обломками звёзд по краям? Я хочу домой, слышишь? Верни меня обратно, ты можешь, я знаю!
Но он не мог. А если даже и мог, то не сделал бы этого. На обратную дорогу кислорода всё равно не хватит, и все они погибнут на полпути, если не раньше.
- Я не могу, - успокаивающе произнёс он, - нас для того и отправили в челноке, чтобы спасти. Смоллу и остальным так и не удалось разработать вакцину.
Последнюю фразу он произнёс скорее для себя, чем для Ли, потому что был до конца уверен, что вакцина будет создана.
Но теперь никакого значения это уже не имело.
- Оказалось, люди как компьютеры, тоже подвержены вирусам, - корейца охватил истерический смех, - и посмотрите, никто ничего не смог сделать. А ещё называют себя великими державами, на деле они только рожи друг другу корчить способны.
- Были приняты все возможные меры, - начал было он, но понял, что это безумно, и умолк.
- Все мы, так или иначе, погибнем, - вдруг на мгновение кореец пришёл в себя, - надеюсь, вы понимаете это?
Он кивнул. Люксоид, дававший тусклый тягучий свет, виновато дрогнул. Триллер слишком затянут, господин режиссёр! Пора бы уже подумать о развязке. Все мы, так или иначе, погибнем.
...Остывающие ладони в дюйме от света...
...На глубине осталась растаявшая Земля...
- Ты ведь прекрасно понимаешь, что между нами ничего быть не может, - сказала Симплиция, сверкнув своими синими глазами, - разве тот факт, что я сейчас с Максимом, тебя не останавливает?
- Это не факт, - отрезал я, рассмеявшись, - это колючая неизбежность. Он же тебя устроил на работу художником-мультипликатором. Должна же ты как-то его отблагодарить!
- Да ты что? - вспыхнула девушка. - Ты считаешь, что я буду со всяким, кто мне в жизни сделает что-то хорошее? Ты представляешь, что бы было тогда?
- Нет, - поморщился он, оглядев до неприличия пустой коридор второго этажа, - надоело... представлять...
- Так вот знай, - чувствовала себя королевой положения девушка, - мне хорошо с Максимом. Да, не отрицаю, что испытывала к тебе какое-то чувство, маленькое, с булавочную головку размером. Но всё прошло, а тебе чего-то ещё надо.
- Я люблю тебя, - произнёс он, не желая больше отвечать и задавать вопросы, - люблю, запятая, люблю...
- Кончай, - перебила его Симплиция, - чего ты добиваешься? Я не люблю тебя, и точка. Большая жирная точка, без намёков на запятую. Ты остаёшься? Мне пора, а то на пару опоздаю.
- У нас окно, - соврал он, не желая больше существовать, - иди, а то и, правда, опоздаешь. У вас Куницина, она любит, когда все приходят вовремя.
Сам он долго ещё слонялся по коридору, пока Пената не наткнулась на него. Выпендрина непонятно почему не была на занятиях и, очевидно, искала его, иначе что ей было делать в полутёмном коридоре с бесконечными рядами парт вдоль исписанных стен?
- Привет, - сразу же без вступлений затараторила она, - ты, мне сказали, умеешь писать стихи?
- Бочку с чертополохом срифмую, - отмахнулся он. - Почему ты не на паре?
- Медведев заболел - не будет сегодня практики, - доложила Выпендрина. Волосы её, как обычно, были заплетены в две тугие косицы, причём одна всё время торчала, словно вопросительный знак, не находила приюта, словно ждала ответа на незаданный вопрос. - Будто знал, что я домашнее задание по черчению не сделаю. Можешь идти домой, все наши уже разбежались.
- Так что там со стихами? - В данный момент ему было совсем не до них, но он спросил, только лишь для того, чтобы Пената поскорей выложила свою информацию и ушла.
- Можно напечататься в "Кумысе", - снова затараторила Выпендрина, - знаешь, журнал есть такой поэтический. Я вот тут бегаю, местных поэтов ищу. У нас, знаешь, половина универа пишет стихи. Представляешь, целая куча народу! Правда, все они графоманы, кроме, конечно, меня, но тут уж ничего не поделаешь.
В словах Пенаты была своя доля истины: её недавно напечатали в "Акварели", журнале, который он распространял летом. Только в выпендринском номере писатель на обложке был крупнее, увереннее, наглее. Рубашка у него была расстегнутой, и, когда читатели это замечали, он не смущался и волосатую свою грудь никуда не прятал. Словом, такой творец абитуриенткам понравился бы больше, но документы в приёмную комиссию уже никто не собирал, и не бегали по коридорам суматошные мамы, не сделавшие лишнюю ксерокопию сыновнего аттестата, не поднимались заверять документы куда-то на третий этаж, возмущаясь тому, что здесь нет лифта...
...Лучше уж эскалаторы: если сломаются, то на пару не опоздаешь. Слушая Пенату, он кивал в нужных местах, порой не соглашался, мотал головой, но мысли его были давным-давно не здесь.
Магазин "Я и Ты", на который указывало упавшее дерево, оказался чуть в стороне от конечной остановки. Раньше здесь был ремонт, так долго, что за это время можно было отреставрировать и Эйфелеву башню. "Его открыли недавно, вот я и не смог сообразить, - подумал он, рассматривая прикреплённую к входной двери информацию о летних скидках. Можно было что-то купить, но у него осталось только сорок четыре копейки на счёте да ещё немного мелочи в кармане куртки. Да и время, которого не осталось, напоминало о себе с каждым ударом сердца.
Оставался один ориентир - ограда. Но ни рядом с магазином, ни вообще поблизости ничего похожего и запоминающегося не было. Заборы частных домов были похожи друг на друга, как безразличные хлопья снега. Он помнил, что когда-то давно здесь продавали памятники и оградки, но не думал, что Симплиция указала на это. Да и не может же он, в конце концов, вернуться в прошлое!
...а будущего не было. Их осталось пятеро: Бегги, Сигизмунд, Генрих, Лила и он - маленькая команда одного из двух челноков, несколько жизней назад отправленных с Земли, чтобы в конечном итоге спасти человечество. Вирус D был уничтожен, но люди продолжали умирать. Их убивала невозможность вернуться к родному очагу, они ничего не видели впереди. Сигизмуд подошёл в шесть сорок восемь и ободряюще улыбнулся.
- Думаешь, я тоже пришёл за этой чёртовой таблеткой? - страшным безумным смехом рассмеялся Сигизмунд. - Ничего подобного. Просто воздуха не хватает, а Генрих всё равно конченый человек. Когда умер Ли, мне стало ясно, что долго мы не протянем. Давай выбросим Генриха за борт, и нам в буквальном смысле станет легче дышать.
- Всё равно мы все умрём, - коротко бросил он, - я не знаю, что происходит. И дело здесь не в этом ужасном вирусе. Просто люди перестают быть людьми.
Давно ли он стал замечать это? Может, тогда, когда Грей и Рамирес устроили перестрелку в салоне, а может, ещё на Земле, причём, когда вирусом D ещё и не пахло. Мысли его снова вернулись на родную планету. Удалось ли Смоллу и остальным разработать вакцину за эти дни, которым он начинает терять счёт?
Чёрными чернилами расчерчен черновик:
Кочки, чемоданы и птичка - чик-чирик!
Обречённо чуем - вечером печаль,
И печати ставим, глядя на девчат,
Что-то раньше срока улетает чарт...
В день счастливый, но меня не замечает...
- И это стихи? - возмутилась Пената. - Одна чернота, а не стихи. Зачёркиваю! Что, ты хочешь с таким уровнем в "Кумыс" попасть?
Он ничего не хотел, это Выпендрина нашла его и предложила, но сейчас большого значения это не имело. Стержней было восемь, и после Пенаты их останется восемь. Новый номер "Акварели" вскоре вышел, только на сей раз на обложке вообще не было писателей. Торчал лишь какой-то дядька в военном мундире и парике, а позади сражались люди, лежали мёртвые лошади с печальными глазами и дым стоял такой, что, даже глядя на картинку, глаза у читателей слезились.
Чёрной печалью охвачена ночь,
Печи горят, и, наверно, сгорают,
Что там в начале? Что будет давно?
Нот чемодан и опока для рая.
Ему всегда казалось, что тот дядька на обложке нехороший: почему он стоит и никому не помогает сражаться? Боится, что ли, мундир свой красивый запачкать? Чушь какая!
- Кто это? - всё же поинтересовался у Димки Даугавпилса он, показав на дядьку. Димка, как-никак, в редакции работает, должен знать.
- Это? - Даугавпилс почесал затылок, чтоб со стороны было видно, что он думает. - Пенаты Выпендриной дядя - вот кто это! Посмотри, как похожи!
И, довольный своей оригинальной придумкой, поспешил прочь. Догонять то, что осталось потом...
...будущего не было...
...а если прищуриться, и, правда, похожи!..
Его разбудила ночь. Вечная ночь неприветливых галактик. Расколотая на тысячи, триллионы снов, прячущаяся в сознании днём, мечтающая о последних лучах остывающего пожара. Ночь кричала изо всех сил, будто бы пытаясь заявить, что её время прошло...
...женским голосом...
Вскочил с криком "Симплиция!", потом понял, что здесь её быть никак не может, и поспешил в салон. Взору его предстала ужасная картина. Лила, в одном лишь нижнем белье, отбивалась от Сигизмунда, который откопал где-то нож и хотел теперь одолеть девушку, прижать её к дивану, чтобы совершить своё чёрное дело. Услышав чьи-то шаги позади, он инстинктивно обернулся. Два красных дьявольских огонька его глаз готовы были превратить любого в горстку пепла.
- Он зарезал Бегги! - закричала Лила. - И Генриха выбросил за борт. Умоляю, защити меня, не дай ему издеваться надо мной!
- Что ты творишь? - уже не удивился я, жалея, что не прихватил из сейфа какое-нибудь оружие. - Мы же одна команда, Сигги!
- Я же говорил, что воздуха на всех не хватит! - рассмеялся Сигизмунд, показывая аккуратные ровные зубы польского триллионера. - Какая мы, к чёрту, команда? Каждый, оказавшийся на челноке, заботился лишь о своей шкуре, никто не хотел подыхать на Земле, кроме, может, этого придурка корейца. Знаешь, я видел, в каких муках умирают от этого проклятого вируса, и благодарю всех святых, что у меня иммунитет.
Ты ещё веришь в святых, Сигги? Ты ещё в них веришь?..
- Остальные только путались под ногами, - продолжал Сигизмунд, - я нисколько не жалею о содеянном. Так же, как мой предок не жалел рабочих своего сталелитейного завода, когда обсчитывал их, зарабатывая свой первый миллиард. Мир делится на сильных и слабых, увы. И сейчас ты слабый, и ты мне не нужен.
- Понимаешь, не нужен, и точка. Большая жирная точка, без всяких намёков на запятую...
Поднимаясь в спортивный зал, он остановился на втором этаже, где сквозь обклеенное прошлогодними афишами стекло можно было увидеть длинный филфаковский коридор. Дверь словарного кабинета была открыта, и можно было без проблем увидеть Симплицию, подготавливающую своё позавчерашнее практическое задание. Пробегали мимо знакомые футболисты, спрашивали, как жизнь, он бросал в ответ ничего не значащие фразы, пустые, как школьники после каникул, и продолжал смотреть. Пересохшие его губы шептали её имя, дрожащие пальцы гладили холодное стекло. Сейчас она поднимет глаза, их взгляды схлестнутся, а потом... потом...
А потом Гречневая каша, рыхлая черноволосая девчонка, наткнулась на него и едва не впечатала в стекло носом, расквасив тем самым и нос, и стекло. Становиться очередной прошлогодней афишей он не хотел и вовремя увернулся, лишь поцеловав стенку и оставив на губах следы от недавней побелки.
- Извини, я тебя не заметила, - сказала девушка, - я вот журнал купила и увлеклась... Случайно не знаешь, кто на обложке?
Сплюнув ненавистную побелку, он посмотрел на надоевшего дядьку в мундире и улыбнулся.
- Это Пенаты Выпендриной дядя. Посмотри, как похож!
...Холодно в августе щеголять, закутавшись в метель. Надоело быть серым...
...Жёлтого цвета не видно под солнцем, белого - в снегу не разглядеть...
...Можешь покинуть челнок добровольно. Надоело, понимаешь, руки марать...
...Красного цвета не видно на войне...
...Боишься запачкать свой мундир! Знаю, боишься!
...Ограда... Ограда... Вы никогда не считали, сколько граней у простого карандаша?..
Гречневая каша была удивительным человеком. То она говорила, что станет физиком, то математиком, а когда в моде вдруг неожиданно оказалась микроэлектроника, то девушка торжественно заявила, что будет специалистом именно в этой области. Ни на одном из факультетов Гречневая каша больше семестра не задерживалась и надоела приёмной комиссии как горькая редька или чей-то слишком гордый и самоуверенный дядя.
Если ты положительный герой, почему не сражаешься вместе со всеми? Боишься...
...выпрыгнуть в никуда? Там нет воздуха, Сигги, совсем нет воздуха...
...боишься, боишься, боишься!..
- Он любит меня до безумия, - сказала Симплиция подруге. - И, что самое страшное, я уверена, что это серьёзно. Ему никто, кроме меня, не нужен!..
- Может, заставить его понять, что никогда и ничего? - предложила Гречневая каша, оценивая взглядом только что купленный бутерброд. - Он повздыхает, помучается и поймёт.
- Сложно убедить человека понять, когда он всё понял, - вздохнула Симплиция. - Всё до мелочей, до глубинных смыслов, до первооснов. Что я ещё могу? Бросить универ и уехать в Питер? Можешь быть уверена, он отправится за мной.
...в безвоздушное пространство, и умереть героем...
...Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя...
...примеряет рубероид платье белое шутя...
...Ограда... Ограда... Сейчас тучи рассеются и появится радуга...
...В первый раз после снега...
- Вы же придумали синюю таблетку! - почти закричал он, пытаясь найти ответ на незаданный вопрос. - Таблетку, которая позволяет уйти в мир иной без боли и страданий. Зачем? Все ваши силы должны быть брошены на разработку вакцины.
Профессор вытащил из кармана платок в крупную клетку, но раздумал сморкаться и устало посмотрел на меня. За последний год он, казалось, постарел на целую жизнь. В комнате же мало что изменилось, лишь зеркала были закрыты безжалостно чёрной тканью: Смолл был в трауре по всем, кто погиб от кошмарного вируса, не дождался спасительной вакцины, которая так и не была разработана.
- У меня есть место в челноке, - наконец вымолвил профессор. - Соединённые Штаты считают, что если мы не отправим людей завтра, мы не отправим их никогда. Каждый день может стать последним. Мы давно потеряли счёт человекам заражённым, но у всех, кто отправляется в челноках, иммунитет. В том числе у меня и у моей дочери. Но я не хочу лететь, я нужен здесь, а вы молоды. Держите пропуск, там указаны время и место отправления.
- Но какие гарантии того, что люди в челноках спасутся? - обратился к профессору я. - Насколько я знаю, учёные до сих пор не обнаружили во Вселенной планеты, подобной Земле. А все эти гипотезы, каждодневные предположения ничего не доказывают.
Смолл кашлянул, часы отсчитали четыре минуты и остановились.
- Я могу вам дать гарантию, что всё живое, оставшееся на Земле, погибнет. Вирус D прогрессирует со скоростью света, завтра, вполне возможно, никакого иммунитета у меня не будет. Но я должен остаться, потому что хочу увидеть...
- Папу не переубедишь, - неожиданно двери соседней комнаты распахнулись, и в комнату весело вбежала высокая девушка лет двадцати двух, - я готова. Представляете, буду самой шикарной девушкой в завтрашней компании.
Он усмехнулся. Сложно было поверить, что учёные профессора могут быть отцами красивых девушек. Мысли снова привели его к Симплиции. Связь с ней была потеряна два года назад, когда она с Максимом отправилась в кругосветное путешествие. Он, как обычно, кинулся следом, но спутал конечную остановку...
...автобус оказался кольцевым, да ушёл не вовремя...
- Береги Лилу, - хрипло проговорил профессор, - ты знаешь, у меня, кроме неё никого не осталось. Я спокоен, если она будет с тобой.
- Умоляю, защити меня!..
Поняв, что девушка никуда не убежит, Сигизмунд набросился на него, норовя угодить ножом в сердце. Тот отпрянул, опрокинув журнальный столик. Прописавшаяся на нём хрустальная ваза отправилась в мир иной, не успев даже справить новоселье.
Вы лишние, лишние, лишние карты в моей колоде!
Кто тебя сделал таким, Сигги?
Наплевать. На всё наплевать. И на тебя - в первом потоке.
...Как на пусковой площадке всем было наплевать друг на друга. Те, кто улетает, были довольны тому, что они улетают, остальные радовались своей участи, не желая отправляться на поиски других цивилизаций. Несмотря на август, кружилась метель, и белыми становились пыльно-серые дворы с нелепой небрежностью асфальта на кривом и нелепом пятачке, который постоянно был забит фыркающими машинами. Казалось, на запуск челноков приехал посмотреть весь мир...
...или то, что от него осталось. Симплицию он заметил сразу же. Она тоже держала в руке пропуск, неизвестно как ей добытый, и махала кому-то в толпе, как провинциалка, направляющаяся в большой город. "Кругосветки оказалось мало", - подумал он и почему-то улыбнулся. Его никто не провожал, - некому было. Всю жизнь он только носился за Симплицией да в перерывах успевал написать сногсшибательные статьи о таинственных случаях воскрешения из мёртвых, инопланетянах, солнечных затмениях и конце света.
Я хочу остаться, чтобы увидеть, что будет ПОТОМ. Когда Земля, рухнув в бездну бытия, расколется, как переспевший плод.
Я не хочу никого убивать. Но все вы, скоты, жрёте воздух! Чего ждёшь, открывай люк!..
- Привет, - обратился он к Симплиции, когда Барри закрыл входное отверстие, - всё же пути Господни неисповедимы. Нам суждено было встретиться и пройти оставшийся путь вместе.
Ну же, распахни этот чёртов люк и прыгай! Посмотри, что там!
- Исповедимы пути Господни! - прокричала она и неожиданно рванула дверцу люка, прежде чем я успел заподозрить подвох. - Что, прыгай за мной, если такой смелый!
И я глазом не успел моргнуть, как она исчезла в чёрном проёме...
...личных местоимений. Засыпанных снегом. Умоляю, подскажи мне ограду! Хотя бы намекни, где, я всё вокруг перерою!
- А если бы мы уже стартовали... - облизал пересохшие губы Барри. Подобного случая в его огромной практике ещё не было.
- Приеду на другом челноке! Не беспокойтесь! - успела крикнуть на прощание девушка. - Я хорошо выучила расписание!
И лишь успел он заметить, как, кружась, залетело в салон несколько смелых снежинок, чтобы сразу растаять, не мучаясь...
...Но поймать на углу кольцевой автобус не удалось. Пришлось ехать на конечных, иногда удивляясь тому, что кондуктора не хотят отрывать детский билет. А что, если денег на взрослый уже не осталось?
- А хотелось ещё побегать по травке, правда? - наслаждался своим превосходством Сигизмунд. - Проклятый вирус... Ты думаешь, это я тебя убиваю? Не будь его, я спокойно сейчас бы бултыхался в бассейне красной икры, и до тебя мне никакого дела не было бы. Но сейчас ты жрёшь мой воздух, потому открывай дверцу и проваливай. Можешь письмо прислать потом, если получится. Правда, ответа не гарантирую.
Сигги рассмеялся, и он воспользовался моментом и толкнул тяжёлое кресло в сторону триллионера. Оно должно сбить Сигизмунда, а там уж справиться с ним было легче лёгкого.
- Ты меня недооцениваешь, мальчишка, - рассмеялся Сигги и с ловкостью, удивительной для триллионера, отпрыгнул в сторону. Кресло ударилось в борт, подумало, стоит ли ехать обратно, но потом решило, что нет, и замерло.
Дела плохи, он не знает, где искать эту чёртовую ограду, застрявшую в этом городе как больной зуб, который срочно нужно найти и удалить. Спешили куда-то прохожие, - у них ведь не спросишь! Да и рассмеются они в ответ, подумав, что у кого-то сегодня не совсем в порядке с головой. Лишние минуты поросли травой и скоро иссякли, время начало обратный отсчёт. Дверь во временное укрытие давно уже горела, и распахнутый свет смеялся, шумными потоками выплёскивался на Землю. Оставшиеся в живых люди могли разглядеть радугу, последнюю в этом сезоне. И Земля, рухнув в бездну бытия, расколется, как переспевший плод.
...А по улицам, бульварам, переулкам кружила метель. Ей, наверное, давно надоело приносить безнадёжность, но остановиться она уже не могла. Лебеди, плавно кружась по волнам небес, расправили крылья и улетели. Земля закончила своё существование.
...в полдень у аптеки с зелёным крыльцом в Амурском посёлке...
...Два резких и неопрятных хлопка, как капкан у самого логова. Сигизмуд неожиданно зашатался и, жадно хватая ртом его собственный воздух, стал медленно оседать на пол, не желая понимать, что конец наступил. Тело его ещё долго билось в конвульсиях, но наконец замерло, утихло, перегорело.
Лопнула завтра труба, и соседей заливает серо-буро-малиновой жидкостью, разгорячённой и взбалмошной. Номер, её телефонный номер, на который он не мог позвонить. Минута разговора стоила восемьдесят восемь копеек...
- Я убила его...
А у него было только сорок четыре. Он постоянно хотел перевестись на другой тариф, да как-то не получалось: то времени не хватало, то денег, а порой - и того и другого вместе, тогда ему оставалось лишь вздыхать и с нетерпением...
...Смириться?..
...Он понимал, что они с Лилой погибнут, но ничего при этом не чувствовал. Лишь пустота томилась в душе, норовя охватить всё вокруг и вырваться наружу. Больше ничего не было. Просто какой-то проводок, отвечающий за чувства, отпаялся. Осталось лишь тупое ноющее ощущение присутствия. Лопнул люксоид, работающий на кислороде, и салон погрузился во тьму. Ещё понимая, что нужно действовать, он добрался до стеллажей и нашарил свечи. Чихнув, чиркнул спичкой о коробок. Свеча лишь началась, кивнув меланхоличным огоньком, потом зажмурилась и погасла. Кислорода не хватало, и оставшиеся клочки воздуха уже не могли поддержать горение. Обречённо ещё раз чиркнул спичкой - не догорев до половины, она погасла.
- Всё, - выдохнул он, обессилев, ощущая, что скоро вдыхать будет нечего. - Лила, родная, ты где?
Постепенно глаза его привыкли к темноте, и он увидел девушку. Она всё ещё сжимала в руках револьвер, будто бы страшный Сигизмунд всё ещё был поблизости, и смотрела на меня, пытаясь увидеть...
- Помнишь... ту метель... метель августа... - пересохшими губами прошептала она. - Ты тогда первый раз сказал, что любишь меня.
- Да, - сказал он словно бы в никуда. - У каждого из нас своя метель, свои звуки, свои ощущения... Но потом всё равно приходит одна на всех снежная машина и всё... уничтожает. Всё, понимаешь? Звуки... сны... голоса... Как его звали?..
- Ты был таким нежным в ту ночь... Ты всё устроил, чтобы мой отец не волновался... - Лила протянула мне руку. - Я хочу тебя... Как тогда, помнишь? Джерви...
- Он... был заражён? - попытался предположить он и протянул руку ей. Револьвер с безразличным стуком упал на холодный пол, чтобы там умереть. Редкий прохожий останавливался, глядел на усталого мальчишку с колючим взглядом и тысячей вредных привычек, как на побитую, потерявшую дом собаку, и спешил себе прочь, не желая опоздать на работу, а может, к любимой девушке, которая ждёт его у аптеки, но с красным крыльцом...
- ...Я люблю тебя, Лила!..
И тот воздух, который ещё трепетал в его опустошённых легких, он направил ей. Когда-то он знал, как делают искусственное дыхание, но то, что было когда-то, ушло. Губы двоих обречённых на смерть соединились в страшном причудливом безумстве, словно в жестокой пустыне расцвёл красивый цветок.
Только сорок четыре копейки, и запорошенная снегом улица без начала и без конца. Кольцевой автобус отъехал от остановки, задняя дверь никак не хотела закрываться. "Видно, народу набилось много", - подумал он и улыбнулся. Таял свет в оконцах домов. Светлело. Ускользающее сибирское лето попыталось вернуться...
- Джерви... - проговорила девушка. Они лежали обнявшись, тщетно пытаясь согреться. Откуда-то пришёл холод и поселился в челноке, словно лишний пассажир, которому не досталось билета.
Лето уйдёт... Оно было таким тёплым и таким бесполезным...
Пресли доносится из музыкального киоска. Бальзам на измученные современной попсой уши...
Гречневая каша, впечатай меня, пожалуйста, ещё раз носом в стекло...
Прохожий спешит в аптеку с красным крыльцом... красным... красным... красным...
Уйди, это не мой цвет, переключись на зелёный...
Красный цвет светофора сменился снова на красный...
Стоп, что это моргает в правом углу салона? И в левом... и всюду? Красные огоньки - это галлюцинация? Или... или...
"Сигнал! - вдруг мелькнуло в его голове. - При обнаружении планеты, подобной Земле, челнок должен был совершить посадку, предварительно подавая специальный сигнал. Но... этого не может быть!
Зажмурился, снова открыл глаза, огоньки не пропали. Напротив, он ощутил какой-то странный толчок, и дышать вдруг стало легче, словно под нос вдруг подсунули кислородную подушку.
- Планета! - прошептал он Лиле, по-прежнему не желая поверить в спасение. - Одна из немногих, на которых может существовать жизнь, если верить твоему отцу. Он знал, что мы спасёмся, родная! Он знал!
Часы дёрнулись, отсчитав четыре минуты, и зашагали снова, обещая больше не умирать.
Но Лила была мертва. Он попробовал нащупать пульс - безуспешно. Сердце не билось и дыхание не улавливалось. Он был единственным спасшимся из тех сорока шести, много жизней назад отправленных с Земли в отчаянной попытке спасти человечество.
Прикрыв девушке глаза, он неуверенно нажал на кнопку. Люк открылся автоматически. Впереди виднелся клочок необузданной серости. Лёгкий ветерок лениво играл с неприкаянной пылью. Набравшись смелости, он спрыгнул в эту пыль и тут же закашлялся обречённо и облегчённо, словно не кашлял так уже добрый десяток жизней. Впереди робкой яркой точкой рождался свет. Кругом была большая серая пустыня, но скоро он наткнулся на удивительной красоты цветок. Подобных на Земле он не встречал. Безумно захотелось жить, он понимал, что на втором челноке должны остаться живые люди. Лёгкий ветерок разметал его длинные чёрные волосы, в ботинки забилась пыль, в душе зародилась надежда. Он обязательно увидит Симплицию. Она должна прибыть на втором челноке. Пусть вчера, пусть завтра... Он не знал, когда. Машинально он сунул руку в карман плаща. Стержней было восемь штук. Он никогда не задумывался о том, какого они цвета и можно ли ими что-нибудь написать на листе бумаги. Они просто были, и всё. Как необратимая неизбежность следующей минуты. Как снег, соединяющий столетия. Как тетради с метелью после обложки. Он стоял на автобусной остановке и ждал. Сейчас наперекор вьюге из-за угла появится она и, как обычно, помашет ему рукой. А он скажет: "Прости, я спутал все ориентиры. Я впредь буду точным, только... прилетай". Просто он не знал, где находится эта аптека. И у него было только сорок четыре копейки на счёте.