Одна тысяча девятьсот третий год подходил к концу, для Российской Империи он оказался последним спокойным годом. Всего два месяца спустя из-за слабости царствующего Императора начнется Русско-Японская война, во многом предопределившая страшное будущее величайшей страны мира. В России медленно воцарялась зима, все короче становились дни, снег давно уже пушистым белым ковром покрывал землю, лишь на самом юге в предгорьях Кавказа его не было, заморозки там только начинались.
Живописное село Армавир, построенное в восемнадцатом веке армянами, за время своего существования достигло размеров небольшого городка. Вечером пятого декабря расцвеченное закатным солнцем село, как обычно, готовилось ко сну. Лишь в одной, окруженной высоким забором, стоящей почти на самом краю села усадьбе, принадлежавшей поляку Лонгину Кощевскому, никто не спал. Днем у хозяина родился сын, счастливые родители нарекли его Николаем.
Лонгин Кощевский, невысокий, сильный человек, с немного раскосыми глазами и точеным, приятным лицом, был воспитан в духе мелкопоместной Шляхты. Будучи сыном богатого коннозаводчика, он всю молодость провел в разъездах по Украине и Польше, выполняя поручения отца. Но семейная жизнь и некоторые несогласия с отцом, заставили его поселиться в Армавире. Будучи чужаком, он с трудом смог завоевать уважение жителей села и стать для них почти своим. Лонгин всегда следовал правилам чести, стремился помогать людям, и надеялся, что его сын будет таким же. И он не ошибся - маленький Николай старался во всем следовать примеру отца. Проявляя доброту и отзывчивость, он рос сильным и смелым человеком.
На всю жизнь Николай запомнил бесстрашие отца во время эпидемии оспы, в 1907 году. Красная Смерть выкашивала целые деревни. Обезумевшие от страха суеверные казаки сжигали дома заболевших, стремясь таким образом спастись от страшной болезни. Одна из семей в Армавире полностью погибла, кроме маленького ребенка. Лонгин не смог остаться в стороне - рискуя здоровьем и жизнями членов своей семьи, он взял ребенка к себе. Вскоре прознавшие об этом казаки пришли к усадьбе, держа в руках факелы, они выкрикивали угрозы, собираясь сжечь усадьбу. Тогда Николай впервые увидел силу, таившуюся в его отце. Выйдя на крыльцо, выходившее на широкий двор, Лонгин просто обвел взглядом обезумевшую толпу, и под этим взглядом, тяжелым и успокаивающим, люди смолкли, затушили факелы и стали расходится по домам, ведя себя так, будто не они, буквально миг назад, готовы были сжечь дом поляка. Не произнеся ни слова, Лонгин вернулся в дом. Николай никогда не искал объяснения случившемуся, он просто знал, что отец усмирил толпу взглядом, что в тот памятный миг в Лонгине проявились некие неизвестные науке духовные силы. Вскоре Кощевские покинули Армавир, они переехали на Дальний Восток.
При всех трудностях, Лонгин постарался дать свои детям, трем дочерям, и двум сыновьям - Николаю и младшему Владимиру, - образование, достойное дворянина. Одно из страшнейших событий в истории двадцатого века, революцию и последовавшую за ней гражданскую войну, молодой Николай Кощевский встретил в Владивостоке. С детства он мечтал стать художником и теперь учился рисовать, подрабатывая в театре декоратором. Первые годы после революции Дальний Восток не стал присоединяться к Советам, существуя в виде автономной Дальневосточной Республики. Один из лидеров правительства республики, отвечающий за культуру, заметил молодого художника и посоветовал уехать заграницу, где он смог бы продолжить свое обучение. Так Николай в начале двадцатых годов покинул Россию, чтобы вернуться в неё почти через сорок лет. Молодой, с оптимизмом смотрящий в будущее, он приехал в Париж к своей сестре, эмигрировавшей туда в самом начале гражданской войны. Весенний, пропитанный ароматом цветов, романтики и любви, Париж поразил воображение молодого художника. Мечтая стать скульптором, Кощевский искал себе учителя, и неожиданно для себя нашел: сам знаменитый Бурдель согласился наставлять его. Несколько счастливых лет учебы промелькнули быстро. Закончив обучение, Николай снова отправился на Восток, несколько лет он путешествовал по внутренней Монголии, запечатлевая на холсте увиденное. В начале тридцатых годов он прочно обосновался в Пекине. Его слава художника понемногу росла, заказы на портреты и пейзажи приходили все чаще. Николай начал мечтать о своей семье.
В Китае русские эмигранты жили обособленно в нескольких городах, стараясь максимально сохранить традиции и потерянный дореволюционный образ жизни. Русский Китай в тридцатые годы являлся, возможно, единственным местом, где ещё можно было увидеть Россию, какой она была до Революции. Остатки той страны, о которой один из лучших писателей Серебряного Века, Иван Бунин, писал: "Наши дети, внуки, не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье". Тяньзинь, Дальний и Харбин, по сути своей русские города, лишь недавно доставшиеся китайцам, населенные эмигрантами, в основном дворянами и интеллигенцией (а кому ещё приходилось бежать из обезумевшей страны), по духу оставались русскими. В Китай бежали через Алтайские горы, Монголию, из Владивостока, Забайкалья; преследуемые преступными "борцами" за светлое будущее, потерявшие все, Русские приходили в Китай в надежде пережить тяжелое время, ещё не веря, не желая понять, что страна, в которой они жили, больше никогда не станет такой, как раньше. Не веря, что большевики, власть которых казалась вначале столь зыбкой и ненадежной, смогут сохранить контроль над огромной, сильной страной. Люди жили в надежде, что они смогут вернуться в Россию, и все в их жизнях пойдет по-прежнему. Великой страной будет править новый Император, а весь ужас революции и гражданской войны будет забыт как дурной сон. Но мечтам этим не суждено было сбыться.
Когда Кощевский лишь приехал в Китай, он познакомился с знаменитым ученым-этнографом Сергеем Михайловичем Широкогоровым. Начав работу по исследованию восточных народов, тунгусов, якутов и многих других ещё до революции, Широкогоров большую часть своей жизни провел в Забайкалье и Дальнем Востоке, досконально изучая языки, нравы и обычаи. Когда хаос, начавшийся в Петрограде, добрался до Дальнего Востока, ученый был вынужден покинуть Россию: он уехал в Китай, где в Пекине продолжил свою работу. Китайское научное сообщество с радостью приняло столь одаренного человека, он много работал, преподавал, собранный им ещё до революции материал давал ему возможность писать одну научную работу за другой. Многие теории Широкогорова опередили его время на полвека, лишь недавно российские этнографы стали приходить к схожим выводам и использовать тот же подход, что у Сергея Михайловича был в двадцатые и тридцатые годы. Будучи человеком высочайшей культуры, он был счастлив знакомству с молодым художником и постарался со своей стороны оказать тому помощь в его делах. До самой смерти Широкогорова осенью тридцать девятого года они были близкими друзьями.
Шли тридцатые годы, ужасы прошлого медленно забывались, уходили на второй план, мир казался спокойным и тихим, Сталин в СССР боролся с внутренними врагами, безумец Гитлер только начинал свою преступную деятельность, а Британия правила колониями по своему излюбленному принципу, лишь начавшийся конфликт Китайского Правительства с Японией омрачал жизнь эмигрантов. Однажды к Николаю в дом пришла молодая женщина, в которой он узнал свою знакомую из Владивостока, Александру Брониславовну Коваль-Бутынскую, девушку из богатой, аристократичной семьи. После революции она работала школьной учительницей и долгое время избегала опасностей, грозивших девушкам из дворянских семей. Но время шло, и притязания одного высокопоставленного красного комиссара заставили её в одиночку бежать в Китай. Одному богу известно, как прошла она через горы, пустыни и степи, как добралась почти без денег до Пекина. Но она прошла этот тяжелый путь, и стояла перед Кощевским, как призрак и символ потерянной для него родины. Николай полюбил эту сильную, гордую женщину, и вскоре Александра Брониславовна сменила фамилию с Коваль-Бутынской на Кощевскую. Летом одна тысяча девятьсот тридцать пятого года в доме Кощевских раздался плач новорожденного - родилась девочка. При крещении ей дали имя Наташа, крестным отцом ребенка стал профессор Широкогоров.
Вскоре после рождения Наташи Кощевский принял решение переехать в Тяньцзин. Когда в тридцать седьмом году в Тянцзинь пришли японцы, Кощевские переехали в Дальний, который был давно захвачен японцами и по этой причине спокоен. Японцы, относясь к китайцам с призрением, к русскому народу относились с большим уважением, они помнили доблесть, проявленную русскими военными во время войны 1904-1905 годов. Кощевский спокойно жил со своей семьей в Дальнем, пока японский генерал, командовавший оккупационными войсками города, не вызвал Николая для конфиденциального разговора. Из разговора Кощевский понял, что Японская разведка желает, чтобы он шпионил на них. Художник занимал видное положение в обществе, дружил с наиболее влиятельными жителями города, Англичанами, Немцами и Русскими, и для разведки был бы очень ценен. Генерал также дал понять, что он сам, уважая Николая Лонгиновича как прекрасного художника, не хочет для него доли осведомителя разведки. Выход был один - уехать. Но отъезд художника вместе с семьей оказался бы подозрителен и опасен, Кощевский решился уехать в одиночку, чтобы потом, когда все успокоится, вызвать жену с дочерью к себе. Так в тридцать восьмом году Николай покинул Дальний, оставив свою семью в одиночестве, он отправился в Харбин. Незаметно покинуть город и в будущем поддерживать общение с семьей ему помогал Атаман Семенов. Будучи во времена гражданской войны одним из лидеров сопротивления и одним из ближайших помощников Колчака, Семенов после гибели Колчака бежал за границу. Долгое время он жил в Канаде, после же переехал в Японию, с правительством которой сотрудничал. С тридцать первого года, при поддержке японского правительства, он поселился в Дальнем. Семенов много работал, помогая русским эмигрантам в Китае, вел переговоры о помощи "русскому сопротивлению" с Японией. По его заказу Кощевский написал картину: на берегу океана стоял русский витязь в сверкающих доспехах, вскинув в приветствии руку, а с востока, на фоне восходящего солнца, подплывал корабль с Самураем, в свою очередь приветствующим русского. Картина предназначалась лично императору Хирохито. Ныне картина находится в императорском дворце в Токио.
Целый год Николай Кощевский провел в Харбине в одиночестве, год вечного беспокойства, бессонных ночей и переживаний о том, как там его жена и дочь, что с ними, не тронули ли их японцы. Когда через год Александра Брониславовна с трехлетней Наташей прибыли в Харбин, счастью семьи не было предела. В Харбине Кощевские прожили несколько лет. Николай Лонгинович вместе с другими художниками расписывал Харбинский храм. В Августе одна тысяча девятьсот сорок пятого года, когда в город пришла "освободительная красная армия", напуганный зверствами идущих впереди черных бушлатов Кощевский был готов биться за свою семью. Однажды ночью в дверь стали стучаться пьяные солдаты; схватив старый, неизвестно как оказавшийся в квартире штык, Николай Лонгинович встал у двери, но все обошлось, кто-то спугнул пьяных. Вскоре семья снова переехала в Тяньзинь, на сей раз принадлежавший уже ставшему коммунистическим Китаю. Из Тяньзиня семья бежала в Австралию. Красота шестнадцатилетней дочери Наташи привлекла внимание всего корабля. Среди пассажиров пошли слухи о том, что она русская принцесса, внучка Николая, скрывающаяся от Красных. На "последнем" континенте Кощевский прожил около пяти лет, как и прежде, он писал портреты. В 1955 году художник с семьей переехал в Британию, а через два года, поддавшись уговорам дочери, решился вернуться в Советский Союз. Англичане пытались отговорить его от рокового решения, ему предлагали место в академии, возможность преподавать, собственную мастерскую. Но он уехал. В СССР Николай Лонгинович прожил десять лет; сосланный в Брянск, он был никому не нужен, его картины не ценились. Но, несмотря на это, он продолжал помогать людям, насколько в его новом, почти нищенском, существовании это было возможно. Даже отверженный государством, Кощевский старался передать свое искусство другим, он преподавал почти до самой своей смерти. Пятого Декабря одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года он умер в своей небольшой квартире, на окраине Брянска. До недавнего времени на его заброшенной могиле, расположенной на маленьком кладбище за пределами города, можно было найти цветы, и кто-то из его учеников раз в год оставлял на могильном камне рюмку, наполненную коньяком.