- Встречаются два оператора. Один другого спрашивает: "Я слышал, ты женился. Красивая?". "Ну это как свет поставишь", - отвечает другой.
Все присутствующие рассмеялись, хотя, наверняка, как и я, слышали этот бородатый анекдот раз сто. Мы сидели у мамы Гали в гримерной, и болтали. В съемочной группе оказалось несколько товарищей, настолько древних, что они могли вспомнить байки со съемок братьев Люмьер. Ну или, по крайней мере, режиссера Александра Артуровича Роу, судя по количеству сказок, которые я услышал. Чтобы не напрягать маму Галю я купил три килограмма докторской колбасы и пять батонов хлеба, уже нарезанного, чтобы ей не пришлось мучиться, делая бутерброды. И что вы думаете? Эти уроды сожрали всю колбасу мгновенно. Так, просто, сидя в хорошей компании, травя древние байки. Мне достался маленький обрезок жопки. Мы ждали Большакова. Вчера в половине двенадцатого ночи я услышал по телефону голос Лифшица, который приказным тоном сообщил, чтобы я готовился к съемке, которая назначена на восемь часов утра. Я должен быть готов, как штык. Голодный, не выспавшийся, раздраженный я сидел в синем фургончике в семь утра. Сейчас на часах уже было двенадцать дня, а Большаков так и не явился. Утром позвонил его менеджер и сообщил: "Игорь Евгеньевич прибудет через пятнадцать минут". Прошло четверть часа, потом еще полчаса, два часа. Большаков не приехал. Верхоланцев ходил по съемочной площадке, и уже не орал, а сипел, поскольку сорвал голос от злости.
- А вот еще был случай, - произнес маленький старичок в пенсне, до этого времени молчавший. - Снимали мы кадр - захват деревни. Великая Отечественная война, значит. Режиссер объясняет задачу: "здесь пойдут танки, здесь каскадеры бегут. Но одна просьба - холостых патронов у нас мало, поэтому на репетиции не стреляйте". Все поняли. Полдня репетировали. Все прекрасно. На отлично прошла генеральная. Режиссер кричит: "Съемка! Приготовиться!" Все пылает, танки пошли, взрывы. Массовка бежит, кричит: "Ура!", но не стреляет. Остановить невозможно. Режиссер в полуобморочном состоянии рвет на себя волосы: "Боже, боже, они не стреляют!" А оператор ехидно отвечает: "Живьем взять хотят".
Все опять расхохотались, хотя я ничего смешного в этом не увидел. Представил ужас группы о пропавшем дубле с таким количеством техники, загубленной пленки. Что-то, а в этом я немного, но разбирался.
- Ну это еще что! - подал голос сидевший в углу длинный, тощий мужик в замусоленной спецовке. Снимали мы совместный с иностранцами фильм. Было это еще в совке. Приехали в Грузию, а для одной сцены был нужен ишак. Ну обычный такой ишак, ничего особенного. Нашел я ишака, хозяин мне говорит: "Бери, дарагой, сфатаграфируй и обратно приведи". Ни денег не взял, ни документов. Веду ишака через город, останавливает мент и говорит: "Нельзя ишак в город". Я спрашиваю, почему. "Постановление горсовета", - отвечает. "Разрешенье нужно". А вы знаете, как в совке с этим трудно было. Оставил я ишака около мента и пошел к нашему администратору. Он прибегает и начинает вопить: "Мы снимаем совместно картину с иностранцами. Один день простоя - огромные штрафы. В валюте!" Мент посмотрел на него и отвечает спокойно: "До тебя уже был товарищ. Я ему сказал по-человечески: не ты нужен, а разрешенье". Я предлагаю: "Давайте мы вместе ишака проведем через город, снимем и обратно". А мент такой упорный попался: "Нэ могу, дарагой, мой начальник говорит - увижу ишак в городе, голову сниму!" Побежали мы с нашим администратором в горисполком. Нашли там заведующего отделом культуры и говорим: Мы снимаем комедию, немец от теплохода отстал. Идет грустный. Навстречу едет грузин на арбе, которую ишак везет. Спрашивает немца: "Чего такой грустный, дарагой. У тебя кто умер?" Иностранец отвечает по-немецки: "От корабля отстал". Грузин не понял, но говорит: "Садись, подвезу". Посмотрел на нас заведующий, покачал головой расстроено, и говорит: "Слушай, как-то не хорошо, иностранцы увидят, что у нас ишаки в городе. Давайте грузин ихнего немца встретит на черной "Волге". До Сухуми довезет и немец на пароход успеет. Я вам свою машину дам". Битый час уговаривали. Наконец, он согласился и, прощаясь, недовольно бросил: "Передайте вашему режиссеру, что у нас уже три месяца постановленье действует. И ваш немец никак не может ишака в городе встретить. Не соблюдаете вы правды жизни".
Историю про ишака я слышал раз пять. Бесполезное сидение в гримерке мне осточертело до безумия. Как можно незаметнее я выскользнул из двери и решил прогуляться до сортира. И услышал обрывок разговора Розенштейна и Верхоланцева, который уже смог обрести частично голос, но судя по заплетающемуся языку, был уже хорошо навеселе.
- Ну сам посуди, ну какая дура уйдет от такого, как Верстовский к ...удаку Большакову? Он же пидорас! Пидорас! - услышал я пьяный голос Верхоланцева. - И в прямом и переносном смысле.
- Ну, это в жизни, а в кино - другое дело. Знаешь, сколько у него поклонниц? - ответил Розенштейн. - Они пищат от счастья, когда видят его.
- Какое другое дело, - пробурчал Верхоланцев. - Давай переделаем сценарий. И пусть Верстовский играет главную роль. Пусть Милана к нему вернется. И останется. Пусть Верстовский убьет этого говнюка и все делов.
- Дима, ты когда упьешься до зеленых чертей, такую х...ю несешь - уши вянут, - проворчал Розенштейн. - Я тебе разрешил сцены добавить, и будь доволен. Мне и так пришлось объяснять Большакову, в чем это он будет еще играть.
- Слушай, Давидик, меня твой Большаков уже зае...л, - очень зло бросил Верхоланцев. - Когда он вылезет, наконец, я его убью, как Иван Грозный своего сына. По башке тресну и привет. Или задушу, как Отелло Дездемону.
- Картину доделай, а потом можешь убивать хоть всю группу, - сказал Розенштейн. - Дима, и я тебе предупреждаю еще раз - не давай волю Верстовскому, он мне подозрительным кажется. Очень. Сует нос всюду.
- И чего? - пробормотал Верхоланцев.
- Чего-чего! Он может узнать про Северцева!
Я превратился в слух. Затаив дыхание, ждал с адским нетерпением, что ответит режиссер, как определит свою роль в этой игре? После очень долгой, как мне показалось, паузы, я услышал, наконец, голос Верхоланцева:
- Давидик, что так нервничаешь? Верстовский занят тем, как затащить Милану в постель - больше его ничего не волнует.
- Дима, и ты будешь спокойно на это смотреть?! - воскликнул Розенштейн.
- Я с тебя удивляюсь, Давид. Будто Милана твоя жена, а не моя. Чего ты волнуешься? Верстовского я предупредил. Он не дурак, все понял.
- Иди проспись, - сказал Розенштейн. - Через пару часов будем снимать.
Я услышал шаги и юркнул в туалет. Выбравшись оттуда, я решил прогуляться по коридорам, мне почему-то безумно захотелось увидеть Милану. Зная по прошлому опыту, что заглядывать в закрытые помещения достаточно опасно, я искал скопление народа. Завернув за угол, я наткнулся на импровизированный бар или кафе с квадратными деревянными столиками и стульями с высокой спинкой. Перед стойкой на табурете сидела потрясающе выглядевшая Милана в обтягивающих бриджах песочного цвета и блузке в крупную бело-синюю клетку, с коротким рукавом, и мило беседовала с барменом, смазливым молодым человеком с длинными густыми волосами, крупными, блестящими, как маслины глазами, и по-девичьи пухлыми губами. Милана, заметив меня, приветливо улыбнулась и помахала рукой. Я подошел, присел рядом.
- Сурен, познакомься, это Олег Верстовский. Заменил Гришу Северцева.
Я поймал себя на злорадной мысли, что миловидную физиономию бармена сильно портит крупный нос с горбинкой и костлявый подбородок.
- Что будете пить? - спросил Сурен.
- Скотч, - улыбнувшись ответил я, уверенный, что такого здесь отродясь не водилось. - Со льдом.
Но Сурен, глазом не моргнув, достал бутылку, налил в стаканчик, ловким движением бросил туда щипцами прозрачные кубики, и подтолкнул ко мне.
- Олег, опять начинается, - с неодобрением произнесла Милана. - Сейчас ведь работать начнем.
- Я в этом не уверен. Думаю, Большаков не приедет вообще.
Милана переглянулась с Суреном и оба загадочно улыбнулись. Я ощутил себя идиотом, поскольку они знали что-то такое, чего не знал я. Милана, видимо, поняла, что я обиделся, сжала мою руку и мягко проговорила:
- Олег, Большаков давно приехал. Он просто не выходит пока из гримерной. Очень занят.
Последнюю фразу она произнесла с нескрываемой издевкой. Она взяла меня за руку и потянула в угол бара. Когда мы присели за столик, Милана объяснила:
- Большаков сидит со своим приятелем. Они готовятся, - добавила она, и коротко рассмеялась.
- И почему вся группа должна ждать, когда он соизволит выйти? У меня и без этого дел хватает, пробурчал я.
Милана вдруг пристально взглянула мне в лицо и проговорила:
- Олег, скажи честно, ты ведь не актер.
- А что, играю хреново? - поинтересовался я, сделав глоток из стаканчика.
Милана вытащила изящным движением тонкую сигарету, я галантно протянул зажигалку. Она сделала затяжку, разогнала дым и объяснила:
- Нет. Не в этом дело. Играешь ты нормально. Вполне. Не гениально, но не выпадаешь. Ведешь ты себя очень независимо. Будто тебе до фонаря вся эта кутерьма. Слишком раскован, хотя явно не дурак, не рисуешься.
- Да, ты права, я не актер, - решился сказать я. - Я журналист.
- Ого, какой у тебя будет потрясающий материал, - саркастически проговорила Милана. - Только будь осторожен. По судам затаскают. Не обрадуешься.
- Милана, меня не интересует жизнь бомонда, гламурные приключения, чьи-то приятели и все остальное. Я пишу совсем на другие темы. Занимаюсь паранормальными явлениями - призраками, ведьмами, оборотнями. Я приехал в этот город, чтобы разобраться в одном деле. И съемки в мои планы не входили.
- Почему же ты согласился?
- Во-первых, чтобы заработать бабло. Ты не будешь меня осуждать? Во-вторых, я хотел узнать кое-что о Северцеве.
- Какое отношение это имеет к твой работе?
Я наклонился к ней ближе, почти к самому лицу и тихо сказал:
- Я узнал, что перед смертью ему являлся призрак женщины. Это ужасно пугало его, поэтому я и остался в группе. Ты что-то знаешь об этом?
Милана отшатнулась и нахмурилась. Резким движением она затушила сигарету и вытащила следующую.
- Да, это правда, - произнесла она, наконец. - Гриша признался мне как-то, что его преследует дух.
- Он сказал чей? - живо отреагировал я.
Милана вздохнула и покачала отрицательно головой.
- Он говорил, что с его семьей связано какое-то родовое проклятие и этот дух послан выполнить свою миссию в отношении его. Он очень боялся.
- Скажи, он не прикладывался сильно к бутылке? - поинтересовался я.
- Ты считаешь, что он сошел с ума? Нет, он пил, как все. До белой горячки не напивался. Вначале, когда мы приехали сюда, он вел себя, как обычно. Но потом стал нервничать, исчезать, опаздывать на съемки.
Я вздохнул, собираясь с мыслями. Я должен был задать этот вопрос, но Милана опередила меня, будто прочитав мои мысли:
- Олег, ты думаешь, что Гриша и я были любовниками? Ты ведь уверен в этом? Да? Так вот это неправда. Мы были только друзьями, очень хорошими. Гриша недавно женился, боготворил Юлю, свою жену. Понимаешь? А ты ведь уверен...
Я взглянул в ее лицо, и не поверил ни единому слову.
- Милана, я не хочу лезть в твои дела. Что бы там ни было.
- Олег! Я тебе сказала, мы были только друзьями, - ледяным тоном отчеканила она. - А ты небось решил, что из-за этого его убили? Думаешь, это сделал Дмитрий? Да?
- Да. Я так думаю, - честно сказал я, мучительно обдумывая, сказать ей о запонке Верхоланцева или нет. Вдруг она доложит все мужу и тогда мне несдобровать. - Он очень ревнив и мне это продемонстрировал. Пообещал яйца оторвать, потому что я на тебя не так смотрел.
- Это шутка была. Как ты не понимаешь?
- Кстати, я ходил к местному экстрасенсу, - сказал я. - Хотел увидеться с собственным дедом. И как ты думаешь, кто ко мне явился?
- Майкл Джексон, - предположила с улыбкой Милана.
- Нет. Мне явился Северцев и сообщил, что ты в опасности. Он хотел, чтобы я помог тебе, защитил. И пытался предупредить, что я должен кого-то опасаться, но я не успел понять кого. Он рассеялся, как дым.
- Глупо, Олег, - бросила обиженно Милана. - Издеваться над такими вещами. Совсем не смешно.
- Ты не веришь? - изумился я. - Какой мне смысл тебе врать? Я действительно его видел. Вначале мне показалось, что вижу собственное отражение в зеркале. Но потом он сам назвал себя. Я спросил его, кто его убил. А он ответил, что не может сказать.
Милана помрачнела и вдруг произнесла тихо:
- Я постараюсь тебе помочь. Подожди, я кое-что принесу.
Она вернулась минут через пять с объемистой папкой в руках и положила передо мной.
- Я не стала отдавать Юле. Все равно она не будет этим заниматься. Здесь материалы, который собирал Гриша о своей семье, о родовом проклятие, - объяснила она.
- А в чем проклятие-то заключалось? - поинтересовался я, открывая папку.
- Он говорил что-то о ранней смерти мужчин в их роду.
В папке лежали газетные вырезки, пожелтевшие фотографии, письма, выписки. Мне стало неудобно копаться в чужих тайнах. Я хотел уже закрыть папку, но на глаза попалась старая фотография с заломленными кончиками, покрытая трещинками, пожелтевшая, побуревшая в нескольких местах. На ней я увидел двух очень похожих друг на друга молодых мужчин, одетых в темные, просторные брюки и майки. Они стояли, обнявшись, и счастливо улыбались.
- Гриша говорил, это его дед и брат деда.
Я вдруг ощутил, как по спине пробежали мурашки, будто пронзил холодный порыв ветра.
- А кто именно дед Северцева здесь? - спросил я.
Милана удивленно взглянула на меня, взяла фотографию и уверенно показала на более высокого мужчину:
- Вот этот - Павел Николаевич Коломийцев. А это его младший брат Федор. Что с тобой, Олег? Тебе плохо?
- Милана, вот этот мужчина - мой дед, Федор Николаевич. Но я никогда не слышал, чтобы у него был старший брат. Дед ничего об этом не рассказывал. Никогда. Если ты не ошиблась...
- Значит, Гриша твой троюродный брат? - подняв брови, произнесла Милана. - Поэтому ты так похож на него.
- Нет-нет, так не бывает, - сказал я, качая головой. - Приехать в занюханный городок и найти тело своего убитого брата, пусть троюродного. Это невозможно. Как в бразильских сериалах. Глупость полная. Ты что носишь эту папку с собой?
- Я давно хотела тебе отдать. Ты так интересовался смертью Гриши. Я решила, ты сможешь отыскать убийцу, - пояснила она.
Я вздрогнул от грохота. Резко обернувшись, я заметил, что в потолке открылся люк, выпрыгнул здоровенный мужик в синей спецовке с обрезком водопроводной трубы в руке. Он развернулся к нам и его красная, давно небритая рожа исказилась в гримасе безумия. Я вскочил с места, схватил деревянный стул и приложил его по башке. Хрясь! Стул разлетелся на куски, а мужик буркнув: "Твою мать!", присел. Но мгновенно поднялся и, матерно выругавшись, размахнулся здоровенным, волосатым кулаком, размером с голову младенца. Я еле увернулся, отскочил в сторону, схватил другой стул и шмякнул битюга по спине. Он охнул и свалился на пол. Я обернулся к Милане и крикнул:
- Быстро уходи!
Мужик присел на полу и изумленно взглянул на меня.
- Ты что оху...л? - спросил он вполне человеческим языком. - Я тебя трогал?
Милана рассыпалась в звонком, серебристом смехе, чуть не падая под столик. Нас окружили посетители бара, с интересом рассматривая побоище.
- Олег, это же Боря, наш осветитель. За что ты его так? - сказала Милана, отсмеявшись. - Боря, извини, пожалуйста, Олег нервничает перед съемкой.
Тем временем, осветитель Боря поднялся во весь свой двухметровый рост, и, погрозив мне кулаком, пробурчал:
- Идиот хренов. Попадись только мне еще!
Подняв связку инструментов, которые я принял за обрезок трубы, он направился к выходу из бара, потирая ушибленные места и бормоча матерные ругательства под нос. Я испытал невыносимый стыд, запылали щеки так, как бывало в детстве, когда попадался на какой-то гадкой проказе. Милана села рядом со мной, приобняла и сказала:
- Не переживай, Олежек. Ну что ты. Пойдем, я тебя полечу.
Я не обратил внимание в пылу борьбы, что громиле Боре удалось все-таки расквасить мне нос.
- Не надо, так пройдет, - проворчал я, размазывая кровь.
- Нет-нет, пойдем. Нос распухнет, Дима будет ругаться.
Я встал и поплелся вслед за ней. Она распахнула дверь, и я оказался в уютной комнатке с большим трехстворчатым зеркалом, кожаным диваном у стены, длинным гардеробом, и маленьким холодильником. Мягко уложив меня на спину, она достала из морозилки кубики льда и, завернув в полотенце, приложила к моему носу. Перед глазами я увидел в просвете блузки упругие яблоки грудей, и, напрочь забыв про свой разбитый нос, схватил Милану в охапку. Оказавшись сверху начал целовать, лихорадочно расстегивая ее блузку, под которой ничего не было, кроме соблазнительного тела.
- Олег, ну ты что?! - прошептала она смущенно, пытаясь высвободиться. - Отпусти, нас же могут увидеть.
Я с неохотой выпустил ее, она вскочила, быстро заперла дверь на два оборота ключа и вернулась ко мне, на ходу сбрасывая одежду, оставшись лишь в маленьких шелковых трусиках, которые я с огромным удовольствием стащил с нее. Я судорожно разделся, и мы слились в едином любовном порыве. Я жадно тискал ее грудь, затвердевшие соски, покрывал ненасытными поцелуями ее плечи мраморной статуи, лебединую шею, наслаждаясь каждым прикосновением, будто лепил из упругого, но нежного материала совершенство. Милана выгнулась, как струна, глухо простонала, когда я овладел ею, и начала двигаться в такт моим движениям, распаляя меня все сильнее. Меня подбросило будто взрывом на седьмое небо, я не успел вернуться на грешную землю, как Милана высвободилась из моих объятий и убежала, бросив мне полотенце со словами: "Убери все, пожалуйста". Через пару минут я услышал журчанье воды, будто ей не терпелось смыть мои ласки. Это меня покоробило. Она вернулась, вытираясь на ходу, быстро натянула трусики, бриджи, кружевную блузку и села у трюмо, поправляя макияж. Я не выдержал, встал и обнял ее, ощутив дурманящий запах ее влажного тела, прижав к себе, поцеловав в шею. Она погладила меня по руке и сказала:
- Олежек, мне надо приготовиться.
- Я люблю тебя, - сказал я.
Она усмехнулась в свое отражение в зеркале, и насмешливо проговорила:
- Это совершенно необязательно говорить.
- Милана, ну скажи, сколько раз в месяц ты занимаешься с ним сексом? Один? Или один раз в три месяца? Сколько ему? Шестьдесят три? Шестьдесят пять?
- Олег, мне тоже не двадцать пять, - возразила она. - Успокойся, дорогой.
Я услышал в дверь осторожный стук, за которым последовал деликатный голос Лили:
- Милана Алексеевна, вас ждут на площадке.
Я плюхнулся на диван, взял папку и сделал вид, что с интересом просматриваю материалы, пытаясь скрыть досаду. Милана присела рядом, обняла меня и произнесла:
- Олег, пойми, ты скоро успокоишься и забудешь обо мне.
- Да, я понимаю, - хмуро проворчал я.
Милана встала, открыла дверь и осторожно выглянула в коридор. Потом села обратно и начала наводить марафет. В открытую дверь заглянул Лифшиц, быстро огляделся и проговорил:
- Милана Алексеевна, вам передали? Сейчас будем снимать сцену в театре. Олег, это вас тоже касается, - добавил он уже грубее.
Милана кивнула, и Лифшиц исчез. Я почему-то представил, что Милана и Северцев занимались здесь любовью неоднократно. Тут же в гримерной, потом Милана открывала дверь и все считали, что они лишь мило беседовали. Правда, верил ли в это Верхоланцев?
Вместе с Миланой мы прошли по коридорам, но не остановились около входа в кафе, а прошли дальше, в другое крыло, спустились по ступенькам и оказались в зале оперного театра, с рядами бордовых откидных кресел, двух ярусов балконов с позолоченными лавровыми венками, огромной хрустальной люстрой на потолке, украшенным изящной лепниной. Столько денег вбухали в постройку декораций! Ужас! Не проще было снять где-то на сцене настоящего оперного театра, а не выстроенного в павильоне? На сцене я увидел Большакова в окружении четырех здоровенных амбалов в джинсах и черных майках, обнажавших бугры мускулов, Верхоланцева, Розенштейна и "приятеля" Ромы. Верхоланцев, увидев нас, показал жестом, чтобы мы поднимались на сцену.
- Так, Олег, твоя задача, - обратился он ко мне, как только я оказался рядом. - Входишь в зал, проходишь по проходу, доходишь до сцены и какое-то время наблюдаешь за репетицией. Поднимаешься на сцену, выясняешь отношения. Милана, входишь, говоришь свой текст. Олег уходит. Все понятно?
Я кивнул, и, спрыгнув со сцены, направился к выходу. В зале суетилась куча народа, проверяли осветительные приборы, отражатели, камеры, я насчитал их целых три штуки. Одна в углу сцены, другая на балконе, третья в дальнем углу зала. Верхоланцев решил снять эту незамысловатую сцену с размахом. Я заметил, что он вообще любил снимать помпезно, обожал длинные, обзорные панорамы и общие планы. Впрочем, судя по отснятому материалу, который я уже увидел, получалось у него здорово. Крепкий профессионал, несмотря на скверный характер и привычку прикладываться к бутылке. Хотя на площадке я ни разу не видел его пьяным. Он умудрялся каким-то образом протрезветь именно к началу работы.
Я вошел в зал, как сказал Верхоланцев. Большаков на сцене изображал репетицию - в окружении четырех дюжих молодцов танцевал чечетку. Хотя нет, это слишком громко сказано - прыжки гиппопотама, который отрывал ноги от пола на пять сантиметров, вряд ли можно было назвать танцем. "Не разогрелся", - услышал я странный шепот. Я не стал оглядываться и проследовал к сцене. Сложив руки на груди, я снисходительно ждал, когда Большаков в небесно-голубых джинсах, которые обтягивали его толстые ноги, и белом развевающимся плаще, прыгнет на небольшую площадку перед сценой и закончит номер. Я легко взлетел на сцену и подошел к нему. Да, Игорь Евгеньевич вблизи выглядел, мягко говоря, не очень хорошо. Спивающийся человек с обрюзгшим, расплывшимся лицом, круглыми оловянными глазами, торчащим носом, и вторым подбородком. Он меланхолично взглянул на меня и на его слишком гладком, будто разглаженным утюгом лице, не дрогнул ни один мускул. Хотя по сценарию он должен был изобразить испуг, все-таки я играл итальянского мафиози, главу группировки влиятельного чикагского клана.
- Винченто, когда ты, наконец, перестанешь волочиться за моей женой? - спросил я с угрозой.
- Женой? Насколько помню, Франко, за десять лет ты так и не удосужился жениться на Хайди, - произнес уныло свой текст Большаков.
- А знаешь почему? Потому что я - католик! И не могу жениться на Хайди, моя официальная жена жива и находится в психиатрической клинике, - вдруг выпалил я, совершенно не по тексту и заметил, что Большаков растерялся. - Но Хайди моя жена, потому что я люблю ее, клянусь Девой Марией!
Я схватил его за грудки, радостно ощутив, как он испугался, обмяк, тусклые глаза выкатились по-рачьи из орбит. Это не походило на игру, скорее на настоящий страх передо мной.
- Мы любим друг друга, - невнятно произнес он, пытаясь вяло оторвать мои руки от своего воротника. - Ты не должен мешать нашему счастью! - почти взвизгнул он.
- Франко, когда ты оставишь нас в покое? - услышал я хорошо поставленный голос Миланы за спиной.
Отшвырнув Большакова, я мгновенно оказался рядом с Миланой, упал на колени, прижался щекой к ее коленям. Взглянув нежно в лицо, я проговорил с искренним чувством:
- Хайди, я люблю тебя так, как никто никогда не будет любить. Пойми это.
По лицу Миланы пробежала легкая улыбка, ей понравилась моя импровизация.
- Стоп! - услышал я истошный крик Розенштейна.
Он выскочил на сцену.
- Что за самодеятельность, Верстовский?! - заорал он, в ярости брызгая слюной.
- Давид Григорьевич, он меня напугал, - жеманно проблеял Большаков. - Скажите ему, чтобы он не хватал меня. Мне это не нравится.
Розенштейн бросил взгляд на него, потом в зал. Я увидел, что Верхоланцев сидит на первом ряду и довольно улыбается в усы.
- А мне понравилось, - вдруг сказал режиссер. - Верстовский придумал хороший ход. Пусть так и играет. И вообще так получается более ярко и живо.
На лице Розенштейна, похожим на сдувшийся мяч, появилось растерянное выражение.
- А чтобы Игорь Евгеньевич не пугался, мы оставим ему группу поддержки, - добавил спокойно Верхоланцев. - Когда Верстовский будет на коленях умолять Милану, они схватят его и начнут избивать. Как тебе такая идея, Игорь Евгеньевич?
Большаков радостно закивал. Трудно сказать, что этим изменением хотел сказать Верхоланцев - предупредить меня, чтобы я не увивался за Миланой, иначе меня ждет хорошая взбучка, или показывал Винченто трусом, за которого все делают его охранники. Ведь Франко тоже мог прийти в театр в окружении своих амбалов и проучить ухажера Хайди. Он явился один.
Мы провели несколько репетиций, когда я падал на колени и умолял Милану, громилы Большакова хватали меня и "избивали". Лицо мегазвезды европейского уровня при этом излучало садистское наслаждение.
- Хорошо, теперь всем переодеваться и гримироваться, - сказал, наконец, Верхоланцев. - Так, это что у нас такое? - раздраженно добавил он. - Быстро выметайтесь из зала! - заорал он кому-то. - Охрана, выведите! - указывая куда-то на ряды, приказал он.
Из-за кресел выскочило несколько девушек "среднего возраста" и одна из них умоляюще проговорила:
- Дмитрий Сергеевич, ну, пожалуйста, можно мы посмотрим на репетицию? Пожалуйста.
Верхоланцев скривился, молча сделал резкий жест охране и отвернулся.
- Задолбали эти фанатки Большакова, твою мать, - пробурчал он раздраженно, и матерно выругался. - Что стоишь, Олег? Дуй в гримерку.
Я начал подниматься к выходу, как вдруг услышал крик. Молниеносно выскочив в фойе, я увидел лежащего на полу, тяжело дышащего Розенштейна, бледного, как мел.
- Уходи! Уходи! - кричал он. - Не трогай меня!
Он обмяк, я оказался рядом, пощупал пульс. Розенштейн вздрогнул, открыл глаза и отшатнулся от меня, прошептав одними губами:
- Уходи!
Но через секунду его лицо приобрело осмысленное выражение, он тихо попросил:
- Олег, достань из кармана лекарство.
Я пошарил в его пиджаке и дал ему коробочку, он бросил в рот пару горошин. Нас окружили галдящие люди, я выбрался из толпы и вдруг заметил чью-то тень, которая показалась мне до безумия знакомой. Я бросился вниз по лестнице, распахнув дверь, оказался в баре с полукруглой, стеклянной стеной, за которой вились длинные ленты зеленых водорослей, плавали серебристые рыбки. Лихорадочно оглядевшись, я заметил в дальнем углу мерцающие контуры человека, наблюдавшего игру рыбок за стеклом. Он обернулся, и меня прошиб холодный пот.
- Северцев, кто тебя убил?! Скажи! - крикнул я. - От кого мне надо спасти Милану?
Он улыбнулся и проговорил тихо, почти беззвучно, но я отлично услышал его, будто слова звучали прямо в мозгу: