Сначала вернулся слух. Медленно и постепенно, дразня. Шорох скатывающихся по склонам камней, грохот обвалов, крики потревоженных птиц, неумолчный писк метущихся по ущелью летучих мышей.
Затем появились образы, вспыхивая в мозгу и снова пропадая. Покинутый тысячелетия назад город медленно умирал. Рушились выстоявшие не одну сотню войн башни, превращались в пыль камни мостовых, по скалам ползли трещины.
Ослепительный полумрак резанул по слепо распахнувшимся глазам.
Мой город умер, когда вернулись люди.
Только теперь я чувствовал, что не могу пошевелиться. Тонны камня давили на спину, вдавливая в землю, ломая раскинутые руки, не позволяя вздохнуть.
Я видел, как в широких башнях загораются огни. Слышал боязливый шепоток о похороненном под главной площадью демоне.
Значит, помнят.
Рассохшиеся двери с треском распахнулись, лязгнув обитыми ржавым металлом створками о стены и снова друг о друга. Высокий человек в длиннополом грязно-коричневом одеянии решительно пересек тронный зал. Его голос звенел от гнева и ужаса, отражаясь от высоких каменных сводов, теряясь среди покрытых трещинами колонн.
- Разве ты забыл пророчество?
Сидевший на ступеньках лысоватый человек устало поднял голову. На некрасивом лице не отразилось и тени эмоций. Он давно устал от жизни.
- Уводи людей! - взвизгнул советник. - Он просыпается! Ты же знаешь! И когда Он проснется, город погибнет!
Правитель с трудом сосредоточил взгляд бесцветных глаз на лице наставника.
- Нет, не так. Он проснется, когда город погибнет. Только Обнимающий Скалы давно мертв...
Правая рука судорожно сжалась в кулак, оставив глубокие полосы от когтей в гранитной плите.
Скоро.
Вдох. Каменная крошка застучала по панцирю. Тесно.
Выдох. Еще вдох. Руки понемногу начали повиноваться.
По придавившей мое тело плите зазмеилась трещина. С каждым вдохом она становится все шире и шире.
Возвышавшаяся над обрывом башня вздрогнула и стала заваливаться в пропасть под аккомпанемент истерических криков мужчин и плач женщин. Им страшно. Очень страшно.
А мне - все равно.
Человеческий ужас не приносит былого удовольствия.
Сейчас главное - вырваться из плена тысячелетий.
Потому что мой город - мертв. Эта боль не идет ни в какое сравнение со страданиями жалких обывателей, поселившихся в руинах.
Совсем скоро.
Песок забил слепо распахнутые глаза. Слезы неощутимо стекли по впалым щекам, с шипением закапали на мое неудобное каменное ложе, оставляя в нем дымящиеся глубокие ямки.
Гибкая спина конвульсивно дернулась, позвоночник постепенно вернул былую подвижность. Острый гребень чиркнул по низкому своду, из широкой борозды посыпались мелкие камешки.
Трещина медленно расширялась под натиском рвущегося на свободу тела.
А мне по-прежнему все равно.
Ни боли. Ни торжества. Ни злости. Ни нетерпения. Я ничего не чувствую.
Некстати ожившее тело не поняло еще, что я мертв.
Обнимающий Скалы умер. И вместе с ним - его Демон. Мы были единым целым.
И теперь оба мертвы.
И все же глупое тело рвется прочь из каменного плена. Что ж, я не буду мешать.
Мне безразлично, что будет дальше.
На главной площади праздник.
По серой замшелой кладке скачут блики огня, пряча от глаз следы времени и запустения. Надрываются музыканты, создавая вместо мелодии сумасшедшую какофонию истеричных взвизгов, надрывную, бессмысленную. Она превращает собравшихся на площади людей в балаганных кривляк, лишая рассудка. Толпа, похожая на пестрое лоскутное одеяло, лениво колышется, извивается, то заполняя всю площадь, то сжимаясь в центре в плотную кучку, то растекаясь вновь по углам, к накрытым столам. Крики боли и страха почти не слышны за грохотаньем музыки и истерическим, исступленным смехом.
Город словно бы снова жив.
Высоко над площадью, на залитом грязно-оранжевым светом балконе дворца тоже накрыт стол. Здесь не танцуют. Сумасшедшая музыка снизу слышна невнятным грохотом. Здесь не смеются и не кричат. Разряженные до рези в глазах придворные тихо, как мыши, сидят, бездумно уставившись вниз, на волнующееся человеческое море.
Во главе стола, вполоборота к резному парапету сидит человек с бесцветными глазами. Он смотрит прямо перед собой, но не видит ни грязно-серой скатерти, ни гниловатых фруктов на подносе, ни кубка с кислым вином. Он видит только смерть и запустение вокруг, давно не поддаваясь провокации фальшивой веселости. Только страх и отчаяние, неумело маскируемое лающим смехом.
Рядом с ним сидит бледная тоненькая женщина, почти прозрачная и такая же бесцветная, как отец. Красноватые отсветы пламени на светлом платье оттеняют осунувшееся личико, четче обрисовывая темные круги под воспаленными глазами. Она не видит нависшего над городом призрака смерти. Но она верит отцу. И потому давно смирилась.
Правитель медленно поднимает голову, долго смотрит все так же обреченно безразлично прямо мне в глаза. Он меня не видит. Но чувствует, как и все вокруг.
Сидящий рядом с ним советник вздрагивает и вперивается подозрительно туда, где меня уже нет.
Я уже целую вечность разглядываю Ее. Потому что она меня видела. Долю мгновения, но - видела. И теперь сидит неподвижно, обмирая от страха. Потому что знает, что я все понял. Но наивно надеется, что Демон отступится, решит, что показалось.
Вот только кажется исключительно людям. Демоны всегда точно знают, что произошло.
Глупая. Ты верила другим, тем, кто 'знает'. Видела те же признаки. Делала те же выводы. Смирилась с тем, что казалось неизбежным.
Так почему так испугалась, убедившись, что прогнозы верны?
Не потому ли, что по глупой человеческой привычке до последнего гнала от себя эти мысли? В глубине души надеясь, что я не приду, оставшись только страшной сказкой, пережившей историю, ее породившую, на многие тысячи лет.
Прячет глаза.
Но я не зол. Только чуть раздражен.
И немного... рад?
Вытягиваю шею выше и выше, обдавая горячим дыханием крошечную дрожащую фигурку. Карабкаюсь по стене, подтягивая тело к голове, глубоко вонзая когти в кладку.
Медленно начинаю сжиматься в размерах. При контакте с человеком я останусь невидим, но совершенно осязаем для всех ему подобных. И при настоящих моих габаритах это принесет массу лишних проблем.
Перетекаю перила, бесшумно встаю за ее креслом. Трансформация закончена. Человеческая ипостась не очень удобна, но я потерплю.
Это проснулось любопытство.
И что-то еще. Что-то новое. Вернее - давно и прочно забытое, погребенное под осколками моей тюрьмы.
Запах. Запах светлых волос щекочет ноздри, когда я наклоняюсь и зову за собой.
Она вздрагивает. Дрожь эта отдается в моем теле короткой зудящей судорогой.
"Пойдем."
Я могу ее заставить. Но это не интересно. Потому только тихонько зову.
Она поднимается, едва кивает всем присутствующим, шепчет отцу какое-то оправдание. Он не слышит, снова уставившись в блюдо с фруктами.
Она выходит.
Я - за ней по узкому темному коридору.
Через десяток шагов она оплывает, стекая по стене на растрескавшиеся плиты пола. По коридору навстречу идет слуга с подносом, ориентируясь на свет из-под двери. Он ничего не видит в темноте. Потому я успеваю подхватить невесомое тело на руки и нырнуть в полукруглую нишу.
От прикосновения теплых человеческих пальцев она приходит в себя. С ужасом вглядывается в пустоту, боясь шелохнуться.
Мои руки, повинуясь неизвестному мне ранее инстинкту, прижимают ее одеревеневшее тело к груди все крепче, требовательнее.
Она боится.
А я уже не хочу, чтобы она боялась.
- Мейя... - имя само приходит из глубины ее глаз, всплывает из памяти. Мейя. "Ласковая".
- Мейя... - эхом повторяет она собственное имя.
И снова обмякает в моих руках, потеряв сознание.
Губы сами собой касаются обнаженной шеи. Острые ноготки глубоко впиваются в плечи. Она снова очнулась. Но так и не пришла в себя.
Тряпичная кукла. Безвольная, бесчувственная и безразличная.
- Мейя...
В угасших глазах появляется тень понимания.
- Мейя. Не бойся. Я с тобой. Ты меня не видишь. Но это только потому что здесь темно. Я здесь. Чувствуешь?
Кивает. С благодарным всхлипом обнимает за шею, прижимаясь всем телом.
Хорошо. Непривычно, волнительно и восхитительно тепло.
Шепчет, щекоча шею:
- Кто ты?
Молчу. Я не знаю, что ей ответить.
- Ты же не человек, правда?
"Ну вот, видишь, ты и сама все прекрасно поняла, малышка."
- Ты... ты...
"Скажи, не бойся."
Она еще крепче обнимает меня.
- Ты - демон... Тот самый, что проснулся.
"Да."
Дрожит. Но рук не разжимает.
"Не нужно меня бояться. Ты же знаешь..."
- Я боюсь не тебя... Я их боюсь!
Торопливые шаги по коридору. Ее отец.
- Мейя!
Девушка затаила дыхание, спрятав лицо на моей груди. Как же, наверное, забавно это бы выглядело со стороны, если бы не царивший в коридоре непроглядный мрак, - скрючившаяся в тесной нише фигурка, пытающаяся спрятаться за невидимкой.
- Мейя!
Он прошел мимо, не заметив нас.
Мейя разжала руки, перехватив за запястье, поднялась и потянула меня за собой по темному коридору.
Остановилась она только в своей комнате, закрыв дверь на ключ и задернув пыльную, кроваво-красную некогда, тяжелую портьеру.
- Ромелор!..
Я вздрогнул. Она действительно знает.
- Значит, Город и вправду мертв?
"Да."
- Нет. Никто не мертв, пока жива его душа...
"Да..."
- А душа Лоромея - жива...
"Нет. Он убил меня. Тысячи лет тому назад..."
- Керет заточил тебя, убить не сумел. И не посмел бы.
"Откуда тебе знать?"
- Его последние слова передаются в семье от отца к сыну. Он понял, какую страшную ошибку совершил.
Она улыбнулась - впервые за многие годы, неуверенно. Но осветившая тонкие черты надежда оживила осунувшееся личико.
В комнате было совсем темно, но она непостижимым образом чувствовала меня, не видя, даже не осязая. Молчала. Ждала, пока я ею налюбуюсь.
Тысячу раз правнучка моего... врага? Да.
"И что же он сказал?"
Она прикрыла глаза, словно вспоминая.
- Демон Страха, что сражен был глупой волей,
Будет спать, под толщей камня похоронен.
Он проснется, как погибнет древний Город.
И обрушится твердыни ветхий остов,
Погребет собою мертвой жизни остров,
Что давно уж никому не будет дорог.
И восстанет Обнимавший Скалы внове...
Она не сводила сияющих глаз с узкого проема окна, затянутого плотным серым полотном. Меня разрывало этим взглядом, дробило сердце на тысячи острейших, впивающихся зазубренными краями в плоть, осколков.
- Ты понимаешь, что это значит? Лоромей будут жить!
"Глупая... Разве можно оживить развалины? Хаос ничем не скрепленных камней, замешанный на страхе и ненависти? Разве можно излечить застарелую, кровоточащую язву, превратившую живую плоть в открытую рану, истекающую кровью пополам с гноем?.. О нет!
Не плачь, не нужно... Прости, я не хотел...
Родная...
Я сделаю все, что ты захочешь, только не плачь!
.."
Закрыв глаза, осторожно ощупала мое лицо, едва касаясь горячими, влажными от слез пальцами. От моих слез... Что же со мной происходит?
- Какой ты красивый... Я хочу тебя видеть. Какого цвета твои глаза?
Алые. Были.
"Не знаю."
- Покажи!
Что же ты делаешь, девочка? - мелькнуло и пропало, перечеркнутое новой вспышкой.
Она - знает.
Она - верит.
Она - свет.
"Хорошо."
На самом кончике длинной тонкой свечи в высоком канделябре затрепетало пламя, чуть рассеяв мрак вокруг сплетенных пальцев. Осторожно отняв руку, поднес ее к огню. Золотистая искра, перескочив в протянутую ладонь, заскользила к плечу и дальше, разделяясь и множась, очерчивая золотом силуэт в пустоте.
В широко распахнутых глазах заплясали отблески перекинувшегося на перевитую пыльной паутиной люстру огня. Мейя закричала. Но было поздно.
Город корчился в жарких объятиях пламени. Чернели, рассыпаясь в прах, нелепые цветные флажки, развешанные под балконами. Рушились вмурованные в кладку деревянные перекрытия, погребая под собой вопящих от ужаса людей.
Охваченная паникой толпа, обезумев, тесной кучкой сбилась в центре площади. Кольцо огненной смерти медленно сужалось, оплавляя камни мостовой, выдирая их из кладки и втягивая в гудящий водоворот.
Одна за другой рушились в пропасть окаймлявшие площадь башни, оседая на дне кучками легчайшего иссиня-серого пепла.
Наконец крики смолкли. Первобытный ужас, багровыми волнами захлестывавший сознание, схлынул. Кричать уже было некому.
Обессиленный, я упал на колени, разглядывая дрожащие руки. Человеческие руки.
Ледяными пульсирующими иглами впились в виски воспоминания...
С плоской крыши дворца Город как на ладони, во всем великолепии облицованных тончайшими мраморными плитами фасадов, выбеленных ослепительно-ярким солнцем.
Безумный ветер, со свистом врываясь меж зубцов, рвет на лоскуты плотный плащ за спиной, выдирает из руки низко гудящий меч. Перекошенное ненавистью лицо моего названого брата, рассеченное пополам рваной кровоточащей раной вскрывшегося шрама, рывками приближается.
Меч, слишком длинный и тяжелый для висящей плетью руки, со злорадным звоном срывается в пропасть, выворачивая сустав. Кисть начинает медленно покрываться чешуей.
Слишком медленно. И поздно. Сердце на мгновение пронзает раскаленной стрелой. И тут же боль исчезает, оборвавшись. Остается лишь удивление.
Оступившись, срываюсь следом за тускло сверкающей внизу полоской стали.
Удара уже не было.
Тихий стон вырвал меня из объятий липкой темноты.
Мейя!
Девушка лежала рядом, скорчившись на камнях. С трудом открыв глаза, недоверчиво уставилась на бледно-голубое небо. Она никогда такого не видела. По бледным щекам текут слезы, смывая копоть.
Вспомнила. Серо-голубые, в тон небу, глаза расширились от ужаса:
- Ромелор!
- Я здесь, - вырвавшийся из горла хрип отозвался режущей болью в связках.
Мейя улыбнулась. Повернула голову на голос и протянула руку. Долго смотрела в лицо сидевшего рядом в неудобной позе человека.
- Какие красивые у тебя глаза... Золотисто-карие...